Стивенсон Роберт Льюис - Катриона

руммонд, если она согласится выйти замуж за меня добровольно. Но если у нее есть хоть малейшее возражение, чего я имею основания опасаться, я никогда не женюсь на ней.

   - Хорошо, хорошо, - сказал он, - это легко выяснить. Как только она вернется, я расспрошу ее и надеюсь успокоить вас...

   Я снова прервал его:

   - Прошу вас не вмешиваться, мистер Друммонд, или вы можете в другом месте искать жениха для вашей дочери, - сказал я. - Я буду действовать один, и предоставьте мне судить. Я сам разузнаю все подробно. Никто другой не должен вмешиваться в это дело, и менее всего вы.

   - Честное слово, сэр, - воскликнул он, - по какому праву вы будете судьей?

   - По праву жениха, как мне кажется, - ответил я.

   - Это придирки! - закричал он. - Вы уклоняетесь от фактов. Дочери моей не остается выбора. Репутация ее испорчена.

   - Прошу прощения... - сказал я. - Пока это дело известно только вам и мне, то ничего не испорчено.

   - Кто мне поручится за это? - воскликнул он. - Разве я могу допустить, чтобы репутация дочери моей зависела от случая?

   - Вам следовало гораздо раньше подумать об этом, - отвечал я, - прежде чем вы так неосторожно покинули ее, а не тогда, когда уже было слишком поздно. Я отказываюсь считать себя ответственным за вашу небрежность и никому не дам запугать себя. Мое решение твердо, и что бы ни случилось, я ни на волос не отступлю от него. Мы останемся здесь вдвоем до ее возвращения; потом, без слова или взгляда с вашей стороны, она и я уйдем переговорить. Если она скажет, что согласна, я сделаю этот шаг; если же нет, то не сделаю.

   Он вскочил со стула как ужаленный.

   - Я понимаю вашу хитрость, - воскликнул он, - вы будете стараться, чтобы она вам отказала!

   - Может быть, да, может быть, нет, - сказал я. - Во всяком случае, таково мое решение.

   - А если я не соглашусь! - воскликнул он.

   - Тогда, мистер Друммонд, придется прибегнуть к поединку, - отвечал я.

   Я не без страха произнес эти слова. Не говоря уже о том, что он был отец Катрионы, его высокий рост, необыкновенно длинные руки, почти такие, как у его отца, его умение фехтовать - все это делало его опасным противником. Но я напрасно тревожился. Бедная обстановка моей квартиры - он кажется, не обратил внимания на платья дочери, которые, впрочем, все были новы для него, - а также то, что я не хотел давать ему взаймы, навели его на мысль, что я очень беден. Неожиданное известие о моем наследстве открыло ему его глаза. Ему так понравился его новый план, что он, я думаю, согласился бы на что угодно, только бы не драться со мной.

   Он еще некоторое время продолжал спорить, пока я не сказал фразы, которая заставила его замолчать.

   - Если вы так противитесь моему свиданию наедине с молодой леди, - сказал я, - то, вероятно, у вас есть причины думать, что я прав, опасаясь ее отказа.

   Он пробормотал какое-то извинение.

   - Все это чрезвычайно раздражает обоих нас, - прибавил я, - и мне кажется, нам было бы лучше благоразумно помолчать.

   Мы так и сделали и молчали до самого прихода девушки. Если бы кто-нибудь видел нас, то нашел бы, я думаю, что мы представляли очень смешную пару.

  

   Я отворил Катрионе дверь и остановил ее на пороге.

   - Ваш отец желает, чтобы мы пошли погулять, - сказал я.

   Она взглянула на Джемса Мора, кивнувшего ей головой, и, как дисциплинированный солдат, повернулась и пошла со мной.

   Мы шли по одной из наших прежних любимых дорог, где часто ходили вместе и где были так счастливы. Я шел немного позади и мог незаметно наблюдать за ней. Стук ее маленьких башмаков по дороге звучал необыкновенно мило и грустно. Мне казалось странным, что сейчас должна решиться моя судьба, и я не знаю, слышу ли эти шаги в последний раз, или же звук их будет сопровождать меня, пока нас не разлучит смерть.

   Она избегала глядеть на меня и шла все вперед, точно догадываясь о том, что будет. Я понимал, что должен поскорее высказаться, пока еще не лишился храбрости, но не знал, как начать. В этом затруднительном положении, когда девушку почти насильно заставляли выйти за меня замуж, излишняя настойчивость с моей стороны была бы неприличной, а между тем мое молчание свидетельствовало бы о равнодушии к ней. Я беспомощно стоял между этими двумя крайностями, и когда наконец решился заговорить, то заговорил наудачу.

   - Катриона, - сказал я, - я нахожусь в очень тяжелом положении... нет, скорее оба мы. Я был бы очень благодарен вам, если бы вы обещали дать мне сперва высказаться и не прерывали бы меня до конца.

   Она обещала мне это.

   - То, что я должен сказать вам, - продолжал я, - очень затруднительно, и я знаю отлично, что не имею никакого права говорить вам это после того, что произошло между нами в прошлую пятницу. Мы так запутались, и все по моей вине. Я отлично знаю, что мне следовало бы держать язык за зубами. Это я и намерен был сделать и не имел и в мыслях снова тревожить вас. Но теперь поговорить уже необходимо, ничего не поделаешь! Видите ли, тут явилось это поместье, которое сделало меня выгодным женихом, и дело теперь выглядит уже не так глупо, как выглядело бы прежде. Я лично нахожу, что наши отношения настолько запутаны, что, как я говорил, их лучше бы оставить так, как они есть. По-моему, все это чрезвычайно преувеличено, и я, на вашем месте, не стал бы затрудняться выбором. Но я должен был упомянуть о поместье, потому что оно несомненно повлияло на Джемса Мора. Затем я нахожу, что мы вовсе уже не были так несчастны, когда жили здесь вместе. Мне даже кажется, что мы отлично ладили. Если бы вы только посмотрели назад, дорогая...

   - Я не стану смотреть ни назад, ни вперед, - прервала она. - Скажите мне только одно: это все устроил мой отец?

   - Он одобряет это, - сказал я, - он одобряет мое намерение просить вашей руки.

   Я продолжал говорить, стараясь подействовать на ее чувства, но она не слушала меня и прервала на середине.

   - Это он уговорил вас! - воскликнула она. - Нечего отрицать, вы сами признались, что ничего не было дальше от ваших мыслей. Он сказал вам, чтобы вы женились на мне!..

   - Он первый заговорил об этом, если вам угодно знать, - начал я.

   Она шла все быстрее и быстрее, глядя прямо перед собой. При последних словах она покачала головой, и мне показалось, что она хочет бежать.

   - Иначе, - продолжал я, - после ваших слов, сказанных в прошлую пятницу, я никогда не решился бы потревожить вас моим предложением. Но когда он почти приказал мне, то что же оставалось мне делать?

   Она остановилась и повернулась ко мне.

   - Во всяком случае, я отказываю, - воскликнула она, - и делу конец!

   И снова пошла вперед.

   - Думаю, что я не мог ожидать ничего лучшего, - сказал я, - но вы могли бы постараться быть добрее напоследок. Не понимаю, почему вы так резки. Я очень любил вас, Катриона. Ничего: ведь я называю вас так в последний раз. Я поступал как мог лучше... Я стараюсь и теперь поступать так же и жалею, что не могу сделать ничего большего. Мне кажется странным, что вам нравится быть жестокой ко мне.

   - Я думаю не о вас, - сказала она, - я думаю об этом человеке - о моем отце.

   - Тут я тоже могу вам помочь, - сказал я, - и помогу вам. Нам надо с вами посоветоваться насчет вашего отца. Джемс Мор очень рассердится, когда узнает о результатах нашего разговора.

   Она снова остановилась.

   - Он считает, что я скомпрометирована? - спросила она.

   - Так он думает, - сказал я, - но я уже просил вас не обращать на это внимания.

   - Мне все равно, - воскликнула она, - я предпочитаю быть скомпрометированной!

   Я не знал, что ответить ей, и стоял молча. Казалось, будто что-то закипело в ее груди, и она вдруг закричала:

   - Что все это значит? Почему на мою голову пал этот позор? Как вы смели сделать это, Давид Бальфур?

   - Что же мне было делать, милая моя? - сказал я.

   - Я не ваша милая, - возразила она, - и запрещаю вам произносить подобные слова.

   - Я не выбираю слова, - отвечал я. - У меня сердце болит за вас, мисс Друммонд. Что бы я ни говорил, будьте уверены, что ваше тяжелое положение вызывает во мне сочувствие. Но я просил бы вас подумать об одной вещи, которую следует обсудить спокойно: когда мы вернемся домой, произойдет столкновение. Поверьте моему слову, нам обоим придется постараться, чтобы мирно покончить это дело.

   - А! - сказала она. На щеках ее выступили красные пятна. - Он хотел драться с вами? - спросила она.

   - Да, - отвечал я.

   Она засмеялась ужасным смехом.

   - Только этого недоставало! - воскликнула она. Затем, обращаясь ко мне, продолжала: - Я и отец составляем прекрасную парочку, но благодаря богу есть на свете человек, еще более скверный, чем мы. Благодарю бога, что он показал мне вас в таком свете! Нет на свете девушки, которая не стала бы презирать вас.

   Я довольно терпеливо переносил многое, но это было уже слишком.

   - Вы не имеете права так говорить со мной, - сказал я. - Разве я не был добр к вам или не старался быть добрым? И вот награда! Нет, это слишком.

   Она продолжала глядеть на меня с улыбкой ненависти.

   - Трус! - сказала она.

   - Ни вы, ни ваш отец не смеете произносить это слово! - закричал я. - Я еще сегодня, защищая вас, бросил ему вызов. Я снова вызову эту гнусную лисицу. Мне безразлично, кто из нас будет убит. Пойдемте вместе домой, покончим со всем этим, со всем вашим гайлэндским отродьем! Увидим, что вы подумаете, когда я буду убит.

   Она покачала головой с той же самой улыбкой, за которую я готов был побить ее.

   - Смейтесь, смейтесь! - кричал я. - Отцу вашему сегодня было не до смеха. Я не хочу сказать, что он струсил, - поспешно прибавил я, - но он предпочел другой выход.

   - О чем вы говорите? - спросила она.

   - О том, что я предложил ему драться со мной, - отвечал я.

   - Вы предложили Джемсу Мору драться с вами? - воскликнула она.

   - Да, - сказал я, - и он не пожелал этого, иначе мы не были бы здесь.

   - Вы на что-то намекаете, - заметила она. - Что вы хотите сказать?

   - Он хотел заставить вас выйти за меня замуж, - отвечал я, - а я не хотел. Я сказал, что вы должны быть свободны и что я переговорю с вами наедине: я не предполагал, что произойдет подобный разговор! "А что, если я не позволю?" - спросил он. "Тогда придется прибегнуть к поединку, - сказал я. - Я так же мало хочу, чтобы меня навязали молодой леди, как не желал бы, чтобы мне навязали невесту". Вот мои слова. Это были слова друга. И хорошо же вы отплатили мне за них! Теперь вы отказали мне по собственной свободной воле, и никакой отец з Гайлэнде или в другом месте не может приневолить меня к браку. Я позабочусь, чтобы ваше желание было исполнено. Я буду делать то же, что делал до сих пор. Но мне кажется, что вы хотя бы из приличия могли выказать мне хоть некоторую благодарность. Я думал, право, что вы лучше знаете меня! Я не совсем хорошо поступил с вами. О, то была минутная слабость! Но считать меня трусом - и таким трусом! - о милая моя, это было для меня большим ударом!

   - Разве я могла знать, Дэви? - воскликнула она. - О, это ужасно! Я и мои родственники, - при этом слове она отчаянно вскрикнула, - я и мои родственники недостойны говорить с вами! О, я готова на улице стать перед вами на колени и целовать ваши руки, умоляя о прощении.

   - Я сохраню те поцелуи, которые уже получил от вас! - воскликнул я. - Поцелуи, которые я хотел получить и которые имели цену. Я не желаю, чтобы меня целовали из раскаяния.

   - Что вы можете думать о такой дурной девушке? - спросила она.

   - Да я все время говорю вам об этом! - сказал я. - Вам лучше оставить меня. Вы не могли бы сделать меня более несчастным, чем теперь, если бы даже захотели. Обратите внимание на Джемса Мора, вашего отца, с которым вам еще предстоит трудное объяснение.

   - О, как ужасно, что мне приходится остаться на свете одной с этим человеком! - воскликнула она, с большим усилием стараясь овладеть собой. - Но не беспокойтесь больше об этом, - сказала она. - Он не знает моего характера. Он дорого заплатит за этот день, дорого, дорого заплатит!

   Она повернулась, направляясь домой. Я сопровождал ее. Вдруг она остановилась.

   - Я пойду одна, - сказала она. - Я должна увидеться с ним наедине.

   Я некоторое время в бешенстве бродил по улицам, называя себя самым несчастным человеком в мире. Злоба душила меня. Хотя я глубоко дышал, но мне казалось, что в Лейдене не хватает для меня воздуха. Я думал, что задохнусь. Остановившись на углу улицы, я целую минуту так громко смеялся сам над собой, что прохожий оглянулся. Это привело меня в чувство.

   "Я слишком долго был простаком, бабой и тряпкой, - думал я. - Теперь этого больше не будет. Это мне хороший урок - не связываться больше с проклятым женским полом, который погубил человека в начале мира и будет губить его до скончания века. Видит бог, я был достаточно счастлив, пока не увидел ее. Клянусь богом, я могу быть снова счастливым, когда расстанусь с ней".

   Больше всего я теперь желал, чтоб они уехали. Меня не покидала эта мысль. Я с какой-то злой радостью представлял себе, в какой бедности им придется жить, когда Дэви Бальфур перестанет быть для них дойной коровой. Вдруг, к моему великому удивлению, настроение мое совершенно изменилось. Я все еще сердился, все еще ненавидел ее, но считал себя обязанным позаботиться о том, чтобы она не терпела нужды.

   Я быстро пошел домой, где увидел за дверью упакованные чемоданы, а на лицах отца и дочери прочел следы недавней ссоры. Катриона была похожа на деревянную куклу. Джемс Мор тяжело дышал, лицо его было покрыто белыми пятнами, а нос как-то свернуло на сторону. Как только я вошел, девушка взглянула на него пристальным, угрожающим взглядом. Этот взгляд был красноречив, и, к моему удивлению, Джемс Мор подчинился безмолвному приказу. Было ясно, что его хорошо пробрали и что в девушке было больше энергии, чем я предполагал, а в мужчине больше малодушия, чем я ожидал от него.

   Он заговорил, называя меня мистером Бальфуром и, очевидно, повторяя чужие слова. Он не успел сказать многого, так как после первой торжественной фразы его прервала Катриона.

   - Я объясню вам, что хочет сказать Джемс Мор, - проговорила она. - Он хочет сказать, что мы пришли к вам, как нищие, не особенно хорошо поступили с вами и стыдимся своего неблагодарного и дурного поведения. Теперь мы хотим уехать и быть забытыми. Но мой отец так плохо вел свои дела, что мы не можем сделать и этого, если вы опять не дадите нам милостыни. Вот что мы такое - нищие и блюдолизы.

   - С вашего позволения, мисс Друммонд, - сказал я, - мне надо поговорить с вашим отцом наедине.

   Она пошла в свою комнату и заперла дверь - без слова и взгляда.

   - Извините ее, мистер Бальфур, - заметил Джемс Мор, - она невоспитанна.

   - Я пришел не для того, чтобы рассуждать с вами об этом, - отвечал я, - но чтобы расквитаться с вами. А для этого мне приходится говорить о вашем положении. Мистер Друммонд, я посвящен в ваши дела больше, чем вы бы того желали. Я знаю, что у вас были свои деньги в то время, как вы занимали их у меня. Знаю также, что с тех пор, как вы в Лейдене, вы получили что-то еще, хотя и скрыли это даже от своей дочери.

   - Будьте осторожны! Я не позволю больше раздражать меня! - вспылил он. - Вы оба мне надоели. Что за проклятая штука быть отцом! Она позволила себе относительно меня выражения... - Тут он остановился. - Сэр, у меня сердце солдата и отца, - продолжал он снова, приложив руку к груди, - оскорбленное в обоих этих качествах. Будьте осторожны, прошу вас.

   - Если бы вы дослушали меня до конца, - сказал я, - вы увидели бы, что я хлопочу о вашей же пользе.

   - Дорогой, друг, - воскликнул он, - я знаю, что могу положиться на ваше великодушие!

   - Дадите ли вы мне наконец высказаться? - сказал я. - Дело в том, что я ничего не выигрываю от того, бедны вы или богаты. Но мне кажется, что ваши средства, происхождение которых таинственно, не совсем достаточны для вас. А я не хотел бы, чтобы ваша дочь терпела в чем-либо недостаток. Если бы я мог говорить об этом с ней, то мне, конечно, и в голову не пришло бы довериться вам, потому что я знаю, что вы любите только деньги, и всем вашим громким словам не придаю никакого значения. Но я все-таки верю, что вы по-своему любите свою дочь, и мне приходится довольствоваться этой уверенностью.

   Затем мы согласились, что он будет извещать меня о своем местопребывании и о здоровье Катрионы, взамен чего я обязался выплачивать ему небольшое пособие.

   Он выслушал все это с большим вниманием и, когда я кончил, воскликнул:

   - Дорогой мой, милый сын мой, это действительно достойно вас! Я буду служить вам с солдатской верностью...

   - Довольно об этом! - сказал я. - Вы довели меня до того, что при одном слове "солдат" мне делается тошно. Наша сделка совершена. Теперь я ухожу и вернусь через полчаса. Надеюсь найти квартиру свободной от вас.

   Я дал им достаточно времени на сборы, боясь больше всего еще раз увидеть Катриону. Втайне я чуть не плакал, хотя и поддерживал в себе гнев из чувства достоинства. Прошло, должно быть, около часу. Солнце зашло, и узкий серп молодого месяца выплыл на фоне огненно-красного заката; на востоке показались звезды, и когда я наконец вошел в свою квартиру, в ней уже царила темнота. Я зажег свечу и осмотрел комнаты. В первой не оставалось ничего, чтобы могло вызвать воспоминание об уехавших, по во второй я в углу на полу увидел небольшой узел, при взгляде на который у меня чуть не выпрыгнуло сердце из груди. Она оставила, уезжая, все, что получила в подарок от меня! Этот удар я почувствовал сильнее всего оттого, может быть, что он был последним. Я упал на эту груду платья и вел себя настолько глупо, что мне даже совестно говорить об этом.

   Уже поздно ночью, когда стало очень холодно и зубы мои начали стучать, ко мне вернулось некоторое мужество, и я стал соображать. Я не мог переносить вида этих несчастных платьев и лент, рубашек и чулок со стрелками. Я понял, что должен избавиться от них до утра, если хочу обрести душевное равновесие. Сперва я хотел развести огонь и все сжечь, но, во-первых, я всегда был врагом расточительности, во-вторых, мне казалось жестокостью сжечь те вещи, которые она носила! В комнате был шкаф, и я решил сложить вещи туда. Я чрезвычайно долго и неумело складывал их, но сколь возможно тщательно, по временам смачивая их слезами. Меня покинуло всякое мужество. Я чувстзовал себя усталым, точно пробежал несколько миль, и все члены мои болели, как будто кто-то побил меня. Вдруг, складывая косынку, которую она часто носила на шее, я заметил, что один угол ее был старательно вырезан. Эта косынка была очень красивого цвета, и я часто на это обращал внимание! Помню, что раз, когда Катриона надела ее, я в шутку сказал, что она носит мои цвета. В душе моей забрезжил проблеск надежды, и я почувствовал прилив нежности. Но через минуту я снова впал в отчаяние - я увидел, что этот уголок, свернутый и скомканный, валялся в другом месте на полу.

   Однако рассудив хорошенько, я опять начал на что-то надеяться: она вырезала этот уголок из ребяческого, но, очевидно, нежного чувства. Не было ничего удивительного в том, что потом она его бросила. Я был склонен останавливаться более на первой догадке, чем на второй, и больше радовался тому, что ей пришла мысль оставить себе такой знак памяти, чем горевал оттого, что она швырнула его в минуту естественной досады.

  

   В общем, я в последующие дни, несмотря на свое несчастие, пережил много счастливых и полных надежды минут. С большим прилежанием я возобновил свои занятия и всячески старался не унывать, пока не приедет Алан или пока не получу известия от Джемса о Катрионе. За время нашей разлуки я имел от него всего три письма. В первом Джемс объявлял о своем прибытии в город Дюнкерк, во Франции, откуда он в скором времени уехал один по какому-то секретному делу. Он ездил в Англию на свидание с лордом Гольдернэс, и мне всегда было горько думать, что мои деньги пошли на расходы по этой поездке. Но тот, кто побратался с чертом или, что то же, с Джемсом Мором, должен быть готов на многое. Во время его отсутствия настал срок отправки второго письма. А так как письмо это служило условием высылки ему пособия, то Джемс предусмотрительно заготовил его заранее и поручил Катрионе отослать его. Наша с ним переписка показалась ей подозрительной, и не успел он уехать, как она сломала печать на конверте. Письмо начиналось страницами, написанными рукой Джемса:

   Дорогой сэр, ваше почтенное послание со вложением условленной суммы получено мною своевременно, что сим и подтверждаю. Все будет истрачено на мою дочь, которая здорова и просит напомнить о себе своему дорогому другу. Я нахожу, что она в довольно меланхоличном настроении, но надеюсь, что с божьей помощью поправится. Мы ведем довольно уединенную жизнь, но утешаемся песнями родных гор и прогулками по берегу моря, ближайшему к Шотландии. Для меня было лучше, когда я с пятью ранами лежал в поле у Гладсмуйра. Я нашел себе занятие на конном заводе французского дворянина, где ценят мою опытность. Но, дорогой сэр, жалованье настолько ничтожно, что мне совестно даже говорить о нем, так что ваши посылки необходимы для комфорта моей дочери, хотя, конечно, еще лучше было бы увидеть старых друзей.

   Остаюсь, дорогой сэр, вашим любящим, покорным слугой

   Далее было написано рукой Катрионы:

  

   Не верьте ему, все это ложь.

   Она не только сделала эту приписку, но даже, как мне кажется, собиралась задержать это письмо: оно пришло с большим опозданием, а вслед за ним я получил и третье письмо. В промежутке между ними приехал Алан и своими веселыми разговорами внес радость в мою жизнь. Он представил меня своему двоюродному брату, служившему в полку "голландских шотландцев", который пил больше, чем я считал возможным, и ничем другим не отличался. Меня приглашали на много веселых обедов, я сам задавал их, в свою очередь, но это не прогоняло моей печали. И оба мы - я говорю о себе и Алане, а вовсе не о двоюродном брате - много толковали о моих отношениях к Джемсу Мору и его дочери. Я из скромности не входил в детали, и комментарии Алана по поводу того, что я рассказывал, ничуть не меняли моего настроения.

   - Я ничего не могу понять, - говорил он, - но мне кажется, что ты свалял дурака. Редко кто имеет такой опыт, как Алан Брек, а между тем я не припомню, чтобы когда-либо слыхал о девушке, похожей на твою Катриону. Невозможно, чтобы дело обстояло так, как ты его описываешь. Ты, должно быть, ужасно напутал, Дэви.

   - Иногда мне самому так кажется, - отвечал я.

   - Странно то, что ты, пожалуй, действительно любишь ее! - заметил Алан.

   - Очень люблю, Алан, - сказал я, - и думаю, что унесу это чувство с собой в могилу.

   - Ну, ты совсем запутал меня! - заключил он. Я показал ему письмо с припиской Катрионы.

   - А! - воскликнул он. - Нельзя отрицать, что в этой Катрионе есть некоторая порядочность, не говоря уже об уме! Что же касается Джемса Мора, то он трещит, как барабан: он весь - утроба и пустые слова. Однако не могу отрицать, что он хорошо сражался при Гладсмуйре. То, что он говорит о пяти ранах, - правда. Но худо, что он хвастун.

   - Видите ли, Алан, - сказал я, - мне неприятно оставлять девушку в таких бесчестных руках.

   - Трудно найти хуже, - согласился он. - Но что ты можешь поделать? Так всегда бывает между мужчиной и женщиной, Дэви: у женщин совсем нет разума. Они или любят мужчину, и тогда все идет хорошо; или же они ненавидят его, и тогда, хоть умирай за них, ты ничего не поделаешь. Их можно разделить на две категории: одни готовы продать для тебя свои платья, другие не хотят даже смотреть на дорогу, по которой ты идешь. Иных женщин не бывает. А ты, кажется, такой дуралей, что не можешь отличить одних от других.

   - Боюсь, что это действительно так, - сказал я.

   - А между тем нет ничего легче! - воскликнул Алан. - Я легко мог бы научить тебя этому, но ты, должно быть, родился слепым, и в этом все затруднение.

   - А вы не можете помочь мне? - спросил я. - Ведь вы так хорошо изучили это дело.

   - Видишь ли, Давид, меня тут не было, - отвечал он. - Я похож на офицера, у которого все разведчики и фланкеры слепые. Разве он может что-нибудь знать? Мне думается, что ты сделал какой-то промах, и я, на твоем месте, снова попробовал бы счастья.

   - Правда, Алан? - спросил я.

   - Разумеется, - отвечал он.

   Третье письмо я получил, когда мы вели подобные разговоры, и вы сейчас увидите, как оно пришлось кстати. Джемс писал, что его беспокоит здоровье дочери, которое, как мне думается, никогда не было лучше. Он рассыпался передо мной в любезностях и в заключение приглашал меня в Дюнкерк.

   Вы теперь, вероятно, находитесь в обществе моего старого товарища мистера Стюарта, - писал он. - Отчего бы вам не проводить его до Дюнкерка, когда он будет возвращаться во Францию? У меня есть к мистеру Стюарту секретное дело, и, во всяком случае, я буду рад встретиться с таким энергичным товарищем-солдатом, как он. Что же касается вас, дорогой сэр, то и дочь моя и я будем счастливы принять вас, нашего благодетеля, на которого мы смотрим, как на брата и сына. Французский дворянин оказался грязным скупцом, и я был принужден оставить конский завод. Вследствие этого вы найдете нас в скромной, почти бедной гостинице некоего Базена на дюнах. Но местоположение ее очень красиво, и я не сомневаюсь, что мы проведем здесь несколько очень приятных дней: мистер Стюарт и я будем вспоминать нашу службу, а вы и дочь моя сможете развлекаться более свойственным вашему возрасту образом. Прошу, по крайней мере, мистера Стюарта приехать сюда: у меня к нему очень важное дело.

   - Что этот человек хочет от меня? - воскликнул Алан, прочитав письмо. - От тебя он хочет денег - это ясно. Но что ему нужно от Алана Брека?

   - О, это только предлог! - сказал я. - Он все еще надеется устроить нашу свадьбу, и я от души желаю, чтобы это наконец нам удалось. А вас он приглашает к себе, потому что, как он думает, я без вас не захочу приехать к ним.

   - Хотелось бы мне знать наверное, что ему от меня надо, - сказал Алан. - Мы с ним никогда не собирались вместе, чтобы зубоскалить. Секретное дело, пишет он! Да у меня, может быть, для него найдутся кулаки, прежде чем мы покончим с этим делом! Честное слово, интересно будет поехать и посмотреть, что ему надо! И, кроме того, я увидел бы твою Катриону. Что ты на это скажешь, Дэви? Хочешь ты ехать с Аланом?

   Можете быть уверены, что я не возражал, и мы немедленно отправились в путь, так как отпуск Алана приближался к концу.

   В сумерках январского дня мы наконец приехали в Дюнкерк. Мы оставили своих лошадей па почтовой станции и взяли проводника до гостиницы Базена, расположенной за городскими стенами. Было уже совсем темно, когда мы последними покинули город и, пройдя по мосту, услышали, как за нами захлопнулись ворота. По другую сторону моста находилось освещенное предместье. Мы его прошли, а затем повернули по темной дороге и вскоре очутились в полном мраке. Мы слышали только скрип песка под ногами и близкий рокот моря. Некоторое время мы шли, ничего не видя, следуя за нашим проводником по звуку его голоса. Я начинал уже думать, что он заблудился, когда мы наконец взошли на вершину небольшого склона и увидели тусклый свет в окошке дома.

   - Вот гостиница Базена, - сказал проводник. Алан чмокнул губами.

   - Немного уединенное место, - сказал он, и по тону его я догадался, что он не особенно доволен.

   Немного позже мы очутились в большой комнате, занимавшей весь нижний этаж дома. Скамьи вдоль стен и столы посредине составляли всю ее мебель. Дверь сбоку вела в номера. В одном конце комнаты был очаг, в другом - полки с бутылками и лестница, ведущая в погреб. Базен, высокий человек, подозрительный на вид, сообщил нам, что шотландский джентльмен ушел неизвестно куда, но что молодая леди наверху и он позовет ее.

   Я вынул из кармана косынку с отрезанным уголком и повязал ею шею. Я чувствовал, как у меня сжалось сердце. И когда Алан стал хлопать меня по плечу, приговаривая смешные прибаутки, я едва мог удержаться от резкого слова. Но ждать пришлось недолго. Я услышал шаги Катрионы над головой и увидел ее на лестнице. Она спустилась вниз и спокойно поздоровалась со мною, но лицо ее было бледно. Меня поразила особенная серьезность в ее чертах.

   - Мой отец Джемс Мор скоро вернется. Он будет очень рад видеть вас, - сказала она.

   И вдруг лицо ее вспыхнуло, глаза загорелись, слова замерли на губах: я был уверен, что она заметила косынку. Смущение ее длилось только минуту, и она с оживлением обратилась к Алану.

   - А вы его друг, Алан Брек?! - воскликнула она. - Много, много раз он говорил мне о вас, и я полюбила вас за вашу храбрость и доброту.

   - Ну, ну, - сказал Алан, держа ее за руку и разглядывая, - так вот наконец молодая леди! Ну, Давид, ты очень плохо описываешь.

   Я не помню, чтобы он когда-нибудь говорил так задушевно: голос его звучал как пение.

   - Как, разве он описывал меня? - воскликнула она.

   - С тех пор как я приехал из Франции, он только и делал это, - отвечал он, - не говоря уже об одной ночи, проведенной в Шотландии, в лесу около Сильвермилльса. Но радуйтесь, милая, вы красивее, чем это можно представить себе по его описаниям. А теперь вот что: мы с вами должны стать друзьями. Я точно паж Давида, я как собака у ног его: что интересует его, должно интересовать и меня, и, клянусь богом, его друзья должны любить меня! Теперь вы знаете, как относиться к Алану Бреку, и увидите, что вряд ли потеряете от такой сделки. Он не особенно красив, милая, но верен тем, кого любит.

   - От души благодарю вас за ваши добрые слова, - сказала она. - Я чувствую такое уважение к храброму, честному человеку, что не нахожу слов для ответа ему.

   Пользуясь привилегией путешественников, мы не стали ждать Джемса Мора и сели за ужин втроем. Около Алана сидела Катриона и угощала его. Он заставил ее выпить первой из его стакана и все время мило ухаживал за нею, не давая мне, впрочем, никакого повода ревновать. Он завладел разговором и поддерживал его в таком веселом тоне, что и она и я забыли свое смущение. Если бы кто-нибудь увидел нас, то подумал бы, что Алан - старый друг, а я - чужой. У меня было много оснований любить и уважать этого человека, но я никогда не любил и не восхищался им более, чем в этот вечер. Я не мог не заметить, хотя иногда забывал об этом, что у него было не только много жизненной опытности, но и своеобразного врожденного такта. Катриона казалась совсем очарованной им. Смех ее звучал как колокольчик, и лицо ее было весело, как майское утро. Сознаюсь, что хоть я и был в хорошем настроении, но мне немножко взгрустнулось - таким я показался себе скучным и необщительным в сравнении с моим другом.

   Мне казалось, что я недостоин того, чтобы играть какую-то роль в жизни девушки, чью веселость я так легко омрачал.

   Вскоре я заметил, что таким человеком был не я один. Едва домой вернулся Джемс Мор, как Катриона словно окаменела. Пока она, извинившись, не пошла спать, я не спускал с нее глаз. Могу поручиться, что она больше ни разу не улыбнулась, еле-еле говорила и все смотрела на буфет перед собой. Я чрезвычайно удивился, увидев, как такая сильная привязанность к отцу, какую я видел прежде, превратилась в ней в ненависть.

   О Джемсе Море нет надобности говорить много. Вы знаете об этом человеке все, что о нем можно знать, а повторять его лживые слова мне надоело. Достаточно сказать, что он много пил и очень мало говорил толкового. Дело его к Ллану было отложено до следующего дня, когда он должен был секретно сообщить его.

   Отложить это было тем легче, что Алан и я порядочно устали от поездки и вскоре вслед за Катрионой ушли спать.

   Мы остались в комнате, где стояла только одна кровать, которую мы должны были с ним разделить. Алан посмотрел на меня со странной улыбкой.

   - Ах ты осел! - сказал он.

   - Что вы хотите этим сказать? - воскликнул я.

   - Что я хочу сказать? Прямо удивительно, Давид, - сказал он, - что ты так глуп.

   Я попросил его высказаться яснее.

   - Вот что я хочу тебе сказать, - отвечал он. - Я говорил тебе, что есть два сорта женщин: те, которые продали бы для тебя последнюю рубашку, и остальные. Попробуй догадаться сам, мой милый! Что это за косынка у тебя на шее?

   Я объяснил ему.

   - Я и думал, что это что-нибудь в этом роде, - сказал он.

   Больше он не хотел сказать ни слова, хотя я еще долго продолжал приставать к нему.

  

   При свете дня мы увидели, как уединенно стояла гостиница. Она находилась очень близко к морю, которого, однако, не было видно, и со всех сторон была окружена неровными песчаными холмами. Только в одном месте открывалось нечто похожее на красивый вид - там, где над склоном виднелись два крыла ветряной мельницы, точно два уха осла, который сам оставался скрытым. Поутру была мертвая тишина, потом поднялся ветер, и странно было видеть, как эти два громадных крыла над пригорком завертелись одно за другим. Дорог здесь почти не было, но в траве по всем направлениям пролегало множество тропинок, шедших от двери мистера Базена. Дело в том, что он занимался многими ремеслами, среди которых не было ни одного честного, и расположение его гостиницы благоприятствовало его занятиям. Ее посещали контрабандисты; политические агенты и лишенные прав люди ожидали здесь возможности отправиться за море; думаю, что бывали дела и хуже, так как тут можно было убить целое семейство так, что никто и не узнал бы об этом.

   Я спал мало и неспокойно. День еще не наступил, как я уже выскользнул из постели, в которой еще лежал мой товарищ. Я пробовал согреться у огня, потом походил взад и вперед перед дверью. Рассвет был пасмурный, но немного позже с запада подул ветер, прогнавший тучи, так что выглянуло солнце и крылья мельницы пришли в движение. Чувствовалось что-то весеннее в солнечном свете, а может быть, и в моем сердце. Большие крылья, появлявшиеся одно за другим из-за холма, очень забавляли меня; по временам я слышал даже скрип мельницы. Около половины девятого утра в доме раздалось пение Катрионы. При этих звуках я готов был бросить шляпу в воздух, и это скучное, пустынное место показалось мне раем.

   Но время шло, никто не приближался к гостинице, и я стал испытывать какое-то беспокойство, которое не сумел бы объяснить. Казалось, вокруг было что-то тревожное: вращавшиеся над холмом крылья ветряной мельницы словно высматривали что-то; и, даже отбросив в сторону воображение, надо было сознаться, что дом и его окрестности - странное место для пребывания молодой леди.

   Во время позднего завтрака было заметно, что Джемс Мор в каком-то затруднении или чего-то боится, а также, что Алан настороже и внимательно наблюдает за ним.

   Притворство одного и бдительность другого держали меня точно на горячих угольях. Не успел кончиться завтрак, как Джемс, очевидно приняв какое-то решение, начал извиняться. У него было назначено конфиденциальное свидание в городе с французским дворянином, сказал он, и он просил разрешить ему удалиться часов до двенадцати. Затем, отозвав дочь в дальний угол комнаты, он, казалось, говорил с ней очень серьезно, а она слушала его без особой охоты.

   - Мне все менее нравится этот Джемс, - промолвил Алан. - Что-то в нем неладное, и мне думается, что Алану Бреку следует понаблюдать за ним сегодня. Мне бы очень хотелось посмотреть на французского дворянина, Дэви. А ты, я думаю, мог бы сам себе найти занятие, а именно: выведать у девушки что-либо относительно твоего дела. Говори с ней совсем откровенно, скажи ей, что ты осел. А затем я бы на твоем месте, если бы ты только мог сделать это естественно, намекнул ей, что я в какой-нибудь опасности: все женщины любят это.

   - Я не умею лгать, Алан, я не могу делать это "естественно", - отвечал я, передразнивая его.

   - И очень глупо, - заметил он. - Тогда можешь сказать ей, что я тебе это посоветовал, - это рассмешит ее и, может быть, окажется столь же полезным. Но взгляните только на них! Если бы я не был так уверен в девушке и в том, что она очень рада нам, в особенности Алану, то подумал бы, что они готовят мне ловушку.

   - Разве она так рада вам, Алан? - спросил я.

   - Она обо мне чрезвычайно высокого мнения, - сказал он. - Я не похож на тебя, я умею разбираться в этом. О, она действительно очень высокого мнения об Алане. И, честное слово, я сам разделяю это мнение. С твоего позволения, Шоос, я пойду немного на холмы, чтобы видеть, куда отправится этот Джемс.

   Все ушли, и я остался один за столом. Джемс отправился в Дюнкерк; Алан пошел выслеживать его, а Катриона поднялась в свою комнату. Я отлично понимал, что она будет избегать меня, но от сознания этого мне было не легче, и я решил добиться с ней свидания до возвращения Алана и Джемса. Я подумал, что мне лучше всего поступить так же, как Алан. Если я скроюсь из виду среди песчаных холмов, то чудное утро выманит ее из дому. А как только она будет на воздухе, я постараюсь встретиться с ней.

   Сказано - сделано. И не успел я немного просидеть под защитой пригорка, как Катриона показалась в дверях гостиницы, оглянулась вокруг и, не видя никого, пошла по тропинке, которая вела прямо к морю. Я следовал за ней. Я не торопился открыть ей свое присутствие. Чем дальше она уйдет, тем дольше ей придется слушать мои признания. А так как почва была песчаная, то легко было неслышно следовать за ней. Тропинка поднималась в гору и привела наконец на вершину холма. Отсюда я в первый раз ясно увидел, в каком пустынном, диком месте пряталась гостиница: поблизости не было видно ни одной живой души и ни одного строения, кроме дома Базена и ветряной мельницы. Немного далее виднелось только море и на нем - два или три корабля, красивые, как на картине. Один из них стоял очень близко, и я вздрогнул, узнав оснастку "Морского коня". Зачем было английскому судну находиться так близко к французскому берегу? Зачем завлекли Алана в такое соседство, в место, где нельзя было надеяться на помощь? Случайно или с тайным намерением вышла сегодня дочь Джемса Мора на морской берег?

   Я следом за ней вышел из-за песчаных холмов и вступил на берег. В этом месте он был узкий и пустынный; неподалеку стояла лодка, спущенная с военного корабля, которую сторожил офицер, шагавший взад и вперед по песку, точно ожидая чего-то. Я сейчас же опустился в прибрежную траву, которая почти скрыла меня, и ждал, что будет дальше. Катриона направилась прямо к лодке; офицер вежливо приветствовал ее; они перекинулись несколькими словами; я видел, как он передал ей письмо; потом Катриона пошла обратно. В то же время, точно ей ничего больше не оставалось делать на суше, лодка отплыла, направляясь к "Морскому коню". Я заметил, однако, что офицер остался на берегу и исчез среди холмов.

   Мне все это очень не понравилось. Чем больше я думал, тем больше у меня являлось подозрений. Кто был нужен офицеру: Алан или Катриона? Она приближалась ко мне с опущенной головой, со взглядом, устремленным на песок, и казалась мне такой трогательной, что я не в силах был сомневаться в ее невинности. Но вот она подняла голову и увидела меня; она остановилась, немного поколебавшись, и снова продолжала идти, но медленнее, чем раньше, и с изменившимся цветом лица. И при виде ее все остальное - опасения, подозрения, забота о жизни друга - все исчезло, я встал и, опьяненный надеждой, стал ждать ее.

   Когда она поравнялась со мной, я во второй раз по желал ей доброго утра, и она с большим самообладанием ответила мне.

   - Вы простите мне, что я последовал за вами? - спросил я.

   - Я знаю, что вы всегда желаете мне добра, - отвечала она. Затем, вспыхнув, продолжала: - Но зачем вы посылаете деньги э