Жданов Лев Григорьевич - Крушение богов

; - Светильника я не держал... сказать не смею! Но рабы... они все знают. И также - христиане, слуги язычницы, - они в один голос это мне шептали.

   - А-а... Это... кстати... Это мне на руку! Идем! Сейчас у них творится эта служба богомерзкая, идольская? Хорошо. Идем!

   Петр едва мог поспеть за патриархом, который зашагал к дверям со всей быстротою мстительной злобы.

  

   В излюбленном уголке академистов, у водоема, замечалось особенное оживление. Человек десять рабов, под наблюдением вольноотпущенника, галла Лоария, осторожно опустив в приготовленную яму основание мраморной статуи, выровняли фигуру и засыпали яму землей со щебнем, хорошо утаптывая землю, слой за слоем.

   Беломраморная богиня, долго лежавшая в земле и получившая чуть желтоватый, словно телесный оттенок, четко выявлялась на зелени, пышно растущей кругом. Это была Афродита Книдская, с ее наивным, простым и в то же время пленительно-женственным лицом.

   - Ну, еще разок. Го-йо! Примни... уколоти щебень! Так... Гей, рыжий бык! Ну-ка, навались справа... чуть-чуть выровняй эту каменную куклу! - распоряжался Лоарий. - Тогда будет совсем хорошо.

   Могучий коренастый бритт, Вильм, навалился, мускулы у него выступили на плече, на груди, как змеи. И статуя, уже глубоко и прочно стоящая в земле, все-таки чуть колыхнулась, выровнялась окончательно.

   - Ладно! Теперь засыпать можно, выровнять и посыпать песком. Вот уж и гости собираются. Скоро придут наши господа. Торопитесь. Вы, впятером, засыпайте яму, подметайте кругом аллею. А остальные идите к столам, помогайте там.

   Часть рабов ушла к полянке, где в тени кипарисов, магнолий и лавров были накрыты столы, поставлены скамьи для возлежанья с грудою мягких подушек и упругих валиков на каждой.

   Кроме британца Вильма, у статуи возились еще четверо: кривоногий, но жилистый венд Герман, гот Экгольм, напоминающий медведя, проворный ибериец Санко и стройный Анний, таящий стальную силу мышц под светлой кожею славянина. Грустную, как рабство, протяжную, как степь, завел Анний песню, пока сильными взмахами лопаты заполнял яму вровень с землею.

   Он пел про могилу вождя в безбрежном просторе родных степей. Про вольный ветер, обжигающий своим дыханьем траву на забытом высоком могильном холме.

   - Опять завыл, как пес голодный. Кому на гибель? - оборвал Анния Лоарий.

   - На гибель жестоким господам и подлым рабам, которые лижут пятки у своих угнетателей, - резко кинул ему Анний. Но петь перестал.

   - Рабам?! А сам ты кто, славянское рабье мясо?

   - Я? Я не был ни рабом, ни господином никогда! Я - воин и боец от самой колыбели. Вырос на коне, в степях необозримых. Как там хорошо, привольно! Помню, на вершине кургана-старца я пел эту песню, когда мы подстерегали врагов, ожидали проходящие караваны. Это была жизнь!

   - Что было, то прошло, - угрюмо отозвался Вильм. - А я? Разве мало рассек я щитов и шлемов тяжелых вместе с черепами врагов?! И пленников брал десятками. А теперь - самому подрезали крылья. Закон войны! Так боги повелели.

   - Закон войны - насилие. Теперь я это понял, когда раздавлен сам. А люди все? Мы созданы свободными... и умереть должны свободными! - ворчал Анний.

   - Да ты откуда это знаешь, сурок степной? - возмутился Лоарий. - Ты говорил с богами, что ли?.. Молчал бы лучше да работал. Вильм глуп, а с ним и я согласен. Брал рабов - твое счастье. Попался - служи, как велит закон. Это вполне справедливо...

   - Ты не ори, Лоарий. И без того гулко в твоей пустой башке, - не унялся задорный славянин. - Или рад, осел, что над лошадьми поставлен надзирать? Справедливость? О чем помянул!.. В Александрии - о справедливости. В империи Ромэйской - о законах божества. Произвол богатства и силы - вот здесь какой закон, какая справедливость!.. Не так было у нас. Мы брали в плен. Иначе враги были бы всегда сильнее нас многолюдством. Но мы не заставляли бойцов и воинов томиться в позорном рабстве. Мы убивали их. И храбрецы с отрадою встречали смерть-освободительницу. С громкою песнью покидали этот мир. Случалось, по нужде, мы продавали пленных другим, не нашим племенам. Но дома - не было у нас рабов. Жены, дети нам помогали, в чем было надо. Мы ценим свободу выше жизни. И оттого так смело бьемся за нее.

   Широкими взмахами лопаты Анний как бы поставил удар на конце своих слов. Прозвучал протяжный, унылый голос венда Германа:

   - Вот... вы - дрались. Вот... а я... и в глаза не видал железных мечей, пока не пришли чужие люди. На берегах родимой Балтики, в шалаше жил я с моею бабою... с детьми. Ловил сетями рыбу. Рыбы много... хорошая рыба у нас. И собирал желтые янтари, которые волны выбрасывали со дна и приносили к самому берегу.

   - Янтари у вас на берегу валяются? Счастливый народец, - с заблестевшими от жадности глазами, перебил Лоарий.

   - Да, янтари. Вот какие кусищи попадаются. За ним приезжают купцы на больших галерах. И меня заманили они на корабль... увезли... и продали в рабство. И вот... я не знаю... как там жена, дети?.. Кто взял ее за себя? Или погибли все с голоду?.. Вот. Дети... Ничего не знаю...

   Смахнув огрубелою рукою слезу, Герман вонзил заступ в землю.

   - Семья?.. Да, правда. Где-то моя семья?.. - затихнув, проговорил Лоарий.

   - Дети! - бросая заступ, сжав кулаки, пробормотал Вильм. - Их трое было у меня.

   Наступившее молчание разбудил скрипучий голос гота:

   - Вот и готово, хвала Одину! Жрать хочу. Хорошо одно. Вволю кормят рабов наши господа. А у других - голодают люди.

   - Я часто голодал с семьею, - плакал голос Германа. - Зимою особенно! Лед на море... Лов плохой. Купцы не приезжают. Нет зерна, овощей. Рыба сухая - противна. Но подойдет жена... дернет за усы... что-то прошепчет... так тихо... ласково! И тоска проходит... и голод затихает... Да... вот!..

   - Хо-хо! - раскатился хохотом Экгольм. - Девок тебе мало в Александрии? Весь город - один огромный лупанарий. Для каждого найдется его товар... для наместника... для патриарха-ханжи... и для раба шелудивого. Бери - не хочу!

   - Молчи, лесной кабан, свиная душа! Вандал толстокожий! Не береди закрытой раны! - злобно прикрикнул на Экгольма Лоарий.

   - А, Ларвы с вами! Пойду пожрать.

   И он пошел к воротам. Все потянулись за ним.

  

   В венках из роз, гвоздик и лилий, в светлых одеждах возлежат гости вокруг шести столов, в тени зелени. Только сама Гипатия, в темной тунике и столе, с венком из зелени оливы на волосах, выделяется среди других. Но темный наряд только подчеркнул всю красоту, все сияние лица и глаз этой женщины, матери двух детей, которая выглядит намного моложе своих 40 лет.

   Стоя у самой статуи, Плотин ясными, но близорукими глазами скользит по дивным очертаниям мраморной богини. Рабы снуют кругом, принося и убирая кубки, амфоры, подавая, одно за другим, большие блюда, полные доверху тем, что лучшего и дорогого нашлось в Александрии и на сотни верст кругом, у рыбаков, охотников и пастухов этой богатой страны.

   Налюбовавшись, Плотин занял свое ложе и обратился к хозяину пира:

   - Дивная, тонкая работа. Печать гения сверкает на этом мраморе. Не знаешь ли, чей это резец, Пэмантий?

   - Больше двух веков хранится мрамор под кровлею нашего старого дома. Несравненного Праксителя называют творцом богини. Если только не ошибались старики наши.

   - И вы с Гипатией решились?..

   - Отдать Академии дивный мрамор?.. А как же иначе, наставник? Нам, выходцам из далекой Эллады, Александрия дала прекрасный приют... бережет нас как мать - родных детей. Мои богатства, счастье свое я здесь нашел. Здесь будет погребен мой пепел после смерти... И прах моей семьи. И вот взамен таких щедрых даров я приношу Александрии самое дорогое что хранилось у нашего семейного очага, - этот мрамор! Теперь не стены домашнего, тесного санктурия - небесный свод и зелень неувядающих садо! Музея будут любоваться бессмертною красотою, которую творили когда-то дарование и вера.

   - А... скажи, почтенный Пэмантий, - мягко, осторожно заговорил Кельсий, один из самых близких друзей хозяина и хозяйки. - Не примет ли наше сегодняшнее собрание лукавец Кирилл за оказание почета старым богам? Жестокие декреты Феодосия... они теперь опять в силе! Распутная и набожная напоказ, Пульхерия опять затеяла гонения на почитателей Олимпа. А Кирилл?.. Его мы знаем хорошо. Он - глупее Феофила. Но зол и жаден не менее покойного "христианского фараона". Ты это знаешь хорошо, Памантий.

   - Знаю. Но я и не хочу дразнить гиены. Мы не нарушаем законов империи. Я, как и каждый, вправе дарить свое добро Музею. А этот пир? Я его затеял в честь Гипатии. 15 лет назад она здесь в первый раз говорила с учениками, с народом... Этот день я и реший почтить, напомнить его нашим собранием, этим скромным пиром.

   - Это - для чужих ушей сказал Пэмантий. А вот что я должна сказать для вас, друзья! Твоего внимания прошу, почтеннейший наставник Плотин. Мы говорим о декретах сурового, мертвого, на наше счастье Феодосия. И поминаем развратницу-императрицу Пульхерию. Извращенный мальчишка-император? О нем не стоит говорить. И вот... я думаю. Не наступил ли удобный час? Александрия и весь Египет, плодородный и богатый, как неуклюжий крокодил между двумя тиграми, лежит между Римом и Византией. Если мы не наачнем борьбу, тогда рухнет последний оплот древней веры. Рухнет светлый Олимп с его богами, которые так много радости и счастья дарили людям в течение многих тысячелетий!

   - Что же можем мы сделать, Гипатия? - мягко спросил Плотин.

   - Припомните, друзья, старое предание. Здесь укрывались боги от титанов озлобленных, могучих, когда дерзкий Прометей поднял бунт против самого Зевса-миродержителя. Новый Прометей с Голгофы восстал на старых богов. И Нил опять укрывает их от гонения, давая надежный приют. А когда Хронос победит дерзкого врага - боги опять нетленным светом засияют в чертогах высокого Олимпа... Но пока можем ли мы сидеть, сложа руки, не начиная борьбы с этой новой, такой ограниченной и жалкой верой, годной для нищих только и для рабов?!

   - Гипатия, ты к кому обращаешь свои вопросы? К толпе профанов, к темной черни? Твои ли это слова?.. - снова прозвучал осторожный вопрос Плотина.

   - Наставник, я знаю. Нет на Олимпе богов! Там, на горных вершинах ветер веет и ходят облака. Все это - мифы, образы поэтические. Создание ума людского! Но - тем ближе и дороже мне эти человеческие образы, идеалы красоты.

   - Вот, вот... Отрадно слышать... и печально мне слышать то, что ты говоришь, Гипатия. Ты не веришь в успех. Ты перестала верить в богов Олимпа. Но готова до конца бороться за эти символы, ради счастья, которое они могут принести людям. И меня удивляет красота, величие души твоей. Женской души, которая готова беззаветно служить или своим страстям... или возвышенной идее... все равно! Это - прекрасное качество женской души, дочь моя...

   - Разве это в_с_е р_а_в_н_о, наставник?.. И тьма царит над нашим прекрасным миром, над рядом величавых богов?

   - Я думаю, что так, Гипатия...

   - Нет, лучше замолчи, учитель. Я жить хочу. А жизнь без веры в высшее добро?.. Нет, нет... не говори, наставник.

   - Не волнуйся, Гипатия, - вмешался Пэмантий, давно следивший за женою. - Мудрый наш наставник... Он, конечно, прав! Но упускает из виду одно. Мир - вечен. Мы - исчезнем, как дым. Но придут другие поколения. Они, быть может, откроют иную, более отрадную истину...

   - Все может быть, почтеннейший Пэмантий, - поспешно согласился Плотин. - Я тоже ничего н_е у_т_в_е_р_ж_д_а_ю. Я думаю... я полагаю только... А там...

   - Да, да! Вина еще давайте. Гей, Лоарий! Боэций! Наливайте кубки! - приказал хозяин. - За здоровье Гипатии!..

   - Я пью за здоровье дорогих гостей! - откликнулась Гипатия, поднимая кубок.

   - Гей, раб, поди сюда! - позвал Анния Кельсий, уже слегка возбужденный выпитым раньше вином. - Возьми этот кубок и соверши за меня возлияние перед дивною богиней Афродитой. Пусть любовь всегда царит под кровом Пэмантия и Гипатии...

   - Ступай, Вильм... возьми... сделай, что велят! - обратился Анний к товарищу, стоящему рядом.

   - Зачем ты посылаешь другого, белокурый силач? Я тебя зову. Иди скорее! - повторил приказание Кельсий. - Бери и пролей! А я свершу молитву.

   - Почтенный господин. Вот Вильм... он все исполнит, как ты велишь! - почтительно ответил Анний. - А я... я не могу!

   - Отсохли руки, что ли, у твоего раба, Пэмантий? Или он просто строптив и груб? Смирять надо таких! - обратился Кельсий, видимо обиженный, к хозяину.

   Пэмантий, больше удивленный, чем рассерженный, подозвал раба.

   - Это еще что такое, Анний? Ты смеешь оскорблять почтенных людей, гостей наших?.. Немедленно исполни, что тебе приказано.

   - Не могу, господин... Я...

   - Вот как! Тогда пеняй сам на себя, строптивец. Лоарий, возьми и поучи его, как надо.

   - Постой... Лоарий, отойди! Пэмантий, позволь мне с ним! - приподымаясь на ложе, вмешалась Гипатия.

   - Прошу тебя!

   - Анний, послушай. Я всегда любила тебя как честного и кроткого слугу. Что это сделалось с тобою? Что тебе мешает исполнить наше приказание?

   - Мой разум... моя совесть...

   - Что?.. Что такое?! Раб о совести толкует! О разуме своем! - послышались удивленные возгласы гостей.

   - Вот как?! Но в чем же дело? Говори яснее, Линий. Я тебя не поняла.

   - Я вашим богам не верю. Таких богов из дерева и камня я сам могу наделать, сколько захочу. А тех, других богов на небесах?.. Их там нет. Иначе столько муки на земле не терпели бы жалкие люди. Я не ребенок неразумный... Зачем же буду поклоняться пустоте? Тому, чего нет!

   - Ты кончил, наглец? Ты себе позволил?! Лоарий, приготовь двух рабов и плети. А ты, Анний... ты должен свершить возлиянье! Ты мой раб, моя вещь. И я не потерплю больше возражений. Понял?

   - Да, я твой раб. Мое тело... мои силы... ты купил их, господин! Они - твои. Можешь замучить меня на работе... вели забить плетьми. Ты - купил меня. Но мои мысли, мое сознание?.. Ты их не покупал. Они - мои всецело. Они - свободны от ярма и рабства. И все твои мученья будут бессильны, когда в моей груди звучит громкий голос: "Анний, ты прав! Иначе поступить ты не должен!"

   - Наставник, слышишь?.. Это говорит темный, неученый раб... дикарь степной! - вся волнуясь, обратилась к Плотину Гипатия.

   - Да, дочь моя. Истина понятна каждому человеку. И этот раб тоже служит ей слабым эхом! - с улыбкою ответил Плотин.

   Лоарий подошел с двумя рабами.

   - В колодки, на запор его, - приказал Пэмантий. - А потом я...

   - Лоарий, подожди! - опять остановила Гипатия и тихо обратилась к мужу:

   - Пэмантий, прошу тебя... прости его! Позволь мне отпустить его... дать ему вольную! Я в первый раз тебя прошу о чем-нибудь. Ради нашей любви, не откажи мне в этом. Пэмантий!

   Слова меньше, чем звук голоса жены, потрясли Пэмантия. Он быстро согласился:

   - Гипатия! Могу ли отказать тебе в чем-нибудь? Тебе?! Делай, как хочешь.

   - Благодарю, Пэмантий. Лоарий, ты можешь удалиться. Анний, сюда иди, поближе. Ты доказал сейчас, что дух в тебе не рабский. Ты умеешь мыслить и чувствуешь, как надо смелому и честному бойцу. Господин шутил. Он испытывал тебя. С нынешнего дня ты свободен. Нынче же будет написана отпускная для тебя. Ты что же молчишь? Не понял? Не веришь? Я не шучу.

   - Я свободен?.. Свобо... О, госпожа, благодарю тебя. Ты - выше всякого бога! И я могу вернуться на родину? В свои степи, к моей семье? В глазах темнеет от радости. Значит, ты так же думаешь, как я? Иметь рабов не вправе люди... и отпускаешь всех рабов своих на волю?.. Я не ошибся, госпожа?

   - Постой... О чем теперь ты говоришь, Анний? Речь идет о тебе, только о тебе. Ты доказал, что достоин быть вольным человеком. И ты стал свободен. А до остальных тебе какое дело?

   - Эти рабы... Они такие же, как и я... Они не родились для рабства. Их силой поработили, обманами. Они мне братья. И я хочу для них того же, чего себе желаю.

   - Они - тебе братья? Обжора Экгольм? Герман, тупой и сонный вечно?.. Лоарий, услужливый и ловкий плут?.. Или морской разбойник, полузверь Вильм?.. Быть рабами для них прямая выгода и счастье. Они служат разумному господину и не могут служить, как раньше, своим порокам и страстям. Неужели ты не понимаешь, как различны люди? Нет равенства в природе.

   - Да, понимаю, добрая госпожа. Ты смотришь иначе на рабов, чем я. Ты не знала рабства! - грустно проговорил Анний. Помолчав, он еще тише прибавил:- Прости, госпожа! Мне одному... Я один не смею принять свободу, которую ты мне даришь.

   Окружающие, как ужаленные, поднялись на своих местах.

   - Что говорит этот безумец?.. Он пьян?.. Он - бредит?..

   - Анний! Подумай, Анний! Тебя ждет семья, твоя родина... весь широкий мир. Неужели ты решишься отказаться?.. Подумай, Анний! - убеждала Гипатия.

   - Я решил... я хорошо обдумал. Я делаю то, что велит мне совесть. Я - человек. Моя семья там, далеко. Они тоскуют, но они свободны. А эти... мои собратья по неволе?.. Я хочу остаться с ними... им помогать... с ними нести ярмо. Они - чужие мне, но как рабы они мне братья, товарищи по судьбе. А я в беде товарищей не оставлял никогда... хотя и был господином над многими свободными людьми, как вождь. Я все сказал. Прости, госпожа. Могу я удалиться?.. Раба ждет его работа.

   - Ступай, упрямец...

   Отпустив раба, хозяйка глубоко задумалась.

   - Верьте мне, друзья, мы живем в странное, но удивительное время! - вырвалось у Плотина, как только отошел слуга. - Великие назревают перемены в мире. Но что это значит?.. Трубы наместника. И сам он идет сюда? Что случилось?..

   С говором встали пирующие, приветствуя наместника Александрии, Ореста, римлянина.

   - Мир всем! Гипатия, Пэмантий, мой привет! Не удивляйтесь, что я, незваный, явился к вашему пиру. Ждите еще гостей! Но уж совсем нежеланных...

   - Кого еще, почтеннейший Орест? О ком ты говоришь? - встревожился Пэмантий и гости.

   - Святейший патриарх сейчас придет сюда. Ему донесли о статуе, которую вы принесли в дар Музею. Он нагрянет, чтобы показать свою власть в Александрии. Но у меня тоже есть глаза и уши везде, где надо. Я и предупредил его. И, видите, пришел с хорошей охраной.

   Орест, уже сидя за столом, кивнул туда, где темнело человек 50 воинов в полном вооружении. Рассмеявшись, наместник добавил:

   - Если владыка церкви подымает меч... приходится выставлять против него отряд со щитами.

   - Как ты добр и благороден, Орест! Я и Пэмантий, мы не забудем никогда.

   - А можно ли, Гипатия, узнать тебя и поступать с тобою плохо? Я - христианин, пожалуй, не совсем хороший. Ты - чудесная язычница! Но мысли и убеждения у нас очень сходны. Ты это знаешь.

   - Все-таки, Гипатия... Как думаешь, почтеннейший Орест? - вмешался Пэмантий. - Может быть, лучше убрать эти столы? Пиршество кончено. Так будет меньше оснований патриарху придираться. И мы войдем в Музей. Пусть позовет нас, если пожелает.

   - Что же, это неплохо ты придумал. Пойдем. А ты, Люций, отведи подальше своих людей, - приказал Орест турмарху.

   Все двинулись к Музею. Рабы быстро убрали с площадки столы, посуду.

   Когда минут через двадцать Кирилл с целой толпою служителей явился к водоему, здесь только журчала вода и белела новая статуя, сверкая дивною наготою в зеленом теплом сумраке густой аллеи.

   Вне себя от злости, Кирилл острием своего жезла ударил в землю и глухо заворчал:

   - Вот как? Разлетелись до срока птицы? Их, значит, предупредили?.. Значит, я у себя в дому окружен предателями?.. Хо-ро-шо. Буду помнить!

   И он сверлил подозрительным взглядом каждого из окружающих, как будто хотел узнать: кто этот изменник?

   - Сам диавол, враг Господень, он портит твои благие начинания, владыка! Боится святости твоей.

   Брезгливо оглянулся патриарх на льстивый, паточный голос диакона Петра.

   - Вы... вы самые продажные, злые дьяволы... Я должен был застать их на богомерзкой трапезе... перед поганым идолом. Чтобы с поличным отправить всех в Град Константина... на казнь... на смерть... на муки! Сам бы здесь запытал бунтовщиков окаянных... нарушителей приказов божественного кесаря! А их предупредили... вырвали у меня из рук.

   - Ореста дело, это ясно, святой отец. Кто бы другой решился?.. - снова зашептал Петр.

   - Орест? Да, это его штука. Ничего, я и с ним сведу счеты. Если бы только глупая чернь не так любила этого римлянина... я бы давно убрал змею.

   - Прости, святой владыка, - осторожно заговорил Гиеракс. - Я не вижу здесь никакого признака жертвоприношений. Верно ли тебе сказали, отец мой? Может быть, простая ошибка?..

   - Ты что это, Гиеракс? Не думаешь ли мешаться в мои дела? Гляди, я не посмотрю на твою ученость, на все заслуги и святость. Так смирю, что долго будешь помнить. Или - не я здесь владыка? Ты спрашиваешь? Сам гляди! Статуя стоит? А кто ее подарил Музею? Безбожный муж безбожной Гипатии. Она всякие козни сеет против меня. По ее наветам Орест смеет грозить мне... Мне... - грозить!..

   - Любовнице, конечно, наместник старается угодить! - вставил негромко Петр.

   - В том вся и беда. Стоит мне на пути развратная язычница. В ней последняя надежда, последняя опора идольской веры. Хвалят ехидну свыше меры. Красива, умна. Ну, только бы попалась она мне. Я собью с нее спеси. Но куда же все девались? Гей, ты, урод, иди поближе! - крикнул патриарх Герману, который издали с любопытством и страхом смотрел на незваных гостей. Особенно поразило его блестящее облачение Кирилла. Осторожно подойдя, он упал ниц перед грозным стариком.

   - Куда ушли люди? Говори скорее, не то... жезлом исполосую! Был пир у вас? На статую молились? Ну...

   - Статуя стоит, великий господин... А господа? Они ушли... в ту сторону...

   Герман указал на Музей.

   - Позови их, Септим! - приказал патриарх одному из окружающих. И медленно подошел к статуе, невольно залюбовавшись ею.

   - Творение нечестивых рук... развратная, бесовская затея... а... хороша! Но что же медлят эти мятежники? Придут они на зов или нет? - спросил он диакона, вернувшегося из Музея.

   - Святой владыка, там - наместник. Он сказал, чтоб ты пожаловал к нему, туда, если беседовать желаешь о делах немедленно.

   - Мне?.. Туда, в нечестивое ихнее сборище?! Он ума лишился. Ну, на этот раз пускай так будет. Я опоздал накрыть их на месте преступления. Но эту мраморную погань уберу... и донесу кесарю, что язычники не только преступают его декреты, но даже ставят новых идолов, открыто поклоняются им, на соблазн простому люду. Вы, скоты, тележку сюда!.. Валите туда идола и тащите за мною.

   Герман и Экгольм притащили тележку садовника. Но Анний, Лоарий, другие рабы, прибежавшие на шум, - стояли молча, не двигались.

   - А вы что же, окаменели? Берите заступы, копайте! Не то я вас оживлю!

   Посох патриарха поднялся с явною угрозой. Анний, шагнув навстречу удару, смело заговорил:

   - Мы - рабы Гипатии и без ее позволения не смеем касаться этой статуи.

   - Гипатии рабы? Отлично. Гей, вяжите их... за мной ведите. Они свидетелями будут у меня. А вы - скорей за лопаты! Валите идола на тележку!

   Слуги Кирилла стали вырывать лопаты у Анния и Лоария. Поднялся шум. Большая толпа зевак быстро собралась в глубине аллей парка и все нарастала. Там тоже шли перекоры между язычниками и христианами. Но язычников в Академии всегда было больше.

   В сопровождении нескольких воинов показался из Музея Орест, за ним Пэмантий, Плотин, Феон, Кельсий и, позади других, Гипатия.

   - А, жалуют, наконец! - обрадовался Кирилл. - Которая Гипатия? В темной столе? - кинул он вопрос Петру. - Хороша... не хуже этой, мраморной... только телес у нее побольше!

   Грязная улыбка скользнула по губам патриарха. Но сейчас же он сурово приказал начальнику своей охраны:

   - Будь наготове, Статий!

   - Владыко, неужели до мечей должно здесь дойти у вас? - с мольбою заговорил Гиеракс. - Железом ли насаждал распятый веру? Вспомни, владыко!

   - Тогда были другие времена... а теперь - другие. Прочь уйди, не мешай. Ты проповедуй в церкви, а не предо мною, щенок!

   Сердито оттолкнув Гиеракса, он надменно обратился к Оресту, успевшему приблизиться к патриарху.

   - Привет тебе, сын мой духовный! Орест, наместник кесаря! Долго ты заставил себя ждать.

   - Привет владыке. Мы из Музея услыхали здесь шум и крик. Я подумал, народ... чернь пьяная бушует в саду Академии. А это ты, блаженнейший Кирилл? Привет!

   - Я должен сделать тебе выговор, Орест... ты допустил...

   - Остановись, прошу тебя, почтенный Кирилл... и выражайся учтивее. Перед тобою не твой слуга. Я от кесаря назначен править в Египте. И выговоры только император мне вправе делать. Не позабудь. Но... мы с тобою старые друзья. Что ты хотел мне сказать? Я слушаю тебя, владыка.

   - К чему притворство, Орест? Ты знаешь, зачем я сюда пришел. По дружбе к женщине... ну... я не знаю даже почему... но ты допускаешь нарушать законы. Я же охраняю строго веру. И вот его... Пэмантия... с женою... со всеми этими язычниками я беру под стражу и буду судить. Они публично чтили идолов и приносили жертвы.

   - Клевета, владыко!

   - Гляди, улика налицо. Ты, женщина... Гипатия... так твое имя? Отопрись, если можешь.

   Пэмантий не дал жене ответить, первый обратился к Кириллу:

   - Ее ты оставь, почтенный господин. Робкой женщине с тобой не столковаться. Прости, ты... слишком суров и груб.

   - Что... ты смеешь?..

   - Ты выслушай, господин. Ты творишь суд и расправу, но уж слишком быстро. А я тебя не боюсь, потому что нет вины за мною. Я подарил Музею эту статую, работу великого ваятеля. Но обрядов перед нею никто здесь не совершал. Честь моя порукой.

   - И я подтверждаю слова Пэмантия! - внушительно вмешался Орест.

   - И мы... и мы все клянемся! - послышались голоса гостей, бывших на пиру.

   - Вы?.. Да вас-то я и возьму всех под стражу. Гей, берите их! - приказал Кирилл своим спутникам.

   Монахи и человек пятнадцать вооруженной прислуги патриарха нерешительно выдвинулись вперед и сейчас же застыли на местах, видя, как, по знаку турмарха, отряд легионеров протянулся ровной лентой на краю лужайки.

   Быстро выдвинувшись из толпы монахов, окружающих Кирилла, Гиеракс с мольбою обратился к патриарху:

   - Владыко... не доводи до пролития крови. Не надо!

   Кирилл только молча оттолкнул монаха, как надоедливую муху. Но Гипатия, увидав Гиеракса, рванулась вперед и остановилась, шепча что-то беззвучно. Гиеракс давно уже вглядывался в красивую, зрелую женщину. И вдруг далекое воспоминание ярко сверкнуло в мозгу.

   - Эта девушка... на галере... Она?!

   Но не было времени предаваться воспоминаниям. Орест жестом приказал турмарху. Прозвучал рожок. Послышалась команда:

   - Мечи наголо!

   Как один, сверкнуло полсотни мечей, остриями пока к земле.

   - А вы что же? У вас нет железа в руках? - закричал своим людям Кирилл. - Мечи наголо! А за нами - вон сколько народу... увидим, чья возьмет...

   Стража патриарха тоже обнажила мечи. Монахи отхлынули далеко назад, все, кроме Гиеракса.

   - Остановись, Орест почтенный! Стойте. Не надо проливать крови. Высокий господин, не позволишь ли мне побеседовать с тобою? - обратилась к Кириллу Гипатия. - Может быть, все станет ясно без ударов стали. Если мне не удастся убедить тебя в нашей правоте... обещаю, что мы с Пэмантием сами отдадим себя в твои руки. Суди нас, как хочешь!

   - Что ж... Говори! Послушаю! - опускаясь на скамью, уронил ей патриарх.

   По просьбе Гипатии Орест и спутники ее отошли к дальним скамьям и там расселись, беседуя. Свита патриарха тоже удалилась, кроме Петра и Гиеракса, которые стояли поодаль, чтобы не мешать владыке.

   - Ну, теперь можешь говорить свободно все, что припасла. Я сам давно собирался потолковать с тобою, прекрасная грешница... языческая жрица. Говори!

   - Я скажу все, что наболело за много лет у меня на душе. Только будь терпелив и слушай. Ты резок, строг. Но я чувствую, ты прям душою, хотя и не знаешь пощады, не знаешь милосердия. Твой ум - могуч и ясен... только он устремлен к одной единой цели. И я хочу обратиться к твоему разуму. Пусть он будет моим защитником, никто другой! Могу я?..

   - Говори.

   - Кто прав, кто виноват во взаимной вражде? Мы или вы? - это вопрос неразрешимый. Когда-нибудь и кто-нибудь его разрешит, не мы с тобою. Но... победа за вами. Все покоряется перед вашей властью. И я спрошу одно лишь: неужели сознание силы может порождать только несправедливость?

   - Несправедливость?..

   - Да. За что вы нас преследуете? Ваша совесть неужели вам ничего не говорит?.. Пускай вы правы со своей верой... А Сократ, Платон... Протагор и Демокрит... мудрецы Индии и Китая... пускай они все - только подголоски вашего великого бога, вашего Христа. Но нет ли ошибок у вас? Ваше святое, великое учение... не служит ли оно орудием злобы для дурных и порочных людей?.. Подумай, господин, и сам решай.

   - В чем ты можешь упрекнуть служителей Христа?

   - В чем?.. Оглянись, великий господин. Веками собранные богатства - они от нас отобраны, они в ваших руках. Мы не смеем и дома молиться старым нашим богам. Наша религия угасает. Так решила судьба. Оставьте же нас умирать без мучений! Не гоните нас мечами в ваш светлый рай. Можем ли мы легко забыть ряд столетий, покрытых блестящею славою? И эту славу нам даровали боги нашего Олимпа... не голгофский мученик на кресте. Мы так верим! Вы отняли у нас все. Оставьте же нам свободу думать, жить и умирать, как умирали наши прадеды... Как собираются умереть наши седые отцы!.. Не губите наши души.

   - Спасти мы их хотим, прекрасная язычница! Ты лжешь на нас!

   - Мы не просим спасать нас. Пощады просим. Не добивайте умирающих. Мы истекаем кровью. Дайте умереть спокойно.

   - Мы вам перевяжем раны... дадим вам новую жизнь.

   - Не надо. Одного мы просим: пощады. Не забывайте, ваша вера учит терпению, всепрощению и любви.

   - Любви? Ты права, женщина! - невольно подымаясь с места, любуясь пылающим лицом Гипатии, быстро заговорил Кирилл. - Любовью можно добиться всего. Слушай. Я прощаю тебя... и Пэмантия... всех! Ты... ты поразила меня до глубины души. Огнем глаз... не силою слов твоих. Я хочу любить... и быть любимым... не этими куклами, раскрашенными, надушенными! Такою женщиной с сильным духом... вот как ты, Гипатия. За это - отдам всю мою власть, несметные сокровища мои. И всех прощу... И все прощаю... Слышишь? Гей, Гиеракс, Петр... сюда... А ты... ты приходи ко мне завтра... одна. И мы потолкуем. Поняла? Когда придешь?

   - Прийти к тебе? Зачем? Если ты искренно желаешь примирения, я глубоко благодарна. А больше мне нечего тебе сказать. Я увижу на деле: прекратятся ли гонения или ты опять станешь делать свое злое дело?..

   - Лукавая змея! Значит, ты только хитрила со мною, когда так ласково внушала мне о любви? Змея!

   Вне себя Кирилл сжал руку женщине, как будто хотел бросить ее к своим ногам.

   - Владыко... она слаба! - стараясь оторвать Гипатию от патриарха, шептал Гиеракс. - Оставь ее.

   Выпустив Гипатию, отбросив толчком Гиеракса, Кирилл уже занес свой посох над головою монаха. Во тут вмешался Петр.

   - Владыко, уйдем... Сюда спешат язычники!..

   Пошатываясь от злобы, огляделся Кирилл. Орест, добежав до Гипатии, возмущенный, спросил:

   - Скажи, он причинил тебе боль?.. Он оскорбил?.. Я...

   - Он обидел тебя, Гипатия? - с другой стороны добивался ответа Пэмантий.

   - Да нет же... ничего... Патриарх в знак мира и дружбы протянул мне руку... Больше ничего...

   - Да... я ей... руку, больше ничего. Я понял все. Пусть будет мир... - сдерживая ярость, пробормотал Кирилл и быстро пошел к своим носилкам.

   Петр поспешил за владыкою.

   - Послушай... господин... Я хотела бы побеседовать... здесь хотя бы... с тобою... Не придешь ли? - удержав Гиеракса, глядя ему в глаза, проговорила Гипатия, пока Пэмантий провожал Ореста.

   - Ты этого желаешь? Хорошо. Я приду!

   Гиеракс ушел за патриархом.

   Гипатия поспешила навстречу мужу, который проводил наместника и теперь вернулся за нею.

  

   Конец великого поста.

   День догорает. Гуще синева неба. Прохладой слегка потянуло от заливов и гаваней; оттуда, с востока, где вдали блещет гладь нильских вод.

   В эту предвечернюю пору особенно, сильно закипает жизнь в Александрии. В гаванях, на Эмпорионе, на всех базарах и площадях людно и шумно. Но отголоски городской суеты не долетают в жилище Гипатии, окруженное небольшим, старым садом, который почти сливается с обширными садами и парками Академии.

   Во внутреннем открытом дворике, полулежа на подушках мраморной скамьи, Гипатия беседует с Opeстом. Девочка лет девяти, Леэна, играет с пушистым котенком, сидя у ног матери. Диодор, двенадцатилетний красавец, очень похожий на мать, нагой, с одною повязкою на бедрах, весь испачканный в синеватой, вязкой глине, побледневший от внутреннего напряжения, лепит группу: мать и сестру. Фигуры небольшие, но схвачены верно. Мальчик проверяет себя перед каждым решительным ударом лопаточкой по влажной глине. И только вертлявая Леэна, не способная посидеть больше минуты спокойно, огорчает молодого ваятеля.

   - Лэа... минутку. Я только лицо намечу! Слышишь? Посидишь - получишь лучшую пару из моих голубей. Ну! Немножко к маме повернись. Так... сиди!

   И мальчик, хмуря брови, быстро принялся за работу.

   Сидя в просторном кресле рядом с хозяйкой, Орест, молчавший в это время, заговорил медленно и печально, как очень усталый или ослабленный болезнью человек:

   - Да, Гипатия! Я совершенно изнемогаю. Хотелось бы уйти... оставить далеко за собою этот город - котел, где кипят несогласия между людьми разной веры, разной крови; где сильные давят слабых, а слабые мстят огнем пожаров и ударами ножей. Совсем арена цирка, а не мирное сожительство миллиона разумных существ.

   - Ну что же? Брось! Подай просьбу... Император отзовет тебя. А сюда пришлют продажного отступника, клиента из гинекея, второго Кирилла. И тогда еще тяжелее станет жить в Александрии... конечно, людям слабым, честным, а не подлым и злым.

   - Гипатия, не надо! Зачем эта злая улыбка... эти жгучие слова? Ты ранишь друга, преданного тебе так сильно... когда он только высказал тебе свою боль! Нехорошо.

   - Прости. Ты прав, Орест. Но я... мне и подумать тяжело, что ты можешь уйти... и те, кто особенно страдает, кто обижен без меры, потеряют последнего защитника. А нам, последним почитателям Олимпа, тогда совсем конец.

   - Скажи, Гипатия, неужели ты еще веришь в богов твоего Олимпа? Ты, мудрая, знающая столько, сколько может вместить лучший человеческий разум. Ты знакома со всей наукою, со всеми знаниями, какие есть у людей. И ты веришь? Я знаю, даже твои собратья часто повторяют: "Пан - умер! Опустел Олимп!" А ты еще борешься...

   - Ах, вот о чем ты говоришь, Орест?.. "Пан умер"! Я эту сказку знаю.

   - Сказка, как все мифы вашей веры. Будто шел корабль... дошел до мыса Парамэза. Было это в полночь. Кормчий один не спал у руля. И услыхал он печальный призыв: "Эвплон! Эвплон! Эвплон!" Бедняга онемел сначала, пришел в себя, откликнулся. И тот же печальный, но мощный голос ему сказал: "Когда дойдешь до острова Пароса, там громко крикни три раза: "Пан умер! Опустел Олимп!" Кормчий так и сделал. В ответ ему со всех сторон откликнулось проснувшееся эхо... и жалобно повторяло без конца: "Пан умер!" Зарыдали горы. Стоны зазвучали в морской волне. Печально завыл ветер. Вопли скорбные наполнили небесный эфир. И все эти голоса слились в один погребальный напев, в одно надгробное стенание: "Пан умер! Умер Пан!" А эхо повторяло эти клики.

   - Оставь, Орест. Это - вымыслы отшельников-христиан, которые не умеют любить своего тела, гонят от себя радости жизни. Пан оживет! Вечная красота и сила кроется в природе земли, в природе человека. Новая религия давит эту красоту... глушит высокие мысли о счастье людей на земле. Но Пан воскреснет, верь, Орест... может быть, только в другом виде! Люди должны... и могут быть счастливы здесь, на земле!

   - Ах, Гипатия, если бы все так ясно понимали, как ты понимаешь!..

   - О да! Если бы все думали со мной заодно! Исчезли бы раздоры, резня жестокая. Мир так велик и так богат. Можно жить, не зная цепей насилия. Свобода и мир всем и каждому! Делай, что хочешь, думай, как умеешь... только не мешай никому кругом. Это же так просто! Вот за эту-то мысль я и веду борьбу, а не за богов Олимпа, Орест.

   - А я снова клянусь помогать тебе, как и чем сумею. Я покажу этому черному коршуну, Кириллу. Я не остановлюсь даже перед прямым ударом!

   - Вот неожиданный вывод, Орест, из моих слов. На твой удар последует такой же ответ. И снова кровь без конца! Нет... огненным словам новой веры надо противопоставить слово мудрости. Против стального натиска упорных насильников-павлиан надо выдвинуть силу и упорство убеждений! Надо овладевать толпою. На ней покоится вся сила и власть наша и врагов наших. За кем больше людей, тот и победит. Будем же просвещать толпу и поведем ее за собою. Это долгий, но самый верный путь!

   - Ты говоришь - я верю. Но для меня это слишком долгий путь. Я всю жизнь шел путями... не длиннее моего меча. Попробую. Однако слышишь, в Претории звучат трубы. Мне пора.

   Орест ушел. В раздумье, молча сидела Гипатия. Легкое прикосновение теплой, нервной руки заставило ее слегка вздрогнуть.

   - Ты что, Диодор? Кончил уже на сегодня?

   - Кончил, ма! Пойду к бассейну, поцелуй меня. Посмотри, скажи: хоть немножко похоже?..

   - Лица похожи. Особенно мое. Ты совсем мастер. Работай, сын мой. Может быть, слава ждет тебя.

   - Ma, я не для этого... Я очень тебя люблю. Я хотел бы не лицо... понимаешь?.. А вот... твои мысли... твои слова. Чтобы каждый... чтобы целый мир... посмотрел на мою работу... и понял, и услышал! И стал бы таким, как ты хочешь. Каким я буду, когда вырасту. А этого... Это слишком трудно! Так вылепить я не умею, ма!

   С глазами, полными слез, горячо припал мальчик к руке матери и быстро убежал к бассейну.

   - Куда это он кинулся? - подняв высоко над головою Леэну, спросил Пэмантий, подходя к жене. - А ты? Что с тобою? Как будто слезы на глазах. Это Орест рассказал тебе что-нибудь печальное?

   И, бросив на подушки скамьи дочь, он опустился рядом с Гипатией.

   - Нет! Орест не любит печальных вещей и рассказов, так же, как и ты, мой друг. Диодор... мечтатель! Он тут такое наговорил, что сердце у меня сжалось от безотчетной тревоги за нашего мальчика. Тяжело ему будет жить.

   - Ему? Моему наследнику?.. Одаренному, как Меркурий, красивому, как Аполлон. Нет, как ты сама! Это - лучше...

   - Эт