Главная » Книги

Жданов Лев Григорьевич - В сетях интриги, Страница 4

Жданов Лев Григорьевич - В сетях интриги


1 2 3 4 5 6 7 8 9

сенней ночи, дополняли жуткое сходство...
   И, осеняя себя крестом, спешили скорее мимо более впечатлительные прохожие, после фейерверка зашедшие на пустую сейчас и плохо освещенную площадь.
   Почти такое же полное быстрое превращение произошло и в той дворцовой благодати, в той идиллии, которая одним портила кровь, мутила желчь, а другим казалась весьма недолговечной, а потому и не угрожающей обычному ходу интриг и происков, какими живет большинство людей, окружающих высокую семью.
   Тучи быстро стали заволакивать ясное небо еще две недели тому назад. Первый рокот непогоды послышался со стороны Гатчинского дворца, как раз накануне торжественного венчания высоких новобрачных.
   Обычно у Павла - даже когда он проживал временами в столице - мало кто бывал. Посещениям к цесаревичу кто-то незримый вел самый строгий счет, извещал о них Екатерину, а та, не стесняясь, прямо спрашивала такого "гостя", зачем был у сына, или давала понять, что предмет беседы ей известен, а самые посещения наследника со стороны лиц, состоящих при ней самой или при юных князьях, совсем не желательны. Иногда, не говоря ни слова, она начинала "не замечать" долгое время кого-нибудь из окружающих ее, не говорила ему ни слова, даже не отвечала на вопросы, словно не расслышав их. И можно было прямо сказать, что это лицо "посетило" Павла, не испросив раньше разрешения у императрицы, не уведомив, по крайней мере, ее о причине посещения, о теме разговоров...
   Но в эту кипучую пору, в течение долгого ряда гремящих дней, бегущих беспрерывным праздником, в котором пришлось принять самое близкое участие и цесаревичу, - создалась для него полная возможность выйти на время из того проклятого заколдованного круга отчуждения и одиночества, который создан для "гатчинского отшельника" отчасти по собственной воле и в такой же мере по воле его державной матери.
   Вот больше месяца - на приемах, на праздниках, на балах, среди густой толпы, охраняющей от шпионства лучше, чем каменные стены дворца, - везде теперь цесаревич почти ежедневно сталкивается со множеством лиц, которых даже при желании не мог видеть целыми годами. Иные искренно, другие - по врожденной манере придворных "искателей и ласкателей" уверяют его в глубокой преданности, в готовности служить до самой смерти...
   И все это лучшие люди родной земли или знатные эмигранты, выходцы из Франции и других стран, нашедшие новую, благодатную родину при российском дворе...
   Сравнить нельзя эти сливки общества, соль земли, с той швалью, которая обычно окружает Павла, известная под презрительной кличкой "гатчинцев", и среди которых "даже самый лучший", по меткому выражению того же Ростопчина, "заслуживает быть колесованным без всякого следствия и суда, по доброй совести!..".
   Кружилась сначала голова у цесаревича от радости, от восторга, от удовлетворенного самолюбия. Но скоро он стал хмуриться и дергать бровью, как всегда в минуты сильного душевного раздражения. Все сумрачней его лицо, отрывистей речи. А к матери, приласкавшей было сына, он старается и не подойти, если уж крайняя необходимость не принудит его к соблюдению этикета.
   Замечали это все, но знали причину такой перемены очень немногие.
   Шувалова, ее "друг" Головкин, слезливый Шуазейль-Гуфье, приживалец Екатерины, везде и всюду толкующий о "своем обожании этой дивной государыни", такой же прихвостень, только похитрее, грубый на вид, тонкий пройдоха в душе, Эстергази, умеющий хриплым баском "рубить правду-матку" в глаза, но под видом колкостей посылающий осторожные, пряные комплименты; затем, фрейлина супруги и фаворитка мужа, Нелидова; ее "друг" тайный и многолетний, первый толкнувший умную интриганку в объятия Павла, князь Голицын - все эти люди, такие, казалось бы, далекие, несходные между собою, тоже поглядывают на Павла, но без всякого недоумения, наоборот, как бы выжидая: что дальше будет? А между собой при случае они тоже обмениваются иногда взорами, полуулыбками или самое большее парой-другой фраз, мимолетных, даже непонятных для случайного свидетеля этой беседы... Но после того расходятся собеседники очень довольные, как сообщники в каком-нибудь деле, готовом принять хороший для них исход.
   К этой же компании, как ни странно, Шувалова нашла нужным и сумела присоединить прямого и доброго по душе, хотя очень честолюбивого, болезненно самолюбивого принца Нассау-Зигена, уже прославленного в качестве военного гения, но сейчас полагающего, что он обойден, забыт, и потому готового брюзжать и ворчать, а то и поинтриговать под шумок, чтобы поднять свое личное значение и кредит.
   Больше всего на Павла направлено внимание этой компании, но они деятельно следят положительно за всем, что творится при дворе, особенно вблизи самой Екатерины. Зубов пока держится в стороне. Но он что-то почуял и словно озирается тревожно порою, как бы ища опоры и сочувствия со стороны окружающих.
   Обычно нет наглее и заносчивее человека при дворе, чем этот фаворит, двадцатишестилетний друг сердца женщины, прожившей на свете более шестидесяти трех лет.
   Но когда он порой вспомнит об этой пугающей цифре, приглядится к ликующему сейчас, но уже словно тронутому тлением лицу Екатерины, когда видит ее усталое от жизни и от наслаждений тело, замечает смертельную усталость физическую и духовную, которую так хорошо умеет скрывать от целого мира эта многолетняя чаровница, уловительница людей...
   Когда он вспоминает все это, холод охватывает мелкой дрожью выхоленное, начинающее обволакиваться жиром тело наложника.
   Что ждет его, если внезапно грянет удар? И даже неизвестно, перед кем надо поклониться заранее. К кому забежать? В апартаменты новобрачных, как говорят все, начиная с самой державной бабушки? Или туда, в темную Гатчину? Кто знает? Вопрос не выяснен. Екатерина колеблется. Отношение Александра к отцу - загадочно и для самой императрицы, не говоря о других...
   И по логике вещей Зубов, пока еще никем не втянутый в игру, сам невольно подошел к черте, которая привела вышеперечисленную группу сообщников к целому ряду потайных выпадов и шагов.
   Нарыв лучше взрезать по собственной воле и скорее, теперь же, чтобы потом, прорвавшись самостоятельно и неожиданно, он не отравил потоком гноя многим и многим все их существование, всю жизнь!
   К операции этой союзники приступили осторожно, издалека, начав с Павла, самого впечатлительного, способного по натуре довериться злейшему врагу, если тот прикроет себя хотя бы полупрозрачной личиной преданности, пропитает ядовитые наветы ароматом угодливости раба.
   С разных сторон - именно под личиной дружбы и расположения - стали нашептывать Павлу о состоявшемся будто бы решении Екатерины не только отстранить его от престола, но даже и удалить куда-нибудь в надежное место, вроде замка Лоде, а трон и власть, чуть ли не при жизни еще, передать Александру.
   Эти вести покоя не дают цесаревичу.
   Плохо спит он всегда по ночам. А теперь и вовсе сна почти лишился. Ляжет далеко за полночь. А в четыре часа уже на ногах, как всегда... Молчит, думает, губы кусает. И только худеет быстро...
   Как раз накануне венчанья, поднявшись чуть не до зари, размашисто шагал своим учебным шагом по кабинету Павел, бормотал порою невнятное что-то, не то жалобу, не то глухое проклятие... Это присуще цесаревичу, как многим людям, живущим в продолжительном одиночестве.
   Но время от времени он поглядывает на дверь, словно ожидая кого-то.
   Легкий стук.
   - Войдите! - крикнул Павел.
   Без доклада, очевидно по данному заранее распоряжению, вошел Эстергази.
   После первых приветствий и обычных любезных фраз гость круто приступил к делу.
   - Вы не взыщите, ваше высочество! Мы знакомы уж не первый год. Еще в те счастливые времена, когда ваше высочество со своей очаровательной принцессой явились к нам на берега Сены. Граф и графиня Северные! Кхм... И мы увидали, что темный, холодный Север хранит не одних белых медведей и хищных орлиц, но имеет такого принца... такую принцессу... Вы поняли меня, принц? Я старый рубака, грубый солдат. Не умею говорить сладких слов. Но тогда еще два облика запали мне в эту грудь, пробитую пулями в десяти боях, израненную саблями врагов. И с той поры я вечный друг ваш и верный раб!
   - О, верю, верю, граф! Тем более что вам сейчас нет и выгоды... я так бессилен...
   - Вы духом сильнее всех этих... там... Понимаете? Я не хочу никого оскорблять, тем более лиц, близких вашему высочеству. Но когда презренные фавориты... А между тем, благородный принц... Гм... Да... Молчу, молчу! Лучше - прямо к делу. Время не терпит. Конечно, не затем лишь я вчера на балу попросил у вашего высочества этой секретной аудиенции, не для того рисковал своей карьерой и вашим спокойствием, чтобы того... говорить о моей преданности. Это я успел бы сделать и там, хотя ваше высочество везде окружены шпионами, как вы сами, конечно, того... этого...
   - Увы, это верно, милый граф. Итак?
   - Дело вот в чем: вчера было тайное совещание у государыни. Тут были все: Кирилл Разумовский, граф Румянцев, Остерман, Салтыков Николай, Мусин-Пушкин, Безбородко, Чернышев, Завадовский, Самойлов и Стрекалов, наконец... Счастливый сват! В новой ленте... Обсуждали вопрос о престоле. Решено окончательно: от наследья ваше высочество отстранить!
   - Оконча...
   Голос оборвался у Павла. Он ожидал, почти был уверен. Но вот удар обрушился, и сорокалетний мужчина сидит, сразу осунулся, дрожит как в лихорадке и ловит воздух пересохшими губами, бледными, почти синими, как и его перекошенное страданием и ужасом лицо.
   - Успокойтесь, ваше высочество... выпейте воды... придите в себя! - засуетился авантюрист, сам напуганный действием своих слов на Павла. - Еще не все потеряно. Решено - это еще не значит приведено в исполнение... Тем более что самое решение не было единодушным... Нашлись возражения, и очень сильные...
   - Да, правда?.. Да, да, конечно, иначе быть не могло! Что же возражали? Кто? Кто именно? Румянцев? Разумовский? Остерман? Они все? Я угадал?..
   - Нет. Один только Безбородко, ваше высочество... Да и то граф-дипломат не решился прямо оспаривать мнение государыни. Он, знаете ли, начал вокруг да около... Коснулся прошлого вашей русской истории... Поставил вопрос: воля монаршая должна ли считаться с тем, что народ весь много лет почитает наследником именно ваше высочество, как единственного сына и старшего в роде?.. Не будет ли это мнение вредить и государю, помимо прямого наследника принявшему власть?..
