Жданов Лев Григорьевич - Крушение богов

ого мало, Пэмантий. Он - слишком чуток и добр! Он - рано родился.

   - Ну, это - уж не моя вина, - добродушно рассмеявшись, возразил муж. - Есть хочу. Там все готово... идем, дорогая. Да, кстати. Вчера я не видел тебя весь вечер! Искал в Академии и не нашел. Где ты была?..

   - Я?

   Гипатия несколько мгновений стояла в нерешимости. Потом, спокойно, глядя на мужа, договорила:

   - Мне хочется обдумать... небольшой трактат на тему об "Идеях" Платона. О Добродетели... о Правде... О многом. И я прошла на берег моря. Там никто меня не видит... не может подойти и помешать... моим думам.

   - А дома - тесно твоим думам?.. Конечно, у вас, у женщин, у самых мудрых, свои особые причуды... Делай, как тебе надо. Только говори мне, когда уходишь. Я не знаю - и тогда схожу с ума! Боюсь, не случилось ли чего с тобою?..

   - Со мною? Здесь, в Александрии?

   - Да, да. Близко пасха! Опять тысячи фиваидских изуверов пятнают своими грязными фигурами общую красоту прямых улиц города с его разноцветною, разодетой постоянно толпою. Я не помню года, чтобы пасха прошла без крови. Что-то толкуют о большом погроме в еврейском квартале...

   Оба стояли теперь друг против друга, замолкнув, потемнев лицом. Страшные картины прошлых лет пронеслись в памяти у жены и мужа.

   - Хорошо... я буду тебе говорить... Идем! Пора ужинать... ты прав.

   Взяв девочку на плечо, Пэмантий двинулся вперед. За ними - Гипатия.

  

   Петр, сидя на скамеечке у ног Кирилла, оглядываясь порою на дверь, негромко докладывал:

   - Все налажено, владыко. Шагу не сделает эта чародейка и ее муж без того, чтобы мы не узнали. А вчера... вот в эту пору, чуть попозднее... сам Господь милосердный навел меня на самый верный след. Вот ты Гиеракса лукавого ставишь ближе, чем меня. А я узнал.

   - Ну, говори скорее. Что там узнал еще, завистливая душа? Не тяни, не мямли. Сплетни вечные друг на друга. Что узнал?.. Где?.. От кого?.. Ну!

   - Скажу. Сейчас скажу. Рыбку люблю я ловить. И вчера пошел в скалы, подальше от пристаней, где шуму нет.

   - Ну... ну!

   - Я говорю... говорю!.. Рыбок двух изловил... хороших, жирных. Особенно - одну. Руки утонут, если прижать за груди.

   - Рыбу? За груди?..

   - Гипатию, не рыбу. Она с нашим ханжою, постником... вчера, уже в вечернюю пору, в скалах вела беседу. Очень нежно. Я опоздал к началу... жаль, поглядеть бы! Я это люблю. Видел уж, как, обняв друг друга, пошли они к городу. Вот ровно брат с сестрою! Хе-хе-хе. Породнились между скал!

   - Ты лжешь?

   - Пусть язык отсохнет у меня. Вот на мощи святые, что в твоем кресте, кладу я руку и клянусь! Все было, как я сказал. Предает тебя этот смиренник, духовник твой, проповедник медоточивый. Возится все с язычниками, обращает их в нашу веру. А красавица его обратила в язычество. Ей он служит, а не тебе и Богу распятому! Предает тебя. Вот!

   Торжествующий, встал, выпрямился во весь рост Петр, чувствуя, что отравленное копье попало в цель.

   - Вот как?! Я думал, она как солнце. А она... такая же потаскушка... как все проститутки Александрии? Вот как?.. И Гиеракс - предал! Не устоял перед развратницею... Трудно устоять, я знаю. Но... если с нею Гиеракс, почему же и не я? Хорошо же. Следи. Доноси. А там? Там мы еще потолкуем.

  

   Правду сказала Гипатия мужу, где она была вчера, куда идет сегодня после вечерней трапезы. Но она не сказала только, что не одна сидела на тихом, безлюдном берегу.

   И снова сидят они вдвоем в тени нависшего над водою утеса, слушают вечную жалобу морской волны и беседуют негромко, отрывисто. Больше угадывают мысли друг друга, ловят обрывки переживаний, чем ищут слов, выражающих очень плохо то, что особенно сильно волнует людей всегда, что будет их волновать вечно.

   - Да, Гипатия, ты верно почуяла: тяжело будет жить твоему Диодору, если он такой... если похож на тебя. Да, да. И ты не умеешь быть счастливою, я знаю. Я знаю по себе. Омерзение охватывает меня, когда я вижу на каждом шагу, как хорошие люди втягиваются в житейскую грязь. Дети, такие добрые и чистые вначале, становятся с годами похожи на отцов, на матерей. И все - довольны друг другом... пока не приходится делить куска. Тогда - сын рвет отцу старое, худое горло. Отец - предает сына. Мать - торгует телом дочерей... и берет очень недорого. Господа - угнетают рабов. Рабы - лижут руку, которая их полосует бичами. Сколько низости в жизни. Тяжело дышать, Гипатия.

   - Как сильно ты любишь... как умеешь любить... людей, Гиеракс!

   - Ты права. Люблю - всех... даже дурных. Люблю - и жалею! Зачем они так жалки, так отвратительны? Кто? Что их делает такими? Даже без нужды - как злы бывают иногда люди! И все-таки люблю этих слепых, как братьев.

   - Милый брат! - словно против воли прижавшись головою к груди Гиеракса, тихо прошептала Гипатия.

   - Сестра... сестра души моей! Любимая Гипатия! - нежно обнимая ее, тоже почему-то шепотом откликнулся Гиеракс. - Как отрадно, если так созвучно бьются два людских сердца, близко-близко одно к другому.

   - Милый брат!

   Подняв бледное лицо свое навстречу его лицу, ловя взором сияние потемневших глаз Гиеракса, Гипатия уже готова была надолго, до потери сознания прижаться губами к его губам. Но оба вдруг опомнились, сразу оторвались друг от друга.

   - Пора домой, - быстро подымаясь, оправляя волосы, плащ, торопливо проговорила Гипатия. - Ты оставайся, не провожай. Муж мне верит... но... но я не хочу... не могу ему сказать, что вижусь с тобою. Что... люблю тебя!

   - Гипатия... ты сказала...

   - Да! Я не хочу лгать. Тебя - одного. С той минуты, когда мы встретились мимолетно впервые. И до последнего дня моей жизни. Ты любишь тоже. Знаю... вижу! Наша любовь не та, что у всех. Она могуча... прекрасна, как всякая земная любовь. Но Пэмантий не сможет стерпеть измены, даже такой... без сближения! Он меня убьет... или себя убьет! И - наши дети?! Женщина - мать. Цепи долга лежат на ней. Вот почему мы видимся тайно. Но... не видеть тебя? Тогда я умру! Не провожай. Ничего не говори. До завтра! Здесь.

   И темный плащ ее мелькнул, скрылся за ребром безучастной серой скалы. Медленно пошел в другую сторону Гиеракс.

   Они не заметили Петра, который, укрываясь между скал, сверху следил за каждым их движением, досадуя, что за шумом прибоя не может слышать забавных речей этих двух влюбленных, не умеющих хорошо пользоваться пустынным берегом моря.

  

   Еще день прошел. Снова глубокое, звездное небо прохладою веет на землю. Ждет жену Пэмантий, а ее все нет. В тревоге обошел он сады Академии, все уголки, где любит бывать она. Нет нигде!

   Пойти к берегу моря? Но куда? В какую сторону?.. Да и трудно подумать, чтобы так поздно засиделась она там... Одна, в эти шумные, тревожные дни накануне пасхи. Может быть, беседует с больным Плотином? Старик очень плох.

   Но Плотин спал, и раб, стерегущий сон больного старика, сказал Пэмантию, что Гипатии здесь не было.

   Где же искать? Может быть, пока он тут бродит жена уже дома, с детьми? Он быстро зашагал домой; но вблизи своего жилища почти столкнулся с Петром. Диакон словно поджидал кого-то. Не обращая внимания на сдержанное, сухое приветствие Пэмантия, он дружелюбно заговорил:

   - Не жену ли ищешь, почтеннейший Пэмантий? Гипатия скоро будет дома, не беспокойся. Я недавно видел, как она направилась сюда.

   - Видел? Где?..

   - На берегу моря. Я уже собирал свои снасти. Люблю половить рыбку... грешный человек. Вижу, они идут. Прощаются. И Гипатия взбирается на берег... конечно, чтобы идти домой. Но... женщины ходят очень медленно. Я опередил ее немного.

   - Ты сказал, видел ее... и... Кого же это?

   - Ну, ясно. Жену твою и ее приятеля. Нашего проповедника-красавца, Гиеракса, который половину язычниц города обратил в христианство. Столько же силой слова, сколько... и сиянием его глаз. Ловкий парень. Недаром любит его и сам владыка. Гляди, он и твою жену соблазнит... перейти в нашу веру. Ну, прости покуда. Моя жена меня давно поджидает. А вон, видишь, и твоя показалась. Бедняжка, устала... едва идет. Привет!

   Не обращая внимания на Петра, Пэмантий бросился навстречу жене.

   - Наконец-то. С тобою ничего не случилось? Ты так бледна. Ты с моря снова?

   - Да, дорогой мой... Я устала. Войдем скорее к нам. Я устала!

   Молча вошли оба в дом. Дети уже спали. Переодевшись в ночной хитон после обычного омовения, Гипатия протянулась на ложе, легла навзничь, подложив под голову обнаженные руки. Через раскрытую дверь в сад она глядела в небо, на звезды. Неясный образ, знакомый и милый, проступал, прояснялся в прозрачной полумгле. Вдруг прозвучал голос, тоже знакомый; но она вздрогнула от неожиданности.

   Сидя в ногах жены, на ложе, еще совсем одетый, Пэмантий заговорил:

   - Как твоя работа? Скоро конец?..

   - Конец?.. Да, скоро, очень скоро.

   - Ты все думаешь? Я не вижу, чтобы ты записывала то, что бродит в твоем уме. А скажи... там тебе не мешают люди? Рыбаки... или прохожие? Ты никого там не встречаешь?

   - Я?.. Встречаю? Нет, почти никого. Не встречала!.. А что?..

   - Нет... ничего! Я так спросил.

   - Что с тобою, милый? Ты иынче опечален чем-то?.. Дети здоровы? Или - в делах у тебя неудача?..

   - О нет! Пришел корабль с товарами, посланный сюда самою императрицею. Привез меха и мед. Я все скупил по выгодной цене. А после ей же, ее посланному - продал груз шелка и благовоний Аравии с немалою наживой. Причина печали у меня другая. Несчастье в городе, в семье одной. Ты их не знаешь.

