Жданов Лев Григорьевич - В сетях интриги

чем попал в особый фавор и в нижние апартаменты павловской резиденции...

   И все-таки благодаря разумному телесному воспитанию, данному мальчику его "няней", англичанкой Гесслер, благодаря собственной здоровой, уравновешенной природе Александр, наглядно, отдаленно знакомый с проявлением чувственности у других, сам до четырнадцати лет оставался чист, покоен и чужд этих волнений.

   Только в прошлом году, когда у мальчика, рослого и сильного не по годам, появились признаки возмужалости, ближайший наставник его, генерал-майор Александр Яковлевич Протасов, даже спящий в комнате, соседней со спальней юноши, занес в свой дневник следующие строки:

   "От некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания, как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошими женщинами".

   Наблюдательный, но осторожный дядька не счел нужным тут же отметить остальных, немаловажных подробностей, которые, конечно, также не ускользнули от недреманного ока этого смышленого, опытного царедворца. Юноша сам искал теперь встреч и бесед, особенно наедине, с "хорошими", то есть красивыми женщинами, фрейлинами и дамами императрицы. Как балованный, красивый ребенок, он прежде давал себя ласкать и целовать этим дамам, а теперь - сам, по старой памяти, искал их ласки и горячо отдавал получаемые, чистые со стороны его подруг, поцелуи, весь замирая и трепеща от прилива каких-то новых, жутких, еще не изведанных, но сладких ощущений.

   Явилась еще одна черта. Раньше Александр был очень общителен со всеми окружающими его и брата юношами и молодыми людьми, приставленными в качестве камер-юнкеров либо просто - допущенными к играм и занятиям молодых великих князей.

   Теперь мальчик почувствовал особое расположение к некоторым из них, самым ярким по характеру или красивым по наружности. Его любимцами были юный, пылкий граф Виктор Кочубей, Николай Новосельцев, Федор Ростопчин и даже красивый, угодливый грек с масленистыми глазами Дмитрий Курута, приставленный к Константину для практики греческого языка, так как Екатерина прочила младшего внука прямо в византийские императоры, после того как успеет выгнать турок из Европы обратно на берега Азии.

   Эта молодежь образовала тесный, какой-то строго замкнутый кружок не то масонского, не то затаенного чувственного оттенка.

   Вернее, оба настроения переплетались в отношениях членов маленького кружка. Клятвы в вечной верности, мечты о преобразовании мира, хотя бы по образцам, даваемым Великой французской революцией, которая как раз в эту пору кипела на другом конце Европы, сменялись нежными объятиями и поцелуями, рассказами о пикантных придворных историях, о личных мимолетных увлечениях, о той игре с любовным огнем, которая вечна, как само человечество, рождается с каждым новым поколением и не умирает никогда...

   Александр, податливый, женственный, но в то же время гибкий, много вбирающий в себя, на всю жизнь сохранил потом добрые отношения к этим первым друзьям своей юности, только расширял их круг. А сейчас - по своему положению, по выдающейся красоте, по свойствам характера и ума - играл среди остальных роль какого-то обожаемого существа, почти "очарованной принцессы", из-за которой ломают копья искатели, ревнуют, ссорятся влюбленные паладины, и счастлив тот, кого по желанию, по случайной прихоти подарит особым вниманием, более горячей лаской его "дама волшебных грез", хотя и одетая сейчас в старомодный мундир прусского покроя, но и в нем сохраняющая все свое очарование и прелесть...

   Замечал эти маленькие, не совсем желательные тайны Протасов. Но опасался касаться слишком интимных сторон жизни своего высокого воспитанника, даже не отмечал их в своем дневнике, где тщательно вел запись всем недостаткам характера, всем промахам вольным и невольным, какие замечал в Александре.

   Хотя по обязанности столько же, как и по усердию, Протасов часто делал подробные доклады императрице о любимом ее внуке, но все-таки он мог думать, что когда-нибудь бабушка попросит на просмотр записи, которые, как она знала, ведет воспитатель. Наконец, даже на будущее время не желал осторожный придворный оставлять сомнительных заметок, неприятных, даже обидных для будущего повелителя. И потому его записи дышали такой же почтительностью и скромностью, как его устные доклады: осторожность и преданность сквозили в них из каждой строчки... И только между темными строками порой нечаянно проступал смутный и затушеванный облик истины без прикрас...

   Когда Екатерина узнала о "возмужалости" внука, о перемене его поведения с дамами, о его снах тревожных и грезах наяву - она решила дело просто:

   - Пора женить Александра! - сказала она.

   И немедленно привела в исполнение разумное решение.

   Конечно, сам Александр не мог бы точно и ясно рассказать, как это вышло, но он, как и все окружающие, понимал, что его возмужалость и приглашение бабушкой немецких двух принцесс, прикативших в столицу по "дороге невест", имеют прямую, тесную связь между собой.

   Теперь это особенно сильно почувствовал юноша. И смущение, неловкость, досада, в то же время ожидание чего-то неизведанного, большого - все сильнее овладевали им.

   "Вот сидят они обе... О младшей, конечно, говорить не стоит. Это "обезьянка", малышка, очень миленькая, но такая!.."

