Мало Гектор - В семье

ся их переводить.

   Привлекательного в этом было очень мало, и роль, которую ей хотели навязать, даже пугала Перрину. Но в словах директора было и нечто хорошее: он, очевидно, знал или имел основания предполагать, что ей придется переводить письма и таким образом заменить при господине Вульфране мистера Бэндита, пока тот болен.

   Наконец, появился Гильом, кроме обязанностей кучера исполнявший еще и должность рассыльного при господине Вульфране, и повел ее в бюро, где она увидела хозяина, сидевшего за большим столом, заваленным связками бумаг; каждая отдельная кипа прикрывалась сверху пресс-папье с выпуклой буквой, чтобы рука могла узнавать их на ощупь; один конец стола был занят электрическими приборами и телефоном.

   Не докладывая, Гильом ушел, притворив за собой дверь. Подождав с минуту, Перрина решила, что должна сообщить господину Вульфрану о своем присутствии.

   - Это я, Орели, - робко проговорила она.

   - Я узнал твою походку. Подойди и выслушай меня. Твой рассказ о том, что ты перенесла, а также твоя энергия вызвали у меня интерес к твоей судьбе. Потом за это время я успел убедиться, что ты не глупа. С тех пор, как болезнь лишила меня зрения, мне необходим человек, который видел бы за меня и, кроме того, умел бы видеть то, что я ему укажу, и объяснить мне то, что сам заметит. Я думал найти это в Гильоме, но он не оправдал моего доверия. Хочешь ты занять возле меня место, которого не сумел занять Гильом? Для начала ты будешь получать девяносто франков в месяц и наградные, если, как я надеюсь, я буду доволен тобой.

   Задыхаясь от радости, Перрина ничего не ответила.

   - Ты молчишь?

   - Я ищу слова, чтобы поблагодарить вас, но я так взволнована, так смущена, что не могу даже говорить... Не думайте...

   Он перебил ее:

   - Не волнуйся, дитя... Я вижу, что не ошибся в тебе, и это меня радует. Теперь скажи мне: писала ты к своим родным?

   - Нет еще, сударь, я не могла, у меня не было бумаги...

   - Хорошо, хорошо! Теперь тебе можно будет это сделать. В бюро мистера Бандита, в котором ты будешь заниматься до его выздоровления, ты найдешь все, что тебе будет нужно. Напиши своим родным, какое ты теперь занимаешь положение в моем доме, и если они предложат тебе что-нибудь лучшее, то поезжай к ним.

   - Позвольте мне остаться здесь.

   - Я сам думаю, что теперь это для тебя, пожалуй, гораздо лучше. Прежде всего надо прилично одеть тебя; Бенуа говорил мне, что твоя одежда сильно поношена, а если ты будешь постоянно при мне, то нельзя же тебе ходить в рубище.

   - О, сударь, уверяю вас, что в этом я не виновата.

   - Не оправдывайся! Ты отправишься в кассу, где тебе дадут марку, по которой ты можешь взять у мадам Лашез все, что тебе нужно: одежду, белье, шляпу, обувь.

   Перрина молча слушала, и ей казалось, что вместо слепого старика с суровым лицом она видит перед собой прекрасную фею с волшебным жезлом в руке.

   Голос господина Вульфрана вернул ее к действительности:

   - Ты можешь выбирать себе все, что хочешь, но помни, твой выбор даст мне возможность определить и твой характер. На сегодня ты мне больше не нужна. До завтра.

  

   В кассе, куда Перрина отправилась после разговора с хозяином, ее встретило несколько пар любопытных глаз. Получив марку, она покинула фабрику, раздумывая, кто такая эта мадам Лашез, к которой ей теперь нужно идти.

   Перрина была бы очень рада, если бы эту фамилию носила хозяйка того магазинчика, где она уже покупала себе коленкор на рубашку: там она не была бы совсем незнакомой и даже могла бы посоветоваться с доброй старушкой относительно выбора покупок.

   А вопрос этот нужно было обсудить хорошенько, особенно после слов господина Вульфрана. Положим, она и сама не выбрала бы себе какого-нибудь слишком бросающегося в глаза туалета, но если костюм будет слишком скромный, кто знает, как взглянет на это господин Вульфран и не подумает ли он, что она взяла его только потому, что не сумела выбрать ничего лучшего. В детстве у нее бывали и очень хорошенькие платьица, в которые так любила ее наряжать покойная мать; но теперь, конечно, нельзя было и думать о чем-нибудь подобном, хотя опять-таки неизвестно, какой именно костюм должна она иметь: просто ли скромный, или же при этом еще и самый дешевый?

   Мадам Лашез жила на Церковной площади, и магазин ее считался самым лучшим во всем Марокуре. В витринах, на соблазн прохожим, была заманчиво выставлена материя с всевозможными узорами, один лучше другого, кружева, ленты, шляпы, различные безделушки, которыми так любят украшать себя женщины; тут же на полочках симметрично расставлены были флакончики с духами и косметические принадлежности.

   Обстановка внутри магазина еще больше увеличила смущение Перрины, и она несколько минут простояла в нерешительности, не зная, к кому ей обратиться; девочка в лохмотьях не могла быть желанной покупательницей, и хозяйка магазина, как и остальные мастерицы, точно не замечали ее. Наконец, чтобы привлечь их внимание, она приподняла немного руку, в которой держала конверт.

   - Что тебе надо, девочка? - спросила тогда мадам Лашез.

   Перрина молча подала ей конверт, на котором сверху было напечатано: "Марокурские фабрики. Вульфран Пендавуан".

   Едва успела мадам Лашез вскрыть конверт, как лицо ее вдруг осветилось самой приветливой улыбкой.

   - Что же вам угодно, барышня? - спросила она, вставая из-за конторки и подвигая ей стул.

   Перрина ответила, что ей нужно платье, белье, обувь, шляпа.

   - Все это у нас есть и к тому же первого сорта. Не желаете ли вы начать с платья? Да, не так ли? Я покажу вам материю, и вы извольте выбрать.

   Но Перрина отказалась выбирать материю, сказав, что ей нужно готовое черное платье, так как она носит траур.

   - Это платье вам нужно для похорон?

   - Нет.

   - Поймите же, барышня, что если платье нужно вам для выездов, то и фасон его, и материя, и цена должны быть подходящими для этой цели.

   - Материя прочная и легкая, фасон самый простой, а цена самая дешевая.

   - Хорошо, хорошо, - проговорила хозяйка, - вам покажут. Виржини, займитесь барышней!

   Это было сказано уже совсем другим тоном, и мадам Лашез с достоинством заняла свое место за конторкой, не желая лично заниматься покупательницей, предъявлявшей такие скромные требования.

   Когда показалась Виржини, неся в руках кашемировое платье, отделанное кружевами и стеклярусом, она остановила ее:

   - Это не подойдет по цене; покажите юбку с блузой из черного кретона.

   - Юбка будет немного длинна, а блуза немного широка, но если присобрать и подшить, все будет прекрасно; впрочем, у нас нет ничего другого.

   Но Перрина была не взыскательна и нашла юбку и блузу очень миленькими, тем более что хозяйка и Виржини уверяли ее, что после переделки костюм будет сидеть на ней прекрасно.

   Чулки и рубашки выбрать оказалось гораздо легче, но когда Перрина сказала, что возьмет всего только две пары чулок и две рубашки, Виржини стала относиться к ней с таким же пренебрежением, как и ее хозяйка, и только из милости соизволила показать башмаки и черную соломенную шляпу, дополнявшие туалет этой маленькой дурочки. Даже когда Перрина спросила три носовых платка, эта новая покупка не изменила отношения хозяйки и Виржини к покупательнице.

   - Что же, прислать вам все это? - спросила мадам Лашез.

   - Благодарю вас, сударыня, я приду за этими вещами сегодня вечером.

   - Не раньше восьми и не позже девяти часов.

   Перрина не хотела, чтобы ей присылали покупки, потому что сама хорошо не знала, где проведет эту ночь. На островке оставаться больше уже было нельзя: бедняки, которым нечего беречь, могут, конечно, обходиться без дверей и замков, но люди богатые, - как бы себе там ни смотрела мадам Лашез на Перрину, - не могут жить в тех же условиях: богатство, в чем бы оно ни заключалось, нужно хранить. Вот почему, выйдя из магазина, Перрина прямиком направилась к дому тетушки Франсуазы, чтобы потолковать с Розали, нельзя ли будет снять у ее бабушки маленькую отдельную комнатку за небольшую цену.

   Подходя к калитке, Перрина увидела Розали, быстрыми шагами выходившую на улицу.

   - Вы уходите?

   - А вы, значит, свободны?

   Розали должна была идти в Пиккиньи по срочному поручению и, как бы ей того ни хотелось, не могла вернуться к бабушке, чтобы помочь подруге договориться насчет комнатки. Но так как у Перрины целый день был свободен, то Розали предложила ей идти вместе в Пиккиньи, обещая по возвращении найти ей уголок в их доме.

   - Подумайте только, какая у нас с вами будет прогулка! - прибавила она.

   Перрина согласилась, и подруги, весело болтая, зашагали в Пиккиньи. Исполнив поручение, они отправились гулять, бродили по лугам и лесам и только к вечеру вернулись в Марокур. Подходя к дому, Розали вдруг посерьезнела и тревожно проговорила:

   - Что-то скажет теперь тетя Зенобия?

   - Разозлится!

   - Ну, не беда! Мне было очень весело. А вам?

   - Если вам было весело, то мне тем более! У вас есть родные и знакомые, с которыми вы можете разговаривать, а я постоянно одна... Для меня наша прогулка была настоящим праздником.

   - Очень рада.

   К счастью, тетя Зенобия была занята в общей столовой, и Перрине пришлось заключать сделку с самой бабушкой Франсуазой; за двенадцать франков в месяц добрая старушка уступила ей комнатку с одним окном, украшенную небольшим туалетным столиком с зеркальцем, а за обед и ужин взяла только пятьдесят франков.

   В восемь часов Перрина пообедала одна за своим столиком в общей столовой, а в половине девятого отправилась в магазин за вещами; возвратившись домой ровно в девять часов, она сейчас же решила ложиться спать, чтобы пораньше встать завтра, и с каким-то особенным наслаждением повернула ключ в замке, запирая на ночь свою маленькую комнатку. Настоящее было так хорошо, что в этот день Перрина даже и не думала о грядущем: пусть будет что будет.

   Когда на другой день она вошла в кабинет господина Вульфрана, ее поразило и сильно смутило строгое выражение лица слепого; видно было, что он чем-то сильно недоволен. Но чем же? Что сделала она дурного, за что можно было бы ее упрекнуть?

   Но ей не пришлось долго раздумывать над этим, так как господин Вульфран заговорил:

   - Почему ты не сказала мне правды?

   - О чем же я не сказала? - испуганно спросила она.

   - О том, что ты делала со времени своего прибытия сюда?

   - Но уверяю вас, сударь, что я сказала вам правду.

   - Ты сказала мне, что жила у Франсуазы. А уйдя от нее, где ты была? Предупреждаю тебя, что Зенобия, дочь Франсуазы, у которой о тебе расспрашивали, сказала, что ты провела всего только одну ночь у ее матери, а затем исчезла, и никто не знает, что ты делала с тех пор.

   Перрина слушала начало этого допроса с волнением, но теперь у нее отлегло от сердца.

   - Один человек знает, где я была с тех пор, как покинула комнатку тетушки Франсуазы.

   - Кто?

   - Розали, ее внучка, которая может подтвердить вам то, что я сейчас скажу, если вы находите необходимым знать все, что я делала...

   - Место, на которое я предназначаю тебя, требует, чтобы я знал о тебе все.

   - Извольте, сударь, я вам это скажу. Если вы захотите это проверить, то пошлите за Розали и раньше, чем я увижусь с ней, расспросите ее, правду ли я вам сказала.

   - Да, пожалуй, так можно сделать, - сказал он гораздо мягче. - Ну, так рассказывай.

   Перрина начала свой рассказ с ночи в ужасной каморке.

   - Разве ты не могла выносить того, что выносят другие?

   - Другие, вероятно, не жили так много на свежем воздухе, как я, потому что, уверяю вас, я вовсе не неженка и нищета научила меня переносить все... А там я просто задохнулась бы от недостатка воздуха.

   - Разве комнатка Франсуазы так вредна для здоровья?

   - Ах, сударь, если бы вы могли ее видеть, вы не позволили бы вашим работницам жить в ней.

   - Продолжай.

   Перрина перешла к открытию острова, к мысли поселиться в шалаше.

   - Ты разве не боялась?

   - Я привыкла не бояться.

   - Ты говоришь о последнем прудке, по дороге в Сен Пипуа, налево?

   - Да, сударь.

   - Этот шалаш принадлежит мне, и им пользуются мои племянники. Итак, значит, ты там спала?

   - Не только спала, но работала, ела, даже угощала однажды обедом Розали, которая может вам об этом рассказать; я ушла из шалаша только тогда, когда пришлось ехать в Сен Пипуа, где вы приказали мне остаться переводчицей при англичанах, а сегодня ночью я опять ночевала у тетушки Франсуазы, где наняла теперь отдельную комнату.

   - Значит, ты богата, если можешь угощать обедом подругу?

   - Если бы я смела вам рассказать...

   - Ты должна все рассказать мне.

   - Имею ли я право занимать ваше время своей болтовней?

   - С тех пор, как я ослеп, время для меня уже не имеет прежней цены; оно кажется мне длинным, очень длинным... и пустым.

   Перрина увидела, как облако грусти промелькнуло по лицу господина Вульфрана, и в ту же минуту у ней пропал всякий страх; сердце ее переполнилось глубокой жалостью к этому старику, которого посторонние считали столь счастливым, столь щедро наделенным всеми земными благами.

   И веселым голосом она начала:

   - Но гораздо интереснее самого обеда тот способ, которым я раздобыла кухонную посуду, и способ, которым я достала провизию, не имея ни одного су в кармане. Об этом, если позволите, я и расскажу вам сначала, чтобы вы могли ясно представить себе, как я жила в шалаше все это время.

   На протяжении всего рассказа Перрина не спускала глаз со своего слушателя и с радостью видела, что болтовня ее вызывает вовсе не скуку, а, напротив, скорее любопытство и интерес.

   - Ты это сделала! - прерывал он ее несколько раз.

   Когда она добралась до конца своей истории, господин Вульфран положил ей руку на голову.

   - Ты славная девочка, - сказал он, - и я с радостью вижу, что из тебя можно будет что-нибудь сделать. Теперь ступай в свое бюро и займись чем хочешь; в три часа мы поедем.

  

   Бюро мистера Бэндита и по размерам и по обстановке очень сильно отличалось от кабинета самого господина Вульфрана. Кабинет хозяина с первого же взгляда говорил посетителю, что здесь, если можно так выразиться, решаются судьбы всех марокурских фабрик. Три громадных окна давали много света; всевозможные столы, начиная от большого письменного посредине комнаты, были завалены несметным количеством папок и портфелей; у столов стояли высокие кресла, обтянутые зеленым сафьяном, а по стенам развешаны были в деревянных золоченых рамах планы марокурских фабрик.

   Совсем не то представляло из себя бюро мистера Бэндита. Это была маленькая комнатка, где стоял стол и два стула; по стенам с одной стороны были прикреплены полки для бумаг, а с другой - висела географическая карта, на которой крошечные, различных цветов флаги обозначали основные навигационные пути. Единственное окно смотрело на юг и, несмотря на джутовую штору с красными рисунками, в комнате было очень светло; гладко лоснящийся паркет блестел, как зеркало. Перрине очень понравилось маленькое, уютное бюро, такое чистое и веселое. Отворив дверь, она могла видеть, а иногда и слышать, что делается в кабинете господина Вульфрана, видеть и его племянников, и бюро счетоводства и кассы, откуда доносилось щелканье косточек на счетах и металлический звон золота и серебра. Прямо напротив помещалось бюро инженера Фабри, где техники, стоя перед высокими, наклонными столами, составляли чертежи различных машин для фабрик.

   От нечего делать Перрина принялась рассматривать словари, единственные книги, составлявшие библиотеку маленького бюро, но это занятие очень скоро надоело ей. Когда послышался звонок, разрешающий всему фабричному персоналу идти завтракать, обрадованная Перрина вышла одной из первых.

   В общей столовой тетушки Франсуазы ясно обозначилась разница в положении Перрины по сравнению с остальными служащими: прибор ее стоял на отдельном маленьком столике в углу залы, и кушанья подавались лишь после того, как самые лакомые кусочки были взяты с блюд теми, кого хозяйка считала вправе выбирать.

   Но Перрина не чувствовала в этом ничего оскорбительного для себя. Не все ли равно, что ей подают не первой, а последней и что лучшие куски уже взяты? Ее гораздо больше интересовало то, что она услышит, сидя так недалеко от большого стола. Разговор может подсказать ей, как держать себя, чего следует избегать и на что можно рассчитывать в будущем; одно какое-нибудь слово уяснит ей положение дел лучше, чем наблюдения за целые месяцы. А дурного в этом нет ничего: это ведь не шпионство, не подслушивание у дверей, да и сами они не маленькие и отлично знают, что можно говорить при посторонних и чего нельзя, - значит, без малейшего угрызения совести она может слушать все, что будет говориться за большим столом.

   К несчастью, в это утро беседа Фабри и Монблё не представляла ничего интересного для Перрины; кроме того, и сама она спешила скорей покончить с завтраком, так как хотела расспросить Розали, откуда узнал господин Вульфран, что она ночевала только одну ночь у тетушки Франсуазы.

   - А, да это заявлялся долговязый, пока мы ходили в Пиккиньи. Он расспрашивал о вас тетю Зенобию: она и сказала ему, что вы ночевали здесь одну только ночь, да еще и от себя кое-что прибавила о вас.

   - Что же еще могла она сказать про меня?

   - Этого я не знаю, потому что меня здесь не было, но я думаю, - все, что пришло в голову и, конечно, самое худшее. Впрочем, вам это, кажется, не очень повредило.

   - Напротив, это только помогло мне, потому что рассказ мой доставил удовольствие господину Вульфрану.

   - Непременно расскажу это тете Зенобии; то-то она будет беситься.

   Ровно в три часа, как сказал господин Вульфран, они отправились в экипаже на обычный осмотр фабрик, что старик делал ежедневно. В этот день объезд начат был с Флекселля, довольно большого села, где помещаются чесальные мастерские льна и пеньки. Прибыв на фабрику, господин Вульфран, вместо того чтобы отправиться в бюро директора, пожелал войти, опираясь на плечо Перрины, в громадный амбар, куда складывали тюки пеньки, доставленные на фабрику прямо в вагонах.

   - Слушай внимательнее, что я буду тебе объяснять, - сказал господин Вульфран Перрине, - сегодня я хочу в первый раз попробовать видеть твоими глазами, исследуя кое-какие из привезенных тюков. Знаешь ты, что такое серебристый цвет?

   Перрина задумалась.

   - Или, скорее, серовато-жемчужный?

   - Серовато-жемчужный? Да, сударь.

   - Прекрасно! Теперь скажи мне, сумеешь ли ты различить оттенки цветов: темно-зеленый, светло-зеленый, рыжевато-серый, красноватый?

   - Да, сударь, по крайней мере, приблизительно.

   - Этого достаточно. Ну, так возьми пеньку из первого попавшегося тюка и посмотри на нее хорошенько, а потом скажи мне, какого она цвета.

   Перрина исполнила приказание и, рассмотрев внимательно пеньку, робко проговорила:

   - Красного; кажется, красноватого...

   - Дай мне пеньку.

   Он поднес пеньку к носу и понюхал.

   - Ты не ошиблась, - послышался ответ, - эта пенька должна быть действительно красноватого цвета.

   Перрина удивленно взглянула на господина Вульфрана, и он, как бы угадывая ее изумление, продолжал:

   - Понюхай эту пеньку; чувствуешь, у нее запах карамели?

   - Да, сударь.

   - Ну, так вот этот запах доказывает, что пеньку эту сушили в печке и там подожгли, - оттого она и красноватая. Это дает мне надежду, что ты не очень будешь ошибаться и дальше. Пойдем теперь к другому вагону, возьми там пеньку из какого-нибудь тюка.

   На этот раз Перрина нашла, что цвет пеньки был зеленый.

   - Зеленого цвета по крайней мере двадцать оттенков. Назови мне какое-нибудь растение, похожее на эту пеньку цветом.

   - Капуста; только мне кажется, что здесь есть еще местами коричневые и черные пятна.

   - Дай мне ее.

   На этот раз слепой взял пеньку в обе руки и, слегка потянув ее, оборвал волокна.

   - Эта пенька была снята слишком зеленой, - сказал он, - и, кроме того, еще подмокла в тюках. Твое определение верно и на этот раз. Я доволен тобой - это хорошее начало.

   Отсюда они отправились дальше и продолжали свой объезд по другим деревням; побывали в Бакуре, в Эрме и, наконец, в Сен-Пипуа, где пробыли очень долго, так как осматривали результаты трудов английских механиков.

   Как и всегда, лишь только господин Вульфран выходил из фаэтона, его отводили под тень громадного тополя; Гильом привязывал лошадь где-нибудь поблизости к скамье и затем отправлялся гулять по окрестностям, рассчитывая вернуться раньше, чем понадобится хозяину, который таким образом ничего не узнает об его отлучке. Но в этот день он почему-то запоздал, так что когда господин Вульфран вернулся к экипажу, кучера еще не было.

   - Велите поискать Гильома, - обращаясь к сопровождавшему их директору, сказал слепой.

   Но сколько Гильома ни искали, его нигде не могли найти.

   - Думаю, лучше будет, если я сам отвезу вас в Марокур, - предложил директор.

   - Благодарю вас, Бенуа, меня довезет эта девочка.

   - Но умеет ли она править?

   - Родители ее были странствующими торговцами, и она часто исполняла обязанности кучера... Не так ли, малютка?

   - Это правда, сударь.

   - Впрочем, Коко кроток, как ягненок, и не опрокинет нас в канаву, если его туда не загонят нарочно.

   И господин Вульфран сел в экипаж. Перрина заняла место возле него и подобрала вожжи.

   - Не очень скоро, - сказал старик, когда она слегка тронула Коко концом кнута.

   Велико было всеобщее удивление, когда на улицах Марокура показался экипаж господина Вульфрана, в котором на месте Гильома сидела девочка в черной соломенной шляпе, в трауре, умело и ловко правившая лошадью. Что бы это значило? Кто эта маленькая девочка? В деревне почти никто не знал Перрину, никому не было известно, какое место она теперь занимает при хозяине фабрик, и все терялись в догадках.

   Если обыватели Марокура были сильно удивлены, увидев господина Вульфрана с Перриной, то Талуэль был просто поражен.

   - А где же Гильом? - воскликнул он, кидаясь вниз с лестницы, чтобы встретить хозяина.

   - Я его прогнал, - отвечал господин Вульфран, улыбаясь.

   - Мне кажется, что вы давно уже собирались это сделать, - сказал Талуэль.

   - Совершенно верно.

   - Мне кажется также, - продолжал Талуэль, помогая господину Вульфрану выйти из экипажа, - что эта девочка, которую вы взяли взамен Гильома, оказалась достойной вашего доверия?

   - Вы не ошиблись.

   - Меня это не удивляет. В тот день, когда она вошла сюда вместе с Розали, мне показалось, что из нее выйдет прок и что вы это непременно заметите.

   Говоря таким образом, Талуэль бросил на Перрину взгляд, ясно говоривший: "Видишь, что я для тебя делаю; не забывай этого и будь готова отплатить мне за добро!"

   Требование отплаты по этому условию не заставило себя ждать. Незадолго до окончания работ Талуэль остановился перед бюро Бэндита и, не входя, спросил вполголоса, так, чтобы слышать его могла одна Перрина.

   - Что случилось с Гильомом в Сен-Пипуа?

   Так как в вопросе этом не было ничего особенного, то девочка, после короткого размышления, решила рассказать ему все, что видела.

   - Прекрасно, - проговорил Талуэль. - Можешь быть спокойна; когда Гильом придет опять проситься на службу, он будет иметь дело со мной.

  

   По заведенному обычаю, как только господин Вульфран входил утром в свой кабинет, сразу же начиналось чтение писем, за которыми ходил на почту мальчик, раскладывавший затем их на столе; в одной кучке лежали письма из Франции, а в другой - из-за границы. Прежде господин Вульфран сам прочитывал всю французскую корреспонденцию и затем диктовал кому-нибудь из служащих распоряжения но этим письмам и ответы; но с тех пор, как он ослеп, в этом деле ему помогали Талуэль и племянники, читавшие письма вслух и делавшие тут же нужные заметки. Что касается корреспонденции из-за границы, то с начала болезни Бэндита письма на английском языке передавались Фабри, а на немецком - поступали к Монблё.

   На другой день после приключения в Сен-Пипуа господин Вульфран, Теодор, Казимир и Талуэль занимались в кабинете обычной разборкой корреспонденции, как вдруг Теодор, вскрывавший заграничные письма, проговорил:

   - Письмо из Дакка, от двадцать девятого мая.

   - На французском? - спросил господин Вульфран.

   - Нет, на английском.

   - Кем подписано?

   - Подписано не очень разборчиво: какой-то Фельдэс, Фальдэс, или Фильдэс, и впереди еще стоит какое-то слово, которого я вообще не могу разобрать. Целых четыре страницы. Ваше имя повторяется несколько раз. Прикажете передать Фабри, да?

   - Нет, дай его мне!

   Талуэль и Теодор удивленно и вместе с тем подозрительно взглянули на господина Вульфрана.

   - Я кладу письмо на ваш стол, - сказал Теодор.

   - Не надо, дай его мне в руки!

   Вскоре после этого разборка корреспонденции была окончена, и дожидавшийся здесь же конторщик забрал всю груду писем и унес с собою для раздачи по принадлежности; дом за ним из кабинета вышли Талуэль и племянники.

   Оставшись один, господин Вульфран позвонил, и на пороге тотчас же показалась Перрина.

   - Откуда это письмо? - спросил ее старик.

   Перрина взяла письмо. Если бы господин Вульфран не был слеп, он увидел бы, как побледнело лицо девочки, дрожат ее руки.

   - Это письмо на английском языке, от двадцать девятого мая, из Дакка, - не совсем твердым голосом проговорила она.

   - Кем подписано?

   - Отцом Фильдэсом.

   - Верно ли это?

   - Да, сударь, тут стоит подпись отца Фильдэса.

   - Что он пишет?

   - Позвольте мне пробежать несколько строк, прежде чем отвечать.

   - Разумеется, но только поскорей.

   Перрина и рада была бы исполнить приказание, но теперь волнение ее дошло до такой степени, что буквы прыгали у нее перед глазами, которые словно застилало туманом.

   - Ну, что же? - нетерпеливо спросил господин Вульфран.

   - Сударь, почерк неразборчив, и фразы так длинны, что я не могу сразу перевести вам все письмо.

   - И не надо, не переводи, читай про себя! О чем он пишет?

   Когда волнение Перрины немного убавилось, она проговорила:

   - Отец Фильдэс пишет, что отец Леклерк, которому вы писали, умер, и хотя ему и было поручено отцом Леклерком отвечать вам, но он не мог этого до сих пор сделать, потому что долгое время пробыл в отъезде и, кроме того, не успел собрать требуемые вами сведения. Он извиняется, что пишет вам по-английски, и прибавляет, что далеко не свободно владеет вашим прекрасным языком.

   - Какие же он добыл сведения? - воскликнул господин Вульфран.

   - Но я еще не дошла до этого места...

   Хотя это и было сказано мягким голосом, но старик понял, что если будет торопить, то ничего не добьется.

   - Ты права, дитя мое, - сказал он, - ты ведь это читать не по-французски и, разумеется, тебе нужно сначала хорошенько усвоить все, о чем тут пишется. Возьми это письмо и ступай в бюро Бэндита; там сначала прочти все послание целиком, а потом напиши перевод и приходи прочесть мне. Иди же и скорее принимайся за работу: мне очень хочется узнать, что пишет отец Фильдэс.

   Перрина повернулась и пошла к двери, но господин Вульфран остановил ее:

   - В этом письме речь идет о моих личных, семейных делах, о которых никто не должен знать. Слышишь, никто! О чем бы тебя ни расспрашивали, если только кто-нибудь осмелится сделать это, ты должна упорно молчать и не давать ни малейшего повода к догадкам. Видишь, как я тебе доверяю! Надеюсь, что ты окажешься достойной этого доверия. Помни, если ты будешь верно служить мне, тебе будет хорошо.

   - Обещаю вам, сударь, быть достойной вашего доверия.

   - Иди и пиши скорей.

   Придя в бюро Бэндита, Перрина несколько раз прочла все письмо и только после этого стала писать перевод:

  

   "Дакка, 29-го мая.

   Милостивый государь!

   С прискорбием сообщаю вам, что мы имели несчастье потерять преподобного отца Леклерка, которого вы просил сообщить вам некоторые сведения, которым, по-видимому, вы придаете большое значение. Внезапная болезнь лишила его возможности исполнить ваше поручение, и, умирая, он возложил эту обязанность на меня. Извините, что я так замедлил с ответом, но я долго отсутствовал в миссии, путешествуя по стране, и, кроме того, у меня много времени отняли справки о событиях, происшедших более двенадцати лет тому назад; поэтому еще раз обращаюсь к вам с просьбою простить мне это невольное замедление, а также и то, что я пишу вам по-английски, но это потому, что я далеко не совершенно владею прекрасным языком вашей родины".

  

   Не без труда одолев этот отрывок, который и в самом деле трудно поддавался точному переводу, Перрина приостановилась на минуту и стала перечитывать написанное, чтобы проверить, нет ли где-нибудь ошибки. Вдруг дверь отворилась, в комнату вошел Теодор Пендавуан и попросил Перрину дать ему англо-французский словарь.

   Словарь этот как раз лежал на столе открытым; девочка закрыла его и передала молодому человеку.

   - Разве вы им не пользовались? - спросил Теодор, подходя ближе.

   - Да, я заглядывала в него, но могу обойтись и без словаря.

   - Каким же это образом?

   - Мне он нужен только для того, чтобы иногда справляться об орфографии французских слов; но в этом вопросе его прекрасно может заменить французский словарь.

   Перрина чувствовала, что Теодор стоит как раз за ее спиной и пытается прочесть ее перевод.

   - Вы переводите письмо из Дакка?

   Перрина очень удивилась, что ему известно, откуда пришло письмо, содержание которого должно было оставаться строгой тайной. Ради этого-то письма он, вероятно, и явился, англо-французский словарь, собственно, был только предлогом. В самом деле, зачем нужен ему тот словарь, если он вообще не знает английского?

   - Да, сударь, - отвечала она.

   - И хорошо идет перевод?

   И как близорукий, он нагнулся через плечо девочки к столу; в ту же минуту Перрина перевернула лист таким образом, чтобы он мог видеть буквы только сбоку.

   - О, пожалуйста, сударь, не читайте... у меня что-то не ладится... это черновик...

   - Ничего.

   - Напротив, сударь... мне, право, даже совестно, показывать такой перевод.

   Теодор хотел взять листок, но Перрина положила на него руку, готовая даже силой защищать доверенную ей тайну.

   Молодой человек говорил шутливым тоном, как взрослый с ребенком.

   - Отдайте мне этот черновик.

   - Нет, сударь, я не могу отдать вам его.

   - Ну, ну!

   И он, улыбаясь, стал отнимать у Перрины бумагу; та сопротивлялась.

   - Нет, сударь, нет, я не отдам вам его!

   - Да ведь это просто смешно!

   - Только не для меня. Господин Вульфран запретил мне показывать кому бы то ни было письмо, и я, не могу и не хочу ослушаться его.

   - Я сам его распечатывал.

   - Письмо на английском языке, а не перевод.

   - Дядя сегодня же покажет мне этот знаменитый перевод.

   - Это меня не касается; мое дело исполнить его приказание, и я, извините меня, не могу сделать то, что вы требуете.

   Перрина говорила таким твердым голосом и вид у нее был такой решительный, что завладеть бумагой без борьбы нечего было и думать.

   Заходить так далеко Теодор не хотел и сейчас же собрался уходить, процедив на прощанье:

   - Очень рад, что вы столь добросовестно исполняете приказания дядюшки даже в таких мелочах, как эта.

   Когда дверь за ним захлопнулась, Перрина снова принялась за работу; но она была так взволнована, что дело совсем не шло на лад. Как отомстят ей за это сопротивление, которым притворно восхищались только что, хотя в душе были прямо взбешены? Как будет она, одинокая и слабая, защищаться против этого всесильного врага? Один удар - и она будет уничтожена, разбита. И тогда ей придется покинуть этот дом, куда она только что проникла.

   Снова отворилась дверь, и, бесшумно скользя по паркету, в комнату вошел Талуэль.

   - Ну, как идет перевод письма из Дакка?

   - Я только начинаю.

   - Тебе помешал господин Теодор? Зачем он приходил сюда?

   - Взять английский словарь.

   - Зачем это? Он не знает английского языка.

   - Не знаю, он ничего не говорил.

   - А не спрашивал он тебя, о чем речь в этом письме?

   - Я не успела перевести и первой фразы, когда он вошел сюда.

   - Уж не хочешь ли ты уверить меня, что не прочитала всего письма?

   - Я еще не перевела его.

   - Ты не успела написать его по-французски, но ты прочла его.

   Перрина молчала.

   - Что же ты молчишь?

   - Я не могу отвечать.

   - Почему?

   - Потому что господин Вульфран запретил мне говорить про это письмо.

   - От меня он не скрывает ничего. Все его распоряжения передаются через меня; все награды, все его милости делаются тоже через меня, и, значит, я должен знать все, что его касается.

   - Даже его личные дела?

   - А, значит, в этом письме говорится об его личных делах?

   Перрина увидела, что проговорилась.

   - Я этого не говорила: но я спрашиваю вас: если бы здесь сообщалось о его личных делах, я тоже должна была бы передать вам содержание письма?

   - Тогда-то я тем более должен все знать, это в интересах самого же господина Вульфрана. Разве ты не слышала, что он заболел в результате огорчений, которые его чуть не убили? Если он неожиданно получит какое-нибудь известие, которое причинит ему новое горе или слишком сильную радость, это может стоить ему жизни. Поэтому-то я заранее должен знать все, что его касается, чтобы иметь время его подготовить, на что, конечно, у меня не будет времени, если ты сразу же пойдешь и прочтешь ему свой перевод.

   Талуэль произнес это мягким, подкупающим голосом, который вовсе не походил на его обычный грубый и суровый тон.

   Заметив, что Перрина слушает молча, не произнося ни слова, он продолжал:

   - Надеюсь, ты меня понимаешь, и понимаешь, как важно для всех нас, для всего этого края, наконец, для тебя самой, чтобы здоровье господина Вульфрана не было подорвано какими-нибудь неожиданностями, которых он, скорее всего, не перенесет. На вид он еще бодр, но семейные неприятности расшатали его организм, а потеря зрения приводит его в отчаяние. Поэтому-то все мы должны заботиться о его душевном равновесии, и я, конечно, больше всех, потому что пользуюсь особенным его доверием.

   Если бы Перрина не знала ничего о Талуэле, быть может, слова его и тронули бы ее, но рассказы работниц там, на чердаке, достаточно просветили ее на этот счет. Он просто хотел заставить ее говорить и только ради этого разыгрывал перед нею преданного слугу господина Вульфрана. Для нее было совершенно ясно, что и директор, и Теодор желали только одного: узнать, что сообщается в письме из Дакка. Недаром господин Вульфран запретил ей передавать кому-нибудь содержание письма. Значит, он предвидел, что могут быть попытки узнать это, и,