Писемский Алексей Феофилактович - Мещане

ки - колонна!.. - подхватила Мерова, также усаживаясь около приятельницы. - Я убеждена, - продолжала она, - что это тебе, по обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.

  - Конечно, Дарья Петровна, которая никак не хуже шьет твоей madame Минангуа, и разница вся в том, что та вдвое берет за фасон и вдвое материи требует, - возразила Домна Осиповна.

  - Как же это возможно! - произнесла почти с плачем в голосе Мерова. - Папа, разве правда это? - обратилась она опять к отцу.

  - Я не знаю фасонов madame Минангуа; но в окнах у ней я только видал прелестные цветки, - отвечал граф.

  - А разве она делает цветы? - спросила Домна Осиповна.

  - Нет, он все глупости говорит: засматривался там на хорошеньких мастериц! - перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному предмету, ее занимающему: - Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие широкие складки? - сказала она, показывая на одну из складок на платье Домны Осиповны.

  Та пожала при этом плечами.

  - Ты, значит, не видала последних фасонов; есть у тебя какой-нибудь модный журнал? - спросила она.

  - Два даже! - воскликнула Мерова и, проворно сходив, принесла оба журнала.

  - Смотри: узенькая это складка или широкая? - говорила Домна Осиповна, показывая с торжеством на одну из картинок.

  М-me Мерова вспыхнула при этом: она чувствовала себя прямо уличенною.

  - Знаю я это! Но пусть на картинках это так и будет; носить же и надевать на себя такое платье я никогда бы не хотела, - произнесла она капризным голосом.

  - Погоди, - остановила ее Домна Осиповна, - а этот капот, который на тебе, разве не так же сделан?

  - Да что капот! Ей-богу, как ты говоришь? - почти выходила из себя Мерова. - Это глупая какая-то блуза, которую мне шила белошвейка.

  - Attendez, mesdames*, я вас помирю!.. - сказал, поднимая знаменательно свою руку, граф Хвостиков. - Каждая из вас любит то, что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий цвет, а Лиза - существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..

  ______________

  * Подождите, сударыни (франц.).

  - Да, если это так, то конечно!.. - согласилась с ним Домна Осиповна, но дочь - нет и продолжала отрицательно качать своею головкою.

  В это время послышались звуки сабли.

  - Петр Евстигнеич, кажется, - проговорил граф Хвостиков.

  Мерова заботливо взглянула на дверь.

  Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший очень не в духе. Несмотря на то, что Тюменев и Бегушев дали слово у него отобедать, он инстинктивно чувствовал, что они весьма невысоко его третировали и почти что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский, вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не гениальным человеком.

  Войдя в комнату, он к первой обратился Домне Осиповне.

  - Очень рад, что я вас здесь застал, - сказал он, крепко пожимая ей руку.

  - И я отчасти потому приехала, что надеялась встретить вас здесь, - сказала она.

  Янсутский затем мотнул головой Меровой и ее папа, снял саблю и сел. Елизавета Николаевна пристально посмотрела на него.

  - Что вы такой сегодня, - фу, точно кот Васька, сердитый? - спросила она его.

  - Нисколько не сердитый, - отвечал ей небрежно Янсутский и снова отнесся к Домне Осиповне: - Бегушев будет у меня обедать.

  - Будет? - повторила та с удовольствием.

  - Будет! - отвечал Янсутский и обратился уже к графу Хвостикову: - У Бегушева я встретил Тюменева; может, вы знаете его?

  - О, боже мой! Это один из лучших моих знакомых! - произнес граф, поднимая при этом немного глаза вверх.

  - И он мне сказал, что наше предприятие действительно рассматривалось, но что оно провалилось окончательно.

  Граф Хвостиков при этом побледнел.

  - Что такое провалилось? - спросил он, как бы не поняв этой фразы.

  - А то провалилось, что не утверждено, - отвечал ему насмешливо и со злостью Янсутский.

  - Вот видишь, папа, как ты всегда говоришь! - сказала также и дочь графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. - Верно все... решено... кончено!

  - Но мне писали об этом! - бормотал граф, совсем, как видно, опешенный.

  - Не знаю-с, кто вам это писал, - возразил ему с явным презрением Янсутский, - но оно никогда не было, да и не могло быть решено в нашу пользу. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы позволили на воздухе строить дом.

  - Где ж на воздухе, - продолжал кротким голосом граф, - разве "Credit mobilier"{44} - не то же самое?

  - Вот еще что выдумали: "Credit mobilier"! - воскликнул насмешливо Янсутский. - Предприятие, черт знает когда существовавшее, и где же? В Париже! При содействии императора, - и то лопнувшее - хорош пример! Я просто сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое дело!

  Граф на это ничего уж и не возражал.

  Дочери, кажется, сделалось жаль его.

  - Хотите завтракать?.. - спросила она Янсутского, зная по опыту, что когда он поест, так бывает подобрее.

  - Нет, не хочу!.. - отвечал отрывисто Янсутский (надменный вид Тюменева никак не мог выйти из его головы). - А у меня еще гость будет - этот Тюменев, - присовокупил он.

  - Ах, это отлично! Мне очень хочется посмотреть на него! - воскликнула Мерова. - Что он такое: генерал-адъютант?..

  - То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он статс-секретарь! - отвечал не без важности Янсутский. - Я, собственно, позвал этого господина, - отнесся он как бы больше к графу, - затем, что он хоть и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе не мешает.

  - О, без сомнения! - подтвердил тот невеселым голосом.

  Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет, граф сильно еще занимался всякого рода любовишками. Но где взять эти сто рублей!.. Не у Янсутского же просить взаймы после всех дерзостей, которые он позволил себе сказать: граф все-таки до некоторой степени считал себя джентльменом.

  - Этот Тюменев очень много рассказывал интересных вещей, - снова начал Янсутский.

  Граф Хвостиков при этом взглянул на него.

  - А именно? - спросил он.

  - Да разные там разности! - отвечал Янсутский. - О некоторых переменах, предполагаемых в министерстве... о своих беседах с разными высокопоставленными лицами... об их взглядах на Россию! (Но более точным образом определить, что ему рассказывал Тюменев, Янсутский не мог вдруг придумать: как человек практический, он владел весьма слабым воображением.) В такие откровенности пустился, что боже упаси!.. Понравился, видно, я ему очень! - заключил он, вставая и беря свою саблю.

  - А мне еще, Петр Евстигнеич, надобно с вами два слова сказать!.. - проговорила при этом Домна Осиповна.

  - Ваш слуга покорный! - отвечал ей Янсутский.

  - Но только по секрету!.. - присовокупила Домна Осиповна.

  - И по секрету могу! - подхватил Янсутский.

  Они оба пошли.

  - Вы не ревнуете? - спросила Домна Осиповна, оборачиваясь к Меровой.

  - Немножко ревную! - отвечала та.

  В следующей комнате Домна Осиповна и Янсутский сели.

  - Послушайте, - начала она заискивающим голосом, - у меня есть теперь свободные деньги... Я бы желала на них приобресть акции Хмурина - где бы мне их достать?

  - На бирже сколько угодно.

  - Да, но на бирже они дороже своей цены...

  - Еще бы!.. И главное, что с каждым днем поднимаются и будут еще подниматься.

  - Вы думаете? - проговорила Домна Осиповна, и глаза ее при этом блеснули каким-то особенным блеском.

  - Уверен в том!.. А на какую сумму вам нужно этих акций?

  - Я еще этого не определила точно! - отвечала уклончиво Домна Осиповна. - Акции Хмурина, конечно, теперь очень хорошо стоят, но они могут и понизиться, все-таки это риск!.. У Хмурина, говорят, много еще их на руках, и он их дает некоторым знакомым по номинальной цене.

  - Кому же он дает?.. Лицам, от которых сам в зависимости. Впрочем, Хмурин будет у меня на обеде... Попробуйте, скажите ему об этом! - проговорил Янсутский. - Он нежен с дамами.

  - Нежен? - спросила, усмехнувшись, Домна Осиповна.

  - Очень даже. Вы сначала, будто шутя, попросите у него, а потом и серьезно скажите.

  - Понимаю; но и вы словечко замолвите ему с своей стороны; он, говорят, вам ни в одной просьбе не отказывает!..

  Янсутский пожал плечами.

  - Пока еще не отказывал ни в чем; извольте, я ему скажу!

  - Пожалуйста!

  У графа Хвостикова в это время тоже шел об деньгах разговор с дочерью.

  - У тебя нет рублей двухсот - трехсот?.. - спросил он будто случайно и совершенно небрежным тоном.

  - Нет, папа, на вот, хоть возьми ключ и посмотри сам! - отвечала та совершенно, как видно, искренно.

  Граф некоторое время переминался.

  - А этак заложить мне что-нибудь не можешь ли дать?

  - Ни за что, папа!.. Ни за что!.. - воскликнула, точно даже испуганная этой просьбой, Мерова. - Петр Евстигнеич и за браслет тогда меня бранил очень, бранил и тебя также.

  - Как же он меня бранил? - имел неосторожность спросить Хвостиков.

  - Просто подлецом тебя называл, - объяснила откровенно дочь.

  Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба уехали, а граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему это было, остался у дочери обедать.

  Глава VII

  Петр Евстигнеевич Янсутский в день именин своих, часов еще в десять утра, приехал в один из очень дорогих отелей и объявил там, что он человекам восьми желает дать обед; потом, заказав самый обед, выбрал для него лучшее отделение отеля и распорядился, чтобы тут сейчас же начали накрывать на стол. Затем он съездил, привез и собственными руками внес в избранное им отделение монстры-ананасы, которые, когда уложили их на вазы, доставали своею зеленью чуть не до потолка. Янсутский остался этим очень доволен; но зато в ужас пришел, когда увидел приготовленные для обеда канделябры, - ни дать ни взять какие бывают на похоронных обедах. Он немедля приказал их взять к черту, послал в магазин и велел оттуда принести прежде еще им виденные там четыре очень дорогие, из белой бронзы, многосвечные шандалы и купил их - с тем, чтобы после отпразднования они были отправлены к m-me Меровой. По случаю пыли на драпировке, коврах и на мебели у него вышла целая история с хозяином отеля. Янсутский требовал, чтобы позвали обойщика и все бы это выбили, вычистили. Хозяин-француз, с своей стороны, уверял, что у него все выбито, чисто; а Янсутский кричал, что у него все не чисто. Француз вспыхнул от гнева, и только надежда получить с господина полковника порядочный барыш удержала его в границах приличия, и он даже велел все исполнить по желанию Янсутского, который потом прямо из отеля поскакал к Меровой. Он застал ее чуть не в одном белье, раскричался на нее жесточайшим образом за то, что она накануне, на каком-то дурацком вечере, просидела часов до пяти и теперь была с измятой, как тряпка, кожею, тогда как Янсутский никогда в такой степени не желал, как сегодня, чтобы она была хороша собою.

x x x

  Домна Осиповна, в свою очередь, тоже немало хлопотала по случаю предстоящего обеда. Она еще заранее сказала Бегушеву, что хочет приехать на обед с ним вместе и даже в его экипаже. Бегушева несколько удивило это.

  - Но ловко ли будет? - спросил он.

  - Очень ловко!.. Я с сегодняшнего дня вовсе не намерена скрывать наших отношений, - пояснила Домна Осиповна.

  Мы знаем, что она перед тем только покончила с мужем все дела свои.

  Бегушев промолчал, но в сущности такое ее намерение ему не понравилось. По его понятиям, женщине не стараться скрывать подобных отношений не следовало, потому что это показывало в ней некоторое отсутствие стыдливости.

  - И, пожалуйста, заезжайте за мной в вашем новом фаэтоне и на ваших вороных лошадях, а не на противных гнедых! - дополнила Домна Осиповна.

  - Но вороные, - возразил было Бегушев, - ужасно резвы: на них того и гляди или себе голову сломишь, или задавишь кого-нибудь. Я хочу велеть их продать.

  - Не смейте этого и думать! - почти прикрикнула на него Домна Осиповна. - Я обожаю этих лошадей, и на них извольте заехать за мной.

  Бегушеву и это желание ее показалось довольно странным.

  В самый день обеда Домна Осиповна с двенадцати часов затворилась в своей уборной и стала себе "делать лицо". Для этого она прежде всего попритерлась несколько, а затем начала себе закопченной шпилькой выводить линии на веках; потом насурмила себе несколько брови, сгладила их и подкрасила розовой помадой свои губы. "Сделав лицо", Домна Осиповна принялась причесываться, что сопровождалось почти драматическими сценами. Парикмахер, как видно не совсем искусный, делал по-своему, а Домна Осиповна требовала, чтобы он переделывал по ее. Парикмахер переделывал, но все-таки выходило не так. Домна Осиповна сердилась, кричала, плакала и, наконец, прогнала парикмахера, велев, впрочем, ему дожидаться в передней. Оставшись одна, она, для успокоения нерв, несколько времени ходила по комнате; а потом, снова подправив себе лицо, позвала опять парикмахера и с ним, наконец, общими силами устроила себе прическу, которая вышла как-то вся на сторону; но это-то больше всего и нравилось Домне Осиповне: она видела в этом выражение какого-то удальства - качество, которое в последнее время стало нравиться некоторым дамам. Платье Домна Осиповна надела ярко-зеленое со множеством дорогих вещей.

  Когда Бегушев заехал за ней и увидел ее в полном наряде, то не мог удержаться и произнес:

  - Что это какие вы сегодня зеленые!

  - Это самый модный цвет! - объяснила ему Домна Осиповна.

  Бегушев невольно потупился: всю молодость свою провел он в свете, кроме того, родился, вырос в очень достаточном семействе, но таких ярких цветов на платьях дам что-то не помнил. Впрочем, он и это явление отнес, по своей привычке, к бездарности века, не умеющего даже придумать хоть сколько-нибудь сносный туалет для дам.

  Сев в фаэтон с Бегушевым, Домна Осиповна сказала кучеру:

  - Пожалуйста, поскорей!

