Калашников Иван Тимофеевич - Камчадалка

ица - столь же благородно, какъ ваша наружность: то, судя по самому себѣ, вы не можете допускать и въ другомъ, особенно въ этомъ ребенкѣ, столько лицемѣр³я и притворства!

   "О! еслибы это было въ самомъ дѣлѣ такъ - сказалъ мичманъ, глубока вздохнувши;- но..."

   - Такъ, оправдайся же, другъ мой! - воскликнула начальница, взявъ за руку плачущую Мар³ю. - Оправдайся! Раскрой мнѣ твое сердце: ты знаешь какъ я люблю тебя, и какъ мнѣ мучительно видѣть твое страдан³е. Разскажи мнѣ все, и если кто не повѣритъ словамъ твоимъ, тотъ никогда не былъ достоинъ руки твоей!... Ахъ, для чего ты еще упрямишься? Ты видишь: теперь, или никогда!... Скажи, моя милая! Ты не можешь вообразить, какъ твое молчан³е раздираетъ мнѣ сердце.... Ну, прошу тебя въ послѣдн³й разъ!... Ты видишь, какъ съ каждою минутою я приближаюсь къ концу; не ужели ты хочешь ускорить его?

   "Я? я хочу ускорить вашу смерть?..."

   "О Царь Небесный!"

   - Ну скажи, моя милая; отъ твоихъ словъ зависитъ твое собственное счаст³е!

   "Нѣтъ; не могу! - вскричала Мар³я, ослабѣвъ и упавъ на стулъ. - Не могу! За всѣ блага въ м³рѣ не могу сказать ничего въ мое оправдан³е, кромѣ того, что я невинна!"

   Начальница не сказала ей болѣе ни слова, отошла къ окну, и сѣвъ подлѣ него, устремила взоры на пустынные виды, передъ нею лежавш³е, и погрузилась въ глубокую задумчивость. Долго продолжалось ни чѣмъ не нарушаемое молчан³е; ибо душа каждаго была погружена въ самого себя; наконецъ отворялась дверь, и женщина высокаго роста, дикаго вида, словомъ, извѣстная Караулиха, выставясь до половины въ комнату, сказала шопотомъ: "Марья Алексѣевна! не угодно ли вамъ идти приготовить чай?" Мар³я, казалось, не слыхала сихъ словъ. Цыганка замолчала, окинула внимательными глазами группу, и видя, что никто не примѣчаетъ ея прихода, ужасно посмотрѣла на сидѣвшихъ; этого адскаго взора, въ которомъ изображалась радость тигра, подкрадывающагося къ спящей жертвѣ, ни какая кисть, мы перо представить не можетъ. Онъ былъ мгновененъ, какъ молн³я; и опятъ принявъ на себя смиренно-лукавый видъ, цыганка повторила зовъ. Мар³я вздрогнула, какъ бы пробужденная отъ сна, вышла вслѣдъ за нею изъ комнаты, и возвратившись съ чашкою въ рукѣ, подошла къ начальницѣ. С³я послѣдняя все еще сидѣла погруженная,въ думу.

   - Ольга Павловна! - сказала Мар³я, задыхаясь отъ слезъ - и вы прогнѣвались на меня?

   "Нѣтъ, моя милая! - отвѣчала начальница, обратившись къ ней съ видомъ самымъ кроткимъ, но исполненнымъ горести, и взявши изъ рукъ ея чашку.- Я не сержусь, а только жалѣю обоихъ васъ. Счаст³е ваше за вами гоняется: такъ вы бѣжите отъ него сами, потому что еще не знаете его цѣны; а если бы вы испытали то, что испытала я въ моей жизни!.... Боже мой!"

   - У всякаго довольно своей горести! - сказалъ мичманъ, глубоко вздохнувши.

   "Такъ! Но надобно различать существенную отъ случайной. Что можетъ быть сладостнѣе въ жизни, какъ не исполнен³е желан³й первой любви? Вы могли-бы вполнѣ наслаждаться этимъ благомъ, и не хотите...."

   - А вы?... но простите мнѣ этотъ смѣлый вопросъ, который готовъ былъ сорваться съ моего языка.

   "Человѣкъ - сказала начальница съ видомъ торжественности - стоя на краю могилы, не долженъ бояться ложнаго стыда!... Дѣти мои! вы, можетъ быть, одни будете свидѣтелями моего послѣдняго вздоха, и вамъ я должна раскрыть мое сердце. Одинъ грѣхъ, который я понесу съ собою во гробъ есть.... (Пусть называютъ ее люди, какъ хотятъ!)... есть любовь къ тому, кого я любила впервые... Ахъ! много лѣтъ пролетѣло послѣ того, но сердечная рана неизцѣльна!... Я была тогда, Maшенька, въ твои лѣта, когда въ первый разъ увидѣла его..... Я не произнесу его имя: для васъ оно одинъ звукъ. Солнце такъ ярко горѣло тогда на небесахъ, день былъ такъ прекрасенъ: это было въ маѣ мѣсяцѣ, какъ теперь помню, въ праздникъ Троицы. Съ тѣхъ поръ я посвящала ему каждую минуту, каждое мгновен³е: только объ немъ мечтала, имъ жила и дышала. Прошло три года, но наша любовь возрастала съ каждымъ днемъ. Наконецъ, казалось, уже близко было время, когда должны были исполниться наши сладостнѣйш³я надежды, и вдругъ въ это-то самое время буря разлучила насъ на-вѣки. Отецъ мой - да проститъ Господь его слабость! - прежде старался оклеветать его въ моихъ глазахъ; но когда не успѣлъ въ хитрости, то употребилъ насил³е: увезъ меня изъ города, и принудилъ обручиться съ другимъ... О Боже мой! какъ теперь помню это страшное мгновен³е, когда, возвратившись въ Иркутскъ, я пр³ѣхала съ отцемъ въ домъ губернатора и сѣвъ за ужинъ, должна была спять съ руки обручальное кольцо, которое, переходя изъ рукъ въ руки, дошло наконецъ до него... Я не забуду некогда того взгляда, исполненнаго любви и укоризны, какой онъ бросилъ на меня въ это мгновен³е, съ трепетомъ оттолкнувъ отъ себя пагубное кольцо, и этотъ взглядъ, какъ молн³я, убилъ навсегда счаст³е моей жизни! Однако жъ я должна была покориться необходимости, и сказавъ: "видно, такъ угодно Богу!" несла свой жреб³й съ терпѣн³емъ. Наконецъ у меня родился сынъ: новое чувство пробудилось въ душѣ, и оно, замѣнивъ утраченную любовь, опять наполнило уб³йственную пустоту моего сердца. Я любила моего сына болѣе, гораздо болѣе, нежели себя: я готова была каждую минуту отдать за него свою жизнь, если бы го нужно было для его спасен³я. Самый слабый признакъ болѣзни, малѣйшее стенан³е его,- раздирали мнѣ душу и повергали въ отчаян³е. Словомъ сказать: я жила за свѣтѣ не для себя, а для него. И что же? знать, еще угодно было Творцу испытать мое терпѣн³е!"

   - Сынъ вашъ умеръ? - прервалъ ее мичманъ.

   "Лучше, если бы онъ умеръ! Нѣтъ, онъ пропалъ!"

   - Какъ пропалъ? - спросилъ мичманъ съ величайшимъ безпокойствомъ.

   "Да, пропалъ!"- отвѣчала начальница, утирая слезы, и поставивъ на окно выпитую чашку.

   - Но разскажите, ради Бога! - говорилъ мичманъ, трепеща всѣми членами - какъ это случилось?

   "Мы тогда жили въ Петербургѣ... Этому исполнилось въ ³юлѣ прошедшаго года ровно двадцать лѣтъ, и сынъ мой былъ тогда по пятому году. Въ одинъ праздничный день.... Но что со мною? Боже мой! свѣтъ темнѣетъ у меня въ глазахъ! "

   - Ахъ, говорите, заклинаю васъ Богомъ, говорите! - вскричалъ мичманъ, совершенно въ помѣшательствѣ ума подбѣжавъ къ ней на помощь. - Еще хотя одно слово!..

   "Мнѣ душно! - шептала умирающая едва слышнымъ голосомъ. - Кровь застываетъ въ жилахъ... простите!"

   Владыко! спаси ее! - воскликнула Мар³я, упавъ на колѣна передъ образомъ.

   "Помогите! помогите! - кричалъ мичманъ, поддерживая умирающую и не зная самъ, что дѣлать. - Помогите! Она умираетъ! Она... О! это должно быть мать моя! Помогите!"

   - Ядъ! ядъ! - вскричала въ бѣшенствѣ вбѣжавшая въ комнату Караулиха. - Вотъ ядъ, который я нашла у ней подъ подушкой (она показала на Мар³ю). Онъ долженъ быть въ чашкѣ. Такъ и есть! Смотрите!

   "О Творецъ!" - воскликнула Мар³я, грянувшись на полъ.

   - Червь, недостойный жизни! - возопилъ въ изступлен³и мичманъ, бросившись къ Мар³и.- Я растопчу тебя!

   "Берите его! - вскричалъ вбѣжавш³й въ комнату съ толпою казаковъ фельдшеръ, и остановивъ мичмана. - Берите его! Я сейчасъ получилъ предписан³е взять тебя подъ стражу, по дѣлу Тенявы. Тебѣ, видно, мало, что ты еще одного убилъ..."

   - Прочь разбойникъ! - вскрикнулъ громовымъ голосомъ мичманъ, отбросивъ отъ себя фельдшера и занеся саблю себѣ на грудь. - Никто не мѣшай умереть мнѣ подлѣ тѣла моей матери!

   "Врешь! Она не мать твоя! - вскричала стоявшая подлѣ нея Цыганка, выхвативъ у него съ невѣроятною силою саблю.- Я твоя мать!"

   - Ты?

   "Я!"

   - Но кто же ты, несчастная?

   "Узнай меня: я Марина!"

   - Ты Марина! - вскричалъ мичманъ съ величайшимъ изумлен³емъ.

   "Да, безумный! я Марина, мать твоя..."

   - Злодѣйка! развѣ ты не сама призналась, что я не сынъ твой? Скажи мнѣ, если не хочешь, чтобы я задушилъ тебя своими руками: не она ли мать моя? - (онъ показалъ на тѣло начальницы).

   "Задуши, если хочешь быть матереуб³йцею! Знай, неблагодарный, что хотя ты погубилъ меня, но я, для того только, чтобы тебя оставить въ счаст³и, пожертвовала самымъ драгоцѣннымъ именемъ для людей: именемъ матери..."

   - Ну да намъ слушать ваши розсказни некогда! Послѣ потолкуете о своемъ родствѣ! - вскричалъ съ неудовольств³емъ фельдшеръ. - Ребята, что стоите? Берите его!

   Мичманъ стоялъ, какъ пораженный громомъ: ничего не мысля, ничего не понимая, и почти не чувствовалъ, какъ казаки связали ему руки и вывели изъ комнаты.

   - Ну-ка ступай и ты, голубушка! - сказалъ Фельдшеръ, подошедши къ Мар³и,- полно прикидываться та! Ребята! возьмите ее тоже, да караульте, чтобы не смазала лыжи!

   Послѣ сего фельдшеръ, оставшись одинъ съ Цыганкою, сказалъ ей: "Ну заварили мы съ тобой кашу, какъ-то приведется расхлебывать! На что тебѣ, старая дура, вздумалось увѣрять его что онъ твой сынъ?"

   - Потому что онъ сынъ мой и есть! - отвѣчала съ злобою Цыганка.

   "Полно, вѣдьма! Повѣрю я тебѣ!"

   - Ты, повѣришь, мошенникъ, когда я тебя хвачу этимъ ножемъ! - вскричала Цыганка, схвативъ ножъ и кинувшись на Фельдшера, который съ ужасомъ выбѣжалъ изъ комнаты.

