Жданов Лев Григорьевич - Крушение богов

  На зов Кирилла явился Донат, домоправитель.

   - Освободи сейчас же Пэмантия! - приказал патриарх. - Пусть он только подождет немного свою жену.

   Донат удалился.

   - Ты отпускаешь нас обоих, господин? Или я не поняла?.. Обоих? Даже без суда?

   - Могу ли я судить тебя... Такое прекрасное создание самого Господа? Эта рука... Может ли она убивать! - взяв осторожно руку женщины, проговорил вкрадчиво Кирилл. - А... если бы даже и убила?.. Я? Я бы охотно и смерть принял от такой руки... от тебя, женщина!

   Вырвав руку, с омерзением отступила от него Гипатия.

   - Ты - безумец, иерей!

   - Безумец? Нет... Я знаю, чего хочу. Перед тобою я сниму личину. Коротко и ясно. За твою любовь - свобода и власть тебе... и Пэмантию! Мои желания исполняются в Константинополе, как воля Бога. Я напишу, - и всех христиан вызовут, выселят из Александрии. Олимпу - почет. Твой муж будет владыкой Египта и Нубии. А я, облеченный властью от Пульхерии, останусь здесь один с тобою. Мы будем как боги в этом краю. Муж твой? Он должен согласиться. А если нет? Мы его обманем, как ты его обманула с... с Гиераксом. Тебя же я не обману. Клянусь гробом Иисуса! Спасением души моей клянуся. Что же ты молчишь?..

   - Не верю ушам своим. Так вот твой допрос, грозный защитник веры?

   - Допрос?.. Ни на миг я не верил сказке об убийстве. Петр скорее мог сам его прикончить.

   - Тогда?.. Как же мне отвечать?.. Имени нет твоим речам... твоей... подлости!

   - Лжешь. Это - любовь... настоящая страсть, а не подлость! Твое тело слепит меня... твой гордый дух... он меня подавляет и чарует. Да, до этих пор я знал только разврат и сластолюбье. А тебя - я люблю! И добром или силою, - ты будешь моею.

   Вырвав руку, которую, как в тисках, зажал ей Кирилл, Гипатия кинулась к раскрытому окну, крикнула толпе, темнеющей перед жилищем патриарха:

   - Граждане! Кто любит своих жен и дочерей, ведите их сюда... скорее!

   Гул возбужденных голосов поднялся за окном.

   - Что? В чем дело? Что там крикнула Гипатия?..

   - Молчи. Молчи! Я пошутил. Я хотел испытать тебя только! - оторвав от окна женщину, пробормотал Кирилл. - Иди домой. Иди скорее!

   Сказал и, тяжело дыша, опустился на кресло.

   Гипатия не успела выйти. Орест, Пэмантий остановили ее почти у самой двери. За дверью она увидела Анния, Германа и Вильма; трое служителей патриарха - темнели позади.

   - Убийца Гиеракса - найден. Вот он... ваш раб! - радостно сообщил Орест Гипатии и прошел к патриарху.

   Пэмантий с опущенной головою, избегая взглянуть на жену, остался с нею у входа.

   - Анний - убийца? Это же неправда, - вырвалось у Гипатии. Но, взглянув на Пэмантия, она умолкла... слова остались там, в груди... в мозгу. И жгли огнем. Но губы были сжаты крепко, до боли. Кровь почти отлила от них.

   - Правосудие может совершиться, отец патриарх, - все так же ликуя, объявил Орест, стоя перед Кириллом. - Я с утра разослал глашатаев и обещал два больших таланта {Talentum magnum - большой талант - крупная денежная единица.} в награду тому, кто укажет убийцу. А рабу сверх этих денег - еще и свобода. Глашатаи пояснили людям, что жизнь Гипатии и Пэмантия в опасности из-за подлой клеветы. И два раба, британец и венд, привели третьего, скифа Анния... который открыто сознался в убийстве... при двадцати свидетелях, в моей Претории.

   - Вот как?! - недоверчиво, злобно протянул патриарх. - Я рад, что истина открылась так неожиданно... и скоро. Так это ты убил моего секретаря и исповедника, Гиеракса? Подойди... говори! - сурово приказал он Аннию.

   - Да, я...

   - А за что же? Что могло быть между вами общего? Он обращал тебя в христианство... и ты, как язычник, убил праведника? Да?

   - Нет... Я уж давно был христианином. И перестал им быть.

   - Вот как?! Ну, ну? За что же?

   - Да, знаешь, господин. Я - еще не стар. И он довольно молод. Тут подвернулась... девочка. Мать ее таверну держит. Он у меня ее... отбил... и я его за это...

   Раб жестом докончил признание. Кирилл приподнялся на своем месте. Злая улыбка исказила его лицо.

   - Вот как?! Предатель... и развратник был мой исповедник?! Всякое бывает! Значит, ты - убийца? В тюрьму раба. На заре - распять его. А вы, почтенные граждане, Гипатия, Пэмантий... Я очень рад, что могу отпустить вас чистыми от обвиненья в страшном деле. Раб заплатит головой за пролитую кровь. Хотя, кто знает? Может, и не он ее пролил?.. Всякое бывало в жизни.

   - Что ты еще тут сплетаешь, патриарх? - нахмурясь, спросил Орест.

   - Ничего. Ты не дослушал. Я хотел сказать - может быть, он не один убил?

   Без поклона, не дослушав Кирилла, Орест ушел. Гипатия и Пэмантий ждали его в портике, где больше никого не было.

   - Орест... пойми, послушай! - волнуясь, заговорила Гипатия. - Анний не убил. Он взял на себя вину... чтобы спасти меня... и мужа! Он не должен умереть.

   - А кто же сказал, что Анний умрет? Я сразу понял, что заставило раба явиться ко мне с повинной. Нынче до полуночи он уж будет далеко за стенами Александрии. Тюрьмы - в моей власти!

   Гипатия сделала движение поцеловать руку Оресту, и тот едва успел отдернуть ее, сам нагнулся, по-братски в лоб поцеловал женщину.

   Пэмантий стоял как будто не видел, не слышал ничего кругом.

   Мимо них стража провела Анния. Гипатия рванулась, хотела что-то сказать ему. Но Орест силой удержал ее на месте.

   Так завершился тревожный день 14 марта.

   День 15 марта настал - и прошел.

   На заре отплыла в Афины галера, на которой уехал Пэмантий с детьми. Так потребовала Гипатия.

   - А я скоро приеду. Только докончу занятия с учениками. Проверить их надо. И передать всех - почтенному Зенону. Но видеть вас тут, в этом городе, - я не могу. Здесь каждую минуту может случиться что-нибудь позорное... уезжай, Пэмантий. Я требую, слышишь?..

   И он уехал с детьми... Он не смел возражать, противиться.

   Вечер настал. Как обычно, в траурном наряде вышла из дому Гипатия посидеть под кипарисами Некрополя, Города мертвых при Академии, где урны с прахом Феона и Плотина стояли рядом, как рядом проходили свой жизненный путь оба мыслителя-наставника.

   Оттуда к христианскому кладбищу прошла она, стараясь оставаться все время в тени домов и деревьев. Свежий, высокий холм был обозначен пока простым крестом. Долго стояла здесь Гипатия. Беззвучные слезы текли неудержимо одна за другой... беззвучно шептали что-то бледные губы. Месяц уже взошел, и легкие тучки изредка задевали его тонкие рога.

   Словно не понимая, где она, - огляделась женщина и пошла обратно к своему дому.

   Там, у самого портика, темнела кучка людей. Не обращая внимания, Гипатия хотела войти к себе, но ее остановил Петр.

   - Минуту одну, госпожа. Вот приказ владыки патриарха. Твоя семья уехала... а раб, признавший себя убийцею, прошлого ночью бежал. Патриарх просит тебя пожаловать к нему немедля для объяснений.

   - Ночью?.. Я не пойду. Завтра утром.

   - Без тебя - мы не смеем явиться к господину. И если не идешь сама...

   Гипатия не успела крикнуть, позвать рабов. Что-то мягкое забило ей рот. Конец плаща накинув на голову, ее повлекли куда-то.

   - Что случилось?.. Кого ведете? - спрашивали встречные.

   - Больная... припадочная... Ведем к патриарху, чтобы он помолился... отчитал ее.

   Но до Кирилла не довели Гипатию. Человек сто фиваидских братий ждали на одной из попутных площадей...

   - Попалась, волшебница, колдунья! - крикнул голос из толпы. - Куда теперь ее поведем?..

   - К патриарху... на суд! - ответили люди, взявшие женщину у дома.

   - На суд? Чтобы она опять одурила, одурманила всех и ушла, как вчера? Сами расправимся с колдуньей. Сюда ее тащите. Тут - просторнее...

   К темному берегу потащили женщину. Первый - Петр сорвал с нее одежду.

   - Глядите какова. Вот чем туманила она всех людей. Сорвать надо эту плоть. Эту прекрасную одежду, под которой - дьявольская душа.

   И он грубо швырнул нагую женщину на груду пустых раковин, которыми тут усеян берег.

   Брошенная на острые раковины, она сразу оросила их кровью из десятка порезов на спине, на бедрах, на ногах. Боль придала силы Гипатии. Она вскочила, рванулась, побежала. Повязка свалилась у нее со рта, и неистовый вопль прорезал тишину вечера и плеск моря...

   Напряженные, возбужденные, как фавны, как сатиры, бегущие за самкою, - обозленные, как псы, рвущие на клочья затравленного оленя, настигли аскеты бегущую, снова опрокинули на груду раковин, щипали, мяли это прекрасное, нежное тело. Чьи-то острые зубы вонзились в ее грудь.

   Ярость похоти и ярость злобы, эти, слитые в одно, две ярости душили безумцев, лишали их последнего сознания.

   Страшною грудою, живым клубком теснились, рвались к женскому телу ослепленные страстью и злобою, озверелые люди. Каждый спешил нанести удар рукою или раковиной, чтобы увидеть кровь. И тут же старались коснуться до жертвы, трепеща в конвульсиях. Острием раковин, как стругами, отрывали клочки тела.

   Все, как один, одержимые двойною яростью - похоти и злобы, - люди уже не стыдились друг друга, как не стыдятся дикие звери. Пронеслось еще два-три потрясающих вопля... и Гипатия затихла.

  

   Прошла минута или вечность? - никто не мог бы сказать из этой толпы безумцев.

   Но животный страх не угас в их затемненном сознании. Как гиены от охотника, разбежались убийцы, скрылись бесследно, как только вдали прозвучали трубы конного отряда, с которым Орест спешил, чтобы спасти Гипатию.

   Только два исхудалых, молодых аскета, обессиленные яростью и убийством, свалились рядом с мертвой женщиной и крепко спали.

   Кровавой грудою мяса лежало истерзанное тело. Лишь нетронутым осталось посинелое лицо, где мертвые, широко раскрытые глаза тускло светились, полные безумным ужасом, невыразимым страданием.

   А там, на другом конце города, - разъяренные толпы черни и монахов громили дома язычников и евреев... Звучали дикие стоны, лилась потоками кровь... {После жестокого погрома 415 года все, кто уцелел из двухсоттысячной еврейской колонии в Александрии, переселились в Малую Азию и на европейские берега Средиземного моря. - Л. Ж.}