Масальский Константин Петрович - Стрельцы

! Благодарю тебя!.. Чермной, бедный Чермной! я тебя прощаю, от искреннего сердца прощаю!.. Благослови меня, батюшка! Да наградит тебя Бог за то, что ты спас меня от вечной погибели!.. Боже милосердый! Ты не отверг и разбойника раскаявшегося, не отвергни и меня!.. Услышь молитву мою: утверди и возвеличь царство русское и сохрани его от...
        Голос Борисова начал слабеть. Он перекрестился, тихо вздохнул, прижал к устам образ, присланный ему матерью, взглянул на Василья и переселился в мир лучщий. На спокойном лице его изобразилась тихая, младенческая улыбка.
        У Лаптева катились в три ручья слезы. Бурмистров не мог плакать от сильной горести.
        На другой день прах Борисова предали земле, и царь почтил память доброго и верного подданного присутствием своим на похоронах его.

XIII

Ты моя! Блаженный час!        

К а р а м з и н.

        Наступил декабрь. Царь Петр с Лефором и Гордоном удалился из Москвы в Преображенское и повторил Василью приказание: приехать туда вслед за ним не иначе, как с молодою женою.
        Мавра Савишна в одни сутки сделала в доме своего племянника все нужные приготовления к свадьбе. Когда собрались гости, то она посадила за стол, уставленный кушаньями, Василья с его невестою, и два мальчика разделили их занавесом из красной тафты. Варвара Ивановна, сняв с головы Натальи подвенечное покрывало, начала расчесывать гребнем из слоновой кости прелестные ее кудри. Вскоре прибыл отец Павел, благословил крестом жениха и невесту, и все отправились в церковь. Наталью посадили в богато убранные сани, в которых ехала некогда к венцу Варвара Ивановна. Хомут лошади увешан был лисьими хвостами. С невестою сели жена Лаптева и Мавра Савишна. Василий, капитан Лыков, Андрей и Лаптев отправились в церковь верхом. По возвращении из церкви все сели за стол и не успели еще приняться за первое блюдо, как вдруг отворилась дверь, и вошел царь Петр в сопровождении Лефора. Все вскочили с мест.
        - Поздравляю тебя, ротмистр! - сказал царь. - И тебя поздравляю, молодая! Сядьте все снова по местам. Отчего вы все так встревожились? Разве я так страшен? Кажется, дети не должны бояться отца. Мне было бы приятно, если б подданные мои считали меня отцом своим.
        - Они и считают тебя отцом, государь! - отвечал Бурмистров.
        - Докажите же это мне на деле. Я не хочу смущать вашего праздника. Продолжайте веселиться, как будто бы меня здесь не было. Я теперь не царь, а гость ваш. Садись-ка, любезный Франц, сюда к столу, а я подле тебя сяду. Вот сюда! Проси же, молодая, прочих гостей садиться. Они все-таки стоят.
        После стола, за которым царь выпил первый за здоровье молодых, все встали с мест и в почтительном молчании смотрели на Петра, который, подойдя к окну, начал разговаривать с Лефором.
        Лаптев, дрожа от восхищения и робости, смотрел на Петра во все глаза.
        - Как зовут тебя, добрый человек? - спросил его царь, приблизясь к нему и потрепав его по плечу.
        Лаптев вместо ответа повалился в ноги царю.
        Петр поднял его и сказал:
        - Встань и поговори со мною. Что ты меня так боишься? Разве ты сделал что-нибудь худое?
        - Нет, надежа-государь, - отвечал Лаптев, заикаясь, - худа никакого за собою не знаю; но кто пред Богом не грешен, а пред царем не виноват?
        - В чем же ты виноват предо мною?
        - Во всем, надежа-государь, во всем!
        - Я бы желал, чтобы все подданные мои были предо мною виноваты так, как ты, во всем, и чтобы не было ни одного в чем-нибудь виноватого. А скажи-ка мне: кто из Гостиного двора и купеческих рядов привел к Троицкому монастырю до четырехсот человек для моей защиты? Ты думаешь, что я этого не знаю?
        - Виноват, надежа-государь! Я только скликал народ и объявил твой указ: и старый, и малый - все так и бросились сами к монастырю, а я их не приваживал.
        - За эту вину надобно наказать тебя. Приготовь завтра, любезный Франц, грамоту о пожаловании купца Гостиной сотни Лаптева гостем.
        Лаптев снова упал к ногам царя и заплакал, не имея сил выговорить ни одного слова.
        - Ну полно же, - сказал Петр, - встань! Я знаю, что ты благодарен за оказанную тебе милость. Старайся торговать еще лучше, веди дела честно и показывай другим собою пример. Я и вперед тебя не забуду. А ты, Лыков, что поделываешь? Бутырский полк не пристал уж в последний раз, как прежде, к стрельцам?
        - Бог сохранил от этого позора, государь! - отвечал Лыков, вытянувшись.
        - Что ж ты ныне не подрался со стрельцами? Ты ведь однажды с одной ротой, как помнится, чуть не отбил у них пушек в Земляном городе.
        - Отбил бы, государь, да народу у меня было мало. Притом мошенники успели нас вспрыснуть раза два картечью. Поневоле пришлось отступить!
        - Знаю, знаю, что и храбрые офицеры иногда отступают. А что тебе лучше нравится: идти назад или вперед?
        - Вперед, государь, когда можно поколотить неприятеля, и назад, когда должно поберечь и себя, и солдат на другой раз. Так мне покойный майор Рейт приказывал.
        - Будь же ты сам майором. Я посмотрю: что ты приказывать другим станешь.
        - Стану всем приказывать, чтобы шли за мною в огонь и в воду за твое царское величество.
        - Ну, а ты, ученый муж, что скажешь? - сказал Петр, обратясь к Андрею. - Ты также с Лаптевым приехал к монастырю?
        - Точно так, государь.
        - Я слышал, что ты большой мастер сочинять и говорить речи. Кто тебе из древних ораторов лучше всех нравится?
        - Цицерон, государь.
        - Мне сказывали, что ты говорил речь на Красной площади против расстриженного попа Никиты Пустосвята.
        - Я успел сказать только введение; договорить же речи не мог, потому что народ стащил меня с кафедры и едва не лишил жизни.
        - Договори же речь твою на кафедре в Заиконоспасском монастыре. Я назначаю тебя учителем в академию. Только смотри, чтоб ученики не стащили тебя с кафедры. Ну, прощай, ротмистр! - продолжал царь, обратясь к Бурмистрову. - Я нарочно приехал в Москву, чтобы побывать на твоей свадьбе. Приезжай скорее в Преображенское. Я постараюсь, чтобы ты забыл там все, что перенес за верность твою ко мне. До свидания! Вручи завтра эту грамоту священнику села Погорелова, который привел всех своих прихожан к Троицкому монастырю. Я его назначаю в дворцовые священники. Это ожерелье, которое жена моя носила, надень на твою жену; а ты, молодая, возьми эту саблю и надень не на ротмистра, а на подполковника налетов.
        Вручив Василью драгоценное жемчужное ожерелье, царь снял с себя саблю, подал Наталье и вышел поспешно с Лефором, не дав времени излить пред ним чувства благодарности, которые наполнили сердца счастливой четы.
        - Посмотри, милый друг! - сказала Наталья, надевая саблю на мужа своего дрожащими от радости руками. - На рукояти вырезаны какие-то слова.
        Василий, вынув из ножен саблю до половины, взглянул на рукоять и прочитал надпись: "За преданность церкви, престолу и отечеству".
        В июле 1709 года сидел отставной, за полученными в сражениях ранами, бригадир у окна своего дома и любовался на золотоверхий Кремль, осыпанный яркими лучами заходившего солнца" У другого окна вышивала в пяльцах жена бригадира. Хотя ей было уже за сорок лет от роду, но, судя по сохранившимся прекрасным чертам лица ее и по стройному стану, можно было подумать, что она не достигла еще и тридцатилетнего возраста. На покрытой шелковым ковром скамье, которая стояла у стены, сидели седой, как лунь, старик с его женою, отличавшейся необыкновенною дородностию, и пожилой человек с важным лицом. Последний рассматривал внимательно ландкарту России, которую держал в руках. На другой скамье, сгорбясь, о чем-то перешептывались две старухи. Они попеременно кашляли; по временам обращались они с вопросами, к пожилой, красивой женщине, которая стояла у печки. Одна из старух казалась лет семидесяти, другая лет девяноста.
        - Что ни говори, - сказал человек, державший ландкарту, сидевшему подле него седому старику, - а дожили мы до трудных времен: того и смотри, что шведский король, этот Юлий Кесарь наших времен, возьмет Полтаву и разобьет наше войско наголову.
        - Да разве ты не слыхал, - сказал бригадир, - что царь Петр Алексеевич спешит со свежим войском на помощь к осажденным?
        - Слышал; однако ж, откровенно сказать, я дрожу, ожидая развязки этой ужасной борьбы между двумя сильнейшими монархами Севера. Под стенами Полтавы решится участь России. Дай Бог, чтоб счастие было ныне нам, русским, благоприятнее, чем под стенами Нарвы. Право, приходит иногда на ум, что Петр Алексеевич едва ли хорошо сделал, уничтожив стрельцов и заменив их войсками, по-европейски образованными. Под Нарвой-то шведы их порядком поколотили. Подобного поражения и стрельцы никогда не претерпевали.
        - Ты удивляешь меня! - сказал бригадир. - Вспомни, сколько раз стрельцы бунтовали, сколько раз жизнь государя и благо отечества подвергались от этого мятежного войска опасности. Мы и теперь бы не наслаждались спокойствием, если б это войско еще существовало. Помнишь ли, в какой пришли ужас все жители Москвы в 1698 году, когда во время пребывания государя в Вене стрельцы, собравшись из разных мест, двинулись к столице в намерении овладеть ею, ниспровергнуть законную власть и вручить царевне Софии управление царством. Если бы боярин Алексей Семенович Шеин с воеводою Ржевским и генералами Гордоном и князем Кольцовым-Масальским не встретил их у Воскресенского монастыря, за сорок шесть верст от столицы, то она потонула бы в крови. С их стороны было до двадцати тысяч, с нашей не более двенадцати; однако ж их разбили наголову. Можно ли после этого жалеть об уничтожении стрельцов? Они только останавливали государя на каждом шагу в его великих предприятиях. Еще в Вене, когда он получил известие от князя Федора Юрьевича Ромодановского о новом возмущении стрельцов, государь решился их уничтожить. У меня есть список с ответа его Ромодановскому.
        Бригадир, встав, подошел к письменному своему столу, который стоял у одного из окон горницы, и, отыскав в ящике список, о котором говорил, прочитал:
        "Письмо твое, июня 17 дня писанное, мне отдано, в котором пишет ваша милость, что семя Ивана Михайловича* растет. Я прошу вас быть крепким, а кроме сего ничем сей огнь угасить не можно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако ж сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете".
_______________
        * Милославского.

        - Да! - сказал седой старик. - Это проклятое семя глубоко запало в нашу русскую землю. Как бы не батюшка-царь Петр Алексеевич, так, слышь ты, и ныне были бы от этого семени цветки да ягодки. Чего-то в нашей матушке-Москве не бывало! Много раз и твоя жизнь, господин бригадир, висела на волоске, и меня злодей Шакловитый хотел убить, а добро мое разграбить. Однако ж Господь сохранил всех нас. Недаром сказано в Писании, что и волос с главы нашей не спадет без воли Божией. Вот мы, слава Богу, до сих пор живы и здоровы; а где все изменники и бунтовщики? Все погибли!
        - Неужто-таки все? - спросила жена старика.
        - Да немного их уцелело. Перечтем по пальцам. О казненных говорить уж нечего. Боярин Иван Михайлович Милославский давным-давно умер, и такою смертью, какой не дай Бог и злому недругу; племянника его, комнатного стряпчего Александра Ивановича Милославского, убили на дороге разбойники; стольник Иван Толстой пропал без вести; кормовой иноземец Озеров после свадьбы его с постельницей царевны Софьи Алексеевны, Федорой Семеновной, запил с горя, жену свою - видно, хороша была, покойница! - убил и сам удавился. Уцелели только Петр Андреевич Толстой, бывший городовой дворянин Сунбулов да немец Циклер.
        - Циклер? - сказал бригадир. - Да разве ты не знаешь, что и этот хитрец наконец попался? Ах да, ведь ты был в тот год по твоим торговым делам в Аргангельске, так, верно, и не слыхал об этом. Циклер добился уж в думные дворяне. Царь Петр Алексеевич, узнав его покороче, назвал его однажды собеседником Ивана Михайловича Милославского. Циклер начал с тех пор питать в сердце тайную злобу и, наконец, вступил в заговор с окольничим Алексеем Соковниным, стольником Федором Пушкиным, стрельцами Васильем Филипповым и Федором Рожиным да донским казаком Петром Лукьяновым. У них было положено лишить государя жизни и избрать Циклера на престол. Царь сам с одним только денщиком поехал вечером в дом Соковнина и нашел там собравшихся заговорщиков. Все они были взяты капитаном Лопухиным, прибывшим по царскому приказу с отрядом Преображенского полка, и четвертого марта 1697 года всех их казнили смертью.
        - Вот что! Так и Циклера, наконец, Бог попутал! - сказал старик. - А слышал ты, господин бригадир, что царь недавно встретил Сунбулова в Чудове монастыре? Царь, слышь ты, был в соборной церкви того монастыря и приметил, что один чернец после обедни не подошел к антидору. Узнав, что этот чернец был Сунбулов, государь подозвал его к себе и спросил: "Для чего ты нейдешь к антидору?" - "Я-де не смею и глаз на тебя поднять, не только пройти мимо тебя, государь!" - "Почему подал ты против меня голос, когда избирали меня на царство?" - опросил его еще царь. - "Иуда предал Спасителя за тридцать сребреников, а я предал тебя за обещанное боярство". - Государь, видя его раскаяние, помиловал его и оставил в монастыре.
        - Стало быть, только Сунбулов да Петр Толстой, - примолвил человек с ландкартой, - не погибли.
        - Толстой, - сказал бригадир, - принял участие в первом стрелецком бунте, когда еще был очень молод. Он вскоре раскаялся и загладил вину свою усердною службою царю Петру Алексеевичу. Из стольников вступил он прапорщиком в Семеновский полк, дослужился до капитанского чина и переведен был в Преображенский полк, а ныне находится в Царьграде послом его царского величества.
        В это время вбежал в комнату девятилетний сын бригадира в слезах и бросился к отцу на шею.
        - Что с тобой сделалось, Федя?
        - В саду играли мы в войну, батюшка, - отвечал мальчик, продолжая плакать, - я был царь Петр Алексеевич, а двоюродный мой братец Алеша - шведский король Карл; мои братцы были русские генералы и солдаты, а его братец и сестрица Маша - шведские. Я начал было делать из прутиков Полтаву, а Алеша не дал кончить и всю Полтаву притоптал ногами.
        - Какой шалун! Ты, Олинька, худо за ним смотришь, - сказал человек, державший ландкарту, женщине, которая стояла у печки и разговаривала с двумя старухами.
        - Скажи ему, Федя, - сказала женщина сыну бригадира, - чтоб он сейчас же опять построил Полтаву, а не то... Да вот и сам победитель пришел сюда! Зачем ты, Алеша, озорничаешь?
        - Я совсем, матушка, не озорничал!
        - Зачем ты притоптал Полтаву? - спросил человек с ландкартой.
        - Мы играли, батюшка, в войну. Федя, Миша и Вася стали на одну сторону, а я с братцем Гришей и сестрицей Машей на другую. Мы все нарвали с рябины ягод, начали стреляться и условились так: если мы первые попадем Феде в лоб ягодой, то Полтава моя, а если они мне, то я должен идти к нему в плен. Сестрица Маша с первого раза попала Феде в лоб - я и притоптал Полтаву.
        - Так зачем же ты понапрасну жалуешься, Федя? - сказал бригадир. - Так ли происходило сражение, как рассказал Алеша? - спросил он у прочих детей, вошедших во время рассказа Алеши в горницу.
        - Мы, мы победили! - закричали в один голос брат и сестра Алеши.
        - Я ему попала ягодой в самый лоб! - прибавила Маша.
        - Не стыдно ли тебе плакать, Федя? - сказал бригадир. - Перестань.
        - Да ведь досадно, батюшка! Как бы я был шведский король, да меня победили, так я бы не заплакал.
        - Кто это к нам приехал? - сказала жена бригадира, смотря в окно. - Должен быть дорожный: лошади чуть дышат, и повозка вся покрыта пылью.
        Все подошли к окну и увидели вышедшего из повозки какого-то генерала, который завернут был в плащ.
        Через несколько минут отворилась дверь, и генерал вошел в горницу.
        - Боже мой! - воскликнул бригадир, бросясь в объятия генерала. - Вот нежданный гость!
        Они крепко обнялись. Генерал, поздоровавшись со всеми бывшими в комнате, сел на скамью.
        - Не из армии ли, любезный друг, приехал? - спросил его бригадир.
        - Прямо оттуда!
        - Ну что, каково идут наши дела?
        - Да плоховато! Мошенники-шведы так нас, русаков, бьют, что только держись!
        - Быть не может!
        - Я тебе говорю! Шведский король задал нам такого трезвону под Полтавой, что и теперь еще в ушах звенит!
        - Ах, Боже мой! - воскликнули все печальным голосом.
        - А где же царь Петр Алексеевич? Неужели в самом деле армия наша разбита? - спросил бригадир.
        - Бутырский полк, в котором я прежде служил, весь положен на месте, Семеновский и Преображенский отдались в плен, а все прочие разбежались!
        - Господи Боже мой! - воскликнул седой старик, сплеснув руками и вскочив со скамьи. - Скажи, ради Бога, господин генерал: царя-то батюшку помиловал ли Господь? Уж и он не попался ли в полон к врагам-шведам?
        - Не правду ли я сказал, - шепнул человек с ландкартой бригадиру, - что и стрельцов иногда пожалеть можно?
        - Ну что уж вас мучить! - продолжал генерал. - Этак я вас всех встревожил! Не бойтесь: все это я налгал, а теперь и правду скажу. Наш царь под Полтавой раскатал шведов в прах!
        - Слава Богу! - воскликнули все в один голос.
        - Сам король едва ноги уплел!
        - Ура! - закричали все дети, прыгая от радости и хлопая в ладоши.
        - Ура! - затянул дрожащим голосом седой старик, присоединясь к детям и также захлопав в ладоши. - Кричите, детки, кричите громче: ура!
        - Ха, ха, ха! Старый да малый раскричались! - сказал генерал, засмеявшись.
        - Слава тебе, Господи! - прибавила одна из старух, сидевших на скамье. - Теперь враги-шведы, чай, уж не придут к Москве! Я того и смотрела, что доберутся, проклятые, до моего поместья, да домик мой сожгут.
        - Нет уж, теперь шведов опасаться нечего! - сказал бригадир. - Право, не верится, что русские достигли такой степени славы.
        - Посмотрел бы ты, бригадир, - продолжал генерал, - каким орлом летал царь во время сражения. Перед началом битвы стал он пред войском и сказал: "Воины! пришел час, который решить должен судьбу отечества, и вы не должны помышлять, что сражаетесь аз Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру и церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, яко непобедимого, которую ложну быти вы сами победами своими над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении пред очами вашими правду и Бога, поборающего по вас. На Того единого, яко всесильного во бранех, уповайте; и о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние ее!". Потом благословил он войско, сотворив знамение креста своею шпагою, и велел начать сражение. Раздалась команда "пали!" - и наши грянули по шведам из пушек, а они в нас из своих. Они бросились к нам, а мы к ним, и как сошлись сажен на двадцать, то и начали вспрыскивать друг друга картечью да ружейным огнем. Наконец дошло дело до штыков. Шведы разрезали было наш фронт и закричали уж "победа!" - нет, любезные, погодите! Царь налетел со вторым баталионом Преображенского полка и всех шведов пробившихся чрез наш фронт, угомонил. В это время князь Меншиков и генерал-поручик Боур с конницею с двух флангов ударили на неприятельскую конницу. Пустилась, матушка, наутек! А пехота наша, видя то, пошла в штыки; раздалось "ура" - и шведской армии как не бывало! Во время сражения пуля прострелила на царе шляпу. Бог его помиловал!
        - Бог хранит царей, жертвующих собою для счастия вверенных им народов, - сказал бригадир. - Сколько раз избавлял Он царя Петра Алексеевича от опасностей! Ну что ты теперь скажешь? - продолжал он, обратясь к человеку с ландкартой. - Кажется, нельзя жалеть, что победителем Карла XII, спасителем и отцом отечества, уничтожены были стрельцы.

---