Диккенс Чарльз - Крошка Доррит

два с половиной или три месяца после ареста, когда он сидел над книгой, тщетно стараясь углубиться в чтение, чьи-то шаги раздались на лестнице и кто-то постучал в дверь. Он встал, отворил ее и услышал чей-то приятный голос:

   - Как поживаете, мистер Кленнэм? Надеюсь, я не обеспокоил вас своим посещением.

   Это был жизнерадостный молодой Полип, Фердинанд. Он сиял добродушием и любезностью, хотя его веселость и непринужденность не совсем гармонировали с унылой обстановкой.

   - Вы удивлены моим посещением, мистер Кленнэм, - сказал он, усаживаясь на стул, который предложил ему Артур.

   - Признаюсь, даже очень удивлен.

   - Не неприятно, надеюсь?

   - Никоим образом.

   - Благодарю вас. Право, - сказал обязательный молодой Полип, - мне было очень неприятно узнать, что вам пришлось временно уединиться в этом помещении, и я надеюсь (говоря между нами, конечно), что наше министерство тут ни при чем.

   - Ваше министерство?

   - Да, министерство околичностей.

   - Я отнюдь не могу обвинять в моих неудачах это замечательное учреждение.

   - Клянусь жизнью, - воскликнул бодрый молодой Полип, - я душевно рад это слышать! Вы очень утешили меня. Мне было бы очень грустно, если бы наше министерство оказалось виновником ваших затруднений.

   Кленнэм снова подтвердил, что министерство тут ни при чем.

   - Отлично! - сказал Фердинанд. - Я очень рад. Я боялся, что это мы посодействовали вашему аресту, так как, к сожалению, это с нами иногда случается. Мы желали бы избегнуть таких вещей, но если люди сами лезут в петлю... ну, тогда мы не в силах помешать этому.

   - Не выражая безусловного согласия с вашими словами, - угрюмо ответил Артур, - я всё-таки очень благодарен вам за ваше посещение.

   - Нет, право! Ведь мы, - продолжал развязный молодой Полип, - в сущности говоря, самый безобидный народ. Вы называете нас шарлатанами. Пожалуй, но ведь шарлатанство необходимо, без него не обойдешься. Вы сами понимаете это.

   - Не понимаю, - сказал Артур.

   - Вы смотрите на дело с неправильной точки зрения. Точка зрения - вот самое главное. Смотрите на наше министерство с нашей точки зрения - с точки зрения людей, которые требуют одного: чтобы их оставили в покое, - и вы согласитесь, что это превосходнейшее учреждение.

   - Значит, ваше министерство существует для того, чтобы оставаться в покое? - спросил Кленнэм.

   - Именно, - подхватил Фердинанд. - Оставаться в покое и оставлять всё по-старому - вот наше назначение. Вот для чего мы созданы. Вот для чего мы существуем. Без сомнения, формально мы существуем для других целей, но ведь это именно только форма. Бог мой, да ведь у нас всё только форма. Вспомните, какую кучу формальностей вам самим пришлось проделать. А сделали ли вы хоть шаг вперед?

   - Ни шагу! - отвечал Кленнэм.

   - Взгляните на дело с правильной точки зрения, и вы увидите, что мы как нельзя лучше исполняем свою роль. Ведь это игра в крикет. Публика бросает к нам мячи, а мы их отбиваем.

   Кленнэм спросил, что же делается с теми, кто бросает. Легкомысленный молодой Полип ответил, что они устают, выбиваются из сил, ломают себе спины, умирают, бросают игру, переходят к другим играм.

   - Вот это-то обстоятельство и заставляет меня радоваться, - продолжал он, - что наше министерство неповинно в вашем временном уединении. Легко могло бы случиться обратное, так как, по правде говоря, наше министерство не раз оказывалось весьма злополучным местом для людей, не желавших оставить нас в покое. Мистер Кленнэм, я говорю с вами вполне откровенно. Я думаю, что это вполне возможно между нами. Точно так же я говорил с вами, когда в первый раз убедился, что вы не хотите оставить нас в покое. Я тогда же заметил, что вы человек неопытный и увлекающийся и... довольно наивный, - вы не сердитесь?

   - Нисколько.

   - Довольно наивный. Я пожалел вас и решился дать вам понять (конечно, это не было официальным заявлением, но я всегда стараюсь избегать официальности, если это возможно), что на вашем месте не стал бы и пробовать. Как бы то ни было, вы попробовали и с тех пор не переставали пробовать. Не пробуйте еще раз.

   - Вряд ли мне представится случай попробовать еще раз, - сказал Кленнэм.

   - Представится, представится! Вы выйдете отсюда. Все выходят отсюда. Мало ли способов выйти отсюда. Только не возвращайтесь к нам. Эта просьба - одна из побудительных причин моего визита. Пожалуйста, не возвращайтесь к нам. Честное слово, - продолжал Фердинанд самым дружеским и доверчивым тоном, - я буду ужасно огорчен, если вы не воспользуетесь прошлым опытом и не махнете на нас рукой.

   - А изобретение? - сказал Кленнэм.