   - Что такое, скажи?..

   - Есть купец богатый, из Сирии. Еще не старый. Недавно только он женился. Оба любили друг друга. Нынче он из склада попал домой гораздо раньше, чем всегда. Прошел на женскую половину, в опочивальню жены. Видит, она обнимает, целует юношу, одетого совсем не так, как следует быть одетым гостю. Обезумел сириец, кинулся, ножом ударил юношу. Жена хотела помешать, но не успела. Крикнула только: "Брат мой... брат!" Как мертвая, упала тоже. Оказалось, брат много лет был в плену. Его похитили мальчиком. Он бежал... и вот погиб, едва добрался до родины. Горе теперь там в семье.

   - Большое горе... я думаю!..

   - Да, горе. А... скажи, Гипатия... у тебя нет сестер... или братьев? Здесь или в Элладе.

   - Ты же знаешь, милый, я одна дочь у отца. Отчего это ты спрашиваешь?

   - Знаю, знаю. Так, случайно спросил. Ты так бледна... так устала... Я бы хотел перелить в тебя мои силы... всю мою кровь... Милая...

   Сразу, отбросив верхнюю столу, он обхватил ее грудь руками и жадно стал целовать.

   - Нет... Нет... я не могу... оставь! Сейчас не надо, прошу тебя! - сильно отталкивая мужа, молила женщина.

   Еще быстрее, чем припал, - оторвался он от жены, встал, долго, пытливо поглядел на нее и вышел молча.

  

   В обширных внутренних дворах, даже в саду при жилище патриарха ютится не одна тысяча отшельников, аскетов, паломников, пришедших по обычаю справлять, в Александрии праздник пасхи. Целый лагерь раскинулся в течение нескольких дней. Людям дают здесь хлеб, порою - горсть оливок, полкружки пшена. А кому мало этого, те ходят по городу, питаясь подаянием.

   Закончив утреннюю раздачу, Петр отослал прислужников, носильщиков с опустелыми корзинами и мешками, на открытой поляне собрал не одну сотню пришельцев, больше отшельников из Фиваиды, и беседует с ними.

   - Да, последние времена настали. Четыре века прошло. Четыре коня пронеслися над миром. Конь белый... и черный... и огненный, и чалый. Теперь - грядет судия. Но раньше - антихриста будет царство и воля! Есть уже знаки. Явились предтечи врага Христова.

   - Кто? Где? - тревожно летят вопросы одичалых, доверчивых пустынножителей.

   - Здесь, в Александрии. Сами видите, разве так раньше принимал владыко гостей пасхальных? А ныне - скудость настала. Одолевают язычники и иудеи! Слабеет вера. Благочестия мало, и жертвы скудны. Восстала жена... как написано в Апокалипсисе. Прельщает она мир. Губит церковь Христову!

   - Кто? Где она? Или Господь не поможет стереть главу змия?.. Кто смеет разрушать веру?..

   - Есть тут такая. Гипатия, из школы языческой. Кого - красою, кого - умом прельщает. Гибель от нее душам христианским. Она и наместника Ореста зачаровала. Против церкви он идет. Вокруг нее язычники и иудеи сплотились, против Христа распятого!

   - Убить такую... убить надо! - раздаются кругом голоса.

   - Да... Если ее убрать, великая польза будет для церкви. Подумать надо, как? Защита у лукавой сильная... Да мы придумаем, - радостно уверяет Петр... - А то, даже церкви закрывать собирается, проклятая ехидна.

   Гул злобы и ярости перекатывается над толпою. Люди готовы тут же кинуться, разорвать первого, на кого укажет лукавый подстрекатель. Но время еще не пришло. И Петр успокаивает свою человеческую свору.

   - Слушайте, отцы и братия. Будьте готовы, как невесты, ждущие жениха в час полночный. А я приду, скажу вам, когда ударит час. Нынче же, после обедни - трапеза вам будет горячая от отца патриарха, да живет он много лет нам на радость, на украшение церкви.

   - Многая лета...

   Под эти крики ушел к владыке Петр доложить об успешной работе своей.

  

   Вечером дольше обычного пришлось Гиераксу ожидать на берегу, пока пришла Гипатия.

   Бледная, с черными кругами вокруг глаз, тяжело опустилась она на выступ скалы, где можно было сидеть, как в кресле. Молча дала пожать свои руки и загляделась в темную морскую даль.

   - Ты больна, Гипатия? - осторожно задал вопрос Гиеракс. - Или это погребенье так повлияло на тебя? Ведь ваш мудрец, Плотин? Он был уж очень стар... и хворал долго. Надо было давно ожидать.

   - Да... Мы ждали. А теперь больше нечего ждать! И потом, треск огня. Вой наемных плакальщиц. Запах обугленного тела. Где ум? Где мысли высокие? Все - небольшая куча золы. Значит, душа - воздух? Значит, мысль, гений, творчество - проблески простого пламени, окутанного парами влаги, связанного нитями жил и тяжей? Ни богов, ни Разума... ни духа! А мы так гордимся собою. Трагедию играем в жизни. И комедией является развязка. Бездарно! Стоит ли жить, Гиеракс, подумай.

   - Я думал, дорогая сестра, много думал. Для себя, пожалуй, не стоит. Но можно жить для других.

   - Да, да... И ты, и ты так же думаешь?.. Тогда мне легче сказать тебе...

   - Что такое, Гипатия?.. Что случилось?..

   - Не волнуйся. Слушай. Мы сегодня должны проститься. Я пришла в последний раз.

   - В последний раз?.. В последний раз!

   - Да, Гиеракс.

   - В последний раз?! Что ж? Я понимаю... иначе и быть не может. Греза твоя развеялась. Я не тот, кого ты долгие годы любила в душе. Я понимаю. Что же, простимся!

   - Ничего ты не понял. Ты - мой, единственный, любимый. Но... он... мой муж в течение долгих лет. Он, взявший мое девство... пробудивший во мне первую женскую страсть. Он подарил мне Диодора... Леэну. Он отдал мне целую жизнь! Как быть мне с ним?.. Что сказать детям?.. Я хотела ему сказать. Он так мучится. Он чует что-то... ревнует безумно... и молчит. А это тяжелее всего. Ни вопроса, ни укора. Я ухожу, он провожает только сверкающим взором. И молчит... молчит. Это выше сил! И если сказать... объяснить ему, что я чиста, как его жена... Что мы по-братски любим, ласкаем друг друга. Что еще ни разу в поцелуе мы не обожгли наших губ. Он не поверит. Он - умрет! Потом - огонь... вой плакальщиц... и груда пепла! Нет, нам надо расстаться! Он подходит ко мне, тянет руки. А я - ускользаю. Нет, Гиеракс. Нам надо расстаться! Дети меня целуют, а я вспоминаю тебя, прикосновенье моей руки к твоим волосам. И мне стыдно перед Леэной... перед Диодором. Мы должны расстаться.

   - Прощай, Гипатия. Будь счастлива.

   - Как ты жесток, Гиеракс. Счастлива? Без тебя?

   - Так как же быть, Гипатия?..

   - Не знаю. Только надо расстаться! Пойдем... проводи меня в последний раз.

   Порывисто окутав голову краем плаща, она двинулась вперед. Он пошел рядом. Скалы кончались. Внезапно обернувшись, Гипатия откинула плащ и поцелуй их разомкнулся только тогда, когда оба зашатались, чувствуя, что им не хватает воздуха.

   - В первый и в последний раз! - прошептала Гипатия, сжимая ему руки дрожащими, влажными руками. - Прощай.

   Снова окуталась плащом и пошла по тропинке, ведущей к садам Академии.

   Обессиленный страстью и мукою, Гиеракс почти упал на камни и затих. Долгие годы подавлял он в себе мужское чувство, упорно желая выполнить обет целомудрия. И теперь, весь разбитый, опустошенный налетом жгучих желаний, он не знал: страданье безмерное или блаженство принес ему один этот прощальный поцелуй?

   Еще не успела Гипатия скрыться за поворотом тропинки, как между скал вырисовалась фигура Пэмантия.

   Сегодня он не выдержал. После ухода Гипатии - тоже вышел из дому, издали следя за женою. И только старался, чтобы она не заметила его. Он видел, как жена подошла и горячо приветствовала этого лицемера-аскета. Видел, как вскочила, пошла. Видел бурное объятие. Хотел кинуться, убить обоих... но потемнело в глазах. А когда он пришел в себя, Гипатия была уже далеко. И исчез монах! Следом за женою кинулся Пэмантий, как вдруг впереди заметил белую фелонь, очертания Гиеракса, который, поднявшись с земли, пошатываясь, пошел к городу.

   - Стой... Кто тут? Куда идешь?.. С кем ты здесь был? - в два прыжка догнал его Пэмантий и засыпал злыми вопросами. - Отвечай немедленно, предатель... а не то!

   Рука Пэмантия, словно по собственной воле, скользнула к поясу, сжимая головку острого стиля, которым он писал заметки на восковых таблицах.

   - С Гипатией ты был здесь? Отвечай! Зачем молчишь? Смотри, я не владею собою. Мой гнев владеет мною. Я видел. Ты посмел... Она могла!

   - Пэмантий... поверь, ты ошибаешься. Я объясню... выслушай спокойно. Ты не должен думать ничего... Твоя жена чиста перед тобою. Она тебя любит, верь мне.

   - Меня?! А других - целует?.. Меня любит? Поклянись... твоим крестом.

   - Дать клятву?.. Я... я не могу. Нам запрещено заклятье. Верь мне. И не оскорбляй ее. Слышишь, Пэмантий? Иначе совесть тебя убьет вернее, чем убивает эта сталь, которую ты держишь.

   - За нее боишься?.. Ее жалеешь... Уйди! беги скорее. Я... я теряю разум!

   - Я уйду... а ты обрушишься на бедную Гипатию.

   - Так будь же ты проклят! - ударяя клинком, крикнул только Пэмантий и отдернул руку, на которую брызнула струйка крови.

   Гиеракс зашатался и тихо опустился на землю.

   Тонкий серп луны из-за туч бросил слабые лучи в ночную тьму.

   Пэмантий стоял, оглушенный, обессиленный бешеным порывом. Когда сталь ударила по телу, проникла куда-то, он почувствовал, как что-то ударило его в затылок, струя огня прокатилась по спине, потом - холодом обожгло ему тело. А ноги, ослабев, погнулись под тяжестью тела. Прерывистый шепот привел в себя Пэмантия. Гиеракс с трудом говорил ему:

   - Беги скорее... Ты прав, я виноват перед тобою... перед Гипатией! Я ее полюбил... но она - чиста! Клянусь распятием. Мы с нею простились... навсегда... и потому... ты видел... Беги.

   Голова упала, Гиеракс стал хрипеть, потом затих.

   Закрыв лицо плащом, бросился прочь отсюда Пэмантий.

   Несколько минут спустя Петр появился на знакомом берегу. Он видел, что муж пошел следом за женою, но задержался немного, чтобы не попасть на глаза Пэмантию. Не слыша голосов, тихо подкрался Петр к месту обычных свиданий и наткнулся на тело Гиеракса.

   Белым оскалом зубов промелькнула злая улыбка по лицу Петра.

   "Один дружок - готов! Игра моя была рассчитана неплохо. А с остальными теперь нетрудно справиться", - подумал он.

   Затем, подняв тело монаха на плечи, понес его к городу, изо всех сил призывая на помощь:

   - Сюда!.. помогите!.. Язычники и иудеи режут христиан! На помощь! Кто в Бога верует. Сюда!

  

   Не снимая плаща и выходных сандалий, измученная пережитыми минутами, Гипатия сидела у себя на террасе, когда через садовую калитку сюда же пришел Пэмантий и молча опустился на скамью у самой стены, как будто стараясь в густой тени укрыться от сияния звезд, от лучей тонкого, лунного серпа, который полчаса назад был свидетелем ужасного дела.

   Слишком глубоко утонула жена в своей скорби и потому не заметила, как бледно до синевы лицо мужа, как вошел он, шатаясь, словно пьяный, как упал на скамью, словно подломленный непомерным грузом, лежащим на его согнувшейся по-старчески спине.

   - Гипа... Гипатия! - после долгого молчания с трудом вырвалось из сухих, запекшихся губ мужа.

   - Гипатия! - громче позвал муж. - Что с тобою?..

   Жена вздрогнула, будто проснулась. Невидящим взором посмотрела на мужа. Безжизненным, усталым голосом проговорила:

   - Со мною?.. Со мною - ничего. Я... я думаю... о мертвых.

   - О мертвых?.. Гипатия... о мертвых?..

   И он стоял против нее, бледный, готовый сказать что-то непоправимое. Губы шептали уже, но звука еще не было.

   - Да, о мертвых! Об отце... о Плотине... Теперь урны с их прахом рядом стоят в Некрополе нашей Академии. Там - станут и наши урны... и... урны Диодора и Леэны, когда придет их срок.

   - Дети?! - тихо прошептал Пэмантий. И страшные слова, которые рвались перед этим, как ядовитые змеи, чтобы жалить, застыли на губах, рассеялись, потонули в вечерней темноте. Овладев собою, он сел против жены, пристально глядя в ее измученное лицо. Но глаза ее глядели открыто, ясно.

   И муж подумал: "Может быть, христианин клялся неложно? Может быть, она еще чиста... телом... если не душою? Душою - она с ним. Это - ясно. С ним!"

   И еще больше потемнело лицо мужа.

   - А ты? Ты почему так поздно? - опять, как будто издалека, слабо звучит безучастный вопрос жены.

   - Я?.. Я... Печаль висит над городом, Гипатия. Беда грозит Александрии. Иудеям богатым, но больше всего, конечно, нам... тем, кто чтит старых богов!

   - Опять погром? Недаром Гие... недаром мне говорили, что Кирилл готовит мятеж среди изуверов из Фиваиды. Что случилось, говори... Если начнется свалка? Надо будет детей увезти подальше.

   - Детей?.. Да, детей!

   - Говори же, что случилось? - оживляясь при мысли об опасности, грозящей детям, нетерпеливо спросила Гипатйя.

   - Там... на пути - нашли убитым... христианина. Его понесли к жилищу патриарха. Кричат, что это иудеи и язычники убили его. Ну, ты знаешь, чего теперь надо ожидать.

   - Да... да... я знаю... - вскочив, кинула Гипатия. - Я разбужу детей... я их одену... Вели седлать мулов, поезжай с ними в гавань... увези сейчас же... на корабле... сейчас же увези!

   - А ты?.. А ты - что же? Или думаешь остаться?

   - Я?.. Не знаю. Это - потом. Иди... я спешу. Потом.

   Не успела еще женщина ступить на порог дома, как на террасу вбежал какой-то незнакомый старик монах.

   - Гипатия, Пэмантий... слушайте. Слушайте меня. Спасайтесь скорее!

   - Что? Что такое? Ты - кто? Зачем ты ворвался сюда? - хватая за плечи старика, испуганный и озлобленный, трепал его Пэмантий.

   - Эвмен... Эвменом меня зовут. Гипатия спасла меня. Давно уже, 15 лет назад. Там, в Академии, у водоема, когда нас, христиан, убивали язычники. Она помнит. И я помню! Я служу у патриарха. Там - страшная смута. Принесли тело инока. И говорят, что убили его... вы... Что вы подкуплены иудеями и язычниками...

   - Мы?.. - вырвалось у Гипатии.

   - Да... Ты и твой муж! Петр-диакон это говорит. Я знаю, что вы - не могли убить... И прибежал. Бегите, укройтесь! Сейчас толпа нагрянет и тогда... Спасайтесь скорее!

   - Мы убили?.. Там все сошли с ума. Мы бежать не станем. Бегут преступники.

   - Для тех, кто там освирепел, - все язычники с иудеями вместе преступны, госпожа. Бегите! Жалейте не себя. Я видел ваших детей. Бегите!

   - Дети. Да, ты прав. Слушай, старик. Вот - гемма, беги к Оресту, покажи мое кольцо! Ему скажи. Передай, что я прошу прислать охрану к дому нашему. Спеши!

   Эвмена мгновенно не стало на террасе.

   Мать кинулась будить детей. Пэмантий поспешно разбудил домоправителя, приказал седлать четырех мулов. Когда через несколько минут Гипатия с напуганными, плачущими детьми появилась у конюшни, все было готово. Рыдая, горячо расцеловала мать в последний раз детей и прошептала мужу:

   - Скорей... скорее... уезжайте. Я сил лишаюсь. Скорей!

   - Как? Мы - без тебя?.. Одни?! Ты обезумела, Гипатия. Садись, поезжай. Слышишь? Город полон зловещими криками. Это - голоса гибели... смерти. Садись... и едем, пока не поздно.

   - Да, уезжайте... пока не поздно! Спаси детей! А я?.. Я не могу уехать. Ты для детей необходим. Ты часто заменял им мать, пока я делала свое, другое дело... А я? Скажут, что мы все бежали, сознавая свою вину. Наши друзья, все наши собратья по вере, которые шли за мною столько лет. Они слепо верили мне. И я теперь оставлю их? Кто же поведет, кто их защитит от беды? Ты - поезжай, храни детей. А я здесь должна быть.

   - Я не поеду, Гипатия. Пусть дети уезжают без меня. Вези их, Зенон. Вели кормчему выйти из гавани до рассвета. Вот мой перстень.

   - Стой, Зенон! Одно мгновенье, Пэмантий. Ты боишься за меня? Будь покоен. Орест сумеет защитить меня от целой Александрии. Уезжайте же.

   - Нет, Гипатия. Зенон, поезжай. Прощайте, дети. Леэна, Диодор! Я скоро...

   - Мама! Отец! - звенели и рвались детские голоса.

   - Мы с матерью скоро будем с вами. Не плачьте. Слышите? Чтоб никто не слышал, как вы проедете до гавани. Вперед!

   И Пэмантий сильно хлестнул обоих мулов. Старый слуга, Зенон, поскакал рядом с детьми, которые закусили себе пальцы, чтобы не рыдать, чтобы исполнить приказ отца.

   - Пэмантий, ты безумен. Спеши, догони детей... вези их в Грецию. Я тоже к вам приеду, как только стихнет беда. Слышишь? Я умоляю тебя...

   - Я, мужчина, убегу?! А ты, слабая женщина, встретишь грозу?.. Хороший совет, Гипатия, даешь ти мне!

   - Да, да. Слабая женщина. Они не тронут беззащитную и слабую.

   - Так ли, Гипатия? Дети еще слабее и беззащитнее. Но ты их отослала.

   - Что же... ты прав, - после тяжелого раздумья сказала Гипатия. - Я знаю, в толпе найдутся звери... способные растерзать и слабых, невинных детей наших... Мы язычники... они - христиане! А детям надо жить. Кто знает, что принесут они людям? Что дадут миру?! А я...

   - Что?.. Что ты - Гипатия?

   - Я устала жить... устала вести борьбу. Пустыню я вижу вокруг себя. Помнишь, юная, трепетная, вся пылая жаждой борьбы, я говорила: "Как жизнь коротка!" А теперь - ничего не жду. Нет желаний. И мысль шепчет безустанно: "Как долго тянется эта земная жизнь".

   - Мать не смеет бросать детей без своей опеки!

   - Я - человек! И не смею не выполнить своего долга. Спасая жизнь побегом, покрывая себя позором, даже незаслуженным, я убью мою совесть. А совесть мне дороже жизни. Ты знаешь, Пэмантий! Нас обвинят. Скажут: мы убили. И меня не будет, чтобы крикнуть: "Это ложь!"

   - Не ты... я убил.

   - Ты... убил?.. Повтори. Нет... не надо... Значит-значит, убит - он?!

   Молча кивнул головою Пэмантий. И так застыл, с поникшей головой, боясь встретить взгляд жены.

   Две капли крови выступили на губах женщины, куда впились ее стиснутые зубы. Хрипло прозвучал ее голос:

   - Убит... И я не смею даже оплакать! А ты? Ты, Пэмантий, как ты страдал, если... если мог убить?! Молчу... и ты молчи. Сбирайся. Едем!

   Пошатываясь, пошла она в дом, отстранив руку Пэмантия, желающего поддержать жену. Но, когда они проходили садом, туда к ним почти вбежал Орест, наместник. Кроме четырех телохранителей, вошедших сюда же, целый отряд звучал оружием, поблескивая щитами и касками за зеленой оградой сада.

   - Я вовремя поспел, Гипатия. Тебя смеют обвинять?! Это - кощунство... оскорбление божества! Кирилл со стражей церковной идет за тобою. За ним толпа отшельников, городская чернь. Но будь спокойна. Мои когорты изрубят в капусту эту сволочь... с их лукавым иереем вместе. С этим лицемером, ханжою!

   - Слушай, что я тебе говорю, Орест. Если ты прольешь одну каплю человеческой крови... я выйду на площадь. И добровольно отдамся в их руки!

   - Спаси Господь. Не надо! Я сделаю все, что хочешь, только - не надо... этого не делай... не надо!

   И он поспешил на небольшую площадь, куда выходил портик жилища Гипатии. Муж и жена пошла за ним.

   Развернувшись квадратным строем, тремя живыми стенами окаймили воины с трех сторон площадь. Портик дома был в тылу, как надежная опора. Орест кинул приказание турмарху:

   - Мечами не рубить! Только отбиваться.

   Турмарх повторил приказ по рядам.

   Справа на площадь выходила паперть небольшой церкви во имя св. Эвпла. Здесь, при свете факелов, багровели белые ризы на могучей фигуре Кирилла с его ассирийской, в завитках, бородою, с митрою христианского первосвященника на пышно расчесанных темно-русых волосах.

   Вооруженная стража патриарха, восемь раз по восемь человек в ряд, - готова была двинуться, чтобы прорвать стену воинов Ореста. Но тех было в десять раз больше и, впустив даже нападающих в свой круг, они могли изрубить их на месте. Правда, за воинами Патриарха, как сильное подкрепление, бесновались, кричали, грозили сотни фиваидских отшельников, вооруженных дубинками, ножами, топорами, чем только могли их вооружить на патриаршем дворе. Но двинуться на легионеров они бы сами не посмели и только осыпали проклятиями, хулою воинов Ореста, его самого и, больше всего, Гипатию с ее мужем.

   И еще одно мешало Кириллу первому напасть. Из темных ущелий четырех узких, выходящих на эту же площадь улиц набегали волны народу, мужчин и женщин... старых и молодых. Оружие сверкало у многих в руках. Палки, молотки и топоры были почти у каждого из остальных горожан. А кто знает, христиан или язычников... кого больше в этой черной стене людской, которая плещет на окраинах площади, уходя корнями в глубь улиц и переулков соседних?

   И потому раньше попробовал Кирилл договориться с Орестом. Через всю площадь властно прозвучал голос патриарха:

   - Орест, наместник святейшего кесаря нашего, слушай, что говорит тебе наместник бога и церкви Христовой на земле.

   - Дивлюсь тому, что слышу, отец патриарх Александрии. Я знаю наместника Христова в Риме. Второй - глава вселенской церкви, наместник Бога нашего, Иисуса распятого - Арзакий, патриарх Константинопольский. А ты, выходит, еще один, третий? Я спрошу у августейшего кесаря... и у отцов церкви: так ли это? А пока говори, я слушаю!

   - Слушай. Во имя власти, данной мне от Бога и от кесаря, я должен взять под стражу убийцу Гиеракса, Пэмантия, и сообщницу, жену его... Она заманила в западню святого наставника... а муж - убил!

   - Не за свое дело ты взялся, уважаемый владыко. По гнусному навету продажного клеветника - отдать во власть тебе, на поруганье разъяренной черни и безумных аскетов двух лучших граждан города?.. Этого не будет.

   - Он прав. Он прав. Наместник верно говорит, - здесь и там зарокотали голоса язычников.

   - Мы их не требуем. Мы их не берем! - старались отшельники и христиане из толпы покрыть, перекричать первые голоса...

   - Слушайте, граждане, что я вам говорю. Вы знаете меня, Ореста? Я ни разу не обманывал вас... Я - друг закона и справедливости. Слушайте. Завтра я вместе с патриархом буду судить тех, кого обвиняют в убийстве. И приговор будет справедливый. Вы верите мне?..

   Общий гул прокатился по площади:

   - Верим... Тебе верим... Тебе - мы все верим!.. Орест - друг народа и города. Да живет Орест!

   Долго звучали эти клики. Но Петр, шныряя в толпе аскетов и черни христианской, волновал людей.

   - Обманывает наместник. Он сам - тайный язычник и поклоняется идолам. Гипатия - его наложница. Галера уже готова и ночью он отпустит их подальше. А завтра? Что сделаете вы тогда, когда убийцы будут далеко?..

   Тогда новые крики стали вырываться из толпы христиан:

   - Бежать хотят преступники. Нельзя их оставить на воле. Под стражу пусть возьмет их авва патриарх.

   - Дети мои, где же правда? Где сила Господа? - разрезал шум могучий голос Кирилла. - Оставляю я это гнездо нечестия, Содому и Гоморре подобную Александрию. В пустыню уйду оплакивать гибель веры. А вас тут пускай язычники с иудеями режут, как овец, безнаказанно.

   Масло влилось в огонь. Фиваидские отшельники, толпы христиан-александрийцев ринулись на воинов Ореста, кидая камни, угрожая ножами, дубинами.

   - Собаки! Вы, христианские воины, - и защищаете язычников-убийц. Нам их отдайте!

   Воины стояли с мечами наголо. Толпа ринулась. Помня приказ Ореста, - защищаться, но не рубить! - легионеры ударами плашмя отбивали нападающих. На двое-трое воинов, пораженные тяжелым камнем, ударом молота, повалились в ряду. Брошенный камень ранил щеку самому Оресту. Человек пять из толпы прорвались в середину каре. Сотник уже замахнулся секирою, чтобы свалить одного, но Орест хватил его рукоятью своего меча по руке и секира выпала на землю.

   - Вязать их! Не убивать никого. Или не слышал моего приказа, пес?

   Нападающие отхлынули. Опять две живых, враждебных стены темнеют друг против друга.

   В это время Петр с двумя фиваидцами с факелами в руках стал пробираться к дому, чтобы пожар в тылу расстроил ряды легионеров. Но их заметили и с трудом убежали они от преследования, пока не смешались со своими у церкви...

   Положение отряда становилось ненадежным.

   - Трубить сбор всем легионам! - приказал Орест турмархам.

   Зазвучали трубы, далеко прорезая тишину ночи.

   Другие трубы откликнулись издалека, отовсюду, где были казармы легионов. Как будто огромные петухи медленными голосами завели раньше времени свою полуночную перекличку.

   - Петр... Донат... Армадий... Все вы... Бегите! Зовите, сбирайте наших! На улицах нагромождайте баррикады. Чтобы войска сюда не могли добраться!.. - кричал Кирилл, с пеною у рта, дрожа от злобы. - Бороться хочешь, Орест? Добро. Я давно до тебя добираюсь. Обоим нам - негде повернуться в Александрии! Пляшешь под флейты этой змеи? Добро. Я разочтусь с тобой и с нею нынче же! Один я буду пастырем христианского стада. Один - в Александрии. А ты, ничтожный...

   - Ну, монах... смотри. Я еще терплю! - полуобнажая меч, крикнул Орест Кириллу. - Берегись, жадный, злой ворон... любитель падали. Твои полчища крикунов?.. Они не устоят перед моими ветеранами. Я доберусь до тебя... прорежу широкий путь в этом море безумцев, бешеных глупцов! И тебе несдобровать. Разрублю твой гнусный череп, как горшок ночной!

   - Орест... Ты обещал без крови. Помни! - раздался голос Гипатии.

   - Это уж не ради тебя. Я - себя защищаю, Гипатия. Теперь - меня оставь! - Ласково, но сильно отстранил наместник ее руку от своего меча.

   - Но... если ты так хочешь?.. Если толпа опять накинется - придется рубить! А ты не желаешь? Хорошо. Я попробую еще одно.

   И снова голос Ореста зазвучал над толпою:

   - Слушайте, граждане. Я не хочу проливать ничьей крови... тем более - христианской. Я - не ваш патриарх. Гипатия и муж ее тоже меня просят уладить дело без боя. Слушай, ты, владыко. В убийстве обвиняют Пэмантия. Хорошо. Можешь взять его под стражу. А я - арестую Гипатию. Ей нет цели бежать. Она, как и муж ее, - невинна. И оба сумеют оправдаться, очистить себя от гнусной клеветы. Граждане Александрии, согласны вы на это?

   - Виват, Орест! Это - дело! Наместник хорошо рассудил. Согласны!

   Ни одного голоса не поднялось против Ореста. Ликуя от удачного хода, наместник обратился к Кириллу:

   - Что теперь скажешь, с_в_я_т_о_й и д_о_б_р_ы_й наш отец? Верно, и ты согласен, как весь народ?..

   Стиснув зубы от ярости, патриарх не ответил ничего. По его знаку стража увела Пэмантия, который уже подошел к самой паперти.

   - Прощай, Гипатия!.. - крикнул он, обернувшись к жене.

   - До завтра, Пэмантий.

   - Виват Оресту! Да живет наш мудрый наместник! - рокотала, расходясь, толпа.

   Кирилл со стражей и отшельниками двинулись с площади. Воины Ореста, сдвинув ряды, пошли тесным строем по затихшим улицам к себе, в казармы. Орест подошел к Гипатии, чтобы успокоить, увести ее в дом, и остановился, пораженный.

   Упав на скамью, припав головою к камню, она глухо рыдала... шептала что-то. Орест стал прислушиваться.

   - Убит... он мертв... а я живу... зачем?.. Когда он - мертв!

   Как ребенка, подняв со скамьи обессиленную женщину, Орест ласково, осторожно повел ее к дому.

  

  

   Друг против друга в жилище Кирилла сидят оба врага - патриарх и наместник.

   Спокойный, уверенный, роняет веско каждое слово Орест:

   - Гипатия здесь, готова отвечать на каждый твой вопрос. Видишь, мы сдержали наше обещание. Никто никуда не скрылся. Но знай, народу я сам сказал кое-что. Раскрыл глаза черни. Вчера ты вмешался в мои дела. Монахи-изуверы швыряли камни в меня, в моих солдат. Ты хитро прикрылся за спиною у них и у черни. Сегодня - не то. Александрия давно знает, что ты - грязный сластолюбец. Ты гнусные предложения делал Гипатии - и она прогнала тебя. И вот ты сам, быть может, велел убить Гиеракса, чтобы схватить красавицу афинянку и изнасиловать ее, как многих обесчестил! Вот что сегодня толкуют в народе. Видишь, а_в_в_а, - днем я сильнее, чем ты ночью. Молчишь? Так лучше. Можешь допросить Гипатию... и сейчас же отпустить ее домой.

   - Отпущу?.. ее, убийцу?..

   - Отпустишь! Ты - лжешь! Ты знаешь - она не убивала. Ты отпустишь. Смотри в окно: народ вокруг твоего жилища. Мои войска кругом. Все ждут справедливого суда от своего духовного отца и владыки. Сейчас я пришлю сюда Гипатию. И буду ждать ее там, где мои легионеры.

   Орест ушел. Кирилл, бледный от злобы, глядел ему вслед, и сразу против воли залило краскою все лицо патриарха, когда из той же двери показалась Гипатия.

   - Ты желаешь меня допросить? Я пришла, почтенный господин.

   - Да... Ты сдержала слово. Я вижу: твой муж не убивал... и я отпущу его.