Главная » Книги

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Ранние всходы, Страница 5

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Ранние всходы


1 2 3 4 5 6 7 8 9

уже формальное преследование. Несомненно, этот человек был сумасшедший, и Честюнина не решалась выйти даже в парк, чтобы не встретиться с ним. Теперь она больше уже не могла его видеть и при встрече убежала бы, как курица. Она презирала себя за это преступное малодушие и всё-таки продолжала бояться.
   Такая пытка продолжалась почти целую неделю. Как на зло, Катя совсем пропала, а сейчас Честюнина нуждалась именно в её помощи. Когда Катя наконец явилась, она её почти не узнала - это была какая-то виноватая, жалкая, несчастная. Анохин первые дни спрашивал про неё, а потом велел убрать со стола её прибор.
   - Катя, что ты делаешь? Где ты пропадала столько времени?
   Катя бессильно опустилась на стул и заплакала.
   - Катя, что с тобой?..
   - Маня, милая... Что отец?
   - Наивный вопрос... Я замучилась с ним. Самое нехорошее то, что он ни слова не говорит о тебе в последние дни и даже велел убрать со стола твой прибор.
   Катя неожиданно бросилась перед ней на колени и трагическим тоном проговорила:
   - Маня, милая, родная, спаси меня!.. Ты одна только можешь меня спасти... Умоляю всем святым для тебя. Я тебя спасала, и ты меня спаси... Я пришла в этот дом в последний раз, и мне тяжело уйти из него выгнанной навсегда.
   - Что же я могу сделать?
   - Иди сейчас к отцу и скажи ему, что я выхожу замуж... Да... Сейчас же. Впрочем, нет, необходимо подготовить старика. Он на службу поедет только в двенадцать, а сейчас десять - значит, в нашем распоряжении целых два часа, а это больше вечности. Да? Ты сделаешь это? Ах, как мне страшно...
   Катя опять зарыдала, закрыв лицо руками.
   - Я не могу...- нерешительно проговорила Честюнина.- Это убьет дядю... Я подозреваю, что ты выходишь замуж за актера.
   - Не за актера, а за артиста. Помнишь, молодой человек в цилиндре?
   - Бурцев?
   - Ах, совсем не Бурцев... У него три фамилии: на сцене он Романов, по отцу Зазер, а по матери Брылкин.
   - Которая же настоящая фамилия?
   - Все настоящие... Впрочем, это всё равно. Двойная фамилия теперь в моде, и я буду madame Романова-Зазер. А Брылкиной не хочу быть... Брылкины торгуют в табачных лавочках, служат кондукторами в конке... Свадьба у нас через неделю. Будут всё свои. Посаженой матерью я уже пригласила Парасковею Пятницу. Мы у ней уже наняли себе комнату, знаешь, ту самую, в которой жил тот... ну, лохматый твой... да. А какая это чудная женщина, Маня... Она сама предлагала мне съездить в Павловск и объясниться с отцом. Она одна только в целом свете понимает меня... А главное, Манюрочка, нужно всё устроить до возвращения мамы. Она всё может расстроить... будет проклинать... падать в обмороки. Если бы еще был Эжен, я подкупила бы его. Помнишь, у меня есть браслет с сапфиром - я его заложила бы и все бы деньги отдала Эжену. Он беспутный, но, в сущности, добрый мальчик и вполне бы понял меня... Знаешь, кого я встретила сейчас на вокзале? Ну, этот твой ботаник... Настоящее чучело в очках и чучелка при нем. Табло... Зачем только такие люди на белом свете живут!.. Послушай, ты, может быть, обижаешься, что я не пригласила тебя в посаженые матери?..
   Что было тут говорить? Один сумасшедший ходит по аллее, а другой здесь, рядом. Честюнина взяла Катю за руку, подвела к окну и сказала:
   - Видишь вон того господина, который вышагивает по аллее? Он так же неизлечимо поврежденный, как и ты... Я думаю, что вы лучше всего сговоритесь и поймете друг друга. Помнишь письмо с канцелярским почерком? Так вот это и есть его таинственный автор... Поняла? Он меня уже целую неделю выдерживает в осадном положении. Так пойдешь и скажешь ему, что это нехорошо и что я решительно не желаю его еидеть. Поняла?
   - Значит, развязка романа с канцелярским почерком?
   - Полная...
   - О, я с удовольствием его разделаю... Не беспокойся, в другой раз не придет. Наши дворники бог знает что могут подумать. Нет, это нахальство... Итак, я его спроважу, а ты переговори с отцом. Я тебя буду ждать здесь... Вот лягу на кровать, закрою голову подушкой и буду ждать своего смертного приговора. Ах, как страшно... Зачем я родилась на свет? Зачем не умерла в раннем детстве?
   Василий Васильич сидел у себя в кабинете и что-то писал. Около него на стуле лежал портфель, туго набитый деловыми бумагами. Честюнина вошла, поздоровалась и проговорила:
   - Приехала Катя...
   - А...
   Он с тревогой посмотрел на неё и по её лицу угадал всё. Она видела, как у старика тряслись руки и как он машинально засовывал расходную книгу в свой портфель.
   - Ты меня пришла подготовить?.. Да?.. О, не нужно, ничего не нужно - я давно уже подготовился ко всему.
   Честюнина, сбиваясь и подбирая слова, объяснила, в чем дело. Василий Васильевич выслушал её молча, застегнул свой летний пиджак и проговорил:
   - Что же, отлично... Я знаю её характер. Может быть, она думает, что я сделаюсь антрепренером?
   Старик захохотал, поднялся и схватил себя за голову.
   - Я этого ожидал... Ради бога, не называй его имени. Я не хочу слышать, как фамилия моего позора, моего несчастья, моего отцовского горя...
   - Если бы вы сами переговорили с ней, дядя...
   - Не могу!.. Маша, ведь я не понимаю, что такое ты говорила сейчас... Нет, не понимаю...
   - Она ждет ответа.
   - Ответа?.. Скажи ей, как говорит Маргарита Готье: ответа не будет. Через неделю свадьба? И я отдам свою родную дочь на позор гаерам, клоунам, балаганщикам?! Ха-ха... Ответа не будет, Маша. Так и скажи этой сумасшедшей.
   Катя выслушала свой смертный приговор с побелевшим лицом и осталась им недовольна. Она ожидала протеста в совершенно другой форме.
   - Я его заставлю дать ответ...- проговорила она решительно.- Да, заставлю, так и передай ему. Он меня сам заставляет это сделать...
   У неё тряслись губы от волнения. Потом она подошла к Честюниной, наклонила голову и серьезно проговорила:
   - Перекрести меня, Маня...
   Честюнина крепко ее расцеловала и расплакалась. В этой Кате всегда было что-то трагическое, несмотря на все её буффонады и заразительное веселье. Она сейчас не пробовала её даже уговаривать, потому что это било совершенно бесполезно. Разве можно уговорить сумасшедшего человека?.. Катя простилась самым трогательным образом и быстро вышла. В её манерах уже появилось что-то театральное, что никак не вязалось с серьезностью переживаемого момента.
   Катя вышла на улицу с решительным видом, потом быстро пошла к вокзалу, но по дороге вспомнила о поручении сестры и вернулась в аллею. Она подошла к нему и проговорила:
   - Андрей Ильич Нестеров?... Очень рада познакомиться... Нам по пути на вокзал, и вы будете любезны, проводите меня. Я - сестра Мани...
   Честюнина видела из своего окна, как он покорно шел за Катей. Потом она остановилась и заставила его предложить руку. Никто бы не подумал, что эта улыбавшаяся красивая девушка навсегда оставляла родное гнездо и свою решимость скрывала под самой беспечной болтовней, как птичка прячет свои яйца в соломе.
   - Вам необходимо переменить климат, господин Нестеров,- болтала Катя, распуская зонт.- Я думаю сделать то же самое...
   Через день Честюнина получила письмо от Андрея. Он писал, что уезжает домой и что сейчас плохо отдает себе отчет в своих собственных мыслях... "Простите безумца,- писал он.- Каждый сходит с ума по-своему... Вы были со мной более чем жестоки, и я ненавижу себя за то, что не могу даже рассердиться на вас. Уношу с собой вечную память о милой девушке, которой желаю счастья, много счастья... Я держал себя позорно - сознаюсь, но нельзя требовать от человека хороших манер, когда его жгут на медленном огне. Кстати, какая милая девушка ваша сестра... Передайте ей мой сердечный привет и скажите, что, если она когда-нибудь будет нуждаться в братской руке - я к её услугам. Это немножко высокопарно, но в моем положении извинительно. Пишу и не могу кончить письма, потому что в конце концов я всё-таки должен понимать, что люблю вас и всегда буду любить... Я даже не претендую на простую дружбу, а умоляю оставить мне самую маленькую надежду - нет, не надежду, а право думать о вас, хорошо думать... Преданный вам Андрей Нестеров".
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  

I

  
   - Крюков, это подло!- высокой нотой выкрикивала Парасковея Пятница, вся красная от волнения.- Да, подло, гадко, отвратительно, гнусно...
   - Вы в этом убеждены, Парасковья Игнатьевна? - спокойно спрашивал Крюков, ероша начинавшуюся белокурую бородку.
   - И вы еще спрашиваете?.. Где я?..
   Парасковея Пятница сделала трагический жест и вызывающе посмотрела на стену с фотографиями, точно призывала их быть немыми свидетелями совершаемой Крюковым подлости.
   - Человек, который поступает подло, называется подлецом,- рассуждал Крюков невозмутимо.- А так как вы прибавили еще слово: "гнусно" и так как, насколько я понял, всё это относится к моей особе, то в результате выходит, что я - гнусный подлец... Так?
   - Я этого не говорила. Это вы сами придумываете...
   - Нет, позвольте, Парасковья Игнатьевна. Будемте немного последовательными и допустим, что это действительно так. Как видите, я даже не обижаюсь. Но меня удивляет следующее: как вы решаетесь иметь дело с подобными людьми? Прибавьте, что все негодяи убеждены, что они порядочные люди, и это происходит по той простой причине, что они лишены возможности взглянуть на самих себя со стороны. Это даже извиняет их до некоторой степени. Но совсем другое дело, когда порядочный человек связывается с заведомым негодяем и делается даже хуже его, потому что не может оправдываться даже спасительным неведением. Повторяю: мне от души вас жаль, Парасковья Игнатьевна.
   - С вами совершенно нельзя говорить серьезно, Крюков. Вы вечно балаганите, и из вас никогда-никогда не выработается мыслящий реалист. У нас в Казани был точно такой случай, и тогда Иван Михайлыч, мой муж, сказал прямо: "Полина, я это устрою...". Он не любил имя Парасковья и называл меня Полиной. И действительно устроил... Дело едва не дошло до дуэли.
   - Согласитесь, что я не виноват, что не живу в Казани и не достиг совершенств вашего мужа...
   Разговор происходил осенью, на другой день, как только Крюков вернулся с летних каникул. Он загорел и заметно возмужал благодаря пробивавшейся бородке и усикам. Парасковея Пятница нашла его красавцем, зазвала его в свою комнату пить кофе и неожиданно поставила в самое неловкое положение. Крюков отшучивался, пока мог, а потом проговорил умоляющим тоном:
   - Ведь, в сущности, я, ей-богу, даже не знаю, чего вы от меня хотите, Парасковья Игнатьевна...
   - Не притворяйтесь, пожалуйста. Он не понимает?.. Скажите, какая угнетенная невинность или поросенок в мешке... Ведь вы хорошо знали Катю Анохину? Двоюродная сестра Честюниной... Забыли?
   - Нет, помню хорошо. Такая бойкая особа...
   - Да, да... Так вот она вышла замуж - понимаете?
   - Охотно допускаю...
   - Родители ни за что не хотели этого брака, но она девушка энергичная и поступила, как полноправная девушка. Свадьба била неделю назад, и пока молодые скрылись у меня... Ах, как трогательно смотреть на них! Оба ничего не понимают и только смотрят друг другу в глаза... Я даже вскликнула: точь в точь, как покойный Иван Михайлыч...
   - И это допускаю...
   - Но, представьте себе, Крюков, отец Кати оказался страшнейшим деспотом, даже извергом... Так как Катя вышла замуж и вышла из-под его деспотизма, то он заявил, что убьет её мужа. Понимаете?.. Это совершенный дикарь... Хуже людоеда. Да... Потом: он разузнал каким-то низким способом адрес Кати и сегодня приедет сюда убивать зятя. Поняли? Как на грех, у меня сейчас никого жильцов мужчин нет, кроме вас... Да. Одним словом, вы должны объясниться с этим пещерным человеком.
   - Я?!.
   - Да, вы... Вас это удивляет?.. Вы струсили вперед?
   - Нет, позвольте: Катя вышла замуж, ergo я имею основание подозревать, что у неё есть муж, а отсюда логическим путем вытекает, что этот подозреваемый мною муж как-нибудь защитит жену...
   - Ах, какой вы непонятный... Да я же сказала вам, что этот троглодит убьет мужа Кати? Я была у них посаженой матерью и совсем не желаю, чтобы Катя овдовела, не пережив даже своего медового месяца...
   - Всё-таки ничего не понимаю... Налетит сюда взбесившийся человек, я выйду к нему - что же я ему скажу?
   - Вы не знаете, что сказать?.. Ах, если бы я была мужчиной... Да я и сейчас всё бы ему сказала, но он и меня тоже хочет убить, потому что как я смела быть посаженой матерью? Вы ему скажите прямо, что, во-первых, всякая женщина имеет такие же права, как и мужчина, следовательно вполне может располагать собой, а во-вторых, что зверские инстинкты мыслящими людьми не признаются и что, наконец, скандалить нехорошо. У нас в Казани...
   - Знаете, Парасковья Игнатьевна, я очень вас уважаю, но еще никогда не бывал в таком дурацком положении. Ну, какое мне дело до вашей Кати Анохиной, до её мужа, до этого взбешенного отца?
   - Какое дело?.. А как же Иван Михайлыч хотел стреляться на дуэли точно по такому же случаю? Берите с него пример, Крюков, и будьте немножко мужчиной...
   - Хорошо, я подумаю... Позвольте один вопрос: где теперь эта самая Катя Анохина?
   - Господи, да у меня же...
   Понизив голос, она сообщила:
   - Рядом в комнате со своим мужем прячется... Заперлись на крючок и сидят вот уже второй день. Я её вполне понимаю... Молодая женщина только что добилась свободы, и вдруг... Ах, какие они смешные оба!.. Ничего-ничего не понимают... И представьте себе, совершенно счастливы. Даже завидно со стороны на них смотреть... Знаете, в жизни каждого индивидуума есть момент поэзии...
   - Дда, поэзия миленькая...
   Крюков ушел к себе в комнату, оставив всех "баб" в сильном подозрении по части логики вообще и простого здравого смысла в частности. Позвольте, ему-то, Крюкову, какое дело до всех Кать на свете? Ну, выходите замуж, реализируйте свою равноправность, сходите с ума, если можете позволить себе такую безумную роскошь,- сделайте малость. Но зачем впутывать сюда его, Крюкова?.. По пути Крюков обругал самого себя,- дернуло же его остановиться у Парасковеи Пятницы! Здесь вечно какие-нибудь романы разыгрываются... А вот теперь и расхлебывай чужую кашу. Этот взбесившийся отец Кати еще убьет как раз.
   Впрочем, студенту Крюкову не пришлось долго раздумывать. Старик Анохин явился в тот же день вечером, явился совершенно неожиданно, хотя все и ожидали его. Дверь отворить по привычке вышла сама Парасковея Пятница и попятилась в ужасе, когда Василий Васильич проговорил с рассеянным видом:
   - Мне нужно видеть хозяйку этой квартиры...
   Он не узнал её, приняв за прислугу. В другое время она даже обиделась бы, а тут была счастлива, как вырвавшаяся из мышеловки мышь. Она с несвойственной своему почтенному возрасту и комплекции живостью кинулась прямо в комнату к Крюкову.
   - Голубчик, спасите... Чуть не убил!.. Ради бога... Выйдите к нему и говорите, что хотите.
   - Благодарю вас...
   Однако, нечего делать, пришлось выходить. Анохин ждал, расхаживая нетерпеливо по коридору. Крюков прямо подошел к нему и спросил с самым непринужденным видом:
   - Вам нужно Парасковью Игнатьевну?
   - Мне нужно видеть госпожу Приростову...- твердо ответил старик, подозрительно оглядывая Крюкова с ног до головы.- Да, Приростову.
   - Она сейчас выйдет... Вы её подождите. Вот здесь...
   Крюков, не сообразив, провел Анохина прямо в комнату Парасковеи Пятницы. Старик подозрительно оглядел по дороге каждую дверь, с таким же подозрением отнесся к комнате, куда его привели, и еще раз с головы до ног смерил Крюкова.
   - Садитесь, пожалуйста...
   - Скажите, пожалуйста, вы не артист?
   - Нет, я студент...
   - А фамилия?
   - Крюков...
   Старик точно обрадовался, протянул руку и отрекомендовался:
   - Чиновник Анохин... Очень рад. Здесь жила в прошлом году моя племянница, Честюнина...
   - Курсистка? Я её встречал... да. Я даже знакомил её с другими...
   - Ах, да, Маша мне рассказывала.
   Василий Васильич с нетерпением поглядывал на дверь, в которую должна была войти Парасковея Пятница, и несколько раз приподнимался с кресла, точно приготовляясь к чему-то. Он несколько раз по пути застегнул и расстегнул свой сюртук. Крюков присел на стул и решительно не знал, что ему говорить с гостем. Он позабыл все слова и чувствовал, что начинает краснеть.
   - Послушайте, молодой человек, где же эта особа? - уже сурово спросил Василий Васильич.- Мне необходимо серьезно поговорить с ней... Да, очень серьезно.
   - Она... видите ли... да... Я ошибся, она, кажется, к вечерне ушла..
   - К вечерне?!.. Послушайте, да вы, может быть, совсем и не студент, а какой-нибудь великий артист?
   - Подождите, я сейчас схожу и узнаю...
   Это было самое позорное бегство, какому только предавалось когда-нибудь малодушное человечество. Парасковея Пятница встретила его каким-то змеиным шипеньем.
   - Зачем вы его ко мне в комнату затащили, несчастный?!.. Не стало вам других комнат?!. Целых три пустых комнаты стоят...
   - Да ведь он вас спрашивал? Впрочем, я свое дело сделал.. Хеперь уж вы сами, как знаете...
   - Что же я могу знать, когда вы меня продали с первого слова!.. О, несчастный человек... Зачем вы сказали, что я дома?.. Своими ушами слышала...
   - Сначала я, действительно, сказал, Парасковья Игнатьевна... растерялся немного... А потом я поправился и сказал, что вы, кажется, ушли к вечерне...
   Недавний страх пред деспотом как рукой сняло. Парасковея Пятница гордо выпрямилась, окинула своего неудачного помощника презрительным взглядом и величественно вышла из комнаты.
   Парасковея Пятница совершенно свободно вошла в свою комнату и вызывающе проговорила поднявшемуся навстречу гостю:
   - Вы желали видеть меня, милостивый государь? Я к вашим услугам...
   Василий Васильич поклонился, но руки не подал. Кто же подаст руку разным салопницам, которые шляются к вечерне?
   - Ни к какой вечерне я не ходила, господин Анохин,- гневно оправдывалась Парасковья Пятница.- Собственно говоря, Крюков добрый малый, и я его очень люблю, но у него, знаете, иногда зайцы в голове прйгают. Вы уж извините его...
  

II

  
   Этот поток ненужных женских слов немного ошеломил Василия Васильича. Какая вечерня? Он посмотрел на Парасковею Пятницу какими-то умоляющими глазами и проговорил:
   - Вы знаете, конечно, госпожа Приростова, зачем я приехал к вам...
   Он подошел к ней совсем близко и проговорил сдавленным голосом:
   - Где моя дочь? Отдайте мне мою дочь... Я приехал за ней.
   - Я не знаю, где она...
   - Вы не знаете? Нет, вы лжете... да, да, да! Я это вижу по вашему лицу... Вы лжете, мадам Приростова! Отдайте мне мою дочь...
   - Милостивый государь, вы забываетесь... Я не позволю себя оскорблять.
   - Ах, боже мой! - застонал он, хватаясь за голову.- Разве я за этим приехал, чтобы оскорблять вас... Какое мне дело до вас!
   - Её нет...
   - Если её нет здесь,- вы, всё равно, знаете, где она. Да, да, да... Боже мой, что я говорю! Кому я говорю? Разве это люди...
   Его голос вдруг упал. Он безнадежно посмотрел кругом, глотая слезы.
   - Госпожа Приростова, вы были ребенком... у вас была мать, которую вы любили... да... именем этой матери умоляю вас, не скрывайте от меня, где она, моя дочь!.. Вы видите, я пришел к вам жалким, разбитым стариком... у меня отняли всё...
   Деспота душили слезы, и он бистро отвернулся. Именно этого Парасковея Пятница уже никак не ожидала... Иван Михайлыч никогда не плакал. В добром сердце Парасковеи Пятницы шевельнулось предательское чувство жалости, которое столько раз её губило. Плачущий деспот - это чего-нибудь стоило...
   - Вы не знаете, госпожа Приростова, где моя дочь? Нет? О, боже мой... Вы хотите, чтобы я на коленях умолял вас об этом? Вы хотите позора несчастного отца?.. Да, я испиваю чашу до дна... Больше, я делаюсь смешным. Когда я уйду отсюда, вот этот белокурый студент первый посмеется надо мной. Не правда ли, ведь это очень смешно? Я её растил, любил, воспитывал и вдруг...
   - Вас зовут Василием, Васильичем? Садитесь вот сюда в кресло и успокойтесь... Я вам принесу воды...
   Он повиновался, как ребенок, и ему казалось, что он когда-то, давно-давно был уже в этой комнате, давно-давно знает Парасковею Пятницу и что он здесь свой человек. Любезная вдова сходила в кухню за водой и вообще приняла свой обычный вид.
   - Видите ли, Василий Васильич...- заговорила она, подбирая слова.- Может быть, вы сердитесь на меня... даже подозреваете, что я была косвенной причиной вашего горя... Клянусь вам, что вы ошибаетесь.
   Он ничего не понимал и, схватив её за руку, спрашивал:
   - Вы её видели? Может быть, вчера? Она жива? Да? Она не спрашивала ничего обо мне? Бедная девочка... Знаете, кто виноват во всем? Я виноват... Да, я один, и больше никто. Я её погубил своей отцовской любовью, неуменьем выдержать её характер, преступной слабостью... Ведь это такая чистая натура, вся чистая, чистая в каждом движении. Боже мой, если бы я мог её видеть хотя издали... Видите, я и тут не выдержал характера и пришел первым... Я больше не стыжусь своего позора.
   - Знаете, Василий Васильич, я представляла вас себе совсем другим...
   - Представьте, и я тоже!.. Мы меньше всего в конце концов знаем самих себя...
   - О, да... Извините один нескромный вопрос: если бы вы встретились... конечно, случайно... ну, с мужем вашей дочери - вы не стали бы в него стрелять?
   - Я? Стрелять? Муж моей дочери? Ах, да, вы говорите о человеке с тремя фамилиями...
   Он больно схватил её за руку и прошептал:
   - Он здесь? Ради бога, говорите правду...
   - Ведь вы знаете сами, что здесь...
   Деспот вскочил и провел рукой по лицу, как человек, просыпающийся от тяжелого сна.
   - Здесь...- повторил он, что-то соображая.- Да, здесь... И он тоже будет смеяться над моим отцовским горем... Знаете что - покажите мне его, этого человека с тремя фамилиями. Я теперь похожу на лунатика, который крадется по карнизу... Меня тянет взглянуть на собственную погибель, как человека, который наклонился над бездонной пропастью, тянет наклониться еще ниже...
   - Право, я не знаю, что вам ответить. Может быть, он не захочет...
   - Скажите ему, чтобы он не боялся меня... Я ничего ему не сделаю и только хочу видеть. Понимаете вы меня?
   - Вы даете честное слово?
   - Целых три... по числу фамилий.
   Парасковея Пятница отправилась парламентером, причем ей ничего даже и объяснять не пришлось - благодаря досчатым перегородкам, разделявшим номера, тайн не могло быть. "Человек с тремя фамилиями" встретил её в дверях. Катя повисла у него на руке и умоляла шопотом:
   - Валерий, я тебя не отпущу!.. Милый, милый...
   - Я должен его видеть, Китти, и уверен, что мы поймем друг друга. Прежде всего, я буду иметь дело с порядочным человеком...
   - Катя, я вам ручаюсь своей головой,- успокаивала Парасковея Пятница.
   - Благодарю...- озлилась Катя.- Я-то что буду делать с вашей головой? Валерий, ради бога... Послушай меня единственный раз в жизни.
   "Человек с тремя фамилиями" принял трагическую позу и объяснил с трагическим жестом:
   - Я, Китти, не знаю ни одной пьесы, где бы благородный отец убивал первого любовника, виноват, то-есть мужа своей дочери. Это раз. А второе, Китти... я не могу позволить, чтобы он заподозрил меня в трусости. Ты этого не поймешь, Китти...
   На эти переговори из соседних дверей показалась голова Крюкова. Этот веселый молодой человек, сделавшийся косвенным участником происходившей в коридоре драмы, показал Парасковее Пятнице язык, а потом проговорил:
   - Битва русских с кабардинцами или клятва на гробе прекрасной магометанки...
   "Человек с тремя фамилиями" воспользовался моментом, вырвался из рук "первой любовницы" и театральным шагом пошел к двери в комнату хозяйки. На ходу он оправил манжеты, булавку в галстуке и выбрал выражение, которое приличнее всего было сейчас придать лицу. Нужно отдать полную справедливость, он действительно ничего не боялся.
   Василий Васильич не мог не слышать происходившего в коридоре и вздрогнул, когда ему показалось, что говорит Катя. Но это, очевидно, была ошибка: разве Катя могла бы говорить тенором в такую минуту? Разве Катя, его Катя, не бросилась бы к нему на шею, как только узнала, что отец приехал за ней? Бедный старик, как все отцы, не желал понимать одного - дочь уже не принадлежала больше ему...
   - Можно войти? - послышался в двери мужской голос.
   - Войдите...
   Эффект появления "человека с тремя фамилиями" был испорчен Парасковеей Пятницей, которая протиснулась в самых дверях вперед. В какой пьесе вы видели, господа, чтобы какой-нибудь автор так испортил первый выход на сцену первого любовника? Василий Васильич так и впился глазами в вошедшего. Это был почти молодой человек с каким-то подержаным лицом, волосами, причесанными a-la Capoul, и начинавшейся лысиной. Всего характернее были глаза - такие спокойно-бессовестные, уверенные, дерзкие и бессмысленные. "Человек с тремя фамилиями" что-то такое говорил, делая грациозный поклон, но деспот ничего не слыхал. Потом деспот обратился к Парасковее Пятнице и, указывая рукой на почти молодого человека, тихо спросил:
   - Это... это тот?
   - Да...
   Деспот отыскал свою шляпу, надел её на голову и, не прощаясь ни с кем, вышел из комнаты. Он шел по коридору, пошатываясь, как пьяный, и, как потом уверял Крюков, даже улыбался.
   Инцидент кончился.
   Все действующие лица собрались в комнате Парасковеи Пятницы. "Человек с тремя фамилиями" еще хранил на лице следы изумленного негодования. Разве так порядочные люди поступают? Катя с тревогой смотрела на него, как на оскорбленное божество. Появившийся в дверях Крюков переполнил чашу терпения.
   - Кстати, я был вполне корректен? - обратился "человек с тремя фамилиями" к благосклонной публике.- Я вошел, поклонился и отрекомендовался, а он...
   - Папа был взволнован...- оправдывала Катя отца.
   - О, он совсем даже не деспот!..- заявляла Парасковея Пятница.- Я в этом убедилась собственными глазами...
   - Однако, господа, вы все порядочно струсили,- говорил Крюков.
   Все разом накинулись на него. Да, он держал себя как мальчишка, всё напутал и при этом школьничал. Особенно свирепо отнеслась к Крюкову взбешенная Катя.
   - Послушайте, господа, да я-то при чем тут? - оправдывался Крюков.- Вот это мило... Вы все струсили, я некоторым образом спасал вас, и вот благодарность...
   - Вы не умеете себя держать! - приставала Катя.- Что вы сказали про Парасковью Игнатьевну?
   - Да, да...- вступилась Парасковея Пятница.- Он меня зарезал без ножа... Ну, бог с ним. Я незлопамятна...
   Катя усиленно ухаживала за мужем и теперь со страхом видела по его лицу, что он недоволен. Это приводило её в отчаяние. Об отце она даже забыла, поглощенная мыслью об оскорбленном напрасно муже. Ведь он держал себя джентльменом, и вдруг...
   Одна неделя семейной жизни сделала из Кати совершенно другую женщину. Она с женским инстинктом приспособления точно вся пропиталась интересами, привычками и даже недостатками мужа, великодушно забывая о самой себе. Ведь это было совершенство, недосягаемый идеал. Давно ли еще она смеялась над подругами, боготворившими своих мужей, а теперь сама делала то же. А совершенство в лице "человека с тремя фамилиями" принимало это поклонение, как должную дань. Одной из приманок служила, между прочим, таинственность, окружавшая его происхождение.
   - Это тайна, которой я не имею пока права никому открыть,- объяснял артист.- Да... Меня вообще преследуют. Где-нибудь в несчастных Озерках и там предпочли мне какого-то Бурцева. Бурцев первый любовник... ха-ха!.. Впрочем, не стоит об этом говорить.
   - Валерий, тебя еще оценят. Помнишь, какая рецензия была напечатана о тебе в "Пчеле"? Положим, это не из первых газет, но...
   - Китти, ты говоришь о том, чего не знаешь... Антрепренеры все поголовно свиньи, актеры - бездарность, а рецензенты сплошь подкуплены. О, я это давно знаю...
   Великому артисту вообще приходилось преодолевать всевозможные препятствия, и он настолько привык к неудачам, что относился к ним свысока. Ведь всё это в порядке вещей. Например, он целых пять лет добивается дебюта на императорской сцене и знает отлично вперед, что ему там предпочтут какую-нибудь бездарность. Но его не удивят этим - он готов заранее ко всему. Дома разговоры велись только о театре, и Катя в течение недели разучила весь репертуар, повторявшийся изо дня в день, и была счастлива своими успехами.
   К "молодым" постоянно приходили гости и тоже все говорили о театре. Это были всё свои театральные люди, начиная с комика Рюшкина и кончая самым маленьким помощником режиссера. Все они злословили друг про друга, ругали антрепренеров, льстили в глаза и пили водку, потому что тоже были не оценены по достоинству. Была еще одна черта: все страшно нуждались в деньгах и все находились накануне обогащения. Сколько, у каждого пропало за одними антрепренерами, если бы только мог высчитать какой-нибудь статистик. Но всё это пока, а главное дождаться только зимнего сезона,- там уже сразу всё пойдет, как по маслу. Антрепренеры исправятся, долги будут уплачены, рецензенты преисполнятся справедливостью, публика оценит каждого по достоинству. Катя слушала и всему верила, потому что всё это было неразрывно связано с судьбой собственного великого человека. Её несколько смущал всё настойчивее и настойчивее сказывавшийся question d'argent. Она с этой стороной жизни еще не была знакома и с легким сердцем закладывала захваченные с собой золотые безделушки. Он так любил страсбургские пироги и красное вино - разве можно было отказывать себе даже в таких пустяках? Тем более, что впереди зимний сезон, а затем два антрепренера обещали уплатить старые долги.
   Студент Крюков очень внимательно присматривался к этой счастливой парочке и, наконец, резюмировал свои наблюдения:
   - Он - телячья головка тортю, она - беф а-ля-мод...
  

III

  
   В самый трагический момент, когда участие Честюниной было необходимо, она расхворалась самым глупым образом. У неё развился серьезный бронхит. С дачи из Павловска она переехала пока к дяде, который страшно тосковал по дочери и не отпускал её от себя. Замужество Кати было для старика ударом грома, и он несколько дней ни за что не хотел этому верить.
   - Это она меня испытывает,- уверял он Честюнину.- О, я хорошо знаю её характер... Ведь этого не может быть, Маша? Да? Что же ты молчишь, Маша?
   - Я ничего не знаю, дядя...
   Потом на старика находило страшное отчаяние. Он рвал на себе волосы, плакал и вообще неистовствовал. Честюниной приходилось отваживаться с ним, как с больным ребенком. Она уговаривала его подождать, пока она поправится и сама съездит на Выборгскую сторону. В последние дни он успокоился, и Честюнина поняла, что старик что-то замышляет, и предупредила Парасковею Пятницу письмом. Василий Васильич в роковое утро казался таким спокойным и сделал вид, что отправляется на службу. Домой он вернулся в самом ужасном виде, точно его били.
   - Дядя, вы нездоровы? - спрашивала Честюнина.
   - Я? Нет, то-есть да...
   Он сел на ближайший стул и беспомощно смотрел на нее.
   - Дядя, вы были там?
   - Нет, то-есть да... Я не мог дождаться, когда ты поправишься, и... всё видел... да. Теперь всё кончено...
   Честюнина не стала его расспрашивать ни о чем, чтобы не тревожить свежую рану, и старалась отвлечь его внимание. Хорошо было только одно, что Елена Федоровна еще не вернулась из-за границы и катастрофа разыгралась без неё. Это было большим облегчением. Честюнина написала Эжену, чтобы он подготовил мать к печальному известию. Елена Федоровна, собственно говоря, не любила дочери, но, конечно, не упустит случая разыграть домашнюю трагедию по всей форме. В ней тоже был скрыт серьезный драматический талант.
   - Что же мы будем делать с тобой, Маша? - как-то по-детски спрашивал Василий Васильич за обедом.- У меня теперь такое чувство, как будто я вернулся с кладбища в пустой дом... Ах, Маша, Маша! За что?.. Ведь у других отцов есть дочери, а у меня... Мне сейчас Катя представляется маленькой, когда я носил её еще на руках. "Катя, покажи, как любишь папу?" Бывало, вцепится ручонками, прильнет, как молоденькая травка, защебечет... Потом она была серьезно больна в детстве... Такая маленькая лежит в кроватке, беззащитная... Как я тогда молился богу, как плакал...
   Старик снова переживал улетевшее счастье.
   - Дядя, не нужно себя растравлять... Поговоримте о чем-нибудь другом. Прошлого не вернешь... Приходится мириться.
   - Мириться?.. Никогда... Если бы она вышла замуж за нашего швейцара Григория или за старшего дворника,- это было бы лучше. За кого угодно, а только не за этого... Нет, это невозможно!.. Я начинаю сомневаться в собственных глазах... Было что-то такое невозможное... Они теперь, наверно, смеются надо мной... А Катя... неужели она была тоже там?
   Это отцовское горе выражалось в таких трогательных формах, что Честюнина как-то особенно полюбила старика-дядю. Для неё с какой-то болью открывался целый новый мир, новая ценность жизни. На этом фоне легкомыслие Кати выступало с особенной рельефностью. Если бы она видела это горе отца, его отчаяние - неужели она не сумела бы подавить своего увлечения?.. Впрочем, не все отцы похожи на Василия Васильича и не все умеют так чисто и беззаветно любить своих детей... Честюнина просто любовалась стариком, в горе которого раскрывалась глубокая правда жизни. Всякая любовь построена на эгоизме, а родительская в особенности, и нужно большое сердце, чтобы во-время примирить этот эгоизм с нарастающим эгоизмом детей, которые уплатят проценты по затраченной на них любви уже своим детям и той же монетой. Есть беспощадная логика жизни, которая ломает и крушит все наши расчеты и соображения, как бы они хороши ни были сами по себе.
   Старик особенно горевал по вечерам, когда спускались гнилые петербургские сумерки. Дневная бодрость сменялась каким-то старческим унынием.
   - Где-то теперь Катя?.. Что она делает? - повторял Василий Васильич, шатая по кабинету.- Боже мой, думал ли я когда-нибудь дожить до такой минуты? Мне кажется, что в целом мире она не могла сделать худшего выбора... Жена актера - это бродячая собака. А тут еще могут быть дети... О, она еще придет ко мне, придет жалкая, несчастная, виноватая, и я еше должен буду пережить свой позор.
   - Дядя, ведь мы его не знаем... Очень может быть, что он и хороший человек. Хорошие люди есть везде. Профессия тут ни при чем...
   - Я его видел... Мне достаточно было взглянуть на него один раз.
   На душе у Честюниной тоже было невесело. На неё по временам нападало тяжелое раздумье. А тут еще постоянные письма от Андрея... Этот сумасшедший человек, кажется, и не думал успокаиваться, а, напротив, превращался в какого-то маниака. Он писал с аккуратностью сумасшедшего. Через каждые три дня его письмо уже лежало на столе в комнате Честюниной,- она сейчас занимала комнату Кати, как потребовал дядя, не могший видеть эту дорогую для него комнату пустой. Он писал обо всем, а главным образом о своих страданиях и переживаемых муках. Это было нечто ужасное, отравлявшее жизнь Честюниной по каплям. Её убивало сознание, что достаточно было её одного слова, и этот несчастный Андрей ожил бы. Какое она имела право нравственно убивать человека?.. А это было настоящее убийство, хотя и бескровное... С другой стороны, она не могла ничего сделать, потому что не находила в своей душе отклика на этот страстный призыв. Не могла же она обманывать и себя и других. С неё достаточно было уже пройденного опыта. Ей страстно хотелось отдохнуть и забыться, а главное, уйти с головой в святую науку. Лекции в академии уже начались, а она сидела дома со своим бронхитом и мучилась вдвойне. Как ни трогательно было горе дяди, но оно повторялось изо дня в день, и свежесть впечатления уже терялась. Время безжалостно, и Честюнина ловила себя в бесчувственности. Она была такая же, как все люди... Ведь и хирург привыкает к своим операциям - это было еше ужаснее. В самой нервной системе положена какая-то тайная граница, за которой все впечатления утрачивают свою свежесть и человек превращается в машину, главным двигателем которой является простая привычка.
   Потом Честюнину удивляло то, что она относилась к Кате почти холодно. А ведь она её очень любила... Может быть, оказывалась даже тайная зависть к её счастью,- что еще там будет впереди, а сейчас Катя всё-таки счастлива. Эта мысль заслоняла всё остальное. Может быть, и она, Честюнина, была бы счастлива с Андреем, а не сидела бы теперь одинокой в ожидании чего-то неизвестного. Даже и этого не было, а там, один день шел за другим... Вероятно, в конце концов всякая женщина приходит к заключению, что сделала ошибку своим замужеством. Много ли видит девушка мужчин, и велик ли её выбор - всё дело чистой случайности. Ведь жили же раньше люди, когда женихов выбирали родители, и даже были счастливы. Но все эти размышления не покрывали одиночества, которое осенью чувствовалось как-то особенно ярко.
   Честюнина была рада, когда к ней неожиданно заявилась Брусницына. Она думала, что это дачное знакомство так и кончится Павловском и что они обменялись адресами только из вежливости, как это принято делать. Елена Петровна пришла озабоченная, как всегда, и после некоторых подготовительных разговоров с гордостью заявила:
   - Завтра Сергей делает свой доклад в отделении ботаники при Обществе естествоиспытателей. Это в университете...
   - Да? О болотных растениях?
   - Он взял темой отдел ароидных - aroideae... Будет очень интересно. Если хотите, я за вами завтра заеду. Мы живем тут совсем недалеко...
   - Я с удовольствием, хотя еще и не выходила. У меня бронхит...
   - О, это совершенные пустяки... У кого нет теперь бронхита? Это необходимое следствие нашей гнилой петербургской осени...
   Что значил какой-то бронхит, когда Сергей делает доклад об aroideae? Честюнина это отлично понимала и была тронута трогательной заботливостью сестры знаменитого ботаника собрать публику в ученое заседание. Она именно сейчас была особенно в настроении разделять эти восторги. Брусницыны ей очень нравились, и она была рада возобновить это знакомство.
   В назначенный час на следующий день Елена Петровна заехала - она отличалась точностью дорогого хронометра. Дорогой она успела её посвятить в тайны доклада, который представлял собой только ничтожную часть обширного труда, всего одну главу. Честюнина уже сама должна была изумляться обширности материалов, какими владел Сергей.
   В ученых заседаниях Честюнина еще не бывала и входила, во флигель на бесконечном университетском дворе с некоторым трепетом. Ей даже было немного совестно, что она вторгается в это святилище в качестве профана. Впрочем, она успокоилась, когда в светлой и уютной комнате, уставленной разными приборами и коллекциями, увидела несколько дам.
   - Это всё свои...- объяснила по их адресу Елена Петровна.- Жены, дочери и родственницы ботаников.
   Подошел Сергей Пе

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 418 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа