Мало Гектор - В семье

вероятно, даже догадывался, с чьей именно стороны. Что ж, тем хуже для этих господ: она ни за что не нарушит слова, данного слепому старику, что бы там дальше ни было.

   Талуэль стоял, облокотившись на стол и пристально глядя в глаза девочки, точно гипнотизируя ее, как змея. Перрина собрала всю свою храбрость и твердым голосом сказала:

   - Господин Вульфран запретил мне говорить кому бы то ни было об этом письме.

   Талуэль выпрямился, взбешенный таким сопротивлением, но затем, овладев собой, опять склонился к ней и проговорил:

   - Вот именно мне-то и можно сказать, потому что я не кто-нибудь, а второй господин Вульфран.

   Перрина не отвечала.

   - Да ты просто глупа! - воскликнул он сдавленным голосом.

   - Конечно, я глупа.

   - Ну, так постарайся понять, что для того, чтобы удержать место, которое дал тебе господин Вульфран, тебе нужно прежде всего быть умной; а так как ума у тебя нет, то и места этого ты не сохранишь, и я настою на том, чтобы тебя прогнали. Это ты понимаешь?

   - Да, сударь.

   - Ну, так подумай об этом! Подумай о том, какое ты занимаешь положение сегодня и каким оно будет завтра, когда ты очутишься на улице. Подумай и ответ сообщи мне сегодня вечером.

   И не говоря больше ни слова, он так же, по-змеиному скользя по паркету, вышел из комнаты.

  

   - "Подумай!"

   Перрине некогда было размышлять, так как господин Вульфран с нетерпением ожидал перевода и каждую минуту мог вызвать ее к себе.

   И она снова принялась за письмо, рассчитывая, что за работой волнение ее несколько уляжется и у нее еще будет время более хладнокровно обдумать свое положение; ведь говорить с Талуэлем придется вечером, а перевод нужно нести сейчас, - значит, сначала письмо, а потом уже свои личные дела.

  

   "Самым главным затруднением в моих розысках, как я уже имел честь объяснить вам, было получить нужные сведения о событии, случившемся так давно, - я говорю о женитьбе господина Эдмонда Пендавуана, вашего дорогого сына. Преподобный отец Леклерк, благословивший этот союз, умер, не успев сообщить мне никаких подробностей, и только после долгих розысков и расспросов мне удалось собрать необходимый материал, который и спешу теперь сообщить вам. Из всего, что я узнал, можно заключить, что особа, сделавшаяся женой вашего сына, была щедро одарена не только внешней красотою, но и всеми прекрасными качествами ума и сердца"...

  

   Четыре раза принималась Перрина переводить этот отрывок, чуть ли не самый трудный из всего письма, и, наконец, решилась передать его дословно, хотя и сознавала, что перевод ее далеко не идеален.

  

   "Давно уже миновало то время, - переводила дальше девочка, - когда все познания индусских женщин ограничивались уменьем держать себя в обществе, а образование, в европейском смысле слова, считалось не только не нужным, но даже вредным; в настоящее время большинство представителей даже высших каст дает своим детям образование без различия пола, памятуя, что в древности покровительницей науки считалась индийская богиня Сарасвати. Невестка ваша принадлежала именно к той категории; отец и мать ее, происходившие из касты браминов, то есть дважды рожденных, по выражению индусов, имели счастье быть обращенными в нашу религию преподобным отцом Леклерком в первые же годы его миссионерской деятельности. Но главным препятствием в успехах нашей деятельности в Индии является могущественное влияние каст, и вследствие этого, если кто-нибудь меняет свою веру, он в то же время исключается и из своей касты, лишается своего общественного положения, теряет все свои связи и как бы изгоняется из общества, к которому принадлежал. Так случилось и с этой семьей, которая только потому, что перешла в христианство, утратила свои права по происхождению и обратилась вдруг в париев.

   Вполне естественно, что, отвергнутая индусами, семья эта невольно стала тяготеть к европейцам; деловые и дружеские отношения настолько упрочились, что родственники супруги вашего сына вступили в соглашение с одним почтенным французом и открыли вместе с ним фабрику легких бумажных тканей под названием: "Дорессани и Бершэ".

   В семействе Бершэ Эдмонд Пендавуан познакомился с мадемуазель Мари Дорессани и влюбился в нее. Это обстоятельство еще более подтверждает все, что я говорил вам о достоинствах молодой девушки, тем более что отзывы о ней, собранные мною, были совершенно одинаковы. К сожалению, лично сам я ничего не могу сказать о ней, так как прибыл сюда уже после отъезда вашего сына.

   Почему и какие могли быть препятствия ко вступлению в брак вашего сына с молодой индуской? - этим вопросом я не занимался, да думаю, что ответа на него от меня и не потребуется.

   Как бы там ни было, но свадьбу все-таки отпраздновали, и в нашей капелле сам преподобный отец Леклерк благословил брак господина Эдмонда Пендавуана с мадемуазель Мари Дорессани; событие это записано в наших метрических книгах, и, если вы пожелаете, можно будет выслать вам копию записи.

   Целых четыре года прожил господин Эдмонд Пендавуан в доме родителей своей жены, где Всемогущим Господом даровано было им дитя, девочка. У всех, знавших их здесь, они оставили по себе самые лучшие воспоминания как в высшей степени приятные люди и примерные супруги, единственным недостатком которых было разве только некоторое излишнее увлечение светскими удовольствиями... Но разве можно ставить им это в вину?

   Долго процветавшая фирма Дорессани и Бершэ начала вдруг терпеть неудачи и нести большие убытки, повлекшие за собой полное разорение. Супруги Дорессани скоро умерли, а семейство Бершэ покинуло Индию и возвратилось во Францию. Господин Эдмонд Пендавуан отправился в Далузию в качестве коллектора растений и всевозможных редкостей для английских торговых домов, увезя с собою молодую жену и маленькую дочку, которой тогда было около трех лет.

   С тех пор господин Эдмонд уже не возвращался в Дакка. От одного из его друзей, которому он писал несколько раз, а также от одного из наших миссионеров, получившего эти сведения от преподобного отца Леклерка, переписывавшегося с вашим сыном, я узнал, что он прожил несколько лет в Дэра, откуда и отправился в свои экскурсии к тибетской границе; дела его в это время, по словам рассказчиков, шли очень недурно.

   Сам я в Дэра ни разу не был, но у нас есть там миссия, и, если вам будет угодно, я с удовольствием напишу одному из тамошних миссионеров, содействие которого в этом случае могло бы быть вам полезно".

  

   Наконец-то это ужасное письмо было окончено, и Перрина, проворно собрав листочки, направилась в кабинет к господину Вульфрану. Старик большими шагами ходил из угла в угол по комнате, отсчитывая шаги, чтобы убить бесконечно долго тянувшееся время.

   - Ты что-то очень долго возилась, - заметил он.

   - Письмо довольно длинное, да и перевод очень труден.

   - Тебе не мешали? Я слышал, как кто-то два раза отворял и затворял твою дверь.

   - Господин Теодор и господин Талуэль приходили ко мне в бюро.

   - А!

   Он хотел еще что-то сказать, но потом, точно раздумав, промолвил:

   - Сначала письмо, а об этом мы еще успеем поговорить. Садись возле меня и читай медленно, отчетливо, не слишком повышая голос.

   Она прочла, как ей было приказано, голосом скорее приглушенным, чем обычным.

   Несколько раз господин Вульфран прерывал ее, но не обращался к ней, а следовал за своими мыслями:

  

   "...Примерные супруги... светские удовольствия... английских торговых домов"... Каких домов?

   "...От одного из его друзей"... Кто этот друг?..

   К какому времени относятся эти сведения?..

  

   Когда Перрина кончила чтение письма, господин Вульфран проговорил в раздумье:

   - Все фразы! Ни одного факта, ни одного имени, ни одного числа. Какой поверхностный ум у этих людей!

   Он помолчал с минуту и потом спросил:

   - Можешь ты перевести с французского на английский так же, как ты перевела письмо с английского на французский?

   - Если фразы не очень трудны, - да.

   - Депешу?

   - Я думаю, что смогу.

   - Ну, садись за маленький стол и пиши:

  

   "Дакка. Миссия. Отцу Фильдэсу.

   Благодарю за письмо. Прошу сообщить депешей, ответ уплачен двадцать слов, имя друга, получившего известия позднее этих. Сообщите также имя миссионера в Дэра и предупредите его, что я буду писать прямо к нему.

  

   - Переведи это на английский язык и постарайся насколько можно сократить... по одному франку шестьдесят сантимов за слово... нечего их зря бросать... пиши крупно, четко.

   Перевод был окончен довольно быстро, и Перрина стала громко его читать.

   - Сколько слов? - спросил старик.

   - По-английски - сорок пять.

   - Это выходит семьдесят два франка за депешу да тридцать два за ответ, а всего сто четыре франка. Вот тебе деньги, отправляйся сама на станцию и прочти депешу телеграфистке, чтобы она не наделала ошибок.

   На веранде Перрина встретила Талуэля, который, заложив руки в карманы, прохаживался взад и вперед, наблюдая за всем, что происходит на дворе и в конторе.

   - Куда ты идешь? - остановил он девочку.

   - На телеграф, отнести депешу.

   Талуэль быстрым движением вырвал депешу из рук Перрины, но, увидя, что она написана по-английски, сейчас же возвратил ее обратно.

   - Ты не забыла, что сегодня вечером должна говорить со мной? - сердито буркнул он.

   - Нет, сударь.

   Вернувшись с телеграфной станции, Перрина долго пробыла одна, так как господин Вульфран потребовал ее к себе только в три часа, как раз в минуту обычного выезда.

   - Ты так хорошо правила вчера, что я и сегодня попрошу тебя оказать мне эту услугу, - сказал он. - Кроме того, нам надо поговорить так, чтобы не помешали посторонние.

   Когда они проехали деревню и выбрались на луга, где в это время сенокос был в полном разгаре, молчавший до сих пор господин Вульфран наконец заговорил:

   - Ты мне призналась, что Теодор и Талуэль приходили к тебе в бюро.

   - Да, сударь.

   - Что им от тебя понадобилось?

   Перрина колебалась.

   - Что же ты молчишь? Или ты забыла, что должна мне все говорить?

   - Да, сударь, я это знаю... но я боюсь... я не решаюсь...

   - Никогда не следует колебаться при выполнении своих обязанностей: если ты думаешь, что должна молчать, - молчи; если же думаешь, что должна отвечать на мой вопрос, - то отвечай.

   - Мне кажется, что я должна отвечать.

   - Я тебя слушаю.

   Перрина рассказала, как приходил в бюро Теодор, и слово в слово повторила весь его разговор с ней.

   - И это все? - спросил старик, когда она умолкла.

   - Да, сударь, все.

   - А Талуэль?

   Перрина так же правдиво передала сцену с директором, слегка изменив лишь то, что имело отношение к болезни господина Вульфрана, затем рассказала про новую встречу с ним, когда относила депешу, и прибавила, что он опять настойчиво требовал от нее донесения по поводу письма из Дакка.

   Поглощенная своим рассказом, девочка предоставила Коко идти шагом, и старая лошадь, пользуясь этой свободой, спокойно брела, вдыхая приятный запах высыхающего сена.

   Несколько минут господин Вульфран не говорил ни слова, и наблюдавшая за ним Перрина заметила выражение досады на его лице.

   - Прежде всего, я должен тебя успокоить, - наконец заговорил он. - Будь уверена, что с тобой ничего не случится, и, если кто-нибудь вздумает отомстить тебе за это сопротивление, я сумею тебя защитить. Я ведь предвидел эти попытки, когда приказывал тебе не сообщать никому содержания полученного из Дакка письма. Больше этого не случится. Начиная с завтрашнего дня ты будешь заниматься у меня в кабинете; я отведу тебе комнату в замке, и ты будешь обедать вместе со мной. Я уверен, что мне предстоит получать из Индии и посылать туда письма и депеши, о которых знать будешь ты одна. Я должен принять меры, чтобы у тебя не вырвали силой или не выманили хитростью те сведения, которые должны оставаться в тайне.

   Радость Перрины была так сильна, что она не могла даже говорить.

   - Доверие к тебе явилось у меня благодаря твоей храбрости в борьбе с нуждой; когда человек так отважен, как ты, он должен быть и честен; ты только что доказала мне, что я не ошибся и могу довериться тебе, как если бы знал тебя уже целые годы. Ты, вероятно, уже замечала не раз, что обо мне говорят с завистью, но уверяю тебя, что самый бедный из моих рабочих несравненно счастливее меня. Что такое богатство без здоровья, которое позволяло бы им пользоваться? Тяжелое бремя и больше ничего... А горе, которое я ношу в себе, давит меня. Я знаю, что целых семь тысяч рабочих живут только благодаря мне; ради них я должен жить и трудиться, потому что, если меня не станет, это обернется бедой: одни сделаются нищими, а другие могут даже умереть голодной смертью. И я должен жить ради них, ради чести этого дома, созданного мною, составляющего мою радость, мою славу, - а я слеп!

   Старик смолк, и горечь этой жалобы вызвала слезы на глазах Перрины; после небольшой паузы он продолжал:

   - По тому письму, которое ты переводила, а также по рассказам рабочих ты должна знать, что у меня есть сын; но между ним и мною, по разным причинам, о которых я не хочу говорить, произошли серьезные разногласия, разлучившие нас, а его женитьба без моего согласия привела к нашему полному разрыву, хотя и не погасила моей любви к нему. Несмотря ни на что, я его люблю, как любил еще ребенком, и когда я о нем думаю - а я только о нем и думаю днем и ночью, - я своими потускневшими глазами все еще вижу маленького мальчика. Своему отцу мой сын предпочел женщину, которую он полюбил и на которой женился. Вместо того чтобы вернуться ко мне, он остался жить возле нее, потому что я не мог и не должен был принять ее. Я надеялся, что он уступит; он думал, что я сам уступлю. Но у нас у обоих один и тот же характер: мы не уступили, ни тот, ни другой. Я больше уже не получал о нем известий и, как ты сама знаешь, несмотря на все розыски, не знаю даже, где он. К тому же здесь есть еще одно обстоятельство, которое я тебе постараюсь объяснить. Хотя ты еще ребенок, ты должна знать и постараться понять все, чтобы быть мне действительно полезной. Продолжительное отсутствие моего сына и наш разрыв пробудили в других людях некоторые надежды. Если мой сын не явится занять мое место, когда пробьет час, кто заменит его? Кому достанется все это состояние? Понимаешь ли ты, какие надежды невольно пробуждаются этим вопросом?

   - Почти понимаю, сударь.

   - Этого достаточно, и я даже предпочитаю, чтобы ты не вполне их понимала. Среди людей, которые должны были бы меня поддерживать и мне помогать, есть господа, интересы которых требуют, чтобы мой сын не возвращался; они даже не стесняются говорить, что мой сын умер. Умер! Мой сын! Разве это возможно? Неужели бог поразил бы меня таким ужасным несчастием? Что я буду делать здесь на земле, если Эдмонд умер? По закону природы дети должны переживать своих родителей, и я не допускаю мысли, чтобы сына моего уже не было на свете. Но у меня, кроме этого, есть масса доказательств, что они ошибаются. Если бы Эдмонд погиб, то его жена первая известила бы меня об этом. Значит, он не умер... я в этом уверен... хочу верить...

   Перрина уже не смотрела на господина Вульфрана: она сидела отвернувшись, точно боясь, что он может увидеть ее лицо.

   - Все это я говорю тебе откровенно для того, чтобы ты знала, какое дело я тебе поручаю; ты должна помочь мне вернуть сына, и я уверен, что ты будешь служить мне верно. Я говорю тебе об этом еще и потому, что всю жизнь моим правилом было идти прямо к цели. Но они не хотят мне верить и думают, что я просто обманываю их... Вот почему они и пытались обмануть тебя и, наверное, попытаются еще не раз. Ну, да ты теперь предупреждена - это главное, что я должен был сделать с самого начала.

   - А я, - воскликнула Перрина, когда он кончил, - я должна вам сказать, что я с вами, сударь, с вами всем сердцем.

  

   Вечером, после объезда фабрик, господин Вульфран, не возвращаясь в бюро, приказал Перрине везти его прямо в замок, и она в первый раз попала за роскошную позолоченную решетку, приобретенную владельцем замка за баснословно дорогую цену на одной из последних выставок.

   - Поезжай по главной большой аллее, - велел старик.

   Теперь Перрина могла вблизи полюбоваться куртинами цветов, которые до сих пор ей удавалось видеть только издали, в виде красных или розовых пятен на темном бархате подстриженного газона. Привыкший к этой, так хорошо знакомой ему дороге, Коко шел шагом, и девочка, опустив вожжи, свободно могла наслаждаться разворачивающейся перед ней картиной. Хотя сам господин Вульфран, из-за своей слепоты, и не мог видеть ни цветов, ни бархатной поверхности газона, ни раскидистых крон деревьев, сад, тем не менее, продолжал поддерживаться в том же образцовом порядке, как и в то время, когда хозяин был еще здоров и строго взыскивал за любое упущение.

   - Ты здесь, Бастьен? - не выходя из экипажа, спросил господин Вульфран, когда Коко остановился у подъезда.

   - Да, сударь.

   - Проводи эту молодую барышню в комнату бабочек и позаботься обо всем, что ей нужно. Она будет жить в замке и обедать вместе со мною; прибор ее поставить против моего. Да, кстати, скажи по дороге Феликсу, чтобы он отвез меня в бюро. Обедать мы будем в восемь часов, а до тех пор ты свободна, дитя мое, - прибавил он, обращаясь к своей спутнице.

   Перрина вышла из экипажа и направилась вслед за камердинером. Ей казалось, что она переживает один из тех чудных снов, которые так часто создавала ее богатая фантазия в дни нужды и горя. А как хорош, как прекрасен был этот сон, и как хотелось ей, чтобы он продолжался как можно дольше, если уж нельзя не просыпаться совсем!

   Через массивную дверь она вошла в огромный вестибюль, откуда наверх шла роскошная лестница с мраморными ступенями. Дорогой бархатный ковер красной дорожкой бежал вверх по ступеням. На каждой площадке в красивых жардиньерках расставлены были тропические цветы, тонкое благоухание которых разливалось в воздухе.

   - Неужели можно постоянно жить в таком доме и привыкнуть ко всей этой царской роскоши! Нет, не может быть! Это просто заколдованный замок какой-нибудь волшебницы!.. Один неосторожный шаг, одно неловкое движение - и все очарование исчезнет...

   На верхней площадке лестницы Бастьен остановился.

   - Я сейчас пришлю к вам горничную, - сказал он и, открыв одну из дверей, ушел.

   Пройдя по небольшому полутемному коридору, Перрина очутилась в просторной, очень светлой комнате, обитой материей цвета слоновой кости, затканной яркими бабочками; мебель была из белого дерева с темными крапинками, и серый пушистый ковер покрывал весь пол.

   Не успела Перрина вдоволь налюбоваться уютным гнездышком, в которое она так неожиданно попала, как отворилась дверь и вошла горничная.

   - Бастьен послал меня к вам, сударыня, - вежливо кланяясь, сказала она.

   Горничная, в светлом платье и кружевном чепчике, для того, чтобы исполнять приказания той, которая так недавно еще спала в шалаше, на ложе из тростника, среди болот, вместе с крысами и лягушками! Перрина не сразу сообразила, что нужно тут этой нарядной особе, и несколько минут простояла в замешательстве, не зная, что сказать.

   - Благодарю вас, - наконец проговорила она, - но кажется... мне ничего не нужно.

   - Если госпоже угодно, я покажу ей ее комнату.

   И, не дожидаясь ответа, она отворила дверцы зеркального шкапа и выдвинула ящики туалетного столика, наполненные щетками, гребенками, мылом и различными флакончиками, затем прижала пуговки в обоях.

   - Эта - чтобы позвать прислугу, эта - для освещения.

   В ту же минуту яркий ослепительный свет залил всю комнату и мгновенно погас. Перрине вспомнилась при этом ночь в лесу, когда ее настигла гроза и сверкавшие молнии указывали ей дорогу.

   - Когда я вам понадоблюсь, госпожа, потрудитесь позвонить... один раз для Бастьена, два раза - для меня.

   Перрине больше всего хотелось остаться одной и привести в порядок свои мысли: события этого дня выбили ее из колеи, и нужно было время, чтобы освоиться с новой обстановкой.

   И в самом деле, как много случилось за день! Могла ли она думать утром, слушая угрозы Талуэля, что вечером она не только будет в безопасности, но даже сделает еще шаг вперед по намеченному пути. И как это странно: сами нападки Теодора и Талуэля принесли ей пользу... Это становится даже смешно.

   Но еще больше посмеялась бы Перрина, если бы она могла видеть физиономию директора, принимавшего господина Вульфрана у лестницы, ведущей в бюро.

   - Кажется, эта молодая особа выкинула какую-то глупость? - осведомился Талуэль.

   - Вовсе нет.

   - А между тем вас привез обратно Феликс?

   - Я проездом доставил ее в замок, чтобы дать ей время приготовиться к обеду.

   - К обеду! Мне кажется...

   Талуэль так был поражен этим, что сразу не мог даже придумать, что именно должно было ему казаться.

   - А мне кажется, - перебил его господин Вульфран, - что вы и сами не знаете, что вам кажется.

   - ...Мне кажется, что вы хотите оставить ее обедать с вами.

   - Совершенно верно. Мне давно уже хотелось иметь возле себя умное, скромное, преданное мне существо, на которое я мог бы вполне положиться; эта девочка соединяет в себе все эти качества: она умна, я в этом уверен, она также скромна и верна, и я имею этому доказательства. На мне лежит обязанность оградить ее от нападений некоторых лиц, с которыми, если они не перестанут ее преследовать, я принужден буду расстаться, кто бы они ни были. - Он сделал ударение на последних словах и продолжал: - Она будет заниматься в моем кабинете, ездить со мной по фабрикам, обедать за одним столом со мной и жить в замке, одним словом, будет постоянно находиться при мне.

   Талуэль тем временем успел вернуть себе свое обычное хладнокровие и поспешно сказал:

   - Мне кажется, что эта девочка оправдает ваше доверие.

   - Мне тоже это кажется.

   Между тем Перрина, облокотясь на подоконник, мечтала, любуясь на покрытые цветами лужайки сада, на фабрики, на деревню, с ее домами и церковью, на луга, на прилегающие к ним озерки, серебристая вода которых искрилась под косыми лучами заходящего солнца, на тот лесок, где она сидела в день своего приезда и где в тихом дуновении ветерка она словно слышала голос своей матери, нежно шептавший ей: "Я вижу тебя счастливой".

   Фабричный свисток возвестил об окончании работ, и эти резкие звуки, нарушив очарование, сразу вернули ее из области фантазии к действительности. Тогда с высоты своей обсерватории, господствовавшей над улицами деревни и белыми дорогами, пролегавшими через зеленые луга и желтые поля, она увидела, как рассыпался черный муравейник рабочих, разделяясь на ходу на более мелкие группы, быстро исчезавшие в переулках. Вскоре послышался звонок привратника, и экипаж господина Вульфрана показался на главной аллее.

   Перрина отошла от окна и торопливо занялась своим туалетом, а ровно в восемь вышла из комнаты и спустилась вниз. Лакей во фраке и в белом галстуке провел ее в столовую, куда вслед затем вошел и господин Вульфран. С ним не было провожатого. Старик, как заметила девочка, шел по тиковой дорожке, проложенной по ковру через всю комнату.

   Перрина нерешительно стояла около своего стула, не зная, садиться ей или нет; к счастью, господин Вульфран понял ее колебания.

   - Садись, - предложил он.

   Тут же начали подавать блюда. Провожавший Перрину лакей поставил перед ней тарелку супу, а Бастьен подал другую тарелку своему хозяину.

   Перрина чувствовала бы себя вполне непринужденно, если бы обедала одна с господином Вульфраном; но любопытные взгляды обоих слуг стесняли ее, и она с нетерпением ожидала конца обеда.

   - Со времени моей болезни, - проговорил господин Вульфран, - я привык съедать по две тарелки супа, но ты, конечно, не обязана делать то же самое.

   - Я так давно не ела супа, что охотно поем его два раза.

   Вторым блюдом была баранина с горошком и салатом, на десерт подали сладкие пирожки и редкие фрукты.

   - Завтра, если захочешь, можешь пойти осмотреть оранжереи, в которых выросли эти фрукты, - сказал господин Вульфран.

   Перрина взяла всего несколько вишен, но он настоял, чтобы она попробовала абрикосы, персики и виноград.

   - В твоем возрасте я съел бы все фрукты, которые поданы на стол, если бы мне их предложили.

   Тогда старый Бастьен, которому понравилась скромность девочки, с видом знатока выбрал два самых лучших персика и большую кисть винограда и положил ей на тарелку.

   Несмотря на это, Перрина была очень довольна, когда окончился обед: чем короче будет испытание, тем лучше, а завтра слуги, удовлетворив свое любопытство, возможно, оставят ее в покое.

   - До завтрашнего дня ты свободна, - вставая из-за стола, объявил господин Вульфран, - ты можешь гулять в саду, читать в библиотеке или взять книгу к себе в комнату.

   Перрина раздумывала, не предложить ли ей свои услуги господину Вульфрану, как вдруг, подняв голову, увидела Бастьена, делавшего ей знаки, которых она сначала не поняла: в левой руке он как будто держал книгу, которую перелистывал правой, показывая в то же время на господина Вульфрана и безмолвно шевеля губами. Значит, и он тоже советует ей предложить старику почитать ему что-нибудь и, вообще, постараться его развлечь.

   - Не нужна ли я вам, сударь? Не хотите ли вы, чтобы я вам почитала? - храбро проговорила она.

   Бастьен одобрительно кивнул головой.

   - Когда человек работает, то необходимо, чтобы он имел и отдых, - отвечал господин Вульфран.

   - Я совсем не устала, уверяю вас.

   - Ну, так пойдем ко мне в кабинет.

   Перрина не раз спрашивала себя, как проводил хозяин свое время, когда оставался один - ведь читать он не мог. Комната, в которую они вошли, не дала ответа на этот вопрос: вся меблировка кабинета состояла из большого письменного стола, заваленного бумагами, нескольких стульев и большого вольтеровского кресла перед одним из окон. Но вся обстановка говорила, что старик часто проводит здесь целые часы, сидя на большом кресле около окна, хотя и не может любоваться открывающимся видом.

   - Что же ты мне почитаешь? - спросил господин Вульфран. - Нравятся тебе описания путешествий?

   - Да, сударь.

   - И мне тоже: они занимают ум, заставляя его работать. Пойдем в библиотеку.

   Библиотека примыкала к кабинету, и, чтобы попасть в нее, нужно было только отворить дверь.

   - Ты знаешь журнал "Вокруг света"? - спросил господин Вульфран.

   - Нет, сударь.

   - Хорошо, алфавитный указатель поможет нам.

   Он подвел Перрину к шкапу, где лежал этот список, и велел ей поискать его, на что потребовалось некоторое время; наконец указатель был найден.

   - Что мне искать? - спросила девочка.

   - На "И", слово "Индия".

   Перрина поняла, что старик хочет послушать описание тех стран, где жил его сын и в которых он пытался его искать.

   - Нашла, сударь.

   - Прочти, что там написано?

   - "Индия раджей, путешествие по государствам Центральной Индии и по Бенгальскому президентству, 1871 г. (2) 209 до 288".

   - Это значит, что во втором томе 1871 г., на странице 209, мы найдем начало этого путешествия. Возьми этот том, и вернемся в кабинет.

   Но когда Перрина достала нужный том с одной из нижних полок, она неподвижно замерла перед портретом, висевшим над камином.

   - Что с тобой? - спросил господин Вульфран.

   Перрина ответила взволнованным голосом:

   - Я смотрю на портрет, который висит над камином.

   - Это портрет моего сына, когда ему было двадцать лет; но ты, должно быть, плохо его видишь; подожди, я сейчас освещу его.

   Он нажал пуговку, и несколько маленьких лампочек, помещенных над рамой и перед портретом, залили его светом.

   Книга выскользнула из рук Перрины, и громкий крик вырвался из ее груди.

   - Что с тобой? - тревожно спросил господин Вульфран.

   Но Перрина не отвечала. Неотрывно смотрела она на белокурого молодого человека, в зеленом бархатном охотничьем костюме, в высокой фуражке с широким козырьком; он стоял, как живой, одной рукой опираясь на ружье, а другой гладя голову черной испанской собаки. Перрина дрожала как в лихорадке, и слезы градом текли по ее щекам; слышались сдавленные рыдания.

   - О чем ты плачешь? - повторил господин Вульфран.

   - Этот портрет... ваш сын... вы его отец... - задыхаясь от слез, дрожащим голосом проговорила девочка.

   - И ты вспомнила о своем отце? - меняя тон на более ласковый, сказал старик.

   - Да, сударь... да, сударь...

   - Бедняжка!

  

   Как удивлены были оба вечно опаздывающие племянника, когда на следующее утро, войдя по обыкновению в кабинет дяди для разбора корреспонденции, они увидели гам и Перрину, спокойно занимавшую свое место, точно она с вечера и не уходила оттуда.

   Талуэль не нашел нужным их предупредить и даже постарался нарочно прийти в кабинет как можно раньше, чтобы посмотреть, как отнесутся они к этому сюрпризу.

   А сюрприз вышел очень удачным и доставил немало удовольствия господину "мне кажется", впервые в жизни не угадавшему, что именно должно было ему казаться. Если он и был взбешен незаконным вторжением в его права этой, бог весть откуда взявшейся нищей, то немалым утешением ему послужило то, что и другие поражены этим обстоятельством не меньше его. Какие взгляды, полные гнева и удивления, бросали Казимир и Теодор на Перрину! Видимо, они не могли уяснить, ради чего заседает эта девочка в святилище, куда они проникают только для того, чтобы выслушать приказания или сделать донесения всегда суровому с ними дяде. Талуэль положительно ликовал, и веселая, насмешливая улыбка все утро не сходила с его губ.

   Когда обычные утренние занятия в кабинете дяди были окончены, Талуэль вышел из кабинета вместе с племянниками. Они, по-видимому, спешили к себе в бюро, чтобы наедине посоветоваться о мерах, которые следовало принять, чтобы как можно скорее выжить нового противника в лице так неожиданно явившейся девочки.

   В эту минуту на дворе показался рассыльный с телеграфа.

   - А, это, вероятно, ответная депеша из Дакка! - воскликнул Талуэль.

   Он взял телеграмму и быстрыми шагами направился к кабинету господина Вульфрана.

   - Угодно вам, чтобы я вскрыл депешу? - спросил он.

   - Разумеется.

   Талуэль вскрыл пакет и объявил, что телеграмма на английском языке.

   - Передайте ее Орели и уходите! - проговорил Вульфран тоном, не допускавшим возражения.

   Талуэль молча повиновался. Когда дверь за ним затворилась, Перрина вслух перевела депешу:

   "Сведения получил от французского негоцианта Лезерра; последние известия пять лет тому назад; по вашему желанию писал в Дэра к миссионеру отцу Маккернессу".

   - Пять лет! - вздохнул старик. - Что произошло с тех пор? Как найти след по истечении пяти лет? Но что попусту тратить время на бесполезные жалобы! Надо пользоваться тем, что имеем. Пиши сейчас же депешу на французском языке к Лезерру и на английском к отцу Маккернессу.

   Перрина быстро написала на французском языке депешу, прочла ее господину Вульфрану и так же скоро перевела ее на английский язык; но когда она принялась за другую, к господину Лезерру, то задумалась над первой же фразой и попросила позволения сходить за словарем в бюро Бэндита.

   - Ты, значит, не особенно хорошо знаешь орфографию?

   - О, совсем плохо! А мне не хотелось бы, чтобы смеялись над этой депешей, которая пойдет от вашего имени.

   - Значит, ты не в состоянии написать даже телеграмму без ошибок?

   - Да, я уверена, что наделаю множество ошибок, особенно в словах с двойными буквами. По-английски для меня писать гораздо легче, чем по-французски.

   - Ты разве не училась в школе?

   - Никогда. Отец и мать, правда, учили меня, но урывками, когда нам удавалось провести хоть несколько дней в одном месте, - тогда я занималась, но это бывало очень редко.

   - Ну, это не беда; мы постараемся как-нибудь помочь этому горю, а пока сделай, как сумеешь, то, что нам нужно.

   Во время обычного объезда фабрик господин Вульфран снова заговорил с Перриной.

   - Писала ты своим родным?

   - Нет еще, сударь.

   - Почему же?

   - Потому что мне больше всего хочется остаться здесь, возле вас: вы так добры ко мне и столько сделали для меня.

   - Значит, тебе не хочется уходить от меня?

   - Мне так хотелось бы навсегда остаться при вас. Я так вам благодарна за все сделанное вами для меня, что не знаю, чем и как я могла бы это заслужить.

   - Очень рад. Но для того, чтобы ты действительно могла быть мне полезной, надо заняться твоим образованием. Ты будешь писать письма от моего имени, и в них не должны встречаться орфографические ошибки. Здесь живет превосходная учительница мадемуазель Бельом, и на обратном пути мы заедем к ней, чтобы переговорить относительно твоих занятий. Она выше меня ростом и гораздо полнее и сначала занималась частными уроками, но ее наружность пугала маленьких девочек, а имя [Bel homme - красивый мужчина.] было предметом насмешек взрослых; это принудило ее покинуть город и стать сельской учительницей. Школа ее считается лучшей в нашей округе, а сама она пользуется всеобщим уважением. Я попрошу ее давать тебе уроки от шести до восьми часов вечера; в это время ты бываешь свободна.

   - Я готова исполнить каждое ваше желание, и будьте уверены, что работы я не боюсь. А учиться я и сама желала бы больше всего на свете.

   На обратном пути в Марокур фаэтон остановился у крыльца начальной школы для девочек. Мадемуазель Бельом вышла гостям навстречу, но господин Вульфран сам пожелал зайти в школу и там договориться обо всем с учительницей. Замыкавшая шествие Перрина украдкой рассматривала особу, о которой ей говорил господин Вульфран. Это была действительно великанша; но несмотря на ее величественную внешность, в лице ее было столько доброты и кротости, что о страхе, который она будто бы внушала своим ученицам, не могло быть и речи.

   Могущественный владелец Марокура, само собою разумеется, не мог получить отказа; но если бы у мадемуазель Бельом и не было свободного времени, она нашла бы его и все-таки взялась бы заниматься с Перриной, потому что учить детей было ее страстью, единственным удовольствием в жизни. К тому же протеже господина Вульфрана очень понравилась ей.

   - Мы сделаем образованную девушку из этой дикарки с глазами газели, - объявила мадемуазель Бельом в конце разговора. - Я никогда не видела газелей, но уверена, что у них должны быть именно такие глаза.

   Несколько дней спустя, вернувшись в замок как раз перед обедом, господин Вульфран спросил мадемуазель Бельом, что она думает о своей ученице.

   - Ах, это было бы большим несчастьем, если бы молодая девушка осталась без образования! - воскликнула та.

   - Она умна, не правда ли?

   - Умна?.. Она гениальна!

   - Ну, а каков у нее почерк? - продолжал свои расспросы господин Вульфран, интересовавшийся главным образом тем, в чем особенно нуждался.

   - Не особенно красив, но он исправится.

   - А орфография?

   - Слаба.

   - Итак?

   - Чтобы дать вам определенный ответ только на это, я могла бы заставить ее написать диктант. Но мне казалось, что этого мало, и я попросила ее описать мне Марокур, как она умеет, строк сто, не больше. И что же вы думаете? В какой-нибудь час времени, не отрывая пера от бумаги, она исписала четыре большие страницы кругом. Я просто в восторг пришла, когда прочла это сочинение! Какой стиль, какая наблюдательность, какое мастерское описание природы! Если бы она не писала при мне, я подумала бы, что она это просто списала откуда-нибудь. Каллиграфия и орфография, конечно, очень плохи; но это не беда - через несколько месяцев она будет писать так же правильно и хорошо, как и я. У нее есть душа, есть ум, а это самое главное; остальное придет само собою, поверьте мне. Когда у вас найдется свободное время, попросите ее прочесть вам ту страницу, где она описывает торфяные озера, и вы увидите сами, что я не преувеличиваю, а говорю только правду.

   Господина Вульфрана обрадовал такой лестный отзыв учительницы, и он подробно рассказал ей все, что слышал от Перрины о ее жизни на островке, среди пруда, о том, как она делала сама себе посуду и готовила обед, которым даже как-то угощала Розали.

   Когда он, наконец, умолк, собеседница его после короткого раздумья молвила:

   - Не находите ли вы, что умение приготовить себе все необходимое есть самое ценное качество в жизни?