Стивенсон Роберт Льюис - Катриона

   - Катриона, - сказал я, - я снова вернулся к вам.

   - С изменившимся лицом, - прибавила она.

   - Я отвечаю за две человеческие жизни, кроме своей собственной, - сказал я. - Было бы грешно и стыдно пренебрегать осторожностью. Я не знал, хорошо ли я делаю, что пришел сюда. Мне было бы очень жаль, если бы из-за этого мы попали в беду.

   - Есть человек, которому было бы еще более жаль и которому очень не нравятся ваши слова! - воскликнула она. - Что же я сделала, чтобы дать вам право так говорить?

   - Вы не одни, - отвечал я. - С тех пор как я ушел от вас, за мной следили, и я могу назвать своего преследователя: это Нэйль, сын Дункана, слуга вашего отца.

   - Вы, вероятно, ошиблись, - сказала она, побледнев. - Нэйль в Эдинбурге по поручению отца.

   - Этого я и боюсь, - ответил я, - то есть последнего. Что же касается его пребывания в Эдинбурге, то, мне кажется, я могу доказать вам обратное. Вероятно, у вас есть какой-нибудь сигнал на случай необходимости, по которому он придет вам на помощь, если только находится поблизости.

   - Откуда вы это знаете? - спросила она.

   - При помощи магического талисмана, данного мне богом при рождении и называемого здравым смыслом, - отвечал я. - Подайте, пожалуйста, ваш сигнал, и я покажу вам рыжую голову Нэйля.

   Не сомневаюсь, чго я говорил резко и с горечью: на душе у меня было тяжело. Я осуждал и себя самого, и девушку и ненавидел обоих: ее - за подлую семью, из которой она происходила; себя - за то, что бездумно засунул голову в такое осиное гнездо.

   Катриона приставила пальцы ко рту и свистнула. Свист ее был чрезвычайно чистый, отчетливый и сильный, как у мужчины. Некоторое время мы стояли неподвижно. Я уже собирался просить ее повторить, когда услышал, что кто-то пробирается в чаще снизу. Я с улыбкой протянул руку в этом направлении, и вскоре Нэйль прыгнул в сад. Глаза его горели, а в руках он держал обнаженный "черный нож", как говорят в Гайлэнде, но, увидев меня рядом со своей госпожой, остановился, точно пораженный ударом.

   - Он пришел на ваш зов, - сказал я, - можете судить, как близко он был от Эдинбурга и какого рода поручение ему дал ваш отец. Спросите его самого. Если благодаря вашему плану я сам должен лишиться жизни или лишиться тех, кто от меня зависит, то лучше предоставьте мне идти на опасность с открытыми глазами.

   Она взволнованно заговорила с ним по-гэльски.

   Вспомнив изысканную вежливость Алана в подобных случаях, мне захотелось горько рассмеяться. Теперь именно, видя мои подозрения, ей следовало бы придерживаться английского языка.

   Она обращалась к нему с вопросами раза два или три, и я мог заметить, что Нэйль, несмотря на свое раболепие, казался очень рассерженным.

   Затем она обратилась ко мне.

   - Он клянется, что вам ничего не грозит, - сказала она.

   - Катриона, - возразил я, - верите ли вы ему сами?

   Она заломила руки.

   - Разве я могу знать? - воскликнула она.

   - Но я должен найти способ узнать это, - сказал я я не могу больше бродить в потемках, когда должен заботиться о двух человеческих жизнях! Катриона, попытайтесь стать на мое место! Клянусь богом, что я всеми силами стараюсь стать на ваше. Между нами никогда не должно было произойти такого разговора, нет, никогда! Сердце мое надрывается из-за этого. Попробуйте задержать вашего слугу до двух часов ночи, больше ничего не надо. Попытайтесь добиться этого от него.

   Они опять заговорили по-гэльски.

   - Он говорит, что получил поручение от Джемса Мора, моего отца, - сказала она. Она стала еще бледнее, и голос ее при этих словах задрожал.

   - Теперь все достаточно ясно! - заметил я. - Да простит бог нечестивых!

   Она не произнесла ни слова, но продолжала смотреть на меня, и лицо ее было все так же бледно.

   - Прекрасное это дело! - продолжал я. - Значит, я должен погибнуть, и те двое вместе со мной.

   - О, что мне делать? - воскликнула она. - Разве я могу противиться приказанию моего отца, когда он в тюрьме и жизнь его в опасности!

   - Может быть, мы ошибаемся, - сказал я. - Не лжет ли Нэйль? У него, может, и не было прямых приказаний. Все, вероятно, устроил Симон, и ваш отец ничего об этом не знает.

   Она расплакалась, и совесть стала сильно упрекать меня, так как девушка была действительно в ужасном положении.

   - Ну, - сказал я, - задержите его хоть на час. Я тогда рискну и благословлю вас.

   Она протянула мне руку.

   - Я так нуждаюсь в добром слове, - рыдала она.

   - Так на целый час, не правда ли? - проговорил я, держа ее руку в своей. - Три жизни зависят от этого, дорогая!

   - На целый час! - воскликнула она и стала громко молиться богу, чтобы он простил ее.

   Я решил, что мне здесь нечего оставаться, и побежал.

  

   Я не терял времени и со всех ног бросился через долину, мимо Стокбрига и Сильвермилльса. По уговору, Алан должен был каждую ночь, между двенадцатью и двумя часами, скрываться в мелком леске к востоку от Сильвермилльса и к югу от южной мельничной запруды. Я нашел это место довольно легко. Лесок рос на крутом склоне, у подножия которого, быстрый и глубокий, шумел мельничный водоворот. Здесь я пошел медленнее и стал спокойнее обсуждать свой образ действий. Я увидел, что уговор мой с Катрионой ничему не мог помочь. Нельзя было предположить, чтобы Нэйля одного послали на это дело, но он, может быть, был единственным человеком, принадлежавшим к партии Джемса Мора. В последнем случае оказалось бы, что я содействовал тому, чтобы повесили отца Катрионы, и ничего не сделал существенного для собственного спасения. По правде сказать, мне раньше это не приходило в голову. Предположим, что, задержав Нэйля, девушка этим способствовала гибели своего отца. Я подумал, что она бы никогда не простила себе этого. А если меня в эту минуту преследовали еще и другие, то зачем я иду к Алану? Что я принесу ему, кроме опасности? Может Ли это быть мне приятно?

   Я был уже на западном краю леса, когда эти два соображения вдруг поразили меня. Ноги мои сами собой остановились и сердце тоже. "Что за безумную игру я веду?" - подумал я и сейчас же повернулся, собираясь пойти в другое место.

   Повернувшись, я увидел перед собой Сильвермилльс. Тропинка, обогнув деревню, образовала изгиб, но вся была на виду. На ней никого не было видно: ни гайлэндеров, ни лоулэндеров. Вот то выгодное стечение обстоятельств, которым мне советовал воспользоваться Стюарт! Я сбоку обогнул запруду, осторожно обошел вокруг восточного угла, прошел его насквозь и вернулся к западной опушке, откуда снова мог наблюдать за дорогой, не будучи виден сам. Она была свободна. Я начинал успокаиваться.

   Более часа сидел я, спрятавшись между деревьями, и ни заяц, ни орел не могли наблюдать внимательнее. Когда я засел там, солнце уже зашло, но небо еще золотилось и было светло. Однако не прошло и часа, как очертания предметов стали смутными, и наблюдение становилось трудным. За все это время ни один человек не прошел на восток от Сильвермилльса, а те, которые шли на запад, были честными поселянами, возвращающимися с женами на отдых. Если бы меня даже преследовали самые хитрые шпионы во всей Европе, то и тогда, подумал я, было бы невозможно догадаться, где я нахожусь. И, войдя немного глубже в лес, я прилег и стал ждать Алана.

   Я напрягал свое внимание насколько мог и стерег не только дорогу, но и все кусты и поля, которые мог охватить глазом. Первая четверть луны сверкала между деревьями. Все кругом дышало сельской тишиной. Лежа на спине в продолжение трех или четырех часов, я имел прекрасный случай обдумать все свое поведение.

   Сначала мне пришли в голову два соображения: во-первых, я не имел права идти в этот день в Дин, и, во-вторых, если я все-таки пошел туда, я не имел права теперь находиться здесь. Из всех лесов Шотландии именно этот лес, куда должен был прийти Алан, был, естественно, запретным местом для меня. Я соглашался с этим и все-таки оставался в лесу, удивляясь сам себе. Я подумал о том, как дурно обошелся с Катрионой в эту самую ночь, как болтал ей о двух жизнях, за которые я отвечаю, и этим вынудил ее ухудшить положение ее отца. А теперь я опять рисковал этими жизнями из-за одного своего легкомыслия. От спокойной совести зависит храбрость. Как только предо мной обнаружилось мое поведение, мне показалось, что я, безоружный, стою среди опасностей. Я вдруг присел. Что, если я пойду к Престонгрэнджу, увижусь с ним, что очень легко сделать, пока он еще не спит, и изъявлю ему свою полную покорность? Кто осудил бы меня? Не Стюарт. Мне стоило только сказать, что за мной гнались, что я отчаялся выбраться из своего тяжелого положения и поэтому сдался. Но Катриона? Здесь у меня опять был готов ответ: я не мог допустить, чтобы она предала своего отца. Итак, я в одну минуту мог избавиться от забот, которые, по правде сказать, были не моими: снять с себя обвинение в аппинском убийстве, освободиться от всех Стюартов и Кемпбеллов, вигов и тори всей страны, жить по собственному усмотрению, наслаждаться своим богатством и умножать его, посвятить свои досуги ухаживанию за Катрионой, что, во всяком случае, было для меня более подходящим занятием, чем скрываться подобно вору, возобновив, быть может, ту ужасную жизнь, которую я вел, бежав с Аланом.

   Такая капитуляция не показалась мне постыдной; я только удивлялся, что раньше не додумался до этого. Потом я стал искать причины такой внезапной перемены в моих убеждениях. Сначала я подумал, что причина всего этого заключалась в том, что я пал духом, а это, в свою очередь, было следствием беспечности, порожденной старым, широко распространенным среди людей грехом - слабохарактерностью. Следуя только по приятному пути, отдаваясь влечению к молодой девушке, я совершенно позабыл о чести и подвергнул опасности жизнь Джемса и Алана. А теперь я хочу выпутаться из затруднения тем же способом. Нет, вред, нанесенный делу моим эгоизмом, должен быть исправлен. Я принял решение, которое мне менее всего нравилось: уйти из лесу, не дождавшись Алана, и отправиться одному дальше, в темноту, где меня ждали тревога и опасности.

   Я так подробно описал ход моих размышлений потому, что считаю это полезным для молодых людей. Но говорят, что есть свои резоны, чтобы сажать капусту, и что даже в религии и этике есть место для здравого смысла. Час прихода Алана был уже близок, и месяц успел спрятаться. Если я уйду, то мои соглядатаи могут не заметить меня в темноте и по ошибке напасть на Алана; если же я останусь, то смогу, по крайней мере, предостеречь моего друга и спасти его. Потворствуя своим слабостям, я рисковал жизнью другого человека. Было бы неразумно подвергать его снова опасности только потому, что я желал искупить свою ошибку. С этими мыслями я встал со своего места, потом сел снова, но уже в другом расположении духа, в равной мере удивляясь тому, что я поддался слабости, и в то же время радуясь вновь обретенному спокойствию.

   Вскоре в чаще послышался шорох. Приложив губы почти к земле, я просвистел одну или две ноты Алановой песни. Последовал такой же осторожный ответ, и вскоре мы с Аланом столкнулись в темноте.

   - Ты ли это, наконец, Дэви? - прошептал он.

   - Я самый, - отвечал я.

   - Боже, как мне хотелось тебя увидеть! - сказал он. - Время тянулось бесконечно долго. Целыми днями я прятался в стоге сена, в котором не мог разглядеть даже своих пальцев. А потом эти часы, когда я ждал тебя, а ты все не приходил! Честное слово, ты пришел не слишком рано! Ведь завтра я уезжаю! Что я говорю - завтра? Сегодня, хотел я сказать!

   - Да, Алан, сегодня, - сказал я. - Теперь уже, верно, позже двенадцати, и вы уедете сегодня. Длинный вам путь предстоит!

   - Мы прежде хорошенько побеседуем, - сказал он.

   - Разумеется, и я могу рассказать вам много интересного, - ответил я.

   Я довольно сбивчиво рассказал ему обо всем, что произошло. Однако, когда я кончил, ему все было ясно. Он слушал, задавал очень мало вопросов, время от времени от души смеялся, и его смех в особенности здесь, в темноте, где мы не могли видеть друг друга, был мне необыкновенно приятен.

   - Да, Дэви, ты странный человек, - сказал он, когда я кончил свой рассказ, - ты порядочный чудак, и я не желал бы встречаться с подобными тебе. Что же касается твоей истории, то Престонгрэндж - виг, такой же, как и ты, и потому я постараюсь поменьше говорить о нем, и, честное слово, я верю, что он был бы твоим лучшим другом, если бы ты только мог доверять ему. Но Симон Фрэзер и Джемс Мор - скоты, и я называю их именем, которое они заслужили. Сам черт был отцом Фрэзеров - это всякий знает. Что же касается Грегоров, то я не выносил их с тех пор, как научился стоять. Я помню, что расквасил одному из них нос, когда еще был так не тверд на ногах, что сидел у него на голове. Отец мой - упокой его господь! - очень гордился этим, и, признаюсь, имел основание. Я никогда не стану отрицать, что Робин недурной флейтист, - прибавил он. - Чго же касается Джемса Мора, то черт бы его побрал!

   - Мы должны обсудить один вопрос, - сказал я. - Прав или не прав Чарлз Стюарт? Только ли за мной они гонятся или за нами обоими?

   - А каково ваше собственное мнение, многоопытный человек? - спросил он.

   - Я не могу решить, - ответил я.

   - Я тоже, - сказал Алан. - Ты думаешь, эта девушка сдержит слово? - спросил он.

   - Да, - ответил я.

   - Ну, за это нельзя ручаться, - сказал он. - И, во всяком случае, все это дело прошлое: рыжий слуга Джемса уже давно успел присоединиться к остальным.

   - Как вы думаете, сколько их? - спросил я.

   - Это зависит от их намерений, - ответил Алан. - Если они хотят поймать только тебя, то пошлют двух-трех энергичных и проворных малых, а если рассчитывают и на меня, то пошлют, наверное, десять или двенадцать человек, - прибавил он.

   Я не мог сдержаться и рассмеялся.

   - Я думаю, что ты своими глазами видел, как я заставил отступить такое же количество противников и даже больше! - воскликнул он.

   - Это теперь не имеет значения, - сказал я, - так как сию минуту они не гонятся за нами.

   - Ты так думаешь? - спросил он. - А я нисколько не удивился бы, если б они теперь сторожили этот лес. Видишь ли, Давид, это все гайлэндеры. Между ними, вероятно, есть и Фрэзеры, есть кое-кто из клана Грегоров, и я не могу отрицать, что и те и другие, в особенности Грегоры, очень умные и опытные люди. Человек мало что знает, пока не прогонит, положим, стадо рогатого скота на протяжении десяти миль в то время, когда разбойники гонятся за ним. Вот тут-то я и приобрел большую часть своей проницательности. Нечего и говорить, это лучше, чем война. Но и война тоже хорошее дело, хотя, в общем, довольно скучное. У Грегоров была большая практика.

   - Без сомнения, в этом отношении многое упущено в моем воспитании, - сказал я.

   - Я постоянно вижу это на тебе, - возразил Алан. - Но вот что странно в людях, учившихся в колледже: вы невежественны и не хотите признаться в этом. Я не знаю греческого и еврейского, но, милый мой, я сознаю, что не знаю их, - в этом вся разница. А ты лежишь на животе вот тут в лесу и говоришь мне, что избавился от всех Фрэзеров и Мак-Грегоров. "Потому что я не видел их", - говоришь ты. Ах ты глупая башка, ведь быть невидимыми - это их главный способ действий.

   - Хорошо, приготовимся к худшему, - сказал я. - Что же нам делать?

   - Я задаю тебе тот же вопрос, - ответил он. - Мы могли бы разойтись. Это мне не особенно нравится, и, кроме того, у меня есть основания возражать против этого. Во-первых, теперь совершенно темно, и есть некоторая возможность улизнуть от них. Если мы будем вместе, то пойдем в одном направлении; если же порознь, то в двух: более вероятия наткнуться на кого-нибудь из этих джентльменов. Во-вторых, если они поймают нас, то дело может дойти до драки, Дэви, и тогда, признаюсь, я был бы рад тому, что ты рядом со мной, и думаю, что и тебе не помешало бы мое присутствие. Итак, по-моему, нам надо немедленно выбраться отсюда и направиться на Джиллан, где стоит мой корабль. Это напомнит нам прошлые дни, Дэви. А потом нам надо подумать, что тебе делать. Мне тяжело оставлять тебя здесь одного.

   - Будь по-вашему! - сказал я. - Вы пойдете туда, где вы остановились?

   - На кой черт! - сказал Алан. - Хозяева, положим, относились ко мне недурно, но, думаю, очень бы разочаровались, если б снова увидели меня, так как при теперешних обстоятельствах я не могу считаться желанным гостем. Тем сильнее я жажду вашего общества, мистер Давид Бальфур из Шооса, - гордитесь этим! С тех пор, как мы расстались у Корсторфайна, я, кроме двух разговоров с Чарлзом Стюартом здесь, в лесу, не говорил почти ни слова.

   С этими словами он поднялся с места, и мы стали потихоньку двигаться по лесу в восточном направлении.

  

   Было, должно быть, около часа или двух ночи; месяц, как я уже говорил, скрылся; с запада внезапно подул довольно сильный ветер, гнавший тяжелые разорванные тучи. Мы пустились в путь в такой темноте, о какой только может мечтать беглец; вскоре прошли через Пикарди и миновали мою старинную знакомую - виселицу с двумя ворами. Немного далее мы увидели полезный для нас сигнал: огонек в верхнем окне дома в Лохенде. Мы наудачу направились к нему и, потоптав кое-где жатву, спотыкаясь и падая в канавы, наконец очутились в болотистой пустоши, называемой Фиггат-Виис. Здесь, под кустом дрока, мы продремали до утра.

   Мы проснулись около пяти часов. Утро было прекрасное. Западный ветер продолжал сильно дуть и унес все тучи по направлению к Европе. Алан уже сидел и улыбался. С тех пор как мы расстались, я в первый раз видел моего друга и глядел на него с большой радостью. На нем был все тот же широкий плащ, но - это было новостью - он надел вязаные гетры, достигавшие до колен. Без сомнения, они должны были изменить его вид, но день обещал быть теплым, и костюм его был немного не по сезону.

   - Ну, Дэви, - сказал он, - разве сегодня не славное утро? Вот такой денек, каким должны быть все дни! Это не то, что ночевать в стоге сена. Пока ты наслаждался сном, я сделал нечто, что делаю чрезвычайно редко.

   - Что же такое? - спросил я.

   - Я молился, - сказал он.

   - А где же мои джентльмены, как вы называете их? - спросил я.

   - Бог знает, - ответил он. - Во всяком случае, мы должны рискнуть. Вставай, Давид! Идем снова наудачу! Нам предстоит прекрасная прогулка.

   Мы направились на восток, идя вдоль морского берега к тому месту, где подле устья Эска курятся соляные ямы. Утреннее солнце необыкновенно красиво сверкало на Артуровом стуле [Артуров стул - название горы в окрестностях Эдинбурга] и на зеленых Петландских горах. Прелесть этого дня, казалось, раздражала Алана.

   - Я чувствую себя дураком, - говорил он, - покидая Шотландию в подобный день. Эта мысль не выходит у меня из головы. Мне, пожалуй, было бы приятнее остаться здесь и быть повешенным.

   - Нет, нет, Алан, это вам не понравится, - сказал я.

   - Не потому, что Франция плохая страна, - объяснил он, - но все-таки это не то. Она, может быть, и лучше других стран, но не лучше Шотландии. Я очень люблю Францию, когда нахожусь там, но я тоскую по шотландским тетеревам и по торфяному дыму.

   - Если вам больше не на что жаловаться, Алан, то это еще не так важно, - сказал я.

   - Мне вообще не пристало жаловаться на что бы то ни было, - сказал он, - после того как я вылез из проклятого стога.

   - Вам, должно быть, страшно надоел ваш стог? - спросил я.

   - Нельзя сказать, что именно надоел, - отвечал он. - Я не из тех, кто легко падает духом, но я лучше чувствую себя на свежем воздухе и когда у меня небо над головой. Я похож на старого Блэка Дугласа: он больше любил слышать пение жаворонка, чем писк мыши. А в том месте, Дэви, - хотя должен сознаться, это подходящее место для того, чтобы прятаться, - было совершенно темно с утра до ночи. Эти дни - или ночи, потому что я не мог отличить одно от другого, - казались мне долгими, как зима.

   - А как вы узнавали час, когда вам надо было идти на свидание? - спросил я.

   - Хозяин около одиннадцати часов вечера приносил мне еду, немного водки и огарок свечи, чтобы можно было поесть при свете, - сказал он. - Тогда-то мне пора было отправляться в лес. Я лежал там и горько тосковал по тебе, Дэви, - продолжал он, положив мне руку на плечо, - н старался угадать, прошло ли уже два часа, если не приходил Чарли Стюарт и я не узнавал этого по его часам. Затем я отправлялся обратно к своему ужасному стогу сена. Да, это было скучное занятие, и я благодарю бога, что покончил с ним.

   - Что же вы делали там? - спросил я.

   - Старался как можно лучше провести время. Иногда я играл в костяшки - я отлично играю в костяшки, - но неинтересно играть, когда никто не восхищается тобой. Иногда я сочинял песни.

   - О чем? - спросил я.

   - Об оленях, о вереске, - сказал он, - о старых вождях, которых давно уже нет, о том, о чем вообще поется в песнях. Иногда я старался вообразить себе, что у меня две флейты и я играю. Я играл длинные арни, и мне казалось, что я играю их замечательно хорошо. Уверяю тебя, иногда я даже слышал, как фальшивил! Но главное то, что все это кончилось.

   Затем он заставил меня снова рассказать о своих приключениях, которые опять выслушал сначала со всеми подробностями, чрезвычайно одобрительно и по временам уверяя меня, что я "странный, но храбрый малый".

   - Так ты испугался Симона Фрэзера? - спросил он как-то.

   - Еще бы! - воскликнул я.

   - Я также испугался бы его, Дэви, - сказал он. - Это действительно ужасный человек. Но следует и ему воздать должное: могу уверить тебя, что на поле сражения это весьма порядочная личность.

   - Разве он так храбр? - спросил я.

   - Храбр? - сказал он. - Он более непоколебим, чем стальной меч.

   Рассказ о моей дуэли вывел Алана из себя.

   - Подумать только! - воскликнул он. - Ведь я учил тебя в Корринаки. Три раза, три раза обезоружить! Да это позор для меня, твоего учителя! Вставай, вынимай свое оружие. Ты не сойдешь с места, пока не будешь в состоянии поддержать свою и мою честь!

   - Алан, - сказал я, - это просто безумие. Теперь не время брать уроки фехтования.

   - Я не могу отрицать этого, - сознался он. - Но три раза! А ты стоял как соломенное чучело и бегал поднимать свою шпагу, как собака - носовой платок! Давид, этот Дункансби, должно быть, необыкновенный боец! Он, вероятно, чрезвычайно искусен. Если бы у меня было время, я вернулся бы и попробовал бы сам подраться с ним. Он, должно быть, мастер этого дела.

   - Глупый человек, - сказал я, - вы забываете, что ведь он бился со мной.

   - Нет, - сказал он, - но три раза!

   - Вы же сами знаете, что я совершенно не искушен в этом деле! - воскликнул я.

   - Нет, я никогда не слыхал ничего подобного, - сказал он.

   - Я обещаю вам одно, Алан, - заметил я, - когда мы встретимся в следующий раз, я буду фехтовать лучше. Вам не придется иметь друга, не умеющего наносить удары.

   - "В следующий раз"! - сказал он. - Когда это будет, желал бы я знать?

   - Ну, Алан, я об этом тоже уже думал, - отвечал я, - и вот мой план: я хотел бы сделаться адвокатом.

   - Это скучное ремесло, Дэви, - сказал Алан, - и, кроме того, там приходится кривить душой. Тебе лучше бы пошел королевский мундир.

   - Вернейший способ нам встретиться! - воскликнул я. - Но так как вы будете в мундире короля Людовика, а я - короля Георга, то это будет щекотливая встреча.

   - Ты, пожалуй, прав, - согласился он.

   - Так уж я лучше буду адвокатом, - продолжал я. - Я думаю, что это более подходящее занятие для человека, которого три раза обезоружили. Но лучше всего вот что: один из лучших колледжей для изучения права - колледж, где учился мой родственник Пильриг, - находится в Лейдене, в Голландии. Что вы на это скажете, Алан? Не смог бы волонтер королевских шотландцев получить отпуск, незаметно промаршировать до Лейдена и навестить лейденского студента?

   - Конечно, смог бы! - воскликнул он. - Видишь ли, я в хороших отношениях с моим полковником, графом Дрюммонд-Мельфортом, и - что еще важнее! - мой двоюродный брат, подполковник, служит в полку голландских шотландцев. Ничего не может быть проще, как получить отпуск, чтобы навестить подполковника Стюарта из Галькета. Граф Мельфорт, очень ученый человек, пишущий книги, как Цезарь, без сомнения будет очень рад воспользоваться моими наблюдениями.

   - Разве граф Мельфорт писатель? - спросил я. Хоть Алан выше всего ставил воинов, но я лично предпочитал тех, кто пишет книги.

   - Да, Давид, - сказал он. - Можно было бы заметить, что полковник должен был найти себе лучшее занятие. Но могу ли я осуждать его, когда сам сочиняю песни?

   - Хорошо! - заметил я. - Теперь вам остается только дать мне адрес, куда писать вам во Францию. А как только я попаду в Лейден, я пришлю вам свой.

   - Лучше всего писать мне на имя моего вождя, - сказал он, - Чарлза Стюарта Ардшиля, эсквайра, в город Мелон, в Иль-де-Франс. Рано ли, поздно ли, но твое письмо в конце концов попадет в мои руки.

   В Мюссельбурге, где мы завтракали треской, меня чрезвычайно позабавили разговоры Алана. Его плащ и гетры в это теплое утро привлекали к себе внимание, и, может быть, было действительно разумно объяснить посторонним, почему он так одет. Алан принялся за это дело крайне ретиво. Он болтал с хозяйкой дома, хвалил ее способ изготовления трески, потом все время жаловался на простуженный живот и с серьезным видом рассказал о всех симптомах своей болезни. После этого он с большим интересом выслушал все советы, которые дала ему старуха.

   Мы покинули Мюссельбург до того, как туда пришел дилижанс из Эдинбурга, так как, по словам Алана, нам следовало избегать подобной встречи. Ветер, хотя и сильный, был очень теплый, солнце пригревало, и Алан в своем костюме страдал от жары. От Престонпанса мы свернули на Гладсмюирское поле, где он гораздо подробнее, чем требовалось, стал мне описывать сражение, происходившее на этом поле. Отсюда прежним быстрым шагом мы пошли в Кокензи. Хотя здесь и сооружались рыбачьи снасти для ловли сельдей, все же это был пустынный, отживающий свой век полуразрушенный городок. Но местная пивная отличалась чистотой, и Алан, сильно разгорячившись, все-таки выпил бутылку эля и снова рассказал хозяйке старую историю о своем простуженном животе, только теперь симптомы его болезни были совсем иные.

   Я сидел и слушал, и мне пришло в голову, что я не припомню, чтобы он обратился к женщинам хотя бы с тремя серьезными словами. Он всегда шутил, зубоскалил и в душе издевался над ними, но им все это казалось интересным. Я заметил это ему, когда хозяйку вызвали из комнаты.

   - Чего ты хочешь? - сказал он. - Мужчина должен уметь занимать женщин: он должен рассказывать им разные истории, чтобы позабавить их, бедных овечек! Тебе следовало бы поучиться этому, Давид. Тебе надо бы усвоить приемы этого своего рода ремесла. Если бы вместо старухи была молодая и хоть сколько-нибудь красивая девушка, я не стал бы говорить с нею о своем животе, Дэви. Но когда женщины слишком стары, чтобы искать развлечений, они непременно хотят быть аптекарями. Почему? Да разве я знаю? Думаю, что такими уж сотворил их бог. Но я считаю, что тот дурак, кто не старается им понравиться.

   Тут вернулась хозяйка, и Алан быстро отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжать прежний разговор. Хозяйка начала рассказывать о происшествии, случившемся с ее зятем в Аберлэди, болезнь и смерть которого она описала чрезвычайно пространно. Рассказ ее был не только скучен, но иногда и страшен, так как она говорила с большим чувством. Поэтому я впал в глубокое раздумье, выглядывая из окна на дорогу и едва замечая, что там происходит. Но вдруг я вздрогнул.

   - Мы клали ему припарки к ногам, - говорила хозяйка, - и горячие камни на живот, и давали ему иссоп, и настойку из болотной мяти, и прекрасный, чистый серный бальзам...

   - Сэр, - сказал я Алану спокойно, перебивая ее, - сейчас мимо прошел один из моих друзей.

   - Неужели? - отвечал Алан, точно это было совсем не важно, и продолжал: - Вы говорили, сударыня!..

   И надоедливая женщина продолжала свой рассказ.

   Вскоре, однако, он заплатил ей монетой в полкроны, и она должна была пойти за сдачей.

   - Кто это был? Рыжеголовый? - спросил Алан.

   - Вы угадали, - ответил я.

   - Что я тебе говорил, там, в лесу? - воскликнул он. - Все-таки странно, что он тут! Он был один?

   - Совершенно один, насколько я мог видеть, - сказал я.

   - Он прошел мимо? - спросил он.

   - Он шел мимо, - сказал я, - и не оглядывался по сторонам.

   - Это еще более странно, - сказал Алан. - Я думаю, Дэви, что нам надо уходить. Но куда? Черт знает, это становится похожим на прежние времена! - воскликнул он.

   - Однако разница в том, - сказал я, - что теперь у нас есть деньги.

   - И еще в том, мистер Бальфур, - заметил Алан, - что теперь мы выслежены: собаки уже нашли след и вся свора гонится за нами, Давид. Дело плохо, черт бы его побрал! - Он серьезно призадумался, глядя перед собой со знакомым мне выражением лица. - Вот что, хозяюшка, - сказал он, когда она вернулась, - есть у вас другой выход из постоялого двора?

   Она отвечала, что есть, и объяснила, куда он выходит.

   - В таком случае, сэр, - сказал он, обращаясь ко мне, - мне кажется, что этот путь будет самым коротким. До свидания, милая. Я не забуду про настойку из корицы.

   Мы вышли через огород и пошли по тропинке среди полей. Алан зорко смотрел по сторонам и, увидев, что мы находимся в небольшой котловине, скрытой от взглядов людей, присел на траву.

   - Будем держать военный совет, Дэви, - сказал он. - Но прежде всего надо дать тебе маленький урок. Представь себе, что я был бы похож на тебя, - что о нас вспомнила бы старуха? Только то, что мы вышли через задний ход. А о чем теперь она будет вспоминать? О том, что к ней зашел изящный молодой человек, страдающий болезнью желудка, который очень заинтересовался рассказом о ее зяте. О Дэви, постарайся научиться немного соображать!

   - Я постараюсь, Алан, - сказал я.

   - А теперь вернемся к рыжему, - продолжал он. - Как он шел - быстро или медленно?

   - Ни то, ни другое, - сказал я.

   - Он не торопился? - спросил он.

   - Нисколько, - ответил я.

   - Гм! - сказал Алан. - Это очень странно. Мы сегодня утром никого не заметили на Фиггат-Винсе. Он, видимо, обогнал нас и как будто нас не искал, а между тем очутился на нашем пути. Ну, Дэви, я начинаю понимать. Мне кажется, что они ищут не тебя, а меня. И, думаю, отлично знают, куда идти.

   - Знают? - спросил я.

   - Я думаю, что Энди Скоугель продал меня, - он сам, или его помощник, знавший кое-что, или же клерк Чарли Стюарт, что было бы прискорбно, - сказал Алан. - Если хочешь знать мое мнение, то мне кажется, что на Джилланских песках будет разбито несколько голов.

   - Алан, - воскликнул я, - если вы окажетесь правы, там будет много народу! Будет мало пользы от того, что вы разобьете несколько голов.

   - Это все-таки было бы некоторым удовлетворением, - сказал Алан. - Но подожди немного, подожди! Я думаю, что благодаря этому западному ветру у меня еще есть возможность спастись. Вот каким образом, Дэви. Мы сговорились встретиться с этим Скоугелем с наступлением темноты. "Но, - сказал он, - если будет хоть малейший западный ветер, то я окажусь на месте гораздо раньше и буду стоять за островом Фидра". Если наши преследователи знают место, то они должны знать также и время. Понимаешь, что я хочу сказать, Дэви? Благодаря Джонни Копу и другим дуракам в красных мундирах я знаю эту страну как свои пять пальцев. И если ты согласен снова бежать с Аланом Бреком, то мы можем опять углубиться в страну и снова выйти на берег моря у Дирлетона. Если корабль там, то постараемся попасть на него; если же его нет, то мне опять придется вернуться в свой скучный стог сена. В обоих случаях я надеюсь оставить джентльменов с носом.

   - Мне кажется, что есть некоторая надежда на успех, - сказал я. - Будь по-вашему, Алан!

  

   Бегство с Аланом не дало мне тех знаний, которые он сам получил во время своих переходов с генералом Копом. Я не могу рассказать, каким путем мы шли. Извинением мне может служить только то, что мы уж очень торопились. Временами мы бежали, временами шли быстрым шагом. Два раза во время своего быстрого движения мы наталкивались на поселян. Хотя на первого из них мы налетели прямо из-за угла, но у Алана был уже наготове вопрос.

   - Не видали вы моей лошади? - задыхаясь, проговорил он.

   - Нет, я не видал никакой лошади, - отвечал крестьянин.

   Алан потратил некоторое время, объясняя ему, что мы путешествовали, сидя по очереди на лошади; что лошадь наша убежала и он боится, не вернулась ли она обратно в Линтон. Но и этого ему показалось мало: прерывающимся голосом он стал проклинать свое иесчастие и мою глупость, которая, по его словам, была всему причиной.

   - Те, которые не могут говорить правду, - заметил он, когда мы снова пустились в путь, - должны заботиться о том, чтобы оставить по себе хорошую, искусно придуманную ложь. Если люди не знают, что вы делаете, они страшно интересуются вами, но если им кажется, что они знают о вас кое-что, то интересуются вами столько же, сколько гороховой похлебкой.

   Сначала мы направились в глубь страны, а под конец наш путь шел к северу. Слева мы оставили церковь в Аберлэди, справа - вершину Бервик-Ло. Идя таким образом, мы вышли на берег моря неподалеку от Дирлетона. К западу от Северного Бервика и до самого Джилланского мыса тянется цепь четырех небольших островов - Креглис, Лэм, Фидра и Айброу, - примечательных разнообразием их величины и формы. Наиболее оригинальный из них Фидра - серый островок, состоящий как бы из двух горбов; развалины, находящиеся на этом острове, привлекают к нему особое внимание. Я помню, что, когда мы подошли поближе, через окно или дверь развалившегося здания светилось море, точно человеческий глаз.

