Масальский Константин Петрович - Стрельцы

иеся в Кремле, и ждали приказаний Шакловитого.
        - Мне кажется, - сказал Чермной стоявшему подле него полковнику Циклеру, - что мы и сегодняшнюю ночь проведем здесь понапрасну. Вчера мы с часу на час его ждали, однако ж он не приехал из Преображенского.
        - Авось приедет сегодня. Это кто к нам крадется? - сказал Циклер, пристально смотря на приближавшегося к ним человека. - Ба! это истопник Евдокимов! Добро пожаловать! Что скажешь нам, Степан Терентьич? Что у тебя за мешок?
        - С денежками, господин полковник. Изволь-ка их счетом принять да раздай теперь же стрельцам. Так приказано.
        - Давай сюда! Это доброе дело! Да не видал ли ты нашего начальника? Куда он запропастился? Мы уж давно здесь его ожидаем.
        - Теперь он в Грановитой палате. Там хочет он ночевать, если и сегодня не приедет к ночи из Преображенского он-то. Вы понимаете, про кого я говорю?
        - Где нам понять! - воскликнул Чермной. Ох ты, придворная лисица! И с нами-то не смеет говорить без обиняков. Чего ты трусишь?
        - Оно лучше, господин подполковник, как лишнего не скажешь! Счастливо оставаться! Мне уж идти пора!
        Вскоре после ухода истопника явился Шакловитый. Собрав около себя пятидесятников и десятников стрелецких, он сказал им:
        - Объявите всем, что я с часу на час жду вести от полковника Петрова, который послан мною в Преображенское. Если весть придет оттуда хорошая, то на Ивановской колокольне ударят в колокол, и тогда надобно напасть на домы изменников и врагов царевны и всех изрубить без пощады. Вот вам список изменников. Все, что вы найдете в домах у них, возьмите и разделите между собою. Потом ступайте к лавкам торговых людей, которые держат сторону изменников: все товары и добро их - ваши!
        В списке, который Шакловитый подал стоявшему близ него пятидесятнику, означены были имена всех бояр, преданных царю Петру Алексеевичу, и многих богатых купцов. В числе последних находился Андрей Матвеевич Лаптев.
        Сказав еще несколько слов на ухо Циклеру и Чермному, Шакловитый вместе с ними удалился в Грановитую палату. Вскоре прибыл к нему стрелец, посланный из Преображенского Петровым, с письмом. Шакловитый, от нетерпения узнать скорее содержание письма, вырвал его из рук стрельца и, приказав ему идти на Лыков двор, прочитал вполголоса Циклеру и Чермному:
        - "Сегодня в Москву он не будет и ночует в Преображенском. По приказу твоему расставил я, когда смерклось, надежных людей в буераках и в лесу и зажигал два раза близ дворца амбар, чтобы выманить кого нам надобно; но проклятые потешные тотчас сбегались и тушили пожар. Теперь они разошлись уже по избам. Скоро наступит полночь. Когда все в селе угомонятся, я опять зажгу амбар. Авось в третий раз удастся приказ твой исполнить. Тогда я сам прискачу в Москву с вестью". Какая досада! - воскликнул Шакловитый, разорвав письмо на части. - Он просто трусит! Жаль, что я послал его туда! Не идти ли нам всем в Преображенское?
        - Оно, кажется, будет вернее! - сказал Чермной. - Окружим село, нападем на потешных врасплох и разом все дело кончим.
        - Не лучше ли подождать немного? - продолжал Циклер. - Может быть, Петров скоро привезет нам добрую весточку.
        - Ты, видно, такой же трус, как он! - сказал Шакловитый, сердито посмотрев на Циклера. - Потешных, что ли, ты испугался? Мы вчетверо их сильнее! Поди-ка на Лыков двор и скажи моим молодцам, чтобы все шли на Красную площадь к Казанскому собору, а ты, Чермной, с Житного двора приведи всех стрельцов также к собору, да пошли гонцов и за прочими полками. Оттуда все пойдем к Преображенскому.
        Около полуночи на Красной площади собралось несколько тысяч стрельцов. Шакловитый раза три прошел мимо рядов их и ободрял войско к предстоявшему походу. Потом велел он подвести свою лошадь и занес уже ногу в стремя, когда прискакал гонец от Петрова и подал письмо Шакловитому.
        Прочитав письмо, злодей побледнел и задрожал.
        "Измена! - писал Петров. - Стрельцы Мишка Феоктистов и Митька Мельнов передались на сторону врагов наших и впущены были во дворец. Нет сомнения, что царь все уже знает. Вскоре после полуночи уехал он с обеими царицами и с сестрою его, царевною Натальею Алексеевною, неизвестно куда из Преображенского. Я спешу теперь со всеми нашими окольною дорогою к Москве. У всех у нас руки опустились. Близ Бутырской слободы обогнал нас Бурмистров. Лошадь его неслась, как стрела, и мы не успели остановить его. Я его видел сегодня мельком в Преображенском, незадолго до отъезда царя. Верно, он послан к генералу Гордону с приказом привести к царю Бутырский полк, которым этот иноземец правит. Преображенские и Семеновские потешные также выступили куда-то из села, и так идут, что за ними и верхом не поспеешь".
        - По домам! - закричал Шакловитый, дочитавши письмо. - Никто не смей и заикнуться, что был здесь на площади. Голову отрублю тому, кто проболтается.
        Все стрельцы беспорядочными толпами удалились с площади и возвратились в свои слободы, а Шакловитый с Циклером и Чермным поспешно пошел в Кремль. Близ крыльца, чрез которое входили в комнаты царевны Софии Алексеевны, попался Шакловитому навстречу Сидор Терентьич Лысков.
        - Слава Богу, что я нашел тебя, Федор Иванович! - воскликнул он. - Я обегал весь Кремль. Слышал ты, что он из Преображенского уехал?
        - Слышал! - отвечал Шакловитьш.
        - Знаешь ли, куда? Я уж успел это разнюхать. Он отправился в Троицкий монастырь.
        - Ну, так что ж?
        - Как - ну так что ж! Там покуда нет еще ни одного потешного. Зачем ты стрельцов-то распустил; нагрянул бы на монастырь врасплох, так и дело было бы в шляпе.
        - Ах ты, приказная строка - нагрянул бы! Потешные и Бутырский полк пошли уже давно к монастырю. Теперь и на гончих собаках верхом их не обгонишь!
        - И, Федор Иванович! Ты, как я вижу, совсем дух потерял. Дай-ка мне десятка хоть три конных стрельцов. Увидишь, что я прежде всех поспею в монастырь и все дело улажу.
        - Бери хоть целую сотню, только меня в это дело не путай. Удастся тебе - все мы спасибо скажем; не удастся - один за всех отвечай. Скажи тогда, что я тебе стрельцов брать не приказывал и что ты сам их нанял за деньги.
        - Пожалуй, я на все согласен. Увидишь, что я всех вас выпутаю из беды. А нет ли, Федор Иванович, деньжонок у тебя, чтобы стрельцов-то нанять? Одолжи, пожалуйста. Ведь скажу не то, если попадусь в беду, что я не нанял, а взял стрельцов по твоему приказу.
        - На, вот пять рублей. Больше со мной нет, все стрельцам давеча раздал.
        - Ладно! Дай-ка мне ручку твою на счастье перед походом. Вот так! Прощай, Федор Иванович!
        Лысков побежал к постоялому двору, где оставил свою лошадь, два пистолета и саблю, а Шакловитый ушел во дворец. Чермной и Циклер остались на площади.
        - Как думаешь ты, товарищ, - спросил Чермной, - я чаю, царевна отстоит нас? Ведь не в первый раз мы с тобой в беду попались. Притом вина не наша. Неужто нам можно ослушаться, когда Федор Иванович приказывает! Мне, впрочем, сдается, что. Лысков уладит дело.
        - Я то же думаю! - сказал Циклер. - Пойдем-ка домой да ляжем спать. Утро вечера мудренее.
        Оба пошли из Кремля.
        - Дня через три Софья Алексеевна будет уж одна царством править, - продолжал Чермной. - То-то нам будет житье! Уж верно, обоих нас пожалует она в бояре!
        - Без сомнения! - сказал Циклер. - Однако ж прощай! Мне надо идти в эту улицу налево, а тебе все прямо. До свидания!
        - Да что ты так невесел? Ты и на меня тоску наводишь.
        - Напротив, я совершенно спокоен и весел. Мне кажется, что не я, а ты очень приуныл! Не робей и не отчаивайся прежде времени. Что за вздор такой! Не стыдно ли тебе! Ну, до свидания! Завтра увидимся!
        Они расстались. Чермной, возвратясь домой, лег в постель, но не мог сомкнуть глаза целую ночь. То чудилось ему, что по лестнице входит толпа людей, посланных взять его под стражу; то представлялось ему, что дьяк читает громким голосом приговор и произносит ужасные слова: казнить смертию. Холодный пот выступал у него на лице. Крестясь, повторял он шепотом: "Господи, помилуй!" и еще в большее приходил содрогание. В эту минуту готов он был отдать все свое имение, отказаться от всех своих честолюбивых видов, надеть крестьянский кафтан и проливать пот над сохою, только бы избавиться от той мучительной, адской тоски, которая терзала его сердце. Ужасно безутешное положение преступника, когда ожидание заслуженной, близкой казни разбудит в нем усыпленную совесть и когда он, ужаснувшись самого себя, почувствует, что ни в небе, ни на земле не осталось уже для него спасения.
        Циклер почти то же чувствовал, что и Чермной. Он вовсе не ложился в постель и всю ночь ходил взад и вперед по своей спальне. На рассвете он несколько успокоился слабою надеждою спастись от угрожавшей ему казни. Едва взошло солнце, он оседлал свою лошадь и поскакал в Троицкий монастырь в намерении доказать правоту свою доносом на участвовавших в преступном против царя умысле, в который сам многих вовлек и примером, и словом, и делом. "Если они станут обвинять меня в соучастии с ними, - размышлял он дорогою, - то мне легко будет оправдаться присягою я уверить царя, что все наговоры их внушены им желанием отомстить мне за открытие их преступления".
        На половине дороге нагнал его Лысков с толпою конных стрельцов, спешивший к Троицкому монастырю.
        - Ба, ба, ба! - закричал Лысков, увидев Циклера. - Ты также пробираешься к монастырю? Доброе дело! Поедем вместе. Ум хорошо, а два лучше. Ты ведь знаешь, для чего я туда еду?
        - Знаю! - отвечал Циклер. - Поезжай скорее и не теряй времени. Жаль, что лошадь моя очень устала: я за тобой никак не поспею. Уж, видно, тебе одному придется дело уладить; тогда и вся честь будет принадлежать тебе одному.
        - Видно, ты трусишь, господин полковник! До свидания! В самом деле, мне надобно поспешить. За мной, ребята! - закричал он стрельцам. - Во весь опор!
        Циклер удержал свою лошадь, которая пустилась было вскачь за понесшеюся толпою злодеев.
        "Если ему удастся - хорошо! - размышлял он. - Я тогда ворочусь в Москву и первый донесу об успешном окончании дела царевне. Если же его встретят потешные, то, без сомнения, положат всех на месте, и я не опоздаю приехать в монастырь с доносом и с предложением услуг моих царю Петру".