   - Добрейший мой, - возразил Фердинанд, - простите мне вольность выражений, но об этом изобретении никто знать не хочет и никто за него и двух пенсов не даст. Никто в нашем министерстве и вне его. Все потешаются над изобретателями. Вы себе представить не можете, какая масса людей желает оставаться в покое. Вы, я вижу, не знаете, что гений нашей нации (не смущайтесь парламентской формой выражения) желает оставаться в покое. Поверьте, мистер Кленнэм, - прибавил игривый молодой Полип самым ласковым тоном, - наше министерство не злобный великан, на которого нужно выходить во всеоружии, а попросту ветряная мельница,¹ {В романе Сервантеса "Дон Кихот" (1605) герой романа сражается с ветряными мельницами, принимая их за великанов.} которая перемалывает чудовищные груды соломы и показывает вам, куда дует ветер общественного мнения.

   - Если бы я мог поверить этому, - сказал Кленнэм, - я был бы очень печального мнения о нашей будущности.

   - О, зачем так говорить? - возразил Фердинанд. - Всё к лучшему. Нам нужно шарлатанство, мы любим шарлатанство, мы не можем обойтись без шарлатанства. Немножко шарлатанства - и всё пойдет как по маслу, только оставьте нас в покое. - Высказав этот утешительный взгляд на вещи - символ веры бесчисленных Полипов, прикрываемый самыми разнообразными лозунгами, над которыми они сами смеются, - Фердинанд встал. Ничто не могло быть приятнее его чистосердечного и любезного обращения и истинно джентльменского уменья приноровиться к обстоятельствам его посещения.

   - Позвольте спросить, если это не будет нескромностью, - сказал он, когда Кленнэм пожал ему руку, с искренней благодарностью за его откровенность и добродушие, - правда ли, что наш знаменитый, всеми оплакиваемый Мердль - виновник ваших временных затруднений?

   - Да, я один из многих, разоренных им людей.

   - Умнейший, должно быть, малый, - заметил Фердинанд Полип.

   Артур, не чувствуя охоты прославлять память покойного, промолчал.

   - Отъявленный мошенник, конечно, - продолжал Фердинанд, - но умница! Нельзя не восхищаться таким молодцом. То-то, должно быть, был мастер по части шарлатанства! Такое знание людей, уменье их обойти, выжать из них всё, что нужно.

   Со свойственной ему непринужденностью он дошел почти до искреннего восхищения.

   - Надеюсь, - сказал Кленнэм, - что этот урок послужит на пользу другим.

   - Дорогой мистер Кленнэм, - возразил Фердинанд со смехом, - какие у вас лучезарные надежды! Поверьте, что первый аферист с такими же способностями и искусством будет иметь такой же успех. Простите меня, но вы, кажется, не знаете, что люди - те же пчелы, которые слетаются, если начать бить в пустую кастрюльку. В этом весь секрет управления людьми. Уверьте их, что кастрюля - из драгоценного металла, - и дело в шляпе: на этом и зиждется власть людей, подобных нашему оплакиваемому покойнику. Бывают, конечно, исключительные случаи, - вежливо прибавил Фердинанд, - когда люди попадаются в ловушку, руководясь гораздо лучшими побуждениями; мне даже незачем ходить далеко за примером, но эти исключения не изменяют правила. Прощайте. Надеюсь, что при следующей нашей встрече эта мимолетная тучка исчезнет с вашего горизонта. Не провожайте меня; я знаю дорогу. До свидания!

   С этими словами милейший и умнейший из Полипов спустился по лестнице, пробрался через сторожку, уселся на лошадь, ожидавшую его на переднем дворе, и отправился на свидание с одним благородным родичем, которого нужно было хорошенько подготовить к выступлению, так как ему предстояло разнести в громовой речи кое-каких дерзких снобов, осмелившихся находить недостатки в государственной деятельности Полипов.

   Он, без сомнения, встретил на пути мистера Рогга, потому что минуту или две спустя после его ухода этот огненноволосый джентльмен появился в дверях Кленнэма, подобно пожилому Фебу. {Феб - в древнеримской мифологии бог солнца (то же, что в древнегреческой - Аполлон).}

   - Как поживаете, сэр? - спросил он. - Могу ли чем служить вам сегодня?

   - Нет, благодарствуйте.

   Мистер Рогг возился с запутанными делами с таким же наслаждением, как хозяйка - со своими вареньями и соленьями, или прачка - с грудой белья, или мусорщик - с кучей мусора, или как всякий специалист - со своей специальностью.

   - Я время от времени захожу узнать, сэр, - сказал мистер Рогг, - не появились ли новые кредиторы со взысканиями? Так и подваливают, сэр, так и подваливают; больше и ожидать нельзя было.

   Он говорил об этом так, точно поздравлял Артура по случаю какого-то радостного события, весело потирая руки и потряхивая головой.

   - Так подваливают, - повторил он, - как только можно было ожидать. Это просто какой-то ливень взысканий. Я не часто забираюсь к вам, когда бываю здесь, так как знаю, что вы предпочитаете одиночество и что если я понадоблюсь вам, то вы пошлете за мной в сторожку. Но я захожу сюда почти ежедневно. Своевременно ли будет, сэр, - прибавил он заискивающим тоном, - обратиться к вам с одним замечанием?

   - Так же своевременно, как и в любое другое время

   - Хм... Общественное мнение, сэр, - сказал мистер Рогг, - очень интересуется вами.

   - Не сомневаюсь в этом.

   - Не находите ли вы, сэр, что было бы благоразумно, - продолжал мистер Рогг еще более заискивающим тоном, - сделать хоть теперь маленькую уступочку общественному мнению. Так или иначе мы все делаем уступки общественному мнению. Нельзя не делать.

   - Я не могу примириться с общественным мнением, мистер Рогг, и не имею оснований думать, что это мне когда-нибудь удастся.

   - Полноте, сэр, полноте! Переехать в Королевскую тюрьму почти ничего не стоит, и если общественное мнение находит, что вам следует переселиться туда, то почему бы... вам.

   - Ведь вы, помнится, согласились, мистер Рогг, - сказал Артур, - что это дело вкуса.

   - Конечно, сэр, конечно. Но хорош ли ваш вкус, хорош ли ваш вкус? Вот в чем вопрос.

   Мистер Рогг заговорил почти патетическим тоном:

   - Скажу больше; хорошие ли чувства руководят вами? Ваше дело громкое, а вы сидите здесь, куда человек может попасть за ничтожный долг в один-два фунта. Это все заметили, об этом толкуют - и неодобрительно, неодобрительно. Вчера вечером толковали об этом в одном кружке, который я мог бы назвать, если бы не посещал его сам, в избранной компании юристов, и, признаюсь, мне просто обидно было слушать. Я был оскорблен за вас. Или сегодня утром моя дочь (женщина, скажете вы, - да, но женщина с большой сметкой в этих делах и с кое-каким личным опытом, как истица в деле Рогг и Баукинса) крайне удивлялась вашему решению, крайне удивлялась. Так вот, имея в виду все эти обстоятельства и принимая в расчет, что никто из нас не может пренебрегать общественным мнением, не сделать ли маленькую уступочку общественному мнению... Право, сэр, я уж не буду много распространяться, - скажу, из простой любезности.

   Мысли Артура снова унеслись к Крошке Доррит, и заявление мистера Рогга осталось без ответа.

   - Что касается меня, сэр, - продолжал мистер Рогг, начиная думать, что его красноречие подействовало, - то мой принцип - подчинять свои склонности склонностям клиента. Но, зная ваш обязательный характер и всегдашнюю готовность сделать приятное другому, я замечу, что предпочел бы видеть вас в Королевской тюрьме. Ваше дело возбудило сенсацию, принимать в нем участие очень лестно для адвоката, но я чувствовал бы себя более свободно с своими товарищами, если бы вы были в Королевской тюрьме. Конечно, это не может влиять на ваше решение, я просто констатирую факт.

   Одиночество и хандра до того приучили Кленнэма к задумчивости и рассеянности, он так привык видеть перед собой в этих мрачных стенах всё тот же безмолвный образ, что с трудом мог стряхнуть с себя оцепенение, взглянуть на мистера Рогга, припомнить суть его просьбы и торопливо ответить:

   - Я не изменил и не изменю своего решения. Пожалуйста, довольно об этом, довольно об этом.

   Мистер Рогг, не скрывая своего раздражения и обиды, ответил:

   - О конечно, конечно, сэр! Я знаю, что, обратившись к вам с этим заявлением, я вышел за пределы профессиональных обязанностей. Но, слыша в различных кругах, и весьма почтенных кругах, рассуждения на тему о том, что недостойно истинного англичанина, - хотя, быть может, простительно иностранцу, - оставаться в Маршальси, когда свободные законы его родного острова дают ему право перейти в Королевскую тюрьму, - слыша подобные рассуждения, я подумал, что мне следует выйти из узких профессиональных рамок и сообщить вам об этом; лично я, - заключил мистер Рогг,- не имею мнения об этом предмете.

   - Очень рад этому, - сказал Артур.

   - О, никакого мнения, сэр! - продолжал мистер Рогг. - А если бы имел, то мне неприятно было бы видеть несколько минут тому назад, что джентльмен хорошей фамилии, на породистой лошади, посещает моего клиента в таком месте. Но это не мое дело. Если бы я имел свое мнение, то мне было бы приятно заявить другому джентльмену, джентльмену военной наружности, который дожидается теперь в сторожке, что мой клиент никогда не намеревался оставаться здесь и не переезжать в более приличное убежище. Но моя роль, роль юридической машины, очень определенна, и подобные вещи меня не касаются Угодно вам видеть этого джентльмена, сэр?

   - Вы, кажется, сказали, что он дожидается в сторожке?

   - Я позволил себе эту вольность, сэр. Узнав, что я ваш поверенный, он настоял на том, чтобы я шел первый и исполнил свою скромную функцию. К счастью, - прибавил мистер Рогг саркастическим тоном, - я не настолько вышел за пределы своих профессиональных обязанностей, чтобы спросить его фамилию.

   - Я полагаю, что мне остается только принять его, - сказал Артур усталым голосом.

   - Так вам угодно, сэр? - переспросил Рогг. - Вы сделаете мне честь, поручив сообщить об этом джентльмену? Да? Благодарю вас, сэр. Имею честь кланяться.

   И он откланялся с явно возмущенным видом.

   Джентльмен военной наружности так мало заинтересовал Кленнэма, что он почти забыл о нем, когда чьи-то тяжелые шаги на лестнице вывели его из задумчивости. Они не были слишком громки или быстры, но их отчетливое постукивание звучало вызывающе. Когда они замолкли на площадке перед дверью, Кленнэм не мог представить себе, что напоминают ему эти шаги. Впрочем, ему недолго пришлось вспоминать. Дверь распахнулась от удара ногой, и на пороге появился без вести пропавший Бландуа, виновник стольких тревог.

   - Salve, {Salve (лат) - привет.} товарищ острожник! - сказал он. - Я вам зачем-то понадобился? Так вот, я здесь.

   Прежде чем Артур опомнился от негодующего изумления, в комнату вошел Кавалетто. За ним следовал мистер Панкс. Ни тот, ни другой еще не были здесь со времени водворения в этой комнате ее теперешнего жильца. Мистер Панкс, тяжело отдуваясь, пробрался к окну, поставил шляпу на пол, взъерошил волосы обеими руками и скрестил руки на груди, с видом человека, приготовляющегося отдохнуть после тяжелой работы. Мистер Батист, не спуская глаз со своего прежнего сотоварища, которого он так боялся, уселся на полу, прислонившись спиной к двери и охватив колени руками, - в той же самой позе (с той разницей, что теперь он был весь самое пристальное внимание), в какой сидел он когда-то перед этим самым человеком в еще более мрачной тюрьме, в знойное утро, в Марселе.

   - Я узнал от этих сумасшедших, - сказал г-н Бландуа, он же Ланье, он же Риго, - что вы хотите меня видеть, товарищ. Вот и я.

   Окинув презрительным взглядом комнату, он прислонился к кровати, которая была сложена на день, и, не снимая шляпы с головы, с вызывающим видом засунул руки в карманы.

   - Вы гнусный негодяй! - сказал Артур. - Вы с умыслом набросили подозрение на дом моей матери. Зачем вы это сделали? Что побуждало вас к этой дьявольской выходке?

   Г-н Риго нахмурился было, но тотчас же рассмеялся.

   - Послушайте-ка этого благородного джентльмена! Послушайте это добродетельное создание! Но берегитесь, берегитесь! Ваш пыл, дружище, может привести к дурным последствиям. К дурным последствиям, чёрт побери!

   - Signore, {Signore (итал.) - синьор, господин.} - вмешался Кавалетто, обращаясь к Артуру, - послушайте меня! Вы поручили мне разыскать его, Риго, - не правда ли?

   - Правда.

   - Ну вот, соответствовательно с этим поручением (велико было бы смущение миссис Плорниш, если бы она могла убедиться, что это случайное удлинение наречия было его главной погрешностью против английского языка) я отправился сначала к моим соотечественникам. Я стал расспрашивать у них, не слыхали ли они о каких-нибудь иностранцах, недавно прибывших в Лондра. {Лондра - итальянское название Лондона.} Затем отправляюсь к французам, затем к немцам; они мне рассказывают все, что знают. Большинство из нас знакомы друг с другом, и они рассказывают мне всё, что знают. Но... ни одна душа не может ничего сообщить мне о нем, о Риго. Пятнадцать раз, - продолжал Кавалетто, трижды выпрямив и сжав пальцы левой руки с такой быстротой, что глаз едва мог следить за этим жестом, - пятнадцать раз я спрашиваю о нем во всех местах, где бывают иностранцы, и пятнадцать раз, - он повторил прежний жест, - никто ничего не знает. Но...

   Произнося это "но" с особенной итальянской интонацией, он слегка, но выразительно поиграл указательным пальцем правой руки.

   - Но после того, как я долго не мог найти его, один человек говорит мне, что здесь, в Лондра, проживает солдат с белыми волосами... Э?.. не такими, как у него теперь... белыми... и живет он уединенно, точно прячется. Но!..- (он произнес это слово с прежней интонацией) - выходит иногда после обеда погулять и покурить. Нужно иметь терпение, как говорят у нас в Италии (нам, бедным, это известно по опыту). Я имею терпение; я спрашиваю, где он живет. Один говорит - здесь, другой говорит - там. Что же вы думаете? Он не здесь и не там! Я жду терпеливеющим образом. Наконец отыскиваю это место. Подстерегаю, прячусь, и наконец он выходит погулять и покурить. Он солдат с седыми волосами! Но... - (на этот раз он усиленно подчеркнул это слово и энергически помахал пальцем), - он вместе с тем тот самый человек, которого вы видите.

   Замечательно, что привычка подчиняться этому человеку заставила его даже теперь слегка поклониться Риго.

   - Ну, signore, - воскликнул он в заключение, снова обращаясь к Кленнэму, - я стал поджидать удобного случая! Я написал синьору Панкс, - мистер Панкс выразил некоторое изумление, услышав свою фамилию в такой переделке, - просил его прийти и помочь мне. Я показал его, Риго, когда он сидел у окна, синьору Панкс, и синьор Панкс согласился караулить его. Ночью я спал у дверей его дома. Наконец мы вошли к нему только сегодня, и вот он перед вами. Так как он не хотел явиться к вам вместе с знаменитым адвокатом, - так величал мистер Батист мистера Рогга, - то мы дожидались вместе внизу, а синьор Панкс караулил выход на улицу.

   Выслушав этот рассказ, Артур устремил взгляд на бесстыдную физиономию негодяя. Когда они встретились глазами, нос опустился над усами, а усы поднялись под носом. Когда усы и нос вернулись в прежнее положение, г-н Риго громко щелкнул пальцами раз десять подряд, слегка наклонившись к Кленнэму, точно эти щелчки были снарядами, которые он метал в лицо врагу.

   - Ну, философ! - сказал Риго. - Что вам от меня нужно?

