Главная » Книги

Марриет Фредерик - Браконьер, Страница 2

Марриет Фредерик - Браконьер


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

еред собой старуху с корзиной небольших черных хлебцев, похожих на имбирные коврижки. Застигнутый врасплох, он не знал, что ему сказать, и спросил старушку, не проезжала ли тут телега.
   - Проезжала, дитятко, проезжала, - отвечала старуха, - только она уже отъехала далеко вперед, не меньше мили.
   - Я еще не завтракал сегодня и очень голоден. Вы этими хлебами не торгуете ли?
   - Торгую, дитятко, иначе зачем бы они мне? Продаю по одному пенсу за три штуки - очень дешево.
   Джо достал из кармана шесть пенсов, купил у старухи хлебов на всю эту сумму, сложил их стопкой и пошел с ними дальше. Сойдя опять с дороги на поле, он позавтракал половиной своей провизии и продолжал путь. Так шел он приблизительно до первого часа дня и очень устал. Севши отдохнуть, он съел остальные булки, привалился под стогом и крепко заснул. Всего в этот день прошел он не менее двадцати миль. Все время спеша и волнуясь, он не обращал внимания на погоду и не позаботился о том, чтобы выбрать себе более укромное убежище, нежели стена стога, приходившаяся, правда, тогда за ветром. Проспал он с час, не больше, как ветер подул с другой стороны, и повалил густой снег. Джо продолжал спать, да так бы, вероятно, никогда больше и не проснулся, если б мимо стога не прошел со своей собакой пастух, возвращавшийся на ночь домой. Снег успел покрыть мальчика слоем толщиной в полдюйма, и пастух его так бы и не заметил, но собака подбежала и принялась лапами разгребать снег. Тогда пастух поднял его всего окоченелого и частью дотащил, частью донес на руках до кузницы, стоявшей на краю ближайшей деревушки. Здесь мальчугана кое-как отогрели и привели в чувство. Проспи он под снегом еще час-другой, и наш рассказ прекратился бы сам собою, потому что кончилась бы вся история вашего малолетнего героя.
   На обращенные к нему вопросы, кто он, откуда и как сюда попал, Джо не отвечал ничего, стараясь привести сначала в порядок свои мысли. Потом он объяснил, что он далеко отстал от своих родителей, что он направляется в Лондон, но утомился и заснул под стогом и теперь боится, что в Лондон не попадет и родителей своих не отыщет.
   - Ну, ничего, мы как-нибудь устроим, что ты их догонишь, - сказал пастух.
   Жена кузнеца принесла немного теплого пива и напоила мальчика. Это его подкрепило. В это время к кузнице подъехал воз и остановился у дверей.
   - Моя старая кобыла расковалась, дружище, - сказал возчик. - Не можешь ли ты мне ее подковать поскорее?
   - В пять минут подкую, - отозвался кузнец. - А ты .не в Лондон ли едешь?
   - В Лондон, как раз.
   - Вот тут один бедный мальчик отстал от своих родителей - не подвезешь ли ты его?
   - Не знаю... А заплатят мне за это, конечно, на том свете, в будущей жизни?
   - Разумеется... Но ведь там хорошо платят, если кто заслужит.
   - Ладно, полагаю, там не будут разбирать, на которой из своих восьми кляч я возил - одинаково заплатят... Ну, малец, полезай на воз и садись на солому поверх клади.
   - Нет, дитятко, сначала ты пойди ко мне вот сюда, - сказала жена кузнеца. - Ты, небось, очень голоден. Джон покуда ты будешь ковать лошадь, я покормлю мальчика.
   Женщина поставила перед Джо тарелку с говядиной, нарезанной маленькими ломтями, и он сейчас же принялся ее уписывать.
   - Есть ли у тебя деньги, мальчуган? - спросила женщина.
   Джо подумал, что с него спрашивают плату.
   - Есть, мэм! Вот тут целый шиллинг, - отвечал он я выложил на стол серебряную монету.
   - Бог с тобой, мальчик! За кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что я способна взять с тебя деньги? До Лондона путь неблизкий, хоть тебя теперь и повезут на лошади. Знаешь ли ты, куда ты там пойдешь и что будешь делать?
   - Да, мэм, - отвечал Джо. - Я думаю поступить в конюшенные мальчики.
   - Это очень хорошо, но до тех пор тебе сто раз пригодится твой шиллинг. Есть-то ведь ты захочешь! Скажи, ты теперь совсем согрелся?
   - Да, мэм, очень вам благодарен.
   Джо перестал есть, поблагодарил добрых людей и забрался на воз, захватив узелок с провизией, которую позаботилась дать ему на дорогу добрая кузнечиха. Воз тихо двинулся, позвякивая бубенцами. Оправившийся Джо удобно устроился на соломе, довольный тем, что благополучно доедет до Лондона без дальнейших расспросов. Через три дня и три ночи он, сам того не зная, очутился вечером на улице Оксфорд-стрит.
   - Ты знаешь ли, мальчик, дорогу-то? - спросил возчик.
   - Я могу спросить, - отвечал Джо, - когда подойду к свету и прочту адрес. Прощайте, спасибо вам, - продолжал он, радуясь, что отделался от всех вопросов своими уклончивыми ответами.
   Возчик пожал ему руку на прощанье, и наш герой очутился в полном одиночестве среди огромной столицы.
   Что он будет делать? Прежде всего нужно было найти себе койку для ночлега. Несколько раз прошелся он взад и вперед по Оксфорд-стриту, но встречные люди шли все так торопливо, что он не решился кого-нибудь из них остановить и спросить. Наконец, мимо прошла девочка лет семи или восьми и пристально на него поглядела.
   - Не можете ли вы мне сказать, где я найду себе койку для ночлега? - обратился он к ней.
   - А гвозди у тебя есть? - ответила девочка.
   - Что? Какие гвозди? - не понял Джо.
   - Ну, деньги. Да ты, я вижу, совсем зеленый..
   - У меня есть шиллинг.
   - Идет. Пойдем, ты будешь ночевать со мной вместе. Джо пошел за ней в простоте сердца, радуясь, что так удачно попал. Она привела его на какую-то улицу в местности Тоттенгэма - без фонарей, но с высокими домами в несколько этажей.
   - Возьми меня за руку, - сказала девочка, - и старайся ступать осторожнее в темноте.
   Следуя за своей проводницей, Джо дошел до настежь раскрытой двери. Они поднялись по темной лестнице во второй этаж, и вошли в комнату, где Джо увидал десятка два девочек и мальчиков приблизительно такого же возраста. В комнате, довольно просторной, стояло несколько кроватей. В середине, на полу, вокруг сальной свечки, сидели группой человек восемь или десять обитателей комнаты, и двое из них играли в засаленные карты, а остальные смотрели. Прочие спали или так лежали на кроватях.
   - Вот моя кровать, - сказала девочка. - Можешь прилечь, если ты устал, а я еще не буду ложиться. Я лягу потом.
   Джо устал и потому сейчас же лег. Постель была не особенно чистая, но за это время он ко всему привык. Нечего и говорить, что Джо попал в очень дурное общество, состоявшее из малолетних воришек и карманников, которые, двигаясь дальше по преступному пути, обыкновенно кончают ссылкою в Ботани-Бей.
   Джо заснул крепко, а когда поутру проснулся, его новой приятельницы с ним не оказалось. Он оделся и хватился своих денег: все было утащено до последней полушки. Все вытащили из кармана платья, пока он спал! Он поделился было горем с одним или двумя мальчиками, но те его же подняли на смех, обозвали молокососом и наговорили еще таких слов, что Джо понял, наконец, с кем имеет дело. После короткой перебранки трое или четверо мальчишек набросились на него и вытолкали его вон из комнаты. Джо очутился на улице без копейки денег, но с большим желанием основательно закусить.
   Наш герой принялся ходить по магазинам и мастерским, прося места или работы, но везде получал неизменно отказ. Так проходил он весь день, а вечером, измученный и голодный, заснул на каменных ступенях чьего-то подъезда. Утром он проснулся, дрожа от холода и обессилев от голода. У кого он ни просил поесть, никто ему не дал. Только воды он где-то попил из крана, благо это ничего не стоило. Следующий день бедный мальчик также пробыл без пищи, а ночь опять провел на подъезде какого-то богача на Берклейском сквере.
  

ГЛАВА VII

Хотите найти себе место - отправляйтесь в Лондон.

   Мальчик проснулся измученный, истощенный и снова пустился на бесплодные поиски хлеба и работы. День был ясный, и на солнце значительно потеплело, когда наш герой проходил Сент-Джемским парком ослабевший, голодный и в полном унынии. На скамейках сидели кое-кто из гуляющей публики, но Джо, при всей своей усталости, не решался сесть рядом с другими и робко ходил по аллеям, жалобно поглядывая на публику, и, конечно, ни от кого ничего не получая. Наконец, он почувствовал, что не может больше держаться на ногах, и со смелостью отчаяния подошел к скамейке, на которой уже кто-то сидел. Сначала он только прислонился к ручке скамьи, но потом, видя, что сидевший на скамье господин не смотрит в его сторону, решился сесть на другом конце. Сидевший на скамейке господин был в утренней тужурке la militaire и в черном галстуке.
   В руках, обтянутых светлыми перчатками, он держал тоненькую тросточку и задумчиво чертил ею на песчаной дорожке круги и узоры. Ростом он был футов шести и очень хорошо сложен. Черты лица его были замечательно красивы, темные волосы кудрявились от природы сами, а усы и бакенбарды (в то время все военные так носили) были старательно выхолены. Но при всей своей счастливой наружности он далеко не казался человеком из высшего общества, не имел вида утонченного джентльмена. Манерам его недоставало известной выдержки, той retenue, которая характеризует людей высшего круга. Проходившие мимо няньки с детьми восклицали: "Какой красивый барин сидит!", но никто из более высокого класса не назвал бы его барином, а сказал бы просто: "Какой красивый мужчина!" На вид ему было лет тридцать пять, а в действительности, может быть, и больше. Бросив чертить палкой по песку, он оглянулся кругом себя и увидал Джо на другом конце скамейки.
   - Надеюсь, ты чувствуешь себя довольно удобно здесь, мальчик, - сказал он. - Но только ты, кажется, совсем забыл, что тебя послали по делу.
   - Меня никуда никто не посылал, сэр, потому что я никого здесь не знаю, и себя я вовсе не хорошо чувствую, а умираю с голода, - отвечал дрожащим голосом Джо.
   - Ты это серьезно говоришь или только морочишь меня?
   Джо покачал головой.
   - С позавчерашнего утра я ничего не ел и чувствую теперь слабость и тошноту, - отвечал он.
   Новый знакомый серьезно и пристально посмотрел в лицо мальчику и, должно быть, удостоверился, что тот говорит правду.
   - Клянусь спасением моей души, - вскричал он, - немножечко хлеба с маслом было бы для тебя очень невредно. Вот, - продолжал он, опуская руку в карман тужурки, - возьми себе эту медную мелочь и сбегай поскорее - купи себе чего-нибудь поесть.
   - Спасибо, сэр, большое вам спасибо. Но только я не знаю, куда пойти: я только два дня, как приехал в Лондон.
   - Так ступай за мной, если ноги тебя еще носят, - сказал господин.
   Идти пришлось недалеко: у входа в Спринг-Гарден стоял торговец с горячим чаем, булками и маслом. Джо в пять минут успел утолить острый голод.
   - Лучше ли ты себя теперь чувствуешь, петушок?
   - Лучше, сэр. Благодарю вас, сэр.
   - Прекрасно. Теперь пойдем опять сядем на скамейку и поговорим. Ты расскажешь мне все о себе.
   Когда они сели на прежнее место, господин сказал:
   - Ну, рассказывай, кто твой отец, если он еще жив, и кто он такой был, если уже умер.
   - У меня родители оба живы, но только они далеко. Отец служил в солдатах и теперь получает пенсию. - В солдатах был? Не знаешь, в котором полку?
   - Знаю. Кажется, в 53-м.
   - Боже мой, в моем полку! А как его и твоя фамилия?
   - Рошбрук.
   - Так и есть! Он самый!.. Он у меня в роте служил и был одним из лучших моих солдат. Прекрасный фуражир, всегда заботился о своем офицере, как и следует хорошему солдату. Бывало, где только не окажется индюшка, или гусь, или утка, или свинушка - уж он тут и непременно добудет. Молодец был на браконьерство. Теперь изволь объяснить (да говори правду, потому что ты во мне друга встретил): по какому случаю ты расстался со своими родителями?
   - Я испугался, что меня заберут...
   Джо запнулся, не зная, что сказать дальше. Поделиться с новым знакомым тайной своего отца он не осмеливался, а говорить ложь не хотелось. Он решил сказать полуправду.
   - Испугался, что заберут? Что же такое мог натворить такой карапуз, как ты, чтобы его забрали?
   - Я браконьерствовал, - отвечал Джо, - помогал отцу. Против меня нашлись улики, и я ушел из дома - с согласия отца и матери.
   - Браконьерствовал вместе с отцом! Охотно верю и нисколько не удивляюсь. У вас у обоих это, несомненно, в крови. Что же теперь ты думаешь делать?
   - Буду зарабатывать себе пропитание.
   - Что же ты умеешь делать - помимо браконьерства, разумеется? Ты грамотный? Читать и писать умеешь?
   - О, да!
   - Хочешь поступить в лакеи - чистить сапоги, платье, стоять на запятках кэба, бегать на посылках, относить письма и держать за зубами язык?
   - Я думаю, что все это я могу - ведь мне уж двенадцать лет.
   - Еще бы! Лета большие. Совсем старый хрыч. Ну, вот что, мальчик: в память твоего отца, я сделаю для тебя, что можно покуда - в ожидания лучшего. Я беру тебя к себе на службу. Пойдем со мной. Тебя как зовут?
   - Джо.
   - Припоминаю: твоего отца также звали Джо. А если тебя кто спросить, как зовут твоего барина, говори - капитан О'Донагю. Иди же за мной, только держись от меня не слишком близко, покуда я тебя не одену как следует и не приведу в приличный вид.
  

ГЛАВА VШ

Посвящена родословию.

   Полагаю нелишним познакомить читателей более подробно с личностью капитана О'Донагю и со всем, к нему относящимся.
   Если верить отцу капитана, то предки гг. О'Донагю были ирландскими королями еще задолго до О'Конноров. А почему же нам ему и не верить? Кто же лучше может знать родословную своей фамилии, как не член этой самой фамилии? Правда, никаких документов нам не было представлено, но зато мы имеем утверждение мелкотравчатого сквайра О'Донагю, что его предки были королями в Ирландии уже тогда, когда О'Конноров не было еще и в помине. Ну, что ж, будем этому верить. Тем более, что ведь короли в старину бывали разные. Бывали такие, что держали при себе двор, содержали постоянное войско, собирали с подданных налоги, посылали послов в иные земли, как делают нынешние короли, а бывали и такие, что вместо скипетра у них был посох, вместо дворца - холм, поросший дроком и возвышавшийся среди болота. Одни короли ходили в золотых одеждах с драгоценными камнями, носили корону на голове, а другие шагали босиком, с голыми руками до плеч, простоволосые, так что только их кудри с роскошной дикостью развевались по ветру. Мы говорим это в простоте душевной, говорим потому, что в Ирландии и сейчас не редкость встретит" молодца шести футов ростом, которого все называют "принцем", а между тем этому "принцу" не на что бывает купить себе табаку для трубки. И вот причина, почему мы готовы допустить, что мелкотравчатый сквайр О'Донагю действительно был потомком каких-нибудь ирландских королей, царствовавших задолго до О'Конноров. В новейшее же время сам сквайр О'Донагю занимал довольно скромную должность управляющего запущенным, невозделанным имением в графстве Гальвей, принадлежавшим одному семейству, члены которого постоянно жили в более культурной Англии и на родину никогда не заглядывали. Имение было большое по пространству, но почти бездоходное. Оно изобиловало только камнями, хворостом и бекасами. Как ни старался сквайр О'Донагю, ничего путного не мог он выколотить из этого несчастного имения не только для своих доверителей - это бы уж куда ни шло! - но и для себя самого, чтобы содержать свое весьма многочисленное семейство, прямое потомство древнейших ирландских королей.
   До получения теперешней должности сквайр О'Донагю, умаляя свой сан, служил курьером и во время этой службы хорошо узнал свет. Это знание света он только и мог оставить в наследство своим детям, потому что больше не имел ничего. А детей было много: три сына и восемь дочерей, и все здоровые, сильные, с соответствующим аппетитом. Поэтому, как только сыновья подрастали, он сейчас же отсылал их из дома пробивать самим себе дорогу. Старшего сына, юношу довольно вялого, он поместил к своему брату в мелочную и табачную лавочку в Дублине. Конечно, для потомка ирландских королей было не особенно почетно отвешивать на один пенс сахару или на полпенса табаку, но зато второй сын, мистер Патрик О'Донагю, с которым мы познакомились в Сент-Джемском парке, сумел до известной степени поддержать престиж знаменитого рода и сделал более приличную карьеру.
  

ГЛАВА IX

В которой с большим вниманием выслушивается совет отца.

   В качестве управляющего крупным земельным имением сквайр О'Донагю пользовался большим влиянием среди многочисленных фермеров поместья и старался всячески это влияние поддержать, чтобы извлечь из него для себя возможную выгоду. В отплату за услуги, оказанные им при последних парламентских выборах, восторжествовавшая при его поддержке партия предоставила одному из его сыновей патент на прапорщика в одном пехотном полку, стоявшем тогда в Ирландии. В одно прекрасное утро сквайр О'Донагю, прикатив из Дублина, объявил своему сыну Патрику, что он теперь прапорщик такого-то полка.
   - Отчего не полковник? - глубокомысленно спросил Патрик.
   - Оттого, что ты еще молокосос. Со временем. Бог даст, будешь и полковником, - отвечал отец.
   - Ну, что ж, я ничего против этого не имею.
   - Ничего не имеешь против! Да ты плясать и прыгать должен от радости. Ведь тебя карьера ждет, неужели ты этого не понимаешь? Ты не только до полковника, до генерала можешь дослужиться, разбогатеешь, сделаешься главным лицом в своей семье. Ты должен немедленно же отправляться к месту службы.
   - Хорошо, отец, я отправлюсь. Но только, прежде чем дослужиться до генерала, я долго еще буду мерить землю собственными шагами, это я знаю.
   - Ничего, ноги у тебя здоровые.
   - Здоровые-то они здоровые, но из них я бы мог сделать и другое употребление.
   Читатель, вероятно, удивляется, что Патрик О'Донагю так холодно отнесся к выпавшему на его долю счастью, но дело в том, что сей юноша был по уши влюблен. Это обстоятельство и охлаждало его патриотический пыл. В оправдание юноши следует сказать, что Джюдита Мэк-Крэ была действительно прелестнейшее созданье. Расстаться с ней было бы всякому тяжело.
   - Как бы то ни было, ты завтра должен ехать в полк, - сказал опять сквайр.
   - Ну, раз должен, значит, так и надо. Делать не чего. Поеду. Вопрос решен. А сейчас я, папа, пойду немного прогуляться, надобно размять ноги перед службой.
   - Ты уж их достаточно размял сегодня, Пат, - возразил было отец, - ты утром исходил, по крайней мере, тридцать миль по горам, когда охотился.
   Но Патрик не слыхал слов отца. Он уже был таков и перепрыгивал через каменную загородку, отделявшую огород его отца от владений Корнелиуса Мэк-Крэ.
   - Джюдита, - сказал он своей возлюбленной, - я не знаю, как вам и объявить... у меня сердце готово разорваться. Завтра утром я с вами расстаюсь. Уезжаю отсюда.
   - Патрик, вы это так только говорите. Вы шутите.
   - Какие шутки! Меня записали прапорщиком в полк.
   - Я умру, Патрик.
   - Скорее же я умру от горя, тем более, что к горю легко может присоединиться пуля или пушечное ядро.
   - Что же вы думаете делать, Патрик?
   - Думаю пока ехать в полк. Мне нельзя иначе, я завишу не от себя. Потом вернусь. Мое сердце разрывается от части.
   - А мое уже разорвалось, - рыдала Джюдита.
   - Милочка, не надобно плакать. Этим не поможешь. Если только будет малейшая возможность, я вернусь и буду плясать на собственной свадьбе.
   - Только эта свадьба будет у вас с другою, а не со мною, потому что я буду тогда лежать в сырой земле.
   - Ну, я рассчитываю не на такой конец. Однако мне нужно идти домой. Выходите вечером к шалашу.
   - Неужели же это так необходимо вам ехать? - продолжала Джюдита, вытирая передником слезы.
   - Что же делать? Посылают. Но я вернусь полковником.
   - Тогда вы и смотреть на Джюдиту Мэк-Крэ не захотите, а не то что жениться на ней.
   - Потише, Джюдита, вы задеваете мою честь. Даже если я генералом сделаюсь, я на вас женюсь.
   - О, Патрик, Патрик!
   Патрик обнял молодую девушку, поцеловал и поспешил домой, напомнив ей:
   - Смотрите же, не забудьте: вечером у шалаша.
   Дома он застал мать и сестер в слезах. Они пересматривали и собирали его гардероб, о, очень скромный. Отец сидел у камина и, увидав сына, сказал ему:
   - Подойди сюда и сядь. Я тебе дам несколько советов, а то в Дублине у нас, пожалуй, и времени не найдется поговорить.
   Патрик сел на стул и приготовился слушать.
   - Ты, я думаю, и сам знаешь, Пат, что быть офицером королевской армии очень хорошо и почетно. Никто тебя не посмеет тронуть, зато ты можешь тронуть, кого захочешь. Этим все сказано.
   - Правда, - согласился Патрик.
   - Находясь в неприятельской земле, ты, если сумеешь хорошенько высмотреть что нужно, можешь собрать себе недурную добычу.
   - Верно, - согласился Патрик.
   - Ты знаешь сам, Патрик, что король требует от офицеров, чтобы они одевались и жили, как приличные джентльмены, средств же на это им не дает. Следовательно, тебе придется выкручиваться тут самому, как ты сумеешь.
   - Понятно, - сказал Патрик.
   - Ты должен хорошенько себе выяснить, что ты можешь делать и чего не можешь. Все у тебя должно быть на вид корректно, по-джентельменски, чтобы никто не мог против тебя слова сказать.
   - Естественно, - сказал Патрик.
   - Возможно, что тебе придется наделать долгов - джентльмену это разрешается. Возможно, что ты окажешься не в состоянии их заплатить - это тоже джентльмену не укор, это бывает сплошь да рядом. Но только больше двадцати фунтов не должай, потому что свыше этой суммы для должника начинаются неприятные последствия по закону, до этой же суммы не опасно.
   - Понимаю, отец.
   - Запомни, Патрик, что люди судят почти всегда по наружности. Если ты говоришь о себе скромно, у тебя и кредит будет соразмерный.
   - Понимаю, отец.
   - В графстве Гальвей у нас у самих владения не ахти какие, это известно. Но о здешнем имении ты можешь говорить так, как будто я в нем не управляющий только, а сам помещик. Когда, например, ты заведешь речь о своих охотах и о том, как много здесь бекасов, говори всегда: наше поместье.
   - Понимаю, отец.
   - Упоминай почаще о том, что ты младший сын. Это будет для тебя оправданием в том, что у тебя лично мало денег, хотя семья твоя и богата.
   - Ясное дело!
   - Еще одно. Тот полк, в который ты сейчас поступаешь, здешний, ирландский. Постарайся при первом удобном случае перейти в другой.
   - Зачем?
   - Вот зачем. Ты здешний уроженец, твои слова здесь каждый легко может проверить. А в Англии все, что ты ни скажешь, будет приниматься на веру. Славны бубны за горами.
   - Это тоже довольно справедливо.
   - Смотри же, держись всего того, что я сказал тебе, - это житейская мудрость, а тебе ведь карьеру нужно делать. Помни, что никогда не следует хвататься за несбыточные надежды. Иди всегда вперед, не оглядываясь назад. Охотно соглашайся на все, что от тебя потребует начальство. Велят - охотно становись против пушечного жерла: за это чины даются. Пошлют - охотно иди хоть на край света, даже на тот свет, не рассуждая. Будешь так поступать - сделаешься полковником, генералом и, может быть, еще там чем-нибудь.
   - Да чем же еще можно сделаться, отец?
   - Попомни, Пат: для тебя оказалось большим счастьем, что я имею сейчас возможность воспользоваться частью доходов моего доверителя, чтобы снабдить тебя необходимыми деньгами. Иначе как бы мы выкрутились - я уж и не знаю, знает один Бог да его святые. При годовом отчете нужно будет пополнить растрату, но это легче сказать, чем сделать. Придется поэтому просто соврать, написать, что будто фермеры бедствуют, нищенствуют, показать в отчете ложный неурожай картофеля, - сочинить, будто двадцать человек умерло от голода. Это ему как бы в наказание за то, что он ирландские деньги проживает на чужой стороне. Я поступаю даже патриотично, если хочешь, потому что теперь эти деньги останутся в Ирландии... Так вот, Патрик, это все, что я хотел тебе сказать. Можешь идти прощаться со своей Джюдитой, я ведь отлично знаю, где тут у вас кошка прыгает, но предоставляю тому старику, который зовется Временем, сделать свое дело.
   Таковы были советы отца сыну. В смысле житейской мудрости они были недурны и несомненно могли пригодиться Патрику наравне с деньгами, полученными от отца.
   На другой день они выехали в Дублин. В голове Патрика стоял настоящий сумбур: тут были и советы отца, и Джюдита, и мечты о будущем величии. Юношу зачислили в полк, обмундировали, ввели в общество офицеров - и отец простился с ним, оставив ему свое родительское благословение и открытую теперь для него дорогу к карьере. Через две недели полк был укомплектован и отправлен в Ливерпуль, из Ливерпуля в Мэдстон, где простоял несколько времени, усиленно занимаясь строевым учением, так как в нем было много новобранцев, которых нужно было обучить. Не прошло и года, как уже Патрику выпал случай исполнить отцовский совет и перевестись в другой полк. Этот полк отправляли в Вест-Индию, и Патрик переменился вакансией с одним прапорщиком, не пожелавшим туда отправиться, причем за уступку своей вакансии получил хорошую приплату. В Вест-Индии воевать ни с кем не пришлось, и вскоре Патрик возвратился домой в том же чине. Через пять лет он добровольно перевелся в полк, находившийся в заграничном походе, и был произведен в поручики на открывшуюся бесплатную вакансию после одного убитого офицера.
   Через пятнадцать лет трудной службы О'Донагю получил, наконец, давно ожидаемый чин капитана. Убедившись, что на военной службе ему не везет, он вышел в отставку с пенсией в размере половины оклада жалованья и задумал предложить какой-нибудь вдове или девице свою красивую наружность в обмен на хорошее приданое. За время своей службы в армии Патрик О'Донагю сильно переменился. Вращаясь постоянно среди людей себялюбивых и бездушных, он и сам мало-помалу утратил все прежние хорошие чувства. Правда, он долго не забывал своей Джюдиты, но теперь ее давно уже не было в живых. Получив ложное известие, будто Патрик умер от желтой лихорадки, она стала тосковать, чахнуть - и умерла, завяла, как подснежник. Единственная прочная нить, связывавшая его с Ирландией, оборвалась, житейские советы отца не были забыты, и О'Донагю стал считать весь мир своей родиной. Живя на скудную пенсию, он очень нуждался и все искал богатой невесты, надеясь создать себе положение выгодной женитьбой. Он по-прежнему был великодушен и храбр - эти качества присущи большинству ирландцев, - но все остальное в нем если не заглохло, то заснуло в ожидании благоприятных обстоятельств. Он очерствел от житейской суеты и злобы. А между тем, если бы Джюдита была жива, если бы он мог положить ей на грудь свою голову, - как бы он был счастлив, живя у себя на родине, где его маленькая пенсия была бы все равно, что целое состояние.
  

ГЛАВА Х

Майор Мэк-Шэн рассказывает про разные любопытные марьяжные комбинации.

   Нашего маленького героя одели грумом и сделали доверенным слугою капитана О'Донагю, который квартировал в третьем этаже на фешенебельной улице. Он быстро приобрел опытность и сноровку, и когда капитан завтракал дома или заказывал Джо просто какую-нибудь холодную закуску в течение дня, тот всегда умел устроить это чрезвычайно экономно.
   Раз утром, когда капитан О'Донагю сидел в халате и завтракал, Джо отворил дверь и доложил о майоре Мэк-Шэне.
   - Вы ли это, О'Донагю? - сказал майор, протягивая руку. - Что вы думаете о моем визите вам? Цель его, я вам скажу, для меня совсем необыкновенная - ни больше, ни меньше, как уплата вам двадцати фунтов, которые вы дали мне взаймы три года тому назад. Сознайтесь, что вы уже не рассчитывали получить их в этой жизни, а разве в будущей.
   - Совершенно верно, я решил, что это дело давно умерло и погребено, и даже не вспоминал о нем. Теперь эти деньги являются ко мне как бы с того света.
   - А между тем это как есть настоящие деньги, вот смотрите - в четырех банковых билетах: один, два, три, четыре, по пяти фунтов каждый, следовательно в итоге двадцать. Ну-с, О'Донагю, рассказывайте, где вы были это время, как поживаете, что поделываете теперь, что делали прежде и что собираетесь делать потом. Видите, я делаю вам обстоятельный допрос.
   - В Лондоне я живу месяц, ничего до сих пор не делал, ничего сейчас не делаю и что буду делать - не знаю. Вот вам обстоятельный ответ на ваш обстоятельный допрос.
   - О себе скажу все, что есть, не дожидаясь вопросов.
   Последние два года я прожил в Лондоне: первый год проканителился с ухаживанием, а второй год проканителился с бракосочетанием.
   - Значит ли это, что вы женаты? Если да, то счастливы ли вы?
   - Семейное счастье - вещь очень глупая, это факт.
   Но как я большую часть своей жизни провел, думая о том, куда бы пойти пообедать, то теперь нахожу, что сделал очень хороший выбор.
   - А могу я узнать, с кем это майор Мэк-Шэн соединил на всю жизнь свою прекрасную особу?
   - Вы находите ее прекрасной? Знаете, я как та некрасивая леди, которая говорила зеркалу: "Прошу меня не отражать". Вы хотите знать, на ком я женат? В таком случае приготовьтесь выслушать рассказ обо всех моих похождениях с самого начала, потому что женитьба моя - их конец.
   - Я с удовольствием выслушаю ваш рассказ. Начинайте, пожалуйста.
   - Напомните мне, О'Донагю, где мы с вами в последний раз виделись?
   - Если не ошибаюсь, при высадке на берег в ***, где вас, помнится, рапортовали убитым.
   - Верно, но только убит был не я, а сержант Мурфи. Отчаянный был человек этот сержант Мурфи. Вот дрался-то! Но только он не был убит, а сам себя убил, потому что не мог сдать отчетов. Жаль малого: умер без напутствия, но все же - царство ему небесное! Я получил рану в ногу и не мог ходить, а между тем вы все отступили и бросили меня одного. Я попал в плен и был отведен в город, но поместили меня не в госпиталь и не в тюрьму, а в дом к одной старой даме, очень богатой, очень знатной. На другой день ко мне явился хирург и вежливо объявил, что ногу мне нужно будет отнять. Я его, также очень вежливо, послал к черту. Мою сторону приняла старая дама и объявила, что будет лечить меня на свой счет и пригласит другого врача. Она так и сделала, и присланный врач залечил мне ногу в какой-нибудь месяц. В конце концов старуха не на шутку в меня влюбилась, я хоть она далеко не соответствовала "грезам моего воображения", как это говорится, но для меня, голяка, имела привлекательность в другом отношении. Правда, у нее был во рту всего один зуб, торчавший на полдюйма из-под верхней губы, но зато она была очень богата. Назначен был у нас даже уж и день для свадьбы, но ее родственники успели пронюхать - старая дура не могла не проболтаться - и в один прекрасный день ко мне явился взвод солдат с унтер-офицером, который вежливо мне объяснил, что прислан отвести меня в тюрьму. Это было и неприятно, и незаконно. Как офицер, я имел право быть отпущенным на честное слово. В этом смысле я написал письмо командующему офицеру, а тот предложил мне на выбор: или отказаться за известное вознаграждение от старой дамы, у которой есть могущественная богатая родня, не желающая допустить такой нелепый брак, или же сесть в тюрьму. Я подумал: с одной стороны - богатство, связи, но зато с другой - единственный торчащий во рту зуб и угроза содержанием в тюрьме. Если же откажусь - буду отпущен даже не на честное слово, а без всяких условий, и, кроме того, мне дадут известную сумму денег. Я согласился и променял старуху с длинным зубом на освобождение из плена. Меня снабдили деньгами и отвезли на небольшом корабле в Гибралтар. Там мне выдали причитавшееся за несколько месяцев жалованье, что с полученной от родных старухи суммой составило очень круглую цифру. С этих пор я решил, что буду очень осторожен, но опять чуть было не попался в сети одной хитрой вдовы. Еще дня два - и быть бы бычку на веревочке. Да.
   - Что вы, Мэк-Шэн! В ваши-то годы!
   - Вот то-то и оно. Вдовушка была лет тридцати, хорошенькая, дородненькая, с бюстом, и такая веселая, разбитная. Сначала разговоры, потом я ее стал провожать до дому, потом получил приглашение бывать. Исполнял разные ее поручения, между прочим каждую неделю получал для нее по чекам из байка по 25 фунтов. Дело шло, я был пойман. За два дня до свадьбы я пришел к своей вдовушке через незапертый подъезд и услыхал громкий спор между нею и домовой хозяйкой, которая требовала с нее квартирную плату, а вдовушка просила подождать, говоря, что через два дня выйдет замуж и все заплатит. Оказалось, что у вдовушки шесть человек детей и 80 фунтов в год пенсии. Она искала себе нового покровителя, и этим покровителем должен был сделаться майор Мэк-Шэн. Понятно, я сейчас же выбежал вон и был таков. С тех пор я ее так и не видал.
   - Клянусь Святым Патриком, вы отделались очень счастливо.
   - Еще бы! Подумать только: это чертовка хотела навязаться мне на шею с полудюжиной детей при 80 фунтах в год! После того для меня отыскалась новая невеста: дочь немца-кондитера, лет семнадцати девушка, пребогатая и пренаивная. Я ее уговорил обвенчаться со мной тайком, все было готово, я приехал за ней в почтовой карете, но явился папенька - и все расстроилось.
   - А вот это, пожалуй, жаль, - заметил О'Донагю.
   - Ну, не знаю, как вам сказать. Во всяком случае это дело кончилось. После того явилось новое приключение - хорошенькая дочка одного адвоката из Ченсери-Лэна, имевшая, как говорили, свое собственное состояние по наследству от бабушки. Веселая была такая, все смеялась и шутила. Мое ухаживание ей как будто понравилось, она согласилась со мной бежать и обвенчаться. В один прекрасный вечер я приехал за ней в карете, она вышла вся закутанная в плащ, я взял ее в экипаж, и мы помчались, как будто за нами гнались все черти. Я принялся говорить всевозможные ласковые слова, клялся сделать ее счастливой. Хотел поцеловать ее - она закрылась перчаткой. Хотел обнять за талию - она уклонилась. Я приписал это девичьей робости и стыдливости. Наконец, когда мы проехали не меньше пятнадцати миль, раздался взрыв смеха, и я услышал слова:
   - Я думаю, майор Мэк-Шэн, мы уже отъехали довольно далеко.
   Оказывается, со мною сел негодяй, ее брат! Это она нарочно устроила, чтобы меня высмеять!
   - Мне кажется, молодой человек, - сказал я, - что вы не только отъехали довольно далеко, но даже чересчур далеко заехали.
   С этими словами я набросился на него и избил до полусмерти: расквасил ему нос, наставил синяков под глазами, выбил половину зубов и, наконец, выбросил его из кареты на всем ходу, не заботясь о том, что он может попасть под колеса. С тех пор я больше не видал ни его самого, ни его сестры.
   - Рассказывайте дальше, майор. Когда же вы, наконец, оказались женатым?
   - Ухаживание и сватовство вещь убыточная, в особенности, когда нанимаешь почтовые кареты без всякой пользы. Денежки мои стали подходить к концу. Я сказал сам себе: "Майор Мэк-Шэн, надобно тебе, батенька, себя поурезать". И урезал. Вместо ресторана решил обедать в кухмистерской и стал ходить в одну такую в Гольборне. Там за один шиллинг и шесть пенсов давали отличный обед из двух блюд (например, говядина с картофелем и плумпудинг), и я во всю мою жизнь не бывал так доволен столом. Прислуживали в кухмистерской такие славные, милые девушки - я с ними все, бывало, шучу и балагурю - и держала ее очень милая и любезная дама чрезвычайно добродушного вида. Столовая работала бойко, выдавая не менее двухсот обедов каждый день. Публика была очень приличная - и не мудрено: обеды были всегда великолепные. Я и сам не знаю, как это случилось, но только с хозяйкой мы очень подружились, и однажды, уписывая превосходнейший пирог с мясом, я спросил ее, не собирается ли она во второй раз замуж. Она покраснела и опустила глаза к пирогу, который в это время резали. Я продолжал: "Если бы вы посмотрели на меня так же внимательно и так же глубокомысленно, как смотрите на этот мясной пирог, то вы бы увидали в моем сердце ваше собственное изображение". Через месяц мы были мужем и женой. И какими обедами стали меня кормить, О'Донагю, если бы вы знали! Я вас непременно угощу, если вы не постесняетесь заглянуть как-нибудь в нашу лавочку. Квартира у нас, скажу не хвастаясь, очень комфортабельная.
   - По-моему, Мэк-Шэн, вы сделали очень умно: у вас теперь жена, которая сама добывает деньги, а не только умеет их проживать, как другие жены.
   - И к тому же, О'Донагю, я получил гораздо более того, на что рассчитывал, тогда как обыкновенно бывает наоборот. У ней, кроме столовой, оказалось очень много денег, и с каждым годом их накапливается все больше и больше.
   - И эти деньги, разумеется, поступили в ваше полное распоряжение?
   - Нет, О'Донагю, я сам этого не захотел. Я не желал, чтобы она подумала, будто я женюсь только из-за денег. После свадьбы я стал просто откладывать всю свою пенсию, потому что теперь квартира и стол были у меня даровые. С неделю ждала она, когда же я заговорю об ее средствах, но я не заговаривал. Тогда она сама объявила мне, что у нее отложено 17 000 фунтов процентными бумагами, и что столовая дает ей 1000 фунтов в год чистой прибыли. Я сказал, что очень за нее рад, и сделал вид, что мне очень хочется спать. Вообще я постарался выказать полное равнодушие к ее богатству. Это ей не понравилось, и она сама предложили мне взять у нее денег, сколько мне нужно. Я ответил, что с меня вполне довольно моих. Сегодня утром я ей сказал, что в Лондон приехал мой товарищ-офицер, которому я давно должен, и что нужно бы отдать ему этот долг. Тогда она сунула мне в руку толстую пачку банковых билетов и была очень огорчена, когда узнала, что нужно всего только 20 фунтов. Я поступаю так, О'Донагю, из принципа. Раз она зарабатывает деньги, так она же пусть ими и распоряжается - и так останется до тех пор, покуда мы будем с ней добрыми друзьями. Даю вам честное слово, что я люблю ее так, как не думал, что буду любить какую-нибудь женщину. Она добра, нежна и кротка, совсем как ангел, хотя наружность у нее далеко не ангельская. Что же делать, на этом свете всего не совместишь! Скажите, О'Донагю, что вы думаете о моей женитьбе?
   - Вы должны непременно представить меня вашей супруге, Мэк-Шэн.
   - С удовольствием. Фигурой моя жена напоминает мясную тушу, но зато сердце у нее - сама красота, а пирог с мясом она делает так, что вы себе все пальчики оближете, когда попробуете.
  

ГЛАВА XI

Откровенность за откровенность и добро за добро.

   - Теперь, О'Донагю, если вам еще не надоело сидеть со мной, расскажите мне про себя, как вы поживали сами после того, как мы расстались.
   - Извольте, дорогой товарищ, я расскажу вам все, но только интересных приключений у меня не было никаких. Я был в Бате, в Чельтенгаме, в Харрогэте, в Брайтоне и сталкивался с самыми разнообразными людьми. Встречал много хорошеньких девушек, но эти хорошенькие девушки были, как и я же, почти все без единого грошика, а барышни с приданым были или слишком уж некрасивы или просто мне не нравились. Раза два или три я сватался и получал отказ, раз семь или восемь имел случай жениться, но не захотел сам. Всякий раз меня удерживал образ одного ангела, которого я лишился навсегда. За все время я встретил только одну особу, которая, я знаю, могла бы заслонить от меня этот образ, заменить мне его до известной степени, но я боюсь, что и эта особа тоже для меня навсегда утрачена. Я решил, что я женюсь на деньгах, только на одних деньгах, но буду своей жене хорошим мужем и никогда не дам ей заметить, что я женился на ней из расчета. И уж дешево я себя не продам.
   - Отлично, мой дорогой. Вы мужчина на редкость красивый и легко можете прельстить собой какую-нибудь богатую вдовушку. Но скажите, О'Донагю, если это не секрет: кто та особа, которая, видимо, сделала на вас сильное впечатление, так что вы ее до сих пор не забыли?
   - Я с ней встретился в Комберлэндских озерах и, будучи знаком кое с кем из ее кружка, получил приглашение присоединиться к их компании. В ее обществе я провел дней десять в Уайндермере, Эмбельсайде, Дервентватере и других местах. Она была титулованная иностранка.
   - Вот даже как!
   - Кроме того, я узнал потом, что у нее огромные земли в Польше. Она была очень красива, очень умна и образована, говорила по-английски и на многих других языках. Лет ей было - года двадцать два или двадцать три, вот так.
   - Могу я спросить, как ее звали?
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 463 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа