Мало Гектор - В семье

м спрашивать. Угрюмый дядя Костыль не любил лишних разговоров, да она и догадывалась, зачем ее зовут. Не понимала она только, почему ее вызывают именно в контору. Там нельзя заниматься переводами, ведь тогда все служащие узнали бы, что господин Монблё не может справиться сам и прибегает к посторонней помощи.

   Талуэль был на веранде и, заметив Перрину, позвал ее:

   - Ступай сюда!

   Перрина поспешно поднялась по ступенькам крыльца.

   - Ты говоришь по-английски? - спросил он. - Смотри, отвечай правду, не лги!

   - Моя мать была англичанка.

   - А где же ты научилась говорить по-французски?

   - Отец мой был француз.

   - Значит, ты говоришь на обоих языках?

   - Да, сударь.

   - Хорошо, ты сейчас отправишься в Сен-Пипуа, где ты нужна господину Вульфрану.

   - Я не знаю дороги в Сен-Пипуа.

   - Тебя отвезут туда в экипаже.

   И, повернувшись к ней спиной, он крикнул:

   - Эй, Гильом!

   Фаэтон господина Вульфрана, который Перрина видела на дворе, подъехал к веранде.

   - Эту девочку, - продолжал Талуэль, - ты сейчас же отвезешь к господину Вульфрану.

   Перрина сошла с крыльца и хотела было сесть рядом с Гильомом, но тот остановил ее движением руки:

   - Не сюда... сзади.

   Перрина поспешила сесть на заднюю скамейку, и кучер места погнал лошадь полной рысью.

   Когда они выехали из деревни, Гильом, не убавляя хода лошади, повернулся к Перрине.

   - Правда ли, что вы умеете говорить по-английски? - спросил он.

   - Да.

   - У вас есть прекрасный случай доставить удовольствие хозяину.

   - Каким образом?

   - Он теперь возится с английскими механиками, которые только что приехали собирать новые машины. Сам хозяин по-английски не говорит, а те не понимают по-французски. Позвали было господина Монблё, который будто бы говорит по-английски; но механики не понимают английского языка господина Монблё... Монблё злится, англичане ругаются, а хозяин из себя выходит... Потеха, да и только! Наконец, видя, что дело плохо, Монблё сказал хозяину, что в мастерской работает одна девочка, по имени Орели, которая говорит по-английски. Ну, хозяин и послал меня за вами.

   Наступила минута молчания; потом Гильом снова повернулся к Перрине.

   - Знаете, если и вы говорите по-английски так же, как и господин Монблё, то лучше вам туда и не ехать.

   И кучер насмешливо улыбнулся.

   - Прикажете остановить лошадь?

   - Нет, поезжайте.

   - Я ведь это говорю ради вас же.

   - Благодарю вас.

   Несмотря на свой уверенный тон, в душе Перрина все-таки сильно трусила; она знала английский язык, но кто знает, на каком английском говорят эти механики, если господин Монблё их совсем не понимает. Кроме того, еще от отца она слышала, что неспециалисту, даже и хорошо владеющему языком, очень трудно понять значение многих технических слов, а эти механики, наверное, будут употреблять технические термины, которых она никогда и не слыхала. Что, если она не поймет механиков или подолгу будет задумываться над ответом? Не вызовет ли это гнев господина Вульфрана?

   Пока Перрина раздумывала о том, что ждет ее впереди, фаэтон быстро катился вперед и уже подъезжал к Сен-Пипуа; за поворотом открылся вид на фабрики, высокие трубы которых ясно виднелись над вершинами тополей; но девочке не пришлось долго рассматривать бесконечные ряды фабричных корпусов, так как экипаж въехал за решетку и спустя минуту остановился перед бюро.

   - Пойдемте со мной! - проговорил Гильом.

   Он провел ее в комнату, где находились господин Вульфран и директор фабрик в Сен-Пипуа, и, держа шляпу в руке, доложил:

   - Вот девочка.

   - Хорошо, ступай.

   Не обращаясь к Перрине, господин Вульфран сделал знак директору нагнуться к нему и заговорил с ним шепотом; директор отвечал тоже шепотом. Но как ни была взволнована Перрина, она поняла, что разговор шел о ней; господин Вульфран спрашивал директора, какова она на вид, на что тот ответил: "Девочка лет двенадцати или тринадцати, далеко не глупая, по-видимому".

   - Подойди сюда, дитя мое, - сказал господин Вульфран тем же тоном, которым он уже говорил при ней с Розали и который нисколько не походил на тот суровый голос, каким он обращался к подчиненным.

   - Как тебя зовут? - спросил господин Вульфран.

   - Орели.

   - Кто твои родители?

   - Они умерли.

   - Давно ты работаешь у меня?

   - Уже три недели.

   - Откуда ты?

   - Из Парижа.

   - Ты говоришь по-английски?

   - Моя мать была англичанка.

   - Значит, ты знаешь английский?

   - Я знаю разговорный английский язык и понимаю его, но...

   - Здесь не может быть никаких но: ты или знаешь его, или не знаешь.

   - Я не знаю технических слов, которые в разговоре часто употребляют ремесленники.

   - Слышите, Бенуа, как толково отвечает эта девочка! - проговорил господин Вульфран, обращаясь к директору.

   - Могу вас уверить, она отнюдь не кажется глупой.

   - Ну, так мы, может быть, чего-нибудь и добьемся.

   Он встал, опираясь на палку, и взял под руку директора.

   - Иди за нами, дитя мое!

   Скоро они подошли к большому, новому зданию, облицованному белыми и голубыми кирпичами; на крыльце стояли Монблё, и Перрине показалось, что он окинул ее далеко не дружелюбным взглядом.

   Все вместе они поднялись на второй этаж, где в одной из просторных комнат стояли на полу большие деревянные ящики с разноцветными надписями: "Маттер и Платте Mанчестер". На одном из них сидели английские механики, судя по их виду, джентльмены. Это подало Перрине надежду, что она поймет их скорее, чем если бы они были простыми рабочими. При появлении господина Вульфрана англичане встали. Слепой обернулся к Перрине.

   - Орели, скажи им, что ты говоришь по-английски и что они могут объясняться с тобой.

   Перрина исполнила приказание и с радостью отметила, как прояснились нахмуренные лица механиков при первых же ее словах; правда, они обменялись лишь обычными в таких случаях фразами, но появившиеся при этом на лицах англичан радостные улыбки могли считаться хорошим знаком.

   - Они прекрасно поняли, - заметил директор.

   - Ну, теперь, - продолжал господин Вульфран, - спроси у них, почему они приехали на целую неделю раньше назначенного срока. Из-за этого у нас нет инженера, который должен был бы ими руководить.

   Перрина тщательно перевела эту фразу, а затем и ответ, данный одним из механиков:

   - Они говорят, что, окончив установку машин в Камбрэ скорее, чем предполагали, они не стали возвращаться в Англию, а проехали прямо сюда.

   - Прекрасно. У кого ставили они машины в Камбрэ?

   - У братьев Авелин.

   - Какого рода эти машины?

   - Гидравлические.

   - Вы видите, Бенуа, Авелины нас опередили, и нам нельзя терять времени. Я немедленно пошлю телеграмму к Фабри, чтобы он возвращался как можно скорее. Но покуда нам надо заставить этих молодцов приняться за работу. Спроси у них, малютка, почему они сидят сложа руки?

   Перрина перевела вопрос, на который старший из механиков дал пространный ответ.

   - Ну, что же? - спросил господин Вульфран.

   - Они говорят что-то очень непонятное для меня.

   - Постарайся все же пересказать мне это.

   - Они говорят, что железный пол недостаточно крепок и не выдержит тяжести их машины в сто двадцать тысяч фунтов весом.

   - Не может быть! Бревна шестидесяти сантиметров вряд ли погнутся под такой тяжестью.

   Перрина передала возражение, выслушала ответ и продолжала:

   - Они говорят, что проверяли горизонтальность пола и оказалось, что он погнулся. Они требуют, чтобы была вычислена сила сопротивления или чтобы под пол были поставлены подпорки.

   - Вычисления сделает Фабри, когда вернется, а подпорки поставят сейчас же. Скажи им это, и пусть они, не теряя времени, принимаются за работу! Им дадут в помощь рабочих, сколько там понадобится, плотников и каменщиков, а ты останешься при них и будешь передавать их требования господину Бенуа.

   Перрина перевела распоряжение хозяина механикам, которые остались очень довольны, особенно когда она сказала, что останется при них переводчицей...

   - Значит, ты останешься здесь, - продолжал господин Вульфран, - тебе дадут бумагу, по которой ты бесплатно поручишь комнату и стол в гостинице. Кроме того, если тобой останутся довольны, тебе выдадут денежную награду по возвращении Фабри.

  

   По окончании работ Перрина отправилась в гостиницу, в которой остановились механики, и заняла для себя помещение; но это уже была не жалкая каморка на чердаке, в которой она ночевала по прибытии в Марокур, а удобная, прилично меблированная комната. Так как никто из англичан не понимал и не говорил по-французски, то они попросили Перрину обедать вместе с ними, заказав по этому случаю пир, которого хватило бы на десятерых.

   С каким наслаждением легла она в эту ночь спать; но лежа на настоящей постели, она долго не могла заснуть, а кома, наконец, сон все-таки смежил ее веки, то он был так беспокоен, что девочка поминутно просыпалась.

   На следующий день, рано утром, Перрина была уже на ногах и, когда прозвучал фабричный свисток, постучалась в дверь комнаты, занимаемой механиками, говоря, что пора вставать и идти на работу. Но английские рабочие на континенте любят разыгрывать из себя важных бар и не очень-то прислушиваются к свисткам и звонкам. После бесконечно долгого туалета они, наконец, вышли в общую залу, где поглотили несметное количество чашек чаю с ломтями хлеба, поджаренного в масле, и лишь после этого отправились на работу в сопровождении Перрины, все это время скромно дожидавшейся их у двери. Бедная девочка просто в отчаяние приходила от непонятной для нее медлительности англичан и боялась, как бы господин Вульфран раньше их не попал на фабрику.

   Но на фабрике ее страхи очень скоро рассеялись: господин Вульфран явился только после обеда, сопровождаемый младшим из племянников, Казимиром, которого он взял с собой, по-видимому, только для того, чтобы держать его под контролем.

   - Мне кажется, что до приезда Фабри дело не пойдет на лад, - сказал юноша, окидывая презрительным взглядом помещение, в котором механики делали пока еще только подготовительные работы. - Тем более что в качестве надсмотрщика приставлена какая-то девочка.

   - Если бы можно было поручить этот надзор тебе, мне не пришлось бы брать эту девочку из мотальни, - сухо заметил господин Вульфран.

   Перрина молча стояла на своем месте, боясь шевельнуться, но Казимир, даже не взглянув на нее, почти тотчас же ушел, ведя под руку дядю. Оставшись, наконец, одна, она по привычке принялась обдумывать происшедшее. Господин Вульфран, правда, довольно сурово обращался со своим племянником, но зато как же сам племянник высокомерен и малосимпатичен; если они и любили друг друга, то нельзя сказать, чтобы это было особенно заметно посторонним. Но почему? Почему молодой человек так бессердечно относится к своему старому, убитому горем и болезнью дяде? Почему, наконец, сам старик так строг с одним из тех, кого он взял к себе вместо сына?

   Она так глубоко задумалась над этими вопросами, что не услышала, как директор два раза громко позвал ее:

   - Орели! Орели!

   Но так как она не отзывалась и не трогалась с места, то директор в третий раз крикнул:

   - Орели!

   Перрина, только теперь сообразившая, кого зовут, опрометью бросилась в соседнее отделение.

   - Ты разве глухая? - спросил Бенуа.

   - Нет, сударь, я слушала приказания механиков.

   - Подождите меня в конторе, Бенуа, я скоро приду туда, - сказал господин Вульфран директору.

   Когда Бенуа ушел, старик обратился к Перрине:

   - Умеешь ты читать, дитя мое?

   - Да, сударь.

   - Ты можешь читать по-английски?

   - Как и по-французски, сударь, мне все равно, на каком языке ни читать.

   - А сумеешь ли ты, читая по-английски, переводить это на французский язык?

   - Если не будет ничего особенного, сударь, то, конечно, могу.

   - Например, газеты?

   - Этого я никогда не пробовала: если мне и приходилось читать английскую газету, то мне не надо было переводить ее самой себе, я и без того понимала, что читала.

   - Если ты понимаешь, то можешь, значит, и перевести.

   - Думаю, что могу, сударь, хотя и не уверена.

   - Ну, мы попробуем, пока механики работают; но сначала предупреди их, что они могут позвать тебя, если ты им понадобишься. Ты попробуешь перевести мне в этой газете те статьи, которые я тебе укажу! Поди скажи им и возвращайся обратно.

   Исполнив это, Перрина вернулась и села подле господина Вульфрана; тот протянул ей газету "Вестник Денди".

   - Что мне читать? - спросила она, разворачивая газету.

   - Найди коммерческий раздел.

   Перрина погрузилась в длинные черные столбцы, непрерывной вереницей следовавшие один за другим; у нее дрожали руки от страха, что она не справится с этой новой для нее работой и дело кончится тем, что господин Вульфран выйдет, наконец, из терпения и отчитает ее за нерасторопность.

   Но старик, со свойственной слепым тонкостью слуха, угадал ее волнение по дрожанию газеты и постарался ее успокоить.

   - Не спеши, времени у нас довольно. Впрочем, ты, должно быть, никогда еще и не читала коммерческий раздел.

   - Нет, сударь.

   И она опять принялась пробегать газету столбец за столбцом. Вдруг у нее невольно вырвалось радостное восклицание.

   - Нашла?

   - Кажется.

   - Теперь поищи рубрику: "Лен, конопля, джут, мешки, канаты".

   Перрина отыскала нужную рубрику и начала перевод, казавшийся ей необыкновенно медленным, с колебаниями запинками, хотя господин Вульфран, напротив, казался весьма довольным.

   - Этого достаточно: я понимаю. Продолжай.

   И она продолжала, возвышая голос, когда механики заглушали его ударами своих молотков.

   Так она благополучно добралась до конца.

   - Теперь поищи, нет ли известий из Калькутты?

   Перрина стала искать.

   - Да, вот: "От нашего специального корреспондента".

   - Это самое. Читай!

   - "Известия, полученные нами из Дакка"... - начала Перрина, и вдруг голос ее дрогнул.

   Это не укрылось от господина Вульфрана.

   - Отчего ты дрожишь? - спросил он.

   - Я, право, не знаю, вероятно, это от волнения.

   - Я ведь сказал тебе, чтобы ты не волновалась, то, что ты делаешь, гораздо лучше того, что я ожидал.

   Перрина сделала перевод корреспонденции из Дакка, сообщавшей о сборе джута на берегах Брамапутры; после этого господин Вульфран велел ей поискать в Морских известиях, не найдет ли она телеграммы с пометкой "Св. Елена".

   - Saint-Helena английское слово, - заметила она и снова принялась искать.

   Наконец, имя Saint-Helena бросилось ей в глаза.

   - Двадцать третьего прошел английский корабль "Альма" из Калькутты в Денди, а двадцать четвертого - норвежский корабль "Грюндловен" из Нарайнгауди в Булонь.

   - Отлично, - сказал господин Вульфран, - я доволен тобой.

   Перрине хотелось бы ответить, но, боясь, чтобы голос не видал ее радостного волнения, она промолчала.

   Старик продолжал:

   - Я вижу теперь, что до выздоровления бедняги Бэндита смогу пользоваться твоими услугами.

   После этого она должна была рассказать ему, что именно сделано механиками, и передать последним его приказ поспешить с работами насколько возможно. Затем господин Вульфран поднялся и сказал Перрине, чтобы она проводила его в бюро директора.

   - Вы позволите мне взять вас под руку?

   - Конечно, дитя мое, иначе как же ты поведешь меня; только, пожалуйста, предупреждай меня, если на дороге встретится какое-нибудь препятствие; веди меня осторожно, не торопись.

   - О, будьте покойны, сударь!

   Перрина почтительно взяла господина Вульфрана за левую руку, так как в правой он держал трость, которой ощупывал дорогу.

   Едва они вышли из мастерской, как перед ними оказалось полотно фабричной железной дороги, испещренное рельсами, о чем Перрина сочла себя обязанной предупредить слепого.

   - Знаю, - отвечал он, - я хорошо сохранил в памяти план завода; ты меня предупреждай о чем-нибудь необыкновенном или неожиданном.

   Оказалось, что господин Вульфран знал не одно только расположение своих фабрик, но отлично помнил и узнавал всех служащих; когда он проходил по мастерским, рабочие кланялись ему, снимая шапку и называя по имени:

   - Здравствуйте, господин Вульфран.

   И в большинстве случаев, по крайней мере, при встрече со старыми рабочими, он тоже отвечал: "Здравствуй, Жак" или "Здравствуй, Паскаль", что доказывало, что ухо его не забывало их голоса. В тех случаях, когда память изменяла ему, что, впрочем, бывало очень редко, он останавливался и, называя имя рабочего, говорил:

   - Разве это не ты?

   Медленно продвигаясь вперед, они, наконец, подошли к бюро, и здесь старик отпустил Перрину, проговорив:

   - До завтра.

  

   Когда на другой день господин Вульфран вместе с директором вошел в мастерскую, Перрина была занята передачей инструкций старшего механика помогавшим ему рабочим: каменщикам, плотникам, кузнецам и слесарям. Отчетливо, без колебаний и повторений переводила она слова англичанина и передавала ему вопросы французских рабочих.

   Господин Вульфран медленно приблизился к работающим, и голоса в ту же минуту смолкли; но слепой старше махнул палкой, давая знак не обращать на него внимания, и все опять пришло в движение.

   - Знаете ли, Бенуа, - слегка наклонясь к директору, говорил господин Вульфран, - из этой девочки вышел бы прекрасный инженер.

   - Необыкновенно развитая девочка, - вполголоса отвечал директор.

   Слова эти, хотя и сказанные очень тихо, долетели до слуха Перрины, и сердце ее забилось сильнее.

   - Поверите ли, вчера она переводила мне "Вестник Денди" ничуть не хуже Бэндита, хотя ей в первый раз в жизни пришлось читать коммерческий раздел газеты.

   - Вам неизвестно, кто ее родители?

   - Талуэль, вероятно, знает, а я - нет.

   - Только она, по-видимому, страшно бедствует.

   - Я назначил ей пять франков на стол и квартиру.

   - Я говорю про ее одежду: кофта ее превратилась в сплошное кружево; а такую юбку, как у нее, я видел только у цыганок; на ногах у нее туфли, которые она, должно быть, сама себе смастерила.

   - А какое у нее лицо, Бенуа?

   - Умное, честное, выражение глаз кроткое и мягкое.

   - Откуда она попала к нам?

   - Не знаю, только она не здешняя.

   - Она сказала мне, что мать ее была англичанкой.

   - Она совсем не похожа на тех англичан, которых мне приходилось видеть. Нет, у нее другое лицо, совсем другое. Еще она положительно красива, а ее нищенское одеяние еще больше подчеркивает ее природную красоту. В ней, знаете ли, есть что-то властное, какая-то природная самостоятельность. Послушайте, как она командует нашими рабочими и они ее слушаются, несмотря на ее лохмотья.

   Хотя до Перрины доносились только отдельные фразы, но и то, что удалось ей расслышать, настолько поразило и в то же время обрадовало ее, что она с трудом могла побороть свое волнение. Ей очень хотелось слушать, слушать без конца разговор директора с хозяином, но ей также нужно было слушать и то, что говорили рабочие и механики. Что подумал бы господин Вульфран, если бы вдруг она сказала какую-нибудь глупость, которая выдала бы ее невнимание?

   К счастью, ее роль переводчицы скоро кончилась, и она могла на некоторое время считать себя свободной. В ту же минуту господин Вульфран позвал ее:

   - Орели!

   На этот раз Перрина поспешила отозваться на имя, которым она заменила свое собственное.

   Как и накануне, господин Вульфран посадил ее возле себя и передал ей для перевода "Отчет Дендийского торгового товарищества". Перрина должна была перевести весь отчет от начала до конца.

   Когда перевод был окончен, господин Вульфран, как и накануне, приказал девочке вести его по фабричным помещениям.

   - Ты сказала мне, что потеряла мать. Давно это произошло? - идя по двору, спросил старик.

   - Пять недель тому назад.

   - В Париже?

   - В Париже.

   - А твой отец?

   - Я лишилась его полгода тому назад.

   Старик почувствовал, как при этих словах задрожала рука девочки в его руке; очевидно, она не только на словах любила своих близких, и воспоминание о них вызвало в ней волнение, которого она не могла побороть.

   - Чем занимались твои родные? - продолжал господин Вульфран, в котором загадочная девочка пробудила любопытство.

   - У нас была повозка, и мы торговали.

   - В окрестностях Парижа?

   - Нет, в разных странах; мы путешествовали.

   - А когда умерла твоя мать, ты покинула Париж?

   - Да, сударь.

   - Почему?

   - Умирая, мама взяла с меня обещание, что я не останусь в Париже, когда ее не станет, а отправлюсь на север, к родным моего отца.

   - Так зачем же ты пришла сюда?

   - Когда мама умирала, нам пришлось продать все, что у нас было ценного; все эти деньги ушли на ее лечение. После похорон у меня в кармане осталось всего пять франков тридцать пять сантимов, а с этими деньгами нечего было и думать ехать по железной дороге. Тогда я решилась идти пешком.

   Господин Вульфран как-то особенно зашевелил пальцами.

   - Простите меня, сударь, я, кажется, надоела вам...

   - О, нет, дитя мое! Напротив, я очень доволен, что ты храбрая девочка; я люблю людей с твердым характером, храбрых, решительных, таких, которые не поддаются отчаянию, и если мне доставляет удовольствие встречать эти качества у мужчин, то тем приятнее их находить в ребенке твоего возраста. Итак, значит, ты отправилась в путь, имея всего сто семь су в кармане...

   - Нож, кусок мыла, наперсток, две иголки, нитки и дорожную карту, - уточнила его Перрина.

   - Ты умеешь ориентироваться по карте?

   - Поневоле пришлось этому научиться, разъезжая по большим дорогам... Это все, что мне удалось спасти из нашей повозки.

   Он перебил ее:

   - Тут направо должно быть большое дерево...

   - Да, сударь, со скамейкой вокруг него.

   - Пойдем туда; нам будет лучше на скамейке.

   Когда они уселись, Перрина продолжала свой рассказ, не стараясь уже больше сокращать его, так как видела, что он интересен господину Вульфрану.

   - Тебе не пришло в голову просить милостыню? - спросил слепой, когда она дошла в рассказе до выхода из леса, где на нее обрушилась гроза.

   - Нет, сударь, никогда.

   - На что же ты рассчитывала?

   - Ни на что: я надеялась, что, продолжая все идти вперед, пока у меня хватит сил, я, может, и спасусь; только когда силы меня совершенно покинули, я впала в отчаяние, потому что не могла этого вынести; если бы я ослабела часом раньше, то, наверно, погибла бы.

   Потом Перрина рассказала, как пришла в себя, как к ней пришла на помощь торговка тряпками, и, наконец, коротко рассказав о времени, проведенном с Ла-Рукери, перешла к своей встрече с Розали.

   - Из разговора с ней я узнала, что на ваших фабриках дают работу всем желающим, и решилась попытать счастья; меня приняли и назначили в мотальню.

   - Когда же ты пойдешь дальше?

   Она не ожидала этого вопроса и на минуту смешалась.

   - Да я и не думаю уходить отсюда, - после короткого раздумья отвечала она.

   - А твои родные?

   - Я их не знаю; я даже не уверена, примут ли они меня, потому что они были в ссоре с моим отцом. Я шла к ним только потому, что больше мне не у кого было просить защиты; но раз я нашла здесь работу, мне кажется, что самым лучшим для меня будет здесь и остаться. Куда я денусь, если они меня не примут? Идти искать новых приключений я боюсь, а здесь, я знаю, не умру с голода.

   - А эти родные справлялись о тебе когда-нибудь?

   - Никогда.

   - В таком случае ты поступаешь очень благоразумно. Но если ты не хочешь идти наудачу, не зная, как тебя примут, и боясь остаться на улице, тебе все-таки следовало бы написать своим родным. Кто знает, дитя, быть может, они будут счастливы принять тебя и встретят с радостью; тогда ты найдешь там семью и поддержку, которых у тебя не будет, если ты останешься здесь; а ведь ты, я думаю, и теперь уже знаешь, как тяжело живется сиротке-девочке твоих лет.

   - Да, сударь, очень тяжело, и уверяю вас, что, если бы я нашла открытые объятия, я с радостью бросилась бы в них; но если они отнесутся ко мне так же, как относились к моему отцу...

   - Разве твои родные имели серьезные Причины быть недовольными твоим отцом?

   - Не знаю... Отец мой был таким добрым, нежным, так любил всех, так горячо любил маму и меня, что я не пони маю, чем он мог навлечь на себя такой гнев семьи.

   - Вероятно, для этого была какая-нибудь серьезная причина: но ведь, что бы они ни имели против него, не могут же они поставить в вину тебе; дети не отвечают за проступки своих родителей.

   - О, если бы это было так!

   Она произнесла эти слова таким взволнованным голосом, что господин Вульфран был поражен.

   - Ты сама видишь, как в глубине сердца ты мечтаешь быть принятой ими.

   - Но я так боюсь, что они оттолкнут меня.

   - Вряд ли это случится. Скажи мне, у твоих дедушки и бабушки были еще дети, кроме твоего отца?

   - Нет.

   - Почему же ты думаешь, что они не будут счастливы принять тебя вместо сына, которого уже нет в живых? Ты едва ли знаешь, как тяжело жить на свете одиноким!

   - О, как хорошо я знаю это...

   - Одиночество юности, у которой впереди вся жизнь, вовсе не похоже на одиночество старости, у которой впереди только могила.

   Перрина все время следила за выражением лица своего собеседника.

   - Ну, - продолжал слепой после короткого молчания, - как же ты думаешь решить?

   - Не подумайте, сударь, что я колеблюсь: волнение не дает мне говорить. Ах, если бы я могла быть уверена, что меня примут, как дочь, а не оттолкнут, как чужую!

   - Дитя, ты совсем не знаешь жизни. Помни одно: что старость еще больше, чем детство, не может оставаться в одиночестве.

   - Разве все старики думают так же, сударь?

   - Если они этого не думают, то чувствуют.

   - Вы думаете? - проговорила она, не отрывая от него глаз, вся дрожа.

   - Да, они это чувствуют... - как бы про себя пробормотал он.

   Потом, словно желая отогнать от себя тягостные мысли, слепой вдруг поднялся и своим обычным тоном сказал:

   - В бюро.

  

   Когда вернется Фабри?

   Вопрос этот беспрестанно задавала себе Перрина, так как с приездом инженера должна была кончиться ее роль переводчицы при англичанах.

   А затем, когда приедет Фабри и поправится Бэндит, будет ли она продолжать свои занятия у господина Вульфрана? Второй вопрос был, пожалуй, поважнее первого.

   В четверг утром, придя на работу вместе с англичанами, Перрина увидела в мастерской Фабри, осматривавшего произведенные во время его отсутствия работы; она скромно отошла в угол, не рискуя вмешиваться в беседу инженера с механиками, как вдруг старший из них сказал, указывая на нее:

   - Хорошо еще, что нам дали эту девочку в помощь, а то мы до сих пор сидели бы сложа руки.

   Фабри внимательно посмотрел на Перрину, но не успел ничего ответить, потому что в эту минуту вошел господин Вульфран в сопровождении директора; последний сейчас же начал докладывать ему о положении работ и о замечаниях, сделанных инженером; но хозяин, по-видимому, остался не совсем доволен данными ему объяснениями и с раздражением проговорил:

   - Досадно, что здесь нет этой девочки!

   - Она здесь, - отозвался директор и сделал Перрине знак подойти.

   - Почему же ты осталась здесь, а не вернулась в Марокур? - спросил господин Вульфран.

   - Я думала, что не имею права уходить отсюда без вашего приказания, - ответила Перрина.

   - И ты права; ты всегда должна быть здесь, когда я прихожу.

   Он остановился на минуту, как бы в раздумье, а затем продолжал:

   - Впрочем, ты будешь мне нужна и в Марокуре. Ступай туда сегодня вечером, а завтра утром приходи в бюро; там я скажу, что ты будешь делать.

   Когда Перрина перевела его приказания механикам, он ушел и больше не возвращался; чтения газет в этот день не было.

   Ну, так что же? Стоит ли думать о сегодняшней неудаче, когда будущее у нее обеспечено. Ведь он сам сказал ей: "Ты мне будешь нужна и в Марокуре".

   Так рассуждала Перрина, шагая по дороге, которой она проезжала уже раз в экипаже вместе с Гильомом, направляясь в Сен-Пипуа. Что она там будет делать? Тысячи предположений появлялись у нее, но она ни на чем не остановилась. Одно только было ей ясно, что в мастерскую она больше не вернется. Каждый новый день теперь будет все больше приближать ее к цели, которую завещала ей умирающая мать; надо только действовать так же осторожно, как и прежде, ничего не ускоряя и стараясь в то же время быть достойной внимания тех, мнением которых она дорожит.

   Размышляя таким образом, Перрина незаметно дошла до Марокура, изредка останавливаясь, чтобы сорвать какой-нибудь красивый цветок или полюбоваться чудным видом на луга и озера. Не раз от нетерпения она готова была пуститься бегом, но сейчас же сдерживала себя и даже нарочно замедляла после этого шаг. К чему опешить? Раз и навсегда надо взять за правило никогда не поддаваться первому впечатлению и действовать всегда строго обдуманно.

   Остров свой она нашла в том же состоянии, в каком его и оставила. Все ее драгоценности были целы и лежали на своих местах, а крыжовник так созрел, что к ужину у нее получился превосходный десерт.

   После ужина, в ожидании наступления ночи, Перрина вышла из шалаша и уселась на берегу в камышах. Не много дней она отсутствовала, а какие за это время произошли перемены! Теперь уже не было той таинственной тишины, так поражавшей ее в первые дни жизни на островке, когда безмолвие ночи нарушалось только криками запоздалых птиц да шелестом камыша и листьев, потревоженных легким ночным ветерком. Еще днем, возвращаясь из Сен-Пипуа, Перрина видела, что на лугах начался сенокос, и из долины до нее доносились тысячи разнородных звуков: лязг кос, скрип колес, ржание лошадей, хлопанье бичей и гул людских голосов. Скоро, скоро косари дойдут и до ее прудочка, и тогда прощай ее уютное гнездышко! Перрине придется его покинуть. Но какая бы ни была для этого причина - сенокос или охота, не все ли равно? Так или иначе, ей придется искать себе другое убежище.

   Как ни печальны были ее мысли, они не помешали ей крепко уснуть на своей скромной постели из папоротника и проснуться только тогда, когда уже взошло солнце...

   Едва прозвучал третий свисток, Перрина была уже около решетки, раздумывая, идти ли ей прямо в бюро или подождать во дворе.

   Она выбрала последнее и около часа простояла у дверей. Наконец, показался Талуэль, который своим обычным грубым тоном спросил ее, что она здесь делает.

   - Господин Вульфран приказал мне прийти сегодня утром в бюро.

   - Двор не бюро.

   - Я жду, когда меня позовут.

   - Ступай за мной.

   Перрина поднялась вслед за директором. Взойдя на веранду, Талуэль сел верхом на стул и движением руки подозвал к себе девочку.

   - Что ты делала в Сен-Пипуа?

   Она рассказала, в чем заключалась ее обязанность.

   - Значит, господин Фабри приказал что-нибудь не так?

   - Я не знаю.

   - Как же это ты не знаешь? Разве ты не поняла, что говорилось при тебе?

   - Конечно, нет.

   - Вздор! Ты просто не хочешь говорить. Не забывай только, кто? тебя спрашивает! Ты знаешь, кто я такой?

   - Директор.

   - Иначе говоря, хозяин. Через мои руки проходит все, и поэтому я должен все знать; тех же, кто меня не слушается, и выгоняю. Помни это!

   Теперь перед Перриной был тот именно человек, о котором говорили при ней работницы на чердаке: жестокий хозяин, тиран, притеснявший рабочих и желавший быть главным на фабриках не только в Марокуре, но и в Сен-Пипуа, в Бакуре, во Флекселле - везде.

   - Я тебя спрашиваю, какую глупость сделал господин Фабри? - продолжал он, понижая голос.

   - Я не могу вам этого сказать, потому что не знаю сама; но я могу повторить вам распоряжения господина Вульфрана, которые я переводила англичанам.

   И Перрина слово в слово повторила слова господина Вульфрана.

   - Это все?

   - Все.

   - Господин Вульфран заставлял тебя переводить письма?

   - Нет, сударь, я переводила только газетные статьи.

   - Но помни раз навсегда! Мне надо говорить правду, и только правду, иначе я все равно узнаю, и тогда... прощай!

   И он сделал в воздухе жест рукой, чтобы еще больше подчеркнуть значение последнего слова, которое Перрина и без того понимала очень хорошо.

   - Отчего же мне и не говорить правду?

   - Теперь я тебя только предупреждаю.

   - Я буду это помнить, сударь, обещаю вам.

   - Прекрасно. А теперь пойди и сядь вон на ту скамейку. Если ты понадобишься господину Вульфрану, то он, конечно, вспомнит, что велел тебе прийти.

   Больше двух часов просидела Перрина на этой скамейке, боясь пошевельнуться, - так напугал ее сердитый директор, - хотя и старалась делать вид, что все эти расспросы она считает делом совершенно естественным. Чего от нее хотел Талуэль, - угадать было не трудно! Он просто-напросто желал сделать из нее шпионку при хозяине, которая станет передавать ему все, что узнает, и даже рассказывать содержание писем, если ей придет