   - Мне нужно знать, - отвечал Кленнэм, не скрывая своего отвращения, - как вы осмелились набросить подозрение в убийстве на дом моей матери.

   - Осмелился! - воскликнул Риго. - Хо, хо! Послушайте его! Осмелился? Как я осмелился? Ей-богу, милый мальчик, вы неблагоразумны.

   - Я желаю, чтобы это подозрение было снято, - продолжал Кленнэм. - Вас отведут туда публично. Далее, мне нужно знать, зачем вы явились туда в тот день, когда я сгорал от желания спустить вас с лестницы? Нечего хмуриться, негодяй! Я знаю, что вы нахал и трус! Я не настолько опустился, живя в этом проклятом месте, чтобы не сказать вам в лицо этой простой истины, которую вы и сами знаете.

   Побелев до самых губ, Риго пробормотал, покручивая усы:

   - Ей-богу, милый мальчик, вы рискуете скомпрометировать миледи, вашу матушку.

   С минуту он, казалось, находился в нерешительности, как поступить. Но эта нерешительность скоро прошла. Он уселся с наглой и угрожающей развязностью и сказал:

   - Дайте мне бутылку вина. Здесь можно достать вина. Пошлите которого-нибудь из ваших полоумных за бутылкой вина: без вина я не стану говорить. Ну, да или нет?

   - Принесите ему, Кавалетто, - сказал Артур с отвращением, доставая деньги.

   - Контрабандная бестия, - прибавил Риго, - принеси портвейна. Я пью только Порто-Порто.

   Контрабандная бестия дала, однако, понять движением своего выразительного пальца, что она не намерена покидать своего поста у дверей, и синьор Панкс предложил свои услуги. Он скоро вернулся с бутылкой вина, которая, по местному обычаю, объяснявшемуся недостатком пробочников у членов общежития, была уже откупорена.

   - Полоумный, большой стакан!

   Синьор Панкс поставил перед ним стакан, видимо не без труда поборов желание запустить его в голову г-на Риго.

   - Ха, ха! - захохотал Риго. - Теперь и всегда джентльмен! Джентльмен с самого начала, джентльмен до конца. Что за чёрт! Джентльмену должны прислуживать. Мой характер таков, что мне прислуживают.

   Он наполнил до половины стакан и выпил его.

   - Ха! - воскликнул он, чмокнув губами. - Оно не слишком давно в тюрьме. Я вижу по вашему лицу, мой воинственный сэр, что ваша кровь скорее перебродит в заключении, чем это славное вино. Вы уже раскисаете: побледнели, похудели. Поздравляю!

   Он выпил еще полстакана, стараясь выставить свою маленькую белую руку.

   - К делу, - продолжал он. - Потолкуем. Вы, однако, храбрее на словах, чем на деле, сэр.

   - Не большая храбрость сказать вам, кто вы такой. Вы сами знаете, что вы гораздо хуже нахала и труса.

   - Прибавьте: но всегда джентльмен, и ладно. За исключением этого мы во всем сходны. Вы, например, никогда в жизни не будете джентльменом, а я никогда не буду ничем другим. Огромная разница. Но пойдем дальше. Слова, сэр, не имеют значения ни в картах, ни в костях. Вам это известно? Известно? Я тоже веду игру, и никакие слова не помешают мне выиграть.

   Теперь, встретившись с Кавалетто и зная, что его история известна, он сбросил маску и был самим собой, гнусным негодяем.

   - Нет, сынок, - продолжал он, щелкнув пальцами. - Я доведу свою игру до конца, несмотря на страшные слова. Чёрт меня побери вместе с душой и телом, если не доведу! Я намерен выиграть ее. Вам желательно знать, зачем я разыграл эту маленькую комедию? Знайте же, что у меня была и есть, понимаете, есть, одна вещица, которую я рассчитываю продать миледи, вашей матушке. Я объяснил ей, что это за вещица, и назначил цену. Но, когда дело дошло до торга, ваша замечательная матушка оказалась слишком холодной, упрямой, непреклонной, непоколебимой, как статуя. Словом, ваша замечательная матушка задела меня за живое. Ради разнообразия и желая немножко позабавиться, - джентльмен может же позабавиться на чей-нибудь счет! - я вздумал исчезнуть. Ваша весьма своеобразная матушка и мой милый Флинтуинч были бы рады осуществить это на деле. А, ба, ба, ба, не смотрите на меня так высокомерно! Я готов повторить. Были бы рады, были бы в восторге, были бы в восхищении. Не выразиться ли посильнее?

   Он выплеснул остаток вина из стакана на пол и чуть не забрызгал Кавалетто. Здесь, повидимому, Риго вспомнил о нем. Он поставил стакан и сказал:

   - Не хочу наливать сам. Что? Я рожден для того, чтобы мне служили. Кавалетто, налей!

   Маленький итальянец взглянул на Кленнэма, глаза которого были устремлены на Риго, и, не встречая с его стороны запрещения, встал и налил стакан. Борьба привычной покорности с каким-то юмористическим чувством, подавленная ярость, готовая каждую минуту вспыхнуть пожаром (прирожденный джентльмен, повидимому, замечал это, так как следил за ним, не спуская глаз), и преобладающее над всем желание усесться в прежней благодушной, беззаботной позе на пол, - всё это составляло замечательную комбинацию черт его характера.

   - Это была счастливая мысль, мой воинственный сэр, - продолжал Риго, - счастливая мысль во многих отношениях. Ее исполнение позабавило меня, помучило вашу милую мамашу и Флинтуинчика, помучило вас (мое возмездие за урок вежливости джентльмену) и показало всем моим друзьям, заинтересованным в этом деле, что ваш покорнейший слуга - человек, которого нужно бояться. Да, клянусь небом, человек, которого нужно бояться! Мало того, это могло заставить миледи, вашу матушку, взяться за ум и под давлением неприятного подозрения, о котором упоминала ваша премудрость, оповестить через газеты, не называя имен, что известного рода сделка может уладиться с появлением известного лица, - могло бы побудить ее к этому. Может быть - да, может быть - нет. Но вы помешали. Ну, что же вы скажете? Что вам нужно?

   Никогда еще Кленнэм не чувствовал так мучительно своего заключения, как теперь, когда видел перед собой этого человека и не мог отправиться вместе с ним к своей матери. Все его смутные тревоги и опасения готовы были оправдаться, а он не мог сделать и шагу.

   - Может быть, друг мой, философ, добродетельный человек, олух или кто бы вы ни были, - сказал Риго, поглядывая на него из-за стакана с своей зловещей улыбкой, - может быть, вы бы лучше сделали, оставив меня в покое.

   - Нет! По крайней мере, - сказал Кленнэм, - теперь известно, что вы живы и невредимы. По крайней мере, вы не можете улизнуть от этих двух свидетелей, и они могут передать вас властям или разоблачить перед лицом сотен людей, перед лицом народа.

   - Но не передадут меня никому, - возразил Риго, с торжествующим видом щелкнув пальцами. - К чёрту ваших свидетелей! К чёрту ваши сотни людей! К чёрту вас самих! Что? А мой секрет? А вещица, которую я намерен продать? Ба, несчастный должник, вы помешали моей затее! Пусть так! Что же из этого? Что дальше? Для вас - ничего, для меня - всё. Разоблачить меня! Так вот что вам нужно! Я сам разоблачу себя скорее, чем требуют. Контрабандист, перо, чернил, бумаги!

   Кавалетто встал и подал ему требуемое. Подумав и улыбнувшись своей отвратительной улыбкой, Риго написал и прочел вслух следующее:

  

   Милостивая государыня! Я в отчаянии, узнав от вашего сына (который был так любезен, что разыскал меня, скрывающегося по политическим причинам, с помощью своих шпионов), что вы беспокоитесь о моей безопасности.

   Успокойтесь, дорогая миссис Кленнэм. Я здоров, бодр и постоянен.

   Я сгораю от нетерпения увидеть вас и давно бы прилетел в ваш дом, если бы не думал, что, вы, быть может, еще не пришли к окончательному решению насчет предложеньица, с которым я имел честь к вам обратиться. Назначаю неделю, считая с настоящего дня, по истечении которой явлюсь к вам с последним и решительным визитом; тогда вы мне скажете, принимаете ли вы или отвергаете мое предложение со всеми его последствиями.

   "Подавляю мое пылкое желание расцеловать ваши ручки и покончить с этим интересным дельцем, дабы вы могли на досуге обдумать вопрос во всех деталях и решить его к нашему обоюдному и совершенному удовольствию.

   "Пока не считаю слишком большим требованием с моей стороны (так как наш узник расстроил мои хозяйственные дела) просить вас оплатить мой счет в гостинице: помещение и стол.

   "Примите, милостивая государыня, уверение в моем глубочайшем почтении.

   "Тысячу приветствий милому Флинтуинчу.

   "Целую ручки миссис Флинтуинч".

  

   Кончив это письмо, Риго сложил его и швырнул к ногам Кленнэма.

   - Вот вам! Кстати, насчет передачи, пусть кто-нибудь доставит это письмо по назначению и даст нам ответ.

   - Кавалетто, - сказал Артур, - не возьметесь ли вы отнести это письмо?

   Но красноречивый палец снова дал понять, что Кавалетто, разыскавший Риго с таким трудом, считает своей обязанностью сторожить его, сидя на полу, спиной к стене, обняв колени и не спуская глаз с Риго. В виду этого синьор Панкс снова предложил свои услуги. Когда его услуги были приняты, Кавалетто приотворил дверь настолько, чтобы синьор Панкс мог пролезть в нее, и тотчас же захлопнул ее снова.

   - Дотроньтесь только до меня пальцем, оскорбите меня хоть словом, попробуйте задеть меня, пока я сижу здесь, попивая винцо, - сказал Риго, - и я верну письмо и отменю недельный срок. Вам нужно меня? Вы отыскали меня? Что ж, нравлюсь я вам?

   - Вы знаете, - сказал Кленнэм с горьким сознанием своего бессилия, - что я был свободен, когда начал разыскивать вас.

   - Черт бы побрал и вас и вашу тюрьму! - возразил Риго, спокойно доставая из кармана портсигар и принимаясь свертывать папиросы своими гибкими пальцами. - Мне на вас наплевать. Контрабандист, огня!

   Снова Кавалетто встал и исполнил его требований. Было что-то страшное в бездушном движении его холодных белых рук с гибкими, как змеи, пальцами. Кленнэм невольно внутренне содрогнулся, точно увидел целый клубок этих гадин.

   - Эй, свинья! - крикнул Риго резким пронзительным голосом, точно Кавалетто был итальянский мул или лошадь. - Что? Та проклятая старая тюрьма была всё-таки приличнее этой. В тех решетках и стенах было что-то внушительное. То была тюрьма для людей. А это, ба, заведение для идиотов!

   Он выкурил папиросу, причем безобразная улыбка не покидала его лица, так что казалось, будто он втягивает дым скорее кончиком носа, чем ртом. Закурив новую папиросу об окурок первой, он сказал Клениэму:

   - Надо как-нибудь скоротать время, пока вернется этот сумасшедший. Побеседуем. Жаль, что нельзя пить целый день крепкое вино, а то бы я потребовал другую бутылку. Эта женщина прелестна, сэр. Не совсем в моем вкусе, правда, но, гром и молния, прелестна! Одобряю ваш вкус.

   - Я не знаю и знать не хочу, о ком вы говорите, - сказал Кленнэм.

   - Delia bella Gowana, {Della bella Gowana (итал.) - красавица Гоуэн.} сэр, как говорят в Италии. О миссис Гоуэн, прекрасной миссис Гоуэн.

   - Да, ведь вы, кажется, состояли при муже... прихвостнем.

   - Сэр, прихвостнем? Вы дерзки. Другом!

   - Так вы продаете ваших друзей?

   Риго вынул папироску изо рта и посмотрел на него с некоторым удивлением. Но тотчас же вложил ее обратно и холодно ответил:

   - Я продаю все, что имеет цену. А чем же вы живете, - вы, юристы, вы, политики, вы, интриганы, вы, биржевики? Чем живете вы, - вы лично? Как вы попали сюда? Вы не продали друга? Бог мой, сдается мне, что да!

   Кленнэм отвернулся к окну и стал смотреть на тюремную ограду.

   - Так-то, сэр, - продолжал Риго, - общество продается и продает меня, а я продаю общество. Вы, как я вижу, знакомы и с той и с другой леди. Тоже хороша собой. Сильный характер. Посмотрим. Как вы ее называете? Уэд?

   Он не получил ответа, но ясно видел, что не ошибся.

   - Да, - продолжал он, - эта прелестная леди с сильным характером обращается ко мне на улице, и я не остаюсь глухим. Я отвечаю ей. Прелестная леди с сильным характером говорит мне совершенно откровенно: "Мне нужно удовлетворить мое любопытство и мою злобу. Кажется, ваша честность не выше обыкновенной". Я отвечаю: "Сударыня, я родился джентльменом и умру джентльменом; но моя честность не выше обыкновенной. Я презираю такие глупые фантазии". Она отвечает мне на это комплиментом: "Вся разница между вами и другими людьми в том, что вы говорите об этом откровенно". Да, она знает общество. Я принимаю этот комплимент галантно и вежливо. Вежливость и галантность - неотъемлемые черты моего характера. Тогда она объясняет мне, что видела нас вместе; что я, повидимому, друг дома, любимец семьи; что ей любопытно знать их отношения, их образ жизни, любят ли прекрасную Gowana, ласкают ли прекрасную Gowana и так далее. Она не богата, но может предложить мне маленькое вознаграждение за хлопоты и труды; и вот я грациозно, - сохранять грацию во всех поступках тоже в моем характере, - выражаю согласие. О да, таков свет! На этом мир вертится.

   Хотя Кленнэм сидел спиной к нему, но Риго наблюдал за ним своими сверкающими, слишком близко сдвинутыми глазами и, очевидно, по его позе угадывал, что всё, о чем он распространялся с таким хвастливым бесстыдством, было уже известно Кленнэму.

   - Ух, прекрасная Gowana, - сказал он, закуривая третью папироску так осторожно, точно она могла улететь от самого легкого дыхания, - очаровательна, но неосторожна! Не следовало прекрасной Gowana прятать письма своих прежних любовников в спальне на вершине горы, чтобы они не могли попасть на глаза мужу. Нет, нет, не следовало. Ух, Gowana немножко промахнулась!

   - Надеюсь, - громко сказал Артур, - что Панкс скоро вернется; присутствие этого человека оскверняет комнату.

   - А? Но он процветает здесь, как и везде, - сказал Риго, нахально прищелкивая пальцами. - Всегда процветал, всегда будет процветать.

   Растянувшись на всех трех стульях, находившихся в комнате (за исключением, конечно, того, на котором сидел Кленнэм), он запел, похлопывая себя по груди, точно он и был галантный герой песни:

  

   Кто так поздно здесь проходит?

   Это спутник Мажолэн.

   Кто так поздно здесь проходит?

   Смел и весел он всегда!

  

   - Подтягивай, свинья! Помнишь, ты пел в той тюрьме. Пой припев! Или, клянусь всеми святыми, которых побили камнями, я приму это за обиду и оскорбление; и тогда некоторые люди, которые еще живы, пожалеют, что их не побили камнями!

  

   Цвет всех рыцарей придворных,

   Это спутник Мажолэн.

   Цвет всех рыцарей придворных,

   Смел и весел он всегда!

  

   Отчасти по старой привычке повиноваться, отчасти из опасения повредить своему благодетелю, отчасти потому, что ему было все равно - петь или не петь, Кавалетто подхватил припев. Риго засмеялся и продолжал курить, зажмурив глаза.

