Дан Феликс - Аттила

   Феликс Дан

  

   Знойная летняя ночь покрывала мраком могучие волны Дуная.

   Широкая, необозримая, как море, река, болотистая у берегов, даже по середине лениво катила на восток громадные массы своих вод: бесчисленные островки, густо заросшие кустарником и деревьями, преграждали им путь.

   Влажный юго-восточный ветер медленно гнал по небу тяжелые тучи, закрывавшие и месяц и звезды.

   Вдали на востоке каким-то мертвенно бледным, зловещим светом вспыхивала по временам молния. После таких мгновенных вспышек еще грознее казалось глубокое безмолвие ночи.

   С легким рокотом и шумом теснились волны вокруг одного из островков, чуть-чуть выдававшегося над зеркалом вод. Низкие, тонкие берега его покрыты были высоким камышом, который переходил мало-помалу в густой ивняк и колючий волчник. Из деревьев на нем росло всего лишь две-три ивы, не очень высоких, но чрезвычайно толстых, с фантастическими отростками на верхушках, сучьях и стволе.

   Кругом было темно, пустынно и тихо. Лишь изредка всплеснет рыба-хищница, вынырнувшая из глубины в погоне за добычей, и снова исчезнет, оставив небольшой круг на поверхности. И снова все тихо.

   Вот из кустарника левого берега реки с громким, пронзительным криком тяжело поднялась большая птица. Медленно пролетая над островком, она спустилась было на одну из старых ив, но вдруг с новым еще более громким криком высоко взвилась на воздух и, круто повернув в сторону, быстро исчезла во мраке.

   Между тем в кустах на островке что-то зашевелилось. Какой-то человек, скрывавшийся до сих пор под ветвями кустарника на самом берегу, теперь немного приподнялся.

   - Наконец-то! - тихо произнес юношеский голос. Юноша хотел было выскочить.

   Но другой человек, вместе с ним скрывавшийся в чаще, потянул его за руку, прошептав:

   "Тише, Дагхар. Кто знает, кто спугнул цаплю, может быть, и шпионы".

   С левого берега реки к островку быстро неслась лодка. Четыре весла опускались и поднимались без малейшего шума. - Вот она, искусно повернутая на ходу, врезалась уже в густой камыш кормою вперед. Зашуршали жесткие стебли, скользившие по бортам ее, зашелестели их перистые верхушки.

   Оба гребца выпрыгнули на берег, вытащивши за собою лодку.

   Ожидавшие их на острове между тем поднялись. Они молча подали прибывшим руки, и все четверо, не сказав друг другу ни слова, направились в вглубь острова.

   Наконец, старший из тех двоих, которые ждали на острове, остановился. Он поднял голову, отбросил назад длинные седые волосы, выбивавшиеся из-под шлема, и сказал со вздохом:

   - Подобно разбойникам должны мы сходиться здесь ночью, как будто замышляя что-то недоброе.

   - А между тем дело идет о благороднейшем из подвигов - об освобождении, - воскликнул стоявший рядом с ним юноша, сжимая в руках копье.

   - Смерть носится над нашими головами. - Прошептал младший из вновь прибывавших, расправляя бороду, которою влажный ветер хлестал его по лицу.

   - Смерть носится всюду и всегда над смертными, граф Гервальт, - возразил его товарищ. Его голос звучал твердо и уверенно.

   - Прекрасно сказано, король Ардарих! - воскликнул юноша.

   - Только какая смерть - вот в чем вопрос, - прибавил человек с длинными седыми волосами.

   - Это правда, король Визигаст, - подхватил Гервальт. - И меня ужасают те муки, среди которых мы умрем, если только он узнает, что мы собрались здесь.

   Он содрогнулся.

   - Но ведь он не всеведущ! - вспыхнул юноша.

   - Думаю, что и Вотан и то не всеведущ, - заметил седой король.

   - Однако дождь слепит глаза, - сказал Гервальт, плотнее натягивая темный плащ на свои широкие плечи. - Пойдемте и станем там под ивой.

   Они направились к ивам, и все четверо скрылись под ветвями самой развесистой из них.

   - Начинай, король ругов, - предложил Гервальт, - и кончай скорее. Горе нам, если мы до рассвета не успеем снова быть в безопасном месте. Его всадники, его шпионы следят и караулят всюду. Безрассудно я сделал, что согласился сюда приехать. Я решился на эту опасную, рискованную поездку только потому, что глубоко уважаю тебя, король Визигаст, как друга моего отца, и что ты, король Ардарих, двадцать лет тому назад вручил мне меч. Кроме того, я хотел предостеречь вас обоих... Когда мы плыли сюда по темной поверхности реки, медленно катящей свои волны, мне казалось, будто мы едем в подземное жилище Гелы.

   - В жилище Гелы попадают только трусы, которые боятся смерти, - вскипел юноша, с гневом встряхнув своими темными курчавыми волосами.

   Гервальт схватился за короткий меч, висевший на перевязи.

   - Начинай, друг Визигаст, - предложил король Ардарих, прислоняясь к дереву и рукояткой копья удерживая развевающийся по ветру плащ. - А ты, Дагхар, сдерживай себя. Этот алеманский граф рядом со мною стоял на Марне. Там устояли лишь храбрейшие из героев.

   - Вы сами знаете, что я скажу, - начал король ругов. - Иго гуннов невыносимо! Когда же оно падет, наконец?

   - Когда свергнут его боги, - сказал Гервальт.

   - Или мы, - воскликнул Дагхар.

   Король Ардарих в раздумьи молчал.

   - Так по твоему его можно переносить, граф Гервальт? - спросил Визигаст. - Ты храбр, шваб, ты горд, горд, как весь твой благородный народ. Напоминать ли тебе о том, что ты сам знаешь, что ты терпишь так же, как и мы. Гунн господствует полновластно. Ни Рим, ни Византия не отваживаются на борьбу с ним, ужасом всех стран! Страшного вандала Гейзериха, ужас всех морей, называет он своим братом. Все южные народы от ворот Византии вплоть до Янтарных островов северного моря покорил он себе... И как он господствует! По произволу! По прихоти он иногда великодушен, но лишь прихоть сдерживает его несправедливость, жестокость и вероломство, Ни король не может быть уверен в своем достоинстве, ни поселянин - в жатве, ни даже женщина - в своей невинности. Но безжалостнее всех покоренных им народов угнетает он нас - белокурое, голубоглазое племя, Нас, "германцев", как называют нас римляне, не только хочет он подавить, но и обесчестить.

   - Только не меня и не моих гепидов, - сказал спокойно король Ардарих, слегка выпрямляясь.

   - Разумеется, - с досадой воскликнул Дагхар, - не тебя и поток еще не остгота Аламера. Вас прославляет он, называя своим копьем и мечом. Вас он уважает, но за какую цену! за что в награду?

   - В награду за нашу верность, юный королевич.

   - Верность! Это ли высшая слава? Меня учили иному в королевском дворце скиров! - Когда я еще был мальчиком, мой слепой отец, король Дагомут, певал мне бывало, под звуки арфы:

  

   Высшая слава,

   Высшая честь,

   Слушай и помни,

   Мужество есть.

  

   - И хорошо ты научился, юноша, от твоего отца и тому, и другому. Как лучшего певца, как самого славного арфиста тебя прославляют всюду и мужчины и девушки. А как ты храбро действовал мечом против византийцев и склабенов - это я видел сам и сердечно радовался. Научись же теперь еще вот чему: - у старшего учиться не позорно - начало мужества есть верность.

   - И это все? - нетерпеливо спросил Дагхар.

   - От меня - ему - да!

   - Так неужели, друг Ардарих, - вмешался король Визигаст, - ты не чувствуешь никакого сострадания к твоим соплеменникам, соседям и друзьям? - Правда, он не отнял пока у гепидов и остготов принадлежащих им прав, он соблюдает заключенные с ними договоры. Но все остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, туркилигни, лангобарды, квады, маркоманы, тюринги, твои швабы, Гервальт, - ведь он с наслаждением по произволу нарушает всякие договоры даже с теми, кто остается ему верным. Вас он уважает, вас награждает богатыми дарами, предоставляет вам участие в добыче, если даже вы и не участвовали в битве... а нас? - Нас он угнетает и отнимает нам принадлежащее. Разве это не возбуждает ненависти и зависти, как ты думаешь?

   - Конечно, возбуждает! - вздохнул Ардарих, разглаживая свою седую бороду.

   - Он нарочно хочет довести нас, - продолжал король ругов, - до отчаяния, до восстания.

   - Чтобы вернее вас уничтожить, - согласился печально Ардарих.

   - Для этого он прибавляет к угнетению поругание и позор. Тюринги платили ежегодную дань из трехсот коней, трехсот коров и трехсот свиней. Вдруг он потребовал теперь новой ежегодной дани из трехсот девушек.

   - Я убью этого растлителя! - громко вскричал Дагхар.

   - Не достанешь его копьем, горячая голова, - возразил Гервальт, махнув рукой. - Его гунны густыми толпами, как пчелы улей, окружают его всюду, на каждом шагу

   - А храбрые тюринги, - допытывался король Ардарих, - уже согласились на такую дань?

   - Не знаю, - сказал Визигаст. - Да, несколько лет тому назад, тогда проснулась надежда в сердцах трепещущих народов, они было встрепенулись и подняли голову! Когда там, в Галлии - ты помнишь, друг Ардарих? - трупы остановили течение реки, и ее воды, обагренные кровью, выступили из берегов.

   - Мне ли не помнить! - простонал гепид. - Двенадцать тысяч моих гепидов легли там.

   - Тогда он, всемогущий впервые должен был отступить.

   Благодарение славным вестготам и Аэцию, - воскликнул Дагхар.

   - И когда он вскоре после того, - вмешался Гервальт, - и в Италии должен был отступить пред старым римским священником, ходившим опершись на костыль, тогда у всех порабощенных племен на Западе явилась надежда...

   - Что господству его пришел конец, что Бич Божий сломлен, - продолжал Визигаст.

   - Уже загоралось здесь и там пламя свободы, - воскликнул Дагхар.

   - Но слишком рано! - произнес король гепидов.

   - Конечно, слишком рано, - вздохнул Гервальт. - Оно было потушено потоками крови.

   - А теперь, - сетовал Визигаст, - он замышляет на ближайшую весну еще большее кровопролитие, чем прежде. Правда, он держит в строгой тайне свои планы, но по тем громадным силам, которые они собирает, можно догадываться, что кровопролитие будет ужасное. Он собирает все свои народы - (а их несколько сот!) - из обеих частей света! А из третьей - из Африки ему протягивает руку для ужасного союза вандал.

   - Против кого все это? Опять против Запада? - допытывался Гервальт.

   - Или против Востока? - спрашивал Дагхар.

   - Верите - против обоих! - закончил Ардарих.

   - Против кого бы то ни было, - продолжал король ругов, - но он в шесть раз будет сильнее, чем был три года тому назад. А каковы противники? В Византии слабый человек на троне! На Западе?.. Но Аэций - в немилости у императора Валентиниана, ему угрожает кинжал убийцы. У вестготов три или четыре брата спорят из-за короны. Погиб, навсегда погиб мир, если будет еще покорена Галлия с Испанией. Тогда надет и Рим с Византией. Он должен умереть, прежде чем вступить в эту последнюю борьбу, в которой несомненно одержит победу. Иначе им будет порабощен весь свет. Прав я или нет, друг Ардарих?

   - Да, ты прав, - со вздохом сказал он, прижимая ко лбу стиснутую левую руку.

   - Нет, ты не прав, король Визигаст! - воскликнул алеман. - Ты был бы прав, если бы он был такой же смертный, как и мы все, и если бы его можно было одолеть, как всякого другого. Но он - чудовище, он вышел из христианского ада! - Он сын беса и ведьмы, - так его называют потихоньку наши жрецы. Копье не колет его, меч не рубит, никакое оружие не ранит! Я это видел, я это знаю! Я стоял возле него на той реке в Галлии. Я упал, и сотни, тысячи падали возле меня под градом стрел и копий. Он стоял! Он стоял прямо и смеялся! Он дул себе в свою востренькую, жиденькую бородку, и римские стрелы отскакивали от нее, как соломинки. Что он не человек, лучшим доказательством служит его жестокость.

   Он замолк и содрогнулся.

   Он закрыл лицо руками.

   - Вот уже скоро тридцать лет, - продолжал он немного погодя. - Я был еще мальчиком, но как сейчас вижу их перед собой, как они корчатся в судорогах, посаженные на острые колья, я еще слышу их раздирающий душу вопль, их, схваченных во время восстания против него. То были мой старик отец, брат и ни в чем неповинная мать. Четыре мои сестры-красавицы на наших глазах были замучены им, а затем его конюхами! Он бросил меня лицом на трепещущее тело отца и сказал: "Вот чем кончается измена Аттиле. Мальчик, учись здесь верности".

   - И я научился! - закончил алеман дрожащим голосом.

   - Научился и я, - сказал король гепидов, - иначе, но за то еще внушительнее. Что страх? Страх можно преодолеть, и я преодолел его. Не страх, а честь принуждает меня к верности. И я находил прежде так же, как и ты, друг Визигаст, что иго гуннов невыносимо, и я хотел спасти свой народ и весь свет. Все было подготовлено: союз с Византией, тайный договор с германскими королями и вождями склабенов. Три ночи оставалось до условленного дня. Я спал в своей палатке. Проснулся, и вижу; он сам сидит у моей кровати. В ужасе хотел я вскочить. Он спокойно удержал меня рукою и подробно, на память изложил весь наш план и условия договора, занимавшие четыре страницы римского письма. - "Остальные, все семнадцать, - сказал он в заключение, - уже распяты. Тебя я прощаю. Я оставляю тебе твое царство. Я доверяю тебе. Будь мне впредь верен". - В тот же день охотился он со мною и моими гепидами один в дунайском лесу. В усталости, он заснул, положив голову ко мне на колени. Пока он жив, я должен оставаться ему верным.

   - А мир должен быть и оставаться гуннским! - сетовал король ругов.

   - Да, пока он жив.

   - После новой победы гуннов, мир останется таким навсегда.

   - Сыновья Аттилы, - произнес Ардарих выразительно, - не он сам.

   - Хорошо! Но Эллак не слабый человек, он достаточно силен, чтобы после этой новой победы удержать то, что его отец приобрел. Тогда ни одного врага не останется у гуннов.

   - Тогда - ну, кто знает! - сказал Ардарих.

   - Истинно королевская речь, - нетерпеливо воскликнул Дагхар. - Только уж слишком загадочна!.. Так будем сражаться без гепидов - даже против гепидов! Король Визигаст, пошли меня к амалу Валамеру. Я хочу его...

   - Отложи эту поездку, Дагхар, - сказал Ардарих.

   - Что ж, он и его помиловал, и его связал? - негодовал юноша.

   - Нет, они побратались.

   - Будь это проклято, это побратимство с гунном, - воскликнул королевич.

   - Да и остготский король не станет воевать против гуннского царства, пока Аттила жив.

   - Но он проживет еще долго. Ему только пятьдесят шесть лет, - с гневом воскликнул Дагхар.

   - А между тем мир гибнет, - со вздохом произнес Визигаст.

   - Пусть лучше погибнет мир, - сказал спокойно гепид, выпрямившись, - чем моя честь - Пойдем, Гервальт. Я прибыл сюда, потому что давно уже догадывался, что замышляет друг Визигаст. Выслушать его, предостеречь его хотел я во что бы то ни стало, даже рискуя жизнью, только не честью. Старый седовласый герой ругов, ведь ты сам, конечно, не надеешься сломить господство гуннов, если Валамер и я будем их поддерживать. А мы должны их поддерживать, если ты теперь нападешь на них. Седобородый король, неужели ты не научился еще главному искусству королей - выжидать!

   - Нет, не выжидать! - с запальчивостью воскликнул Дагхар. - Король Визигаст, пусть гепиды и остготы проспят высший венец победы и славы. Мы ждать не будем! Ты ведь сказал, что весною будет уже поздно. Мы теперь же нападем на них! Как? Разве мы не достаточно сильны? Твои руги! Мои скиры! Герул Визанд с сильным отрядом наемников! Благородный лангобард Ротари, благородный маркоман Вангио с своими соплеменниками! Три вождя склабенов - Дрозух, Милитух и Свентослав! Наконец, ведь даже византийский император обещал с своим послом, которого он прислал к гуннам, тайно золото и оружие.

   - Если только он сдержит обещание! - прервал Ардарих. - Юный королевич, ты мне нравишься. Ты искусен в игре на арфе, ты быстр и в битве, и в разговоре. Так научись же теперь еще новому искусству, - оно труднее и для будущего короля необходимее, чем остальные, - искусству молчать!.. А что, как я выдам великому гуннскому хану всех, кого ты назвал?

   - Ты этого не сделаешь! - воскликнул юноша. Но голос его дрогнул.

   - Я этого не сделаю, потому что я решил хранить в тайне все, что здесь будет сказано. И я могу хранить это в тайне, так как не Аттиле, а вам грозит этот план гибелью. Ты не веришь, смелый Дагхар? Все, кого ты назвал, - будь они в десять раз сильнее, - ни щепки не отломят от того ярма, которое Аттила надел на землю. Жаль твоей необдуманной юности, ты, пылкий герой! Жаль твоей седой дорогой головы, мой старый друг! Вы погибли, если не послушаете предостережения. Выжидание! - Ты отказываешься пожать мою руку, Визигаст? Ты раскаешься, когда убедишься, что я справедливо тебя предостерегал. Но моя рука - пусть она сегодня отвергнута - остается рукою твоего лучшего друга, и она остается всегда протянутой к тебе: заметь это! - Я иду, Гервальт.

   И, повернув влево, он исчез во мраке.

   На северной стороне острова почти неслышно соскользнул челн во черные волны.

   Задумчиво смотрел старик вслед своему другу, опираясь обеими руками на свой могучий меч, который он носил на перевязи под плащом. Под гнетом тяжелых дум голова его медленно опустилась на грудь.

   - Король Визигаст, - не отставал юноша, - ты ведь не будешь колебаться?

   - Нет, - мрачно возразил он. - Я более не колеблюсь. Я отказываюсь от этого плана. Если мы отважимся одни, мы погибли.

   - Если бы даже и так, - воскликнул Дагхар с возрастающей горячностью, - мы должны все-таки на это отважиться! Узнай то, о чем я умолчал при посторонних. Мы должны действовать! Сейчас же!

   - Почему?

   - Потому... потому... ради твоей дочери.

   - Ильдихо! При чем же тут она?

   - Его сын ее видел и...

   - Который?

   - Эллак. Он был в вашем доме, когда ты ездил к нам на охоту.

   - Кто тебе это сказал? Ведь не сам же он!

   - Она.

   - А мне ничего?

   - Она не хотела тебя тревожить раньше времени, - ты знаешь силу ее воли, - пока нет повода, может быть, думала она. Но это - повод для нас действовать. Он видел прекраснейшую из всех германских девушек и пожелал ее иметь своею: кто же в самом деле, кто только ее видел, не пожелает того же? Он будет у своего отца...

   - Ильдихо? Мое дитя!.. Идем! Поспешим! Домой! Скорее!

   Они пошли на восточный конец острова, где на тонком берегу оставили свой простой бревенчатый плот. Оба вскочили на него. Дагхар сбил деревянную крепь, вбитую в землю, и оттолкнулся от берега. Быстро понесся плот вниз по течению. Юноша, стоя впереди, шестом направлял его то направо, то налево, старик позади управлял рулем. Он держал к правому, южному берегу. Оба, сильно возбужденные, полные нетерпения, торопились поскорее быть дома.

   После того как замерли вдали наконец редкие, слабые всплески руля, и на реке и на покинутом острове снова водворилась глубокая тишина. Лишь тихо журчали волны, да колеблемый ветром высокий камыш наклонял до самого зеркала вод свои темно-коричневые, пушистые венчики. Ширококрылая летучая мышь неслышно шмыгала над водой, ловя ночных мотыльков.

  

   Но вот широкий ствол ивы, под которой только что происходило совещание, как-то странно как будто поднялся. Между верхними ветвями дерева показалась какая-то темная фигура.

   Сперва высунулась голова в шлеме, а затем широкое, укутанное в плащ туловище, двумя сильными руками опиравшееся на верхушку дерева. Человек этот внимательно прислушивался и приглядывался. Но так как кругом все было тихо и пусто, то он совсем вылез из широкого дупла и спрыгнул на землю. Вслед за ним соскользнуло с широкого дерева еще двое.

   - Не прав ли я был, господин? - послышался нетерпеливый юношеский голос - Разве не так всё было, как я говорил?

   Тот, к кому он обращался, ни слова не сказал в ответ. За темнотою нельзя было рассмотреть черт его лица, но он был низкоросл и коренаст. Вместо ответа на вопрос, он повелительно обратился к другому; - Хельхал, запомни имена! Я их не забуду Визанд, Ротари, Вангио, три склабенских пса. Пригласи их на наш торжественный трехдневный праздник богини коней - Даривиллы. Это не покажется странным, это в обычае. Они и все их приближенные и родственники, все должны быть у меня!

   - Так ты доволен, господин? Отдай же мне условленную награду, - не отставал юноша. - Неужели ты думаешь, мне легко было изменить и предать своего молодого, благородного господина, мне, его собственному щитоносцу? Только страсть, бешеная и безнадежная, к той девушке невыразимой красоты могла меня... О если бы ты знал, господин, как она прекрасна! Стройна, полна, бела...

   - Стройна?.. И в то же время полна?.. И бела? Я все это увижу.

   - Когда?

   - В день ее свадьбы, конечно. Я не пропущу этого дня.

   - Поспеши! Ты слышал, уже Эллак... для меня поспеши! Когда... когда ты мне ее отдашь?

   - Когда буду уверен вполне в твоей верности и твоей скромности. Подумай сам: ты предал мне своего господина, которого не любишь, но боишься, что же я должен сделать, чтобы ты не предал и меня?

   - Все, что хочешь. Придумай самое прочное, самое надежное средство.

   - Самое надежное? - переспросил тот, медленно запуская руку под плащ. - Хорошо! Будь по твоему. Он мигом выхватил длинный, кривой нож и с такой силой вонзил его в живот ничего не ожидавшему юноше, что тот, не издавши ни звука, как сноп повалился на землю.

   - Пусть лежит. Вороны найдут его. Пойдем, Хельхал.

   - Господин, я один переплыву на тот остров, где мы спрятали лодку, и приведу ее сюда. Ты уже оттуда довольно проплыл, и еще плыть будет для тебя трудно.

   - Молчи. Дважды в ночь переплыть такую маленькую часть Дуная для меня ничего не стоит. - Плавание и подслушивание вознаграждены. Не только весь тот кустарник, старый и молодой, срублю я одним взмахом, я согну также и оба гордые дуба, гепида и амала. Они должны поклясться, что будут верны моим сыновьям так же, как и мне. Поклясться или умереть. Вперед, Хельхал! Мне приятно холодное купанье. Приди, высокогрудый Дунай, приди в мои объятия!..

  

   Страна ругов, область короля Визигаста, простиралась от правого берега Дуная на запад до возвышенностей, из которых берут начало реки Кремы и Камп.

   Величественный дворец короля, окруженный многочисленными невысокими постройками, стоял на небольшой возвышенности, находившейся на расстоянии одного дня быстрой езды от Дуная.

   Вверх по отлогости росли дубы и буки, достаточно расчищенные, чтобы не заграждать вида из дворца в долину с севера. Внизу, по роскошному лугу, змеился широкий, красиво извивающийся ручей, почти что речка, огибая холм с юга на северо-восток.

   На берегу этого ручья, в лучах утреннего солнца, царили жизнь и веселье: толпа молодых девушек мыла в ручье шерстяные и полотняные одежды. То была веселая и привлекательная картина, полная свободы и движения.

   Девушки, по-видимому, не слишком торопились и не слишком тяготились работой: веселые шутки и громкий смех то и дело раздавались в их густой, рассыпавшейся по берегу толпе. Их красные, желтые, голубые и белые юбки резко выделялись на сочной зелени блестевшего утренней росой луга.

   По временам та или другая из работниц оставляла работу, выпрямляла свой стройный стан и, подпершись руками в бока, освежала на ветру свое раскрасневшееся лицо.

   Работавших девушек было около двенадцати. Стоя одна возле другой на коленях на желтом, мелком прибрежном песке, они полоскали в быстрых, светлых струях ручья одежды. Выполоскав, они клали их на большие, плоские, чистые камни, нарочно для этого сложенные на берегу, и усердно били и хлопали их гладкими вальками из мягкой, белой березы. Иногда та или другая девушка в шутку ударяла вальком по поверхности воды, обдавая брызгами с ног до головы вскрикивавшую соседку

   После того они крепко, со всей силой юных рук, выжимали каждую вещь, по древнему обычаю, установленному Фриггой, восемь раз, при чем старались, чтобы вода стекала на песок, а не обратно в ручей. Затем они бросали ее на густой дерн, вынимая новую вещь из красивых, высоких корзин, сплетенных из ивовых прутьев, стоявших у каждой с правой стороны.

   Позади этих работниц суетились другие. Они подбирали вещи, брошенные первыми работницами после выжимания на густую траву, и отнесли их в широких, плоских липовых корытах на середину облитого солнечными лучами луга, где роса уже успела высохнуть. Здесь они расстилали их рядами, старательно расправляя складки. Чудные и разнообразные цветы, которыми покрыт был луг, охотно прятали свои головки под влажную защиту от палящих лучей солнца. Пестрые бабочки, порхая по лугу, доверчиво садились на разостланные одежды.

  

   От королевского дворца вниз о холму на юг шла широкая дорога, разветвлявшаяся надвое: одна ветвь ее уходила на запад, скрываясь в лесу, другая - направо, на восток, пробегая по лугу.

   На том месте, где начиналось разветвление, в тени густого орешника стояли длинные дроги, запряженные тремя белыми конями: два коня - рядом и один впереди. Над дрогами на шести полукруглых обручах был устроен навес из толстой парусины. На дне рядами уставлены были в порядке корзины, наполненные уже высохшим бельем.

   Впереди, опираясь на перекладину повозки и гордо выпрямившись, стояла девушка необычайной красоты.

   Стройная и величественная, она целой головой была выше обеих своих подруг, хотя и те были ростом выше среднего.

   Она сняла свой светло-голубой плащ, повесив его на край дрог. Белая одежда, в которой она теперь осталась, волновалась, ниспадая длинными складками и оставляя открытыми шею и прекрасные, изящно округленные, белые как мрамор, руки. Широкий кожаный пояс, окрашенный в голубой цвет, схватывал одежду на бедрах. На ногах у нее были красиво сплетенные из соломы сандалии, прикрепленные красными ремнями.

   На королевской дочери не было золотых украшений. Украшением ей служили ее чудные волосы, золотистые, нежные как шелк. Часть их была собрана над головой в виде царственной диадемы. Оставшиеся волосы ниспадали ниже колен в виде двух густых кос, перевязанных на концах голубыми лентами.

   Она стояла, правую руку положив на спину одного из коней, а левой загораживая глаза от лучей солнца.

   Она внимательно следила за работой девушек у ручья и на лугу. Ее большие, круглые глаза, золотисто-карие, как у орла, блестели и смотрели проницательно, уверенно и смело. По временам она гордо приподнимала свой строго очерченный, прямой нос и красиво очерченные каштановые брови...

   Вдруг тяжелый экипаж покатился назад: передний конь, чего-то испугавшись, захрапел, попятился на задних и поднялся на дыбы. Казалось, что вот-вот экипаж вместе с конями свалится вниз, в долину.

   С пронзительным криком обе подруги королевны побежали назад, вверх по холму. Она же бросилась вперед, сильной рукой схватила за узду вставшего на дыбы коня, и, наклонив голову, что-то внимательно рассматривала на земле. Затем твердо и решительно ступила ногой.

   - Теперь вернитесь - сказала она спокойно, носком отбрасывая в сторону что-то, извивавшееся в пыли. - Она мертва.

   - Что такое? - боязливо спрашивала одна из подруг, снова появляясь возле повозки, при чем она с любопытством, смешанным с робостью, вытягивала вперед свою темную головку, держа перед собой в виде защиты свой темно-зеленый плащ.

   - Медянка, Ганна. Лошади их очень боятся.

   - И справедливо, - заметила вторая подруга, осторожно подходя к повозке с другой стороны. - Люди также боятся ее. Если бы я знала, я убежала бы еще скорее. Мой двоюродный брат умер от укуса змеи.

   - Нужно их давить, прежде чем они успеют укусить. Посмотрите, как я ей наступила на шею.

   - Ильдихо! - с ужасом воскликнула Ганна, всплеснув руками.

   - Госпожа! А что, если бы ты наступила не туда, куда следует! - жалобно проговорила вторая.

   - Я не ошибусь, Альбрун. Меня хранит милостивая Фригга.

   - Да, конечно! Без ее помощи... - воскликнула Альбрун. - Ты помнишь, Ганна, - то было прошлой весной, - как я, там, у ручья полоская белье, вдруг упал в воду. Кричишь ты и все другие двадцать, вы бежите по берегу, а меня уносит течением...

   - Еще бы не помнить! Но она не кричала. Она спрыгнула в воду и схватила тебя за твой красный плащ - этот самый плащ и теперь на тебе - те его носишь всегда, потому что знаешь, что он тебе к лицу.

   Схватив тебя одной рукой, другой она вытащила тебя на берег.

   - И когда я расчесывала, - улыбнулась Ильдихо, - свои мокрые волосы...

   - То в них оказалась раковина, которую мы называем пряжкой Фригги...

   - Когда мы ее раскрыли... - продолжала Альбрун.

   - Нашли внутри огромную жемчужину, которой не могли вдоволь надивиться.

   - Да, конечно, - серьезно произнесла Ильдихо слегка проводя рукой по лбу, - меня хранит и милует Фригга. Иначе как я могла бы так возрасти и телом и душой без матери, которая умерла при самом моем рождении. Фригге вместо матери поручил меня отец. Она - светлая родоначальница нашего рода! По вечерам при мерцании очага он рассказывал мне о ней, самой лучшей, самой первой из всех женщин. И часто, часто, когда я после того засыпала, видела во сне, будто прекрасная белокурая женщина стоит у моей постели, я чувствовала, как она гладит меня по лицу своей белой рукой. Я просыпалась, и тогда еще чудилось мне, будто ее белое платье уносится от меня по воздуху. Волосы мои трещали, из них сыпались икры, когда в сладком ужасе я дотрагивалась до них. Незримо повсюду сопровождает и охраняет меня эта белая женщина. Но довольно праздных разговоров! Пора снова за работу!

   - Нет, госпожа, - возразила Альбрун, качая головой и останавливая ее за руку, - ты уже сделала гораздо больше того, что тебе следовало сделать.

   - Ведь все эти тяжелые корзины, - подхватила Ганна, - которые мы вдвоем с трудом доносили сюда с ближайшего луга, ты одна поднимала на высокую повозку.

   - Ты не позволила даже тебе помочь при этом. И почему это?

   - Потому что вы слишком нежны. Еще пожалуй сломались бы обе, - засмеялась Ильдихо, выпрямляясь. - Но, может быть, вы устали. Тогда на этот раз довольно. Они уже расстилают там на лугу последние одежды. Подождем вот тут под буками, пока они высохнут. Воз пусть проводят домой другие. Девушки наверно проголодались, а коровы уже подоены: молоко готово. Пойдемте, нужно сказать им, чтобы кончали.

  

   И у ручья, и на лугу, и на дороге воцарилась тишина.

   Смеющиеся, болтающие девушки вместе с повозкой скрылись в широких воротах амбара, стоявшего возле дворца, на вершине возвышенности.

   Ильдихо с обеими подругами прогуливалась по опушке букового леса, окаймлявшего луг с востока. Солнце стояло уже высоко. Девушки охотно прятались в тени.

   Золотистые солнечные лучи, просвечивая сквозь светло-зеленые купы буков, трепетали на темном бархатистом мху, образуя на нем золотисто-желтые пятна, сменявшиеся причудливыми, колеблющимися тенями.

   Царевна срывала с деревьев тонкие ветви, обрывала листья и, связывая их жесткими стеблями, плела красивую гирлянду.

   Из глубины леса, с невысокого холма пробирался по лугу к речке с тихим, мелодическим журчаньем прозрачный ручеек.

   Быстрые гольцы, испуганные шагами приближающихся девушек, как темные стрелы, летали по его каменистому дну.

   Красивая стрекоза с длинными, узкими темно-голубыми сетчатыми крыльями доверчиво опустилась на блестящие волосы Ильдихо, впивая в себя нежный аромат. Она долго не улетала, хотя девушка, не останавливаясь, шла далее.

   - Посланница Фригги! - воскликнула Альбрун.

   - С приветом от богини, - прибавила Ганна.

   Но Ильдихо вдруг остановилась и молча показала пальцем на верхушку одного из высоких буков. Там кто-то нежно ворковал.

   - Дикий голубь! - прошептала Альбрун. Глаза ее радостно заблистали.

   - Ты, госпожа, первая услыхала, сказала Ганна.

   - Это обозначает...

   - Свадьбу, - улыбнулась Ганна, прижимаясь к руке госпожи. - Слушай, как он нежно воркует. Видно, и Фрейя тебя любит: ведь это - птица богини любви.

   Ильдихо покраснела до корней волос. Она опустила длинные ресницы и еще быстрее пошла вперед.

   - Слушайте, - воскликнула она немного погодя, как бы стараясь заставить подруг думать о другом. - Это - другой звук. Издалека, издалека, из самой глубины леса! Слушайте же! Вот опять! Короткий, но очаровательно сладкий, таинственный звук.

   - Это желтогрудый черный дрозд, - объяснила Альбрун.

   - Та самая птица, которая может сделать невидимой себя вместе с гнездом.

   - Да! да! Ведь это заколдованный королевич! Заколдован он за то, что подсмотрел, как прекрасная богиня Остара купалась в глубине леса.

   - Он не должен был разбалтывать того, что видел.

   - Невольный восторг звучит еще в его голосе.

   - Впрочем, девушка, родившаяся в день Водана, может освободить его...

   - Если только поцелует с любовью в золотистую головку...

   - Трижды!

   - Птицу! Да ведь это могла бы сделать даже самая строгая девушка не правда ли, Ильдихо? - спросила Альбрун.

   - Да, но если бы ты была на месте этой девушки, то думала бы не о птице, - заметила со смехом Ганна - Когда он стряхнул бы с себя перья и клюв...

   - Ну, тогда наступила бы его очередь целовать.

   - Вы болтливые дети, - строго остановила их Ильдихо. - Что это вы говорите так громко о поцелуях! Удивляюсь, как это вам только не стыдно!..

   - Ну, пока говорят о поцелуях в шутку...

   - Так еще не думают серьезно о поцелуе одного...

   - О котором не говорят ни слова!

   Ильдихо немного нахмурилась и сжала губы. Ганна это заметила. Она предостерегла подругу, дернув ее за черный локон.

   - Подождите здесь, - сказала Ильдихо, - вот на этой моховой скамье. Моя гирлянда готова. Пойду, возложу ее на то место, где берет начало источник. Я дала обет.

   - Источник посвящен Фригге и обладает даром глубоких прорицаний, - сказала Ганна серьезно. - Пусть идет одна... Не станем подсматривать! - Она схватила за плащ Альбрун, которая собиралась было наблюдать за госпожой, и усадила рядом с собой на скамью.

  

   Быстро шла Ильдихо, постоянно наклоняясь под ветвями, с обеих сторон нависшими над узкой, едва заметной Тропинкой, покрытой мхом.

   Все дальше и дальше углублялась она в лес, чаще росли здесь деревья, скупее сквозь их листву проникал солнечный свет...

   Скоро достигла она цели - того места, где, как живое существо, таинственно из темных недр земли с пеной вырывался ключ.

   С незапамятных времен был он выложен красивым темно-красным песчаником, который в изобилии доставляла лесная почва.

   На верхнем камне этого безыскусственного сооружения была высечена надпись, гласившая: "Этот живой источник обложил камнем в честь Фригги мирный гость, благочестивый князь наездников-ругов. Фригга, сдружи с нами женщин в нашем жилище!" - Камень был обвит плющом, среди темных листьев которого резко выделялись большие голубые колокольчики. Венок весил здесь уже целую неделю, но, постоянно обдаваемый водяной пылью источника, вполне сохранил свою свежесть.

   Ильдихо опустилась на колени, положивши возле себя на мох буковую гирлянду. Затем, осторожно снявши с камня плюшевый венок, она ослабила связки, соединявшие обе его половинки, не разрывая их совсем, и, вставши, сказала задумчиво, серьезно и торжественно: "Фригга, я спрашиваю! Венок пусть предскажет будущее. Направо пусть течет его жребий, налево пусть бежит мой! Фригга, я спрашиваю!" - С этими словами она бросила венок в воду.

   С напряженным вниманием следила она за ним. Обе половинки лишь недолго плыли вместе - вдруг они разорвались: одна, поплывшая направо, быстро понеслась, погрузилась в воду и исчезла, другая, понесшаяся налево, сразу остановилась, зацепившись за темный камень, острием выдававшийся со дна реки. Напрасно, подхватываемая сильным течением, старалась она освободиться: крепко держал ее черный камень, и самый красивый из голубых цветков, бывших на ней, погрузившись в воду, казался утопающим...

   Девушка, вся подавшись вперед, так внимательно наблюдала за судьбой венка, что и не заметила, что кто-то быстро шел к ней из глубины леса. Правда, шаги были осторожны и не слышны на мягком мху. То была легкая походка опытного охотника, привыкшего подстерегать и дальнозоркую рысь и чуткого тетерева.

   Она только тогда узнала или, скорее, угадала того, кто так неожиданно явился, когда тень его упала из-за ее спины на светлую поверхность ручья.

   - Это ты! - сказала она, быстро обернувшись. На щеках ее вспыхнул румянец.

   - Что так печальна? - спросил прекрасный, стройный юноша, ростом несколько повыше ее. Он наклонился вперед, держась за рукоять охотничьего копья. - Что ты так усердно рассматриваешь?.. А, вижу. Там висит, зацепившись за камень, цветок, а там ниже несется по воде, крутясь, плющ. А знаешь ли, почему? Потому что венки не имеют воли. Они должны терпеть все, к чему принуждает их сила? Но сердца, но люди свободны. Я помогу этому цветку. - Впрочем, посмотри - этого не нужно! Он сам освободился и радостно плывет далее. А там, на корне ивы - ты видишь? - снова цветок соединился с плющом и они вместе плывут далее?

   - Фригга свела их снова вместе, - сказала царевна (в голосе ее слышались благоговение и благодарность), и благородный взор ее прояснился.

   - Но ты, - спросила она юношу, обернувшись в сторону, - чего ты здесь ищешь?

   - Как бы тебе сказать... предсказания, так же, как и ты, - засмеялся он, при чем из полуоткрытого рта блеснули ослепительно белые зубы. - Но что ты все смотришь себе под ноги на сухой мох! Успеешь на него налюбоваться, когда я уйду!

   Грациозным движением руки откинул он назад свои густые каштановые кудри, рассыпавшиеся по лбу и набегавшие на его светло-серые глаза. Темная, низкая войлочная охотничья шляпа с узкими полями, веткой сбитая с головы, покачивалась на широком ремне у него на затылке. Правильные полукруглые брови почти совсем сходились на переносице, что придавало его лицу лукавое и вместе с тем веселое выражение. Счастливая улыбка играла на его тонко очерченных, несколько надменных губах. Светло-каштановый пушок завивался на его подбородке. Юный охотник был очень красив, и Ильдихо, взглянув на него, не могла более оторвать от него глаз.

   - Предсказания? - усомнилась она.

   - Нет. Это была бы ложь. Мне не нужно более предсказаний! - Царевна, тебя я искал!

   - Но ведь я тебе это запретила! - сказала она, погрозив пальцем. - Ты не должен был подстерегать меня здесь у источника, как лань.

   - Не дурно было бы, - засмеялся он, - если бы лань могла запрещать охотнику подстерегать ее у ручья. О Ильдихо, не противься более! Ничто тебе не