X*

        - Вот уж и монастырь перед нами! - кричал Лысков следовавшим за ним стрельцам. - Скорее, ребята! К воротам!
_______________
        * Описанное в сей главе происшествие в Троицком монастыре разнообразно рассказано многими нашими и иностранными писателями. Штелин и Сегюр относят его к первому возмущению стрельцов, Галем ко второму, которое было после казни Хованских; то же сказано в некоторых учебных русских книгах. Но Петр Великий и царица Наталья Кирилловна во время первого бунта, по свидетельству современных летописцев Медведева и Матвеева, находились в Москве. Во второй бунт весь царский дом из села Воздвиженского уехал в Троицкий монастырь Но означенное происшествие и тогда не могло случиться. Из наших летописей видно, что стрельцы после казни Хованских произвели возмущение в Москве и приходили, правда, в монастырь, но для того только, чтобы просить помилования; потому что там собралось многочисленное войско для защиты царского дома. Посему всего вероятнее, что происшествие это случилось в 1689 году, при Шакловитом; тогда Петр Великий с родительницею, супругою и сестрою поспешно спасся из Преображенского от стрельцов в Троицкий монастырь ночью (см. Полное собрание законов Российской империи, том III, стр. 36 и 68). Злодеи, следовательно, могли его тогда преследовать и ворваться в монастырь, предупредив войско, которое вскоре прибыло для защиты царя.

        Подъехав к монастырской стене, Лысков начал стучаться в ворота.
        - Кто там? - закричал привратник.
        - Налеты, - отвечал Лысков. - Его царское величество приказал нам приехать за ним сюда из Преображенского. Здесь, чаю, нет еще никого из наших товарищей. Потешные-то еще не бывали?
        - Не пришли еще. Вы первые приехали. Да точно ли вы налеты? Мне велено их одних да потешных впустить в монастырь, и то спросив прежде - как бишь это? Слово-то такое мудреное! - Похоже на пароль, помнится.
        - Пароль, что ли?
        - Да, да, оно и есть. Ну-ка скажи это слово.
        - Вера и верность. Ну, отворяй же скорее ворота.
        - Сейчас, сейчас!
        Ворота, заскрипев на тяжелых петлях, растворились, и Лысков въехал со стрельцами за монастырскую ограду.
        Царь Петр Алексеевич с матерью его, царицею Натальею Кирилловною, находился в это время в церкви и стоял с нею близ алтаря. Стрельцы, обнажив сабли, рассыпались в разные стороны для поисков. Двое из них вошли в церковь. Юный царь, оглянувшись и увидев двух злодеев, быстро приближавшихся к нему с обнаженными саблями, схватил родительницу свою за руку и ввел ее в алтарь. Стрельцы вбежали за ним туда же.
        - Чего хотите вы? - закричал Петр, устремив на злодеев сверкающий взор. - Вы забыли, что я царь ваш!
        Оба стрельца, невольно содрогнувшись, остановились.
        Царь Петр Алексеевич между тем, поддерживая одною рукою трепещущую свою родительницу, другою оперся об алтарь.
        - У него оружия нет! - шепнул наконец один из стрельцов. - Я подойду к нему.
        - Нет, нет! - сказал шепотом другой, удержав товарища за руку. - Он стоит у алтаря. Подождем, когда он выйдет из церкви; ему уйти отсюда некуда.
        В это время послышался конский топот, и оба злодея, вздрогнув, побежали вон из церкви. Опасность была близка, но невидимая десница всемогущего Бога сохранила Его помазанника и там, где, казалось, нельзя было ожидать ниоткуда помощи и спасения.
        - За мной, товарищи! Смерть злодеям! - воскликнул Бурмистров, въезжая во весь опор с налетами в монастырские ворота. Лысков, услышав конский топот, с помощию нескольких стрельцов выломил небольшую калитку и выбежал за ограду. Все стрельцы, оставшиеся в монастыре, были изрублены налетами. Двое из них и Бурмистров бросились в погоню за Лысковым, оставив лошадей своих у калитки; потому что она была так низка, что и человеку можно было пройти чрез нее не иначе, как согнувшись. Вскоре нагнал он Лыскова и пятерых стрельцов, которые с ним бежали. Они остановились, увидев погоню, и приготовились к обороне.
        - Сдайся! - закричал Лыскову Василий.
        Лысков выстрелил в Бурмистрова из пистолета и закричал стрельцам:
        - Рубите его!
        Пуля со свистом пронеслась мимо, и Лысков бросился на Василья с поднятою саблею; но один из налетов предупредил злодея, снес ему голову и в то же время упал, проколотый саблею одного из стрельцов. На оставшегося налета напали вдруг двое, а на Бурмистрова трое. Налету удалось скоро разрубить голову одному из противников; потом ранил он другого и бросился на помощь к Василью. Раненый между тем приполз к трупу Лыскова, вытащил из-за пояса его пистолет и, выстрелив в налета, убил его; но вскоре сам потерял последние сила и с истекшею кровью лишился жизни. Между тем Василий дрался как лев с тремя врагами. Одному разрубил он голову, другого тяжело ранил; но третий ему самому нанес удар в левую руку и бросился в лес, увидев бежавших к ним от монастыря двух человек.
        Василий, чувствуя, что силы его слабеют, правою рукою поднял с земли свою саблю и, опираясь на нее, пошел к монастырю. Вскоре голова у него закружилась, и он упал без чувств на землю.
        Через несколько часов Бурмистров пришел в чувство. Открыв глаза, увидел он, что перед ним стоит приятель его купец Лаптев и что он сам лежит на постеле в опрятной избе. Изба эта находилась за оградою, неподалеку от главных монастырских ворот.
        - Слава Богу! - сказал Лаптев. - Наконец он очнулся! Мы, Василий Петрович, думали, что ты совсем умер. Как бы не подняли мы тебя да не перевязали твоей раны, ты бы, верно, кровью изошел!
        - Благодарю вас! - сказал слабым голосом Бурмистров. - Как попал ты сюда, Андрей Матвеевич, с Андреем Петровичем?
        - Сегодня на рассвете услышали мы в Москве, что царь Петр Алексеевич ночью уехал наскоро из Преображенского в монастырь и разослал во все стороны гонцов с указом, чтобы всякий, кто любит его, спешил к монастырю для защиты царя против стрельцов-злодеев. Я с Андреем Петровичем и побежал в Гостиный двор, собрал около себя народ и закричал: "Друзья любезные! злодеи стрельцы хотят убить нашего царя-батюшку. Он теперь в Троицком монастыре: поспешим туда и положим за него свои головы!" - "В монастырь!" - крикнули все в один голос. "Кому надобно саблю, ружье, пику, - закричал я, - тот беги в мою оружейную лавку и выбирай, что кому надобно". Посмотрел бы ты, Василий Петрович, как мы из Москвы-то сюда скакали на извозчичьих телегах: земля дрожала! На каждую телегу набралось человек по десяти. Слышь ты, сотни четыре народу-то из Гостиного двора да из купеческих рядов с нами сюда приехали.
        В это время послышался громкий звук барабанов. Андрей, взглянув в окно, увидел, что Преображенские и Семеновские потешные и Бутырский полк с распущенными знаменами, скорым шагом шли к монастырским воротам. Перед полками ехали верхом генерал Гордон и полковник Лефор.
        - Ба! - воскликнул Андрей. - Это, кажется, выступает капитан Лыков перед ротою... он и есть!
        - Как это полки-то так скоро сюда поспели? - спросил Лаптев, подойдя к окну.
        - Видно, на крестьянских подводах прискакали, - отвечал Андрей.
        - Этакое войско - молодец к молодцу! - продолжал Лаптев. - Сердце радуется! А это что за обоз там приехал?.. вон, вон, Андрей Петрович, полевее-то! Никак все крестьяне. Ба! да все с топорами, косами и вилами. Эк их сколько высыпало. Кто это впереди-то идет? Господи Боже мой! священник, кажется... так и есть! Видишь, крест у него в руке сияет.
        Когда толпа крестьян, предводимая священником, приблизилась, то Андрей воскликнул:
        - Да это отец Павел идет перед ними. Он, точно он. А это, видно, все крестьяне села Погорелова!
        Андрей и Лаптев долго еще смотрели в окно. Со всех сторон беспрестанно спешили к монастырю стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, жильцы, дети боярские, копейщики, рейтары. Все бояре, преданные царю Петру Алексеевичу, также прибыли в монастырь. Вскоре в монастырских стенах сделалось от бесчисленного множества народа тесно, и многие из приезжавших останавливались под открытым небом, за оградою монастыря.
        Лаптев, оставив с Бурмистровым Андрея, вышел из избы в намерении отыскать отца Павла и спросить его: не приехала ли с ним Варвара Ивановна? С трудом отыскал он его в бесчисленной толпе народа и узнал, что и Варвара Ивановна, и Мавра Савишна с Ольгою, и Наталья с матерью хотели непременно ехать к монастырю и что он с великим трудом отговорил их от этого намерения.
        Они не успели еще кончить начатого разговора, как потешные, Бутырский полк, налеты и все прибывшие в монастырь для защиты государя начали выходить один за другим на поле. Полки построились в ряд, и вмиг разнеслась везде весть, что царь скоро выедет к войску и народу. В самом деле, Петр на белом коне, в прапорщичьем мундире, вскоре выехал из ворот в сопровождении бояр, генерала Гордона и полковника Лефора. Земля задрожала от восклицаний восхищенного народа. Это изъявление любви подданных глубоко тронуло царя. Он снял шляпу, начал приветливо кланяться на все стороны, и на глазах его навернулись слезы.
        Бурмистров, услышав крик народа, попросил Андрея узнать причину крика. Тот вышел из избы, вмешался в толпу, увидел вдали царя и вместе со всеми начал кричать во всю голову "ура!".
        В это самое время прошла поспешно мимо его женщина в крестьянском кафтане и с косою на плече. За нею следовало человек семь крестьян, вооруженных ружьями.
        - Здорово, Андрей Петрович! - сказал один из них.
        - Ба! Сидоров! Как ты здесь очутился?
        - Мавра Савишна изволила сюда приехать с твоею сестрицею, с матушкою, хозяюшкою Андрея Матвеевича и с Ольгой Андреевной. Они остались вон там, в той избушке.
        - Куда же вы идете?
        - Не знаю. Госпожа приказала нам идти за нею.
        Андрей, нагнав Семирамиду Ласточкина Гнезда, которая ушла довольно далеко вперед с прочими ее крестьянами, спросил ее:
        - Куда это ты спешишь, Мавра Савишна?
        - Хочу голову свою положить за царя-батюшку! Жив ли он, наше солнышко? Не уходили ли его разбойники стрельцы? В пору ли я поспела?
        - Вон он, на белой лошади.
        - Слава Богу! - воскликнула Мавра Савишна и, оборотясь лицом к монастырю, несколько раз перекрестилась. - А матушка-то его, царица Наталья Кирилловна, жива ли, супруга-то его, нашего батюшки? Сохранил ли их Господь?
        - Они в монастыре.
        - А где же стрельцы-то разбойники? Да мне только до них добраться, я их, окаянных!
        - Нет, здесь стрельцам уже не место, Мавра Савишна.
        - Кажись, что не место. Да нет ли где хоть одного какого забеглого? Я бы ему косой голову снесла! Да вот, кажется, идут разбойники. Погляди-ка, Андрей Петрович, глаза-то у тебя помоложе. Вон, вон! Видишь ли? Да их никак много, проклятых!
        Андрей, посмотрев в ту сторону, куда Мавра Савишна ему указывала, увидел в самом деле вдали приближавшийся отряд стрельцов.
        - Что это значит? - сказал Андрей. - Они, видно, с ума сошли: да их здесь шапками закидают.
        - Ванюха! - закричала Мавра Савишна Сидорову. - Ступай к ним навстречу. Ступайте и вы все с Ванюхой! - сказала она прочим крестьянам. - Всех этих мошенников перестреляйте.
        - Народу-то у нас маловато, матушка Мавра Савишна, - возразил Сидоров, почесывая затылок. - Стрельцов-то сотни две сюда идут; а нас всего семеро: нам с ними не сладить!
        - Не робей, Ванюха, сладим с мошенниками. Коли станут они, злодеи, вас одолевать, так я сама к вам кинусь на подмогу.
        - Нет, матушка Мавра Савишна, побереги ты себя. Уж лучше мы одни пойдем на драку. Скличу я побольше добрых людей, да и кинемся все гурьбой на злодеев.
        Сказав это, Сидоров вмешался в толпу и закричал:
        - Братцы! разбойники стрельцы сюда идут, - проводим незваных гостей!
        Толпа зашумела и заволновалась; несколько сот вооруженных людей побежало навстречу приближавшемуся отряду стрельцов. Начальник их, ехавший верхом впереди, не вынимая сабли, поскакал к толпе и закричал:
        - Бог помощь, добрые люди! Мы стрельцы Сухаревского полка и спешим в монастырь для защиты царя Петра Алексеевича!
        - Обманываешь разбойник! - закричало множество голосов. - Тащи его с лошади! Стреляй в него!
        - Господи Боже мой! - воскликнул купец Лаптев, рассмотрев лицо начальника отряда, - да это никак ты, Иван Борисович!
        - Андрей Матвеевич! - сказал стрелец, спрыгнув с лошади и бросясь на шею Лаптеву. - Господь привел меня опять с тобою увидеться!
        Они крепко обнялись. Между тем несколько человек окружило их, и многие прицелились в стрельца из ружей.
        - Не троньте его, добрые люди! - закричал Лаптев. - Это пятидесятник Иван Борисович Борисов. За него и за всех стрельцов Сухаревского полка я вам порука! Этим полком правил пятисотенный Василий Петрович Бурмистров.
        - Коли так, пусть их идут сюда! - закричала толпа.
        - А где второй отец мой, Василий Петрович? - спросил Борисов Лаптева.
        - Он лежит раненый, вон в той избушке.
        - Раненый? Пойдем, ради Бога, к нему скорее!
        Дорогою Лаптев узнал от Борисова, что Сухаревский полк шел к Москве по приказу Шакловитого; что на дороге встретился гонец с царским повелением, чтобы всякий, кто любит царя, спешил защищать его против мятежников, и что весь полк пошел тотчас же к монастырю.
        - Я с своею полсотнею опередил всех прочих моих товарищей, - прибавил Борисов. - Скоро и весь полк наш придет сюда.
        - Доброе дело, Иван Борисович, доброе дело! Ну вот мы уж и к избушке подходим. То-то Василий Петрович обрадуется, как тебя увидит. Он часто поминал тебя, Иван Борисович!
        Они вошли в хижину. Бурмистров сидел в задумчивости на скамье, с подвязанною рукою.
        - Вот я к тебе нежданного гостя привел, Василий Петрович, - сказал Лаптев.
        Бурмистров, при всей своей слабости, вскочил со скамьи, увидев Борисова, а этот со слезами радости бросился в объятия Василья. Долго обнимались они, не говоря ни слова. Наконец Лаптев, приметив, что перевязка на руке Бурмистрова развязалась, посадил его на скамью и вместе с Борисовым насилу уговорил его, чтоб он лег успокоиться. Лаптев только что успел перевязать ему снова рану, как отворилась дверь, и вошли неожиданно Наталья с ее матерью и братом, отец Павел, Мавра Савишна с Ольгою, Варвара Ивановна и капитан Лыков.
        - Здравия желаю, пятисотенный! - воскликнул Лыков. - Я слышал, что тебя один из этих мошенников стрельцов царапнул саблею. Ну что рука твоя?
        - Кровь унялась; теперь мне лучше.
        - Признаюсь, мне на тебя завидно: приятно пролить кровь свою за царя!.. Поди-ка поздравь жениха, любезная моя дочка! - продолжал он, взяв за руку Наталью и подведя ее к Бурмистрову. - Не стыдись, Наталья Петровна, не красней! Ведь я твой посаженный отец: ты должна меня слушаться. Поцелуй-ка жениха да пожелай ему здоровья. Ой вы, девушки! Ведь хочется смерть самой подойти, а нет, при людях, видишь, стыдно.
        - Что это, господин капитан, - сказала старушка Смирнова, - как можно девушке до свадьбы с мужчиной поцеловаться!
        - Не слушай господина капитана, Наталья Петровна, - прибавила Мавра Савишна. - Этакой греховодник, прости Господи! Ведь голову срезал девушке, да и нас всех пристыдил.
        - Велик стыд с женихом поцеловаться! Это у нас, на Руси, грехом почитается, а в иностранных землях так все походя целуются! - возразил капитан и принудил закрасневшуюся Наталью поцеловаться с женихом своим.
        - Ну посмотри, что он завтра же выздоровеет! - примолвил Лыков. - Что, пятисотенный? Ты, я чаю, и рану свою забыл?
        - Желательно, чтобы Россия сравнялась скорее в просвещении с иностранными землями, - сказал Андрей, взглянув украдкою на Ольгу. С первого на нее взгляда, еще в селе Погорелове, она ему так понравилась, что он твердо решился к ней свататься.
        Наступил вечер. Около монастыря запылали в разных местах костры, и пустынные окрестности огласились шумным говором бесчисленной толпы и веселыми песнями. По просьбе Бурмистрова Лыков растворил окно, и все бывшие в хижине внимательно начали слушать песню, которую пел хор песенников, собравшихся в кружок неподалеку от хижины. Запевало затягивал, а прочие певцы подхватывали. Они пели:

З а п е в а л о Волга, матушка-река, Ты быстра и глубока,                 Х о р Ты куда струи катишь, К морю ль синему бежишь?         З а п е в а л о Как по той ли по реке Лебедь белая плывет.                 Х о р На крутом на бережке Лебедь коршун стережет.         З а п е в а л о Поднимался он, злодей, Закружился он над ней.                 Х о р Остры когти распускал, На лебедушку напал         З а п е в а л о Остры когти вор навел, Грудь лебяжью вор пронзил.                 Х о р Где ни взялся млад орел! По поднебесью летит.         З а п е в а л о Не каленая стрела Кровь злодейску пролила:                 Х о р Вора млад-орел убил И лебедку защитил.         З а п е в а л о Не лебедка то плыла, Не она беды ждала;                 Х о р То не коршун нападал; То не клад-орел спасал.         З а п е в а л о А сторонушке родной Зла хотел злодей лихой,                 Х о р А спасал ее наш царь, Млад надежа-государь!

        - Лихо пропели! - сказал Лыков стоявшему подле него Лаптеву. - Ба! да у тебя никак слезы на глазах, Андрей Матвеевич! Что это с тобой сделалось?
        - Смерть люблю слушать, коли хорошо поют, господин капитан, - отвечал Лаптев, утирая слезы. - Запевало-то знатный, этакой голос, - ну так, слышь ты, за ретивое и задевает.

XI

        Вскоре дошел слух в Москву о собравшемся в Троицкий монастырь бесчисленном множестве народа. Царевна София немедленно призвала к себе для совещания князя Голицына и Шакловитого.
        - По моему мнению, - сказал Голицын, - твоему царскому величеству всего лучше удалиться на время в Польшу. Все верные слуги твои последовали бы за тобою... Я слышал, что полковник Циклер подал подробный донос царю.
        - И это ты, князь, мне советуешь! - воскликнула с гневом царевна. - Мне бежать в Польшу?.. Никогда! Это бы значило подтвердить донос презренного Циклера! Я в душе чувствую себя правою и ничего не опасаюсь. Младший брат мне не страшен; другой брат мой такой же царь, как и он. Ты забыл, князь, что я еще правительница!
        - Беспрекословным исполнением воли твоей я докажу тебе, государыня, что мое усердие к тебе никогда не изменится, хотя бы мне грозила опасность вдесятеро более настоящей. Я рад пожертвовать жизнию за твое царское величество!
        - На тебя одну возлагаем мы все надежду! - сказал Шакловитый. - Спаси всех нас, государыня! Клеветники очернили верного слугу твоего перед царем Петром Алексеевичем. Погибель моя несомненна, если ты за меня не заступишься. Полковника Петрова и подполковника Чермного увезли уже по приказу царя в Троицкий монастырь для допросов.
        - Для чего же ты допустил увезти их? - воскликнула София, стараясь скрыть овладевшее ею смущение.
        - Я не смел противиться воле царской. Чермной не хотел отдаться живой в руки приехавших за ним стрельцов Сухаревского полка, ранил их пятидесятника, однако ж должен был уступить силе.
        София, по некотором размышлении, послала Шакловитого пригласить к ней сестер ее, царевен Марфу и Марию, и тетку ее, царевну Татьяну Михайловну. Когда они прибыли к ней, то она со слезами рассказала им все, что, по словам ее, сообщили о ней царю Петру Алексеевичу клеветники и недоброжелатели. Убежденные ее красноречием, царевны поехали немедленно в Троицкий монастырь для оправдания Софии и для примирения ее с братом. Услышав, что избранные ею посредницы остались в монастыре, царевна пришла в еще большее смущение и послала чрез несколько дней патриарха к царю Петру. Но и это посредничество не имело успеха. Наконец, царевна сама решилась ехать в монастырь. В селе Воздвиженском встретили ее посланные царем боярин князь Троекуров и стольник Бутурлин и объявили ей, по царскому повелению, что она в монастырь впущена не будет. Пораженная этим София возвратилась в Москву. Вскоре прибыли туда боярин Борис Петрович Шереметев и полковник Нечаев с сильным отрядом и, взяв всех сообщников Шакловитого, отвезли в монастырь; Шакловитого же нигде не отыскали.
        Через несколько дней прибыл из монастыря в столицу полковник Серчеев и объявил, что он имеет нечто сообщить Софии по воле царя Петра Алексеевича. Немедленно был он впущен в ее комнаты.
        - Зачем прислан ты сюда? - спросила София.
        Серчеев, почтительно поклонясь царевне, подал ей запечатанную царскою печатью бумагу.
        София велела бывшему в комнате князю Голицыну распечатать свиток для прочтения присланной бумаги. Князь дрожащим голосом прочитал:

        "Великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцы, указали в своих великих государей грамотах и в Приказах во всяких делах и в челобитных писать свое великих государей именование и титлу по сему, как писано в сем указе выше сего, и о том из Розряду во все приказы послать памяти. Сентября 7 дня 7198 года*.

        - Они не вправе этого сделать! - воскликнула София. - Моего имени нет в этом указе. Он недействителен!.. Князь! напиши сейчас же другой указ об уничтожении присланного. Объяви, что тот будет казнен смертью, кто осмелится исполнить указ, написанный и разосланный без моего согласия.
        - Государыня, ты никогда не отвергала советов искренно преданного слуги твоего. Дозволь ему еще раз, может быть, в последний раз в жизни, сказать откровенно свое мнение. Указ твой не будет иметь никакой силы и действия без имен обоих царей. Если же имена их царских величеств написать в указе без их согласия, то они могут обвинить тебя в присвоении принадлежащей им власти.
        - А разве я не имею теперь права обвинить их в отнятии у меня власти, неоспоримо мне принадлежащей? - сказала в сильном волнении София. - В объявлении о вступлении их на престол было сказано, чтобы во всех указах писать вместе с их именами и мое имя. С тех пор власть их соединена нераздельно с моею. Покуда они цари, до тех пор я правительница. Поезжай сейчас же в монастырь, - продолжала она, обратись к Серчееву, - и перескажи все слышанное здесь тобою. Объяви младшему брату моему, что я решусь на самые крайние средства, если он не отменит этого несправедливого указа.
        - Исполню волю твою, царевна! - сказал Серчеев. - Но прежде должен я еще исполнить повеление царя Петра Алексеевича. Он приказал взять Шакловитого и привезти в монастырь.
        - Шакловитый бежал из Москвы, и ты напрасно потеряешь время, если станешь его отыскивать.
        - Царь повелел мне искать его везде, не исключая даже дворца.
        - А я тебе запрещаю это!
        - Не поставь меня в необходимость, царевна, оказать неуважение к повелению дочери царя Алексея Михайловича. Дозволь мне исполнить царское повеление, которое я не решился бы нарушить и тогда, если б мне предстояла неминуемая смерть.
_______________
        * 1689 года.

        С этими словами Серчеев пошел к двери, которая вела в другую комнату.
        - Ты осмеливаешься обыскивать мои комнаты! - воскликнула София. - Остановись! Я велю казнить тебя!
        В это время вошел князь Петр Иванович Прозоровский и сказал царевне, что царь Иоанн Алексеевич повелел сообщить ей, чтобы она дозволила Серчееву взять Шакловитого, скрывающегося в ее комнатах.
        София переменилась в лице, хотела что-то отвечать, но Серчеев отворил уже дверь в другую комнату и вывел оттуда Шакловитого.
        - Спаси меня, гусударыня! - воскликнул последний, бросясь к ногам Софии. - Тебе известна моя невинность!
        - Покорись, Федор Иванович, воле царской! - сказал Прозоровский. - Если ты невинен, то тебе нечего бояться: на суде докажешь ты правоту свою. Правый не боится суда. Если же ты станешь противиться, то полковнику приказано взять тебя силою и привезти в монастырь. С ним присланы сто солдат, которые стоят около дворца и ожидают его приказаний. Итак, не сопротивляйся и поезжай теперь же в монастырь.
        Шакловитый, ломая руки, вышел из дворца с Прозоровским и Серчеевым.
        Когда его привезли в монастырь, то собралась немедленно Государственная Дума. После четырехдневных допросов Шакловитый, Петров и Чермной были уличены в умысле лишить жизни царя Петра Алексеевича и его родительницу и произвести мятеж. Одиннадцатого сентября царь повелел думному дьяку выйти на крыльцо и прочитать всенародно розыскное дело о преступниках. По окончании чтения со всех сторон раздался крик: "Смерть злодеям!" - и Дума приговорила их к смертной казни. Истопник Евдокимов, подъячий Шошин и другие соумышленники Шакловитого сосланы были в Сибирь.
        Когда Шакловитого, Чермного и Петрова вели к месту казни, то последний, повторив перед народом признание в своих преступлениях, сказал:
        - Простите меня, добрые люди! Научитесь из нашего примера, что клятвопреступников рано или поздно постигает неизбежное наказание Божие. За семь лет перед этим присягнул я царю Петру Алексеевичу, изменил ему, и вот до чего дошел я наконец! Храните присягу, как верный залог вашего и общего счастия.
        Чермной, бледный, как полотно, укорял Циклера, который шел подле него, ведя отряд стрельцов, окружавший преступников.
        - Ты погубил нас всех! - говорил Чермной. - Нашею гибелью хочешь ты прикрыть твои злодейства. Тебе за донос дали награду, а нас ведут на казнь. Не знал я тебя до сих пор, злодея-изменника: давно бы мне тебя зарезать!
        - Не укоряй его, Чермной! - сказал Петров. - Я знаю, что Циклер столько же преступен, сколько и мы. Он донес на нас, но я его прощаю. Мы заслуживаем казнь, к которой приговорены. Придет время, ответит и он Богу за дела свои. Берегись, Циклер, чтобы и тебя не постигла когда-нибудь равная с нами участь. Не надейся на хитрость твою, она тебе не поможет, и правосудие Божие совершится над тобою так же, как и над нами, если искренним раскаянием не загладишь твоих преступлений.
        - Напрасно стараешься ты, Петров, очернить меня, - сказал Циклер, - тебе не поверят. Если б я был в чем-нибудь виноват, то его царское величество не наградил бы меня ныне поместьем в двести пятьдесят четвертей и подарком в тридцать рублей.
        Вскоре после казни Шакловитого и его сообщников боярин князь Троекуров послан был царем Петром в Москву. Он пробыл около двух часов у царя Иоанна Алексеевича и пошел потом в комнаты царевны Софии для объявления ей воли царей. Властолюбивая София принуждена была удалиться в Новодевичий монастырь. Там постриглась она и провела остальные дни жизни под именем Сусанны*. Боярина князя Голицына приговорили к ссылке в Яренск.
_______________
        * Она скончалась 3 июля 1705 года в этом монастыре, где а была погребена.

XII

        И мой последний взор на друга                
устремится.        

Д м и т р и е в.

        - Что это, Андрей Матвеевич, за звон по всей Москве сегодня? - спросила Варвара Ивановна своего мужа, который отдыхал на скамейке в светлице жены. Накануне того дня, тридцатого сентября, возвратился он из Троицкого монастыря в дом свой, уверясь, что никакая опасность не угрожает уже царю Петру Алексеевичу.
        - Разве ты забыла, что сегодня праздник Покрова пресвятыя Богородицы.
        - Вестимо, что не забыла; да обедни давно уж отошли, а все-таки звонят на всех колокольнях. Посмотри-ка, Андрей Матвеевич, посмотри! - сказала Варвара Ивановна, подойдя к окну. - Куда это народ-то бежит? Уж не стрельцы ли окаянные опять что-нибудь затеяли?
        - Типун бы тебе на язык! Нет уж, матушка, полно им бунтовать, прошла их пора!
        - Как, Андрей Матвеевич, ты дома! - воскликнул Андрей, входя в комнату. - Разве не слыхал ты, что сегодня царь Петр Алексеевич въезжает в Москву?
        - Неужто, - вскричал Лаптев, спрыгнув со скамейки. - Жена! одевайся проворнее, пойдем встречать царя-батюшку.
        Все трое вышли из дома и поспешили к Кремлю. Народ толпился на улицах. На всех лицах сияла радость. От заставы до Успенского собора стояли в два ряда Преображенские и Семеновские потешные, Бутырский полк и стрельцы Сухаревского полка. Даже заборы и кровли домов были усыпаны народом. Взоры всех обращены были к заставе. Наконец раздался крик: "Едет, едет!", и вскоре царь на белой лошади в сопровождении Лефора и Гордона появился между стройных рядов войска. За ним ехали Налеты под предводительством Бурмистрова. Черная перевязка поддерживала его левую руку. Гром барабанов смешался с радостными восклицаниями народа. Когда царь подъехал к кремлевскому дворцу, Иоанн Алексеевич встретил на крыльце своего брата, нежно им любимого. Они обнялись и оба пошли к Успенскому собору. Там патриарх совершил благодарственное молебствие. По выходе из храма цари едва могли достигнуть дворца сквозь толпу ликующего народа. В тот же день щедро были награждены все прибывшие к Троицкому монастырю для защиты царя.
        День уж вечерел. Бурмистров, поместив своих Налетов на Лыкове дворе, поспешил к своему дому. При взгляде на этот дом, так давно им оставленный, сердце Василья наполнилось каким-то сладостно-грустным чувством. Сколько воспоминаний приятных и горестных возбудил в Василье вид его жилища! Он вспомнил беспечные, счастливые дни молодости, проведенные вместе с другом его, Борисовым, вспомнил первую встречу свою с Натальею и прелесть первой любви, вспомнил а бедствия, которые так долго всех их угнетали.
        Долго стучался он в ворота. Наконец слуга, его Григорий, живший в доме один, как затворник, и охранявший жилище своего господина, отворил калитку.
        - Барин! - воскликнул он и упал к ногам своего господина, заплакав от радости.
        - Встань, встань! Поздоровайся со мной, Григорий, - сказал Бурмистров. - Мы уж давно с тобой не видались.
        - Отец ты мой родной! - восклицал верный слуга, обнимая колена Василья. - Не чаял я уж тебя на этом свете увидеть.
        Василий вошел в дом и удивился, найдя в нем все в прежнем порядке. Григорий сберег даже дубовую кадочку с померанцевым деревцем, стоявшую в спальне Бурмистрова, - последний подарок прежнего благодетеля его и начальника, князя Долгорукого. Всякий день слуга поливал это деревцу, обметал везде пыль и перестилал постель, как будто бы ожидая к вечеру каждого дня возвращения господина.
        Когда Василий вышел в свой сад, та, увидев таи цветник, над которым он и Борисов часто трудились весною, остановился в задумчивости. Цветы все поблекли, и весь цветник засыпан был желтыми листьями дерев, обнаженных рукою осени.
        - Помнишь ли, барии, как Иван Борисович любил этот цветник? Уж не будет он, горемычный, гулять с тобой в этом саду!
        - Как, почему ты это говоришь? - спросил Василий.
        - Да разве ты не знаешь, барин, что он приезжал в Москву из монастыря со стрельцами и что подполковник Чермной, когда Иван Борисович хотел взять этого злодея, ранил его кинжалом?
        - Поведи меня, ради Бога, к нему скорее! - воскликнул Бурмистров. - Где он теперь?
        - Лежит он неподалеку отсюда, в избушке какого-то посадского. Я его хотел положить в твоем доме, да сам Иван Борисович не захотел. "Где ни умереть, - сказал он, - все равно".
        Встревоженный Бурмистров последовал за слугою и вскоре подошел к избушке, где лежал Борисов. Послав слугу за лекарем, осторожно отворил он дверь и увидел друга своего, который лежал на соломе при последнем издыхании. Подле него сидела жена посадского и плакала. Пораженный горестию, Василий взял за руку Борисова. Тот открыл глаза и устремил угасающий взор на своего друга, которого он назвал вторым отцом своим за оказанные ему благодеяния.
        - Узнал ли ты меня? - спросил Василий, стараясь скрыть свою горесть. - Я пришел помочь тебе: сейчас придет лекарь и перевяжет твою рану.
        - Уж поздно! - отвечал слабым голосом Борисов. - Это ты, второй отец мой! Слава Богу, что я с тобой успею проститься!
        Бурмистров хотел что-то сказать своему другу в утешение, но не мог, тихо опустил его хладеющую руку, отошел к окну, и заплакал.
        - Сходи скорее за священником! - сказал он на ухо жене посадского. - Он умирает!
        - Я уж призывала священника, - отвечала тихо женщина, - но больной не хотел приобщиться и сказал батюшке, что он раскольник.
        - Раскольник! - невольно воскликнул Бурмистров, пораженный горестным удавлением.
        Борисов, услышав это восклицание, собрал последние силы, приподнял голову и сказал:
        - Не укоряй меня, Василий Петрович! Может быть, я и согрешил перед Богом, но что делать! Я дал уже клятву и нарушить ее не хочу, чтобы больше не согрешить. Без тебя, второй отец мой, некому было меня предостеречь. В Воронеже познакомился я с сотником Андреевым. Все говорили про него, что он святой. Не мое дело судить его, один Бог может видеть его душу. Андреев уговорил меня перекреститься в веру истинную. Он уверил меня...
        Глаза Борисова закрылись, он склонил голову и простерся, недвижный, на соломе.
        С великим трудом Василий привел его в чувство.
        Увидев лежавший подле Борисова небольшой серебряный образ Богоматери, который он снял с шеи, Василий взял этот образ и сказал Борисову:
        - Друг мой! Помнишь ли, как ты просил меня, расставаясь со мною, вместо отца и матери благословить тебя этою иконой? Заклинаю тебя теперь: если ты еще не перестал любить меня и верить, что и я люблю тебя по-прежнему, то не упорствуй в заблуждении твоем, присоединись опять к церкви православной, и Бог восставит тебя с одра болезни.
        - Нет, второй отец мой, я чувствую, что кончина моя близка. Благослови меня перед смертию этим образом, но отломи прежде это колечко с четвероконечным крестом. Андреев открыл мне, что это печать Антихриста.
        - Друг мой! крест важен не потому, что он четыреконечный или осьмиконечный, а потому, что он напоминает нам распятого за нас Спасителя. Сами раскольники крестятся, изображая крест четыреконечный, и между тем отвергают его, как печать Антихристову. На каждом шагу спотыкаются они, не понимая, в чем состоит истинная вера, которая предписывает нам братскую любовь и единомыслие, а не споры и расколы, всегда противные Богу. Изувер Андреев морил людей голодом, убивал их и наконец сжег самого себя, - и ты этого человека допустил обольстить тебя!
        - Я верю тебе, второй отец мой; ты никогда не давал мне совета пагубного. Но клятва, которую я дал, меня связывает.
        - Клятва, данная по заблуждению, не действительна. Стремиться к истине и отвергать заблуждение - вот клятва, которую должны мы соблюдать целую жизнь.
        - Ах, Василий Петрович! трудно человеку узнать истину! Почему знать, кто заблуждается: вы или мы?
        - Христос установил одну истинную церковь на земле. Мы сделались при великом князе Владимире единоверцами греков, и православная церковь процветает с тех пор в нашем отечестве. Раскольники отделились от нее, затеяв споры, от которых апостол Павел повелевает христианам удаляться. Итак, право ли они поступили?
        - Боже! просвети меня и укажи мне путь правый! - сказал Борисов, закрыв лицо руками.
        Между тем купец Лаптев, услышав об отчаянном положении Борисова, бросился к отцу Павлу, который вместе с ним из Троицкого монастыря приехал в Москву и остановился в доме своего племянника, также священника приходской церкви. По просьбе Лаптева отец Павел немедленно пошел к Борисову, неся на голове Святые дары. Перед ним, по обычаю того времени, утвержденному царским указом, шли два причетника церковные с зажженными восковыми свечами, а священника окружали десять почетных граждан, в том числе Лаптев. Все они, сняв шапки, держали их в руках. Прохожие останавливались, всадники слезали с лошадей и молились в землю, когда мимо их проходил священник. Царь Петр, случайно попавшийся ему навстречу, также слез с лошади, снял шляпу и присоединился к гражданам, окружавшим отца Павла. Вместе со всеми вошел он в хижину, где лежал Борисов.
        - Приступи к исполнению твоей обязанности, - сказал царь тихо священнику и, увидев Бурмистрова, спросил его: - Не родственник ли твой болен?
        - Это, государь, пятидесятник Сухаревского полка Борисов. Его ранил Чермной, когда он хотел взять его и отвезти в Троицкий монастырь.
        - Злодей! - воскликнул монарх, содрогнувшись от негодования. Потом приблизился он к Борисову, взял его за руку и с чувством сказал: - Ты за меня пролил кровь твою, Борисов. Дай Бог, чтоб здоровье твое скорее восстановилось: я докажу тогда, как умею я награждать верных и добрых моих подданных... Был ли здесь лекарь? - спросил царь, обратясь к Бурмистрову.
        - Я послал уже за ним, государь.
        - Исповедуй, батюшка, и приобщи больного Святых таин, - продолжал царь. - Мы все покуда выйдем из дома, чтобы не мешать тебе, а потом все вместе поздравим Борисова.
        С Борисовым остался один отец Павел. Ревность к истине и любовь к заблудшему ближнему воодушевили старца и придали ему увлекательное, непобедимое красноречие. Борисов познал свое заблуждение, обратился к церкви православной, и луч горней благодати озарил его пред смертью. Старец приобщил его и потом отворил дверь хижины.
        - Поздравляю тебя, друг мой! - сказал царь Петр Борисову, взяв его за руку. - Лучше ли ты себя чувствуешь?
        - Ах, государь, я умираю; но мне стало легче вот тут! - отвечал Борисов прерывающимся голосом, положив руку на сердце. - Да благословит тебя Господь и да ниспошлет тебе долгое и благополучное царствование!.. Прощай, второй отец мой, прощай, Василий Петрович! Я последовал твоему совету: умираю сыном церкви православной