   Александр едва удержался, чтобы тут же, при всех, не состроить гримасу, изобразить миленькую, худенькую мордочку Дорхен с ее мышиными, блестящими глазками. Именно с наступлением возмужалости какие-то странности появились в поведении Александра. Он полюбил колкие насмешки и двусмысленные каламбуры, которые раньше казались ему незанимательными. Всех передразнивать, всем подражать стал юноша, не оставляя в покое даже самого грозного Павла и всеми обожаемую бабушку, которая как-то отошла незаметно от сердца внука, хотя еще так недавно он просто обожал ее со всем пылом детской, трепетной души...

   Сдержавшись от гримасы по адресу Фредерики, Александр кинул быстрый взгляд на Луизу. И странно: в ее наружности ничего не бросилось ему в глаза такого, что можно было бы осмеять, передразнить. Милая девушка. Даже скорее похожая на мальчика с ее свободной манерой и сильным телом, которое не могли укутать совершенно и эти холодные, ревнивые спирали стальных фижм...

   "Наверное, эта Луизхен была бы хорошим товарищем игр и забав. Хоть и опускает глаза, а они у нее такие веселые, шустрые!" - по-русски почему-то думает юноша вразрез чинной немецкой речи, звучащей сейчас кругом, как и всегда почти при дворе Павла.

   А тут же иные мысли выплывают в душе Александра, от которых пурпуром заливается его обычно бело-розовое, чистое, как мрамор, лицо.

   Значит, скоро всему конец? Неясным томлениям, жгучим снам, мимолетным острым ощущениям, какие переживает он при случайных ласках, срываемых мимоходом у окружающих девушек и дам. И никаких приключений, ни турниров, ни завоевания любви у избранной подруги сердца? Так грубо, просто, как у крестьян: родители и бабушка выбрали жену и повенчали "парня", чтобы "не баловался" и привел детей в дом.

   Слезы досады готовы хлынуть у юноши, и он вдруг совсем недружелюбно поглядел на Луизу.

   Ее глаза в этот миг снова встретились с глазами юноши второй раз в течение вечера. И столько страха, опасения, но в то же время кроткой, покорной мольбы прочел юноша в этих голубых, с расширенными, потемнелыми зрачками, очах, что ему стало невольно жаль девочку.

   "Она тоже не виновата. Уж ей-то поневоле приходится повиноваться воле родных, воле этой всемогущей бабушки его, русской императрицы, которая далеко за пределами собственного царства умеет проявить свое влияние..."

   И опустил, как виноватый, глаза свои юноша, даже голову склонил немного, как будто хотел немым поклоном просить извинения у девушки за обидный, гневный свой взгляд.

   Но в эту минуту как раз часы пробили восемь.

   - Ба, пора уже и собираться на прием к ее величеству! - громко объявил Павел. - Мы там, конечно, сейчас увидимся снова, мои милые принцессы? Рад был вас видеть и приветствовать у себя...

   Общий поклон - и цесаревич с супругой, почти одновременно с обеими принцессами, после реверансов отступившими к дверям, покинул гостиную, где свита еще долго на разные лады обсуждала все подробности сегодняшних "смотрин".

  

  

  

   Primaver - gioventг dell'anno,

   Gioventu - primaver della vita.

  

   С этого вечера, как легкие лепестки, подхваченные вихрем, завертелись обе принцессы в колесе шумной придворной жизни, ставшей еще веселее и шумней с минуты их приезда.

   После тихой, даже слишком однообразной жизни Карлсруэ невольно чарует сестер этот блестящий круговорот. Скучать, тосковать по семье просто некогда, да и нет почти причин. Часто приходят к девушкам вести от родных, они тоже пишут туда чуть не каждый день. А здесь создалась как бы новая семья. Мария Федоровна вышла из обычного спокойствия и совсем увлеклась приезжими принцессами, как будто не желая в ласках и внимании к ним отставать от самой императрицы. Гувернантка великих княжон, Шарлотта Карловна, - умная, чуткая, добрая сердцем, хотя и строгая на вид женщина, - взяла под свое крылышко приезжих наравне со своими постоянными питомицами. А сами великие княжны совершенно как сестры относятся к обеим гостьям. Особенно младшая, прелестная, розовенькая, пухлая, как персик, крошка Екатерина, прямо влюбилась в Луизу и при каждой встрече осыпает ее самыми нежными, милыми и лукавыми в одно и то же время ласками, шутками, крепкими поцелуями.

   Кроме среды, все дни недели заняты праздниками и приемами у императрицы в Эрмитаже в ее апартаментах или на половине Павла, который почти переселился теперь сюда из угрюмых покоев любимого Гатчинского дворца.

   По воскресеньям - большой прием в Эрмитаже. Съезжаются все, кто имеет право приезда ко двору. Бывает тесно, шумно, но в общем занимательно. После выхода Екатерины дается спектакль, но без ужина.

   По понедельникам - балы и ужины у Павла, в небольшой компаний. Зато здесь собирается теперь много молодежи. Затевают фанты, игры, шумят, бегают... И все любуются легкостью и грацией Луизы, которая недаром у себя считалась лучшей по бегу и обгоняла даже мальчиков - товарищей по играм...

   Уроки грации и танцев, которые берет теперь принцесса вместе со всеми княжнами у танцмейстера Пика, еще больше послужили на пользу ловкой, стройной девушке.

   Во вторник и в пятницу собираются на половине у императрицы. В Бриллиантовой комнате, где хранятся короны, скипетры и другие царские регалии, сама Екатерина играет в бостон со своими многолетними постоянными партнерами, ближайшими друзьями старых лет. Молодежь сидит поодаль за столом, тоже ведет тихие игры или затевает танцы и резвится в соседних покоях...

   По четвергам - собрания "Малого Эрмитажа", куда не допускается посторонняя публика и не приглашаются иностранные послы. Небольшой, всегда оживленный бал и спектакль завершаются веселым ужином. Екатерина сама никогда не садится и не ест на ночь, а обходит гостей, находя для каждого ласковое, любезное слово, шутку или привет, смотря по годам собеседника, по степени своего расположения к данному лицу.

   В субботу обычный бал, спектакль и ужин дает на своей половине Павел.

   Порою даже бывают "любительские спектакли", очень веселые, интересующие всех, а для цесаревича уж тем приятнее, что дают возможность его обожаемому другу, Нелидовой, проявить свое действительно незаурядное сценическое дарование.

   Зимой после этих вечеров можно наблюдать очень красивое зрелище: сани целой вереницей отъезжают в ночной темноте от дворца, спускаются вниз, мчатся по Неве, по дороге, озаряемой факелами, которые держат особые верховые, отряжаемые на этот случай.

   Языки смолистого, красного пламени колышутся по ветру, извиваются, рвутся и угасают в воздухе порой, озаряя белизну снега своим тревожным светом...

   Эти обычные дворцовые празднества, увеселения и балы чередуются с богатыми праздниками в домах своей и иностранной знати, которой особенно много съехалось в столицу в этом году.

   Веселятся, танцуют без конца юные принцессы. Но обе больше всего любят те сравнительно тихие вечера по вторникам, когда императрица в самом тесном, небольшом кругу проводит время за любимым бостоном в Бриллиантовой комнате, а все "девочки" и молодежь сидят тут же поодаль, за круглым столом, лепят, рисуют или играют в "secretair" (признанье поневоле) или в другие застольные игры...

   И телом и душой отдыхают в эти часы девушки от избытка впечатлений, от всей сутолоки шумных, ярких остальных дней, от вечного праздника, в котором проходит жизнь при блестящем петербургском дворе.

   Здесь именно началось первое сближение между двумя "обреченными-обрученными", как их назвал каламбурист Лев Нарышкин. Сближение это быстро росло и крепло на радость всем окружающим, начиная с императрицы.

   Конечно, и сама она, и окружающие прилагали все усилия, чтобы содействовать такому сближению. Екатерина не щадила похвал принцессам, особенно Луизе. И если не прямо обращала их к внуку, то старалась, чтобы он сам слышал ее речи либо узнавал о них в самой точной передаче от людей, которым доверял больше всего.

   Во время посещения Гатчины Александр видел то, чего еще не приходилось наблюдать никогда в жизни: его угрюмый отец и гордая, сдержанно-негодующая вечно мать теперь сошлись в первый, должно быть, раз с императрицей и почти так же восторженно отзывались о Луизе, очевидно находя, что лучшей жены для старшего сына уж и не найти...

   Все это сильно влияло на впечатлительную душу Александра, хотя далеко не так просто отражалось в ней, как ожидали и думали лица, знающие его.

   Личная прелесть девушки и общий восторг, вызванный ею, по видимости, победили первоначальное безмолвное сопротивление, выказанное юношей. Он перестал держаться вдали от нее, стал говорить с ней и даже вести довольно продолжительные беседы, особенно если был уверен, что нет при этом посторонних ушей.

   Бывая редко в Гатчине, Александр почти ежедневно писал туда записки и письма матери, как бы посылая ей краткие "рапорты" о себе, о своих занятиях, успехах, поведении и внутренних даже переживаниях. Это вошло у него в привычку. И вот теперь, очень быстро, уже 9 ноября, юноша в письме сообщил матери, что "находит принцессу Луизу очаровательной безусловно", или "la princesse Louise est tout afait charmante", как он выразился по-французски. Еще через неделю он уже признается, что "с каждым днем прелестная принцесса Луиза нравится ему все больше и больше; от нее веет особенной кротостью, какой-то необычайной скромностью, которая чарует, и надо быть каменным, чтобы не любить ее".

   Конечно, мать не знала, что сын повторяет только слова императрицы-бабушки, повторяет по чистой совести, так как они справедливы. Но сам Александр в эту пору не совсем еще разобрался в своих ощущениях, вынужденный событиями дать ответ на важнейший вопрос жизни: "Желает он или нет взять эту девушку себе навек в подруги жизни, в жены?.."

   Юноша полагался, по видимости, на выбор и волю родных, и те были счастливы.

   Мария Федоровна прямо заключила свое письмо к свекрови-императрице такими словами: "Передаю вам подлинные выражения моего сына и осмеливаюсь вам признаться, дражайшая матушка, что я сужу об удовольствии, какое доставит вам это признание, по тому удовольствию, которое я получила от него. Наш молодой человек начинает чувствовать истинную привязанность и сознает всю цену того дара, который вы ему предназначаете".

   Екатерина, более проницательная, чем ее сноха, конечно, яснее понимала, что дело так быстро улаживается только в силу постоянного и полного подчинения, которое, наравне с другими, привык проявлять перед ее волей даже любимец-внук.

   Но она сама делала вид и старалась уверить других, вплоть до своих постоянных заграничных корреспондентов и друзей, заменяющих газеты, что "хотя господин Александр ведет себя очень умно и осторожно, но в настоящее время он понемножку становится влюблен в старшую из принцесс баденских. Еще не бывало лучше подобранной пары, и... все стараются поощрить их зарождающуюся любовь".

   Так писала императрица своему "souffre-douleur patente" философу Гримму от 7 декабря 1792 года.

   А совсем незадолго перед этим сам Александр, как бы желая проверить себя, поборол присущую ему несообщительность и заговорил о принцессе с "дядькой" своим, Протасовым.

   Конечно, среди молодежи у великого князя были более близкие друзья, с которыми он и делился постоянно своими тайнами. Но в небольшом их замкнутом кружке существовали свои неписаные законы.

   По моде того времени в ходу была пылкая дружба юношей с юношами и даже взрослых мужчин между собою. И девочки, девицы, как и дамы, тоже клялись во взаимной вечной любви, гнали мечты о "другом поле", ревновали и обожали друг друга со всей силой страстей, присущих молодости.

   В кружках молодежи преследовались всякие "сентиментальности", всякое бабство, к которому относилась и влюбленность, особенно платонического характера.

   Если допускались, как дань темпераменту, легкие интрижки с замужними дамами и дворовыми феями и гувернантками, компаньонками, которых немало находилось в каждом богатом доме, то, с другой стороны, "друг", который объявил бы друзьям, что он влюблен даже в свою невесту, что обожает ее и прочее, - такой "юбочник" был бы осмеян немедленно и даже... исключен из союза.

   Самолюбивый до крайности, болезненно чуткий Александр и не подумал о возможности обсуждать с друзьями тревожащий его вопрос. Он делал вид, что покоряется событиям, воле бабушки, будет женат, как это подобает сделать принцу, будущему продолжателю династии. И больше ничего.

   А проверить себя и свои переживания все-таки хотелось.

   В конце ноября, когда Протасов, по обыкновению, вечером пришел взглянуть, как ляжет почивать его высокий питомец, Александр знаком отпустил камердинера, помогающего ему раздеваться и лечь в постель, и обратился к Протасову:

   - Александр Яковлевич, вы никуда не торопитесь? Побудьте, потолкуем немного...

   Влюбленный по-своему в питомца, Протасов весь просиял, присел на стуле у походной кровати, на которой привык спать юноша, и заговорил взволнованным голосом:

   - Сижу, слушаю, ваше высочество. Сказывай, что на душе лежит? Давно вижу, тревога некоторая в душе у вас. Да спросить не отважился. А знаешь сам, ваше высочество, сколь сильно люблю тебя. Больше родного сына. Так уж изволь, не таись. Все поведай. А я по совести, как перед святой иконой крещусь, ответ дам прямой, нелицемерный. Вот, Господь слышит!.. И не стыдись ты меня, ваше высочество, Сашенька мой милый. Знаете: вот как перед этой стеной, можно вам передо мною. Первый раб я тебе и первый охранитель... Ужели за столько лет не уверился?

   - Верю, знаю. Потому вот и хочу сказать о ней, о принцессе, что в невесты мне бабушка готовит. И не пойму я: что это такое? Любовь у меня к ней или иное что? Я еще в первый раз так чувствую. А товарищей и спросить не хочу...

   - И не надо, миленький, ваше высочество. Озорники они все... хоть и славные парни, да озорные, что ни говори. Разве их так берегут и ведут, как мы тут тебя? От них такого наберешься!.. Я уж примечаю, шептуны завелись у тебя меж ними... Да не о том нынче речь. Слушаю. Говорите, ваше высочество, милый ты мой...

   - Вот видишь... от тебя что таить. Ты хитрый и замечал, да не видел. Я тоже тебя знаю. Я уж не мальчик, не дитя в самом деле. Вот пятнадцатый год мне теперь... И скажу тебе... Как мне себя понять? Очень мне приятна принцесса... Да... что-то не то!.. Понимаешь? Ведь мы мужем и женою должны стать... А я знаю это. Я уж не раз был в наших женщин влюблен... и вот тогда было совсем иное. Словно огнем меня жгло изнутри... желания какие-то сильные и непонятные волновали всего, всего. С нетерпением ждешь, убывало, минуты, когда увидишь свой предмет... когда заговоришь с ней, улучишь минутку поцеловать, приласкаться... Понимаешь? Конечно, ты понимаешь... Бывало, места не найду, пока не свижусь, не услышу голоса, не увижу глаза той женщины, которая мне понравилась сильнее других. Ну, а теперь... теперь - другое совсем.

   Юноша замолчал, задумался, словно желая вглядеться, вдуматься поглубже в самого себя.

   - Ну, ну, что же далее? Говорить изволь. Слушаю, ваше высочество...

   - Не то теперь... А что-то есть! Вижу я, что лучше она всех наших девиц и лицом, и видом, и всем... А голос?! Знаешь, Александр Яковлевич, понять не могу, что у нее за голос? Он больше всего и влечет меня. Такой нежный, чистый, звонкий. Словно не она, не девушка, не человек живой - а душа сама говорит... И не знаешь, откуда льется он. Вот как летом - песенка жавороночья с неба... И во все-то уголки тебе, в сердце, в душу он пробирается. Весело так, легко бывает, когда слушаю ее... и вот заплакать бы мог... Странный голос. И вся она - ребенок, но куда умней наших первых умниц... Самой княгине Дашковой за ней не угнаться. Мы о многом говорили с нею. И знаешь, как я думаю, как давно мне все казалось в мире, - вот так и ей. Да, ты не думай! Я не глуп. Я ей первый ничего не говорю. А задаю вопрос: как, мол, она о том, о другом думает? Она сейчас ответит... И вот, право, даже страшно порою: словно у меня в душе она прочла... Мои слова, мои думы пересказывает!

   Побледнел весь теперь юноша. То полулежал, а сейчас уже сидит на кровати, крепко охватил колени своими сильными, стройными руками и мимо Протасова глядит, куда-то вдаль, перед собой, расширенными потемнелыми глазами, где черные зрачки заполняют почти все голубое поле, как это бывает и у бабушки в минуты сильного волнения.

   Протасова тоже охватило приподнятое настроение любимца его.

   - Ну, что ты говоришь, Сашенька? Верно ли? Коли так - Божия благодать над тобою и над нею. Сужены вы один другому, не иначе... Потому нет больше счастия, нет выше радости, если мух да жена едино мыслят и сходные чувства в душе питают. Рай в дому и в царстве будет тогда... Дай Господи!..

   - Что же, дай Бог! - как-то машинально, почти безучастно отозвался юноша, словно думая о другом. - Правда, нежность я к ней большую возымел. Вот если бы сестрой она моей была - так бы хорошо было! Пожалуй, я уж и друзей бы больше других не искал от нее... Приятно мне так с нею... Но волнения никакого нет. Тихая, спокойная ясность при ней в душе и в уме. А может ли любовь без волнения быть, скажи?

   - И, батюшка, что еще за волнения? Чай, не в полюбовницы, в законные супруги, в государыни избрана принцесса. Зачем же там всякие волнения. Оно и лучше без них. Волнения были бы, еще, помилуй Боже, потом ревность бы припожаловала, хоть и без малейшего поводу. Верь мне, старику: где волнения, там и ревность. А на что она в святом браке. Да сгинет, проклятая. Лучше, если волнения нет, верь мне, ваше высочество, верь, Сашенька...

   - Ревность? Пожалуй, правда: ревность - плохо... Тяжело от нее самому... и другому не хорошо... Я видел... знаю!.. Ты прав, если мы поженимся - ее я ревновать не стану. Слушай, что мне сейчас совсем смешное в ум пришло: я бы даже так согласился за другого бы ее замуж отдать, только тут, близко. И пусть бы они друг друга так пылко, по-земному любили... А я бы ее - братски... понимаешь меня? Чисто и неизменно. Понимаешь?

   - Как не понять? Сама она - дите чистое, ни о чем не ведает, даже и подозрения не имеет. У них там, у немцев, девиц не так держат, как наших вертихвосток, крутиглазок... Там девица замуж идет ровно херувим. А у нас и четырнадцати годков ей нет, а она... Тьфу, прости Господи, и говорить неохота... Вот потому, на принцессу глядя, и мысли у вашего высочества чистые. Ясное дело...

   - Да-а? Ты думаешь? - протяжно отозвался Александр. - Тогда зачем и женить? Ужли только для... ну, чтобы род продлить? Чтобы наследники? Это же...

   Какая-то гримаса промелькнула мимолетно по лицу Александра, но, уловив тревожный взгляд дядьки, он сразу овладел собой, с ясным, спокойным видом потянулся, зевнул, снова опустился на подушку головой.

   - Ну, хорошо... Теперь я разобрался немного... Спасибо тебе, Александр Яковлич. Ступай, отдыхай... И я хочу... Дай я поцелую тебя за твои советы...

   Быстро очутился старик на коленях у постели, склонился головой к питомцу, благоговейно принял от него поцелуй и, покрывая поцелуями руки, грудь, плечи юноши, забормотал весь в слезах:

   - Милый ты мой... Сашенька... ангел ты во плоти!.. Ваше высо... И что ты за душа милая, что за сердечное дите!.. Храни тебя Господь и ныне, и присно, и во веки веков, аминь!.. Нам на радость, земле всей на утеху, на покой... Спи!.. Христос с тобой!

   И, пятясь, не спуская глаз с питомца, осеняя его издали частым крестом, вышел растроганный Протасов от юноши.

   Быстро налаживается дело, такое желанное для Екатерины, для родителей Александра, для "большого" и "малого" дворов.

   Все теперь сошлись на одном, всех успела очаровать принцесса Луиза, даже как будто помимо ее собственной воли. Александр, кажется, очарован с другими наравне, даже сильнее остальных... Уже даже произошел решительный разговор между бабушкой и внуком, после которого тот вышел бледный, задумчивый, как это бывает с человеком, стоящим на рубеже самого важного дела его жизни...

   Слово бабушке сказано... Он решил сделать предложение... И как-то это легко, хорошо вышло!.. Отец, мать тоже были растроганы, блестели слезы, звучали теплые, красивые слова...

   Отчего же так тускло на душе у него?

   Думает и не может ясно разобраться Александр.

   Но кое-что уже мелькает перед его внутренним взором.

   Почему это так все вышло, словно "навязали" ему этот брак, хоть насилия и тени не было. Наоборот, ему предложили свободно высказаться... Обещали выписать других принцесс, десять, двадцать, сколько он пожелает... И пусть сам изберет, если эта не по душе. Александр отказался от такого "рынка невест"... Он охотно, добровольно выразил желание взять в жены именно ее, Луизу.

   Отчего же так смутно на душе?.. Отчего не отходит досадная мысль о навязанном браке?

   Ушел от всех в дальние покои Эрмитажа юноша, где нет сейчас никого, делает вид, что разглядывает давно знакомые ему чудеса искусства... А сам думает, думает...

   И не может додуматься до конца. Сам еще в себе плохо умеет разобраться этот сложный человек.

   Богато одарен от природы царственный юноша. И потому бережно относится к каждому своему чувству; помнит и ценит самые мимолетные порой переживания, но такие значительные в то же время, придающие красоту и смысл всей остальной жизни...

   По какой-то удивительной мягкости своей души Александр обычно не в силах был отказать ни в чем, если видел, что окружающие, особенно близкие люди, ждут от него чего-либо. И выполнял он это чуждое ему желание так легко и охотно на вид... Но в то же время его собственные желания и влечения оставались во всей силе, затаенными где-то глубоко. Он только ждал минуты, чтобы сбросить с себя навязанное ему "чужое" и жить своим...

   Наружно поддаваясь всецело внушению, поступая по желанию других, он продолжал упорно думать и чувствовать по-своему и в конце концов проявлял в решительных поступках свое настоящее "я", когда окружающие меньше всего ожидали этого, полагали, что их воздействие перевернуло, переработало весь внутренний мир юноши.

   В вопросе брака с принцессой Луизой произошло то же самое.

   Может быть, без всякого давления со стороны окружающих он скорее, глубже полюбил бы прелестную девушку, заслуживающую этого вполне.

   Но все словно беззвучно внушали ему с разных сторон:

   - Люби!

   Александр подчинился, сделал вид, что очень любит, готовился стать мужем девушки, в глубине души питая лишь бледную дружбу к этой очаровательной принцессе, умной и одаренной духовно настолько же, как грациозна и миловидна была она по внешнему облику.

   Как можно будет видеть дальше - последствия такого союза должны были сказаться быстро, неизбежно и неожиданно для всех кругом.

   Но сейчас юноша и не думал о будущем. Он был и недоволен собой, и словно искал оправдания, разумного объяснения своим полубезотчетным действиям и поступкам, этому решению, принятому, казалось, добровольно, но тяжкому, как насильственная присяга для прямой, гордой души...

   Что-то говорило юноше, что иного исхода не было! Иначе поступить ему нельзя!

   Он хорошо помнил свое детство, когда в воспитании первого внука принимала главное и непосредственное участие сама державная бабушка. Александр слишком хорошо узнал неукротимую, железную волю этой женщины, такой вечно ласковой и уступчивой на вид, готовой всегда проявить внимание к последнему из окружающей ее челяди, но тут же способной осудить на гибель целый город с тридцатью тысячами жителей, с женщинами и детьми, как она это делала с варшавской Прагой!..

   Александр помнит, как баловали его в детстве до угодливости, до тошноты порою, не давали возможности явиться желаниям, как уже предупреждали их. Так что под конец не было охоты и желать чего-нибудь. Но с другой стороны, стоило ребенку в чем-нибудь сильнее проявить твердость характера, настойчиво потребовать чего-нибудь или возвысить голос, и он заранее знал, что не получит требуемое, а, наоборот, будет даже немедленно наказан: у него отымут любимую книгу, вещь, игрушку.

   Это приучило ребенка таить вечно в себе свои самые яркие порывы, самые сильные желания, не высказывать их прямо, а добиваться всего окольными путями, намеками, нарочитой ласковостью...

   Когда он стал постарше и, как очень умный мальчик, рано сумел разобраться в окружающих, он скоро понял, с какой мягкой беспощадностью сумела его добрая, вечно улыбающаяся внуку бабушка поступить с родным, единственным своим сыном, с наследником трона, как думал этот сын, но - иначе думала его мать!..

   С момента появления первого внука Екатерина открыто стала говорить о намерении воспитать из него настоящего повелителя для своей империи. Это скоро узнал и сам внук, еще полуребенок, поставленный между двух огней, между обоими самыми близкими для него людьми - бабушкой и родным отцом.

   Эта мучительная, растлевающая двойственность быстро и окончательно определила характер Александра с самых юных лет. Он видел перед собой женщину, почти всемогущую по своей власти, по уму, по духу, по характеру. И эта женщина, все делая, как она того желала, казалась с виду такой простою, ласковой в обыденной жизни.

   Изредка, лишь во время торжественных приемов стояло одушевленное божество: императрица Екатерина Великая!

   Обычно же, особенно для Александра, это была ласковая, даже угодливая, прекрасная лицом бабушка.

   Однажды только почти весь секрет своей власти над людьми выдала она любимому внуку в задушевной, тихой беседе.

   - Знаешь ли, Саша, отчего так люди слушаются меня, мой друг? - спросила она.

   - Ты императрица всероссийская, бабушка... государыня над всеми...

   - Нет, мой друг, не оттого. Тебе уж ведомо вот хоть бы о шведском короле, как непокойно в его царстве и трудно ему править... Слыхал и о жестокой судьбе французского короля. А ихний род тысячи лет сидел на троне Франции... И вдруг... Не оттого, что ты сказал, Саша. Мало быть государем. Надо уметь им быть, друг мой...

   - Уметь?..

   - Да. И просто... и мудрено это, мой друг... Скажу тебе, как я это делала... Пригодится тебе в свой черед... Вот, скажем: почему ты любишь, слушаешь меня? Реши.

   - Люблю? Ты - бабушка... милая, моя дорогая... Меня любишь... Все мне даешь... Ну, и я... я знаю, что надо слушать и любить тебя... Иначе - нельзя... я и не мог бы не послушать.

   - Верю. А не припомнишь ли: всегда я того требую, что и тебе приятно либо желательно?

   - Нет. Бывает, что... И не хотел бы, а слушаю... Но я понимаю, ты для моей пользы требуешь... Я уж понимаю...

   - Ну, вот и вся тайна моя. Я всех люблю, как детей своих, весь народ и тех, кто близок ко мне... И самые добрые, вот как ты, меня по любви слушают, верят мне... А кто и не хотел бы - не может ослушаться: понимает, что я для его же пользы, для общей пользы приказываю то либо иное исполнить. Да еще раньше разузнаю хорошенько, что может многим людям моим на пользу быть? И уж тогда чего бы ни стоило, а заставлю приказ свой исполнять. И все помогают мне, потому видят: для чего дело затеяно? Что на пользу всем оно послужит!.. Мне служа, себе, земле, всему царству служит каждый... Дурное я смиряю, доброму - путь широкий открыть готова всегда. Поймешь меня, будешь помнить мои слова - и тебя любить и слушать будут охотно, когда пора придет. Если нужно что людям, хотя бы и себя лишить пришлось, - отдай им, чтобы в человеке зверя не разбудить. Тогда он с рукой у тебя отберет все, чего ты добром дать не желал... Вот и вся тайна моя.

   Говорит, улыбается.

   А внуку вдруг представилось уродливое отцовское лицо, такое некрасивое, забавное порой, даже отталкивающее... но и жалкое-жалкое, до слез...

   Понял мудрую правительницу одаренный глубоким чутьем мальчик... И решил тогда же по ее примеру в жизни поступать. Удобно это и так красиво с внешней стороны... Только тот может много дать, у кого избыток благ в руках...

   Сияет блеском мудрости и славы образ бабушки в душе внука.

   А тут же упорно встает облик Павла перед сыном. Вот он, почти узник в своем темном, тесном дворце. Он такой же властный, неукротимый в желаниях своих, как и Екатерина, как и сам Александр. Но при этом так же нескладен и беспорядочен духом, как и по своей наружности.

   Почти явно для всех лишенный законных прав наследства, он не умеет завоевать себе снова расположения всемогущей матери или хотя бы близких к трону лучших людей, сильнейших в царстве.

   Наоборот, он окружил себя шайкой темных прихвостней, сомнительной репутации людей, выгнанных, по большей части, из военной и гражданской службы. Запершись, подобно безумцу, в своем дворце, разыгрывает призрачного повелителя над горстью нищих "гатчинцев" - солдат, готовых за кусок хлеба делать вид, что и бессильного, загнанного Павла они считают "высокой особой"!

   Это казалось смешно - и жалко... Имело вид мрачной изнанки того величавого блеска, которым одет образ самой императрицы-матери. Но что-то леденящее душу глядело вместе с тем из блуждающих, вечно воспаленных глаз отца.

   И если перед бабушкой Александр испытывал благоговейное чувство страха, как перед непреклонным, могучим божеством в образе гениальной, ловкой женщины, то перед отцом юноша невольно испытывал безотчетный, безграничный ужас, как перед носителем темных начал, перед опасным существом, полным чего-то скорее зверского, чем человеческого, и необузданным в своих неразумных желаниях до конца.

   Александр трепетал... И острая жалость примешивалась тут же к его вечному, мучительному страху перед отцом. Так между двумя чувствами - благоговейного страха и темного ужаса - рос этот ребенок, потом юноша...

   И неизбежно поэтому, что вечная скрытность, глубокое притворство даже при достижении самых чистых целей, подсказанных лучшими движениями души, - эти свойства, как неснимаемая маска, стали основной чертой характера Александра.

   Теперь явился случай лишний раз проверить себя.

   Александр знал, что все принцы женятся не по своей воле, особенно стоящие на черед наследников трона. Даже Великий Фридрих по воле причудливого короля-отца женился на своей кузине, бранденбургской принцессе, подчинив свою огромную душу и волю решениям государя и отца.

   Правда, этот же Фридрих дал клятву, что нелюбимая принцесса останется девственницей, не станет фактически его женой никогда. И сдержал странную клятву.

   Теперь - мягкое насилие совершается над самим Александром. Он вынужден выполнить долг принца: взять себе жену, избранную главой семьи, императрицей-бабушкой. И он выполнит долг, вступит в союз.

   Но если эта девушка не привлечет его как женщина - кто помешает ему остаться с ней только в дружеских, братских отношениях? Над душой, над чувством его, Александра, кроме его же самого, не властен никто в мире, ни даже эта великая императрица всероссийская.

   Постепенно, сначала неясно, но потом все отчетливей, проступило в нем последнее решение. И Александр вдруг даже выпрямился, словно почуял прилив новой силы, нашел самого себя после горьких минут сознания, что придется согнуть свою волю не только перед людьми, но даже перед самой судьбой!..

   Найдя в уме желанный исход, обезопасив себе впереди победу наверняка, во всяком случае, быстро направился юноша к покоям императрицы, где, как всегда по вторникам, уже собралась обычная компания... Где ждали и его, чтобы он там сказал кому следует последнее, решительное слово.

   С самым ясным видом, с ангельской, ласковой улыбкой на своем красивом лице появился Александр в Бриллиантовой комнате и прямо прошел к круглому столу, за которым среди молодежи, его сестер и фрейлин государыни сидела бледная, прелестная девушка, словно ожидая чего-то великого, загадочного в этот вечерний час.

   Еще не видя Александра, принцесса Луиза почувствовала его приближенье, узнала его шаги за спиной.

   И всегда она волновалась в его присутствии, особенно если они сидели близко друг от друга.

   Конечно, ничего чувственного не было в этом волнении. Несмотря на свою фигуру, говорящую о женской зрелости, Луиза была совсем чиста. Правда, о браке она имела понятие, но самое отвлеченное. Согласно нравам той поры, когда и принцев женили, не спрашивая почти на это их согласия, - принцессы и думать не могли по личному выбору устроить свою судьбу. Но в данном случае Луизе посчастливилось. Красавец юноша очень понравился ей. Она его даже любила уже, как может любить чистая, полная возвышенных мечтаний девушка: скорее головой и сердцем, чем по-женски, страстно. Для этого еще пора не пришла. Но тем более трепетала девушка в ожидании предстоящих событий. А сегодня и у графини Шуваловой какое-то особенное лицо, и у других из тесного кружка, который сейчас сидит за большим круглым столом.

   С начала вечера немножко занимались музыкой, рисовали. А сейчас занялись любимой игрой в "секретное признание", пишут записочки, и Лев Нарышкин, подсевший тоже к молодежи, морит всех со смеху своими шуточками и театральными выходками, изображая в лицах почти весь двор и даже "basse cour" - задний дворик императрицы: ее любимую горничную Перекусихину, еврея Завулона Хитрого, кучера Петра и негра Али...

   Как ни искренно, ни беззаботно смеется компания за круглым столом, но почему-то иные изредка поглядывают пристально на Луизу, словно желают прочесть на ее лице что-то затаенное, бросают взгляды на дверь, как будто поджидают кого-то... Вот даже пустое место осталось за столом около Луизы...

   Она знает для кого... Конечно, он придет, как всегда, и займет это место, облюбованное им за последние дни... Но... что он скажет?

   Этот вопрос огнем опалил мозг девушке, пламя зажглось и в груди. А тут, как нарочно, его шаги сзади, за спиной...

   Бледнеет девушка еще сильнее, чем до той минуты.

   Он подошел, сел, отдал приветствие всем... Берет листки, словно желая немедленно принять участие в общей игре...

   Не глядит на него Луиза, старается не видеть, говорит, оборотясь в другую сторону, к графине Шуваловой, к сестре, ко всем... А видит его... Видит, как скользит по бумаге его карандаш... Слышит скрип графита о бумагу, острый, легкий его шорох... Мало того, она словно видит, что он там пишет... И готова крикнуть:

   "Не надо... не пишите!.."

   Но в горле сохнет... Она что-то лепечет соседям, сестре... Слушает и не слышит: что ей говорят?.. Берет от кого-то листок и дает свой кому-то...

   Все, все готова она делать, только бы отдалить эту страшную, эту неизбежную, как смерть, минуту...

   И вдруг его голос потрясает девушку:

   - Принцесса, возьмите мою записку! - говорит он своим глубоким голосом, так красиво слегка картавя в своей французской речи.

   Она оборачивается, берет... Темно у нее в глазах, хотя они широко раскрылись сейчас.

   Все соседи как-то незаметно оставили почти вдвоем обоих. Завели какой-то шумный спор о пустяках, такой горячий... и веселый, ликующий, будто не настоящий, хотя и обычный, естественный в этой игре. Теперь оба - Луиза и Александр - могут говорить о чем хотят, их никто не услышит за спором, шумом.

   Но оба молчат. Дрожат только розовые тонкие пальчики принцессы, которыми она разворачивает перегнутый пополам листок...

   Как долго она это делает.

   "Целую вечность!" - кажется ему.

   "Один миг!" - кажется ей.

   Но листок раскрыт. Буквы прыгают... Или это рука дрожит? Нет. Луиза сумела приказать руке. Она вся ледяная сейчас, но не дрожит. Сердце так сильно бьется под тесным корсажем. Кровь прилила в голову. Оттого и буквы дрожат, прыгают...

   Какие смешные буквы... какие забавные слова слагаются из них. Медленно, как по складам, читает про себя Луиза. А сердце бьется все сильней... Вот-вот не станет больше мочи и оно остановится, замрет!.. Что тогда? Надо читать эти смешные слова... эти забавные фразы... Ведь в них роковой смысл... В них вся жизнь... Что же будет в этой жизни? Хочет узнать девушка, силится заглянуть через узор ровных темных строк в даль