Жданов Лев Григорьевич - Крушение богов

олкуешь? Ну, так помни, я велю языки резать всем, кто станет еще говорить об этой ереси. Помни! Ступай! Нет, стой. Покажи твою тиару. Хороша... какая работа! Старинная вещь. Слушай! Поменяемся. Есть у меня митра золотая... очень хорошая... Поменяемся!

   - Изволь!.. изволь, высокочтимый владыка, - подавляя невольную гримасу досады, поспешно согласился Хилон. - И митры твоей не надо. Так прими от меня!

   Он уже снял тиару, протянул ее Феофилу.

   - Нет, как же тебе уйти безо всего? Я сейчас... пришлю! - любуясь драгоценным убором, торопливо проговорил патриарх и, не сводя глаз с добычи, взвешивая на руке жемчужные кисти, пошел к дверям.

   - Но, может быть, высокочтимый еще подумает... насчет новой синагоги нашей?.. И согласится.

   - Конечно, конечно... Не стоит мешать доброму делу... Храм Божий - святое место. Пусть люди молятся. Стройте себе вашу скинию, где вам там надо. Стройте! А в получении денег сейчас казначей выдаст тебе запись. Я знаю, для отчета ты должен иметь. Деньги пусть несут за мною! - приказал Феофил диакону, который стоял в отдалении наготове... И сам быстро скрылся за складками тяжелой дверной завесы.

  

   - Серебро - тут 500 солидов - сдашь раздавателю милостыни. Это мы перед пасхой делить будем между бедными Александрии. Сто солидов пойдут на выкуп должников, кто задержан за небольшие суммы. И с этими людьми я побеседую сам потом. А золото? Пересчитай! Здесь - иудей объявил - на 2500 солидов. И запиши! И пойдем вместе, сложим все в моей казне! - отрывисто бросал приказания Феофил монаху-казначею патриархата, который, склонившись почтительно, стоял перед ним, сложив руки на груди.

   Молча отдал поклон казначей, зная, что не любит лишних слов владыка. По указанию патриарха он сложил всю груду золота на большой стол у окна спальни, где принял его Феофил, и принялся считать.

   Звон золота наполнял приятными трелями покой; вдруг он заглушён был шумом, криками погонщиков, ревом верблюдов во внутреннем дворе, куда выходили окна спальни.

   - Что там еще? Или... египетская лиса не обманула? Прислал лысый жрец, что обещал? Погляди! - приподымаясь в кресле, приказал казначею патриарх.

   - Верблюды с вьюками во дворе, блаженнейший владыко. Раз... два... двенадцать верблюдов и мул вьючный один. И на коне один... бритый жрец, из Сираписовых.

   - Зови... веди его сюда скорее! Нет... стой! Считай. Я сам выйду. Присмотрю, как бы не порвали вьюки при разгрузке. Я знаю этих мерзавцев, людей моих. Они сразу пронюхают, что это за груз! Где ключи?.. Ага, вот! Считай... Или нет. Иди за мной! Будешь в подвале, на месте принимать тюки. А я послежу сам наверху. Так целее все будет!

   И, звеня тяжелыми ключами, быстро вышел он из покоя. Казначей поспешил за ним.

  

   Подвалы, еще надежнее, чем в Константинополе, устроил для своих огромных богатств патриарх в Александрии.

   Когда последний тюк исчез в темноте подвальных дверей, Феофил принял из рук посланца-жреца флакон в золотом футляре, обернутый сверху шелком.

   - Вот и наставление, как принимать эликсир, блаженнейший владыка, - подавая с поклоном сверток папируса, доложил жрец.

   - Хорошо. Передай мою благодарность высокочтимому верховному служителю О-Сириса-Аписа. Передай, пусть он не тревожится. Я так же постараюсь сдержать свое обещание, как он исполнил свое. Конечно, будут плохие слухи. Но верить им не должно. Колесо, скажи, покатилось с горы раньше, чем мы с ним беседовали. И сразу остановить лавины нельзя. Но все будет сделано, что только в моих силах, чтобы довести доброе дело до хорошего конца. Вот крест на груди моей порукой! Так и передай. Пусть не верит, если ему придут и скажут что-нибудь дурное. Напрасно он сзывает отовсюду своих верующих. Придут из пустыни и наши анахореты на пасху сюда. Невольно может вспыхнуть костер из малой искры. Я особенно предлагаю ему подумать об этом. Тогда уж никакие силы не помогут ни ему, ни мне! Так и передай! Запомнишь ли?

   - Так же точно и свято, как заветы великого Сираписа, блаженнейший отец!

   - Хорошо. Иди! Постой! Вот и тебе на память от меня!

   Сняв с руки один из драгоценных перстней, которыми был унизан почти каждый его палец, Феофил протянул кольцо жрецу. Тот принял, с почтительным поклоном целуя руку щедрому дарителю, и готов был уйти.

   - Постой. Еще мгновенье! Я, конечно, нисколько не сомневаюсь в дружбе великого жреца. Но... он мог ошибиться, прислать не то питье. Не откажи, испробуй.

   Флакон уже был развернут, открыт; капля влаги сверкала на нижнем конце хрустальной пробки.

   Без колебания жрец стряхнул каплю себе на язык и всосал ее, благовейно сжимая руки у самого горла. Мгновенное превращение произошло с пожилым кастратом-жрецом.

   Он сразу помолодел лет на двадцать, бледные, обрюзглые щеки порозовели, сжались, как будто мужчина лет тридцати стоял перед Феофилом, а не скопец-дряхлец пятидесятилетний. Звучным мужским голосом он проговорил, отдавая последний поклон:

   - Воля блаженного владыки исполнена, как видишь. Исполни свое слово... свою клятву. Крест - и у нас самый священный знак, символ смерти. Кто нарушает клятву на кресте, тот умрет. Храни тебя великий Сирапис...

   Жрец сел на коня и уехал.

   А патриарх еще постоял в раздумье, но решительно тряхнул головою, шепча:

   - Сказки! Кусок золота... кусок дерева - крест... какая в нем может быть особенная сила? Бесполый болтун думал и меня напугать, заморочить, как любого дурака из черни... Я буду долго жить!.. А вот ты... и твой Фтамэзис? За эти обе жизни я не ставлю и обола против солида!..

   Злобно улыбаясь, он быстро прошел в подвал.

  

   Полдень давно миновал. Зной кругом. Даже бродячие псы, высунув пересохшие языки, растянулись в тени зданий или на берегах нильского канала, где можно лакать пресную воду, гасить палящую жажду.

   Неподвижно сейчас все живое в огромном городе. Кто спит, кто просто валяется, раскинувшись без сил, истекая потом.

   Только в глубоком подвале, где тоже душно, несмотря на то, что глубоко под землею выведены его своды, - здесь Феофил с двумя диаконами и казначеем складывает в сундуки золото, присланное Фтамэзисом, размещает все богатые дары, присланные как выкуп за сохранение храма Сираписа. Быстро осмотрев каждую вещь, коснувшись трясущимися руками более редких и дорогих предметов, патриарх указывает, куда надо это ставить или сложить; проверяет: точно ли записывает казначей на длинном куске папируса все, что называет сам владыка.

   Изнемогают от работы сильные, молодые оба диакона. Красные круги в глазах у казначея. Голод мучит их троих. А Феофил, охваченный дрожью от жадности, с трясущимися коленями, без устали переходит от ларца к ларцу, от сундука к другому, от полки к полке, не чувствуя ни голода, ни жажды.

   Когда ему через дверь доложили, что приехал префект-наместник и желает видеть патриарха, - он кинул только:

   - Пускай ждет!

   И лишь после вечерни вышел наверх из своей пещеры сокровищ. Он шатался так же, как остальные его спутники, от усталости и голода, жмурился от яркого света, ударившего в глаза, в течение долгих часов привыкшие к свету лампад и факелов подвала. Но все пело и ликовало в груди у патриарха. Такого богатства он даже не ожидал получить.

   Перед выходом Феофил приказал казначею:

   - Те вещи... похуже, которые у тебя на особом папирусе... Стоят здесь, у выхода... Их мы с тобою потом уложим, пошлем в Константинополь. Августейшей... августу... ну и там, я скажу тебе!.. Дам список... А остальное - береги, как свою душу. Вели доместику прибавить еще стражу понадежнее в этой части двора. Иди. Постой! Возьми вот эти золотые светильники. И блюдо, две чаши... Амфору... Нет, другую, поменьше! И штук 200 золотых... Так. Неси за мной!

  

   - Не знаю, святейший отец... как выразить тебе мою благодарность?! - говорил восхищенный префект, приняв дары от Феофила. Это - царские сокровища.

   - Это - часть, малая часть того, что тебе еще следует получить, достойный стратиг. Когда мы возьмем Сирапиум...

   - Как, владыко? А разве эти клады... не выкуп... за отсрочку? За милосердие... временное, конечно, к этим несчастным язычникам, погибающим во тьме безверия?..

   - Вот, вот... Хорошо, верно ты сказал, сын мой! Во тьме безверия... гибнут! Ты, я вижу, знаешь уже?.. Конечно, тебе успели донести о посещении Фтамэзиса. Ты догадался, зачем он приходил ко мне?.. И теперь, узнав о присылке из храма Сираписа в мой дом... видя эти вещи, все понял! Не утаю. Была просьба. Дано обещание... Но, если бы даже я нарушил обет, рискуя спасением моей одинокой души... Я и тогда бы не задумался. Не задержался бы ни на миг! Что значит порушенное слово, если можно сотни тысяч душ спасти от огня вечного, обратить в лоно святой церкви?.. Лучше ж мне, одному, клятвопреступнику, понести кару от Бога моего милосердного. Но и этого нет, сын мой!

   - Не понимаю, владыко.

   - Обманут я, не этот жрец идольский, не они, слуги диавола... Вот его речь: "Все золото, несметные сокровища храма отдадим для церкви вашей, но задержите отнятие Сирапеума, разгром веры. Хотя бы на малый срок". На это я согласился, милосердия ради. А жрецы - сломали слова... Хотели обмануть меня.

   - Как? Неужели...

   - Да, да!.. Подземным путем двести жрецов и прислужников снесли ношу на берег канала. И три раза в ночь сделали так же. Нагрузили барку... и к Абидосу, где гробницы ихних Аписов, - повезли груз цены неисчислимой. Но я знаю, куда увезли, где схоронить хотят. И возьму в свое время! Скажи сам, кто первый нарушил обет? На ком проклятие?

   Только плечами пожал и развел руками префект, вздохнув свободнее. Мысль о вероломстве - претила его душе солдата, побывавшего в боях. И сейчас же новая мысль смутила пытливый, но тяжело работающий мозг римлянина.

   - Ты прав, владыко светлейший и блаженнейший. Но... тут еще одна штука... багорчик один, как говорится у моряков! Тысячами сходятся в город язычники изо всех окрестных мест и городов. Особенно - отшельники, чудотворцы-обманщики ихние из того же Города мертвых, из Абуда, как они его зовут. Приступим мы к капищу... Они встанут на защиту. Много крови пролить придется. И труда предстоит немало!

   - Вот как? Или мой отважный стратиг уже стал бояться черни египетской?

   - Владыко!..

   - Не обижайся! Что же? Тебе жаль крови этих паганов... {Paganus - язычник.} слуг диавола? Это же не люди. Их не искупил Спаситель своею пречистою кровью. Чем больше их вырежут твои воины... тем свободнее будет в Александрии сынам церкви христовой. И то жалуются чада мои, что работы мало, хлеб дорог. Жить тесно стало. А тут - и богатых, и бедных жилищ сколько опустеет?.. Огромные запасы зерна в житницах храма. Папирус, стекло, кожа. Все это получит тот, кто победит. А победить должны мы! И работники-христиане вдвое работы получат, когда поменьше станет язычников, искусных мастеров. Или не ясно?

   - Ясно...

   - Еще колеблешься?..

   - Нет. Но... что же я и мои когорты, легионы... что должны мы делать?

   - Своим не мешать! Чужих крушить, крошить, где надо. Простая задача. Сумеешь это, полагаю, сын мой?

   - Само собою. А только... надо ли? Они будут защищать свой дом, свое добро. Как закон?.. Ты лучше знаешь, владыко...

   - Я - закон для тебя и для Александрии. Или не знаешь меня? Пусть даже грех свершишь. Властью, данной мне от Бога - вязать и миловать - отпускаю тебе заранее все грехи твои! - поднявшись, выпрямясь во весь рост, властно внушил патриарх, осеняя крестом префекта, смиренно согнувшего голову, чтобы принять пастырское благословение. Разговор был кончен.

  

  

   Страстная наступила.

   Полдень. Земля накалена, обжигает ногу через толстые подошвы сандалий. Воздух огнем вливается в грудь. От земли пышет жаром; кажется, будто даже гарью несет из глубины раскаленных песков, желтой пеленою одевающих забытые просторы, где некогда стоял величайший город мира, Фивы стовратные. Здесь и там островки зелени, рощи, заросли кактусов, перистые вершины пальм веселят глаз среди разрушения, смерти и безлюдья, какое открывается человеку, попавшему сюда случайно.

   Две с половиною тысячи лет назад возник на берегах Нила священный город Фивы, где возвышались огромные храмы. Входные пилоны, портики, колоннады этих храмов поражали своим величием, стройностью, и Гомер, певец Иллиона, назвал этот город Фивами "Стовратными". Кроме жрецов, женщины-жрицы в храме Аммона, или Амуна, бога солнца, царя богов, свершали таинственные обряды. Явились из Сирии воинственные пастухи-завоеватели, пастыри-цари, и покорили север Египта.

   Но здесь, на юге, царила туземная династия.

   Прошло 500 лет. Фиванские фараоны сплотили народ, изгнали пришельцев, и Фивы получили необычайный блеск и силу как главный город всей страны. Так было около тысячи лет. Около семи веков до христианской эры ассирийцы покорили царство фиванское... потом - ушли. Явились в 330 году до рождества Христа Птоломеи. Центром Египта стала Александрия. Фивы угасали. Два туземных фараона, Гармахис и Аноту, подняли египтян против Птоломеев. Но печально кончилось восстание. Стройные македонские когорты легко разметали неустойчивые, плохо вооруженные отряды туземцев, египетских, нубийских и эфиопских ополчений. В 83 году до христианской эры погибло навсегда царство Фив Стовратных. Жилища - разрушены, храмы - ограблены, опустошены. Только ненарушимая крепость и мощь каменных сооружений помешала победителям сровнять с землею и эти величественные остатки седой старины.

   Женщины и мужчины помоложе - были уведены в плен. Старики и д_р_я_х_л_ы_е люди остались доживать век в старом, тихо дряхлеющем, полном развалин городе. Не напрасно сказал Фтамэзис, что города и царства, как люди, имеют свой жизненный предел.

   Но сама природа докончила разрушение, начатое людьми. В 27 году до Р. Х. - страшное землетрясение поколебало скалы и недра Ливии, выбросило из первозданного русла царственный поток нильских вод... Не устояли перед этим ударом и храмы Стовратных Фив. Рухнули крыши, своды и стены. Как тростник под ветром, шатались колонны, вытерпевшие натиск тысячелетий. Осыпались капители. Трескались столбы, роняя половину своего роста, а то и совсем повергаясь на землю с шумом, с каким, наверное, падали в сказочные времена сторукие Гиганты, воюющие с Небом.

   И совершенно опустелыми долго стояли развалины города. Но вот народилось христианство. В Александрии тесно стало тем особенно ярым поклонникам новой веры, которые хотели видеть в лицо своего "бессмертного, бестелесного бога", есть, сидеть и спать с ним рядом. В пустыню ушли тысячи, десятки тысяч людей. Основав скиты, там "спасали" душу, изнуряя тело.

   Огромным кладбищем стояли развалины Фив. И сюда пришли заживо хоронить себя люди, сбитые с толку нелепыми баснями новых проповедников об отречении от мира. Кроме зверей и птиц, которые раньше селились в развалинах храмов, - теперь и люди стали ютиться между грудою камней. Где части храмов еще уцелели, там с помощью обломков отшельники сооружали новые, христианские церкви. Созданы были целые скиты. Особенно людный и обширный монастырь во имя святого Фивамония, сереющий своими жилищами среди древних гробниц Жимэ, Города мертвых, стал центром Фиваиды, как называют теперь эти места. И много других монастырей и скитов поменьше разбросано вокруг этой главной обители.

   В полдневный зной мертво все кругом. Только один Химэпсий-столпник стоит под отвесными лучами, которые как будто бессильны над этим почернелым от лучей и непогод телом, напоминающим скелет, обтянутый дубленою кожею. Вытянув кверху левую руку, уж больше пяти лет на этом месте стоит человек. Ему еще нет 50 лет, но нельзя определить возраста по лицу, напоминающему облик свежей мумии, только что освобожденной от своих тысячелетних пелен.

   Кроме куска кожи, висящего спереди, на нем нет ничего; только на веревке из верблюжьего волоса, заменяющей пояс, прикреплена грубая глиняная кружка. Ею, раз в день наклоняясь к сосуду, стоящему рядом, черпает и пьет воду Химэпсий; пьет медленно, долго, маленькими глотками, чтобы запастись на целый день воспоминанием о чудной влаге, освежающей иссохшее небо, десны, язык, уже побурелый и отверделый с годами. В эту же кружку кладут ему братья зерна маиса, немного пшена... И больше половины он рассыпает птицам, сам по зернышку, время от времени пропуская в пересохшее горло, которое ясно обрисовано под натянутой, истончалой кожей на шее.

   И этот полутруп выносит в своем безумном напряжении, год за годом, полуденный зной, ночной холод и опасную росу Африки... и живет, призывая смерть, которая, по его мнению, даст ему жизнь вечную, блаженную в надземных чертогах его воображаемого бога. И никто не придет сказать безумцу, что очень жесток его бог, если позволяет хотя бы единой из тварей своих терпеть такие муки!

   Нет! Никто не смущает спокойствия изувера... и стоит он... пока мертвым не упадет на почву, загрязненную его иссохшими извержениями.

   Но вот солнце стало склоняться к далеким очертаниям Ливийских гор. Жар свалил. Со всех сторон тянутся к реке иноки с амфорами и всякими сосудами. Набрав воды, молчальники немедленно удаляются к себе в кельи, похожие больше на пещеры, вырытые в горе. Самое большее, что они постоят, послушают, о чем толкуют братья, не давшие обета вечного молчания. А эти братья хорошо пользуются своим языком.

   Перебрав по косточкам все грехи, какие, лучше любого сыщика, подмечают друг у друга отшельники, они начинают бесконечные споры о вере. И не о том, как лучше надо жить всякому разумному, доброму человеку, а о том, какие догматы более правильны и скорее ведут к спасению в жизни вечной...

   Постепенно разгораются страсти, сдерживаемые годами, обостренные долгим, томительным воздержанием. Женщины и близко не смеют подходить к скитам. А однополая любовь считается страшнейшим грехом, за который грозит побитие камнями... И с великой осторожностью, редко позволяют себе преступить запрет более юные, еще не истощившие плоть анахореты. Зато зависть, злоба, обостренное чувство гордыни, спеси монашеской подогревает кровь сильнее вина и любви.

   Быстро закипают словесные битвы. Спорят о том, какое естество у Христа? Чисто божественное или наполовину человеческое?.. Или человеческое, но духом Божиим преисполненное?.. О том, вечно ли пребывает дух Божий в виде голубином, как писано, что он летал над водами до творения мира? И таким же явился при крещении Иисуса? Или он - слит с отцом и только по мере надобности принимает свой птичий вид?.. О том, понесла ли дева Мария от Господа и от духа его естественным путем, как и родила своего божественного сына? Или зачатие свершилось иначе, чрез преполнение всего ее существа семенем Божиим; а только выносила она плод во чреве своем? И осталась ли она девою после рождения сына, как была до этого?

   Много еще таких же важных, спасительных для души христианина вопросов обсуждают иноки. Иногда говорят о своих искушениях, о появлении бесов-соблазнителей в виде не только отроков и девушек, но и птиц, зверей, с принадлежностями женскими. Особенно часто больное воображение рисует этим аскетам, насилующим свое тело, - что бес является в виде свиньи и насильно овладевает ими. А потом с ликующим смехом - исчезает.

   Изможденные такими видениями, а часто и сами изнуряющие себя самоосквернением, иноки обо всем, что их интересует, говорят с одинаковым жаром. Часто эти богословские и житейские споры оканчиваются жестокими побоищами. А после - старцы, игемоны накладывают тяжелые эпитимьи на согрешивших братий.

   Как раз на такую схватку засмотрелся здоровый, упитанный клирик, верхом на муле, отправленный патриархом с посланием в Фиваиду.

   Боец по натуре, посланец, апостол патриарха остановил мула, любуясь картиной, и только одобрительно покрякивал порою.

   - Ха... здорово! А этот... как ловко... в глаз! Хо... хо! Кувшином по голове. Вот это так удар! И кувшин разбил, и дядя с ног долой. Даже кровь. Это бы уже не надо!

   И, приняв решение, апостол слез с мула, привязал его к кусту, оттащил упавшего к воде и стал обмывать кровь, приводить в чувство сраженного бойца.

   Появление чужого поразило иноков. Они забыли вражду, сгрудились вокруг, засыпали вопросами апостола из Александрии.

   - Кто? Откуда? Куда? Зачем?..

   - К вашему авве. А там и по другим скитам и обителям. Где найду авву?

   - Да вот идет. Сказали ему, видно, что у нас тут несогласие малое вышло. Бежит.

   Правда, юркий, еще не старый, жиловатый нубиец-настоятель почти бегом появился на берегу.

   - Опять драка? Всех смирять стану... своею рукою! Идолы каменные, не иноки благочестивые. Кого убили? Из-за чего бой? Это кто еще здесь с вами?

   Вопросы сыпались как град, глаза бегали во все стороны, пронизывая каждого насквозь.

   - Никого, авва, не убили. И боя не было. Так, поспорили немного о божественном. Толковали от Писания. А брат Лампсакий споткнулся, о камешек головою стукнулся. Ничего боле!.. А чужой инок, от патриарха присланный, тебя спрашивал. Писанийце есть, говорит.

   Теперь настала очередь аввы смутиться.

   - От блаженнейшего отца патриарха всея южныя церкви? Чем такую милость заслужил? Или - за что в немилость попал? Не знаю, что гласит послание святейшего отца.

   - А вот чти, честной отец!

   И апостол Феофила подал послание, завернутое в кусок полотна.

   Довольно медленно прочел короткое послание авва, не особенно грамотный по-латыни, как тогда писали официальные бумаги не только в Римской Западной, но и в Восточной Ромэйской империи и во всех провинциях, подвластных императорам Востока и Запада.

   Подумав, прочел еще раз и сказал долговязому парню, стоявшему с двухведерной амфорой на плече.

   - Беги скорее, сзывай всех. Живо!

   Парень побежал. Вода плескалась, обдавала его на ходу, и это освежало бегущего.

   Через короткое время гулко пронесся среди развалин раскатистый звон тяжелой, большой бронзовой доски, в которую парень ударял особым билом. Это служило призывным знаком вместо колокола позднейших дней.

   Далеко разлетались звуки, эхом повторяемые в развалинах, перебрасываемые через широкую гладь мутных нильских вод, лениво и мощно струящихся среди низких зеленеющих берегов.

   Часа через два несколько тысяч людей уже собралось у жилища игемона Кифы.

   Выйдя на крыльцо своего домика, он громко начал читать послание Феофила:

   - "Брату во Христе, игемону Фивамонской обители, аббуна Кифе и всем иным настоятелем Фиваидской пустыни. Во имя отца, и сына, и духа святого, привет. Немедля всем послушникам, простым и рясофорным инокам, не минуя пустынствующих, кроме замурованных, - идти в Александрию, дабы в первый день пасхи Христовой быть на соборе, созываемом для решения неотложных вопросов по устроению церкви и жития иноческого.

   Феофил, смиренный патриарх Александрии".

   Как только послание было оглашено, гонец взял свиток, сел на своего мула и поехал оповещать другие, более дальние обители. Но долго еще неслись ему вслед возбужденные голоса тысячной толпы потных, полуодетых, покрытых грязью и болячками отшельников, обсуждавших такое неожиданное и повелительное приглашение в шумную, далекую Александрию.

  

   Почти в то же самое время, сжимая длинными ногами бока сытого небольшого ослика, почти задевая пятками за выбоины пути, Хесп, прислужник Фтамэзиса, достиг развалин обширного древнейшего храма Осириса в древнем Абуде-Абидосе. Город этот, Некрополис, или Град мертвых, стоял очень недалеко от Фив и служил усыпальницей для знатнейших египтян и для тех членов царского дома, которые не могли быть помещены в пирамидах. Здесь же стоял ряд великолепных саркофагов, больше 60, образуя длинную улицу. В саркофагах покоились бальзамированные туши быков-Аписов, которые умирали до истечения 25 лет своей жизни. Если Апис жил дольше 25 лет, его убивали с великими почестями и обрядами, так как свыше этого срока дух Осириса не оставался в старом быке, а переходил в новорожденного теленка. Тушу быка, убитого за истечением предельного срока, не бальзамировали, как тех, вовремя павших скотов, которые покоились в саркофагах.

   Выпустив кровь, мертвого Аписа погружали в священный источник, вода которого была насыщена известью. Туша покрывалась толстою корою, принимая вид изваянной из мела, и так хранилась в особом помещении, в Пантеоне мертвых "божественных" быков.

   Как и Фивы, после разгрома и землетрясения, - Абидос теперь стоял необозримым, мертвым городом, полным призрачных теней прошлого и грандиозных развалин. Подобно Фивам, в этих развалинах копошились, стремясь к загробному блаженству, изуверы и больные духом люди, только не христиане, а язычники, исповедующие не единого, непонятного бога семитов, а бесконечный ряд богов, таких же разнообразных, то устрашающих, то прекрасных на вид, как многогранна и прекрасна сама великая творческая Природа. И все грани, все силы Природы в отдельности олицетворяли собою эти веселые или гибельные боги... Нут - Небо. Кэба - Земля... Осирис - Солнце родящее, дарующее жизнь... Сет, его брат, - зной солнечный, убивающий, все иссушающий... Бает, богиня сладострастия с головою кошки. Изида, сестра и жена Осириса, любовь возвышенная... Ра, бог света, мирового разума и мысли... И много еще богов. Всем им тут раньше стояли храмы, курились алтари, приносились жертвы... И теперь - камни и песок кругом... Но сюда стеклись тысячи аскетов-самоистязателей гораздо раньше, чем христиане последовали примеру язычников. И сотни тысяч паломников в течение года являлись сюда, одаряли иноков языческой пустыни, приносили жертвы, творили молитвы и уходили, облегченные, домой. Людям хотелось обмана, и фанатичные пустынножители, не потерявшие сметки, свойственной торговым народам этой земли, помогали желающим быть обманутыми...

   По дороге иногда язычники заглядывали к аскетам-христианам, а христианские богомольцы с любопытством знакомились, как живут, молятся, истязают себя поклонники идолов, исповедующие ложную, гибельную для души веру.

   И никакой разницы не было между отшельниками этих двух пустынножительств: Абидосом и Фивами... Так, что иногда у простецов являлись сомнения: не могут ли язычники тоже спастись, если они так усердно, порою сильнее, чем христиане, истязают свою плоть для спасения души?

   Но, конечно, иереи быстро успокаивали сомневающихся:

   - Диаволу молятся паганы со всем усердием. И примет он их со всею жаркою любовью в самую геенну огненную! А христиан - ждут прохладные кущи райских садов, яства неиссякающие, девы, не вянущие никогда.

   Прохлада, еда и любовь! Что еще нужно для темной толпы, для рабочего скота, прикованного цепями насилия к знойным пескам Египта? И росли ряды христиан, на радость пастырям церкви Господней.

   Хесп слез с осла у входа в развалины храма Осириса, где за уцелевшими рядами мощных колонн, образующих пилоны храма, еще темнел полузасыпанный обломками огромный саркофаг, украшенный художественными горельефами. В этом саркофаге, как гласили древние иероглифы-надписи, покоился сам великий Осирис, в его земном виде, как он был убит братом Каином, Сэтом. И в щелях развалин, в уцелевших нишах и приделах храмов ютились сотни отшельников, больше египтян и нубийцев из Абиссинии. Было немного греков и иудеев, но очень мало сравнительно с первыми.

   И в других остатках огромных дворцов, в раскрытых мавзолеях и взломанных саркофагах, как ящерицы, ютились еще тысячи людей...

   Разыскав старшего жреца, который был главою этой дикой общины, Хесп передал ему приказ Фтамэзиса: всем до одного явиться немедленно в Александрию для праздника великого! Старый Апис умер и погребен. Теперь найден новый Апис. 40 дней его питали лучшим молоком с примесью таинственных настоев. И при появлении новой луны он будет показан народу, новый бог, и водворен в своем жилище, в Сирапеуме. А всем, пришедшим на торжество, кроме богатых даров, готовится роскошное угощение. Разрешается вино, мясо и всякие лакомые куски в день воцарения нового Аписа.

   Бурные крики радости, дикие завывания, выражая высший восторг этих первобытных людей, - покрыли речь Хеспа. И сотни провожающих оставили его лишь тогда, когда он на своем ослике добрался до следующих развалин, где снова объявил приглашение верховного жреца обитателям мрачных и темных щелей, каменных навесов, которые служат жилищем не одному десятку тысяч людей в печальных остатках отжившего Абидоса, Мертвого города усопших жрецов, царей-фараонов и быков.

  

   Страстная суббота - день печали, покаяния для христиан, населяющих Александрию.

   Днем ликованья и радости явился он в этом году для поклонников Сираписа. Новый божественный Апис был показан народу на заре, после долгих, торжественных обрядов.

   Раскрылся адитон. Сверху лился свет на крепкого, почти двухмесячного бычка, черная шерсть которого отливала стальным блеском: так он был вычищен, умащен и упитан. Треугольное белое пятно на лбу -~ символ жизни, резко выделяясь, как будто сияло собственным светом. Ниже подгрудка четко белела серповидная отметина, символ луны, а на передних ногах, совсем над копытами, белели два кольца, символ вечности. Кроме света, падающего сверху, бычок был еще ярко озарен лучами мощных ламп с рефлекторами, скрытых от толпы за пилонами адитона. И под этими потоками света, на фоне золотых завес, спадающих со сводов, бычок казался каким-то сказочным явлением. Его отметины сразу бросались в глаза. Правда, толпа не знала, что много часов потратил особый жрец, подправляя природные, неясные белые пятна на черной шкуре бычка... Кой-где пришлось вырвать лишние белые волосы или перекрасить их в черный цвет. В других местах - удалены черные кустики волос. И все "божественные" знаки, теперь математически-правильные, находятся на определенных местах.

   Овеянный волнами кадильного дыма, стоит бычок. Помахивает хвостом с белой кисточкой на конце и не удивляется, что все люди вокруг упали перед ним ниц, подымая руки над головою и голося что-то. Не удивляется, что жрецы с женскими лицами убрали его гирляндами душистых цветов, перевитых пахучими травами. Он уж привык за 40 дней своей жизни ко всему этому. Фимиам и цветы пахнут слишком сильно, правда. Он морщится, фыркает, мотая слегка головою... Но запах вкусной травки, вплетенной в гирлянды, привлек его внимание. Изогнувшись, он вырвал кустик и жует его. Клики радости раздались в адитоне, переливаясь, перекатываясь по храму:

   - Ест Апис! Добрая примета. Мирный будет год!

   Сочно жуя кустик травы, бычок почувствовал позыв и тут же, в адитоне, в святая святых храма отдал природе свой ежедневный долг.

   Еще большее ликование прокатилось по храму:

   - Дары свои роняет священный Апис при первом явлении народу! Будет богатый, урожайный год!

   Сотни рук потянулись к адитону. Прислужники золотою лопатою собрали дар Аписа, и верующие, окунув пальцы в теплую массу, благоговейно выводили знак креста у себя на лбу, чтобы уберечься от смерти и хвори в этом году. Ведь крест - символ загробной жизни в Египте уже из давних времен...

   Идет пышное служение. Десятки жрецов произносят молитвы. Кружатся сирийские танцовщицы, посвященные храму. Звучит стройная песнь, уносится через купол высоко к небесам молитва О-Сирису-Апису:

  

   О-Сирис! Зрящий бог, все видящий, мир созидающий, всех согревающий!

   О-Сирис-Апис! Бык наш небесный. Отец,

            Мать нашу, Землю оплодотворяющий!

         Даруй нам радости, мир и покой!

         Даруй нам хлеб наш насущный!

   Счастье пошли твоим верным рабам!..

                             Алли-элуй!..

  

   - Алли-элуй! - подхватили все, кто был в храме.

   Большой фаллос, знак чадородия, лежит в адитоне на особом алтаре. Светильники разноцветные кругом...

   Вьется дым ладана. Из серебра художественно отлит фаллос. А рядом, на алтаре лежит небольшое изображение фаллоса из золота. Этот талисман на золотом шнуре вешают Апису на шею. Колокольчик устроен в широкой части талисмана и так гармонично позванивает он при каждом движении головы бога-бычка, что Апис старается чаще трясти головою, вызывая приятный звон.

   Снова зазвучали могучие, сладкие голоса хора, нежа слух, трепетом наполняя сердца. Несется новая строфа того же, хвалебного гимна:

  

   О-Сирис-Апис! пылающий бык наш небесный,

     озирающий землю-корову, ей семя дающий,

     чтобы плоды нам рождала она,

       тобою покрытая вечно!

       Солнцу мы славу поем,

         тебя почитаем! Гель-аллия!

  

   - Гель-аллия! - тысячегласным, громовым эхом отдается в стенах храма.

   Звучат мольбы. Льется в широкие каменные желоба дымящаяся кровь быков, приносимых в жертву своему же, более счастливому собрату... И не умолкают ликования народа.

   Ночью, во время таинственных игр Аписа в садах Сирапеума - это жертвенное мясо, вино и вкусный, теплый хлеб будут раздаваться всем верным.

   Явился в пышном одеянии Фтамэзис, поддерживаемый двумя иерофантами. Он звучным голосом прочел краткую молитву Сирапису. Толпа смолкла.

   - Слушайте, верные дети наших бессмертных богов. Радость великая у нас сегодня. Всемогущий бог найден и будет хранить свой Египет от бед. Но и мы сами должны оберегать себя и нашу землю. А чужие, пришлые люди, что ни год, все больше теснят нас. Как это было во дни жестоких поработителей - Гиксов. Будьте готовы. Не один десяток тысяч христианских иноков переполняет свои капища, улицы и площади Александрии. Мне боги открыли, что злое дело задумали христиане со своим главным жрецом, Феофилом. Боголюбец - означает это имя. Но мы хорошо знаем, что сребролюбец, блудолюбец он, а не жрец какого ни на есть бога. Только у злых духов могут быть такие иерофанты. Будьте же осторожны. Не затевайте ссор с изуверами-анахоретами Фиваиды... если бы даже вас вызывали! Не спорьте о вере с темными, слепыми, жалкими людьми, которых пресвитеры дурачат, отуманивая их сознание. Но будьте на все готовы. При малейшей тревоге зазвучат трубы храма. Загудят большие барабаны, которые гремят лишь во дни великих, тайных праздников, в ночи Сираписа и Баст-Афродиты. Я велю ударить в бронзовые доски, висящие на медных цепях под куполом храма. Тогда все спешите сюда, на защиту святыни. Оружие получите здесь. Навалим камней к воротам в стенах, окружающих святыню. Не дадим ее на поругание.

   - Не дадим! - пронеслось по храму. Из тысячи грудей вылетел один мощный клик.

   - И нельзя дать. Помните великое пророчество. Падет храм - падет Александрия. Песком занесет ваши очаги, как песком заносит столпы храмов в Фивах, в Абуде, в Танисе. Погибнете вы и дети ваши. Разверзнется земля, поглотит жилища и дворцы. Хлынет море, зальет поля и пашни, унесет скот и хлеб в море. С неба упадет огонь, пожрет то, что останется еще на земле. И голая пустыня расстелется вместо богатого города, красы мира... где мириады людей находят хлеб и счастье! Так не дадим же упасть О-Сирису-Апису... и повлечь за собою все и всех в пропасть забвения!

   - Не дадим! Веди... веди нас! Говори, что делать, великий жрец, - опять прокатился гром голосов.

   - Пока выжидать и быть наготове. Я уж сказал. И если будете покорны и готовы на борьбу - вы победите. И сказал мне бог: "Уйдут враги из земли Амона и Сираписа... Сорвется крест, поднятый на Голгофе... и в мире будет Египет проводить дни и годы!" Я сказал. Да будет!

   - Да будет! - подхватили голоса жрецов, певцов храма.

   - Да будет! - загремело в стенах храма, вырываясь на простор из этих могучих, обширных каменных стен.

   Фтамэзис кончил. Оживление его угасло. Но он не принял снова укрепляющей воды... Не надо часто потрясать старое тело.

   В полудреме сидит он, слушает, как очередные гимны поет сладкий хор жрецов-кастратов, славя плодородие Сираписа, мощный фаллос его.

   И женщины приносят девочек-малюток, подают их жрецам, а те дают детям коснуться священного символа, висящего, звенящего на шее у Аписа. Радостно получают матери девочек обратно, слизывают с лица все дурное языком. Довольны матери: счастливы в замужестве и чадородны будут их дочери. А дети необходимы в рабочей семье. Это - бесплатные пособники в тяжелом повседневном труде и заботе...

   Ликий и еще второй молодой жрец увели под руки Фтамэзиса. А служба еще долго тянулась в верхнем, светлом отделении Сирапеума...

  

   - Слушай, Ликий, что я скажу тебе, - устало говорит, почти шепотом Фтамаэзис юному любимцу своему. - Пощады нам ждать от предателя Феофила нельзя. Он сумел даже здесь, в нашей святыне окружить нас своими соглядатаями. Да, да, не возмущайся, бедный мальчик! Я это верно знаю. Он сам сказал.

   - Сам... сказал... тебе?.. Так... так, надо сейчас же уничтожить... запытать... по жилам растянуть предателя, отец!

   - Надо раньше узнать его. Ты постарайся... Притворись, что ты хочешь для патриарха подкупить тех из наших, кто тебе покажется послабее духом. Словом, ты умен и предан. Постарайся... А уж казни и пытки? Я их придумал давно. Две ночи не спал - и думал!

   Холодом потянуло по спине у Ликия от звука голоса Фтамэзиса. Но он сумел овладеть собою и почтительно сказал, с дрожью в голосе, со слезами на ресницах:

   - Чем заплачу за доверие, за все милости отца моего?

   - Люби и будь предан, как до сих пор. Старая душа устает от людской злобы и предательства. Чтобы не тянуло в небытие, надо кому-нибудь верить... кого-нибудь любить. Слушай дальше. Завалы, камень, бревна у ворот - готовы уже. Но стены невысоки. Враг легко ворвется. Только самый храм - наша лучшая защита. Стены крепки. Двери надежны. Огнем, кипятком, стрелами и каменьями встретим врагов. Их будет больше. Оружие у них лучше... но... им, думаю, нет охоты умирать. Им - хорошо живется. А наши бедняки - египтяне, нубийцы... наши аскеты? Они в огонь пойдут, как на пир! В этом наша сила. Врагам - труднее взять, чем нам защитить. Только измена может им помочь... Но мы примем меры! Ты мне поможешь, Ликий.

   - До смерти готов служить отцу, аббуне моему...

   - Знаю, верю. Слушай! Если уж все погибнет... Надо умереть так, чтобы содрогнулся даже враг. Его надо ужалить смертельно, в минуту собственной гибели. В адитоне - главные сокровища. Феофил это знает. Туда он направит главный удар. А там, за стеной, у которой стоит Сирапис, огромный запас греческого огня... особой силы. Вход туда - незаметен, камень надо сдвинуть в стене. Я покажу тебе. И, когда я скажу, - ты пойдешь... и зажжешь! Погибнет храм, вся лучшая часть его... Погибнем мы... и враги погибнут с нами! Готов ли ты на это, сын мой?

   - Сто... тысячу раз готов, святой отец... Такое счастье - погибнуть за веру...

   - Да, большая радость... если нельзя победить. Хоть погибнуть без стыда! Но... о чем ты задумался?

   - Так, ни о чем, аббуна. Жаль все же сокровищ. Их еще много осталось. Неужели нельзя было вывезть всего?

   - Нет, Ликий. Я не уверен, что злодею не донесли, куда мы отправили те вьюки. И оголить адитон нельзя. И кому оставлять все это? Если падет Сирапеум... ни одного храма нашего не останется в империи Вселенской. Пусть же все гибнет с нами.

   - Пусть гибнет. Ты прав, аббуна! Но вот еще у меня вопрос. Отчего они так уверены в своем успехе? И почему у них так много удачи всегда и везде? Неужели крест распятого, который Константин видел в небе? И эта надпись: "Сим победишь!" - "Touto nike", - это чудо им помогло тогда и теперь помогает?

   - Вздор, сын мой... Не бывает никаких чудес! Ты должен это сам знать! Христианство - религия нищих и рабов. В войске язычника Константина было много христиан. Много их было и во вражеском войске. И хитрый эллин с его жрецами пустил эту сказку. Он объявил, что победа несет за собою торжество креста! И во вражеском стане тоже была рассеяна эта весть. И беззаветно сражались легионы Константина, состоявшие почти сплошь из христиан. Слабо защищались христиане в войске противника августа. Целыми отрядами переходили они на сторону Константина. Крест - победил? Нет, хитрость кесаря! Но он сдержал слово. Иисус из Назарета заменил весь Олимп древних богов в империи Вселенской. А здесь пока - еще не так много христиан. Столько же, сколько наших. Иудеи - осторожный народ, мешаться не станут. Вот почему я надеюсь еще на победу... или хотя бы на такой мир, который нам позволит еще пожить не под сапогом лицемера Феофила.

   - Да будет! Что делать мне теперь, аббуна?