Масальский Константин Петрович - Стрельцы

и то, что у тебя сердечушко куда горячо на добро - дай Господи тебе здоровья и многие лета.

II

        Бурмистров рассказал священнику, своей тетке и возвратившейся вскоре после входа их в горницу старухе Смирновой, что он более шести лет ездил по разным городам, напрасно старался заглушить свою горесть и наконец не без труда решился побывать в тех местах, где был некогда счастлив.
        - Мне бы легче было, - говорил он, - если б Наталья умерла; тогда бы время могло постепенно утешить меня. Мысль, что потеря моя невозвратна, не допускала бы уже никогда в сердце мое надежды когда-нибудь снова быть счастливым и не возбуждала бы во мне желания освободить из рук неизвестного похитителя мою Наталью, желания, которое беспрестанно терзало меня, потому что я чувствовал его несбыточность.
        - Да, да, любезный племянник! - сказала Мавра Савишна со вздохом. - До сих пор о ней ни слуху ни духу! Да и слава Богу!
        - Как слава Богу, тетушка?
        - А вот, вишь ты, Милославский завещал кое-какие пожитки свои крестному сыну, этому мошеннику Лыскову, да и Наталью-то Петровну назначил ему же после своей смерти. Прежний мой крестьянин Сидоров приезжал прошлою осенью сюда и сказывал, что Лысков везде отыскивает твою невесту, что она, дескать, принадлежала его крестному батьке по старинному холопству, что он волен был ее кому хотел завещать и что Лысков норовит ее хоть на дне морском отыскать и на ней жениться.
        - Так не Милославский ее похитил? - воскликнул Бурмистров.
        - Какой Милославский! - отвечала Мавра Савишна. - Если б тогда попалась она в его руки, так уж верно бы давно была замужем за этим окаянным Лысковым и поживала бы с ним, проклятым, в моем домике. Уж куда мне горько, как я об нем вспомню: ведь сама строила!
        Мавра Савишна, растрогавшись, захныкала и начала утирать кулаками слезы.
        На другой же день Бурмистров сел на коня и поскакал в Ласточкино Гнездо. Отыскав Сидорова, начал он его снова расспрашивать о приметах похитителей Натальи, о месте, где он их подслушал, и об их разговоре. Ответы Сидорова были еще бестолковее, нежели прежде. Он прибавил только, что недавно, рано утром отправясь на охоту в Чертово Раздолье, видел он там опять несколько человек в стрелецком платье, и между ними того самого, у которого в первую встречу в лесу со стрельцами заметил на щеке черную бородавку.
        - Его рожа-то больно мне памятна! - говорил Сидоров. - Он так настращал меня тогда, проклятый, что и теперь еще меня, как вздумаю об этом хорошенько, мороз по коже подирает.
        - Не заметил ли ты, куда он пошел из лесу?
        - Кажись, он пошел по тропинке, в лес, а не из лесу. Тропинку-то эту я заметил хорошо потому, что она начинается в лесу, за оврагом, подле старого дуба, который, знать, громовой стрелой сверху донизу раскололо надвое, словно полено топором. Да здорова ли, Василий Петрович, Мавра Савишна? Я уж давно в Погорелове не бывал. Чай, ты оттуда?
        - Она велела тебе кланяться и попросить тебя, чтоб ты сослужил мне службу. Проводи меня теперь же к той тропинке, по которой стрелец в лес ушел.
        - Нет, Василий Петрович, воля твоя, теперь я ни для отца родного в Чертово Раздолье не пойду. Взглянь-ка, ведь солнышко закатывается. Разве завтра утром?
        - Я бы тебе дал рубль за работу.
        - И десяти не возьму!
        - Ну, нечего делать! Хоть завтра утром проводи меня да покажи тропинку.
        - Хорошо-ста. Да на что тебе показать-то? Разве ты этих побродяг искать хочешь? Да вот и мой теперешний боярин, Сидор Терентьевич, сбирается также послоняться по лесу. Он ездил нарочно в Москву и просил своего милостивца, Шакловитого, чтобы прислал к нему десятка три стрельцов. У меня-де в лесу завелись разбойники. Тот и обещал прислать. А ведь обманул его Сидор-то Терентьич. Он хочет искать не разбойников, а Наталью Петровну. Никак он смекает на ней жениться. Не ехать ли вам в лес вместе? Авось вы двое-то лучше дело сладите. Ты сыщешь этих окаянных побродяг, а он Наталью Петровну. Да ведь и ты в старину к ней никак сватался?
        - Отчего Лыскову вздумалось ехать в лес?
        - Отчего! Я надоумил его. Поезжай-де, барин, в Чертово Раздолье, авось там клад найдешь. Ну, да если и шею сломит, плакать-то я не стану: ведь житья нам нет от него. Авось его там ведьма удавит! Ну, ему ля там отыскать Наталью Петровну! Коли она и впрямь попалась в этот омут, так, я чаю, ее давным-давно поминай как звали!
        Ночевав в избе Сидорова, Бурмистров на рассвете оседлал лошадь и поспешил к Чертову Раздолью, сопровождаемый своим путеводителем, который без седла сел на свою клячу. Въехав в лес, они вскоре прискакали к оврагу; слезли с лошадей, осторожно перебрались с ними на другую сторону оврага, увидели расколотый молниею дуб и подле него тропинку, которая, извиваясь между огромными соснами, терялась в глубине бора. Отдавши Сидорову обещанный рубль, Василий накрепко наказал ему ни слова не говорить об их свидании и разговоре Лыскову, сел опять на своего коня и поскакал далее по тропинке. Путеводитель его, несколько времени посмотрев ему вслед, махнул рукою, проворчал что-то сквозь зубы и, вскочив на свою клячу, отправился домой. Чем далее ехал Василий, тем лес становился мрачнее и гуще, а тропинка менее заметною. Часто густые ветви дерев, наклонившиеся почти до земли, преграждали ему дорогу. Иногда принужден он был слезать с лошади, брать ее за повода и пробираться с большим трудом далее. По знакам, вырезанным справа и слева на деревьях, удостоверился об, что едва заметная тропинка, по которой он ехал, давно уже была проложена и вела, вероятно, к какому-нибудь человеческому жилищу. Долго углубляясь таким образом в лес, увидел, он наконец довольно широкую просеку и вдали покрытую лесом гору. Приблизясь к горе и поднявшись на нее, Василий влез на дерево и рассмотрел на вершине горы обширное деревянное здание весьма странной наружности, обнесенное высокою земляною насыпью. Спустясь с дерева, сел он снова на свою лошадь и между мрачными соснами, окружавшими со всех сторон насыпь, объехал ее кругом и увидел запертые ворота. Он начал в них стучаться.
        - Кто там? - закричал за воротами грубый голос.
        - Впусти меня! - отвечал Василий. - Я заблудился в этом лесу.
        Чрез несколько времени ворота отворились. Бурмистров въехал в них и едва успел слезть с лошади, как человек, впустивший его за насыпь, опять запер ворота и, подбежав к лошади Василья, воткнул ей в грудь саблю. Бедное животное, обливаясь кровью, упало на землю.
        - Что это значит? - воскликнул Бурмистров, выхватив свою саблю.
        - Ничего! - отвечал ему хладнокровно неизвестный. - Волею или неволею ты сюда попал, только должно будет тебе здесь навсегда остаться; уж у нас такое правило. Да не горячись так, любезный, здесь народу-то много: с тобою сладят. Ты ведь знаешь, что с своим уставом в чужой монастырь не ходят. Пойдем-ка лучше к нашему старшему. Да вот он никак сюда и сам идет.
        Василий увидел приближавшегося к нему человека в черном кафтане; за ним следовала толпа людей вооруженных ружьями и саблями. Бурмистров, всмотрясь в него, узнал в нем бывшего сотника Титова полка Петра Андреева. Последний, вдруг остановясь, начал креститься и, глядя на Василья, не верил, казалось, глазам своим.
        - Что за чудо! - воскликнул сотник. - Не с того ли света пришел ты к нам, Василий Петрович? Разве тебе не отрубили головы?
        - Ты видишь, что она у меня на плечах, - отвечал Бурмистров, приметив между тем на щеке сотника черную бородавку и вспомнив рассказ Сидорова.
        - Да какими судьбами ты попал в наше убежище?
        - Я рад где-нибудь приклонить голову. Ты ведь знаешь, что Милославский наговорил на меня Бог знает что царевне Софье Алексеевне и что она велела мне давным-давно голову отрубить. Я бежал из тюрьмы Хованского и с тех пор все скрывался в этом лесу. Не дашь ли ты мне уголка в твоем доме, Петр Архипович?
        - Это не мой дом, а Божий. Все в него входящие из него уже не выходят и не сообщаются с нечестивым миром.
        - Я готов здесь на всю жизнь остаться!
        - Искренно ли ты говоришь это?
        - Ты знаешь, что я никогда не любил лукавить.
        Я искренно рад, что нашел наконец убежище, которого давно искал.
        - Иван Борисович! - сказал сотник, обращаясь к стоявшему позади его пожилому человеку, бывшему пятидесятнику Титова полка. - Отведи Василья Петровича в келью оглашенных и постарайся скорее убелить его.
        Бурмистров, обольщаясь слабою надеждою выведать что-нибудь у Андреева о судьбе своей Натальи, решился во всем ему повиноваться и беспрекословно последовал за пятидесятником.
        Андреев, подозвав последнего к себе, шепнул ему что-то на ухо и ушел в небольшую избу, которая стояла близ ворот.
        Пятидесятник ввел Бурмистрова в главное здание, которое стояло посреди двора, спустился с ним в подполье и запер его в небольшой горнице, освещенной одним окном с железною решеткою. Осмотрев горницу, в которой более ничего не было, кроме деревянного стола и скамьи, покрытой войлоком, Василий нечаянно увидел на стене несколько едва заметных слов, написанных каким-нибудь острием. Многие слова невозможно было разобрать, и он с трудом мог прочитать только следующее: "Лета 194-го месяца июля в 15-й день заблудился я в лесу и... во власть... долго принуждали... их ересь, но я... морили голодом... повесить... через час на смерть... священнический сын Иван Логинов".
        Нужно ли говорить, какое впечатление произвела на Василья эта надпись, по-видимому, еще ни разу не замеченная Андреевым, который один был грамотен из всех обитателей таинственного его убежища?
        Наступила ночь. Утомленный Бурмистров лег на скамью, но не мог заснуть до самого рассвета. Тогда послышалось ему в верхних горницах дома пение и потом шум, производимый несколькими бегающими людьми. Вскоре опять все затихло, и Василий, как ни напрягал слух, не мог ничего более расслышать, кроме ветра, который однообразно свистел в вершинах старых сосен и елей.

III

        Вскоре после солнечного восхода вошел в горницу Василья бывший пятидесятник Титова полка Иван Горохов. После длинной речи, в которой он доказывал, что на земле нет уже нигде истинной церкви и что антихрист воцарился во всем русском царстве, Горохов спросил:
        - Имеешь ли ты желание убелиться?
        Бурмистров хотя и не вполне понял этот вопрос, однако ж отвечал утвердительно, потому что к спасению себя и своей невесты, которая, по догадкам его, находилась во власти Андреева, не видел другого средства, кроме притворного вступления в его сообщники. Притом желал он приобресть этим способом доверенность сотника и узнать, не томится ли в убежище его еще какая-нибудь жертва изуверства, которую ожидает такая же участь, какая постигла несчастного, возбудившего в Василии глубокое сострадание прочитанною на стене надписью.
        Пятидесятник взял Василия за руку и сказал ему:
        - Горе тебе, если притворяешься. Ужасная казнь постигнет тебя, если ты из любопытства или страха изъявил согласие соделаться сыном истинной церкви. Пророческая обедня изобличит твое лукавство.
        После этого вывел он его из подполья и, взойдя вместе с ним по деревянной лестнице в верхние горницы дома, остановился пред небольшою дверью, которая была завешена черною тафтою.
        - Отче Петр! - сказал пятидесятник. - Я привел к двери истинной церкви оскверненного человека, желающего убелиться.
        - Войдите! - отвечал голос за дверью, пятидесятник ввел Бурмистрова в церковь, наполненную сообщниками Андреева. Все стены этой церкви от потолка до полу покрыты были иконами. Пред каждою иконою горела восковая свеча. Нигде не было заметно ни малейшего отверстия, чрез которое дневной свет проникал бы в церковь. Вместо алтаря устроено было возвышение, обитое холстом и расписанное в виде облака, а на возвышении стояла деревянная дверь, увешанная бисером, стеклянными обломками и другими блестящими вещами. Отражая сияние свеч, она уподоблялась яркому золоту.
        - Скоро начнется обедня, - сказал Андреев Бурмистрову. - Ты прежде должен покаяться по нашей вере. Встань на колена, наклони голову до земли и ожидай, покуда священник не позовет тебя.
        Бурмистров исполнил приказанное, внутренне жалея отпадших сынов церкви и чувствуя невольное отвращение, смешанное с удивлением, при виде нелепых обрядов, столько удалившихся от истинного христианского богослужения.
        Все бывшие в церкви запели:

Приидите последнее время, Грядут грешники на суд, Дела на раменах несут! И глаголет им Судия: Ой вы, рабушки-рабы! Аз возмогу вас простити, И огонь вечный погасити.

        Когда кончилось пение, Бурмистров слышит, что дверь, находившаяся на возвышении, отворилась. Чей-то нежный голос говорит ему!
        - Иди ко мне!
        Бурмистров встал... и кого же увидел? На возвышении, пред блестящею дверью, стояла в белой одежде с венком из лесных цветов на голове и с распущенными по плечам волосами Наталья. Радость и изумление сильно потрясли его душу. Он долго не верил глазам своим. И бедная девушка, увидев жениха своего, едва не лишилась чувств. Страх обличить его пред изуверами придал ей сверхъестественные силы. С неизобразимым трепетом сердца подала она знак рукою Василию, чтобы он к ней приблизился.
        - Поклонись священнику, что ты отрекаешься от прежнего своего нечестия и всякой скверны, - сказал Андреев, - покайся ему во всех беззакониях твоих и скажи, что ты хочешь убелиться.
        Все стоявшие близ возвышения удалились от него, чтобы не слышать исповеди Бурмистрова. Подойдя к своей невесте, он по приказанию ее стал пред нею на колени и тихо сказал:
        - Наталья, милая Наталья, скажи ради Бога, как попалась ты в этот вертеп изуверов? Научи меня, как спасти тебя?
        - Да, спаси, спаси меня! - отвечала трепещущим голосом Наталья. - О! если б ты знал, сколько я перенесла мучений от этих извергов!
        - Ты бледнеешь, милая Наталья! - прошептал Бурмистров. - Ради Бога, собери все твои силы, скрой твое волнение. Во что бы то ни стало я спасу тебя!
        - Тише, тише говори, они нас услышат.
        - Научи меня, как избавить тебя, я на все готов.
        - Отсюда невозможно убежать. Всякого беглеца изверги называют Иудою-предателем и вешают на осине!
        - Скажи, что ж нам делать? Я еще не знаю ни правил, ни обрядов этого убежища изуверов. Неужели нет никаких средств к побегу?
        - Никаких. Прошу тебя об одном: беспрекословно повинуйся здешнему главе. За малейшее непослушание он сочтет тебя клятвопреступником и закоснелым противником истинной церкви. Пятеро уже несчастных случайно попались в его руки. Я убеждала их исполнять все его приказания, но они, считая меня сообщницею еретиков, не послушались меня, с твердостию говорили, что они не изменят церкви православной, и все погибли.
        - И я не изменю истинной церкви. Клянусь спасти тебя и истребить это гнездо изуверов.
        - От тебя еретики потребуют торжественной клятвы, что ты волею вступаешь в их сообщество и никогда им не изменишь.
        - Я дам эту клятву и ее нарушу. Если бы безумный, бросясь на меня с ножом, принудил меня произнести какую-нибудь нелепую клятву, неужели я должен был бы исполнить ее или упорством заставить его меня зарезать?
        - Слова твои успокаивают мою совесть. Меня часто мучило раскаяние, что я, спасая жизнь свою, решилась исполнить все нелепости, которые мне предписывал мой похититель. Много раз решалась я неповиновением избавиться от мучительной жизни, но всегда ты приходил мне на ум. Слабая надежда когда-нибудь спастись из рук моих мучителей и с тобою увидеться воскресала в моем сердце. Для тебя переносила я все мучения и дорожила жизнию.
        - Милая Наталья! Сам Бог послал меня сюда для твоего избавления. Положимся на его милосердие. Я не предвижу еще средств, как спасти тебя, но Он наставит меня!
        - Я всякий день со слезами Ему молилась! Кто ж, как не Он, послал тебя сюда? Предадимся Его воле и, хотя спасение наше кажется невозможным, но для Него и невозможное возможно!.. Пора уже кончить исповедь. Глава пристально на нас смотрит. Не забудь моей просьбы исполнять все, что он тебе скажет. Не измени себе и подивись нелепостям, которые ты еще увидишь!
        Наталья, положив руку на голову Бурмистрова, сказала:
        - Буди убелен!
        Андреев и сообщники его подошли к возвышению и начали целовать Бурмистрова.
        - Поклянись, - сказал он Василию, - что ты добровольно вступаешь в число избранных сынов истинной церкви. Оборотись лицом к небесным вратам, подними правую руку с двоеперстным знамением и повторяй, что я буду говорить. Никон, антихрист и сосуд сатанинский, бодый церковь рогами и уставь ее стираяй! - отрекаюся тебе и клянусь соблюдати уставы истыя церкве; аще ли нарушу клятву, да буду предан казни и сожжен огнем, уготованным диаволу.
        По произнесении клятвы Андреев подвел Бурмистрова к двери, находившейся на возвышении, и сказал ему, чтобы он три раза пред нею повергся на землю. После того все вышли вон из церкви, надели на себя белые саваны и взяли в руки зажженные свечи зеленого воска. Андреев, подавая саван Бурмистрову, приказал ему надеть его на себя и также взять свечу. Когда все возвратились в церковь, Наталья в белой широкой одежде с черным крестом на груди и подпоясанная кожаным поясом, на котором было начертано несколько славянских букв, вышла из небесных врат и стала посередине церкви. Андреев и все его сообщники составили около Натальи большой круг и начали бегать около нее, восклицая, чтобы на нее сошел дух пророчества.
        Чрез несколько времени все остановились, и Андреев, встав пред Натальею на колени, спросил:
        - Новый сын истинной церкви будет ли всегда ей верен?
        - Будет! - отвечала Наталья.
        - Нет ли у него в сердце какого-нибудь злого умысла против меня?
        - Нет!
        - Не грозит ли мне какая-нибудь опасность?
        - Не грозит!
        - Не буду ли я когда-нибудь схвачен слугами антихриста?
        - Не будешь!
        Таким образом все сообщники Андреева, один после другого, предлагали вопросы. Нелепость их часто затрудняла Наталью, однако ж она по врожденной остроте ума ее всегда находила приличные ответы.
        Наконец дошла очередь до Бурмистрова. Он встал на колени и спросил:
        - Не смутит ли меня когда-нибудь враг человеческого рода, и не изменю ли я истинной церкви?
        - Ты всегда будешь ей верен!
        Андреев, услышав этот двусмысленный ответ, ласково взглянул на Бурмистрова.
        Когда очередь спрашивать опять дошла до Андреева то он предложил вопрос:
        - Антихрист Никон давно уже пришел и умер; когда же будет кончина мира, и нынешние времена последние или еще не последние?
        - Я скажу тебе это чрез три дня, - отвечала Наталья, несколько затрудненная таким вопросом, и пошла из церкви. За нею и все последовали.
        Объясним читателям, каким образом Наталья сделалась священником раскольников.
        Когда София повелела Титов полк за непокорность разослать по дальним городам, Андреев, которому назначено было идти в Астрахань, отправляясь туда из Москвы со своею сотнею, убил на дороге посланного с ним проводника и пошел окольными дорогами в другую сторону. Случайно проходив близ Ласточкина Гнезда и увидев на берегу озера густой лес, он скрылся в него с пятидесятником Гороховым и со своими стрельцами, почитавшими его за набожность святым, и решился избрать в глубине этого леса место для устроения истинной церкви, которую, по его убеждению, показал ему Аввакум. Церковь эта, без сомнения, была создана бредом воображения его, которое приходило в сильное расстройство после каждого припадка запоя. От последнего избавила его другая сильная болезнь - горячка, во воображение его не излечилось. Найдя удобное место для осуществления призрака, который представился ему в бреду, он увидел однажды Наталью, когда она прогуливалась по берегу озера, подсмотрел, что она ушла в дом Мавры Савишны, и решился ее похитить, потому что в церкви, которую он хотел воздвигнуть, следовало быть священником молодой девушке. Он вовсе не знал, что Наталья была невеста Бурмистрова. Читателям известно все остальное.
        Андреев, помня пророчество Натальи о Бурмистрове, начал обходиться с ним ласково и доверчиво, возлагал на него разные поручения и ходил однажды с ним вместе в лес на охоту, которая составляла главный способ пропитания членов воздвигнутой им церкви.
        Вечером, накануне дня, назначенного Натальею для разрешения предложенного Андреевым вопроса, он послал Василия в ее горницу, чтобы спросить, в какое время можно будет на другой день служить пророческую обедню? Бурмистров воспользовался случаем, чтобы условиться с Натальею о средствах к их побегу. Долго не находили они никакого, наконец Василию пришла мысль счастливая и решительная. Он сообщил ее с восторгом своей невесте и решился испытать придуманное им средство, хотя и видел ясно всю его опасность.
        Наталья назначила служить обедню за три часа до захождения солнца. Бурмистров прежде ухода в свою келью сообщил об этом Андрееву, сказал, что священник для открытия великой тайны о времени кончины мира находит нужным совершить самое торжественное служение, повелевает весь завтрашний день всем поститься и надеется ответить на предложенный ему великий вопрос в ту самую минуту, когда солнце закатится.
        И Василий я Наталья целую ночь не смыкали глаз, нетерпеливо ожидая рассвета. Наконец солнце появилось на востоке. Оба думали, что готовит им наступивший день: спасение или гибель?
        За три часа до солнечного заката собрались все в церкви, одевшись в саваны и взяв в руки свечи зеленого воску. Когда Наталья в своей одежде стала посредине церкви, началось пение и потом бегание вокруг по-прежнему. В утомлении несколько раз все останавливались и, отдохнув, снова начинали бегать. Поставленному на кровле дома часовому было приказано известить бывших в церкви о минуте, когда солнце начнет закатываться. Все поглядывали на церковную дверь, не исключая Василия и Натальи, хотя они по другим побуждениям, нежели прочие, нетерпеливо ждали вестника. Наконец он вошел торопливо в церковь и сказал:
        - Закатывается!
        Любопытство еретиков достигло высшей степени. Они перестали бегать и, храня глубокое молчание, устремили взоры на Наталью.
        - Я не в силах еще возвестить вам великой тайны, которую вы знать желаете, - сказала Наталья торжественным голосом. - Повергнитесь все на землю и вознесите души ваши к небу. Изгоните из сердец все суетные помыслы. Да не смущает слуха вашего никакой земной звук и да не прельщают зрения никакие суетные призраки этого мира: ни камень, ни дерево, ни вода, ни свет, ни мрак; все земное заражено прикосновением слуг антихриста. Скоро по молению вашему услышите тайну тайн!
        Все раскольники с благоговением легли на пол, ниц лицом, зажали уши и зажмурили глаза.
        Бурмистров с сильным трепетом сердца тихонько встал с пола и, взяв Наталью за руку, повел из церкви. Бедная девушка едва дышала. Они подошли к двери. Василий начал ее медленно отворять, опасаясь, чтобы она не заскрипела. Наконец вышли они из церкви, спустились с лестницы и, пройдя поспешно двор, приблизились к воротам. Через высокую насыпь перелезть было невозможно, другого же выхода, по словам Натальи, не было. По ее совету Бурмистров вошел в избу привратника, стоявшую близ ворот, и начал искать в ней ключа. Осмотрев все уголки, он в недоумении остановился перед деревянным столом у окошка, не смея выйти к Наталье и сказать ей о безуспешности своих поисков. Он почти уже решился сломать висевший на воротах замок, избегая, сколько возможно, неминуемого при том шума. В эту самую минуту вошла в избу с радостным лицом Наталья, держа ключ в руке.
        - Он висел на верее, - сказала она шепотом.
        Бурмистров осторожно отворил ворота и вывел невесту свою за насыпь. Оба перекрестились и поспешно начали спускаться с горы к известной уже читателю просеке. Вскоре они достигли ее и побежали к тропинке.
        Между тем раскольники, лежа на полу с зажмуренными глазами и заткнутыми ушами, с нетерпением ожидали повеления священника встать для услышания тайны, которая сильно заняла их воображение. Прошло около часа. Андреев, долго лежа на полу наравне с другими, наконец вышел из терпения. Священник истинной церкви не может быть заражен прикосновением слуг антихриста - размыслил Андреев и решился тихонько взглянуть на Наталью. Увидев, что ее посередине церкви нет, он вскочил и закричал ужасным голосом:
        - Измена! предательство!
        Все раскольники, услышав крик его, вскочили. Вмиг выбежали они вслед за своим главою из церкви, переоделись в стрелецкие кафтаны, схватили сабли и пустились в погоню за беглецами.
        Между тем Василий и Наталья, добежав уже до знакомой первому тропинки, поспешно шли по ней к выходу из леса. Видя утомление девушки, Бурмистров принужден был идти потише и, наконец, остановиться, чтобы дать ей время отдохнуть. С трудом переводя дыхание, она села на кочку, покрытую мхом. Вдруг позади их послышался отдаленный шум.
        - Побежим, милая Наталья, за нами погоня! - воскликнул Бурмистров.
        Оба побежали. Бедная девушка вскоре потеряла последние силы. Схватив Василия за руку и прислонясь к плечу его, сказала она слабым голосом:
        - Я не могу бежать далее!
        Бурмистров, схватив ее на руки, продолжал бежать по тропинке. Наклонившиеся до земли ветви и широко раскинувшиеся кустарники часто его останавливали. Наконец тропинка пересеклась оврагом, и оставалось уже не более версты до выхода из леса, который приметно редел. Перебравшись через овраг, утомленный Бурмистров остановился для короткого отдыха и посадил Наталью на камень, лежавший между кустами. В это самое время раздался в отдалении голос:
        - Вон, вот они! - и вскоре начали один за другим появляться бегущие толпою раскольники с поднятыми саблями.
        Василий хотел снова взять Наталью на руки, но она, вскочив с камня, указала ему в ту сторону, куда им бежать было должно, и произнесла голосом, который выражал изнеможение и отчаяние:
        - Мы погибли!
        Василий, взглянув туда, куда Наталья ему указывала, увидел Лыскова, ехавшего верхом им навстречу в сопровождении конного отряда стрельцов. Сидоров шел подле него, сняв шапку. Оружия с Бурмистровым не было, потому что он бежал с Натальею прямо из церкви, Что оставалось ему делать? На что он должен был решиться: отдаться ли в руки раскольников или же Лыскова? Он стоял в недоумении, поддерживая Наталью за руки. Между тем бегущие раскольники и Лысков к нему приближались. Последний, однако ж, был от него вдвое ближе, нежели первые. Схватив толстый сук с земли, решился он защищать свою невесту до последней крайности и умереть под саблями противников.
        - Обоих на осину! - кричал Андреев своим сообщникам. - Не уйдете, предатели! Бегите, друзья, бегите за мной скорее!
        - Тропинка уже близко отсюда, барин, вон там, за оврагом, - говорил Сидоров Лыскову, - мы как раз до нее доберемся! Я тебе покажу, куда ехать, а там и ступай все прямо... Господи твоя воля! - воскликнул он в ужасе.
        - Что с тобой сделалось, дурачина? - опросил Лысков. - Чего ты испугался?
        Сидоров не мог ничего отвечать от страха и, дрожа, указал на Василия и Наталью. Они стояли неподвижно. Белая одежда их освещена была вечернею зарею, алое сияние которой проникало сквозь ветви дерев и кустарников.
        - Что в самом деле за дьявольщина! - воскликнул Лысков, несколько испугавшись и всматриваясь в показанных ему Сидоровым двух человек. - Они как будто бы в саванах! Тут должны быть какие-нибудь плутни! За мной, ребята! Схватим этих мошенников!
        Он поехал со стрельцами вперед, а Сидоров пустился бежать из леса с такою быстротою, что гончая собака едва ли бы перегнала его. Прибежав без души в Ласточкино Гнездо, объявил он там прочим крестьянам, что господин их встретил в лесу двух мертвецов и хотел было бежать, но что они его по дьявольскому наваждению потянули к себе со всеми стрельцами.
        Прискакав на близкое расстояние к Бурмистрову, Лысков закричал:
        - Кто вы таковы? Отдайтесь нам в руки, а не то я велю изрубить вас.
        - Прежде размозжу я тебе голову, а потом сдамся! - закричал Бурмистров.
        Лысков, услышав знакомый голос и всмотревшись в лицо Василия, содрогнулся и от ужаса опустил из руки повода своей лошади. Он был уверен, что Василию давно уже отрубили голову, и никак не ожидал увидеть его в саване посреди леса. Наталью, вероятно, он не узнал или счел ее за привидение.
        - Что ж ты медлишь? - закричал Бурмистров. - Нападай на меня, если смеешь!
        Лысков дрожащею рукою начал доставать повода в намерении скакать из леса без оглядки. Лошадь, приметив, что седок на ней ворочается и, ожидая удара поводом, подвинулась еще ближе к Бурмистрову. Стрельцы остались на прежнем месте, в некотором от Лыскова отдалении и, ожидая его приказаний, смотрели со страхом и изумлением на происходившее. Бурмистров заметил ужас Лыскова и тотчас понял причину этого ужаса. В голове его блеснула счастливая мысль.
        - Час твой настал, злодей! - закричал он торжественным голосом, бросив на землю толстый сук, который держал в руке. - Никто на свете не спасет тебя! Иди за мною!
        Лысков, обеспамятев от страха, спустился с лошади и повалился на землю перед Бурмистровым.
        - Позволяю тебе жить на этом свете еще десять лет, если ты сделаешь хоть одно доброе дело, - продолжал Бурмистров. - Схвати этих разбойников, которые бегут сюда, и предай их в руки правосудия.
        Лысков вскочил с земли, сел на лошадь, махнул стрельцам и пустился с ними навстречу раскольникам.
        Началась между ними упорная драка. Долго раздавались удары сабель и крики сражающихся, долго ни та, ни другая сторона не уступала. Наконец, раскольники побежали, и Лысков со стрельцами пустился их преследовать. Тем временем Василий и Наталья, выбежав из леса, пошли в Ласточкино Гнездо. Заря уже угасла на западе. Бурмистров решился идти в избу Сидорова, выпросить у него телегу и немедленно ехать с Натальей в село Погорелово, покуда Лысков не возвратился еще в деревню, где почти все жители уже спали.
        - Кто там? - закричал Сидоров, услышав стук у дверей своей избы.
        - Впусти меня скорее! - сказал Бурмистров.
        - Ах! это никак ты, Василий Петрович. Слава тебе Господи! видно, ты цел воротился из лесу.
        Сидоров, отворив дверь и увидев наряд Василия и Натальи, отскочил от них аршина на три и прижался в переднем углу к стене, под иконами.
        - Что ты, что ты, брат! - сказал Василий, входя с Натальей в избу. - Ты, верно, подумал, что к тебе мертвецы в гости пришли? Не бойся, мы тебе ничего не сделаем. Заложи-ка поскорее телегу, да ссуди меня каким-нибудь кафтаном и шапкой, а для Натальи Петровны достань где-нибудь сарафан и повязку. Мы теперь же уедем в Погорелово. Приезжай завтра туда за твоим платьем. Да нельзя ли, братец, все это сделать попроворнее? Я тебе завтра дам три серебряных рубля за хлопоты. Только смотрит ни елова не говори Лыскову.
        - Да ты никак и впрямь не мертвец! - сказал Сидоров, все еще посматривая с недоверчивостью и страхом то на Василия, то на его невесту. - Да кто вас угораздил этак нарядишься? Святки, что ли, справляете? Раненько запраздновали! До святок-то еще можно сорок сороков тетеревей настрелять.
        - У Сидорова все дичь на уме, - сказала Наталья, с улыбкой взглянув на Бурмистрова.
        - Однако ж, братец, нельзя ли все поскорее спроворить? - оказал Василий. - Нам дожидаться некогда. Да одолжи мне, кстати, до завтра твоего ружья.
        - Сейчас, сейчас, Василий Петрович. Все мигом будет готово!
        Сидоров проворно заложил свою лошадь в телегу, сбегал к замужней сестре своей за сарафаном и повязкой, вытащил из сундука свой праздничный кафтан и шапку, достал из чулана ружье свое с сумкой и подал все Бурмистрову.
        Когда Василий и Наталья, переодевшись, сели уже в телегу, Сидоров сказал:
        - А кто же будет лошаденкой-то править? Разве мне самому, Василий Петрович, вас прокатить!
        Без шапки, сел он на облучке телеги, взял вожжи, приосанился, ударил лошадь плетью и поскакал по дороге к Погорелову, присвистывая и крича:
        - Ну, родимая, не выдай! Знатно скачет, только держись.
        Еще прежде полуночи он приехал в Погорелово. Нужно ли описывать радость Натальиной матери, которая так неожиданно увидела дочь свою после долгой разлуки? Отец Павел не мог удержаться от слез, глядя на обрадованную старуху и восторг дочери. Мавра Савишна, вскочив со сна, второпях надела на себя вместо своего сарафана подрясник отца Павла и выбежала здороваться с нежданными гостями, а потом от восхищения пустилась плясать, несмотря на свою духовную одежду.
        - Мавра Савишна! - сказал, улыбнувшись, отец Павел, - погляди на себя: ты, кажется, мой подрясник надела. Полно плясать-то!
        - Ничего, батюшка, на такой радости не грех и в подряснике поплясать - прости Господи мое согрешение! Ай люшеньки люли!
        Сидоров, которому Мавра Савишна после пляски поднесла стакан настойки, остался против приказания Василия ночевать в доме отца Павла и, получив свое платье, ружье и обещанную награду, на другой уже день возвратился в Ласточкино Гнездо в полной уверенности, что барина его, Лыскова, утащили лешие и мертвецы в преисподнюю и что никто не спросит его, куда он и с кем ночью ездил.

IV

        Было около полудня, когда Сидоров подъехал к избе своей. На беду его, Льюков сидел на скамье перед своим домом под тенью березы, отдыхая после вчерашней безуспешной погони за раскольниками и ломая голову над чудесною встречею его в лесу с Бурмистровым. Увидев Сидорова, махнул он ему рукою. Впустив лошадь свою с телегою на двор, бедняк почувствовал холод и жар в руках и ногах от страха и побежал к своему барину.
        - Куда ты ездил, мошенник?
        - А в лес за дровами, батюшка.
        - Так это ты шатался целую ночь напролет по лесу, а? Говори же, разбойник! Ты и днем боишься в лес ходить!
        - Виноват, батюшка! Сглупа мне невдомек, что ночью в лес за дровами не езда.
        - Куда же ты ездил? Говори мне, плут, всю правду. Федька, палок!
        - Взмилуйся, отец родной, Сидор Терентьич, за что?
        - Я тебе покажу, за что. Катай его! - закричал Лысков своему холопу Федьке, которого главная должность состояла в том, чтобы иметь всегда запас палок и чтобы колотить без пощады всякого, кого барин прикажет.
        Сидоров повалился в ноги Лыскову и признался, что он ездил в село Погорелово.
        - В Погорелово? А зачем? Небось к прежней помещице? Ах ты бездельник! Она-то вас и избаловала! Федька, принимайся за дело!
        - Помилуй, Сидор Терентьич! - продолжал Сидоров, кланяясь в ноги Лыскову. - Я не к помещице ездил.
        - Так к черту, что ли, мошенник? Говори мне всю правду, не то до полусмерти велю приколотить.
        - Скажу, батюшка, всю правду-истину. Лаптишки у меня больно изорвались, так я и собрался в Погорелово за покупкой. Там кума моя, Василиса, славные лапти плетет.
        - Да что ты, бездельник, меня обманываешь! Понадобились лапти, так ночью за двадцать верст за ними поехал! Ах ты разбойник! До смерти прибью, если не скажешь правды. Привяжи его к этой березе, Федька, да принеси палок-то потолще. Я из тебя выбью правду!
        Холоп потащил бедняка к березе.
        - Скажу, Сидор Терентьич, все скажу, только помилуй! - закричал крестьянин, вырвавшись из рук холопа и снова упавши в ноги Лыскову. - Я отвез в Погорелово Василия Петровича с Натальей Петровной.
        Лысков, несмотря на свое изумление, схватил палку и собственноручно излил гнев свой на бедного крестьянина. Потом велел оседлать свою лошадь и, взяв с собою Сидорова и еще четырех крестьян, вооруженных ружьями, поехал немедленно в Погорелово, решась отнять у Бурмистрова Наталью, которую считал своею холопкою.
        Приехав в село, он остановился у дома священника, зная, что у него живет тетка Бурмистрова, и потому полагая наверное, что Наталье более негде быть, как в доме отца Павла.
        Лысков вошел прямо в горницу. Мавра Савишна ахнула, старуха Смирнова заплакала, Наталья, побледнев, бросилась на шею матери, а отец Павел, не зная Лыскова, смотрел на всех в недоумении. Бурмистрова не было в горнице.
        - Что, голубушка, не уйдешь от меня! Изволь-ка сбираться проворнее. Поедем ко мне в гости, уж и телега у ворот для тебя стоит. Что ж, за чем дело стало? Простись с родительницей, да поедем проворнее.
        - Прежде умру! - отвечала Наталья, рыдая и обнимая мать свою.
        - Вот пустяки какие! Есть от чего умирать! Да тебе, моя красоточка, будет у меня не житье, а масленица. Ну, да ведь если волей нейдешь, так и силой потащат. Эй, Ванька, Гришка, подите все сюда, тащите ее в телегу!
        - Хоть я и не знаю твоей милости, - сказал отец Павел, с изумлением и негодованием смотревший на Лыскова, - однако ж, как хозяин этого дома, кажется, могу спросить: по какому праву разлучаешь ты мать с дочерью?
        - Ха, ха, ха! По какому праву! Она моя холопка, вот и все тут. Если б сбежала ко мне на двор твоя лошадь или корова, ты бы, я чаю, пришел за нею, и я бы, верно, не спросил: по какому праву берешь ты с моего двора твою корову? Эх, старинушка! дожил до седых волос, а тебя же мне надобно учить. Что ж вы, олухи, ее не тащите! Крику-то, что ли, ее испугались? Ну, поворачивайтесь! Под руки ее, под руки возьмите! Да отвяжись ты, старая ведьма! Этак за дочку-то уцепилась! Ты мать, а я господин. Делать-то нечего! Оттолкни ее, Ванька!
        - Это что? - воскликнул Бурмистров, входя в горницу. - Прочь, бездельники! Вон отсюда!
        Крестьяне, испуганные грозным голосом Бурмистрова, отошли от Натальи.
        - Не лучше ли тебе идти вон? - сказал Лысков. - Я сегодня же донесу царевне Софье Алексеевне, что ты живехонек. Она, не знаю кому-то, голову велела отрубить.
        - Доноси, кому хочешь, только убирайся вон! - закричал Василий.
        - Да как ты смеешь отбивать у меня мою холопку? Коли на разбой пошло, так я велю защищать себя. Ружья-то у пятерых заряжены. Ты думаешь, что я тебя испугался. Волоском меня тронь, так я стрелять велю! Ты и то шесть лет с лишком у смерти украл. По-настоящему, надобно схватить тебя да отправить в Москву. Хватайте его, ребята, вяжите! Что ж вы, бездельники? У него оружия нет, чего вы трусите? Хватай его, Ванька!
        - Как, это ты, Сидоров, на меня нападешь! Ну, ну, смелее! Попробуй схватить меня!
        - Да что ж, Василий Петрович, делать, воля господская: велят, так и на отца родного кинешься!
        - Полно, Сидоров! Опусти-ка лучше мою руку, ведь я посильнее тебя. Мне не хочется против тебя защищаться.
        - Мошенник ты, Ванюха! - закричала Мавра Савишна, - забыл ты мою хлеб-соль! Ну да Бог с тобой!
        Бурмистров между тем схватил ружье Сидорова. Последний притворялся, будто старается удержать ружье всеми силами, и между тем шептал Бурмистрову:
        - Дай мне тычка, а ружье-то отними!
        Другие крестьяне хотели броситься к Сидорову на помощь, но отец Павел остановил их, закричав:
        - Грешно, дети, грешно пятерым нападать на одного.
        Бурмистров для вида толкнул своего противника и вырвал у него ружье.
        - Ой мои батюшки! - закричал Сидоров, упав нарочно на пол. - Этакой медведь какой, никак мне ребро переломил.
        Лысков задрожал от злости и закричал крестьянам:
        - Стреляйте! Я ответчик за его голову.
        Крестьяне, исполняя приказание господина, прицелились в Бурмистрова.
        - Застрелите, дети, и меня вместе! - сказал отец Павел, став подле Василия.
        Все ружья вдруг опустились.
        Бурмистров, прицелясь в Лыскова, сказал:
        - Ты хотел меня застрелить как разбойника, а против разбойников по закону позволено защищаться. Сейчас уйди отсюда, а не то посажу тебе пулю в лоб.
        - Хорошо, - воскликнул Лысков, задыхаясь от злобы, - я уйду, только уж поставлю на своем. Сегодня же пошлю челобитную к царевне Софье Алексеевне.
        - Да уж поздно, хамово поколение, поздно, семя крапивное! - закричала Мавра Савишна, которая вместе с старухой Смирновой старались привести в чувство упавшую в обморок Наталью. - Я уж с племянником сама написала на тебя сегодня челобитную батюшке-царю Петру Алексеевичу!
        - Очень рад, - сказал Лысков, - нас царь рассудит.
        - Племянник-то мой мне растолковал, что ты в моем поместье не владелец и что Ласточкино Гнездо и с домиком все-таки мое, даром что меня по шее оттуда выгнали!
        - Не рассказывай всего тому плуту, тетушка. Убирайся же вон! Чего ты еще дожидаешься?
        - Уйду, сейчас уйду, дай только слово сказать. Ты ведь, святой отец, хозяин этого дома. Если укрываешь у себя мою холопку, так и отвечать должен за нее, если она убежит. Тогда я за тебя примусь. Не забудь этого. Прощай! Авось скоро увидимся. Пойдемте, мошенники! Пятеро не могли с одним сладить!
        - Если хочешь, тетушка, то прикажи твоим крестьянам остаться здесь, - сказал Василий, - Лысков не помещик их, он завладел твоим имением не по закону, а самовольно. Ты настоящая помещица.
        - Коли так, - воскликнула Мавра Савишна, посадив пришедшую в чувство Наталью на скамью, - то я вам всем приказываю не уходить отсюда ни на пядь!
        - Слушаем, матушка! - сказали в один голос обрадованные крестьяне.
        - Кормилица ты наша! - прибавил Сидоров, бросясь к Мавре Савишне, - дай поцеловать твою ручку! Опять ты наша госпожа! Слава тебе Господи!
        - Врешь ты, разбойник! - закричал Лысков. - Я ваш господин! Осмельтесь не пойти со мною: до полусмерти всех велю батогами образумить.
        - Не прикажешь ли, матушка, Мавра Савишна, самого его образумить и проводить отсюда? - спросил Сидоров, сложив кулаки и поправляя рукавицы.
        - Вон его толкай, Ванюха! - закричала Мавра Савишна. - Живет мошенник в моем домике ни за что ни про что да еще над моими крестьянами смеет ломаться! Вон его!
        - Ребята, не отставай! - закричал Сидоров, выталкивая Лыскова в шею из горницы. - Проводим его милость за ворота, ведь госпожа приказала.
        - Прибавь ему, Ванюха, прибавь ему, мошеннику! - кричала Мавра Савишна.
        Крестьяне, вытолкав Лыскова за ворота, возвратились в горницу и спросили помещицу, что им еще делать прикажет.
        - Пусть они покуда останутся у меня в доме, - сказал отец Павел, - да не велишь ли им, Мавра Савишна, помочь моей работнице, она пошла в огород гряды полоть?
        - Слышите, ребята? Ступайте гряды полоть, да смотрите: не пускайте козла в огород. Неравно Лысков сюда воротится, так опять его в шею!
        - Слушаем, матушка! - сказали крестьяне и вышли из горницы.
        - Ну, племянник, - сказала Мавра Савишна, - потешили мы себя - вытолкали мошенника. Только что-то будет с нами? Ведь разбойник на всех нас нажалуется царевне Софье Алексеевне!
        - Так что ж? Пусть его жалуется. Твоя челобитная прежде придет к царю Петру Алексеевичу.
        - Разве он, наш батюшка, за нас заступится, а не то бедовое дело: все пропадем как мошки!
        - И, полно, тетушка! Правому нечего бояться. Я теперь же поеду в село Преображенское и ударю челом царю.
        - Да, да, поезжан скорее, пака нас всех еще не перехватали да не сковали.

V

        Кто из русских не знает села Преображенского, этой колыбели величия Петра? Кто не читал или не слыхал про забавы царственного отрока с его потешными на обширных полях, которые это село окружали?
        Еще при царе Алексие Михайловиче в Преображенском был устроен Потешный двор, родоначальник русских театров. Там, как повествуют Разрядные Записки, в 1676 году была комедия; тешили Великого Государя иноземцы, как Алаферна Царица Царю голову отсекла, и на органах играли немцы, да люди дворовые боярина Артемона Сергеевича Матвеева. Того ж году была другая комедия там же, как Артаксеркс велел повесить Амана, и в органы играли, и на фиолах, и в струменты, и танцевали.
        Родитель Петра Великого, царь Алексий Михайлович, особенно любил село Преображенское и часто там отдыхал от забот государственных, предаваясь любимой забаве своей, соколиной охоте. Оно служило приятным убежищем царице Наталье Кирилловне и царю Петру Алексеевичу во время правления Софии. Там юный государь завел, сначала в небольшом числе, потешных из юношей равных с ним лет. Это небольшое войско, служившее к увеселению монарха и, получившее от того свое название, мало-помалу умножилось, и часть этого войска была переведена в село Семеновское. С того времени потешные разделились на Преображенских и Семеновских, и впоследствии из них учреждены были в 1695 году полки Преображенский и Семеновский.
        Сначала потешные составляли одну только роту. Капитаном ее был женевец Лефор, любимец Петра Великого. Вступив в русскую службу в 1677 году, он отличил себя храбростью в походе против татар и турок. Впоследствии юный царь узнал и полюбил его, начал учиться у него голландскому языку и вступил к нему в роту солдатом. Наравне с сослуживцами своими юный царь спал в палатке, бил зорю, стоял по очереди на часах, возил на тележке землю для устроения крепостцы, словом сказать, подавал собою пример своим подданным воинской подчиненности, и наконец монарх России с великою радостию получил чин сержанта. На слова патриарха, старавшегося, по совету бояр, отвлечь юного государя от несоразмерных с его силами и возрастом трудов, он отвечал: "Труды не ослабляют здоровья моего, а напротив, его укрепляют. Много времени проходит у меня и в пустых забавах, но от них, владыко святой, никто меня не отвлекает".
        В 1684 году, в день Преполовения, двенадцатилетний царь, находясь в Москве и осматривая Пушечный двор, приказал стрелять в цель из пушек и метать бомбы. Окружавшие его бояре убеждали монарха не подходить близко к пушкам. Вместо ответа он взял фитиль, смело приложил к затравке - и пушка грянула.
        Развивающийся с каждым днем гений юного царя тревожил властолюбивую Софию. В 1688 году, двадцать пятого января, Петр Алексеевич, вместе с царем Иоанном и с царевною, присутствовал в первый раз в Государственной Думе и с тех пор был удаляем от совещаний: царевна увидела, что, допустив влияние Петра на дела государства, она лишит сама себя власти. Несмотря на это, рожденный для престола гений не останавливался на пути своем, и София с беспокойством предугадывала, что юный царь скоро твердою рукой возьмет у нее скипетр, ему по праву принадлежащий.
        Солнце поднялось уже до половины из-за отдаленного бора, когда Бурмистров приближался к Преображенскому с челобитною своей тетки. При въезде в село он услышал оклик часового "кто идет?" и остановил свою лошадь.
        - Здесь ли его царское величество? - спросил Бурмистров.
        - Его царское величество в Москве, - отвечал часовой.
        - Как? мне сказали, что царь Петр Алексеевич здесь, в Преображенском.
        - Говорят тебе, что царя здесь нет. Посторонись, посторонись! Прапорщик идет: надобно честь отдать.
        Бурмистров увидел приближавшихся к нему двух офицеров. Один из них был лет семнадцати, высокого роста, с открытым, прелестным лицом, на котором играла кровь юношества. Если об это была девица, то все бы влюблялись в нее*. Другой был человек также высокого роста, лет тридцати пяти, с привлекательною физиономиею и благородною поступью. Оба разговаривали по-голландски.
_______________
        * Слова Кемпфера, который во время аудиенции видел Петра Великого, когда сему государю было 16 лет от роду.

        Бурмистров, соскочив с лошади и сняв шапку, приблизился к молодому офицеру, стал перед ним на колени и подал ему челобитную.
        Офицер, взяв бумагу,