   Цыганка осталась одна. Жертва ея мщен³я лежала предъ нею, съ открытыми, неподвижными, какъ бы изъ вѣчности смотрѣвшими глазами, едва освѣщенными мерцающимъ свѣтомъ сѣвернаго с³ян³я. Цыганка подошла къ трупу, дико посмотрѣла ему въ глаза, закрыла ихъ, и приложивъ лѣвую руку къ сердцу умершей, а правою разводя по воздуху, и уподобляясь въ с³ю минуту болѣе адскому духу, блуждающему во мракѣ, нежели существу тѣлесному, прошептала ужаснымъ голосомъ:

  

   Чу!.... оно уже не бьется!

   Кровь хладѣетъ и не льется!

   Свѣтъ потухъ въ ея глазахъ!....

  

   О! хвала вамъ, Духи злые!

   Въ этихъ огненныхъ столбахъ,

   Ваши лики неземные,

   Съ дикой радостью въ очахъ!

  

   Вижу я: простерли руки

   Вы кровавыя ко мнѣ....

   Что же? Страшны ль ваши муки?

   Я ль боюсь горѣть въ огнѣ?

  

   Ха, ха, ха! Я въ жизни знала

   Муки адскихъ пострашней:

   Я презрѣнье испытала

   Отъ себя и отъ людей!

  

   Но васъ, Духи, заклинаю

   Страшной клятвою геенны:

   Я все въ жизни презираю;

   Только мой обѣтъ священный

   Довершить мнѣ помогите!

  

   Сокрушите, истребите

   Родъ проклятой до конца!

   Жажду мести - утолите

   Кровью сына и отца!

  

   И тогда томить не стану

   Васъ безумною мольбой;

   Но безтрепетно предстану

   Къ вамъ съ завѣтною душой!

  

   Предписан³е о взят³и подъ стражу мичмана было дано начальникомъ, по случаю окончан³я слѣдств³я правдолюбивымъ секретаремъ его Погремушкинымъ.

   Погремушкинъ началъ свои подвиги въ Кууюхченѣ тѣмъ, что велѣлъ схватить, перевязать и посадить подъ стражу то³она и все его семейство, а самъ со всею свитою расположился въ его юртѣ. Сей первый подвигъ былъ возложенъ на исправника Сумкина, который, по особенной злости своей на то³она за извѣстный подзатыльникъ, полученный имъ отъ отца начальника, постарался исполнить поручен³е Погремушкина съ величайшею точност³ю: стянулъ Тарею безъ малѣйшей жалости и бросилъ въ холодную юрту. Два дня послѣ сего почтенный секретарь изволилъ провести въ, отдыхѣ, послѣ дальней дороги. Наконецъ началось слѣдств³е. Первый допросъ былъ сдѣланъ то³ону. Не смотря на двудневной холодъ и голодъ, Тарея шелъ твердо и отвѣчалъ смѣло, высказавъ подробности смерти Тенявы.

   - Правду ли ты говоришь, старикъ? - спросилъ Погремушкинъ голосомъ не столько суровымъ, сколько значительнымъ, съ важност³ю прибодрившись и протянувъ ноги по нарамъ.

   "Правду, бачка! Изволь спросить другихъ."

   - И протопопъ тебя не получивалъ на бунтъ?

   "Нѣтъ, нѣтъ, бачка; не солгу этого."

   - И съ Зудою не сговаривались они дѣйствовать противъ начальства?

   "Ничего не слыхалъ, бачка, хоть сейчасъ умереть."

   - А если мы приведемъ тебя къ присягѣ?

   "Что хошь, бачка, приказывай: все радъ исполнить. Я говорю правду."

   - Хорошо. Подайте ружье.... Вотъ, клянись надъ нимъ, что ты не лжешь.

   "Я сказалъ, что не лгу, бачка!"

   - Клянись!

   "Изволь, бачка, изволь!- говорилъ Камчадалъ, приставивъ голову къ ружейному дулу.- Если я солгалъ хотя въ единомъ словѣ, то пусть это ружье раздробитъ мнѣ голову въ мелк³й иверешки, пусть не свижусь я болѣе ни съ женою, ни...."

   - Довольно, старикъ! - прервалъ съ женою Погремушкинъ. - Я вижу, что то время прошло, какъ клятва на васъ дѣйствовала; видно, теперь надобно средства друг³я....

   "Съ позволен³я вашего, Петръ Ѳедоровичъ!- провозгласилъ съ подъяческими ужимками Сумкинъ.- Если соблаговолите мнѣ поручить окончить допросъ...."

   - Кто-жъ вамъ мѣшаетъ? Тутъ вы столько-же обязаны заботиться, сколько и я.

   "Такъ по нашему вотъ какъ: плетей!"

   - Изволь, бачка, сѣчь, сколько тебѣ угодно - говорилъ Камчадалъ, не показавъ ни малѣйшаго признака смущен³я; - но я все-таки сказать инаго не могу: Камчадалъ, бачка, лгать не любитъ.

   "Ладно! Мы посмотримъ! Раздѣвайте его!"

   Вытерпливая ужаснѣйш³е удары, отъ которыхъ юрта обагрелась ручьями крови, Камчадалъ, закусивъ губы, не сказалъ ни слова. Наконецъ безуспѣшное истязан³е было кончено.

   - Такъ выбросьте же его, мошенника, изъ юрты! - сказалъ съ досадою Сумкинъ. - Пусть околѣваетъ, когда не хочетъ сказать правды!

   "Вы напрасно прибѣгли къ этой мѣрѣ - говорилъ правдолюбивый Погремушкинъ, принимая на себя неодобрительную мину. - Знаете, гораздо лучше бы обойтись...."

   - Помилуйте, Петръ Ѳедоровичъ! Съ этими извергами какъ можно обходиться иначе? Вѣдь вы изволили видѣть: сѣки его, а онъ все свое поретъ! Сущ³е разбойники!

   "Такъ, это правда; но я не люблю нарушен³я законовъ, и скажу вамъ не шутя: я не желалъ-бы, чтобы при моихъ глазахъ..."

   - Это все можно сдѣлать! Поручите только мнѣ, такъ, надѣюсь, будете довольны. Я съ ихъ, мерзавцевъ, сдеру не одну шкуру. Вотъ еще жаль, что шельма Зуда долго не ѣдетъ, а то съ него бы начать, съ старшаго бест³и...

   "Ваша правда! Этого плута всего-бы прежде допросить должно. Но мы еще успѣемъ все это обработать, если вы будете помогать мнѣ съ тѣмъ усерд³емъ къ службѣ, какимъ вы всегда отличались. Ваша отличная ревность къ должности была давно извѣстна. Мой долгъ будетъ довести начальству..."

   - Сдѣлайте милость, Петръ Ѳедоровичъ: не оставьте вашимъ заступлен³емъ. Доброе мнѣн³е начальства для меня всего драгоцѣннѣе; вѣдь, вы изволите знать: только изъ одной чести и бьюсь. Жалованье малое...

   "Это правда, Антропъ Спиридоновичъ! И всѣ мы изъ чего служимъ, какъ..."

   - Ахъ, батюшка Петръ Ѳедоровичъ! извините: совсѣмъ запамятовалъ. По пр³ѣздѣ вашемъ сюда, нарочно я собралъ для вашей милости по собольку съ человѣка, да по чернобуркѣ съ юрты, да....

   "Вотъ это напрасно, Антропъ Спиридоновичъ! Вы знаете: я не люблю взятокъ."

   - Да помилуйте: что же это за взятки? Я единственно изъ моего усерд³я къ вамъ, а доброхотнаго дателя, вамъ извѣстно...

   "Ну, такъ и быть! Я оставлю все это покамѣстъ у себя, а потомъ постараюсь вамъ заплатить."

   - Очень хорошо, Петръ Ѳедоровичъ! Пусть хоть и такъ останется; еще успѣемъ разсчитаться, если Господь продлитъ вѣку; время не уйдетъ!

