Жданов Лев Григорьевич - В сетях интриги

ехала с двумя дочерьми домой, осыпанная дорогими подарками и денежными субсидиями.

   Пятнадцатого февраля 1796 года состоялось бракосочетание этой юной пары, почти так же торжественно, как и свадьба старшего внука императрицы. Несколько дней пировала столица. Жареные быки с золочеными рогами и фонтаны, бьющие вином, - все было как следует...

   Особый двор, по числу равный свите первой пары, был образован для новобрачных при гофмаршале, князе Борисе Голицыне. Но он состоял из особ менее родовитых и менее значительных чинами, чем свита старшего брата.

   Сначала роскошный Мраморный дворец был отведен для новобрачных.

   Робкая Юлиана, нареченная в православии Анной Федоровной, чувствовала себя совсем одинокой и покинутой в этих просторных покоях. Этикет не позволял ей сблизиться ни с кем из фрейлин и дам, состоящих при молодой княгине. Да и не влекло ее к чопорному на вид, злоязычному и безнравственному кружку этих придворных особ.

   А от мужа также слишком мало радости видела новобрачная, не только с первых дней брака, но и до него. Пока еще невестой Анна жила вместе с великими княжнами, под надзором той же неизменной княгини Ливен, жених-сорванец являлся зачастую, увлекал за собой невесту к клавесину, раскрывал ноты военных маршей и кратко отдавал приказание:

   - Ну-ка, сыграйте! А я буду аккомпанировать...

   И он, прижав к толстым своим губам военную трубу или поправив на перевязи туго натянутый, звучный барабан, издавал вступительные шумные звуки на этих инструментах.

   Кое-как разбирала ноты музыкальная принцесса, марш звучал все ровнее, труба заливалась все отчаяннее, или трещал вовсю барабан, как боевой клич... И вдруг девочка испускала болезненный крик. Жених, увлеченный "музыкой", в досаде, что невеста остановилась, с трудом разбирая музыкальное колено, или просто фальшиво исполнила пассаж, без церемонии щипал подневольную музыкантшу порой до синяков.

   Или начинал с ней возню, ловил, играя в кошки и мышки, ронял на пол, целовал до боли, даже кусал чуть не до крови полные, нежные ручки принцессы, приговаривая при этом:

   - Ух, как вкусно!.. Ну-ка, дайте еще разок кусну!.. Да не плачь же - это любя!

   И, глотая слезы, молчала невеста, принимая такие знаки внимания со стороны дикого, безрассудного мальчика, которому предстояло по воле бабушки стать мужем в пору, когда бы еще надо было учиться и быть под строгим надзором умного воспитателя, если даже не врача, знакомого с разными видами нервных страданий у людей...

   Недолго пожила на свободе молодая пара в Мраморном дворце.

   Однажды утром Константин ворвался к жене.

   - Пойдем-ка, Аннет! Что я тебе покажу! Что я придумал!..

   Покорно пошла за мужем Анна, уже привыкшая ко всем странностям его.

   День выдался ясный, и в низком, огромном манеже дворца было довольно светло, против обыкновения.

   В одном конце стояла небольшая медная пушечка, которую можно было заряжать соответственным зарядом пороху, и она посылала маленькое ядро в широкий щит, заменяющий цель на другом конце манежа.

   Сейчас у пушки вместо канонира стоял пройдоха-лакей, один из ближайших пособников Константина в самых сумасбродных затеях.

   Несколько больших ловушек для крыс стояло у стены. В каждой копошилось по две-три серые, отталкивающего вида крысы. Они становились на задние лапки, голые хвосты повисали наружу... Розовые мордочки нюхали воздух и прутья клеток, черные острые глазки бегали кругом...

   - Ай, крысы! - пугливо вскрикнула Анна, не выносящая даже вида этих зверьков.

   - Ну, не пищите, ваше высочество! Я терпеть этого не могу, знаете! - прикрикнул почти грубо Константин, подражая Павлу, тоже не слишком вежливому в семье, даже с дамами. - Видишь: в клетках эти канальи... Я их тоже не люблю. Вот мы и будем казнить их, чтобы не грызли повсюду...

   Бледная, испуганная, прислонилась молча к стене Анна, ожидая, что будет дальше. От страха она уж и сказать не решалась ничего...

   И вот на ее глазах по знаку Константина слуга взял одну клетку, приложил ее дверцей к жерлу пушечки, уже снабженной пороховым картушем. Дверца западни со скрипом скользнула кверху, и две крысы покатились по дну клетки прямо в жерло пушечки, теперь глядящее кверху.

   Быстро отняв клетку, слуга забил пыжом это живое ядро... Отошел немного. Константин сам, уже держа наготове горящий фитиль, поджег запальник... Огонек блеснул красной искрой...

   Бухнул резкий удар... Клуб дыму вынесло из жерла...

   Несколько темных комочков опередили облако дыма, мелькнули в воздухе и глухо шлепнули прямо в щит там, на другом конце, распластались на этом щите, давая мутные розовые потоки вниз и кругом...

   Анна, как зачарованная, следившая за всем этим, вскрикнула и упала без чувств...

   Вне себя была Екатерина, когда узнала о новой жестокой проказе сорванца-новобрачного.

   - Ну нет. Его еще рано пускать жить по своей воле... Хуже маленького этот!.. Сюда его, ко мне перевести надо, поближе... Я сама буду наблюдать за милым внуком, если другие не умеют или не хотят обуздать дикаря...

   Так решила Екатерина. И новобрачные были поселены в покоях Зимнего дворца, поближе к половине государыни.

   Настала весна. Двор переехал в Таврический дворец. И здесь Константин и Анна очутились совсем под крылом у бабушки. Анна была очень рада этому. Но Константин негодовал. И только неодолимый страх, который он питал перед императрицей, мешал ему открыто высказать это недовольство.

   Только попадая в Павловск и в Гатчину, к отцу, куда теперь четыре раза в неделю ездили "на службу" оба брата, Константин отводил душу.

   Давно уже цесаревич, не стесняясь, позволял себе в присутствии сыновей и даже дочерей самую беспощадную критику Екатерины, не только как правительницы, но и как женщины...

   Александр, вторя отцу во всех его нападках на вельмож, окружающих бабушку, ее самой не касался никогда и молчал, что бы ни говорил отец.

   Константин же, особенно за последнее время, стал в известных границах, но довольно усердно вторить отцу, обсуждая, а порою и осуждая многое, что делала "строгая к другим", но не к себе бабушка...

   Екатерина это скоро узнала, но не придала значения выходкам мальчишки. Только невольно стала суше, холоднее относиться к младшему внуку, удвоив внимание и любовь к старшему.

   Она не чуяла, что и здесь ее стерегло разочарование. Если бы она могла на постоянно ясном, спокойном лице Александра читать его затаенные мысли, может быть, она бы решила, что из двух неблагодарных младший все же откровеннее, а значит, и лучше...

   С точки зрения, конечно, самой императрицы мог быть назван "неблагодарным" Александр. Он же о себе думал совершенно иначе.

   Теплое весеннее утро, заливающее потоками света весь Таврический парк и дворец, где теперь находится со всей "молодой" семьей императрица, манит из покоев, несмотря на ранний час.

   Сама императрица в эти часы занята делами, работает с министрами, со своими личными секретарями. Придворные, свита князей и государыни, хотя тоже встают довольно рано по примеру "хозяйки дома", но редко кто показывается в тенистом старом парке, когда еще земля, не совсем прогретая после стаявших снегов, посылает гуляющим свое влажное, слишком свежее дыхание, а воздух, остывающий за долгую, прохладную ночь, тоже влажен и свеж...

   Не боится этого Александр. Именно эти пустынные часы проводит он в прогулке по широким, бесконечным, то прямым, то извилистым аллеям парка, подымается на искусственные холмы, проходит по мостикам, переброшенным через ручьи и каналы, перерезающие тут и там дорогу... Иногда с женой совершает он эти долгие, уединенные прогулки, а то и совершенно один.

   Сейчас рядом с высокой фигурой великого князя, стройной, хотя и начинающей уже принимать очертания зрелости, темнеет другая.

   Это молодой еще человек лет двадцати шести, польский магнат, князь Адам Чарторижский, сын знаменитой Изабеллы Флемминг.

   Ростом немного пониже Александра, князь сухощавей его, широкоплечий, с хорошо развитой грудью и стройной талией сильного мужчины. Длинные пальцы узкой, небольшой руки, маленькая, породистая нога, тонкие выразительные черты красивого, бледного, всегда почти серьезного лица говорили о чистоте крови, которая тщательно сберегалась еще в некоторых знатных семьях польской шляхты, передавая из века в век лучшие расовые признаки новым поколениям. Большие темные глаза князя глядели почти строго, но в них всегда горел какой-то скрытый, словно сдержанный огонь... Капризные пряди вьющихся совсем темно-русых волос, не покрытых пудрой, часто падали красивой тенью на высокий гладкий лоб князя, почти касаясь тонких, ровных, красивых, как у женщины, бровей, под которыми окаймляла глаза вторая легкая тень длинных густых ресниц, дающая мягкий штрих этому красивому, но несколько суровому по выражению лицу, напоминающему лицо средневекового монаха-рыцаря, а не придворного камергера, каким сделала недавно императрица князя Адама и младшего брата его Константина.

   Ровно год тому назад по поручению своего отца, князя Адама из Пулав Чарторижского, явились оба брата к князю Николаю Васильевичу Репнину, принявшему в свое распоряжение ту часть Польши и Литвы, которая отошла к России после раздела 1792 года.

   Огромные литовские владения Чарторижских были в это время отобраны в казну, так как князь-старик все время стоял на челе партии, враждебной Екатерине. Но когда борьба закончилась, сильный магнат рассудил, что смириться будет разумнее, чем потерять огромные земельные богатства, из рода в род бывшие достоянием их семьи. Он и поручил двум взрослым сыновьям начать хлопоты.

   Как только императрица получила сообщение от Репнина, она приостановила раздачу огромных "маентков" княжеских, к которым уже тянулось много жадных рук, с фаворитом во главе. Небольшая, но влиятельная польская кучка приближенных к Екатерине лиц, как-то: Браницкая, полька по мужу, граф Вьельегорский, сам Станислав-Август, развенчанный круль, семья Четвертинских, нашедшая радушный приют в Петербурге после Варшавы и Вильны, все они советовали протянуть руку примирения одному из знатнейших и влиятельных родов в Мазовии и Литве.

   Екатерина умела послушать доброго совета.

   Немедленно написала она Репнину:

   "Князь Николай Васильевич, вследствие донесения вашего о явившихся у вас двух молодых Чарторижских повелеваем принять у них присягу на верное нам подданство, предварительно испытав и удостоверясь, что она чистосердечна и не противна совести их; в таком случае ко всем имениям, им принадлежащим в пределах княжества Литовского, не оставьте определить опеку на основании, как то учинено с имениями князя Сапеги, и притом дозволить им сюда приехать. Пребываем в прочем вам благосклонные - Е к а т е р и н а ".

