Дан Феликс - Аттила

   - Хорошо, господин, возьму, как всегда. - И он достал его из кармана, бывшего на перевязи.

   - Спальную запрешь снаружи.

   - А другой ключ?.. Она может убежать, когда ты заснешь.

   - Не беспокойся! Он у меня здесь, на груди, под рубашкой. Да кроме того шестеро гуннов будут сторожить на пороге, перед спальней.

   - Как всегда, господин. - Он стоял, ожидая приказания привести невесту.

   Но Аттила еще раз медленно прошелся по зале и остановился в раздумьи, закрыл глаза.

   - А где Гервальт? - сказал он наконец. - Я приказал его позвать, как только все это кончится. Почему он не является?

   - Его не могут найти. Я, по твоему приказанию, к тому дому, где он остановился, приставил троих стражей - почетную стражу, как я ему объяснил. А он напоил их пьяными и исчез, не известно куда.

   - Разыщи его и заключи в оковы. Оба германские князя должны умереть еще сегодня. Он ради страха и для укрепления верности должен присутствовать при казни.

   - Хорошо, господин, я постараюсь захватить его. Но... в своем справедливом гневе ты забыл, что сегодня мы уже не можем более проливать крови... Канун праздника Дцривиллы уже наступил... только через три дня...

   - Ну вот, я верую только в Пуру и смеюсь над этой богиней коней, этой деревянной кобылой!

   - Да, ты, к сожалению, смеешься, но не я и не твои гунны. Ты завтра же пред всем народом должен торжественно принести жертву. Ты должен это сделать. Народ ждет этого.

   - Это - правда. - Так пусть же они в страхе ждут смерти еще три дня.

   - А Гервальта, если мы его схватим, оставить без наказания?..

   - Наказание ему за то, что не донес о заговоре, назначит верный Ардарих, который тоже промолчал... А тех троих пьяниц, стороживших его, после праздника - на крест!

   - Они храбрые воины, господин. При том это в первый раз...

   - Чтобы не было повторения. Германцы пусть пьют, но не мои гунны: мир принадлежит трезвым.

   Хельхал молчал.

   Аттила снова в раздумьи прошелся по зале и затем, остановившись возле друга, сказал: - Странно, старик, очень странно... Никогда еще этого со мной не случалось... Когда я вижу эту девушку, ее глаза, горящие смертельной ненавистью, в душу закрадывается что-то, чего я никогда не испытывал раньше. Какая страсть вспыхнула во мне, когда я ее только что увидел, как мне хотелось в ту минуту обнять ее... а в душе... в душе - страх!.. Нет, не страх! Это было бы смешно!.. Страха во мне не было даже и там, на Марне, в ту несчастную ночь... Вестготы перешли уже третий, последний ров пред моим лагерем. Он был до краев наполнен трупами моих гуннов. Я велел перед свой палаткой устроит из седел и деревянных щитов костер и облить его смолой, а сам взобрался на него с горящим факелом в руке, чтобы сгореть заживо, но не попасться в руки врагов. Холодная решимость сделала меня бесчувственным, я был совсем как живой мертвец. Но страха или ужаса, - о нет! - их не было... А эта германская девочка!.. Знаешь ли ты, нет, это не страх, это - робость, какую я, будучи мальчиком, ощущал перед святыней!.. Да, она похожа на богиню. Когда она со своим белоснежным лицом, с руками, закованными в золотые оковы, взглянула на меня своими чистыми глазами, холодная дрожь насквозь пронизала меня. - Аттила робко оглянулся вокруг и, наклонившись к Хельхалу, прошептал ему на ухо: - Слушай, старик, - но никому этого не рассказывай! - мне не хватает мужества... нет, бесчувственной дикости для встречи с этой германкой. Ты знаешь, я ничего не пью кроме воды... Но теперь, Хельхал, налей в золотую кружку, знаешь, которая взята в Аквилеи, налей в нее до верху самого крепкого гаццатинского вина и поставь ее в спальне...

   - Нет, господин! Это вино совсем как огонь!

   - Я говорю тебе: мне холодно от ее взгляда. Мне хотелось бы, я мог бы теперь влить огонь Везувия в мои жилы! Погоди же, белая богиня, ты ужасно поплатишься за все это. Я хочу... Иди, старик! Позаботься о вине! Потом приведи мне мою упрямую невесту. - И слушай, сними с нее цепи,

   - Господин...

   - Ну?

   - Германка очень сильна. Пусть она будет в оковах, пока добровольно не отдастся тебе. Иначе...

   - Ну вот, - засмеялся он, по привычке слегка поднимая руки и напрягая мускулы. - Да, слушай еще, Хельхал. Пусть никто не мешает мне наслаждаться вином и любовью! Пусть никто не стучит! Пусть никто не смеет входить, пока я сам завтра не отворю двери и не выйду сюда. Если придут какие-нибудь известия, устные или письменные, ты их выслушаешь или прочтешь...

  

   Хельхал привел Ильдихо в опочивальню. Сняв с нее золотые оковы, он вышел. Она с содроганием слышала, как ключ щелкнул в двери.

   Она торопливо оглядывалась вокруг в полутемной комнате, думая о том, как бы спастись. Но, увы, единственный выход - дверь была заперта и завешена ковром. Приложив ухо к замочной скважине, она слышала бряцание оружия. Это гунны располагались на ночь у двери. Все стены покрыты были коврами, так что ни один звук снаружи не проникал в комнату Окон не было, и даже отверстия, проделанные вверху в крыше, были закрыты.

   Посреди опочивальни, прямо на полу, лежала целая куча мягких одеял и подушек, покрытых тигровыми, львиными и медвежьими шкурами

   Возле постели стоял стол изящной работы, а на нем большая золотая кружка и маленький серебряный кубок.

   По стенам уставлены были сундуки с выпуклыми крышками.

   Напрасно пленница осматривала стены, ища на них оружия, - на стенах ничего не было. Напрасно пыталась она открывать сундуки, - они были крепко заперты.

   Вдруг взор ее упал на высокую, тяжелую тумбу из кедрового дерева, на которой стояла красивая серебряная курильница. Она подбежала к тумбе, стараясь приподнять ее. Но тумба была приделана к полу.

   Бессильно, в отчаянии опустила Ильдихо руки. Слезы выступили было на глазах ее, но она овладела собой.

   Она искала огня, думая зажечь комнату, самой погибнуть в огне и погубить врага. Но увы! Курильница была пуста, а янтарная чаша, в которой теплился огонек, обливая комнату неверным светом, висела слишком высоко.

   Тогда Ильдихо стала осматривать себя и свое платье, но, увы, Хельхал вынул даже иглу, которой были заколоты ее волосы, снял с нее и металлический пояс.

   - Если только на нем будет оружие, - решила она наконец, - я вырву его у него и заколю себя. - Это была ее единственная надежда.

   Вдруг в комнате раздался шорох. Один из ковров, висевших на стене как раз против двери, зашевелился.

   В ужасе она вздрогнула, устремив глаза на ковер. Сердце ее сильно билось. Это был он.

   Он медленно вышел из ниши, которая была прикрыта ковром, и с наслаждением рассматривал девушку.

   Это был он! Но на нем, как она тотчас заметила, не было оружия.

   Когда он вышел на середину комнаты, Ильдихо быстро проскользнула мимо него за ковер, в нишу, но, увы, выхода из нее не было.

   Тогда силы ее покинул: она упала на колени, сложила руки и, прижавшись к стене, склонила свою чудную головку.

   Он повернулся, насмешливо и самодовольно смотря на нее. Эта робость, эта беспомощность невыразимо радовали его.

   - Нет, птичка, - засмеялся он, - в этой клетке нет двери... Не будь глупой... Ты даже не догадываешься, какой высокий жребий предназначен тебе: ты должна родить Аттиле сына, который будет его наследником и повелителем мира.

   Взор его пылал страстью.

   Вдруг девушка, как подхваченная какою-то невидимой силой, вскочила на ноги...

   - Я?.. Аттиле?.. Сына?.. - закричала она. - Да я раздавлю это чудовище, прежде чем оно откроет глаза.

   Он смутился, но старался овладеть собой. - Так ты родишь в золотых оковах... А теперь покорись добровольно. Не принуждай меня прибегать к насилию! Ты моя. И никакой бог не спасет тебя более от меня.

   - Если не бог, то богиня! - воскликнула девушка с благоговением. - Помоги мне моя богиня - Фригга!

   Она стояла, гордо выпрямившись. Бесстрашно, даже грозно смотрела она на врага.

   Пораженный такой неожиданной переменой, Аттила сделал шаг назад. Холодный ужас снова начал овладевать им, но он не дал этого заметить. Только широкие плечи его дрогнули, и он насмешливо сказал:

   - Как однако проникнет сюда твоя богиня?

   - Она уже здесь! - воскликнула девушка с восторгом. - Я чувствую, что она возле меня. Я замечаю, как она вливает силу в мои руки. - И она подняла свои чудные руки, сжав их в кулаки.

   - Он сделал еще шаг назад. - Ты этим только увеличишь свои муки, - сказал он, прищурившись. - Ведь все покорялись.

   - А я скорее умру! - воскликнула она, грозно выступая вперед. Ноздри ее раздувались, глаза горели смертельной ненавистью... - Только тронь меня, и я тебя задушу.

   Аттила вздрогнул. Холодная дрожь пробежала по всему его телу. Он отвернулся... И тут взор его упал на золотую кружку, стоявшую на столе.

   Опустившись в изнеможении на постель и отбросив в сторону небольшой кубок, он схватил обеими руками тяжелую кружку, до краев наполненную вином, и поднес ее к губам. Долго с жадностью пил он, пока не опорожнил ее... Глубоко вздохнув, хотел он поставить ее на прежнее место, но не мог, и она упала на медвежью шкуру.

   Он щелкнул языком и облизал губы.

   - Ах! О! Ах! Превосходное вино! Сладко почти, как поцелуй. Как глупо... так долго... сорок лет... более... не пить! О, я наверстаю!.. Да, вино действительно как огонь. Но... тяжело! Теперь... Ильдихо! Иди! Иди скорее!.. Садись ко мне! Нет? Все еще нет?

   Широко раскрыв глаза, слушала девушка его несвязные речи.

   - О, довольно! Не смотри так! Я не могу видеть этого взора! Я закрою глаза... Они закрываются сами. Сон? Да, короткий сон... полный сладких сновидений!.. Когда я проснусь... сперва еще вина... а потом...

   Тяжело дыша, он упал навзничь. Голова свесилась с постели. Он храпел. Лицо стало темно-багровым. Рот был широко открыт.

   Ильдихо подошла к самой постели.

   - О, Фригга! Благодарю тебя! Теперь только оружия! - шептала она, хватаясь за свои волосы.

   Вдруг ее роскошные косы расплелись и сами собой упали ей в руки.

  

   Снаружи, у двери спальни лежало шестеро гуннов. Кругом все было тихо. Только раз одному из них показалось, будто кто-то кричит и зовет на помощь. Он встал, послушал у двери и посмотрел в замочную скважину.

   - Вы ничего не слышали? - спросил он остальных. - Я слышал крик, как будто кого-то душат, и он зовет на помощь.

   - Нет, ничего, - сказал один.

   - Нет, ничего, - засмеялся другой.

   - Будет тебе подсматривать, - сказал он, потянув его за плащ.

   - Там темно, ничего не видно, - сказал первый, опускаясь на пол, - лампада догорела...

   Короткая летняя ночь прошла. Звезды погасли. На зарумянившемся востоке показалось солнце. Оно взошло во всем своем блеске и красоте. Наступило ясное утро. Настал и полдень. А в брачной комнате все было тихо. Дверь не отворялась.

  

   У двери вместе с другими стражами сидел Хельхал. Он с нетерпением ждал выхода господина. В течение ночи и утром получено было несколько важных донесений. Со всех сторон приходили известия о сношениях и собраниях германских князей. Нужно было немедленно принять решительные меры. Он уже несколько раз вставал, прислушиваясь у двери, но в опочивальне все было тихо по-прежнему.

   - Неужели они так долго спят, - думал он. - Едва ли!

   С беспокойством вспомнил он о большой кружке с вином, которого уже давно не пил его господин...

   Вдруг ко дворцу подскакал всадник, покрытый пылью с ног до головы. Загнанная лошадь его тут же пала. Он вошел в приемную залу. В руках у него было письмо. - Мы отняли это письмо у одного гепида, - сказал он, едва переводя дух. - Он был послан Ардарихом к тюрингам. Нам пришлось изрубить гепида в куски, прежде чем он его отдал.

   Хельхал перерезал шнурки, пробежал письмо и затем, подойдя к двери, изо всех сил постучал в нее рукояткой меча.

   - Пусть это стоит мне головы, - воскликнул он. - Вставай, Аттила, вставай! Теперь не время спать! Не время пить и целоваться. Отвори дверь, господин! Прочти! Возмущение! Открытое сопротивление Ардариха! Он стоит здесь, по близости со всем своим войском! Шваб Гервальт бежал к нему! Германцы восстали!

   Ответа не было.

   - Так я отворю сам, несмотря на твой гнев, - воскликнул верный слуга.

   Он достал из кармана ключ и отпер дверь. Но она не отворялась. Напрасно он толкал ее руками и коленями. Она была заперта изнутри задвижкой.

   Робко, с любопытством выглядывали из-за него стражи.

   - Прочь с вашим любопытством! - закричал на них Хельхал. И они, как собаки, поджав хвосты, попятились назад.

   - Аттила! Ильдихо! Отворите же! Важные известия! Германцы восстали!

   Тут он услышал, как тяжелая задвижка медленно, с трудом отодвигалась.

   Дверь отворилась сама. Он поспешно вошел, захлопнув ее за собой.

   Ильдихо стояла перед ним, гордо выпрямившись, бледная как полотно.

   Несмотря на яркий свет полуденного солнца, в комнате царил полумрак. Лампада давно уже потухла. Занавесы на отверстиях, сделанных в крыше, были закрыты.

   Хельхал ощупью ходил по комнате, с трудом различая предметы. Прежде всего он заметил валявшуюся на медвежьей шкуре золотую кружку... Потом подошел он к постели. На ней, опрокинувшись навзничь, недвижимо лежал повелитель.

   Он, по-видимому, крепко спал. Но что показалось странным Хельхалу, так это то, что лицо его почти сплошь было закрыто пурпуровым покрывалом. Видно было только широко разинутый рот.

   - Он спит? - тихо спросил старик Ильдихо.

   Та ничего не ответила, продолжая неподвижно стоять на том же месте.

   Старик подошел еще ближе. Когда он снял с его лица покрывало, то в ужасе закричал.

   Широко открытые, выступившие из орбит глаза с налитыми кровью белками неподвижно были устремлены на него. Черты лица были искажены. Все лицо припухло и побагровело. Подбородок, шея и белая шелковая рубашка были залиты кровью.

   Но Хельхал не хотел верить своим глазам.

   - Господин! - кричал он, тряся его за руку. Но рука бессильно опускалась.

   - Господин! - Он с трудом приподнял его тяжелое туловище. Тело еще не успело остыть. - Аттила! Проснись! Ведь ты спишь!

   - Нет! - сказала девушка твердо и спокойно. - Он мертв.

   - Мертв? - диким голосом закричал старик. - Нет, нет! - И в ужасе отскочил назад.

   Приподнятое тело, как пласт, рухнуло на постель.

   - Он мертв? В самом деле мертв? О горе! Да, я вижу, кровь. Излияние крови... Это и раньше с ним бывало... О, это вино!

   - Нет, не вино... Я его задушила. Он, напившись вина, заснул. Потом проснулся. Он хотел... принудить. Тогда я заперла дверь, чтобы никто не мог придти к нему на помощь, и задушила его своими волосами.

   - Убит женщиной! - завопил старик. В отчаянии он рвал себе волосы. - Молчи, несчастная! Проклятая! Если только гунны это узнают! Отчаянию их не будет границ! О, великий Аттила, ты пал от руки женщины! И теперь твой дух навеки обречен пресмыкаться в образе червя!

   В диком отчаянии бросился старик на колени перед трупом, покрывая поцелуями его лоб и руки.

   Ильдихо внимательно слушала его. Ей хорошо было известно верование гуннов в переселение душ, и потому смысл его слов был ей вполне понятен.

   - Да правда ли это? - жалобно спрашивал он. Ему не хотелось верить, что Аттила умер такой смертью.

   - Неужели ты думаешь, что Ильдихо может лгать? Да, мне нелегко было прикоснуться к этому отвратительному чудовищу. Но я с ним скоро справилась: опьянение сделало его почти беззащитным.

   - Да, это правда! - с горестью воскликнул старик. - В его зубах еще осталась прядь желтых волос. О, это ужасно! - Он взял большой ковер и закрыл им лицо мертвеца. - Я не могу смотреть на него... Но погоди ты убийца! Теперь праздник, и ты проживешь еще три дня, а на четвертый умрешь вместе со своими ужасной смертью.

   Позвав стражей, он передал им пленницу, с приказанием заключить ее отдельно от других в уединенную башню.

   - А если она убежит, - прибавил он, - вы поплатитесь жизнью.

   - Мы все исполним, князь, - сказал начальник стражи, сидя на пороге и с недоумением заглядывая в комнату. - Но... где... господин?..

   - Он здесь, - простонал старик, сдергивая ковер, - он мертв!

   - Мертв? Аттила?

   - О горе!

   - Он мертв! Он убит!

   - Кем?

   - Никто не входил сюда!

   - Мы все время лежали на пороге!

   - Так он убит женщиной! - вопили гунны, теснясь на пороге.

   - Нет! Не убит! - грозно закричал Хельхал. - Как смеете вы так думать!.. Могла ли убить его девушка, его, сильнейшего из сильных?.. Видите?.. Вот кружка!.. Он, как вы знаете, никогда раньше не пил вина. Нынче ночью он сразу выпил такую кружку и... умер... от вина и любви! Завидная смерть!.. Позовите сюда Дценгизитца, Эрнака и всех князей. Они должны узнать об этом и объявить всему народу, что славный умер славной смертью.

  

   Потрясающа и величественна в своей дикости была скорбь гуннов об их великом повелителе. Они чувствовали, что порвалась связь, сдерживавшая гуннские орды и придававшая им несокрушимую силу. Они понимали, что с его смертью пришел конец их могуществу и величию, что звезда их закатилась навсегда.

   Все эти тысячи мужчин, женщин и детей, входя в опочивальню, повергались ниц перед ложем повелителя. С воплями и криками они били себя в грудь, рвали свои волосы, раздирали на себе одежды. Отчаяние их было не притворно. При жизни грозного владыки, они не только боялись его и удивлялись ему, но и боготворили, даже горячо любили его, так как он был полным отражением их самих со всеми их достоинствами и недостатками.

   Среди пришедших поклониться праху повелителя был один, который как распростерся на земле, так уже и не встал более. Это был придворный шут, уродливый карлик Церхо, над безобразием которого все смеялись. Аттила всегда защищал его от грубых шуток окружающих.

   - Ты умер, - воскликнул он, обливаясь слезами, - как же будет жить без тебя Церхо! - С этими словами он вонзил себе в сердце нож.

   Непрерывно днем и ночью раздавались вопли в опочивальне.

   Хельхал, Дценгизитц, Чендрул и Эрнак попеременно вводили новые толпы народа. Мальчик Эрнак раньше все осушил свои слезы. Он перешептывался с Чендрулом и вдруг сделался гордым и заносчивым даже с Дценгизитцем.

   Эллак был уведомлен о смерти отца Хельхалом.

   - А Ильдихо? - был его первый вопрос. - Что она стала его женой? И как ты намерен с ней поступить?

   - Она заключена в башню, - мрачно отвечал старик, - а потом умрет вместе со своим отцом и женихом.

   - И я поверю тебе, что она стала его женой? И я поверю, что он умер своей смертью? Разве Хельхал решился бы убивать вдову своего господина? Ты сам себя выдал. Она не вдова его! Она его...

   - Замолчи, если тебе дорога жизнь! - с гневом воскликнул старик.

   - Отпусти меня хоть на минуту. Отпусти меня поговорить с ней!

   - Нет, влюбленный глупец, развратный сын! Ты останешься здесь до тех пор, пока ей уже не нужна будет защита. А я еще сердился на Дценгизитца за то, что он не позволил мне освободить тебя в такое время, когда колеблется все царство Мундцукка. Все братья и князья должны судить и решать дела с общего согласия. Так думал я. Я всегда желал тебе более добра, нежели отец и братья и хотел освободить тебя вопреки запрещению Дценгизитца, но теперь, когда я вижу, что ты безумствуешь, я не сделаю этого. Ты останешься здесь, пока я не отомщу за великого покойника, которому я на ухо в этом поклялся.

  

   Так прошел первый день праздника.

   На другой день гунны стали готовиться к торжественным похоронам своего великого повелителя.

   Женщины обстригли себе головы с правой стороны, а мужчины кроме того обрили себе правую сторону лица, а в щеки нанесли себе кинжалами в знак печали глубокие раны.

   На обширной площади, находившейся в середине лагеря, где обыкновенно собирались пехотинцы, и упражнялись в езде всадники, был поставлен высокий, большой, пурпуровый шатер из чистого шелка. Он держался на золотых шестах. На верху у него красовался золотой дракон с подвижными крыльями, с высовывающимся языком и завитым в кольца хвостом. Этот шатер когда-то был прислан в подарок китайским императором в Персию, затем достался в добычу одному из римских полководцев и с тех пор находился в Византии. Аттила, узнав чрез своих послов о существовании в Византии такой драгоценности, потребовал, чтобы шатер был выдан ему.

   Этот шатер считался величайшей драгоценностью в сокровищнице повелителя, который только в редких, особо торжественных случаях принимал в нем чужестранных королей.

   Теперь он сверху донизу был наполнен отбитым у неприятеля оружием и конской упряжью, блиставшими жемчугом и драгоценными каменьями. Сюда, в этот шатер был перенесен труп Аттилы, положенный в тройном гробе: в золотом, серебряном и железном.

   После того как все приготовления были окончены, Дценгизитц, Хельхал и другие знатные лица, собравши всех гуннов, бывших в лагере, способных ездить на коне, - а таких было много, много тысяч, - и образовавши из них несколько отрядов, стали ездить вокруг толпы, теснившейся у шатра, трижды шагом, трижды рысью, трижды галопом и трижды вскачь, при этом они пели погребальную песнь, сочиненную на этот случай гуннским певцом - любимцем Аттилы. Пение прерывалось по временам воплями и рыданиями.

   Церемония еще не окончилась, как к шатру примчалось несколько гуннских всадников, среди которых были приближенные Эрнака.

   - На помощь! На помощь! - в ужасе кричали они. - Король Ардарих с гепидами ворвался в лагерь!

  

   Дело было так. Гервальт, освободившись от своей "почетной стражи", скрылся в лагере. Бежать из лагеря ему удалось только тогда, когда известие о смерти повелителя разнеслось по всем улицам и площадям, и гунны в смятении устремились к трупу повелителя. В это время, когда даже стражи покинули свои посты, ему удалось захватить на улице лошадь, оставленную всадником, и на ней ускакать из лагеря.

   Узнавши, что король Ардарих с сильным войском стоит в пограничном лесу, отделявшем область гепидов от гуннских владений, он не останавливаясь гнал лошадь, пока не достиг авангарда гепидов.

   Едва переводя дух, явился он к королю Ардариху и сообщил ему о последних событиях в гуннском лагере. Он умолял его, как можно скорее, идти на помощь к захваченным германцам и, во что бы то ни стало, спасти их.

   Ардарих не колебался ни минуты.

   - Великий час настал, - сказал он вздохнув, - и настал скорее, чем можно было ожидать. Так пусть же он не застанет нас ничтожными! Не будем медлить! Я иду!

   Он хорошо знал, как слабо все собранное им здесь войско в сравнении с десятками тысяч гуннов, находящихся в лагере. К тому же большая часть его войска состояла, как и у других германских племен, из пехотинцев, а чтобы поспеть вовремя в лагерь приходилось пользоваться только всадниками, которых у него сравнительно было не много. Тем не менее он приказал всадникам немедленно садиться на коней, а для увеличения их числа - присоединиться к ним некоторым из пехотинцев. Одни из пехотинцев сели на лошадей позади всадников, другие бежали рядом, держась за конские гривы. Ядром всего отряда была верная свита короля, сидевшая на отборных конях и вооруженная превосходным оружием. Но вся свита состояла не более, как из двухсот человек.

   - На коней, мои всадники! - воскликнул король, поднимая копье. - Норны зовут вас. Сама богиня судьбы - Вурда приглашает вас. Аттила мертв! Вы едете теперь, куда еще никогда не ездили: вы едете на свободу!..

   Как вихрь помчались всадники по старой римской дороге, пролегавшей с юга на север, с берегов Дуная на Тиссу, на левом берегу которой находился лагерь Аттилы. Через несколько часов они уже достигли окраин гуннской столицы.

   Стража, стоявшая у ворот, беспрепятственно пропустила Ардариха: он был известен как самый верный и самый уважаемый из всех покоренных королей.

   Въехав в лагерь, гепиды прежде всего наткнулись на толпу гуннов, сопровождавших Эрнака. На плечах мальчика был широкий, увешанный и вышитый золотом пурпуровый плащ, совсем скрывавший его небольшую фигуру, а на голове - небольшая корона. В таком наряде приближенные его возили его по улицам лагеря, набирая ему приверженцев.

   Еще не успели похоронить великого повелителя, а его ничтожные наследники - его многочисленные сыновья уже враждовали из-за наследства. Некоторые из них были моложе Эрнака, другие - старше. Многих не было в лагере: они занимали разные должности в обширном царстве Аттилы. Теперь, с его смертью, образовалось несколько партий. Одни стояли за Эллака, другие за Эрнака, третьи за Дценгизитца или за кого-либо из других сыновей. Начинавшиеся раздоры много помогали германцам в свержении гуннского ига.

   Воспитатель и оруженосец Эрнака, а в особенности брат его - князь Чендрул, еще при жизни Аттилы, тайком распространяли в народе слухи, что повелитель назначит его своим наследником. Теперь, как только Аттила умер, они поспешно всюду разослали гонцов из лагеря с известием, что по воле, высказанной им самим отцом, наследником назначен его любимый сын - Эрнак. В самом лагере они, боясь Дценгизитца, объявлять этого не решались. Они только возили Эрнака по улицам, стараясь возбудить в народе расположение и сострадание к осиротевшему любимцу повелителя. И народ толпой следовал за ними, восхваляя великого отца и громко выражая одобрение красоте сына.

   Вдруг от ворот лагеря прискакал всадник. Он явился, чтобы известить наследника Аттилы о прибытии Ардариха.

   - Наконец-то он здесь, ленивый германский пес! - вскричал мальчик, подымаясь на стременах. - Я покажу ему, что значит заставлять ждать своего господина! Аттила стал слаб с ними под конец! Вперед!

   Он изо всех сил хлестнул бичом лошадь, вонзил ей в бока шпоры, так что брызнула кровь, и, нагнувшись вперед, помчался навстречу гепиду, далеко оставив за собой своих спутников.

   - Где ты пропадаешь? - взвизгнув закричал он на короля.

   Ардарих, увидев его, остановился. Он неподвижно сидел на своем статном боевом коне. Темный плащ ниспадал с его широких плеч. Из-под его шлема, на котором красовался орел с распростертыми крыльями, выбивались золотистые волосы, слегка начинавшие уже седеть. Вся фигура его внушала невольное уважение. Между тем мальчик не унимался.

   - Где ты, гепид, пропадаешь? - кричал он. - Мой великий отец умирая не переставал на тебя гневаться. Ты заставил ждать себя Аттилу. Этого я не прощу тебе. Я получил в наследство его царство, а вместе с тем и твое наказание. Что ты сидишь предо мной, будто какая-то спесь на лошади! Долой с твоей клячи, гордец! На колени, целуй мое стремя и жди моего решения! - И он взмахнул своим гуннским бичом.

   Ардарих молчал, но грозно смотрели его серые глаза... Эрнак, пришпорив свою лошадь, подъехал вплоть к королю.

   - Слышишь ли, раб? - нетерпеливо воскликнул он.

   - Я не разговариваю с мальчиками, - сказал король, не обращая на него внимания, - но ты, Чендрул, и вы гуннские князья, выслушайте меня. Я поклялся в верности и повиновении только Аттиле, а не его сыновьям. Ради их великого отца даю вам добрый совет: покончите дело миром. Германцев, заключенных вами в темницу, пусть судят германцы вместе с гуннами...

   - Молчи, дерзкий раб! - закричал Эрнак. - Я твой господин. Это ты сейчас узнаешь.

   - Князь Чендрул, никогда я не служил какому-нибудь мальчику. Время рабства миновало. Я и Валамер впредь считаем себя свободными. И я советую вам, князья гуннов, дать свободу и другим германским племенам. Все равно вам придется это сделать, так лучше сделайте это добровольно!

   - Нет! - закричал Эрнак. - Как баранов, как рабов мы поделим вас между собой. Часть твоего народа возьму я, другую часть получит Дценгизитц, а шесть других частей по жребию разделят между собой шестеро других братьев. Вы узнаете, кто я, германские собаки! - И он ударил бичом по голове коня Ардариха. Конь взвился на дыбы.

   - Берегись! Посмей ударить еще раз! - воскликнул король, с угрозой поднимая копье, которое он до сих пор в знак миролюбия держал острием вниз.

   - Ой, ой! - взвизгнул Эрнак. - "Мой отец бил вас розгами, а я буду наказывать вас скорпионами", - так говорил один королевский сын народу, который вздумал было роптать. Это рассказывал мне недавно пленный еврей, и его рассказ мне понравился. Заметь это, германец! - И он снова взмахнул бичом, на этот раз направив удар в лицо короля.

   - Так умри же, зловредный червяк! - воскликнул король и, предупреждая удар, с такой силой вонзил копье ему в грудь, что острие его, пройдя чрез кольчугу, показалось в спине.

   Не успел король освободить копья, как князь Чендрул с криком: "Долой, детоубийца!" бросился на него, взмахнув над его головой кривым ножом. Но дротик, брошенный Гервальтом, поразил гунна прямо в голову

   - Вперед, гепиды! Свобода! - воскликнул Гервальт, выхватывая из-за пояса секиру.

   С громким криком бросились всадники Ардариха на врагов. Гуннские лошади не выдержали бешеного натиска германских коней. С воплем бежали гунны вглубь лагеря, преследуемые ликующими германцами.

  

   Преследование врагов должно было прекратиться, как только гепиды достигли середины лагеря, где происходила церемония погребения.

   Еще ранее на пути, когда они неслись на своих конях мимо одной из башен, стоявшей на углу улицы, неожиданно услышали они крики о помощи. Кто-то из башни звал на помощь короля Ардариха на готском наречии. Стражей у дверей не было: они были увлечены общим потоком бегства. Гервальт, спрыгнув с коня, разбил секирой ставни, которыми было закрыто окно в нижнем этаже башни. И оттуда поспешно выпрыгнули Визигаст, Дагхар и их свита. Шум, поднявшийся на улице, привлек их внимание. Посмотрев в щели ставней, они увидели бегущих гуннов и скачущих на ними гепидов.

   Радости соплеменников на было конца. Ардарих тотчас приказал снабдить их оружием, и они все вместе помчались далее. Тут только узнали они обо всем, что произошло в лагере; стражи, охранявшие их, не обмолвились им о том ни одним словом.

   Достигнув площади, посреди которой возвышался шатер с покойником, гепиды в смущении остановились при виде множества гуннских воинов, конных и пеших, которыми покрыта была вся обширная площадь.

   Гунны уже знали от беглецов о гибели Эрнака и Чендрула. Они были озлоблены. При том же вскоре заметили они, как малочислен был отряд гепидов, которых их храбрый король привел, казалось, на явную гибель.

   - Эрнак умерщвлен! Чендрул убит! - кричал Дценгизитц. - Клянусь, отец, мы отомстим за них.

   Положение германцев становилось отчаянным тем более, что они не могли рассчитывать на скорое прибытие пехоты, которая могла бы, по крайней мере, прикрыть их отступление.

   Между тем Дценгизитц с бичом в руках объехал ряды своих воинов, приводя их в порядок. - Вперед, сыны Пуру, - воскликнул он, - следуйте за мной! Разве вы ни слышали, что говорили вам жрецы: дух моего отца переселился в такого же славного героя. Этот герой - я! Следуйте за мной! Дценгизитц ведет вас к победе. Дценгизитц стал Аттилой!

   Вслед за этими словами на площади воцарилась глубокая тишина. С благоговением и страхом, погруженные в благочестивые размышления и тихую молитву, склонили гунны свои головы и скрестили на груди руки, чтобы в следующую минуту с дикой яростью ринуться на врагов.

   Но тут случилось нечто совершенно неожиданное.

  

   Среди всеобщей тишины вдруг раздался чей-то голос:

   - Ложь! Все это - ложь!

   Откуда-то сверху, казалось с неба, прозвучали эти слова.

   С изумлением обернулись и германцы, и гунны в ту сторону, откуда послышался голос.

   Вверху, на плоской крыше одной из деревянных башен видна была высокая фигура в светлой одежде, голова ее была окружена будто сиянием, - то блестели в лучах заходящего солнца золотистые волосы.

   - Все это ложь! Вы обмануты гунны! - далеко слышны были эти слова, к которым, затаив дыхание, прислушивались тысячи, наполнявшие площадь. - Не от излияния крови он умер, а убит женщиной. Я, Ильдихо, задушила его, во время его опьянения, вот этими самыми волосами! Потому-то в его дубах и осталась прядь волос.

   Впечатление, произведенное этими словами, было громадно. Светлый образ девушки казался гуннам подобным богине. Ее благородная осанка, ее мужество и презрение к смерти, искренность в звуках ее голоса - все это не позволяло сомневаться в истинности ее слов.

   На площади поднялось смятение. Слышались стоны и крики.

   - Горе! О горе!

   - Убит женщиной!

   - Так же, как и его отец!

   - Проклятие исполнилось на нем!

   - Проклятие переходит из рода в род!

   - Горе его сыновьям!

   - Увы, он проклят навсегда!

   - Навсегда он останется отвратительным червем!

   - Горе нам! О горе! О ужас!

   - Бежим прочь от проклятого трупа. Иначе проклятие перейдет и на нас!

   - Бежим! Бежим!

   Мужчины, женщины, дети устремились в разные стороны. Воины бежали, побросав оружие. Тут теснились пехотинцы, там мчались всадники, погоняя бичами своих лошадей.

   Напрасно их предводители старались остановить их. Напрасно Хельхал рвал свои волосы, умоляя гуннов не покидать трупа господина. Напрасно Дценгизитц поражал бичом беглецов. Он сам был сброшен с седла и очутился под копытами лошадей.

   Хельхалу удалось наконец забраться на верхнюю ступеньку, которыми со всех сторон был окружен шатер.

   - Не верьте германке! Она лжет! - кричал он с возвышения. - Как, и ты, Дзорртильц, бежишь? - воскликнул он, удерживая за плеча пробегавшего мимо воина. Это был начальник стражи, обмывавший вместе с Хельхалом труп повелителя. - Остановись же! Она лжет!

   - Нет, она не лжет! - закричал воин, вырываясь. - Бегите, друзья, бегите от проклятого трупа! Я сам видел, клянусь вам, я видел у него во рту желтые волосы. Я и прежде догадывался, что это так, что она его задушила. Нет, она не лжет! Бегите!

   И там, где были услышаны эти слова, смятение еще усилилось.

   Хельхалу удалось удержать у шатра только небольшую толпу преданных ему рабов. Он боялся, что германцы уничтожат палатку вместе с покойником.

   Но они совсем и не думали об этом. Им приходилось отражать натиск гуннов, которые среди всеобщего смятения, сокрушая все на пути и не разбирая ни друзей, ни врагов, ринулись также и на них.

   В то время как Ардарих стоял таким образом на месте, удерживая вокруг себя своих гепидов, Визигаст и Дагхар с несколькими приближенными тщетно пытались пробиться с южной стороны площади в северный угол ее, где возвышалась башня, в которую заключена была Ильдихо. Дагхар прокладывал себе дорогу своим коротким мечом, и ему удалось продвинуться на несколько шагов вперед.

   Вдруг король Визигаст громко воскликнул:

   - Увы, Дагхар! Взгляни: на крыше гунн! Она погибла!..

   Дагхар на минуту остановился. Он взглянул на крышу, и из груди его вырвался стон:

   - Это Дценгизитц! Она борется с ним!

   В отчаянии бросился он вперед, изо всех сил работая копьем и мечом. Но если бы даже дорога была и свободна, он и тогда не поспел бы вовремя на помощь к своей возлюбленной.

  

   Дценгизитц, избитый копытами лошадей и ногами проходившей по нему толпы, напрягши все свои силы, поднялся наконец с земли. Одежда была на нем изорвана, копье разбито, бич сломан. По лицу его потоками струилась кровь. Правая щека его была рассечена сверху донизу. Весь в крови и в грязи, с чертами лица, искаженными смертельной, хотя и бессильной, злобой, этот гунн казался теперь выходцем из ада.

   Он тяжело дышал. Силы после крайнего напряжения, казалось, его покинули. Он стоял, держась за гриву коня, покинутого всадником, и облокотясь на его спину. Глаза его были закрыты.

   Вдруг нахлынула новая волна беглецов... Но передние узнали его и удержали задних:

   - Это сын повелителя - Дценгизитц! Он ранен! Остановитесь! Не раздавите его!

   Гунн встрепенулся. Он взглянул на крышу, где стояла Ильдихо, и, собрав все свои силы, направился к башне.

   Густая толпа гуннов преградила ему дорогу

   - Пропустите меня! - задыхаясь, хриплым голосом закричал он. - Пропустите! Я прошу вас, гунны! Слышите ли? Дценгизитц просит!

   Ближайшие к нему гунны, узнав его, в испуге посторонились и раздвинули соседей.

   - Дценгизитц просит! Этого еще никогда не случалось!

   - Дайте, дайте проход сыну господина!

   - Чего тебе, господин?

   - И ты хочешь бежать?

   - Нет, я хочу отомстить! - проскрежетал он и, выхватив из-за пояса кривой нож, бросился сквозь толпу к двери башни. Но дверь была заперта.

   Только благодаря крепким запорам и удалось Ильдихо спастись от мести гуннов. Стражей у двери дано уже не было: они бежали вместе с другими. И гунны, пробегавшие мимо, не раз уже пытались ворваться в башню, чтобы расправиться с убийцей их господина. Железный засов, которым заперта была дверь снаружи, был уже ими сломан. Но дверь кроме того была заперта еще на ключ.

   Подбежав к двери, Дценгизитц напрасно ударял в нее кулаками, коленями и кинжалом. Прочная дубовая дверь не подавалась.

   - Топор! Топор! - в бешенстве кричал он. - Целый дом золота за топор!

   - Вот топор, - воскликнул пробегавший мимо гунн, выхватывая из-за пояса топор и бросая его князю.

   - Вот я научу тебя бежать, собака! - проскрежетал тот, поспешно схватывая топор, и, догнав гунна, рассек ему голову надвое. Затем, возвратившись к двери, он начал разбивать ее топором. Удары были так сильны, что заглушали и вопли женщин, и крики мужчин, раздававшиеся на площади.

   Какой-то человек, заключенный в башне, стоявшей на противоположном углу улицы, внимательно наблюдал за этой работой гунна сквозь щель, в пазу между бревен.

  

   Между тем Ильдихо гордо и радостно и в то же время со страхом смотрела с своего возвышения на все, что происходило на площади.

 &n