   - Конечно, будет! Все возмутятся...
   - Он того не утверждал, а высказал опасение. Но императрица нашла противные доводы. Хотя и смягчилась сразу. Тогда уж граф поставил последний свой вопрос. Он указал, что в деле, кроме нации, государыни и вас, сир, есть еще одно лицо, и согласие такового необходимо, чтобы...
   - Александр?! - неожиданно ликующим кликом вырвалось из сдавленной отчаянием груди Павла. - Он не допустит... он согласия не даст... сын не предаст меня... он!.. Еще все хорошо... Как я не подумал сам?.. Какой умный этот хохол... Он вспомнил?.. Молодец, Безбородко, молодец!
   И Павел даже покивал кому-то ласково, приветливо в пространство за окном комнаты, словно там видел кого-то.
   Эстергази насупился. Не затем он пришел сюда, чтобы слышать похвалы другим.
   - Ваше высочество еще не дослушали меня... Граф только поставил вопрос... И тут же заранее допустил, что согласие будет получено... Что тогда и дело определяется... А если согласен ваш сын, то, конечно, и народ поймет, что были причины для замены порядка наследования... для устранения вашего высочества... Словом, он согласился тоже, но поиграл сперва в бескорыстие и по пути дал умный совет о предварительном соглашении с предполагаемым наследником, сыном вашего высочества... Вот как, по-моему, дело обстоит...
   Опять потемнел и съежился бедный, больной духом и телом человек, которого наглый хитрец словно нарочно кидал то на вершину надежд, то в бездну отчаянья.
   - Да-а! Вот как? - глухо протянул Павел. - Конечно, она сделает, чего захочет... Родителя моего... государя... успели ведь они... Так что уж со мной?.. Да... да...
   Постарело лицо, посерело как-то; нижняя, и без того всегда оттопыренная губа сейчас совсем отвисла, как у дряхлого старика. Сидит, молчит.
   Эстергази с нетерпением поглядел на красивые часы, стоящие на камине: время идет. Некогда заниматься размышлениями.
   - Что же вы теперь думаете предпринять, ваше высочество? - сразу, нагло задает ему предательский вопрос загадочный гость. Теперь, когда весть об устранении сказана, даже Павлу может прийти на ум: "Зачем же явился сюда переносчик тайных вестей? Вызнать что-нибудь, подбить на крайний шаг или предложить участие в каком-нибудь заговоре?"
   Но Павел сейчас ни о чем не может думать, ничего не способен ясно соображать. Он чувствует боль в голове, огонь в груди, негодование и ярость в сердце.
   С искаженным лицом, с легкой пеной в углах губ он подымается, крикливо начинает:
   - Что предпринять? Теперь?.. Я, конечно... хочу крикнуть... всему миру...
   Неожиданно какой-то шум послышался за дверью, ведущей в соседний покой цесаревича и его супруги. Сильно, отрывисто прозвучал удар, другой.
   Павел осекся, оборвал речь на полуслове, как будто электрический ток пронизал его мозг и вернул ему сознание.
   Эстергази тоже вздрогнул и насторожился. Они не вдвоем?! Там стоит, слушает их кто-то... Но кто?
   - Простите, граф! - приветливо, ласково даже заговорил Павел. - Вы не волнуйтесь... Сейчас я объясню... Вы вот спросили, что я думаю делать? А я в таком состоянии, что и мыслей собрать не могу... Но помимо того, в столь важных делах я бы и ответить вам ничего не мог без... без совета с одним самым близким мне человеком... с моей... женой... И еще с одною особой... Я их просил быть наготове и прийти сюда при вас, предвидя, что разговор будет о важных вещах... И вот они дают знак. Вы позволите, граф?..
   - О, ваше высочество... Это такая честь для меня!.. Подобное доверие... Я старый солдат! Но я француз и сумею ценить...
   Дамы между тем уже вошли по знаку Павла. Они были в утренних легких костюмах, и обе кутались в шали, как от свежести в покоях, так и для большего соблюдения приличий. Полный туалет, сделанный так рано, мог бы вызвать подозрение в горничных... А прислуга - лучший род почты между дворами, как знала великая княгиня, и потому явилась почти совсем неглиже.
   Нелидова, вторая "особа", о которой говорил Павел, казалась совсем маленькой, невзрачной в таком же утреннем пеньюаре. Белый цвет особенно подчеркивал смуглость ее лица и шеи, еще не покрытых слоем притираний, как то принято делать для всех появлений при дворе.
   Галантные поклоны, поцелуй руки - и все заняли места у горящего камина, куда невольно жался Павел, положительно дрожащий от нервного озноба, как в лихорадочном припадке.
   В коротких словах изложил Эстергази все, что слышал уже Павел, и так же нагло повторил свой бестактный вопрос:
   - Что намерен его высочество предпринять теперь? Может быть, по старой памяти я бы оказался пригодным чем-нибудь при этом? - для более спокойных и рассудительных дам пояснил свое любопытство лукавый "старый солдат".
   Обе дамы быстро, незаметно переглянулись, поняли друг друга, и Мария Федоровна заговорила так любезно, дружески, как с самым близким, родным человеком:
   - Как благодарны мы вам, граф, за это истинно рыцарское участие и дружескую помощь. Мы же понимаем, что вы рискуете многим, если императрица как-нибудь узнает!.. Кругом столько ушей и глаз... Особенно для охраны моего бедного мужа... и меня заодно... Мы так ценим. И вечно будем помнить. Нет меры, чтобы оценить такую преданность... Но это еще не все, чего мы ждем от вас. Удивлены? А между тем данное вами доказательство столь бескорыстной дружбы невольно влечет за собой еще некоторые последствия. Мы именно сейчас от вас, граф, ждем спасительного, дружеского совета: что нам делать? Как поступить? Положение ужасное. Сына хотят поставить врагом против родного отца... Хотят... скажем самое лучшее: вынудить от отца отречение в пользу родного сына, еще юноши, такого незрелого... Он разве сумеет выбрать себе советников, хотя бы и не таких идеальных, как вы, граф, благородный рыцарь и паладин... Но просто честных людей! Конечно, судьба великой империи будет брошена на произвол шайки льстецов и проходимцев, какие успеют овладеть юношей... И уж ради этого мой муж и я не должны сдаваться спокойно, без борьбы. Но эта борьба должна быть так же чиста и благородна, как святы и благородны были побуждения, вынудившие вас пойти к опальному принцу, указать ему на грозящую опасность. Кончайте подвиг: укажите средства и приемы этой борьбы. Посоветуйте: кого еще можно просить нам о содействии и помощи? Если даже единственный голос, поданный как бы в пользу мужа, по-вашему, продажен? Кого же просить? Куда нам кинуться? В ком искать свою партию, без которой ничего невозможно сделать ни в жизни, ни тем более при дворе? Или молча склонить голову и покориться судьбе? Научите, граф!
   Мария еще далеко не кончила, как смышленый граф понял, куда она клонит дело, убедился, что его игра или разгадана, или вызвала серьезное подозрение в женщинах и выиграть здесь больше ничего нельзя. Приходится быть довольным и тем, что ядовитое жало глубоко засело в груди мятущегося Павла, и ждать дальнейших событий.
   Так и решил Эстергази. Кончила Мария, он состроил глубокомысленное лицо, помолчал и потом торжественно заговорил:
   - Я, может быть, удивлю вас моими словами, ваше высочество. Но душа моя здесь раскрыта, как в исповедальне храма, куда именно я и пойду немедленно от вас... Да, да, во храм! Перед таким вопросом, который задали вы мне, мадам, перед решением его надо обратиться к Богу, как я всегда делал перед решительными сражениями на полях битв. Вы, конечно, поймете меня, выше высочество...
   - Как, Эстергази? Вы такой верующий? - вдруг, словно обрадовавшись чему-то, заговорил Павел, подходя вплотную к нему. - Вот не ожидал! Как это приятно! Идите, молитесь. Правда ваша: предстоит решительный бой... И я тоже буду молить небо... А скажите, - сразу понижая голос, спросил он уже готового откланяться гостя, - в ту, другую... в темную силу вы верите? Бывало с вами что-нибудь в жизни?..
   - Нет, признаюсь, не случалось ничего такого, сир...
   - А со мной было... даже два раза уже! - совсем меняя настроение, таинственно начал впечатлительный Павел, которому нужно было во что бы то ни стало высказаться. - Я дважды видел... того, знаете, кто казнил своего родного сына... моего предка... Петра... Да, да, видел. Это не сон, не галлюцинация... Он шел однажды рядом по улице со мною... ночью... Довольно долго шел... Потом вздохнул, шепнул ласково, так грустно: "Бедный Павел!.." И скрылся. Это было за границей. И во второй раз здесь, в столице у нас... Что бы это значило, Эстергази? Не знаете? Жаль. Ну, прощайте. До лучшей поры. Благодарю вас от души... Но все-таки скажу, - вдруг загораясь от прежней мысли, которую перебили своим приходом дамы, - если я пока делать ничего не стану, то и видеть ее... эту... матушку мою не хочу с ее вечно милой, притворной улыбкой!.. И не останусь здесь ни минуты. Мари, вели собираться. Сейчас же едем домой... Сейчас же, слышишь? Что молчишь?
   - Слышу, мой друг. Иду, сейчас скажу, - делая движение к двери, но задерживаясь там, торопливо ответила Мария, зная, что в иные минуты нельзя противоречить полубезумному мужу.
   - Вы, верно, ваше высочество, забыли: завтра венчанье его высочества, - первый раз заговорила Нелидова. Голос у нее был певучий, звучный, очень приятный, словно бархатный. Нелидова знала, что он особенным образом действует на Павла даже в минуты крайнего раздражения, и теперь пустила в ход это средство.
   - Да-да, - вступился и Эстергази. - Завтра надо уж, ваше высочество... Потерпите...
   - Да, вы думаете?.. И ты полагаешь, мой друг? - обратился он не то к жене, не то к Нелидовой. - Ну, хорошо. Завтра еще потерплю... До свиданья, Эстергази...
   - Простите, чуть было не позабыл... Еще два слова... Я не сказал, кого собираются уполномочить... кого хотят направить к принцу Александру, чтобы убедить его. Конечно, выбирали лицо, которое безупречно во всех отношениях и пользуется самым сильным влиянием на юную душу вашего сына... И наконец нашли...
   - Кого? Кого? Кого? - сразу прозвучали три вопроса с трех сторон.
   - Этого пройдоху-республиканца, этого якобинца из шайки убийц, погубивших нашего доброго, святого короля... кавалера Лагарпа! - едко отчеканил граф, питающий давнюю вражду к наставнику Александра. Зависть грызла графа, но в то же время он искренно негодовал, что внука самодержавной государыни, дающей приют чуть ли не всей изгнанной королевской семье, воспитывает заведомый либерал-республиканец. И он, и многие другие из легитимистов прилагали при каждом удобном случае все усилия, чтобы выжить врага из Петербурга. Конечно, и теперь Эстергази не упустил случай повредить "якобинцу" в глазах Павла. Может быть, он будет все-таки править после Екатерины. Вот и готова петля для "выскочки-мужика", затесавшегося не в свое место.
   - О, Лагарпа мы давно хорошо знаем! - закипая снова, захрипел Павел. - Я всегда жду беды для себя и для сына от этого разбойника... Я не забуду его!
   - Вот теперь все! Имею честь кланяться, ваше высочество... Мадам!.. Мадемуазель... - И, по-версальски отдав салюты, вышел этот "преданный слуга"...
   Но из дворца он не ушел, а окольными путями очутился сперва в покоях Шуваловой, а потом и перед самой Екатериной...
   Здесь довольно подробно и точно изложил свое "тайное" посещение цесаревича с небольшой только разницей.
   По его словам выходило, что Павел сам настоятельно пригласил его прийти, не говоря для чего... Заклиная дружбой, завязанной еще в Версале... Потом сообщил, что узнал о решении матери: внука посадить на трон...
   - Ничего удивительного и нет, что узнал: я ни от кого не прячу своих намерений, - перебила Екатерина, внимательно слушающая графа.
   Но верила она только наполовину этому "старому солдату". А тот продолжал рассказ. Указал на решение Павла не являться даже на завтрашнем и дальнейших торжествах, а затем о его будто бы задуманном плане бежать за границу и просить помощи у Австрии и других держав.
   - Вздор! Не сделает он этого, да и не выйдет ничего из того... Я более тридцати лет правлю империей и сумею добиться, чего захочу... Но, однако, строптивость, проявленную моим сыном, тоже не оставлю без укрощения. Все? Благодарю. Буду помнить вашу услугу, граф...
   Отпустила двойного предателя и приказала камердинеру Захару позвать к себе Зубова...
   Это произошло 26 сентября.
   А ровно через три недели Лагарпу дано было знать, что утром на другой день императрица ждет его для беседы об успехах своих внуков, из которых Константин учился каждый день по-прежнему, а Александр тоже не оставлял занятий, хотя уже не отдавал им столько времени, как раньше. Даже юная жена его принимала теперь участие в работе, особенно на уроках Лагарпа.
   Поздно вечером 17 октября недавно пожалованный титулом графа Николай Иваныч Салтыков лично передал швейцарцу-наставнику приглашение Екатерины.
   Умный наставник сразу насторожился. Он уж слышал стороной кое-что. Не хотел яснее раскрыть карты и потому совершенно спокойно спросил, как это делал и раньше:
   - Может быть, вашему сиятельству известно, о чем будет речь? Я спрашиваю лишь потому, что ранее не удостоен был ни разу высокой чести: лично от вашего сиятельства слышать милостивое приглашение. Значит, предстоит беседа крайне важная... Может быть, даже такая, о которой не всем и знать надо? И потому вы, ваше сиятельство, сами...
   - Да, уж разве от вашей логики укроешь что-либо, государь мой! - старомодным французским языком, хотя вполне правильно, заговорил старик, принимая дружеский, снисходительный вид. - Как по-русски у нас говорят: "На три аршина под землей разглядите все", не так ли? А может, и слышали кое-что от болтунов наших придворных?
   - Слышать многое случалось. Но не прислушиваюсь я и не запоминаю. Чужой я здесь - так и дел ваших стараюсь не набивать себе в память. Так лучше, ваше сиятельство, не правда ли? А затем, не догадываюсь, о чем вы думаете, генерал.
   - Не догадываетесь? Верить надо. О питомце вашем, о милом нашем общем любимце, о принце Александре, конечно, будет речь. О ком же ином?
   - И я так полагал. Но в каком направлении?
   - Кхм!.. - закашлялся уклончивый, осторожный старик, который терпеть не мог прямо отвечать на прямые вопросы. - Кхм!.. В различных направлениях, само собою разумеется... А как вы полагаете: вообще наш юноша по-старому доверяет вам, как было до женитьбы? Не отбился еще? - вдруг сам задал вопрос старик.
   - Как будто нет... Но какое отношение это имеет, ваше сиятельство?
   - Да уж имеет!.. А еще я вас спросить осмелюсь. Только прошу прямо и открыто изъяснить... Или уж лучше ничего не отвечайте...
   - Обещаю так и сделать. Спрашивайте, ваше сиятельство.
   - Скажите, подполковник, ведомо ли вам, какие чувства питает к вам его высочество, цесаревич Павел?
   Лагарп поднял глаза на князя. Одно это имя, сказанное тут, сейчас, служило ключом ко многому. Но он, не меняя выражения лица, не повышая голоса, ответил:
   - Давно и очень ведомо. Его высочество, не стесняясь, при всех зовет меня за глаза якобинцем, цареубийцей, республиканцем, генералом... Как бы приравнивает меня к брату, который во Франции имеет это звание... А к себе на глаза даже и не пускает. Разве здесь когда столкнемся. Так и то лицо отводит. Все знают это.
   - Кхм, верно! А... Много ли есть при дворе почтенных персон, которые бы расположением сего принца пользовались?
   - Не знаю, не вижу; конечно, кроме его личной свиты, "гатчинцев"...
   - Ну, нашли о ком поминать, сударь! Да еще к ночи! - зло пошутил старик. - Теперь другое спрошу: как ко всем ваш питомец, мой милый принц, относится? Есть ли заметная разница между отцом и сыном? А?..
   - О, можно ли сравнивать... Это ангел по душе... одаренный, кроткий... это...
   - Вот и я, и все - то же говорят...
   - Прекрасно. Но я все же не пойму: к чему сравнения эти? Или мой визит завтра...
   - Не поймете? Странно, коли не понимаете. К тому я, что и вашего медку ложка есть в нашем "ангеле", вот как сами сказали... Сумели, что говорить, душу просветить юноше державному, ум его обогатить с избытком. Когда на трон воссядет, благословлять его будут народы. Да, гляди, и нас помянут с вами, что хорошо воспитали, подняли такого молодца!.. А? Вот я к чему.
   - А, теперь понимаю... Но все-таки я не слышал: о чем может завтра речь с императрицей пойти?
   - О чем?.. С государыней речь? - уставясь своими колкими маленькими, живыми еще глазками на Лагарпа, переспросил старик. - Ну и упорный, осторожный, хитрый вы человек, подполковник! Да и я не малолеток... Увольте уж от расспросов. Желал бы, чтобы сама государыня изъяснила вам, в чем дело. А я передачу выполнил - и мое дело сторона. Идите с Богом, отдыхайте, господин подполковник...
   Но еще долго не собрался на отдых Лагарп.
   Конечно, он сразу догадался, для каких разговоров зовет его Екатерина.
   Речь идет о том, чтобы повлиять на Александра, убедить юношу - явиться как бы заместителем отца, сесть на трон вместо того сумасброда, нелюбимого государыней, придворными, всей страной, кроме кучки продажных "гатчинцев"...
   Задача трудная, но все-таки осуществимая при том влиянии, какое имел на Александра его воспитатель, при том знании души юноши, какое давало наставнику возможность направлять волю и мысли Александра в ту или иную сторону.
   До сих пор Лагарп действовал безупречно.
   Как поступить теперь?
   С одной стороны, конечно, двух мнений быть не может. И для России, и для двора, для самого Лагарпа также будет лучше, если Павел, подозрительный, злой, полубезумный порою, совсем напоминающий тирана Тиверия, не займет трона... Если сразу воцарится Александр, кроткий, либеральный, с широким мировоззрением и мягкой, чуткой душой...
   Но если суждено этому быть, надо ли Лагарпу мешаться в это внутреннее дело чужой страны? Он гость здесь и должен быть особенно осторожен.
   Нет сомнения, что переворот задуман давно и, кроме самой императрицы, широкие круги общества вовлечены в интригу, как в огромную сеть. Но они свои.
   Если даже будет неудача, если не согласится Александр или Павел успеет в минуту смерти матери захватить власть при помощи солдат, все-таки свои выпутаются. А ему, "чужому", грозит Сибирь и пытка, если даже не виселица... Павел и так зол на него. Но Лагарп чист перед цесаревичем. Пусть тот воцарится - он только вышлет его из страны... А может быть, и этого не будет. Александр постарается выручить невинного наставника. Но для этого именно и надо остаться безупречным... И затем, переждав немного... Конечно, долго царить безрассудному Павлу не дадут те, кто и теперь недоволен, кто думает устранить его до воцарения. Тогда силою событий, без явного вмешательства Лагарпа совершится то же, чего добиваются все и сейчас: императором будет Александр. А Лагарп, безупречный, чистый, как Аристид, явится первым лицом в огромной империи... И...
   Тут Лагарп оборвал нить мыслей, находя, что забрался слишком далеко. "Надо обсудить завтрашний день, - подумал он. - Что говорить? Как поступить?.. Э, что там думать? Услышу, что мне скажут... Осторожность и мой ум выручат меня, надеюсь, и завтра, как уж выручали много раз!.."
   На этом решении он задул нагоревшую свечу и заснул.
   Странный вид был у Лагарпа, когда он вошел к Екатерине и по ее приглашению занял место напротив нее у большого рабочего стола, за которым сидела с шести часов утра государыня.
   Обычно выражение ума, благородства и философского спокойствия лежало на лице Лагарпа, который сознательно, только очень осторожно, подчеркивал еще все это размеренными движениями и уверенным, твердым постановом головы. А вместе с тем в его всегда спокойном лице и вдумчивом взгляде для более чуткого наблюдателя открывалось другое: затаенное глубоко выражение вечной настороженности, напряженного внимания. Эта сторожкость особенно проявлялась в холодном, пытливом блеске его глаз, в напряженной линии шеи, всего торса.
   Таков, должно быть, взор и вид старого, умного лиса, который попал в чужие пределы охоты, богатые дичью, стоит в темноте на вершине порубежного гребня скал и зорко оглядывается перед решительным движением вперед, на добычу!..
   Вечное недоверие к окружающим, неустанная проверка малейших своих движений и чувств выражались в мерной, четкой, кованой речи наставника, в его ровном голосе, ни слишком громком, ни тихом, звучащем всегда в надлежащую меру и в тон собеседника, кто бы тот ни был: сама императрица или слуга, подающий ему обед.
   Не глядя, только слушая Лагарпа, можно было подумать, что льется не живая, разговорная речь, а человек по книге вслух читает фразу за фразой. И сейчас, сидя перед старой, прозорливой повелительницей, особенно подобрался и насторожился этот республиканец-буржуа, "Аристид наизнанку"...
   Резко выраженное настроение гостя как будто передалось сразу и самой чуткой державной хозяйке, давно прозванной "уловительницей людей", Цирцеей.
   Она тоже словно подтянулась мысленно; от усиленной работы мозга жилы слегка обозначились на ее чистом, высоком, как у мужчин, лбу.
   После первых незначительных вопросов об успехах и неуспехах внуков Екатерина словно мимоходом коснулась главного предмета, который преподает им Лагарп, - истории.
   - Вот как раз, господин Лагарп, вы и меня застали на месте преступления! - указывая на исписанные листки, лежащие у себя под рукой, улыбаясь, заметила Екатерина. - Конечно, вам небезызвестны мои слабые попытки по сочинению российской краткой истории от самых древних времен, что я начала единственно ради тех же внуков. У нас пока не было ничего подходящего... И понемногу сама очень увлеклась предметом. Сейчас вот глядите: разбираю весьма любопытные вещи. Законы, касающиеся вообще наследия престола в моей империи. А особенно - трагическое приключение с царевичем Алексеем... Вы знаете, конечно?
   И она кивнула слегка в сторону большой связки пожелтелых бумаг, лежащих подальше, на том же столе. Это были выборки и выцветшие документы из дела о царевиче, которого казнил суровый отец, и чуть ли не собственной рукою, как сообщают иные современники.
   Даже невозмутимый швейцарец поежился чуть-чуть, скользнув взором по этой связке бумаг. Ему показалось, что от них еще несет сыростью, плесенью архивов, где они хранились, затхлым воздухом застенка, где судили и пытали Алексея, даже острым, несмотря на года, еще не улетучившимся запахом свежей крови, хлынувшей из юного, сильного обезглавленного тела...
   Уловив впечатление, переживаемое Лагарпом, Екатерина, не дожидаясь прямого ответа на свой вопрос, продолжала:
   - Загадочный, глубокого значения и страшный случай, не правда ли? Собственного сына, единственного притом, принес в жертву царству государь... И - любимого сына, несмотря ни на что! Это явно из всех обстоятельств дела... Любил - и казнил! Какое ядро для возвышенной трагедии в позднейшие века, когда можно будет россиянам со сцены без опасности волнения показать прошлое их земли!
   - О да, вы правы, ваше величество! - овладев собою, обычным голосом ответил Лагарп.
   Но Екатерина не напрасно завела такой исторический разговор и не велела убрать со стола зловещей пачки бумаг. Она прямо поставила точку над i:
   - Со своей стороны, господин Лагарп, я уже сделала вывод. Верен он или нет, судить не мне. Но хотелось бы знать точное мнение такого сведущего лица, как вы, кавалер. На чьей стороне разум и правда в этом деле?
   Лагарп словно ожидал этого вопроса и немедленно ответил:
   - На разных сторонах, ваше величество.
   Этого, в свою очередь, совершенно не ожидала Екатерина и живо отозвалась:
   - Без загадок, прошу вас, господин наставник. Будем говорить как друзья, не правда ли? Я сюда призвала не подполковника и педагога, учителя моих внуков, а друга людей, слугу народа по убеждениям, швейцарского гражданина Лагарпа к женщине, ищущей истины и познания даже в свои шестьдесят лет... Вы поняли меня теперь, надеюсь?
   - Полагаю, ваше величество, как ни лестно для меня то, что я вынужден понять. И как честный человек дал прямой ответ. Остается лишь пояснить его немного.
   - Пожалуйста, прошу вас. И без стеснений.
   - Истина не знает и не боится их, государыня. А перед зеркалом истины, перед великой женщиной-императрицей, перед истинной матерью своих людей - и того менее. Начну по порядку, для краткости, ваше величество. Могучий, по праву возвеличенный и прославленный государь был ваш Петр! Как бы первый могучий дровосек в лесных дебрях российской народной тьмы, суеверия и застоя. За ним явилась после многих испытаний и лет - первая из жен, Екатерина Вторая... Позвольте, государыня! Разрешите уж мне говорить, как я думаю сейчас и полагаю необходимым высказать.
   Екатерина, которая хотела остановить хвалы Лагарпа, с уступчивой улыбкой пожала плечами и внимательно слушала.
   - Екатерина Вторая, первая после таких жен, как Семирамида и Зенобия Пальмирская! И вот одно из загадочных, труднейших и страшных дел сего великого дровосека у нас перед очами. Срублена самая близкая к сердцу ветвь за то, что росла не прямо, не в ту сторону, куда желалось дровосеку! Не будем разбираться подробно. Прямо скажу: разум на его стороне... Но правда, высшая правда - на стороне отрубленной ветви, рано отрубленной, насильственно отторженной от могучего ствола... И заметьте, ваше величество, как обнажилось само могучее дерево, вековой ствол его с одной стороны! Много страдал он, незащищенный, от непогоды, много вынес испытаний и бурь... Черви точили его, свои и чужие... Пока не привили со стороны свежую, даром Духа Божьего отмеченную ветку... И она лишь, быстро укрепясь, распустившись, больше чем полвека спустя дала новую мощь и жизнь старому дереву, скрыла его нетленными листами победных славных венков чуть ли не больше, чем сделал то первый великий дровосек. Не подымайте рук и взоров, ваше величество. Нас двое, нет свидетелей моей лести, которая только слабое выражение того, что сделала на самом деле с Россией ее великая государыня, рожденная от чужой крови, в чужой стране. И не императрицу я чту, а мудрую правительницу, которая была бы в моей свободной Швейцарии такой же повелительницей по избранию вольного народа, чтимой и обожаемой за ее гений, как здесь царит она по праву "милости Божьей" и самодержавной власти!
   - Что станешь с вами делать? Надо терпеть, - кротко отозвалась глубоко польщенная женщина. - Но что же дальше?
   - Теперь - остается краткий вывод: очевидно, судьбы истории, как и Божии, неисповедимы. И законы высшей правды, исторической и мировой, не всегда согласны с решениями разума человеческого, как бы неоспоримы ни казались доводы последнего порою. Я невольно верю в предопределение мировое, согласно которому и творится многое вокруг, непонятное для гордого человеческого разума... Особенно боюсь я таких решительных шагов со стороны одиночных лиц, по воле случая одаренных великой властью на земле. Единая властительная воля спасительна для многих порой, но чаще она источник смуты и зла!.. Народы, как и отдельный человек, постепенно лишь, путем бесконечного ряда уроков, испытаний приходят к поре своей зрелости, когда могут наилучше пользоваться благами собственного бытия. И чем правильнее идет ход развития народного, чем меньше потрясений - тем лучше!
   - Значит, постепенность и осторожность? Прекрасно. Не согласиться трудно с таким мудрым государственным правилом. Я поняла ваш ответ. Петр по своему разуму и чистой совести поступил хорошо. Но нарушил законы сердца и человечности, а за это ему отомстила природа пресечением корня мужского, необходимого в царстве? Так! Но поставим иной, более близкий вопрос. Уж пойдем до конца по тропинкам истории. Положим, два сына было бы у Петра, старейший, наследник по закону, и младший. Первый явно оказал бы себя негодным для царства, являл бы грядущего Нерона Октавия либо Тиверия, губителя державного палача... А младший так же неоспоримо носил бы на челе знак благости Божией и сияние короны, присужденной судьбой. Что оставалось бы делать отцу? Ужели и тут разум и высшая правда тоже не сойдутся, если...
   - Старшего лишить прав, отдать их младшему? - смело перебил Лагарп, сразу понявший намек, но решивший не поддаваться до конца. - Нет, государыня. По чистой совести дать на это ответа не могу. И не спрашивайте, ваше величество. Рок единый и сама жизнь могут здесь дать ответ.
   - Что это значит? Вы решили нынче озадачивать меня, Лагарп.
   - Жалею, государыня, но против воли случается это. Мы теперь, правда, знаем, чем был Нерон. Каков был Тиверий... И Нерона не стало в свое время... Тиверий от страха и злобы страдал не менее, чем жертвы его от мук... И тот же Тиверий в юности был таким веселым, разгульным даже, щедрым принцем, чарующим всех. Никто не думал о недопущении его к власти... Язычника, благочестивого Марка Аврелия, чтит христианская церковь. Между тем мы видим христианина-императора, философа-кесаря, лучшего, чистейшего из людей, Юлиана, искреннего искателя истины, желающего добра всему человечеству! Но на этом пути он успел поднять целый ураган, опустошивший половину его огромной империи. А сам погиб ненавидимый, презираемый, с именем Отступника... Не служит ли это ясным доказательством, ваше величество, как порою единичная воля лучших из людей, если она не идет по начертаниям какой-то высшей воли, вредит лишь окружающим, губит и себя! Вот почему как историк повторяю, ваше величество, я стоял и стою за постепенный, медленный ход событий, конечно, если только нет для него помех со стороны враждебных сил, если в дело не бывают вынуждены вмешаться широкие круги общества, весь народ, который созрел настолько сам, что может сказать: "Старому конец! Место новой правде, новой власти, новым законам в обновленной стране!.."
   - Как сейчас это в вашей любимой Франции, господин Лагарп, не так ли?
   - Если все там творится "волею народа" сознательного, свободного, а не происками отдельных лиц, мелких тиранов, не происками партий?.. Если это так - скажу прямо: "Да, государыня, как ныне во Франции!" Но я полагаю, ваше величество знает, что Париж не вся Франция, а партии, правящие страной из этой столицы, даже не весь Париж, хотя они и диктуют законы!
   - Умно, хорошо сказано, господин Лагарп. Я принуждена извиниться за свой... скажем, неудачливый вопрос. Все же еще имею сомнения. Коснусь теперь самого дорогого, близкого мне: моего внука Александра. Конечно, судьба послала ему редкую удачу в лице его наставника, моего блестящего лектора истории и собеседника в данную минуту. Позвольте, настал мой черед быть откровенной, хотя бы и в глаза, господин философ. Терпите, как терпела от вас. Я тож

Другие авторы
  • Романов Пантелеймон Сергеевич
  • Русанов Николай Сергеевич
  • Норов Александр Сергеевич
  • Дьяконова Елизавета Александровна
  • Тимашева Екатерина Александровна
  • Эмин Николай Федорович
  • Вересаев Викентий Викентьевич
  • Франко Иван Яковлевич
  • Миллер Федор Богданович
  • Стивенсон Роберт Льюис
  • Другие произведения
  • Полевой Николай Алексеевич - Борис Годунов. Сочинение Александра Пушкина
  • Платонов Сергей Федорович - Полный курс лекций по русской истории. Часть 3
  • Шаликов Петр Иванович - Нечто о П. И. Макарове
  • Бальмонт Константин Дмитриевич - Завет воли
  • Лухманова Надежда Александровна - Флирт
  • Апухтин Алексей Николаевич - М. Отрадин. А. Н. Апухтин
  • Марриет Фредерик - Валерия
  • Батюшков Константин Николаевич - Разные замечания
  • Маяковский Владимир Владимирович - Алфавитный указатель стихотворений первого тома полного собрания сочинений
  • Тучкова-Огарева Наталья Алексеевна - Воспоминания
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 255 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа