Стивенсон Роберт Льюис - Катриона

тому человеку? Не надо этого.

   - Я никогда не посылал их для него, - сказал я, - но для вас, как вы сами знаете.

   - Вы не имеете права посылать их ни ему, ни мне, - отвечала она. - Это нехорошо, Давид.

   - Сознаю, что нехорошо, - сказал я, - и молю бога, чтобы он помог этому глупцу, если только возможно, устроить все лучше. Катриона, вам нельзя вести более такую жизнь, и простите меня, но ваш отец недостоин того, чтобы заботиться о вас.

   - Не говорите мне о нем! - воскликнула она.

   - Мне больше нечего о нем говорить. Я думаю не о нем, поверьте мне! - сказал я. - Я думаю только об одном. Все это долгое время я провел один в Лейдене, и, хотя был занят учением, беспрестанно думал о том же. Затем приехал Алан. Я бывал в обществе военных, присутствовал на их обедах, но меня все не покидала та же мысль. Так же было и прежде, когда вы были со мной. Катриона, видите эту косынку на моей шее? Вы отрезали от нее уголок, а потом бросили его. Теперь это ваши цвета, и я ношу их в сердце. Дорогая моя, я не могу жить без вас! О, постарайтесь терпеливо переносить меня! - Я стал перед нею, чтобы помешать ей идти дальше. - Постарайтесь переносить меня, - продолжал я, - и мириться с моим характером.

   Она все еще молчала, и в душе моей начинал подниматься смертельный страх.

   - Катриона, - воскликнул я, пристально глядя на нее, - неужели я опять ошибся?! Неужели все потеряно?

   Она, едва дыша, подняла ко мне лицо.

   - Вы действительно хотите, чтобы я была вашей женой, Дэви? - спросила она так тихо, что я едва расслышал ее вопрос.

   - О да! - воскликнул я. - Вы сами знаете, как я желаю этого.

   - Мне нечего отказывать вам или не отказывать, - сказала она. - Я с первого дня была ваша, если бы вы только захотели позвать меня с собой.

   Мы стояли на вершине склона. Место было ветреное и открытое; нас можно было видеть даже с английского корабля. Но я опустился перед ней на песок, обнял ее колени и разразился такими рыданиями, что казалось, они убьют меня. Сильное волнение прогнало все другие мысли. Я не знал, где нахожусь, и я не понимал, почему я так счастлив. Я знал только, что она наклонилась ко мне, прижала мою голову к своей груди, и как в каком-то вихре я слышал ее слова.

   - Дэви, - говорила она, - о Дэви, так вот что вы думаете обо мне? Так вот как вы любили меня, бедную? О Дэви, Дэви!

   Тут и она заплакала: слезы наши смешались, и мы были совершенно счастливы.

   Было около десяти часов, когда я наконец ясно понял, какое счастье выпало на мою долю. Сидя рядом с Катриоиой, держа ее руки в своих, я глядел ей в лицо, громко смеялся от радости, точно ребенок, и называл ее самыми нежными именами. Я никогда не видал такого красивого места, как эти холмы у Дюнкерка, а скрип крыльев ветряной мельницы, вертевшихся над холмом, казался мне чудной музыкой.

   Не знаю, сколько времени мы бы еще находились в таком состоянии, забыв обо всем на свете, кроме самих себя, если бы я случайно не заговорил об ее отце. Это возвратило нас к действительности.

   - Мой маленький друг, - повторял я, находя удовольствие этими словами напоминать о прошедшем, - мой маленький друг, вы теперь совсем моя, навсегда моя, мой маленький друг, вы совсем не принадлежите больше этому человеку.

   Вдруг лицо ее страшно побледнело, и она отняла у меня руки.

   - Дэви, заберите меня от него! - воскликнула она. - Здесь творится что-то неладное: он нечестен. Я знаю: случится что-то дурное. Я чувствую ужасный страх в душе. Какие у него могут быть дела с королевским судном? Что написано тут? - И она показала мне письмо. - Я предчувствую, что здесь кроется что-то дурное для Алана. Откройте его, Дэви, откройте и прочтите.

   Я взял письмо, посмотрел и покачал головой.

   - Нет, - сказал я, - я не способен на это: я не могу открывать чужие письма.

   - Даже для того, чтобы спасти друга?! - воскликнула она.

   - Не могу сказать, - отвечал я. - Думаю, что нет. Если б я только знал наверное!

   - Вам стоит только сломать печать! - сказала она.

   - Знаю, - сказал я, - но я не могу этого сделать.

   - Дайте письмо сюда, - попросила она, - я сама открою его.

   - И вам этого делать нельзя, - сказал я, - вам в особенности. Это письмо имеет отношение к вашему отцу и к его чести, дорогая, в которой оба мы сомневаемся. Разумеется, это место опасное, за нами, может быть, следят с английского судна, а тут еще и это письмо к вашему отцу, и офицер, который остался на берегу! Он, вероятно, не один, с ним должны быть и другие. Да, без сомнения, письмо следует открыть, но только открыть его должны не вы и не я.

   Меня уже начинал одолевать страх и предчувствие скрытой опасности, когда я увидел Алана, одиноко шедшего среди песчаных холмов. На нем был мундир, придававший ему очень изящный вид, но я содрогнулся при мысли, как мало этот мундир сможет помочь ему, когда его поймают, бросят в лодку и отправят на "Морского коня" в качестве дезертира, мятежника и человека, обвиняемого в убийстве.

   - Вот, - сказал я, - вот кто имеет право открыть письмо, если найдет это нужным.

   С этлми словами я окликнул Алана, и мы с Катрионой встали, чтобы он мог увидеть нас.

   - Если это правда, если это новое бесчестие, сможете ли вы перенести его? - спросила она, глядя на меня сверкающими глазами.

   - Мне уже ставили подобный вопрос, когда я только увидел вас впервые, - сказал я. - Как вы думаете, что я ответил? Что если я буду любить вас, как любил тогда, - о, теперь я люблю вас гораздо больше! - то женюсь на вас даже у подножия виселицы.

   Кровь бросилась ей в лицо. Она подошла совсем близко и прижалась ко мне, держа меня за руку, и в этом положении мы ожидали Алана.

   Он подошел, улыбаясь лукавой улыбкой.

   - Что я говорил вам, Давид? - сказал он.

   - Всему свое время, Алан, - отвечал я, - а теперь время серьезное. Что вам удалось узнать? Вы можете говорить откровенно при нашем друге.

   - Я прогулялся понапрасну, - сказал он.

   - Мне кажется, что мы в таком случае сделали больше, - заметил я, - по крайней мере, есть многое, что нам следует обсудить. Видите ли вы это? - продолжал я, указывая на корабль. - Это "Морской конь", его капитана зовут Паллизер.

   - Я тоже знаю его, - сказал Алан. - Он доставил мне немало затруднений, когда стоял в Форте. Но зачем ему понадобилось подходить так близко?

   - Я скажу вам, зачем он пришел сюда, - сказал я. - Он привез это письмо Джемсу Мору. А почему он продолжает стоять, когда письмо уже доставлено, почему между холмами прячется офицер, и один ли он, или нет - это вы сообразите сами.

   - Письмо адресовано Джемсу Мору? - спросил он.

   - Да, - отвечал я.

   - Ну, могу сказать вам еще больше, - сказал Алан. - Прошлою ночью, когда ты крепко спал, я слышал, как человек этот разговаривал с кем-то по-французски и как затем дверь гостиницы отворилась.

   - Алан, - воскликнул я, - вы спали всю ночь, я могу доказать это!

   - Ну, нельзя никогда поручиться, спит ли Алан или пет! - сказал он. - Однако дело выглядит довольно скверно. Покажите мне письмо.

   Я дал ему.

   - Катриона, - сказал он, - прошу у вас прощения, но дело идет о моей жизни, и мне придется сломать печать.

   - Я хочу этого, - отвечала Катриона.

   Он открыл письмо, прочитал и всплеснул руками.

   - Подлый негодяй! - воскликнул он, скомкав бумагу и сунув ее в карман. - Скорей соберем наши вещи - это место для меня сущая смерть. - И он пошел по направлению к гостинице.

   Катриона заговорила первая.

   - Он продал вас? - спросила она.

   - Продал, милая моя, - сказал Алан, - но благодаря вам и Дэви я еще могу перехитрить его. Только бы мне добраться до моей лошади, - прибавил он.

   - Катриона должна ехать с нами, - сказал я, - она не может более оставаться с этим человеком. Я женюсь на ней.

   Тут она прижала к себе мою руку.

   - Так вот как у вас обстоит дело! - сказал Алан, оглядываясь на нас. - Это самое лучшее, что вы когда-либо могли сделать. Должен вам сказать, моя милая, вы и вправду составляете прекрасную пару.

   Тропинка, по которой он шел, привела нас к ветряной мельнице, где я заметил человека в матросских брюках. Спрятавшись за нею, он, казалось, наблюдал. Но мы, конечно, видели его.

   - Смотрите, Алан! - сказал я.

   - Тсс... - отвечал он, - это мое дело.

   Человек, вероятно, был немного оглушен шумом мельницы, так как не замечал нас, пока мы не подошли совсем близко. Тогда он обернулся, и мы увидели, что это высокий матрос со смуглым лицом.

   - Надеюсь, сэр, - сказал Алан, - что вы говорите по-английски?

   - Non, monsieur [Нет, сударь (франц.)], - отвечал он с невероятно дурным французским акцентом.

   - "Non, monsieur"! - передразнил его Алан. - Так-то вас учат французскому языку на "Морском коне". Ах ты толстобрюхое животное! Вот тебе шотландский кулак для твоей английской спины!

   И, подскочив к нему, прежде чем тот смог убежать, нанес ему удар, от которого матрос упал ничком. Затем Алан с жестокой улыбкой стал смотреть, как тот поднялся на ноги и удрал за песчаные холмы.

   - Однако мне давно пора убраться отсюда, - сказал Алан и быстрым шагом продолжал путь к задней двери гостиницы Базена.

   Мы следовали за ним.

   Случилось так, что, войдя в одну дверь, мы лицом к лицу встретились к Джемсом Мором, входившим в другую.

   - Скорей, - сказал я Катрионе, - ступайте наверх и собирайте свои вещи - это для вас неподходящая сцена.

   Между тем Джемс и Алан встретились на середине длинной комнаты. Катриона прошла мимо них. Поднявшись немного по лестнице, она оглянулась, но не остановилась. Действительно, на них стоило посмотреть. Когда они встретились, в Алане, несмотря на самый любезный и дружеский вид, чувствовалось что-то несомненно воинственное, так что Джемс почуял опасность - так же, как по дыму узнают, что в доме пожар, - и стоял, готовый ко всему.

   Время было дорого. Положение Алана, окруженного врагами в этом пустынном месте, устрашило бы даже Цезаря. Но в нем не было заметно никакой перемены, и он начал разговор в своем обычном насмешливом тоне.

   - Доброго утра еще раз, мистер Друммонд, - сказал он. - Какое же у вас было ко мне дело?

   - Так как дело это секретное и рассказывать его довольно долго, - сказал Джемс, - то, я думаю, лучше будет отложить его на после обеда.

   - Я не вполне уверен в этом, - отвечал Алан. - Мне думается, что это должно случиться теперь или никогда. Я и мистер Бальфур получили письмо и думаем скоро уехать.

   Я заметил удивление в глазах Джемса, но он сдержался.

   - Одного слова моего достаточно, чтобы удержать вас, - сказал он, - одного названия моего дела.

   - Тогда говорите, - возразил Алан, - нечего стесняться Дэви.

   - Это сделало бы обоих нас богатыми людьми, - продолжал Джемс.

   - Неужели? - воскликнул Алан.

   - Да, сэр, - сказал Джемс. - Это - сокровище Клюни.

   - Не может быть! - воскликнул Алан. - Вы что-нибудь узнали о нем?

   - Я знаю место, мистер Стюарт, и могу указать его вам, - сказал Джемс.

   - Это лучше всего! - воскликнул Алан. - Я, право, рад, что приехал в Дюнкерк. Так вот ваше дело, не так ли? Мы поделим богатство пополам, надеюсь?

   - Это и есть мое дело, сэр, - сказал Джемс.

   - Отлично, отлично! - продолжал Алан. Затем с тем же детским интересом он спросил: - Так оно ничего не имеет общего с "Морским конем"?

   - С чем? - сказал Джемс.

   - Или с тем малым, которого я только что бросил на землю за этой мельницей? - продолжал Алан. - Ну, любезный, довольно вам лгать! У меня в кармане письмо Паллизера. Кончено, Джемс Мор! Вам никогда больше нельзя будет показываться в обществе порядочных людей!

   Джемса это застало врасплох. Он стоял с минуту бледный, неподвижный; затем вдруг в нем запылал страшный гнев.

   - Вы смеете говорить это мне, пащенок? - зарычал он.

   - Грязное животное! - воскликнул Алан и закатил ему звонкую пощечину.

   В следующий миг они оба уже скрестили свои шпаги.

   При первом звуке обнаженной стали я инстинктивно отскочил. Следующее, что я увидел, был удар, который Джемс отпарировал так близко, что я испугался за его жизнь. В уме моем промелькнуло, что он отец Катрионы и некоторым образом мой, и я подбежал, стараясь разнять их.

   - Отойди, Дэви! Что ты, с ума сошел? Да отойди же, черт возьми!

   Я дважды сбивал их шпаги. Пошатнувшись, я ударился об стену, но вскоре опять был между ними. Они не обращали на меня внимания, нападая друг на друга как бешеные. Я не могу понять, как я не был ранен сам и не ранил одного из этих двух Родомонтов [Родомонт - действующее лицо поэмы Ариосто "Неистовый Роланд", храбрый, но хвастливый король Алжира]. Все кружилось вокруг меня точно во сне. Вдруг посреди драки я услышал громкий крик на лестнице, и Катриона одним прыжком очутилась перед отцом. В ту же минуту острие моей шпаги воткнулось во что-то мягкое. Когда я вытащил шпагу, на ней была кровь, так же как и на платке девушки. Я остановился в отчаянии.

   - Вы хотите его убить у меня на глазах? Ведь я все-таки его дочь! - воскликнула она.

   - Я покончил с ним счеты, милая моя, - сказал Алан и сел на стол, скрестив руки и держа в руке обнаженную шпагу.

   Она некоторое время стояла задыхаясь, с широко открытыми глазами, затем быстро обернулась к отцу и взглянула ему в лицо.

   - Вон! - закричала она. - Я не могу видеть вашего позора: оставьте меня с честными людьми. Я дочь Альпина! Вон отсюда, позор Альпина!

   Она произнесла это с таким жаром, что я пришел в себя после ужаса, в который меня повергла моя окровавленная шпага. Оба они стояли друг против друга: она с красным пятном на косынке, он же бледный как полотно. Я хорошо знал его и понимал, что слова ее должны были поразить его в самое сердце. Однако он принял вызывающий вид.

   - Что же, - сказал он, вкладывая шпагу в ножны, хотя все еще не спуская глаз с Алана, - если спор окончен, то я только возьму свой чемодан...

   - Никто не увезет отсюда чемодана, кроме меня, - сказал Алан.

   - Сэр! - воскликнул Джемс.

   - Джемс Мор, - сказал Алан, - эта леди, ваша дочь, выходит замуж за моего друга Дэви, и потому я позволяю вам убраться живым. Но послушайтесь моего совета: не попадайтесь мне на глаза и не сердите меня. Что бы вы ни думали, но есть границы и моему терпению.

   - Черт возьми, сэр, но там мои деньги! - воскликнул Джемс.

   - Мне очень жаль, сэр, - отвечал Алан с забавной гримасой, - но, видите ли, теперь они принадлежат мне. - Затем прибавил серьезно: - Слышите, Джемс Мор, уходите из этого дома!

   Джемс, казалось, с минуту соображал: но, вероятно, он не захотел более испытывать на себе шпагу Алана, потому что вдруг сиял шляпу и с видом осужденного, поочередно попрощавшись с каждым из нас, ушел.

   В то же время я почувствовал, что как будто чары рушились.

   - Катриона, - воскликнул я, - это я, это моя шпага! Очень сильно вы ранены?

   - Я знаю, Дэви, и еще больше люблю вас. Вы сделали это, защищая моего отца, этого дурного человека. Посмотрите, - сказала она, показывая мне царапину, из которой текла кровь, - смотрите, вы сделали из меня мужчину! У меня рана, как у старого солдата.

   Я обнимал ее, целовал ее рану, радуясь тому, что она легкая, и восхищаясь храбростью Катрионы.

   - А меня разве не поцелуют, меня, никогда не упускавшего такого случая? - спросил Алан и, отстранив меня, взял Катриону за плечи. - Милая моя, - сказал он, - вы настоящая дочь Альпина. Он, по слухам, был прекрасный человек и может гордиться вами. Если я когда-нибудь женюсь, то буду искать в матери моим сыновьям женщину, подобную вам. А я ношу королевское имя и говорю правду.

   Он сказал это с серьезным восхищением, которое было чрезвычайно лестно для девушки и, следовательно, и для меня. Казалось, слова его снимали с нас бесчестие Джемса Мора. Через минуту Алан снова вернулся к прежней манере.

   - С вашего позволения, милые мои, - сказал он, - все это очень хорошо. Но Алан Брек намного ближе к виселице, чем ему хотелось бы. И, честное слово, я думаю, что это место следует возможно скорее покинуть.

   Эти слова призвали нас и благоразумию. Алан побежал наверх и возвратился с нашими дорожными сумками и чемоданом Джемса Мора. Я поднял узел Катрионы, который она бросила на лестнице. Мы уже уходили из этого опасного дома, когда Базен, крича и размахивая руками, загородил нам дорогу. Когда были обнажены шпаги, он спрятался под стол, но теперь стал храб как лев. Счет не был оплачен, стул сломан, Алан перевернул посуду на столе; Джемс Мор убежал, уверял он.

   - Вот вам, - воскликнул я, - получайте! - и бросил ему несколько луидоров, считая, что теперь не время производить подсчеты.

   Он схватил деньги, и мы выбежали из дому. С трех сторон на нас наступали матросы; в отдалении Джемс Мор махал шляпой, словно торопил их. А как раз за ним, точно поднявший руки человек, виднелась ветряная мельница с вертящимися крыльями.

   Алан взглянул и пустился бежать. Он нес тяжелый чемодан Джемса Мора, но, я думаю, скорее лишился бы жизни, чем отдал бы свою добычу. Он мчался с такой быстротой, что я едва поспевал за ним, восхищаясь девушкой, бежавшей рядом со мной.

   Как только мы появились, противная сторона отбросила осторожность, и матросы с криками стали гнаться за нами. Нам предстояло пробежать около двухсот ярдов. Матросы были неуклюжие малые и не могли сравняться с нами в беге. Я думаю, что они были вооружены, но не хотели пускать в дело пистолеты на французской территории. Едва я заметил, что мы не только сохраняем расстояние, но даже немного удаляемся, как совершенно успокоился насчет исхода дела. Но Дюнкерк был еще далеко. В это время мы взбежали на холм и увидели, что по другую сторону его маневрирует рота солдат, и я отлично понял слова Алана, когда он сразу остановился и, вытирая лоб, сказал:

   - Эти французы действительно славный народ.

   Как только мы очутились в безопасности в стенах Дюнкерка, то стали держать военный совет. Мы оружием отняли дочь у отца. Всякий судья немедленно вернул бы ее ему и, по всей вероятности, засадил бы меня с Аланом в тюрьму. И хотя письмо капитана Паллизера могло бы служить нам оправданием, ни Катриона, ни я не имели особенного желания предавать его огласке. Самым благоразумным было отвезти девушку в Париж и передать ее на попечение вождю ее клана, Мак-Грегору Богальди, который охотно поможет своей родственнице и не захочет позорить Джемса.

   Мы ехали довольно медленно, так как Катриона не так хорошо ездила верхом, как бегала, и с сорок пятого года едва ли когда-либо сидела в седле. Но, наконец, путешествие кончилось. Мы прибыли в Париж в воскресенье рано утром и с помощью Алана быстро отыскали Богальди. Он занимал прекрасный особняк и вел роскошный образ жизни, имея пенсию из шотландского фонда, а также личные средства. Он встретил Катриону как родственницу и казался очень вежливым и скромным, но не особенно откровенным. Мы спросили его о Джемсе Море. "Бедный Джемс!" - с улыбкой сказал он, покачав головой, и я подумал, что он знает о нем больше, чем говорит. Затем мы показали ему письмо Паллизера, при виде которого у него вытянулось лицо.

   - Бедный Джемс! - снова повторил он. - Однако бывают люди похуже Джемса Мора. Он, должно быть, совершенно забылся! Это чрезвычайно нежелательное письмо. Но, джентльмены, не вижу, для чего нам предавать его гласности. Только дурная птица марает собственное гнездо, а мы все шотландцы и гайлэндеры.

   С этим мы все согласились, исключая, может быть, Алана. Еще проще разрешился вопрос о свадьбе, которую Богальди взял на себя, точно Джемса Мора совсем не существовало, и вручил мне Катриону с большим изяществом и приятными французскими комплиментами. Только когда церемония была окончена и все выпили за наше здоровье, он объявил нам, что Джемс находится в Париже, что он прибыл сюда несколькими днями раньше нас и теперь болен и, может быть, умирает. По лицу моей жены я увидел, чего ей хотелось.

   - Пойдем навестим его, - сказал я.

   - Как вам будет угодно, - отвечала Катриона. (То были первые дни супружества.)

   Он жил в том же квартале, что и его вождь, в большом угловом доме. До чердака его нас довел звук гайлэндской флейты. Оказалось, что он взял несколько флейт у Богальди, чтобы развлекаться во время болезни, и хотя и не был таким искусным флейтистом, как брат его Роб, но все-таки играл довольно хорошо. Было странно видеть, как французы толпились на лестнице, слушая и иногда смеясь. Джемс лежал в постели. При первом же взгляде на него я увидел, что он не выздоровеет. Без сомнения, странно ему было умирать в подобном месте, но спокойно писать об его конце я не могу. Богальди, разумеется, подготовил его. Джемс знал, что мы обвенчаны, поздравил нас и благословил, точно патриарх.

   - Меня никогда не понимали, - сказал он. - По зрелом размышлении я прощаю вам обоим.

   После этого он начал разговаривать, как обычно, и был так любезен, что сыграл нам одну или две песенки, а когда я уходил, занял у меня небольшую сумму. Во всем его поведении я не увидел ни малейшего намека на стыд, но прощать он очень любил. Казалось, ему всегда было это внове. Мне кажется, что он прощал меня при каждой нашей встрече. Когда же он через несколько дней скончался в каком-то ореоле доброты и святости, я готов был рвать на себе волосы от бешенства. Я похоронил его, но не мог придумать, что бы написать на его памятнике, пока наконец не решил лучше всего поставить только дату смерти.

   А теперь, мисс Барбара Бальфур (дамам первое место) и мистер Алан Бальфур, наследник Шооса, моя история благополучно кончена. Если вы хорошенько подумаете, то вспомните, что многих участников ее вы видели и даже разговаривали с ними. Ализон Хэсти из Лимекильнса качала вашу колыбель, когда вы были так малы, что не могли это помнить, и гуляла с вами, когда вы подросли. Красивая важная леди, крестная мисс Барбары, - та самая мисс Грант, которая так дурачила Давида Бальфура в доме лорда-адвоката. Не знаю, помните ли вы маленького, худощавого, веселого джентльмена в парике и плаще, который под именем Джемисона пришел в Шоос поздно ночью. Вас еще разбудили и принесли вниз, чтобы представить ему. Неужели Алан забыл, что он сделал по просьбе мистера Джемисона? За это, по букве закона, его можно бы повесить - он не более не менее, как пил за здоровье короля за морем. Это было ужасно для хорошего вигского дома! Но мистер Джемисон пользуется особыми привилегиями и мог бы даже поджечь мой хлебный сарай. Во Франции он известен под именем шевалье Стюарта.

   А что касается Дэви и Катрионы, я буду хорошенько наблюдать все эти дни, чтобы видеть, посмеете ли вы смеяться над папой и мамой. Правда, мы не были так умны, как бы могли быть, и из ничего создали себе много горя. Но когда вы подрастете, то увидите, что даже лукавая мисс Барбара и храбрый мистер Алан будут немногим умнее своих родителей. Жизнь человеческая - смешное занятие. Говорят о том, что ангелы плачут. Я думаю, что они чаще помирают со смеху, глядя на нас. Но, начиная этот длинный рассказ, я твердо решил, что расскажу вам все так, как оно действительно случилось.

  

  

   Источник текста: Стивенсон Р.Л. Похищенный; Катриона. Романы. М: Детская литература, 1966.

   alex_p, 22/06/2011

   Сдано в набор 7/V 1966 г. Подписано к печати 2/VII 1966 г. Формат 84х108Š/22. Печ. л. 15. 5. Усл. печ. л. 26. 01. Уч. -изд. л. 25. 63. Тираж 300 000 (1-150 000) экз. Цена 1 р. 01 коп. на бум. No 1. Издательство "Детская литература", Москва, М. Черкасский пер. , I. Фабрика "Детская книга" Л" I Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва. Сущевский вал, 49. Заказ No 4176.