  Тот, желая ей угодить, понесся на всех рысях, так что на первых порах Бегушев едва опомнился и только на Тверской взглянул на Домну Осиповну. Он в первый еще раз видел ее разряженною и едущею в щегольском экипаже. Полученное им на этот раз впечатление было окончательно неприятное. На Домне Осиповне оказалась высокая шляпка с каким-то глупо болтающимся вверху цветком. Сама Домна Осиповна сидела с неописанной важностью, закинув ногу на ногу, и вместе с тем она с явным презрением смотрела на всех, идущих пешком. Бегушев, весь свой век ездивший в экипажах, подозревать даже не мог переживаемого в настоящие минуты удовольствия его дамою, далеко не пользовавшеюся в молодости довольством средств.

  В отеле, между тем, m-me Мерова сидела в качестве хозяйки в маленькой гостиной взятого отделения, а Янсутский в полной мундирной форме ртом и мехами раздувал уголья в находящемся тут камине, чтобы скорее они разгорелись и дали из себя приятную теплоту.

  Приехали Домна Осиповна и Бегушев.

  - А Тюменев что же... не будет? - спросил последнего Янсутский с беспокойством.

  - Не знаю; вероятно, приедет, - отвечал тот ему довольно сухо.

  Дамы, как водится, увидав друг друга, издали легкие восклицания, поцеловались и, с быстротой молнии осмотрев друг на друге туалеты, уселись.

  Домна Осиповна нашла, что m-me Мерова, бывшая в платье из серого фая с высоким лифом, слишком бедно оделась для такого парадного случая; а Меровой, напротив, показалось, что Домна Осиповна чересчур разрядилась. Мыслей этих они, конечно, не высказали.

  - Как здесь мило и уютно, - начала разговор первая Домна Осиповна.

  - Очень мило! - подхватил Янсутский.

  Бегушев, усевшийся несколько в стороне, у окна, тоже окинул глазами комнату и решительно не понимал, что в ней было милого.

  - А как красиво сервирован стол! - продолжал Янсутский, показывая Домне Осиповне на накрытый в зале стол.

  Она, чтобы рассмотреть хорошенько, надела даже пенсне и с своей стороны подтвердила:

  - Очень хорошо.

  M-me Мерова в это время вскидывала на мгновение свои глазки на Бегушева. Она тоже, кажется, подобно ему, не находила ничего особенно красивого и милого в трактирном убранстве.

  Явился граф Хвостиков в черном фраке и белом галстуке.

  - Боже мой, сколько лет не видались! - воскликнул было он, растопыривая перед Бегушевым руки и как бы желая заключить его в свои объятья.

  Но тот, однако, не пошевелился с своего места и проговорил только:

  - Здравствуйте!

  - Каждый день я к вам сбирался, каждый день! - продолжал Хвостиков.

  Бегушев и на это промолчал.

  Граф, поняв, что ему тут ничего не вытанцевать, расшаркался перед дамами.

  - Je vous salue mesdames*, - и, сейчас же усевшись на кресле, рядом с Домной Осиповной, начал отдуваться. По решительному отсутствию денег, граф издалека пришел пешком.

  ______________

  * Приветствую вас, сударыни (франц.).

  - Вы устали? - спросила его Домна Осиповна.

  - Сидя около вас, я не могу сказать, что я у стали; скорей, я у золота, - отвечал он.

  Домна Осиповна поняла его остроту и искренне засмеялась.

  Бегушев при этом нахмурился.

  Граф между тем устремил свой взгляд вдаль.

  - Однако я так проголодался, что попрошу у тебя позволения выпить рюмку водки и съесть что-нибудь, - проговорил он Янсутскому и, встав, прямо отправился в залу к разнообразнейшей закуске, приготовленной там на особом довольно большом столе.

  Янсутский принялся внимательно следить за ним.

  Граф съел икры, семги, рыбок разных, омаров маринованных, так что Янсутский не выдержал и, подойдя к нему, тихо, но со злостью сказал:

  - Пожалуйста, не портите все тарелки, а с которых возьмете, - велите, по крайней мере, переменить их на свежие!

  Графа смутило несколько такое замечание.

  - Je comprends, mon cher!* - отвечал он тоже негромко и вместе с тем продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных тарелок переменить на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день три раза пить кофе: ни на обед, ни на ужин он не попал ни к одному из своих знакомых!

  ______________

  * Я понимаю, дорогой мой! (франц.).

  - А я теперь был у Хмурина; у него Офонькин; они сейчас сюда приедут, - сказал граф Янсутскому, возвращаясь в гостиную.

  - Знаю это я! - отвечал тот ему небрежным тоном.

  Вошедший быстро лакей доложил, что приехал Тюменев. Янсутский опрометью бросился в коридор. Он заранее еще распорядился, чтобы его немедля известили о прибытии Тюменева.

  - Здесь, ваше превосходительство, сюда пожалуйте! - говорил он, раболепно встречая почетного гостя и вводя его в свое отделение.

  Тюменев был в трех звездах.

  - Не узнаете? - спросил его тотчас же граф Хвостиков, останавливаясь перед ним.

  Тюменев изобразил на лице своем некоторое недоумение.

  - Граф Хвостиков, - объяснил ему тот.

  - А! - произнес довольно вежливо Тюменев, протягивая ему руку.

  - Мы всю молодость, если вы помните, провели с вами в одном кругу!.. - продолжал Хвостиков.

  - Да, но вы были тогда такой лев Петербурга, - сказал Тюменев.

  - Зато теперь вы лев! - подхватил Хвостиков, показывая на звезды Тюменева.

  - Какой я лев, - скромно возразил тот, но вряд ли, впрочем, в настоящие минуты не считал себя львом, потому что очень топорщился и поднимал голову как только мог высоко.

  Янсутский, сиявший удовольствием от посещения Тюменева, ввел его в гостиную и поспешил представить дамам, или, точнее сказать, поспешил дам представить ему.

  Тюменев молча поклонился им и сел. С Бегушевым они кивнули друг другу головами.

  В маленькой передней после того раздались снова голоса и смех вновь приехавших гостей. Янсутский тоже поспешно встретил их.

  Вошел совсем русский купец, в скобку подстриженный, напомаженный, с расчесанною седою бородою и в длиннополом, из очень дорогого сукна, сюртуке. На вид он, как кажется, был очень низкопоклонлив. За ним следовал другой господин, уже во фраке и в весьма открытом жилете, из-под которого виднелось дорогое белье с брильянтовыми запонками, - господин с лицом корявым и с какою-то совершенно круглою головою, плотно посаженною в высокие, крепко накрахмаленные воротнички. В противоположность товарищу своему, он держал себя очень гордо; но Янсутский заметно встретил с большим почетом купца и его первого рекомендовал Тюменеву.

  - Господин Хмурин! - сказал он.

  - Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! - говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с тем, однако, протягивая ему руку, которую тот, с своей стороны, счел за нужное пожать.

  - Господин Офонькин! - добавил Янсутский, показывая на господина во фраке, которому Тюменев только издали кивнул головой.

  Офонькин тоже весьма немного наклонил свою голову вперед: он, вероятно, в некотором отношении был вольнодумец!

  - Господин Хмурин, - объяснил Янсутский дамам.

  Те любезно улыбнулись старику, который и им тоже низко и по-мужицки поклонился.

  - Извините, сударыни, не умею, как дамам представляться и раскланиваться им, - сказал он и затем указал на своего товарища. - Вон Василий Иваныч у нас... тоже, надо сказать, вместе мы с ним на шоссе воспитание получили... Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким манерам научишься, - так вот он недавно танцмейстера брал себе и теперь как есть настоящий кавалер, а я-с - как был земляник{53}, так и остался.

  - Вы все шутите! - проговорил еще первое слово Василий Иванович и сразу обнаружил свое бердичевское происхождение.

  - Не угодно ли вам будет присесть? - сказал Хмурину Янсутский.

  - Благодарю вас покорно! - отвечал тот, и ему низко кланяясь; а потом хотел было сесть на одно из кресел, в котором, впрочем, вряд ли бы и уместился, но в это время поспешила встать с дивана Домна Осиповна.

  - Не угодно ли вам лучше здесь сесть? - сказала она Хмурину.

  Он сначала было растопырил руки.

  - Нет, сударыня, извините, не могу этого...

  - Очень можете, - перебила его Домна Осиповна, - вы человек пожилой, почтенный и непременно должны сидеть на диване.

  Хмурин затем поклонился еще раз ей, сел и принял такую позу, которой явно показал, что он нисколько не стесняется и совершенно привык сидеть перед дамами, перед всякими статс-секретарями и даже руководствовать всей беседой.

  - Сейчас я читал в газетах, - начал он совершенно развязно и свободно, между тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы занять все кресло, а не сидеть на краешке его, - читал в газетах, - продолжал Хмурин, - что, положим, там жена убила мужа и затем сама призналась в том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей дала за то. Бывали ведь такие случаи, по старинной это выходит поговорке русской: "Милость на суде хвалится" - прекрасно-с, отлично!.. Читаю я далее-с: один там из моих подрядчиков, мужичонко глупый, выругал, что ли, повариху свою, которая про артель ему стряпала и говядины у него украла, не всю сварила, - повариха в обиду вошла и к мировому его, и господин мировой судья приговаривает мужика на десять дней в тюрьму. Значит, убивать можно, потому что еще денег за это дают, а побранить нельзя - наказывают; странно что-то!

  - Это потому, - начал ему возражать Янсутский, - что поводом к убийству могут быть самые благородные побуждения; но мужчине оскорбить женщину - это подло и низко. В этом случае строгие наказания только и могут смягчать и цивилизовать нравы!

