Белый Андрей - Москва под ударом

японец уже веселился глазами над Клейном: сиси да сиси:

   - Дело ясное, - да-с - он добряш: зуб со свистом... И нате, наткнулись на спорный вопрос! Вейерштрасса профессор назвал декадентом; японец -

   уперся: он чтил Вейерштрасса; профессор поднялся нагрубнувшим носом, с тяжелым раздолбом пройдясь; он - сердился; он - фыркался; не понимает японец:

   - Вы, батюшка, порете чушь: эти, как их, - модели пяти измерений; они шарлатанство-с! Еще с Ковалевскою, Софьей Васильевной, мы: вы - туда же-с...

   То было назад - сорок лет: Исси-Нисси в то время еще голоногим мальчоночком ползал вокруг Фузи-Ямы: что, право!...

   Японец, продряхнув веками, - Кащеем сидел: и молчал.

   Василиса Сергевна вошла - оторвать друг от друга:

   - Пожалуйте: чай пить.

   - Пожалуйте, милости просим, - опять суетился профессор, забыв Вейерштрасса. - А после мы, батюшка, с вами посмотрим Москву; да, - я вас поведу; для нас, русских, Москва, - так сказать...

   Тут - представьте - японец не вспыхнул от радости: он - потемнел; он, признаться, едва лишь ввалился в Москву, предварительно ровно четырнадцать суток промчавшись в экспрессе, едва он стоял на ногах; а тут - с места в карьер!

   А профессор с пропиркой тащил его к чаю; ведь случай - единственный; поговорить-то ведь не с кем; из всех математиков, разве десяток, рассеянный в мире, мог быть ему в уровень, Нисси - включался в десяток; и - вот он; профессор же был говорун.

   Пролетели в столовую - лбами в косяк: бум, бух, бряк!

   Карандашик упал.

   Друг пред другом стремительно снизились на подкаракушки, чуть не ударившись: лбами о лбы; и сидели, ловя карандашик: профессор - орлом; Исси-Нисси - корякой такой сухоякой (дощечкою задница); он и схватил: будто это был нежный цветок, подносимый стыдливой невесте, стыдливо поднес карандашик профессору:

   - Не ожидал-с! Не японец, а - мед!

   Исси-Нисси уселся за стол: с дикой скромностью; он приналадился к слову и с завизгом им говорил про Японию; в звуке словесном был прогнус; сидел, наготове вскочить перед каждым, а был знаменитым: гремел на весь мир.

   - Вы скажите нам - что, как: какие там люди?

   - Жапаны.

   - Какие там моды?

   - С Амелики.

   - Что вы!

   - И с Лондон...

   - Какие дома?

   - В Жапан... - длил он словами, ища выраженья. И - прытко запрыгал словами, найдя выраженье:

   - Нелься констлуил, как в Москва...

   - Констлуил - что такое?

   - Да строить, маман, - конструир: совершенно же ясно.

   - Ну да - почему же? Искал выраженья:

   - Там элда: тлясётся.

   - Что?

   - Элда: на цто все стояйт, - сказал с задержью, свесив беспомощно руки (на сгибени пальцев - предлинные, желтые, свежепромытые ногти, не наши, а - дальневосточные).

   - Что эта "элда"? - мизюрилась Наденька, щелкая праздно фисташками. - А, да - поняла: "элда" значит - земля: это он о земле...

   Азиат!

   - Да, вы - бедный народ!

   - Ну-с, - поднялся профессор, - сидите, а я пойду, в корне взять, перед прогулкой соснуть - минут на десять... Нет-с, вы сидите, - почти что прикрикнул на Нисси, увидев, что тот поднялся. - Я вас, батюшка, не отпущу: покажу вам Москву-с...

   Бедный: эти последние дни так замучили мысли, что он за японца схватился, чтоб с ним подрассеяться; он - заслуженный профессор, "пшеспольный" там член, академик, почетный член общества, прочая, прочая, прочая, - он был подпуган; гремел на весь мир, а боялся - Мандро.

   Где закон, охраняющий ценную жизнь замечательной этой машинки природы? И есть ли закон, если жизнь этой личности определяется сетью ничтожных по ценности, страшных по цели интриг: ведь Ивана Иваныча, как национальную, даже как сверхнациональную ценность должны б заключить в семибашенный замок из кости слоновой, таскать на слонах, окружив самураями: математический богдыхан, далай-лама, микадо!

   Так думаем вовсе не мы, - Исси-Нисси...

   А он, между нами сказать, - под оглоблями бегал: де-ла-с!

  

   Василиса Сергевна скрылась.

   - Хотите, пройдемте-с по садику?

   Наденька с Нисси - прошли; над просохом серебряным встали:

   - Здесь Томочка-песик наш: похоронили его... Колебались причудливым вычертнем тени от сучьев; и

   первая, желто-зеленая бабочка перемелькнулась к другою - под солнцем: приподпере-подпере-пере - пошли пе-ремельками; быстрым винтом опустились, листом свои крылья сложили.

   И листьями стали средь листьев.

   - Вам папочка нравится? - Надя спросила. Японец, добряш, - просиял:

   - Оссень, оссень!

   Профессор Коробкин был идолом для Исси-Нисси; приехал устроить ему превосходное капище он; в этом капище видел Ивана Иваныча твердо на камне сидящим, на корточках, твердо литые два пальца поставившим перед литой, златой мордой: в халате златом!

   Азиат!

   Щебетливые скворчики вдруг обозначились: в кустиках: а сквозь орнамент суков прогрустило апрельское небо: в распёрушках белых.

  

  

  

  

   Профессор схватил плоскополую шляпу и в шубу медвежью впихнулся (зачем не в пальто?) с рукавом перепродранным (что ж не подшили?): под руку подцапнул японца; из двери с ним выскочил взбочь; тартарыкнув по скользким ступенькам, почти что свалился с японцем на полупроталый ледок.

   Здесь опять отвлекусь рассужденьем.

   Касаются эти ученые, точно кубарики, пущенные пятилетним младенцем, под цоканье очень опасных копыт, - как-то зря: в заседаньях, на кафедрах, - рыба в воде: все движенья - ловки, своевременны, стильны, изящны: а здесь, средь прохожих, кубарики эти - нелепейше вертятся: только одно поврежденье - себе и другим.

   И еще скажу: вид знаменитых ученых на улице, если не тащит их слон на спине, - примененье предметов, полезнейших в сфере одной, - бесполезное к сфере, ну, скажем, гулянья: такой точно вид, как, опять-таки скажем, термометра, употребленного при ковырянии носа орудием расковы-рянья: термометр - сломается; нос - окровавится колким осколком стекла; ртуть - просыплется: ни - ковыряния носа, ни - температуры! А, впрочем, коль нос ковырять с осторожностью, можно, пожалуй, для этого взять и термометр.

   Можно с большой осторожностью, - даже с ученым пойти: прогуляться.

   Профессор тащил с горяченьем японца; бедняга едва поспевал; в его жестах была непонятная задержь: наверное, двигался так манекен.

   За забориком - издали - пели:

  

   На улице нашей

   Живет карлик Яша.

  

   Над крышами быстро летели сквозные раздымки: и вдруг просочилося солнце сияющим и крупнокапельным дождиком; и обозначился: мокрый булыжник.

   - Арбат-с!

   - По Арбату проехался Наполеон, да - бежал, чорт

   дери...

   - Мы Москву ему в нос подпалили! - показывал он на свое своеумие русского духа.

   Таким разгуляем шагал, молодяся всем видом.

   - Артур бы не сдали-с [12]: изволите видеть, - тут Стессель [13] ... Один Кондратенко [14] русак, да его разорвали гранатой... А то бы - он вас...

  

   [12] - Порт-Артур - город-крепость в Китае, военно-морская база России во время русско-японской войны 1904 - 1905 гг. Крепость была сдана японцам ее комендантом генералом Стесселем на 329-й день после начала войны, 2 января 1905 г.

   [13] - Стессель Анатолий Михайлович (1848 - 1915) - царский генерал, комендант крепости Порт-Артур во время русско-японской войны 1904 - 1905 гг.

   [14] - Кондратенко Роман Исидорович (1857 - 1904) - генерал-майор, один из руководителей и герой обороны Порт-Артура. Погиб в бою в декабре 1904 г.

  

   - У нас тозе золдат: холосо...

   Но профессор нахмурился: не понимает японец! Последний поглядывал с задержью, мучаясь чем-то своим.

   Постояли под Гоголем: свесился носом; прошлись по Воздвиженке; тут, подмахнув рукавом (на нем задрань висела), профессор сказал с наслаждением:

   - Кремль-с!

   - Кремлевские стены...

   Не видя, что Нисси оливковым стал и давно уже пот отирал, он тащил его дальше:

   - Музей исторический: великолепное зданье! Японец чеснул загогулиной тросточки в Думу:

   - Не это-с, а - то-с... Не туда-с... Как же это вы, батюшка: это же - Дума: Музей исторический - то-с!

   Но японцу не нравился стиль: и профессор сердился:

   - Япошка!

   - Завидует!

   Был Исси-Нисси в Париже, в Берлине, в Нью-Йорке; готический стиль ему нравился: русский - не нравился. Встала слепительность, в синеполосую твердь:

   - Храм Спаситель [15]!

  

   [15] - Храм Христа Спасителя - один из крупнейших храмов старой Москвы; построен в 1838 - 1883 гг. в память Отечественной войны 1812 г. Разобран в 1930-е гг. в связи с реконструкцией Москвы.

  

   Не видел он в местах умеренных поползновенье на что-то японца:

   - Зайдем? И - зашли.

   - Это вот богоматерь, - с младенцем: картина прекрасная, очень...

   - Видал Лафаэль...

   - Верещагин писал...

   И, не давши опомниться, - в купол: перстом:

   - Саваоф [16]!... Потрясающий нос - в три аршина, а кажется маленьким...

  

   [16] - Саваоф - в Библии одно из имен бога, выражающее идею воинственной силы, всемогущества.

  

   Головы оба задрали: и долго смотрели - молчком:

   - Нос - с профессора Усова списан: не с Павла Сергеича списан, а - дело ясное: списан с Сергей Алексеича, втора - да-с - монографии "Единорог: носорог"...

   А на скверике кустики вспучились, бледные, - добелу: перепушилися чуть желтизною: там - зелени из бледно-розовых, бледно-сиреневых почек.

   Прошлись вдоль реки.

   На реке появились весной рыболовы с закинутой удочкой: вот проюркнет рыботек, - поплавок сребродрогнет, взлетит: только червь извивается: отлепетнула струей среб-робокая рыба; юркнула и - взвесилась темной спиною в зеленой водице; а наискось, над рыбо-розово-серой, зубчатой стеною Кремлевскою - башни: прохожее облако, белый главач, зацепилось за цапкую башню; и, став брадачом, отцепилось, теряясь краями.

   Профессор увидел: вот - Федор Иванович Пяткин сидит, как и в прошлом году, - тот, который простуживает, тот, который, с Надюшею встретясь, поставил ее на сквозняк и рассказывал что-то, предлинное очень, до... флюса, - тот самый, который зимой позапрошлой с Иваном Иванычем встретившись, за руки взял, с ним уселся на лавочку, в снег, и рассказывал что-то, предлинное очень; и после подвел его под лошадиную морду, взмахнул в разговор: лошадь - вскинулась: в глаз просверкала подкова: и все - испугались; а Федор Иванович, - тот еще более: Федор Иванович Пяткин, дендролог, профессор в отставке, - у Храма Спасителя жил: и - под мост ходил рыбу удить. Надо правду сказать, что профессор забыл про японца; устал, призамолк: отбратался!

   - Ну - вот-с и Москва: город древний...

   - Мое вам почтенье...

   - Пожалуйста, как-нибудь запросто к нам... И пошел себе прочь: с помаханием рук.

   И стремительно прочь от профессора ноги несли самодергом японца - в "Отель-Националь", чтоб пасть замертво: в сон.

   Вот мораль: не ходите осматривать с крупным ученым достопримечательностей городских; Москва - древний, весьма замечательный город.

   А - что же в итоге? Кубарики...

  

   Вечер стеклил.

   И по небу неслися ветрянки: разорвинки облак; и - чуть прокололись звездинки, чтоб к ночи разинуться; был на реке - светоход; воды - дернулись ветром; на них испорхалося вдруг отражение месяца; после мелькач иссиявшихся бабочек ясно сбежался.

   И вот: отражением месяца сделался вновь.

  

  

  

  

   Василиса Сергеевна барышней долго страдала припадками, криком и корчею, после которых она повторяла без смысла такие пустые слова; а вокруг становилось все мнимо и мляво.

   И вот повторился припадок.

   Узоры обой остриями спирались, можжили висок: растиралася уксусом - все оттого, что за твердой стеной она слышала:

   - Хо!

   Собственно - ророро-ро: грохотала пролетка.

   Сидела она у себя, выяснясь в бледнявое поле узоров лимонного цвета; такая же мебель из репса; такой туалет; сверху, с зеркала, - кружево, кружева - много: везде; и везде - несессерики; все здесь казалось весьма "несессер", - все, что нужно для дамы культурной, себя уважающей: том Задопятова с вышитой гладью закладкою; можно сказать, что и комната есть несессер; "несессер" и сама Василиса Сергеевна с тем, что она представляла собой - для себя и для зрения, вкуса и слуха: до... до обоняния (если принять во внимание сухость и запах изо рта, то - таранью ее было б можно назвать).

   Нет, откуда ж "волнения", "страсти". И -

   - Хо!

   И не "хо", а "роро": грохотала пролетка. Робея, глядела в окно; подойдя к подоконнику: стань-ка ты взбочь; и - увидишь: стоит!

   Кто?

   Идем к подоконнику, станем-ка взбочь; и - увидим мы: дворик; стоит мокрорукая прачка; мужик с жиловатой рукою засученной моет колеса; и - более нет: никого; из окна кабинетика видно другое: дома и заборы; и мимо - пролетки и люди; иной человек, проходя, невзначай заглядится в окно; и, пожалуй, покажется, что это взгляд, полный смысла, такой проницательный, вещий, - к тебе относился; напрасно так думать; прошел этот "кто-то" с особенной думой, не видя ни домика, ни занавесок, ни тех, кто за ними отнес к себе то, что совсем не относится к ним.

   Но, взглянув на все это, стремительно шла к себе в спальню (здесь окна - на дворик и в сад); на все доводы разума, - только:

   - Мерзавка какая!

   Иван же Иваныч наставился:

   - Что с тобой, Вассочка?

   - Как-то мне...

   - Ты бы на воздух пошла: все сидишь: так - нельзя же; без солнца - бактерии всякие, Василисёнок, заводятся: ползают, - знаешь ли.

   - Что вы за вздор говорите; я моюсь, - на мне нет бактерий.

   - Ан нет: состояние духа, мой друг, - от бактерии; если неможется, значит - бактерии. Ты бы откушала вечером, друг мой, - "лактобациллин": убивает бактерии.

   - Всякую дрянь выливают на улицу дворники!

   Дней уже десять назад, приблизительно в дни появленья японца, профессорша вышла себе за перчатками - в центр: что ж такого? В иных бы условиях, если б во все не вмешалась бактерия, - встреча, в обычном порядке, как в прошлом году у Лоньони.

   У тумбы, с угла, средь претыка прохожих, ждала ее дама, в пушащейся шапке, подвязанной под подбородком, в очках, стекляневших двумя черно-синими дисками; тут Василиса Сергеевна стала бледнухою, похолодев, засмирнев; все ж сказала она:

   - Анна Павловна, здравствуйте!

   Думала: случай с ее псевдонимом, открывшимся, с "Сильфой", весьма неприятен; но к случаю надо иметь отношенье такое же, какое имел ее муж лет шестнадцать; анализ конкретностей "данного случая", очень мучительный, производил Никита Васильевич с Анной Павловной дома: "ан де"; "ан труа" этот случай - предмет игнорации:

   - Здравствуйте?

   - Здравствуйте! Или:

   - Прощайте?

   - Прощайте!

   Она, руководствуясь мыслью такою, хотя и робея, но все ж подошла:

   - Анна Павловна, - здравствуйте!

   Анна же Павловна, - ей не откликнулась; и Василиса Сергеевна со взвешенной в воздух рукою, потупясь, - прошла: и казалось, что будет крутое падение тела ей в спину:

   Ударилось в спину ей:

   - Хо!

   Препротивное "хо" (ну бы "ха"); это "хо" будто мазало грязью; она - быстро за угол в жимы локтей и в пропихи плечей под пестрявою лентою вывесок: -

   - Каж. Трикотаж. Покупайте у Каша; по черному - красное с золотом; "Все офицерам. Магазин военных вещей Солиграбова-Пенского"; "Улкин. Чулочно-вязательное" - синим: под ним: "Заведене". "Здесь покупаю случайные вещи: фарфоры и бронзы". -

   - Она - обернулась: старуха хромала за нею; и - за угол, чтобы не видеть и чтобы не слышать (осмыс-лится - после); теперь же - в давёж и в раскрику из букв: -

   - "Билиарды. Шары". "Зонты, трости". "Тюль. Кружево" - рыже-ореховым. - "Павла Негросова" - темно-зеленое. - "С. Самаварчик. Друг школ (бывший Тюшина)". - "С миру по нитке. Редакция. Еженедельник". -

   - И бегала здесь задыхаяся, - в сопровождении толстой старухи в очках, припадавшей на трость; наконец она бросилась в грохи пролетов, авто и трамваев, чтоб в смене прохожих укрыться на той стороне; и уж с той стороны промаячило: -

   - "Колчан Амура. Подвал" - темно-синее с белыми гроздьями; "Виноторговля Левкова". - "Матвеева. Прачка". И - Бар-Пеар. С неграми". -

   - Двигались мысли в недвижимом мире; и двигались ноги - в недвижимой мысли;

   - Извозчик, скорей! -

   Замаячили издали, бредом сплошным догорая в закат. -

   - "Золотых дел

   ...Щупак!" -

   - Табачихинский, шесть! И - с пролеткою: за угол!

   Пусто: вразрядку пошли; зарябили заборики, домики, домы, литые решеточки с кустиком, вскрывшим распуколки в зелень вечера; зрел уж разрывчатый лист.

   И - стучало разрывчато сердце; за ней - никого; обернулась с второго угла - убедиться, что пуст переулок; но там прогрохотывать стала пролеточка; точно свалилась в подъезд, бросив Дарьюшке:

   - Если звонить будут, - дома нет.

   В спину же грохало; но - не звонили.

   С тех пор и болела; лечилась декоктами; званый обед с математиками, с Исси-Нисси, с квасами, с двумя кулебяками и с поросятами с кашей - пришлось отменить.

  

  

  

  

   Неприятно почувствовать, что ты - мишень отливаемой пули; "та женщина" лет двадцать пять разрешалась в сознанье удобнейшим способом; "та" - Анна Павловна; долго ли думать - известна была: у Ключевских бывала, у Усовых, у Звенифазовых: Павел Сергеич, Сергей Алек-сеич, и кто еще там - про нее; и стишок был, известный в Москве: "Анна Павловна" - как это?

  

   Анна Павловна - строга:

   Кто наставит ей рога?

  

   Вдруг же: стала - "энигмом", хромым и седым, - там, на улице, с палкою.

   У Василисы Сергеевны сознания не было: Анна-то Павловна с правом могла то же самое думать о ней: что - вот двадцать пять лет Василиса Сергеевна, дама известная, всюду была принята; у Ключевских, у Усовых, у Звенифа-зовых: Павел Сергеич, Сергей Алексеич, кто еще там - про нее...

   И в стихах, кем-то писанных в восьмидесятых годах, где шел перечень, что у кого, между прочим, о ней говорилось:

  

   У Николай Ильича Стороженко -

  

   Все ясно: у этого - то; у той - это; но Василиса Сергеевна, "Василисёнок ученый", отмеченный, как принадлежность Ивана Иваныча, вдруг оказался чужой принадлежностью: можно бы было ведь в стиле отрывочка восьмидесятых годов написать, что -

  

   У Василисы Сергевны Коробкиной

   Нет уж Ивана Иваныча!

  

   Или же:

  

   У Анны Павловны -

   Нет принадлежности!

  

   Словом: хочу я сказать, что разыгрывалося одно содержанье душевное в двух оболочках; и - стало миазменно как-то; на улице ж встал сплошной бред: "Золотых дел... Щупак", или "Бар-П еар - с неграми", в грохоте пролеток сплошное: "хо-хо".

   Ядовитая женщина проядовитила стены; и многоголовчатою представлялась: одной головою торчала в дверях, головою другой караулила с улицы; третьей - вставала в окошке (кивать там насмешливо).

   Вечером, в садик пройдясь, из ворот, проглядела она в переулок; пропятилось там очертание женщины, - с палкой, под рыжею тучей: на фоне глухой, желто-сизой стены; и ворона кружилась над ней, как над падалью.

   Вдруг дерева забессмыслились в шопотах: завертопрашило в окна. Порыв налетел.

   Десять дней уж прошло: написала Никите Васильевичу обо всем: от него она знала о "краже со взломом" в столе; он ей плакался, что уж три месяца с Анной Павловной совсе не видится (кушает, трудится и отдыхает один), что она, оградившись стеной от него, за стеною сидит; и сопит хам ужасно; ночами его настигает порой в коридоре,

   со свечкой в руках.

   Погрозится; и - скроется.

   Да, Василиса Сергеевна в длинном письме в первый раз от Никиты Васильевича в резкой форме потребовала: угомонить Анну Павловну!

   Странно: сперва промолчал; и молчанием этим предательски он поступил с беззащитною женщиной; после уже получила письмо от него; написал - невпрочет, невразгреб: темновато и витиевато.

   И - рожилось: дни с подмиганцами! Шторы в гостиной ложились лилово-атласными складками.

   Из-за гардин, ставши взбочь, поглядела: с угла переулка старуха, сжав трость, упиралась к ним в окна двумя темно-синими стеклами, чтоб, став в дверях, наградить их ударами; темные горькие тени от тучи прошли.

   Василиса Сергеевна, ахнув, - к себе: запереться; смирнела в тенях, потрясухою дергаясь; там, из окна, - вид на дворик: росла молодятина, сохло белье на веревках: и желто -песочный просох исклокочился травкой под блестки дождя, в косом солнышке; разворошился людьми этот дворик: просунуться б, воздушек нюхать.

   Она же, - смирнела в тенях, уже зная, что... что...: как река льет струи свои в море, так точно со всех направлений лилась Анна Павловна к ним в переулок: с Телячьей Площадки.

   А дни подсыхали; и радостно так дроботали пролетки: уже обозначалась леторосль отпрысков, веточек, жердочек; щелкнуло в воздухе птицею; даже был раз теплооблачный, голубо-пепельный день.

   И потом все свернулось в дожди; и дожди обернулись в снежинки.

  

   "Она", - не сошла ли с ума?

   Потому что, - стояла литым изваяньем в угле переулка, застынув составом весьма разнородных веществ; подойдя к подоконнику, - в окна просунется; выйти из двери, - и следом пойдет: исковеркать ей жизнь.

   То - часами бродила кругом переулка; но день изо дня уменьшались круги; приближались; и - снова: часами стояла там, наискось, и - было странно стояние толстой старухи в очках с перевязанной черным платком головою, с увесистой палкой, которую твердо держала она, на которую твердо она опиралась; ее - заносили снежинки; и - перегревали лучи; но - стояла.

   Стояла все ближе.

   Профессорша чувствовала, что - пойдет: станет прямо под окнами; будет кивать им оттуда и будет стучать им оттуда, - обславит; старуху и так уже видели.

   Первой увидела Наденька:

   - Я Анну Павловну видела...

   И через день повторила - с тревожным вопросом во взгляде:

   - Стоит Анна Павловна там?

   В тот же день за обедом с дрожащим и с тихим мяуканьем, точно пожаловалась над тарелкою супу:

   - Он а... еще там. И - как вспыхнет!

   Иван же Иваныч, - представьте, - взмигнул; и - отрезал:

   - Ия - ее видел уже.

   Вопросительно обе взглянули, но он будоражил буфет перепрыгом под стулом; он знал, кто - "она": тарарахал по скатерти, очень значительно чмыхнувши носом; что думал о "казусе" он? Ведь - слепец, ведь - ребенок, а - высмотрел. Может, он там, на углу, объяснялся?

   Всем стало тут вдвое стыднее.

   Иван же Иваныч с подгрохотом встал: Василису Сергеевну похлопывать:

   - Ну - ничего-с...

   - Обойдется, дружочек мой, Вассочка...

   Сел, и - рука заходила мясистой ладонью, которую крался он к мухе: схватить; Василиса Сергеевна, перемогая себя, заминала "вмешательство":

   - Вам, говорят, бенефис приготовили?

   Схватил муху; и пойманной мухою - шваркнул о стол: - И не мне, в корне взять: двадцатипятилетие празднует "Математический Сборник"... Я тут ни при чем...

   Наступило молчание: снова уткнулись носами в тарелки; и будто в ответ на все то, что сейчас проходило меж ними, в пустом кабинетике встал мелодический звук, - еле слышный и жалобный:

   - Дзан.

   Кто-то сделал тут вид, что не слышит.

   - В Москву возвратился Млипазов...

   Тогда совершенно отчетливо, нетерпеливо, настойчиво - дзакнуло; бросив ножи, повернулись; профессор разинулся ухом.

   И - грянуло громко в окне.

   - Анна Павловна!

   Страшно!

   Иван же Иваныч, как впрыгнет, да как кубариком - в дверь: в кабинетик!

  

  

  

  

   И в сумерках синих оконного выреза видел - отчетливо: рожа прилипла; казалось, что - желтая. Рожа в окошке исчезла.

   Иван же Иваныч, шарахнувшись, влип - в желто-сизые стены; и - замер: подъюрк под окно несомненный! Схвативши фонарик, случайно (случайно ль?) просунутый между томами ван-Агнуса и Карла Вранца ("Гешихте дер Математик" и "Проблемен") - вприсядку: к окну: заседать и молчать, чтобы - высмотреть.

   Сел там орлом; осторожно подъерзывал носом; и ждал, как с фундамента выглянет; да - очевидно, что кто-то там влез на фундамент, таяся в застенном простенке, стененный, прилипнув руками, ногами и телом к стене; представлялся удобнейший случай поймать: того самого; или - то самое, что не давало покою, решив навсегда...

   Потому что, - мелькания, тени и рожа в окне (оставалась такая возможность) могли оказаться "пепешками", "пшишками", то есть приливом кровей к голове.

   Но звук "дзан", всеми ими услышанный, - вовсе не призрак!

   Сидел на карачках, выерзывал носом; и слышал, что там, за дверями, сначала шушукались, плакались и, наконец, закричали, - Надюша и Вассочка:

   - Папочка...

   - Ах, да пусти меня... В дверь застучали.

   Иван же Иваныч - дверь запер; теперь, из засады своей он не мог подать голоса.

   - Вот еще дура - кричит: - эдак можно спугнуть!

   И в засаде засев, видел: небо; вдруг - ти-ти-ти-ти-ти. И с ти-ти-ти-ти-ти (подшептывал в миг напряженья он) - подкарабкался.

   Там же в стекле стал картузик, - подвыюркнув: перепривыюркнул с молниеносною скоростью; и, убедившись, что нет никого, - ну и к стеклу прилипать: чуткий пес за юлящего мышкою носом юлит - вверх-вниз-наискось - так, чтоб уткнувшися в норку, где скрылась она, присмиреть, выжидая.

   Профессор Коробкин таким неожиданным, прытким и вертким, упругим, как мячик, летком быстрей молньи: с карачек - на стол; и оттуда (одной ногой - на столе, а другой - на окне) он двудырчатым носом - к окошку; и выстрелил наискось сверху в окно электрическим белым лучом потайного фонарика. В белом луче оказалась накрытая рожа - без носа: бульдожья, в картузике!

   - Есть! - вскричал громко, слетевши (оттуда - сюда) с подоконника.

   В то же мгновенье, с ним вместе отсюда туда (разделяло стекло), чье-то тельце, присосанное к камню стен, - отвалилось: и - шмякнуло наземь. Профессор Коробкин бежал от окна: заоконное тельце бежало в противную сторону, вот перебросилось через литую решеточку, дом отделявшую от тротуара; и вот перебросилось - вдоль переулка; профессор же, дверь распахнув, мимо плачущих Наденьки и Василисы Сергеевны, - в переднюю; цепи сорвавши, на улицу - с криком:

   - Ловите, держите! - за юрким мальчишкою, улепетнувшим в пустой переулок: бесследно!

   За ним же, стремительно выскочив с черной метлой из ворот, бежал Попакин:

   - Да - барин, да - что вы? Забороздили заборики - мимо.

   Неслись из соседних дворов, кто без шапки, кто в туфлях: бежал генерал Ореал (отставной, опустившийся) - за проживателями домов Янцева и Шукеракина; все собрались под кривым фонарем, окружив запыхавшихся и растаращами друг перед другом стоящих - Ивана Иваныча и Тимофея Попакина.

   - Видел-с!

   - А я говорю - никовошеньки!

   - Вор в окно лез! Так кричали они.

   Генерал Ореал и все прочие - слушали; кто-то, одетый в пестрявые брюки и пестрый пиджак, проходя, обернулся; и - дальше пошел.

   - Говорю вам, что видел!

   - Помилуйте, я по сию пору тут в приворотне сидел!

   - Он уж видел бы, - Шохин сказал.

   - Да-с, морщинистый, - да-с - с черным носом, - упорствовал громко профессор.

   - Морщинистый!...

   - Слышь?...

   - Говорит - с черным носом он... Не удивился один генерал Ореал:

   - Я всегда говорил... С этим людом... Позвольте пожать... Генерал Ореал...

   Возвращалися кучей к подъезду, откуда выглядывали уже Дарьюшка с Марьей, кухаркою. Шохин сказал:

   - А я знаю - кто...

   - Кто?

   - Это - Яша.

   - Как-с?

   - Так, очень просто, - настаивал Шохин.

   - Я - не понимаю вас, - остановился профессор: и очень тревожно моргал.

   - В Телепухинском доме живет карлик Яша: блажной и безносый: так - он.

   Раскрывались окошечки: слушали: и - соглашались.

   - Он... он... Он и четь!

   Обозначалась новая стека людей; и тут Дарьюшка, вспыхнувши, - носом в передничек: фырк!

   Потому что раздался из стеки насмешливый голос:

   - Он ефта за Дарьей, курчонкин сын, лазат: надысь в саду лапались!

   Марьюшка, Дарья, профессор - стояли в передней; все прочие же гоготали на улице; лишь генерал Ореал собирался, да Марьюшка - дверь затворила: ему прямо под носом:

   - Яша и есть.

   - Просто, барин, нет мочи: таскаться стал в кухню: его я - взашей; а все Дарья... Вы не сумлевайтесь... Какой это вор... Лез за Дарьей: подглядывать... Как тебе, право, не стыдно... Нашла обважателя!

   Фырк!

   Успокоились: все разъяснилося.

   - Энтот же самый карлишка, - вполне безобидный: с амуром в мозгах!

   - С перетрясом!

   - Пархуч.

   Как-то радостно стало: не вор.

   - Это он.

   - Он...

   - Карлишка!...

   Профессор вполне раздобрел: объяснялось, что "это" - не "это", а просто - карлишка!

   И, ткнувшись в Марью, кухарку, пожвакал губами, слагая в уме каламбурик:

   - Вы, в корне взять, - Маша?

   - А как же-с!

   - Вы варите кашу нам?

   - Кашу варю, - ну?

   - Он - Яша?

   - Ну, - Яша... А что?

   - Он - без каши? Фырк, фырк!

   - Ну - так вот-с! И - прочел:

  

   Прекрасная Даша,

   Без каши ваш Яша...

   А каша-то - наша!

   А варит-то - Маша!

  

   Пошел пир горой!

   Позабыли: за дверью все ждали, бледнея, не смея просунуться: и, уж услышав стишок, они поняли: нет, - не "она"; Василиса Сергеевна - в слезы; Надюша - салфеточкой в пол:

   - Как не стыдно вам, папочка: мамочка - в горе, а вы... Присмирел.

  

  

  

  

   День дню - рознь.

   И зигзаг от испуга к нечаянной радости, не разрешаясь ничем, разрешился часов через двадцать.

   Раздался звоночек.

   Просунулась в двери большая толстуха, какая-то вся отверделая, с черно-лиловым лицом и в больших черно-синих очках:

   - Вам кого?

   - !

   - Может, барина?

   - !

   - Барышню?

   - !

   - Может, барчонка?

   - !

  

   - Кто там?

   - Да какая-то барыня - за подаяньем, должно быть: молчит, не в себе.

   Все вскочили.

   - Пойду!

   - Нет, голубчик мой Вассочка... Боже тебя упаси... Предоставь это мне...

   - Мама, мамочка, - спрячьтесь.

   Но знала: пороги сознания сняты; стоящее надо принять: и, шатаясь, - пошла, меловая, немая; профессор рванул прочь от двери ее; сам же - в дверь: как барбос, защищающий дом свой от вора, к старухе он ринулся; пальца подставивши два под очки, - стрельнул стеклами: в стекла очков.

   - Анна Павловна, вы бы оставили, знаете, да-с, - эти штуки...

   Зажутил!

   - ! - ударило кровищей в голову.

   - Письма, которые, в корне взять, - он загремел, - вы прислали, они-с адресованы вовсе не мне-с, в корне взять, а - Никите Васильи... - вскричал оглушительно, -... чу.

   - !

   Пуще злился: стояла пепешкой: два круга очковых - не двинулись:

   - !

   - Я Никите Васильевичу возвратил, - дело ясное их!

   - !

   У него за спиной с громким плачем пошла; оказались "они" друг пред другом; казалось - один только миг, и - повалятся друг перед другом: в глубокую падину.

   - Анн... Анна Павловна!

   - !

   - Анн...

   Хоть бы что! Василисе Сергеевне осталось одно: простоять под ударом стеклянного синего выблеска - в тысячелетьях.

   - Никита Васильевич...

   - !!

   И старуха схватилась рукою за шею: и - голову - набок, скривив все лицо:

   - !?!?!.

   Протопыривши руки вперед, уронила тяжелую трость с перегрохотом; грянула склянка о пол из руки, пырснув едкою жидкостью, звоном и градом осколочков - в стену, одна только капля попала на Надино платьице.

   - Что?

   - Кислота!...

   - Помогите ей, разве не видите вы, что она...

   - Анна Павловна!...