   Двадцать четвертого июня 1795 года оба брата представлялись императрице в Царском Селе и получили камергерство.

   Екатерина вообще от своей юности питала расположение к полякам, по развитию своему и по культурности стоящим выше братьев-россиян. Один из первых, самых поэтических романов во дни еще императрицы Елизаветы Петровны, разыгрался между Екатериной и Станиславом Понятовским. Воспоминаниям об этой любви и был потом обязан он тем, что императрица российская посадила незначительного князька на трон Пястов и Ягеллонов. А если он не мог усидеть на этом высоком месте, вина уж была его собственная, а не той, кто дала ему трон.

   Теперь старший брат, князь Адам, сразу понравился императрице своей благородной сдержанностью, своим изяществом. А младший, живой, огненный, веселый, как истый рыцарь-сармат, напомнил ей давно минувшие годы... Она обласкала братьев и прямо выразила желание, чтобы внуки ближе сошлись с этими новыми пришельцами в многоязычном, международном собрании, какое, собственно, изображал сейчас огромный двор могучей северной повелительницы.

   Константин быстро и легко сблизился с младшим князем Чарторижским, своим тезкой.

   Александр, более осторожный и разборчивый, сначала внимательно приглядывался к этому странному человеку - обаятельному, несмотря на видимую скромность и сдержанность, к князю Адаму. Не говоря о "польском дворике" императрицы, где князь Адам быстро стал идолом, люди самых разных взглядов и направлений сходились в своих похвалах новому камергеру. И это всеобщее одобрение князь завоевал как-то незаметно, без всяких усилий с его стороны, не то чтобы унижаться или льстить, заниматься низким искательством у сильных людей, как это широко применялось здесь всеми и всегда.

   Наоборот, с самой императрицей, осыпавшей милостями обоих братьев, Адам был очень сдержан, почтителен, но даже не слишком благодарил за милости, словно мало значения придавал тем земным благам, какие одним словом могла подарить каждому государыня.

   Это особенно понравилось Александру, презиравшему жадность, продажность и корысть, какими были отмечены почти все люди, окружающие его державную бабку.

   Платон Зубов сначала ревниво косился на приезжих, особенно на сдержанного, красивого собой и умного Адама. Но скоро последний доказал всю силу своего ума именно тем, что даже фаворита успел расположить к себе. Адам словно умышленно держался дальше от государыни, проводил время или в кругу серьезных сановников, или с молодыми фрейлинами из знатных польских семей, которых теперь немало насчитывалось при "большом" и "молодом" дворах.

   Особенно близко оба брата сошлись с двумя сестрами, княжнами Марией и Жаннеттой Четвертинскими. И скоро даже Ростопчин пустил про них крылатое словцо, назвав обе пары польской семейной кадрилью...

   Но в этой шутке было больше злости, чем правды. На чужбине одноплеменники всегда охотнее и легче сближаются между собой, если даже страсть и любовь не играет здесь никакой роли...

   Миновала первая зима, и Александр не только сблизился с Адамом, но даже ввел его в свой семейный круг, объявив жене:

   - Вот я тебе приведу этого человека, мой друг. Увидишь, какое это редкое явление, особенно при нашем дворе. Умен, образован, честен. Любит людей и красоту, философ в лучшем смысле этого слова, несмотря на молодость. Словом, если бы я не знал Лагарпа раньше, я бы сказал, что это лучший из всех людей, каких я встречал на свете...

   - Уж не влюблен ли ты в своего нового друга, Александр? Это случается иногда с тобою... - с ласковой улыбкой спросила Елизавета. - Смотри! К дамам, к фрейлинам своим я уж не ревную. Привыкла. А тут?.. Правда, он очень красив и обаятелен даже... Должно быть, правда очень умен этот твой князь Адам...

   - Ого! Ты и сейчас его хвалишь, как еще никого никогда до сих пор. Смотри сама не увлекись. Я, конечно, тоже ревновать не стану. Но это человек, с которым шутить и опасно, и не следует, по-моему... Ага, теперь пришел твой черед краснеть, милая женушка! Ничего. Я знаю тебя, узнал князя Адама... И что бы ни случилось, не боюсь за будущее!..

   Быстро освоился князь Адам в семейном кругу Александра, как умел это делать везде. А брат его Константин занял такую же позицию у своего тезки, взбалмошного, но впечатлительного младшего внука Екатерины. Княгиня Анна - просто душою ожила, когда на горизонте ее тяжелой жизни появился этот веселый, шумный князь Чарторижский-младший, умеющий отлично влиять на вспыльчивого и несдержанного Константина.

   Быстро, совершенно естественным образом обе княжны Четвертинские, тихие и застенчивые в обществе, но живые, обаятельные, резвые как кошечки в своем кругу, тоже вошли в интимный кружок, образуемый двумя молодыми парами августейших супругов и братьями Чарторижскими.

   - Кадриль пополнилась окончательно! Можно играть ретурнель! - снова съязвил Ростопчин. Но все понимали, что в остряке говорит затаенная ревность и зависть к быстрым успехам, завоеванным приезжими князьями с Литвы. И никто не придал значения этой шутке, несмотря на то, что в ней был вещий смысл...

   Особенно тесно сблизился Александр со своим новым другом именно этой весной, когда жизнь в Таврическом дворце, чуждая многих стеснений придворного этикета, давала больше простора и досуга великому князю.

   Часто по утрам целыми часами гуляют они вдвоем или втроем, с Елизаветой, беседуют, делятся заграничными новостями, которых так много приходит ежедневно со всех сторон. А то сидят на скамье в тени, и читает князь Адам какую-нибудь интересную, новую книгу, а те слушают, обмениваются впечатлениями...

   Так вот и сейчас. Несколько прочитанных заграничных журналов и газет белеют на скамье у пруда, где сидели раньше втроем Александр, Елизавета и Адам.

   Последний читал, те слушали, и молодая женщина кормила сухарями лебедей, которые уже знают стройную фигуру княгини в ее светлом утреннем наряде и тянут стройные сверкающие белые шеи свои к этой белой и чистой, прекрасной, как лебедь, женщине.

   От обсуждения текущих политических новостей незаметно мужчины перешли к легкому спору на тему, что лучше: строгий закон наследственного замещения престола или избрание нового главы государства каждый раз по воле народа?

   Как ни странно, но внук самодержавной, великой императрицы всероссийской стоял за последнее, а магнат бывшей Речи Посполитой, сын вольного народа, до того вольнолюбивого, что единичное "не позвалям!" члена сейма срывало решение остального большинства, князь Адам горячо стоял за строгий порядок царственного престолонаследия.

   Увлеченный беседой, Александр поднялся со скамьи, двинулся по аллее. Адам за ним. Елизавета, стоящая у воды, посмотрела на них, но не тронулась с места, не желая присутствием третьего молчаливого спутника мешать дружеской беседе.

   Она только ласковым долгим взором проводила обоих спорящих, как будто не один муж, а оба они были близки для чуткой, нежной души этой тихой, вдумчивой женщины. Когда они скрылись, она кинула последние крошки лебедям и тоже отправилась на обычную свою утреннюю прогулку, только в другую сторону парка.

   - Я удивляюсь вам, князь! - все больше и больше горячась, говорил Александр. - Как можно в таком великом деле, как управление миллионами людей, отстаивать начала одних случайностей? А вы стоите именно за них, если утверждаете, что каждый перворожденный в царской семье уже этим самым является лучшим носителем короны в будущем, как только умрет прежний государь. Возьмите еще и то: отец может умереть, когда сын мал. Значит, господами являются те министры, советники, которые одни либо вместе с матерью опекают ребенка до поры. Как это бывает хорошо, вам может показать и наша русская, и ваша, и вся западная история!.. Или отец живет слишком долго. Сын весь измучится, ожидая власти, ему назначенной. Жажда власти, подавляемая многие годы, неизбежно должна выразиться в самых крайних, резких формах, примет вид самовластия самого несдержанного, жадного... Да мало ли еще можно привести примеров? Наследник Божиею милостью или волею рока, как вы говорите, может родиться слабоумным, злым, уродливым душой и телом... И все-таки он, а никто другой должен ведать жизнь и смерть бедняков, которыми, быть может, очень хорошо, мудро правил отец, дед случайного выродка... И брат, дядя его же или даже посторонний человек, отмеченный гением, по воле лучших людей земли мог бы еще лучше править и дать народу мир и счастье! И вы против таких простых вещей, князь Адам? Удивляюсь.

   - Зато я не удивляюсь нисколько, ваше высочество, что слышу именно такие речи от старшего сына цесаревича российского, значит, и наследника трона в грядущем... Что у кого болит, тот о том и говорит! Старая пословица. Ваше высочество видели теневые стороны, изнанку одной картины, я - другой... О, если бы было, как вы говорили сейчас, мой принц! Если бы "лучшие люди" земли избирали лучшего из лучших, конечно, в смысле правителя. Но я хорошо знаю нашу историю, где все основано было на вольном избрании, от поветового судьи до круля Божией милостью. И знаете ли, что бывало в лучшем случае? На трон сажали пастуха Пяста... А в худшем - корону тех же Пястов и Ягеллонов несколько дней носил "круль" Соломон, еврей-торгаш, который первый случайно показался на дороге, когда сейм, усталый от распри и резни, постановил единогласно: "Первый, кто появится по дороге со стороны Кракова, да будет круль!!!"

   - Ну, это, князь...

   - Печальный анекдот, вы скажете, мой принц. Бывало, правда, хуже: два-три претендента сразу садились на один трон, мысленно, конечно. И кровь лилась... И земля нищала и стонала от раздоров, войны междоусобной и неурядицы всеобщей!.. И кончилась у нас эта "свобода" выбора неволей рабства и рядом разделов... Так могу ли я, ваше высочество, не возражать на прекрасные слова, которые, конечно, справедливы и достойны вашей юной чистой души?.. Но...

   - Непрактичны, неосуществимы пока на земле? Да? Хорошо. Буду ждать, пока я стану мудрее или пока лучше станет мир, разумнее будет толпа... И постараюсь, если смогу, послужить ее просвещению, развитию, как сумею... Хотя...

   Он умолк, как будто не решаясь продолжать, и обдумывал, что сказать дальше.

   Адам, воспитанник отцов-иезуитов, прекрасно умел читать в душе человеческой и в полной мере обладал редким искусством слушать другого. Он уловил колебания собеседника и совершенно иным тоном, как будто случайно кинув взгляд кругом, вдруг заметил:

   - Боже мой! Сколько красоты кругом в этом старом, немного манерном парке! Вы, ваше высочество, конечно, пригляделись... Но человеку свежему... Здесь, на севере, найти такой уголок...

   - А вы тоже любите природу, князь? - оживляясь, проясняясь, спросил юноша. - Это мне приятно. Я сам больше всего люблю природу. Не улыбайтесь: да, да, больше всего! Я рожден для сельской жизни. Послушайте, я понял вас: вы нарочно изменили тему. Заметили, что я недоговариваю своих мыслей... Но, пожалуйста, прошу вас, не думайте, что хотя бы малейшая тень недоверия... И я это вам сейчас докажу... Я докажу раз и навсегда! - с несвойственной ему горячностью заговорил Александр. - Вы слишком проницательны и... умны, прямо должен сказать, чтобы не видеть моей души. Но кое-что еще вам может показаться неясным. Слушайте же... Я сначала очень заинтересовался вами и братом вашим. Но больше вами. Такое необычное явление при нашем дворе. Люди, гордо выносящие удары рока... Люди, которые остаются сами собою, несмотря ни на что. Это так прекрасно... я так мечтал всегда об этом... Но, сознаюсь, я не сразу поверил себе. От природы я недоверчив... И жизнь при этом дворе, таком блестящем на вид, и... Ну, да вы сами видите хорошо... Словом, я стал приглядываться... Я же так одинок! И молод еще, вы правы. Мне хочется проверить себя. Выразить все, что волнует ум, сердце и душу порою... И никого кругом, хотя и кружится темной цепью толпа придворных... Этих жадных хищников, надменных перед слабыми, гнущих шею и гордость перед сильнейшими... Я так одинок! Особенно после отъезда Лагарпа, которого любил, чтил... Это заметили и удалили моего наставника, моего друга, вдохновителя на все лучшее, что живет во мне и будет вечно жить!.. Жена... Конечно, я счастлив. Судьба послала мне друга в ее лице... Мы чувствуем и мыслим одинаково. Но она еще моложе меня, женщина... Почти дитя... И вот теперь я верю, хочу верить, что в вас встречу друга, способного понять меня, мою тоску, мои порывы, что бы я ни сказал вам, вы никогда не выдадите жалоб и негодования возмущенной души, страдающего сердца моего...

   Рука юноши протянулась к князю Адаму.

   Чарторижский, словно ожидавший этого порыва, решительно подал руку, слил ее в сильном пожатии с рукою юноши и, подняв в то же время другую руку к небу, глядя в лицо Александру, твердо произнес одно только слово:

   - Клянусь!..

   Быстро, нервно привлек к себе Александр нового друга, они братски поцеловались, опять очутились рядом и двинулись дальше по аллее от места, где заключен был священный дружеский союз.

   - Слушай, Адам... Ты должен понять меня, хотя я и моложе тебя на восемь лет... Но я так много передумал, так много перестрадал... Да, да!.. Ты вырос и жил в другом мире, далеко от нашего полувосточного, полуфранцузского двора... Не говоря уж о мрачных казармах моего бедного, измученного отца!.. Ты поверишь, что я задыхаюсь в этом воздухе, среди этих людей. Очевидно, я не гожусь для сана, назначенного мне от рождения. Я так люблю покой, тишину, мирную частную жизнь, книги, беседы с умными, честными людьми. А что вокруг? Настоящее мое положение меня совсем не удовлетворяет. Оно слишком блестяще для меня... Или нет. Скажу прямее: я всякий раз мучительно страдаю, когда должен явиться на придворную сцену. Кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения пустых внешних отличий, в моих глазах не стоящих медного гроша! Я чувствую себя глубоко несчастным, да, я, внук великой императрицы Севера, когда нахожусь в обществе людей, которых не желал бы видеть у себя лакеями!.. А они занимают первые места у нас. Открыто назову тебе: князь Зубов, Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев, Пассек... да и не перечислить всех... Трудно верить, что творится вокруг! Все грабят, почти не встречаешь честного человека нигде... Ужасно!..

   В искреннем волнении Александр умолк.

   - Мой принц, - осторожно, примирительно заговорил князь Адам. - Люди всегда люди. Не забудьте, что благополучное правление вашей бабушки длится больше тридцати лет! Наряду со многим хорошим могло наслоиться и дурное. Все поправимо, принц!

   - Нет, нет, мой друг! Я даже не вижу ничего хорошего кругом! Ничего! Правда, империя всеми путями, зачастую самыми... недостойными, нечистыми, стремится к расширению своих пределов! А что творится внутри? В делах неимоверный беспорядок. Мздоимство, казнокрадство жестокое... Все части управляются дурно. Сдается порою, что порядок изгнан отовсюду и заменен произволом жадных людей, имеющих власть... При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством?! А тем более исправлять зло, укоренившееся повсюду! Это выше сил даже для гения, а не только для человека, одаренного обыкновенными способностями...

   - Я понимаю, принц. Вы говорите о бабушке вашей... Но ей уж не долго править. Такие преклонные лета... А если батюшка ваш? То новые формы правления могут помочь. Палаты приняты повсюду. И Россия, наверное... При такой системе даже и батюшка ваш, если он человек разумный...

   - Я говорю о себе! До меня и после меня будь что будет! Я не отвечаю за порядок, существующий в мире. Но мне такое бремя не по силам. Я привык или хорошо выполнять то, за что берусь, либо не браться вовсе... Я совершенно не разделяю воззрений политических нашего кабинета и правил двора... Не одобряю политики и образа действий моей бабки... Все душой готов порицать основные начала ее. А меня убеждают, что именно в них таится настоящая государственная мудрость, вне которой нет спасения для империи, для всей родной страны! Возьмем ближайший пример. Все мои сочувствия были на стороне вашего родного края. Я страстно желал Польше успеха в ее славной, геройской борьбе. Удивлялся доблести великого истинно, доблестного вашего вождя Костюшки, который теперь у нас томится в почетном плену!.. Я оплакивал падение вашей родины... До сих пор не могу успокоиться, что вождь, защищавший права человечества и справедливости, сам страдает в неволе! Я ненавижу деспотизм! Свобода святой дар неба не только для целого народа - для последнего из живых, разумных существ! А люди являются с оружием, порабощают подобных себе и называют это "удачной, разумной политикой"... Нет! Я, конечно, не могу без ужаса глядеть на кровавые деяния, которыми во Франции сопровождалось освобождение народа... а может быть, и целого мира... Кто знает! Но свободе и могуществу французской нации, власти всенародной, которую стремятся там установить, шлю искренний привет, желаю полного успеха!..

   - Принц... мой принц! Я поражен! Кто мог зажечь в душе вашей такой священный огонь человечности? Как счастливы будут ваши подданные...

   - Молчи, прошу тебя! Я знаю, что ты скажешь! Слушай! Лагарп умел открыть мои глаза на многое, чего бы я без него не видел, не понимал. А Бог внушил мне еще более важное решение. Слушай... Я открою тебе тайну, которую здесь никому не открывал еще, при этом... дворе! Меня бы осмеяли... предали... Одна только... вот она знает и согласна со мною! - сказал юноша, указывая на Елизавету, которая в этот миг проходила по ближней аллее, задумчивая, с букетом пролесков в руке.

   - Я никогда не буду царствовать... я дал клятву! Лагарп и еще двое людей знают об этом... Сейчас нельзя... Я не могу уйти, чтобы не повредить моему отцу. Против него направлена ужасная интрига. Злой заговор. Конечно, бабушка ничего дурного сама не замышляет. Но она является орудием в руках хитрых негодяев. Они думают: я молод, прост и легче будет справиться со мною, если мне вручат корону помимо отца. Пусть думают. Я перехитрю их всех... И когда дело уладится... Ты увидишь, как радостно сниму я с себя тяготу сана, как ненужный нарост... И поселюсь где-либо, недалеко от моего Лагарпа... на берегах Женевского озера, в уютной небольшой ферме... Или на берегах Рейна, которые так близки и милы моей Елизавете... И там заживем тихо, счастливо, среди природы, друзей и любимых книг!

   Он умолк, глядя перед собою, вдаль, как будто уже видел то, о чем мечтал сейчас, наяву...

   Молчал и князь Адам, который был потрясен, растроган откровенностью царственного друга, слегка наивными признаниями юной души.

   Конечно, испытанный жизнью, богатый уже политическим и всяким опытом, князь Адам знал, что годы изменят во многом чувства и особенно мысли чистого мечтателя. Он предвидел, как опыт остудит горячие порывы, принудит от безотчетных, идеальных порывов перейти к грубой, жестокой подчас действительности, требующей много сделок и жертв от самых чистых душ, горящих любовью к людям, к свободе, к добру...

   Но сейчас Адам видел, как искренни, как горячи были порывы юноши, как неподдельны его страдания, вызванные пока чужим горем, чужой бедой... Он почти благоговейно залюбовался лицом Александра, одухотворенным необычайно, таким ясным, сияющим в этот миг. И яснело на душе у сына порабощенного народа, которому из уст будущего монарха огромной империи прозвучали дивные слова братства, свободы и любви! Он не предчувствовал, конечно, каким беспросветным мраком заменятся эти грезы...

   Елизавета, заметя, что собеседники умолкли, тихо издали с ласковой улыбкой подходила к ним с бледными пролесками в руке, как с первым приветом весны...

   Но... весна так быстро отцветает!..

   Двенадцатого июня Александр с женой и всей свитой перешел на новоселье в красивый, обширный Александровский дворец, к постройке которого по чертежам знаменитого Кваренги императрица приказала приступить еще четыре года тому назад, желая создать достойную летнюю резиденцию для "лучшего из внуков", для друга души своей. Всем, кроме нее самой, дворец очень понравился. Просторный, светлый, окруженный английским садом и цветниками, он подходил своим юным хозяевам свежей новизною и веселым наружным видом.

   Все разместились очень удобно, были довольны, кроме старухи Шуваловой.

   Она брюзжала без конца, все порицала и была недовольна.

   - Знаете, ваше высочество, - шепнула однажды шаловливая Варвара Головина Александру, - отчего так хмурится и фыркает наша гофмейстерина?

   - Отчего, отчего, толстуха? - дружелюбно спросил тот, наравне с женой питая искреннее расположение к прямой, безупречной, хотя и шаловливой по-мальчишески женщине.

   - Только, чур, секрет! - зашептала почти на ухо ему Головина. - Дела наши идут очень плохо. Сватать некого больше, после того как "зуб больной" выдернула императрица... запретила ему, вернее сказать, ныть, где не следует, перед кем не подобает... Не грозите, ваше высочество, я не боюсь. Я это не о "присутствующих" говорила... Ха-ха-ха... Значит, антреприза не удалась... Труппа распалась. Сборов почти никаких... Мы так ее и прозвали: "Антрепренер в беде", знаете комическую оперу синьора Чимарозы "Impressario in angusta"... А тут еще - увы! - окончательно голову можно потерять! Слышали: Головкина отправляют в Италию, не то послом... не то без всякого "покоя" впереди... так, промяться... Не точил бы языка!.. Ну вот, вы хмуритесь, ваше высочество, а глаза смеются... Я уж лучше не буду вас портить и замолчу...

   Хохочет проказница! К Елизавете пошла повторить каламбур о "после без "покоя"... и о прочем.

   Но эта безупречная в нравственном отношении дама, эта "белая ворона" при дворе невольно уже с новой тревогой кидает взоры на обоих братьев Чарторижских, теперь слишком близко вошедших в семейный круг к двум новобрачным князьям...

   Почти исключительно одни поляки в это лето сплотились вокруг Александра.

   Конечно, не выдавая всего, князь Адам дал понять "польскому дворику" Екатерины, как хорошо относится к Польше Александр, какие светлые надежды таятся для угнетенной родины в душе принца. И Радзивиллы, оба брата, с очаровательной сестрой, бледной хрупкой Христиночкой, Вьельгорский, Браницкие, друг князя Адама граф Строганов, не говоря о сестрах Четвертинских и самих Чарторижских, - самые частые и желанные гости в новом дворце.

   Теплая лунная ночь полусветом озаряет лужайки и поляну парка, обливает сиянием вершины деревьев, купола павильонов, полусумраком наполняет таинственные бесконечные коридоры тихих аллей.

   Сверкают под луною верхи крыши и шпицы старого и нового дворцов... Отливает зеркальным блеском, горит перехватом лунных лучей дремлющий тихий пруд.

   И как в "Оленьем парке" Версаля, тут и там, словно оживленные светлые изваяния, сошедшие со своих пьедесталов, мелькают в обманчивом сумраке ночи юные пары. На миг покажутся, выплывут из загадочной тьмы тихих аллей, минуют лужайку, скользнут мимо пруда и снова потонут в другой загадочно темной аллее.

   Мраморная пара Амур и Психея, вечный символ мужской и женской любви, белыми незрячими глазами всматриваются в эти мелькающие пары живых влюбленных, глядят туда, в темь прохладных тихих аллей и словно видят там что-то такое, словно слышат влюбленные вздохи, томный, прерывистый лепет, шелест поцелуев, робких порывистых ласк, недосказанных, оборванных на лету, как обрывается порою песня неги и стон страсти...

   Знакомые все тени мелькают в этом таинственном, словно зачарованном, парке в эту лунную, ясную ночь.

   Константин, большой, нескладный, чернеет громадой и кажется еще больше рядом с совсем юной, тонкой, изящной Жаннеттой Четвертинской, которая учит польскому языку своего влюбленного кавалера и звонко по-детски смеется, когда он так забавно произносит трудные для него, полные шипящих и свистящих звуков польские слова... А когда фраза сойдет удачно, он весело смеется и "в награду" себе покрывает поцелуями нежные холодные ручки польки, которая защищается, но так слабо и шепчет:

   - Ах, прошу вас, зоставьце... Не хце... не нада... Mais laissez donc! Je vous prie...

   И так мило мешает в одно польскую, французскую и неправильную русскую речь, что Константин еще громче смеется, целует крепче, чаще эти ручки... шейку...

   Анна если не видит этого, то потому лишь, что занята другим. Красивый, пламенный "тезка" мужа, Константин Чарторижский, давно уже открыл ей, какое неотразимое впечатление пухленькая красивая принцесса произвела на влюбчивого сармата.

   Сначала молодая женщина притворялась строгой, делала вид, что сердится на дерзкого поклонника. Но он был так вкрадчив, когда нужно, так смел и настойчив, где это казалось удобным... Бедная малютка, одинокая, заброшенная, так хотела погреться душой...

   Законный муж, семнадцати лет от роду, хотя и любит поломаться над пятнадцатилетней женой, но, зная за собой грехов немало, не слишком взыскателен и к супруге.

   И, сидя в тихой аллее с красавцем-князем, Анна сентиментально шепчет ему о своей далекой родине, о страданиях юного непонятого сердца!.. Слезинки порою даже сверкают на красивых, хотя и не особенно выразительных глазах немочки.

   Но кавалер быстро умеет осушить эти живые алмазы огнем своих поцелуев...

   Усталый, измученный своей "гатчинской" службой, вернулся к себе Александр.

   Но и он до ужина не показался Елизавете. Мария Четвертинская, под руку с князем Адамом, попалась ему навстречу у самых ворот внутреннего парка...

   Малютка Христина Радзивилл, давно безнадежно влюбленная в Александра, тут же, восторженно глядит на него большими сверкающими, как бриллианты, глазами - хрупкая, чахоточная красавица...

   После первых фраз завязался живой общий разговор... Двинулись парами по душистым лужайкам, мимо цветочных куртин, вошли в прохладу и тень загадочных аллей... Александр и Мария отстали как-то случайно. Адам и Христина идут впереди... Не видно, что делает задняя пара, не слышно, о чем тихо так, словно воркуя, беседует она. Но ревнивое сердце Христины обостряет ее слух... Словно душою видит девочка, как склоняется к своей даме красавец-принц. Как слова замирают у него, у подруги его на устах, и уста эти сливаются в долгий, беззвучный, как тишина ночная, бесконечный, как вечность, поцелуй...

   Только перед самым ужином появился Александр на половине жены, и не один.

   - Мой ангел, я веду тебе гостя. Князя уговорил пожаловать. Он так уж давно не был. Спрашиваю: "Не обижен ли чем?" - "Нет, наоборот..." Он думает, что надоел тебе. Ну что скажешь? Экая фантазия богатая у нашего Адама...

   Смеется Александр искренно, открыто. Он пока не чувствует за собой греха.

   - Ну что за пустяки, князь! - любезно отзывается Елизавета. - Правда, муж и я так рады вам всегда...

   - Вот видишь... Ну, вы поболтайте... Тебе веселее будет, мой друг. Ты все одна... А я чертовски устал сегодня. Зато лихо ученье прошло... По-нашему, по-гатчински!.. Без сучка без задоринки... Не улыбайтесь, мой друг, господин штатский философ. Я вас понимаю. Конечно, мирные парады - забава. Но они учат кой-чему и солдат и начальников. И если уж мне поручили какое дело, я привык его выполнять самым лучшим образом! Знаете мое правило. А потому... Шагом марш!.. Я на диван... залягу на часок... А вы болтайте... Раз... раз...

   И, подчеркнуто молодецки шагая, вышел из покоя Александр.

   Молчание воцарилось в ярко освещенной гостиной. Оба словно хорошо знают все, что может сказать другой, или не находят, с чего начать, как приступить к беседе.

   Хозяйка заводит обычную светскую болтовню. Любезно подает реплики гость.

   Но глаза его говорят о чем-то таком, что заставляет дыханье прерываться в груди у молодой женщины, и она инстинктивно кутает газовым шарфом прелестные плечи, белеющие из нескромного выреза легкого летнего наряда...

   - Ужин подан! - возглашает дворецкий.

   Обрадовалась хозяйка.

   - Доложите его высочеству. Прошу вас, князь, в столовую...

   - Я докладывал, ваше высочество. Его высочество сказали, что ужинать не будут... Они...

   - А, хорошо... Ступайте... А вы, князь, извините уж и меня... Я, знаете, не ужинаю никогда... Посидим, если желаете, еще, побеседуем... Может быть, он... муж проснется?.. Если вы не торопитесь только...

   - Увы, тороплюсь, ваше высочество! - поняв ясный намек, со вздохом отвечает гость.

   Почтительно касается губами протянутой руки...

   Мимолетен этот официальный поцелуй. Но отчего так жгут эти красивые, тонко очерченные губы нежную кожу руки? Отчего дрожь и огонь пробегают у нее от руки до самого сердца?..

   Стараясь не думать об этом, кивает приветливо гостю головой Елизавета.

   Он скрылся. К себе, в свой будуар уходит она... Но не хочется спать...

   Рано еще, должно быть? Нет. Одиннадцать мерно, гулко пробило на дворцовых часах. Серебристым, мелодичным звоном вторят красивые часики башенному звону, часики в стиле рококо, стоящие тут, на камине.

   Значит, тихая, ароматная лунная ночь не дает уснуть молодой женщине? Она дразнит ее мечты, волнует кровь?.. У самого раскрытого окна сидит в глубоком кресле Елизавета. Волосы ее распущены. Обнаженные в пеньюаре руки повисли вдоль тела, охваченного какой-то непривычной истомой...

   Как раз перед окном раскинулся роскошный цветник, отделенный от остального сада легкой железной решеткой. Пряный, смешанный аромат роз, лилий, гелиотропа, индийского жасмина, гвоздики - все это вливалось волною вместе с ночным свежим воздухом и еще больше кружило голову, сильнее заставляло кровь приливать к сердцу, к вискам...

   Закрыть окно? Душно станет... Да и сил нет двинуться. Сейчас... Сидит, глядит в полог лунного света, в тени ночные, сгустившиеся там, в саду, Елизавета и словно видит там себя, но не одну... Медленно идет она, опираясь на чью-то руку, склоняясь к чьей-то груди, слушая чьи-то ласковые речи... Но чьи?.. Чьи?..

   Вдруг вздрогнула она: какая-то тень мелькнула за железной кружевной оградой, остановилась как раз против окна...

   Неужели он осмелился?.. Нет, это женская тень... Знакомая фигура, наряд... Варя Головина! Ее комната - над комнатами Елизаветы. Из окна-фонарика видна сверху часть спальни Елизаветы. Часто обе женщины, стоя каждая у себя, весело переговаривались между собою. Вот и теперь, должно быть, Головина заметила свою подругу у окна и даже спустилась сюда, стоит за решеткой, ждет, пока Елизавета заговорит...

   - Это вы, Barbe? Какими судьбами?

   - Я, ваше высочество. Вижу, у вас свет... Край платья белеет у окна... Значит, не спите. Я и спустилась. Ничего?

   - Нет, я так рада... Жаль, решетка заперта. Не знаю, где ключ. Я бы впустила вас. Вам тоже не спится?

   - Не спится, ваше высочество. Муж в городе... по делам. Я одна... А вы, ваше высочество? Я видела, его высочество с князем Адамом час тому назад прошел домой. Уже все разошлись? Так рано?

   - Разошлись! - с печальной улыбкой ответила Елизавета. - Муж утомлен. Лег у себя на диване, "на минутку", как он говорит... Уснул мгновенно... к ужину не захотел даже пожаловать. А мне предоставил ужинать наедине с его другом... Весело, нечего сказать?! И так почти каждый вечер... Подумайте...

   - Ужасно, ваше высочество! - с искренним сокрушением отозв