  Хмурин склонил голову, чтобы внимательнее выслушать и лучше понять, что говорил Янсутский.

  - Только это-с? - спросил он его каким-то плутовато-насмешливым голосом.

  - Конечно! - подтвердил Янсутский. - Даже в наших предприятиях - вы, конечно, хорошо это знаете - ни подрядчики, ни мы сами в настоящее время не станем так строго обращаться с подчиненными, как это бывало прежде.

  - Это отчего-с? Я нынче так же строго держу... еще строже даже!.. - возразил Хмурин.

  - Поэтому вы рискуете быть наказанным, - заметил ему Янсутский.

  - Да хоть бы двадцать раз меня наказывали!.. В нашем деле без строгости нельзя-с!

  - Что ж, вы и терпели наказание? - спросил Хмурина Тюменев.

  - Никак нет-с! - отвечал тот с усмешкой. - И терпеть даже никогда не буду, потому я богат... Ну, когда тоже очень этак не остережешься, призовешь после этого "пострадавшее лицо", как нынче их, окаянных, именуют, сунешь ему в зубы рублей тридцать - он же тебе в ноги поклонится.

  - Ну, не всякий вам поклонится, извините! - возразил ему опять Янсутский.

  - Не всякий? - повторил насмешливо Хмурин. - Я даже... не для огласки это будь молвлено... генерала было одного "оскорбил действием", - прибавил он, видимо, зная все юридические термины из новой судебной практики и сильно их не любя.

  - Генерала? - спросил не без удивления Тюменев.

  - Точно так-с! - ответил Хмурин. - Кирпичу я ему поручил для меня купить, тысяч на сто, а он тут и сплутовал сильно; я этого не стерпел, соскочил с пролеток, да с плетью за ним... "Ну, думаю, пропал совсем!.." А выходит, что на другой день он сам же пришел ко мне: добрый, значит, этакой уж человек, и до сей поры мы приятели!..

  Говоря это, Хмурин все почему-то старался смотреть в окно, а граф Хвостиков тоже как-то глядел в совершенно противоположную сторону, и сильно можно было подозревать, что вряд ли эта история была не с ним.

  - Сильвестр Кузьмич любит и выдумывать на себя, - отозвался вдруг Офонькин на своем бердичевском наречии.

  - Пошто ж мне выдумывать?.. Не выдумываю!.. - отвечал ему как бы совершенно равнодушным тоном Хмурин. - А говорю только к тому, что я суда мирового не боюсь.

  - Прекрасно-с, но в этом случае вы вините общество, а не суд, - начал снова с ним препираться Янсутский. - В давешнем же споре нашем вы смешали два совершенно разные суда: один суд присяжных, которые считают себя вправе судить по совести и оправдывать, а в другом судит единичное лицо - судья.

  - Позвольте-с! Позвольте! - перебил его Хмурин, как-то отстраняя даже рукою его доказательства. - Господину мировому судье закон тоже позволяет судить по совести - раз!.. Второе - коли убийцу какого-нибудь или вора судят присяжные, суди и драчуна присяжные: суд для всех должен быть одинакий!

  - Я не нахожу существенной разницы в обоих этих судах, - вмешался в разговор Тюменев, - как тут, так и там судят лица, выбранные обществом.

  Хмурин на это засмеялся.

  - Ах, ваше превосходительство! - воскликнул он. - Изволите вы жить в Питере: видно, это оченно высоко и далеко, и ничего вы не знаете, как на Руси дела делаются: разве одинако выбираются люди на места, на которых жалованья платят, или на места, где одна только страда и труд! На безденежное место тоже больше стараются упрятать человека маленького, смирного, не горлопана; ну, а где деньгами пахнет, так там, извините, каждый ладит или сам сесть, а коли сам сесть не хочет, так посадит друга и приятеля, - а не то, чтобы думали: каков есть внутри себя человек. Вы мне про эти дела и выборы наши лучше не говорите - вот они где у меня, в сердце моем сидят и кровь мою сосут!..

  И Хмурин при этом указал на себя в грудь.

  - Так надо сказать-с, - продолжал он, явно разгорячившись, - тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки - ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!

  - Как не позволят? - спросил Тюменев с удивлением.

  - Не позволят-с! - продолжал Хмурин. - Потребуют - то прежде устрой, другое, где лапу запускать удобнее; а я - согрешил, грешный, - смолоду не привык по чужой дудке плясать, так и не делаю ничего!.. Словом, стена каменная кругом всего поставлена, а кто ее разобьет?.. Разве гром небесный!

  - Сердится все за то, что его в головы не выбирают! - шепнул граф Хвостиков Офонькину.

  - Да, - согласился тот, кинув на графа лукавый взгляд.