   Прошло еще четверть часа, и на лестнице послышались шаги мистера Панкса, но Кленнэму этот промежуток времени показался нестерпимо долгим. Его шаги сопровождались чьими-то другими, и когда Кавалетто отворил дверь, в комнату вошли мистер Панкс и мистер Флинтуинч. Увидев этого последнего, Риго кинулся к нему и бурно заключил его в свои объятия.

   - Как поживаете, сэр? - спросил мистер Флинтуинч, довольно бесцеремонно освобождаясь от этих объятий. - Благодарю вас, нет; с меня довольно. - Это относилось ко вторичной попытке вновь обретенного друга заключить его в объятия.

   - Так-то, Артур; помните, что я говорил вам насчет спящих и сбежавших собак? Я был прав, как видите.

   Он оставался невозмутимым, как всегда, и рассудительно покачивал головой, осматривая комнату.

   - Так это долговая тюрьма Маршальси! - сказал он. - Ха! Вы привели продавать своих поросят на скверный рынок, Артур!

   Артур молчал, но у Риго нехватило терпения. Он схватил своего Флинтуинчика за фалды с какой-то злобной игривостью и крикнул:

   - Да ну вас к чёрту с рынком и поросятами! Ответ на мое письмо. Живо!

   - Если вы найдете возможным выпустить меня на минутку, - возразил мистер Флинтуинч, - то я сначала отдам мистеру Артуру записочку, адресованную лично ему.

   Он так и сделал. Это был клочок бумаги, на котором миссис Кленнэм набросала следующие слова:

   "Надеюсь, довольно того, что ты разорился сам. Не разоряй же других. Иеремия Флинтуинч - мой посланный и представитель. Любящая тебя М.К."

   Кленнэм молча прочел записку дважды и затем разорвал ее на клочки. Тем временем Риго вскочил на кресло и уселся на спинку, поставив ноги на сиденье.

   - Ну, красавец, Флинтуинч, - сказал он, когда записка была разорвана, - ответ на мое письмо.

   - Миссис Кленнэм не написала ответа, мистер Бландуа, судороги в пальцах мешают ей писать. Она просила меня передать вам на словах.

   Мистер Флинтуинч приостановился и с видимой неохотой вывинтил из себя следующую фразу:

   - Она просила передать вам поклон и сообщить, что находит возможным согласиться на ваши условия, но не решая вперед вопроса, который должен разрешиться через неделю.

   Г-н Риго расхохотался и, соскочив со своего трона, сказал:

   - Ладно! Пойду искать гостиницу! - но тут он встретился глазами с Кавалетто, который не оставлял своего поста. - Идем, свинья! - прибавил он. - Ты ходил за мной против моей воли, теперь пойдешь против своей. Говорю же вам, мои маленькие козявки, я рожден для того, чтобы мне служили. Я требую, чтобы этот контрабандист прислуживал мне до истечения недельного срока.

   В ответ на вопросительный взгляд Кавалетто Кленнэм сделал ему утвердительный знак, прибавив громко: "Если только вы не боитесь его". Кавалетто замахал пальцем в знак отрицания.

   - Нет, господин, - сказал он, - я не боюсь теперь, когда мне не нужно скрывать своего знакомства с ним.

   Риго не отвечал на эти замечания, пока не закурил новой папиросы и не собрался уходить.

   - "Не боитесь его",- сказал он, обводя взглядом всех присутствовавших. - Ух, мои детки, мои пупсики, мои куколки, вы все боитесь его. Вы угощаете его вином; вы даете ему пищу, питье, квартиру, вы не смеете тронуть его даже пальцем или оскорбить словом. Нет, в его характере - торжествовать. Ух!

  

   Цвет всех рыцарей придворных,

   Смел и весел он всегда.

  

   С этим припевом, примененным к собственной личности, он вышел из комнаты, а за ним по пятам последовал Кавалетто, которого он, быть может, потому и потребовал к себе в слуги, что не знал, как от него отделаться. Мистер Флинтуинч почесал подбородок, кивнул Артуру и последовал за ними. Мистер Панкс, всё еще удрученный раскаянием, тоже отправился, выслушав с величайшим вниманием несколько слов, сказанных ему Кленнэмом по секрету, и шепнув в ответ, что он не упустит из виду этого дела. Узник, чувствуя себя более чем когда-либо униженным, осмеянным и оскорбленным, беспомощным, удрученным и несчастным, остался один.

  

  

   Беспокойство и угрызения совести - плохие товарищи для заключенного. Томиться весь день и почти не отдыхать по ночам - плохой способ борьбы с несчастьем. На следующее утро Кленнэм почувствовал, что здоровье его пошатнулось, как уже пошатнулись его душевные силы, и что бремя, тяготевшее над ним, придавило его к земле.

   Каждую ночь он вставал около двенадцати или часу, садился у окна и смотрел на тусклые фонари, мерцавшие на дворе, поджидая рассвета. В эту ночь у него даже нехватило силы раздеться.

   Какое-то жгучее беспокойство, мучительное нетерпение, уверенность, что ему суждено умереть здесь в отчаянии, терзали его невыразимо. Ужас и отвращение, возбуждаемые этим проклятым местом, не давали ему дышать спокойно. По временам удушье становилось до того невыносимым, что он подходил к окну, хватался за горло и едва переводил дыхание. В то же время тоска по вольному воздуху, стремление выйти за эти глухие мрачные стены доходили до того, что он боялся сойти с ума.

   Многие узники испытывали то же самое и до него, и в конце концов самая интенсивно