   Около Фидры есть прекрасное место для стоянки судов, защищенное от западного ветра, и мы еще издали увидели стоявший там "Тистль".

   Против этих островов берег совершенно пустынный. На нем не видно человеческого жилья и редко встречаются прохожие, разве иногда пробегут играющие дети. Маленькое местечко Джиллан расположено на дальнем конце мыса. Дирлетонские жители уходят работать на поля в глубь страны, а рыбаки из Северного Бервика отправляются на рыбную ловлю из своей гавани, так что пустыннее этого места едва ли сыщешь на всем берегу. Мы на животе ползли между бесчисленными кочками и выбоинами, внимательно наблюдая по сторонам, и сердца наши громко колотились в груди; солнце так ослепительно сияло, море так искрилось в его лучах, ветер так колыхал прибрежную траву, а чайки с таким шумом бросались вниз и взлетали вверх, что эта пустыня казалась мне живой. Место это, без сомнения, было бы хорошо выбрано для тайного отъезда, не будь эта тайна нарушена. Но даже и теперь, когда она стала известной и за местом этим наблюдали, нам удалось незаметно проползти до самого края песчаных холмов, где они прямо спускаются к морю.

   Тут Алан остановился.

   - Дэви, - сказал он, - нам предстоит трудное дело. Пока мы лежим здесь, мы в безопасности, но это ничуть не приближает меня ни к моему кораблю, ни к берегу Франции. Однако, если мы встанем и начнем подавать сигналы бригу, нас могут увидеть. Как ты думаешь, где теперь твои джентльмены?

   - Они, может быть, еще не пришли, - отвечал я. - А если и пришли, то все-таки есть шанс и на нашей стороне: они ждут нас с востока, а мы пришли с запада.

   - Да, - сказал Алан, - хотел бы я, чтобы нас было больше и чтобы разыгралось настоящее сражение: мы бы прекрасно проучили их! Но это не сражение, Давид, а нечто такое, что совсем не вдохновляет Алана Брека. Я не знаю, на что решиться, Давид.

   - Время уходит, Алан, - заметил я.

   - Знаю, - сказал Алан, - я только об этом и думаю. Но это ужасно затруднительный случай. О, если бы я только знал, где они!

   - Алан, - сказал я, - это не похоже на вас. Надо действовать или теперь, или никогда.

   Нет. Это не я, -

   запел Алан, скорчив смешную гримасу, выражавшую и стыд и лукавство. -

   Нет, не ты и не я, не ты и не я.

   Нет, клянусь тебе, Джонни, не ты и не я...

   Потом он вдруг встал, выпрямился и, держа в правой руке развернутый платок, стал спускаться на берег. Я тоже встал и медленно последовал за ним, разглядывая песчаные холмы к востоку от нас. Вначале Алана не заметили. Скоугель не ожидал его так рано, а преследователи наши сторожили с другой стороны. Потом вдруг его увидели с "Тистля". Вероятно, там все было уже готово, так как на палубе не произошло суеты; через секунду шлюпка обогнула корму и стала быстро приближаться к берегу. Почти в ту же минуту на расстоянии полумили по направлению к Донилланскому мысу на песчаном холме внезапно появилась фигура человека, размахивавшего руками. И хотя эта фигура мгновенно исчезла, чайки на том месте еще некоторое время беспокойно летали.

   Алан не видел этого: он не спускал глаз с моря, судна и шлюпки.

   - Будь что будет! - сказал он, когда я рассказал ему о том, что заметил. - Скорее бы пристала эта лодка, а то нe снести мне головы.

   Эта часть берега длинная и плоская; по ней удобно ходить во время отлива. Небольшой ручеек пересекает ее и впадает в море, а песчаные холмы у его истоков образовали как бы городские укрепления. Мы не могли видеть, что происходило за ними. Нетерпение наше не могло ускорить прибытия лодки; время как бы остановилось в эти минуты томительного ожидания.

   - Мне бы хотелось знать одно, - сказал Алан, - какие приказания получили эти люди. Мы оба вместе стоим четыреста фунтов. Что, если они выстрелят в нас, Дэви? Им было бы удобно стрелять с вершины этого длинного песчаного вала.

   - Это невозможно, - сказал я. - Дело в том, что у них нет ружей. Погоня готовилась секретно. У них могут быть пистолеты, но никак не ружья.

   - Я думаю, что ты прав, - заметил Алан. - Но все-таки я очень желал бы, чтобы лодка поскорей приплыла.

   Он щелкнул пальцами и свистнул, точно собаке.

   Лодка прошла уже около трети пути, а мы находились на самом берегу моря, так что влажный песок насыпался мне в башмаки. Нам ничего не оставалось, как ждать, пристально следить за медленным приближением шлюпки, стараться не думать о длинном, непроницаемом ряде холмов, над которыми мелькали чайки и за которыми, без сомнения, скрывались паши враги.

   - В этом чудесном, светлом и прохладном месте легко получить пулю в лоб, - вдруг сказал Алан. - И я хотел бы отличаться твоей храбростью, милый мой!

   - Алан, - воскликнул я, - что это за р