Писемский Алексей Феофилактович - Мещане

nbsp;- Об этом напечатано было в газетах... Я сама читала!.. Янсутский назван по имени, а о господине, который бил его, сказано только, что он очень храбрый и силы необыкновенной!

  - Скажите! - повторил еще раз граф, как бы приходивший все более и более в удивление, хотя от него именно и пущено было это известие в газеты.

  - Я, признаться, ужасно порадовалась, что его поколотили, ужасно!.. - заключила Домна Осиповна.

  - А где же теперь Янсутский? - спросил граф.

  - Он после этого сраму в Сибирь ускакал... Скупает там векселя покойного деда по десяти, по двадцати копеек за рубль и сюда пишет, что как только вернется, так посадит меня в тюрьму, дурак этакой!.. Того не понимает, что я его нисколько не боюсь...

  Домна Осиповна в последних словах своих сказала неправду: она очень боялась угрожающего ей дела, тем более, что Янсутский всюду рассказывал, что предполагаемый им процесс он поведет вдвоем с Гроховым.

  Граф собрался уходить.

  Домна Осиповна при прощанье еще раз повторила, что она непременно приедет навестить Елизавету Николаевну. Граф ничего ей на это не ответил и, сухо откланявшись, отправился домой с твердым намерением напечатать самого ядовитого свойства статейку о черствых и корыстолюбивых людях, к несчастью, до сих пор существующих в нашем обществе, особенно между купечеством. К досаде на Домну Осиповну за отказ ее в пожертвовании у Хвостикова присоединялась и мысль о настойчивом желании Перехватовой посетить непременно его дочь. "Уж не думает ли она отбить Бегушева у Лизы?" - спрашивал он себя. В том, что Елизавета Николаевна, хоть и больная, находится в близких отношениях с Александром Ивановичем, граф не сомневался. Все эти злые и беспокойные мысли сразу, впрочем, выскочили из его головы, когда он встретил ехавшего к нему быстро Долгова, который еще с пролеток кричал, что им сегодня непременно надобно ехать обедать в Английский клуб, куда приедет генерал Трахов, аки бы привезший серьезнейшее известие из Петербурга.

  Подозрение графа касательно задней мысли Домны Осиповны было отчасти справедливо: она в самом деле хотела видеть не Мерову, но Бегушева, которого Домна Осиповна ревновала к Елизавете Николаевне. Да, читатель, ревновала!.. До последнего времени Домна Осиповна ни от кого не слыхала, чтобы Бегушев, расставшись с ней, полюбил какую-нибудь другую женщину, так что она, к великой усладе своего самолюбия, начинала думать, что он всю жизнь будет страдать по ней; а тут вдруг Бегушев берет к себе Мерову - зачем?.. Для чего?.. Чтобы он делал это бескорыстно, Домна Осиповна, как и граф Хвостиков, не думала, и при этом совершенно не верила в нравственность своей подруги!.. С такого рода мыслями и чувствованиями приехала она в хорошо ей когда-то знакомый дом, где она провела столько блаженных минут. Готовая расплакаться при этом воспоминании, Домна Осиповна с замирающим сердцем от страха, что не примут ее, послала своего ливрейного лакея узнать: может ли она видеть Елизавету Николаевну Мерову. Встреть сего посланного Прокофий, тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю барин его никогда не велел к себе пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей, который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне, которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича, что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.

  Бегушев некоторое время думал.

  - Отчего ж не принять? Пусть примут, - отвечал он потом не совсем спокойным голосом.

  Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них несчастнее был в эти минуты - нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего величия, - сказать трудно; еще за год перед тем Домна Осиповна полагала, что она после долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо случалось проходить.

  - Как ты попала сюда? - первое, что спросила Домна Осиповна приятельницу.

  - Александр Иванович нашел меня совсем нищую и перевез к себе, - отвечала та.

  Спросить Елизавету Николаевну, где она была и что делала с тех пор, как скрылась из Петербурга, Домна Осиповна считала излишним, так как догадывалась, какого рода жизнь вела ее приятельница.

  - И тебе не грех было не написать мне о своем положении, а одолжаться у почти незнакомого тебе человека? - заметила она ей.

  Мерова вспыхнула.

  - У Александра Ивановича отец мой живет; ты же, я слышала, вышла замуж, а потому не зависишь от себя!.. - проговорила она.

  - Я никогда ни от первого, ни от второго мужа не была в такой зависимости, потому что если им дать волю, так они возьмут их две, три!..

  Домна Осиповна так резко отозвалась о мужьях потому, что у ней перед самым отъездом вышла сильная перебранка с супругом, по причинам несколько отдаленным. Перехватов, как только разнесся слух о возможности для Домны Осиповны банкротства, утратил к ней всякую внимательность, нежность и угодливость. Домна Осиповна, конечно, отгадала истинную причину его холодности и окончательно убедилась, что в душе он подлец; Бегушев показался ей сравнительно с ним полубогом по благородству своих чувств; он бесился на нее, когда она наживала деньги, и никогда бы, конечно, не кинул ее при какой-нибудь денежной беде. Все это она до поры до времени таила и не высказывала мужу; но когда он услыхал, что Домна Осиповна хочет посетить Мерову, вскипятился и сказал ей повелительным голосом:

  - Вам не следует туда ездить!

  Домна Осиповна сначала посмотрела ему в лицо, мгновенно утратившее весь свой румянец, и тоже произнесла не очень нежно:

  - Почему же не следует?

  - Потому что господин Бегушев, у которого живет Мерова, ваш старый поклонник! - ответил ей муж.

  - Что ж из того, что он старый мой поклонник; женясь на мне, вы знали это! - возразила Домна Осиповна.

  - Мало ли что было прежде, но теперь возобновлять это знакомство неприлично, - проговорил Перехватов.

  Тут уж более Домна Осиповна не выдержала.

  - А вам прилично целые дни не бывать дома и объезжать под видом практики ваших бывших обожательниц и приискивать, может быть, еще новых?

  Что муж делает это, Домна Осиповна твердо была в том убеждена.

  - Между нами одна разница, - продолжала она с дрожащими губами и раздувшимися ноздрями. - Вы с ваших обожательниц берете деньги за визиты, а я к Бегушеву еду даром, и не к нему даже, а к моей больной подруге!

  Намек этот был очень оскорбителен для Перехватова, тем более что прямо на него он и возразить ничего не мог, так как с самой Домны Осиповны побирал порядочные деньги за свои любовно-врачебные посещения.

  - Вас надобно освидетельствовать в умственных способностях; у вас тут немного тронулось от ваших истерик и капризов! - проговорил он, показывая себе на лоб.

  - Я знаю, что вы этого желаете и добьетесь, вероятно, потому что все употребляете, чтобы я умерла или помешалась, - подхватила Домна Осиповна.

  Далее супруги от напора гнева не в состоянии были говорить, и вскоре доктор уехал в больницу свою, а Домна Осиповна поехала к Меровой с великим желанием встретиться с Бегушевым.

  - Александр Иванович заходит к тебе иногда? - спросила она Елизавету Николаевну.

  Мерова при этом вопросе нахмурилась.

  - Редко! - ответила она нехотя; но вдруг, как бы в опровержение того, вошел Бегушев; при появлении его лицо Домны Осиповны просияло, а у Меровой оно приняло свойственное ему выражение отчаяния.

  У Бегушева все это не свернулось с глазу. Домна Осиповна, впрочем, своей набеленною и старающеюся улыбаться физиономиею показалась ему гадка. Он ей наскоро и молча поклонился и обратился ласково к больной.

  - Как вы себя чувствуете? - сказал он.

  - Очень нехорошо! - отвечала та, закидывая свои маленькие ручки на голову.

  - Но граф вчера был у меня и сказал, что ты вовсе не так серьезно больна, как я тебя нашла! - вмешалась в разговор Домна Осиповна.

  - Граф, может быть, думает, что я не серьезно больна, но я больна и даже желаю еще больнее быть, чтоб умереть скорее! - произнесла Мерова.

  - Но ты забываешь окружающих тебя!.. Какое горе, я думаю, для них твоя болезнь!.. - язвила Домна Осиповна.

  - Ах, окружающим меня все равно это! Еще порадуются, когда я умру!.. - воскликнула Елизавета Николаевна, насколько у ней достало голоса.

  Бегушев очень хорошо понимал, что обе эти госпожи прохаживались на его счет, но Меровой он еще прощал, а Домне Осиповне - нет, и решился ее отделать.

  - Елизавету Николаевну волнуют наши разговоры, а это ей вреднее всего, - сказал он с резкостью.

  Домна Осиповна даже сквозь белила покраснела.

  - Извините, я не знала, что мои слова могли почему-либо взволновать Лизу! Вы позволите мне, по крайней мере, закурить пахитоску? - проговорила она.

  - Больная сама не курит, и при ней тоже не велено курить, - отказал ей и в том Бегушев.

  Домна Осиповна видела, что он с умыслом говорил ей дерзости, и назло ему, а также и Меровой, решилась продолжить свой визит.

  - Александр Иванович до сих пор еще, кажется, сердится на меня, хотя я в разлуке моей с ним нисколько не виновата! - отнеслась она к Елизавете Николаевне, у которой опять появилось отчаяние в лице.

  Наглость и бесстыдство Домны Осиповны поразили Бегушева.

  - О какой это разлуке вы вспоминаете, о которой я давно и забыл... - проговорил он презрительно-насмешливым тоном.

  - Вы забыли?.. Это хорошо и может послужить уроком для других женщин, как вас понимать! - не унималась Домна Осиповна.

  Бегушев насильственно рассмеялся.

  - Если вам нечего другого делать, так хоть всех в мире женщин поучайте, как меня понимать! - проговорил он, вставая, и, сказав Меровой, что он потом зайдет к ней, ушел, не поклонившись Домне Осиповне.

  Та осталась решительно рассвирепелой тигрицей.

  - Я тебе еще прежде говорила и писала, что это за человек! Побереги себя хоть перед смертью в отношении его! - говорила она, забыв всякое приличие.

  - От чего мне себя беречь? - возразила ей Елизавета Николаевна слабым голосом.

  - Знаю я, chere amie*, знаю! Меня нельзя обмануть, и вот к тебе моя просьба теперь: когда он бросит тебя, то напиши мне, - я возьму тебя к себе! - произнесла она взволнованным голосом и, поцеловав больную, уехала.

  ______________

  * дорогая подруга (франц.).

  Злобе и страданиям в душе Домны Осиповны пределов не было: она приехала почти уверенная, что помирится с Бегушевым и что даже будет предостерегать его от Меровой; но вышло, как мы видели, совершенно наоборот.

  Бегушев возвратился к Меровой сейчас же, как только уехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна лежала в своей постели мрачнее ночи.

  - Что за штуки эта негодяйка выкидывает! - сказал он.

  - Она не негодяйка, - отвечала Елизавета Николаевна, - она знает только, что вы ее еще любите!

  - Господи помилуй! - сказал, усмехаясь и пожимая плечами, Бегушев.

  - Как же не любите! - продолжала Мерова, совершенно не обратившая внимания на его восклицание. - Как только услыхал, что она приехала, сейчас же велел ее принять и сам явился.

  Чтобы успокоить Мерову, Бегушев сознался, что в самом деле глупо было с его стороны войти к ней в комнату, когда была там Домна Осиповна, но что сделано было это чисто по необдуманности, а не по какому-нибудь чувству. "Не мальчишка же я..." - заключил он.

  - Вы хуже, чем мальчишка, - перебила его уже со слезами на глазах больная, - вы старый волокита... Домна Осиповна хорошо вас знает... Но я вам не позволю этого делать, вы не смейте меня дурачить и обманывать.

  - Прежде всего вы не волнуйтесь, это для вас очень вредно!.. - продолжал ее успокаивать Бегушев.

  - Нет, я хочу волноваться, я буду нарочно волноваться, чтобы мне не оставаться в живых! - говорила Мерова и стукнула ручкой по кровати.

  Бегушев не выдержал и тоже вспылил.

  - В таком случае плачьте, сколько вам угодно!.. - сказал он и, встав, хотел было уйти, но Елизавета Николаевна схватила его за полу сюртука.

  - А, вы уж и бежать!.. Ах да, обрадовались; но я вас убью, если вы уйдете, слышите!.. - почти кричала она.

  Бегушев при этом невольно вспомнил рассказы Тюменева про ее порывистый нрав, превосходящий даже характер Домны Осиповны.

  - Целуйте меня!.. Целуйте... - бормотала между тем Елизавета Николаевна.

  Бегушев с удовольствием исполнил ее желание и наклонился к ней. Она обвила его шею своими худенькими ручками и начала целовать без конца.

  - Я тебе еще не принадлежала; но теперь хочу принадлежать, - прошептала она.

  Бегушев потерял, наконец, голову. Мерова в своем увлечении казалась ему очаровательною: глаза ее блистали, все тело пылало в жару.

  Приехавший в восемь часов доктор и раздавшийся затем звонок прервал их свидание. Бегушев поспешил уйти от Елизаветы Николаевны. Доктор, войдя к ней, заметил, что она была в тревожном состоянии, и первое, что начал выслушивать, - ее грудь; выражение лица его сделалось недовольным.

  - Вам больше всего надобно беречь ваше сердце, а вы его-то и не бережете, - сказал он укоризненным голосом.

  - Нет, ничего!.. Мне сегодня гораздо лучше!.. - отвечала безумица веселым тоном.

  Доктор сомнительно покачал головой и дал ей двойную дозу капель дигиталис и, уезжая, убедительно просил не волноваться и не тревожиться ничем.

  Бегушев, возвратясь в свой кабинет, застал там Хвостикова и Трахова.

  - Это какими судьбами? - воскликнул он, обращаясь к генералу и дружески пожимая его руку.

  - Приехал совсем с женой в Москву.

  - А где же его сиятельство вы подцепили? - спрашивал Бегушев.

  - В клубе встретились, и, можете себе представить, вдруг там кто-то выдумал, что я привез из Петербурга по современной политике важную новость, а я никого даже не видал перед отъездом оттуда, - говорил генерал с гримасой.

  - Передавая московские вести, я обыкновенно прибавляю, с позволения сказать: это я слышал в Москве! - сострил граф Хвостиков.

  - Именно! - подхватил генерал Трахов, видимо, бывший в весьма дурном расположении духа, что с ним почти всегда случалось, когда он был не в очень дальнем расстоянии от супруги своей.

  - Вы главное скажите Александру Ивановичу, - напомнил Трахову граф.

  - Главное, - продолжал тот невеселым голосом, - что в воскресенье у нас будет une petite soiree litteraire*... будут читать драму жены... Я профан в этом деле, хоть и очень люблю театр...

  ______________

  * маленький литературный вечер... (франц.).

  - Драма будет ко времени... ко времени... - подхватил опять Хвостиков.

  - Может быть, - согласился генерал и отнесся к Бегушеву: - Жена умоляет вас, cousin, приехать к нам и прослушать ее творение. Вы хоть и пикируетесь с ней всегда немножко, но она вас бесконечно уважает.

  Бегушев молчал.

  - Приедете? - повторил генерал. - А в противном случае она меня со света сгонит.

  Бегушев колебался еще несколько мгновений: драма кузины заранее ему представлялась чем-то бесконечно бездарным, мертвящим; но, будучи исполнен собственного счастья, он обещался быть.

  - Merci, тысячу раз merci... - произнес генерал. - Но теперь вот еще задача! Жена желает, чтобы драму читала актриса Чуйкина... Она где-то слышала ее, как она декламировала поэму Глинки "Капля"... Vous connaissez cet ouvrage?*

  ______________

  * Вы знаете это произведение? (франц.).

  - Слыхал об нем, - отвечал Бегушев.

  - On dit*, что это высокое произведение!.. Quant a moi, pardon, je ne le comprends pas...** Я случайно прочел эту поэму, найдя ее в библиотеке покойного тестя, который был - вы, вероятно, слыхали - заклятый масон, носил звание великого провинциального мастера и ужасно дорожил всеми подобными писаниями.

  ______________

  * говорят (франц.).

  ** Что касается меня, то я, простите, его не понимаю... (франц.).

  - Но отчего же Татьяна Васильевна сама не хочет нам прочесть своей драмы? - спросил Бегушев.

  - Ссылается на голос... говорит, что голос у ней слаб, а она желает, чтобы каждое слово из ее пьесы все слышали... Авторское, знаете, самолюбие, но трудность тут та, что подай ей непременно Чуйкину, которую, конечно, я видал, и она всегда мне напоминала парижскую кухарочку, а в то же время, по слухам, очень горда и вдруг на приглашение мое скажет: "Же не ве па, же не пе па, же не манж па де ля репа"*.

  ______________

  * Эта рифмованная шутка означает: "Я не хочу, я не могу, я не ем репы".

  - По-моему, вот какой тут самый практический путь! - отозвался граф Хвостиков. - Чуйкина живет с Офонькиным, который ее никуда без себя не пускает... Единственное средство - ехать вам, генерал, к Офонькину и пригласить его вместе с Чуйкиной.

  Генерала покоробило.

  - C'est impossible!..* - воскликнул было он сначала.

  ______________

  * Это невозможно!.. (франц.).

  - Иначе она не поедет! - повторил граф настойчиво.

  - Но когда же ехать? - спросил генерал.

  - Сейчас!.. Я хоть и враг Офонькина, но с вами поеду! - отвечал граф.

  Генерал вопросительно взглянул на Бегушева.

  - Как вы, cousin, думаете: можно? - сказал он тому.

  - Это дело вашего вкуса, - отвечал ему Бегушев.

  - Mon Dieu, какой тут мой вкус!.. Я только жертва и мученик моей жены! - воскликнул генерал плачевным голосом.

  - Но подобное приглашение, полагаю, не понравится и Татьяне Васильевне... Она так щепетильна и строга в этом отношении! - проговорил Бегушев.

  - Для драмы своей она готова идти на все... человека, кажется, убить способна! - заметил генерал.

  - Ничего, поедемте! - ободрил его Хвостиков.

  Генерал пожал плечами и согласился.

  Когда они приехали к Офонькину, то застали его сбирающимся уехать из дому и отправиться именно к Чуйкиной; он был уже в передней и держал в руках завернутый в бумагу толстый кусок шелковой материи, которую и вез ей в подарок.

  Увидев знакомую ему фигуру графа Хвостикова, Офонькин сделал недовольную мину; но, взглянув на его сопутника в генеральских погонах, он вдруг почувствовал страх. Офонькин подумал, что Трахов - какой-нибудь жандарм и приехал брать его за то, что он на днях очень развольнодумничался в клубе и высказал пропасть либеральных мыслей.

  - Прошу покорнейше сюда, - сказал он, сразу попятясь назад и сбрасывая проворно свое пальто, а затем пригласил гостей садиться; ему продолжало мниться, что генерал приехал к нему по доносу Хвостикова, от которого Офонькин всякой гадости ожидал.

  - Чем могу служить? - спросил он.

  - Очень многим и очень малым, - отвечал развязнейшим тоном граф. - Вы хороший знакомый madame Чуйкиной, а супруга генерала написала превосходную пьесу, которую и просит madame Чуйкину, со свойственным ей искусством, прочесть у ней на вечере, имеющемся быть в воскресенье; генерал вместе с тем приглашает и вас посетить их дом.

  Генерал, бывший сначала очень смущен и не могший равнодушно видеть толстого и черномазого шиворотка Офонькина, наконец, приосанился немного и проговорил:

  - Вы нас очень обяжете вашим посещением.

  Офонькин думал было отказаться; но, заметив на Трахове генеральский погон, счел за лучшее не сказать ничего решительного.

  - Я передам ваше желание madame Чуйкиной и какой получу от нее ответ, вас уведомлю, - проговорил он.

  - Нет, уж вы категорически скажите нам, можете ли вы и madame Чуйкина приехать читать, - настаивал граф.

  - И я вас прошу об этом, - повторил за ним генерал.

  - Вы знаете, какой огромный талант у madame Чуйкиной, ей стыдно закапывать его; пьеса скоро будет поставлена на сцену, автору она доставит славу, а madame Чуйкиной прибавит еще новую ветвь к ее лавровому венку!.. - расписывал Хвостиков.

  - Madame Чуйкина, вероятно, согласится и приедет! - изъяснил, наконец, Офонькин, видимо, подкупленный похвалами графа.

  - Мы будем очень рады ее посещению, - произнес генерал; у него уже пот со лба выступил от всех этих объяснений и хлопот.

  - Приедет! - повторил еще раз Офонькин и при прощанье уже с важностью, и то слегка только, мотнул головой своим гостям.

  Трахов во всю жизнь не бывал в таком унизительном положении, в каком очутился в настоящий вечер по милости супруги!

  Глава IX

  Независимо от присылки мужа, Татьяна Васильевна написала Бегушеву письмо, в котором умоляла его приехать к ней и, чтобы заманить "гурмана" - кузена, прибавляла в постскриптуме, что именно для него будет приготовлен ужин самого изысканного свойства. Бегушев понимал, что не ехать к Траховым значило рассориться с ними на всю жизнь, а ему этого не хотелось, так как, при всем отвращении к Татьяне Васильевне, генерала он, по старой привычке, искренне любил. Приняв это в соображение, он велел им сказать через присланного к нему с письмом лакея, что "будет непременно!"

  Вечером, часов в девять, граф вошел к дочери, что весьма редко с ним случалось. У Елизаветы Николаевны в это время сидел Бегушев.

  - Вы поедете к Траховым? - спросил он его.

  - Поеду! - отвечал ему тот с досадой.

  - Пора! - сказал граф. - Я распорядился, чтобы карета была готова.

  - Куда вы едете? - проговорила Елизавета Николаевна недовольным голосом: Бегушев обыкновенно просиживал у ней целые дни.

  - На один родственный вечер, - объяснил он ей.

  - Это вас папа все подговаривает: ему всегда куда-нибудь - только да из дому уехать! - продолжала с тем же недовольством Мерова.

  - Почему же я?.. Нельзя же Александру Ивановичу не выезжать никуда! - возразил граф.

  - Я скажу сестре, чтобы она без нас посидела с вами, - проговорил Бегушев.

  - Хорошо!.. Аделаида Ивановна такая добрая... Мы с ней гранпасьянс будем раскладывать!

  - Отлично это! - одобрил Бегушев и зашел к сестре, которой сказав, что он едет к Траховым, просил ее, чтобы она провела вечер с Елизаветой Николаевной.

  - Непременно!.. Очень рада тому! - полувоскликнула Аделаида Ивановна, сама до одурения скучавшая в своей комнате.

  Бегушев, выйдя от сестры, прямо отправился садиться в экипаж. Граф Хвостиков последовал за ним и, видя, что Бегушев был в пальто, не удержался и спросил:

  - Александр Иванович, вы не во фраке разве поедете?

  - Вот еще что выдумали... Поеду я на дурацкое священнодействие Татьяны Васильевны во фраке!

  - Но ловко ли это будет? - осмелился заметить граф.

  - Отвяжитесь, пожалуйста! - обрезал его Бегушев.

  Когда они подъехали к квартире Траховых и вошли, то генерал стоял уже на лестнице. С самого утра Татьяна Васильевна брюзжала на него за то, что будто бы он не постарался и не хотел устроить ей литературный вечер, и что, вероятно, никто к ним не приедет. Тщетно генерал уверял ее, что все будут; но вот, однако, наступил уже десятый час, а прибыли пока только Бегушев и граф Хвостиков.

  - Представьте себе: этой кухарочки парижской - Чуйкиной все еще нет! - сказал он им встревоженным голосом.

  - Явится!.. Невозможно, чтобы не приехала, - успокоил его граф.

  Татьяна Васильевна встретила Бегушева и Хвостикова с доброй улыбкой.

  - Благодарю вас, благодарю! - говорила она, пожимая у того и у другого руку и вместе с тем благоухая аптекарскими травами.

  - А ужин будет? - спросил ее злившийся в душе Бегушев.

  - Будет!.. Будет!.. Ужасный вы человек, кузен!.. - воскликнула Татьяна Васильевна.

  Вскоре приехал еще гость, господин с заломленной назад головой, в синем пенсне и очень нахально вошедший в гостиную.

  - Господин Кликушин... театральный критик!.. - проговорил генерал, обращая эти слова более к Бегушеву.

  Тот молча и издали поклонился критику, который ответил ему столь же сухо.

  - А вы, конечно, знакомы? - поспешила прибавить Татьяна Васильевна графу.

  - Давно! - отвечал тот.

  - Давно! - подтвердил и критик, дружески мотнув головой графу.

  Вслед за тем влетел как бы с цепи сорвавшийся Долгов.

  - Опоздал? - спросил он.

  - Нет, нет! - сказала ему Татьяна Васильевна и, отведя его в сторону, начала ему что-то такое толковать шепотом о пьесе своей. Долгов слушал ее с полнейшим вниманием; а между тем приехал новый гость, старенький-старенький старичок{310}.

  - Вы видите, являюсь к моей ученице; вы мой выводок, - ваше первое произведение было напечатано в моем сборнике, - прошамкал он, подходя к Татьяне Васильевне.

  - У вас, конечно!.. Еще бы мне не помнить этого; но то что же!.. То были фантазии молодой девушки!.. Теперешний же мой труд, - напротив, - вы не поверите, чего он мне стоил!.. - объясняла она ему.

  - Я думаю, я думаю!.. - шамкал старичок.

  - Мне удивительно, как я не ослепла!.. - продолжала Татьяна Васильевна. - Три года я училась и читала; сколько мне денег стоило скупить нужный исторический материал...

  Генерал при этом слегка отдулся; он тоже помнил, чего и ему стоил этот материал: Татьяна Васильевна беспощадным образом гоняла его по книжным магазинам и ко всевозможным букинистам разыскивать и покупать старые, замаранные и каким-то погребом отзывающиеся книги, которые везя домой, генерал обыкновенно думал: "Есть ли что хуже на свете этих bas bleux!..* Лучше их всякая кокотка, всякая горничная, прачка!"

  ______________

  * синих чулок!.. (франц.).

  - Я не похожа на нынешних писателей, - продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, - они любят описывать только то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь...

  - Нынешние писатели описывают то, что и в домах видят!.. - остановил ее критик, принявший несколько на свой счет фразу Татьяны Васильевны о том, что нынешние писатели изображают одни уличные сцены.

  - А я против того мнения Татьяны Васильевны, - подхватил Бегушев, - что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.

  Генерал готов был расцеловать кузена за эту мысль, но вместе с тем и смутился немного: намек был слишком ясен!

  - А сколько я писал прежде о любви! - зашамкал старичок. - Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?

  На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.

  - Вы правее вашего противника! - сказал он ему. - Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?

  - Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.

  Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.

  Генерал торжественно ввел этих двух гостей в свой салон.

  - Я думала, что вы и не приедете, - сказала Татьяна Васильевна актрисе.

  - Нет, отчего? - отвечала та обязательным тоном.

  Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване. Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала руку и проговорила:

  - Вы у нас такой замечательный деятель!

  Все разместились, наконец.

  Бегушев несколько времени смотрел на актрису: он никогда не видал ее на сцене; но по одутловатой, румяной и тривиальной ее физиономии заключил, что вряд ли у нее мог быть настоящий талант.

  - Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.

  Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:

  - Всю драму я должна читать?

  - Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.

  - Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.

  - Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря! - поспешила ей объяснить Татьяна Васильевна.

  - Я знаю! - ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:

  - "Ночь, крепостные ворота.

  Привратник

  Стой, кто идет?

  Молодой оруженосец

  Идут свои!

  Привратник

  Княгиня не велела никого впускать!

  Оруженосец

  Врешь, я более преданный слуга княгине, чем ты!

  Между ними начинается борьба; оруженосец убивает привратника и проходит в крепость".

  - Я не могу этого читать: тут все мужские роли! - объявила актриса.

  - Вы хоть сцену Ольги прочтите! - почти простонала испугавшаяся Татьяна Васильевна и, развернув тетрадь, показала то явление, которое происходило между Ольгой и молодым оруженосцем.

  Актриса снова начала читать:

  - "Ольга (стоявшая на коленях перед божницей).

  Вот так, как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!

  Оруженосец

  Княгиня, дайте мне упасть перед вами на колени и на ковре вашу слезу облобызать".

  - Хорошо! - отозвался Долгов.

  - Прочитано отлично! - заметил критик.

  Старичок от восторга разводил только руками и утирал катящиеся из глаз его слезы.

  - Теперь далее, далее! - торопила свою исполнительницу Татьяна Васильевна.

  - Далее я не могу читать: опять все идут мужские роли, - отозвалась актриса.

  - Отчего же не читать и за мужчин! - заметил ей Офонькин.

  - Оттого, что я не мужчина! - ответила ему Чуйкина.

  Офонькин слегка пожал плечами. Он знал, что возлюбленная его была недалека и капризна, но чтобы до такой степени простиралась ее глупость, - не подозревал даже: не хотеть читать при таком обществе и при таких похвалах!..

  - Но как же тут быть? - спросила Татьяна Васильевна, почти в отчаянии взглядывая на мужа.

  - Позвольте, я буду читать! - воскликнул Долгов.

  - Ах, пожалуйста! - провопияла Татьяна Васильевна.

  Долгов, взяв тетрадь, начал читать громко; но впечатление от его чтения было странное: он напирал только на те слова, где была буква "р": "Оружие, друзья, берите, поднимем весь народ!.. И в рьяный бой мы рьяно устремимся!" - кричал он на весь дом.

  Женские же роли произносил каким-то тихо-сладким и неестественным голосом. Наконец, дочитав второй акт, почувствовал, что чтение его было очень неискусное, и, по своей откровенности, сам сознался в том: "Нет, я скверно читаю!"

  Татьяна Васильевна грустно потупила глаза.

  Бегушева начинало уже все это забавлять.

  - Да вы дайте читать вашему прежнему учителю, - посоветовал он ей, показывая на старичка.

  - Готов, готов! - сказал тот.

  Татьяна Васильевна, не меняя грустного выражения лица, пододвинула к нему свою тетрадь.

  Старик зашамкал:

  - "Терем князя. Вдали слышится пение: "Ах, подружки, отчего же нейдете вы в леса!.. Там грибов и ягод много!.. Наберите мне цветов душистых!.."

  - Кузина, позвольте мне заметить, что эти стихи очень напоминают "Аскольдову могилу"{313}: "Ах, подруженьки, как грустно!.." - проговорил Бегушев.

  - Напоминать хорошее всегда не мешает! - ответила она ему резко и просила старичка продолжать.

  Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе начал кашлять, чихать и в заключение до того докашлялся, что заставил дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.

  - Стар, чувствую это! - проговорил он.

  - И мы тоже чувствуем! - подхватил Бегушев.

  - Кузен! - прикрикнула на него, по обыкновению, Татьяна Васильевна.

  - Позвольте мне читать! - предложил себя граф Хвостиков.

  Татьяна Васильевна разрешила ему.

  Граф, вследствие разнообразных способностей, присущих ему, дочитал драму толково и ясно.

  Татьяна Васильевна несколько мгновений поджидала услышать мнение своих слушателей; но все они молчали.

  - Как же вам, господа, понравилась моя драма? - спросила, наконец, она, поставив на карту свое авторское самолюбие.

  - Драма превосходная! - сказал Бегушев; но по выражению его лица ясно было видно, какого рода была эта похвала, так что Татьяна Васильевна даже заметила это.

  - Неправду говорите, - я вам не верю, - отнеслась она к нему, махнув рукой.

  - И по-моему, драма превосходная! - подхватил старичок негромко, боясь еще раз раскашляться.

  Долгов тщетно приискивал в голове своей, что бы такое сказать в одобрение драмы, но не находил того; конечно, тут был народ и старая Русь, но все это было как-то слабо связано.

  - В драме есть единство, - заговорил критик, заламывая еще более назад свою голову. - Единство времени, места и действия, - дообъяснил он.

  Долгов, видимо, хотел было возразить ему, но его перебил старичок восклицанием своим:

  - Тут все есть!

  - Все! - не опровергнул и граф Хвостиков.

  Критик тоже против этого ничего не высказал.

  В сущности, граф Хвостиков, встретившись накануне в театре с генералом, и посоветовал ему пригласить бывшего тоже там критика на чтение; сему же последнему шепнул, что это приглашают его в один очень аристократический дом.

  - А что именно будут читать? - спросил равнодушно критик, но втайне обрадованный таким почетом.

  - Драму хозяйки дома, и, разумеется, как дамское произведение, по законам вежливости надо будет расхвалить! - предупредил его Хвостиков.

  - Можно! - согласился критик.

  - Тем более, что за это можно будет и вознаграждение получить! - добавил граф.

  - И то недурно! - отозвался критик.

  Все это они, как мы видели, и сделали отчасти. Актрисе между тем становилось невыносимо скучно посреди всего этого общества, и главным образом оттого, что курить было нельзя, а она обыкновенно целые дни не выпускала папироски изо рта.

  - Чтение окончилось, и мы можем уехать? - сказала она, не вытерпев более, Офонькину.

  Тот, помня золотой аксельбант генерала, ответил ей суровым взглядом. Актриса поняла его и не повторила более своего желания, а чтобы занять себя чем-нибудь, она начала разговаривать с критиком, хоть и зла была на него до невероятности, так как он недавно обругал в газете ее бенефис - за пьесу и за исполнение.

  Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: "Итак, вот ты, поэзия, на суд каких людей попадаешь!" Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: "Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый храм на развалинах старого!"

  - Ваше высокопревосходительство, я есть хочу! - сказал Бегушев генералу - опять-таки с единственною целью побесить кузину.

  - Сейчас! - отвечал тот протяжно и взглядывая в то же время на жену.

  - Поди, узнай, готово ли там? - позволила ему Татьяна Васильевна.

  Генерал с удовольствием пошел в столовую и, возвратясь оттуда, просил гостей пожаловать к ужину.

  Все начали подниматься, за исключением актрисы, которая оставалась на своем месте, так что Татьяна Васильевна должна была лично к ней одной обратиться и проговорить:

  - Прошу вас!

  Актриса с заметной гримасой встала и нехотя пошла за хозяйкой, которая, как ни раздосадована была всеми этими ломаньями Чуйкиной, посадила ее опять рядом с собой, а по другую сторону Татьяны Васильевны поместился граф Хвостиков и стал ее просить позволить ему взять пьесу с собой, чтобы еще раз ее прочесть и сделать об ней заранее рекламу.

  - И чтобы в этой рекламе раскритиковать и унизить мое детище, - проговорила грустным голосом Татьяна Васильевна.

  - Увидите! - воскликнул Хвостиков и отнесся скороговоркой к критику: - Экземпляр пьесы мы будем иметь!

  Тот глубокомысленно кивнул головой и залпом выпил полстакана портвейна, поближе к которому он не без умыслу, кажется, и уселся.

  Офонькин, оглядевший убранство стола и стоявших у стен нескольких ливрейных лакеев, остался заметно доволен этим наружным видом и протянул было уже руку к ближайшему стулу к хозяину; но генерал очень ловко и быстро успел этот стул поотодвинуть и указать на него Бегушеву, на который тот и опустился. Офонькин таким образом очутился между старичком и Долговым и стал на обоих смотреть презрительно.

  - А вы будете играть в моей пьесе? - спросила Татьяна Васильевна актрису.

  - Мы все играем! - проговорила та.

  Что оставалось делать после подобного ответа! Татьяна Васильевна решилась не произносить с актрисой более ни слова.

  Долгов по поводу пьесы Татьяны Васильевны начал рассуждать о народе русском и столько навыдумал на этот народ в ту и другую сторону, что ему Офонькин даже заметил: "Это не так, этого не бывает". У Долгова была удивительная способность нигде ничего не видеть настоящего и витать где-то между небом и землею.

  Ужин по внутреннему своему содержанию оказался еще лучше, чем был по наружному убранству. Откуда и через посредство кого генерал его устроил, это надо было удивляться, и в награду себе он только взглядом спрашивал Бегушева, который ему благодарно улыбался. У генерала можно было отнять все человеческие достоинства, но есть он умел!

  Долгов, начавший вместе с другими, без всякого,