  - И во всем этом нашем кругозоре, - развивал далее свою мысль Хмурин, - выходит, что немец - плут, купец - дурак али, правильнее сказать, прикидывается дураком, потому что ему около своих делов ходить выгоднее, а барин - бахвал или тоже плут!

  - Отличное определение сословных элементов! - воскликнул при этом Бегушев, все время сидевший потупя голову и довольно внимательно прислушивавшийся к словам Хмурина.

  - Верно-с определено! - подтвердил тот с своей стороны. - Хоть теперь тоже это дело (называть я его не буду, сами вы догадаетесь - какое): пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему - очень глупую; шлют туда и заверяют потом, что там оскорбились, огорчились; а все это вздор - рассмеялись только... видят, что, - сказать это так, по-мужицки, - лезут парни к ставцу, когда их не звали к тому.

  - Это совершенно справедливо! - подхватил Тюменев.

  - Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства был вскоре после того. Вы меня спрашиваете: "Что это такое?", я говорю: "Публике маненечко хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: "Ах, моська, знать, сильна, коль лает на слона!" - как писал господин Крылов.

  - Ну нет-с, я с этим решительно не согласен! - начал было Янсутский; но в это время к нему подошел лакей и доложил, что стерляжья уха разлита и подана.

  Янсутский даже побледнел при этом.

  - А что же свечи не засвечены? - спросил он почти с бешенством.

  - Сейчас засвечу-с! - отвечал лакей, показывая ему имевшуюся у него в руках спичку.

  - Прежде это надобно было сделать! - говорил Янсутский, выходя с лакеем в залу, где, выхватив у него спичку, зажег ее и приложил к серной нитке, проведенной через все свечи; такой способ зажжения Янсутский придумал для произведения большого эффекта, - и действительно, когда все свечи почти разом зажглись, то дамы даже легонько вскрикнули, а Хмурин потупил голову и произнес:

  - Свет Христов просвещает всех!

  Но Бегушев при этом не мог удержаться и презрительно засмеялся.

  Янсутский между тем с довольным лицом возвратился в гостиную.

  - Отличная вещь изобретена - это мгновенное освещение! - сказал он.

  - Это ниткой особенной делается? - спросил его глубокомысленно Офонькин.

  - Ниткой! Однако прошу покорно вести поскорее дам к столу; иначе простынет уха! - говорил Янсутский.

  Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может быть, вследствие того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева. Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.

  - А я с вами пойду, вы позволите мне это? - сказала она ему.

  - Если вам угодно! - проговорил тот, складывая руку свою кренделем. - А я ведь, признаться, и не хаживал с дамами к столу.

  - Ну, полноте, пожалуйста, не притворяйтесь, - возразила Домна Осиповна, засовывая свою руку в его руку.

  - Право, не хаживал, - повторил лукаво Хмурин.

  Глава VIII

  За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский почти не садился и был в отчаянии, когда действительно уха оказалась несколько остывшею. Он каждого из гостей своих, глядя ему в рот, спрашивал:

  - Холодна?.. Холодна?

  - Напротив, уха как следует подана, - успокоил его, наконец, Тюменев.

  - Вина теперь, господа, не угодно ли? - воскликнул вслед за тем Янсутский, показывая на бутылки с золотыми ярлыками. - Это мадера мальвуази. Для ухи ничего не может быть лучше... правда? - спросил он всех.

  Все согласились, что правда.

  - Вино-с это историю имеет!.. - произнес Янсутский, обращаясь более к Тюменеву. - Оно еще существовало, когда англичане брали Гибралтар. Как вы находите его? - заключил он, относясь уже к Бегушеву.

  - Мадера недурна, - отвечал тот совершенно равнодушно.

  - Очень хороша! - отозвался с своей стороны Офонькин.

  - Она цельная и к цели прямо ведущая, - сострил граф Хвостиков.

  - Отчего ж вы не угощаете вашего кавалера? - спросил Янсутский, подходя к Домне Осиповне и указывая ей на Хмурина.

  - Ах, позвольте, я вам налью, - проговорила та, поспешно беря со стола бутылку и наливая из нее огромную рюмку для Хмурина.

  Тот поблагодарил ее улыбкою. Бегушев при этом внимательно посмотрел на Домну Осиповну.

  За ухой следовала говядина. Янсутский и тут начал приставать к своим гостям:

  - Хороша? Хороша?

  - Да, хороша!.. Полно юлить тебе! - сказал ему, наконец, Хмурин.

  - Нельзя, братец, в рассейских отелях того и гляди, что подадут страшную мерзость, - возразил Янсутский.

  - Никогда не подадут, если деньги заплатишь хорошие, - заметил Хмурин и снова принужден был поклониться Домне Осиповне, потому что она опять подлила ему вина, которое Хмурин выпив пришел в заметно приятное настроение духа.

  - А у меня еще просьба к вам, Сильвестр Кузьмич, - начала Домна Осиповна, усмехаясь несколько.

  Хмурин при этом склонил к ней несколько голову свою.

  - Видите что... Последнее время я все состояние перевела на деньги и теперь должна на них жить...

  - Что ж, это дело хорошее! - подхватил Хмурин. - На деньги еще жить можно; вот без денег - так точно, что затруднительно, как примерно теперь графу Хвостикову, - шепнул он, кивнув головой на сего последнего. - Колький год тоже, сердешный, он мается этим.

  - Но женщине и с деньгами затруднительно, - возразила Домна Осиповна. - Капитал, разумеется, прожить легко; но надобно стараться жить процентами.

  - Это так-с, совершенно справедливо, - согласился Хмурин.

  - Вина этого, конечно, вы выпьете! - переменила вдруг разговор Домна Осиповна, беря из рук Янсутского красное вино, по бутылке которого он раздавал каждому из гостей своих, пояснив, что это вино из садов герцога Бургундского.

  Хмурин выпил налитый ему Домной Осиповной стакан и придал такое выражение своему лицу, которым показал, что он ее слушает.

  - И я бы, вот видите, - продолжала она, - желала акций ваших приобресть по номинальной цене - тысяч на восемьдесят.

  Голос ее при последних словах слегка дрогнул.

  - По номинальной цене-с? - переспросил Хмурин.

  - Да! - отвечала ему робко Домна Осиповна.

  - Но их нет по номинальной цене, - сказал было Хмурин.

  - Нет на бирже, но у вас они есть, - пояснила Домна Осиповна.

  - У меня-то есть, - произнес протяжно Хмурин, - но мне их продавать по такой цене словно бы маненечко в убыток будет!

  - Что вам?.. Что значит этот убыток - все равно что ничего!

  - Ну, как-с ничего! Все деньги тоже, - продолжал Хмурин.

  - Какие это для вас деньги? Вы сравните свое состояние и мое: у меня восемьдесят тысяч, а вы миллионер, я нищая против вас; кроме того, я женщина одинокая, у меня никого нет - ни помощников, ни советников.

  - А супруг ваш где же? - перебил ее Хмурин.

  - Я с мужем не живу; мы врозь с ним.

  Хмурин выпучил глаза от удивления.

  - Скажите, не слыхал я этого!

  - Более уже года, - продолжала Домна Осиповна.

  - Но что же за причина тому? - спросил Хмурин.

  Домна Осиповна грустно усмехнулась.

  - Не сошлись характерами, как говорят... Кутил он очень и других женщин любил, - проговорила она и вздохнула.

  - Поди ты, какое дело! - произнес как бы с участием Хмурин. - Значит, ради сиротчества вашего надобно вам сделать уступочку эту! - присовокупил он, усмехаясь.

  - Ради сиротчества моего мне уступите, - повторила Домна Осиповна тоже с улыбкою.

  Хмурин еще раз усмехнулся.

  - Только дело такое, сударыня, по номинальной цене я не могу вам продать, прямо выходит двадцать тысяч убытку; значит, разобьемте грех пополам: вы мне накиньте десяточек тысяч, и я вам уступлю десяток.

  - Ни за что, ни за что! - полувоскликнула Домна Осиповна. - Я так решилась, чтобы непременно по номинальной цене!

  - Что ж решились? - возразил опять усмехаясь и с некоторым даже удивлением Хмурин. - Мало ли на что человек решится, что ему выгодно.

  - Нет, кроме того, серьезно, меня обстоятельства вынуждают к тому. Ваши бумаги сколько дают дивиденту?

  - Прошлый год дали по пятнадцати рублей на акцию.

  - Поэтому я всего буду получать двенадцать тысяч, а мне из них по крайней мере тысяч семь надобно отправить к мужу в Петербург...

  - Разве у него своего ничего уж нет? - спросил Хмурин.

  - Ни рубля!.. Ну, пожалуйста, добрый, почтенный Сильвестр Кузьмич, продайте! - упрашивала Домна Осиповна.

  - Да дайте, по крайней мере, за восемьдесят-то - восемьдесят пять, - отвечал ей тот, продолжая усмехаться.

  - Но у меня и денег таких нет - понимаете?

  - Это что же, рассчитаем: не хитро.

  - Нет, пожалуйста, умоляю вас, - перебила Хмурина Домна Осиповна.

  Тот покачал головой.

  - Делать нечего-с! - сказал он не совсем, кажется, довольным голосом. - Приезжайте завтра в контору.

  - Можно? - спросила с нескрываемым восторгом Домна Осиповна.

  - Приезжайте-с, - повторил еще раз Хмурин.

  - Merci! Я за это пью здоровье ваше! - продолжала Домна Осиповна и, чокнувшись с Хмуриным, выпила все до дна.