   Между тѣмъ, какъ бесѣдовали такимъ образомъ с³и честные чиновники, изъ коихъ одинъ, хитрый мошенникъ, хотѣлъ, какъ говорится, загребать жаръ чужими руками, а другой, наглый подлецъ, готовъ былъ рѣшительно на всѣ беззакон³я, лишь бы угодить начальству,- въ с³е время вокругъ несчастнаго то³она, окровавленнаго и брошеннаго близъ юрты, собралась большая толпа жителей острожка. Камчадалы, какъ и всѣ почти дик³е, предпочитая смерть истязан³ямъ тѣлеснымъ, смотрѣли на своего начальника не столько съ горест³ю, какъ съ негодован³емъ, качали головами и перешептывались.

   - Чего вы ждете? - вскричалъ внезапно появивш³йся между ними молодой Камчадалъ, высокаго роста, плечистый и по самому виду обѣщавш³й необыкновенную силу и проворство. - Чего вы ждете? И всѣмъ вамъ тоже будетъ! Коли то³она избили: то чего ждать другимъ?

   "А что, ребята? - говорили Камчадалы другъ другу. - Вѣдь Гатальча-то говоритъ правду!"

   - Эта правда, подхватилъ Гатальча съ ярост³ю - лежитъ у васъ предъ глазами. Если не хотите, чтобы и всѣхъ васъ такъ же измучили, то всѣ за мной! Смерть разбойникамъ!

   "Въ самомъ дѣлѣ, ребята - вскричалъ кто-то изъ толпы - пойдемъ перерѣжемъ ихъ, да шабашъ!"

   - Пойдемъ, пойдемъ, ребята! - закричали всѣ въ голосъ. - Принимайтесь за чекуши!

   "Гг. слѣдователи! - вскричалъ проворно спустивш³йся къ нимъ въ юрту Зуда, бывш³й до сего времени въ отлучкѣ изъ Кууюхчена - спасайтесь: васъ хотятъ всѣхъ перерѣзать!"

   - Какъ, кто? - воскликнулъ Погремушкинъ, поблѣднѣвш³й какъ полотно, но старавш³йся сохранить неустрашимость духа, которою онъ любилъ хвастаться. - Кто это и какъ?

   "Народъ взбунтовался."

   - Народъ взбунтовался! - повторилъ съ величайшею, самою презрѣнною робост³ю Сумкинъ, у котораго зубы громко застучали другъ о друга. - Народъ взбунтовался, говоришь ты?

   "Да, да, народъ! Спасайтесь, покуда есть время, а то.... Но теперь все кончено! Всѣ мы погибли!"

   Въ это время шумная, свирѣпая толпа Камчадаловъ, подъ предводительствомъ Гатальчи, прибѣжала къ юртѣ слѣдователей, съ которыми вмѣстѣ находились и пр³ѣхавш³е съ ними пять человѣкъ казаковъ.

   Покрывъ отверзт³е юрты досками, Камчадалы кричали съ остервенѣн³емъ: "Попробуйте теперь выйти оттуда, дьяволы, вы узнаете, каково обижать Камчадала!"

   - Что намъ дѣлать теперь, Абрамъ Васильевичъ? - говорилъ Сумкинъ, едва выговаривая отъ страха слова. - Будьте отецъ родной: научите!

   "Знаете ли что я совѣтывалъ бы вамъ?" - отвѣчалъ Зуда, смотря съ чувствомъ величайшаго презрѣн³я на сего робкаго подлеца и не могши удержаться отъ насмѣшки.

   - А что такое? Научите, ради Бога!

   "Хорошо бы вы сдѣлали, Антропъ Спиридоновичъ, если бы приказали такъ же отодрать ceбя, какъ вы изсѣкли бѣднаго Тарею, и потомъ велѣли бы вынесть себя на показъ: я увѣренъ, что это средство...."

   - Боже мой! вы смѣетесь надъ намъ, Абрамъ Васильевичъ,- говорилъ Погремушкинъ самымъ дружественнымъ голосомъ, между тѣмъ, какъ во всякое другое время онъ былъ бы готовъ отвѣчать на подобную обиду со всею дерзост³ю провинц³альнаго временщика. - Можно ли такъ поступать Христ³анину, когда бы вы, можетъ быть, могли бы однимъ словомъ утишить мятежъ?

   "Помилуйте! - отвѣчалъ Зуда, продолжая тонъ насмѣшки.- Вы, будучи столько лѣтъ при начальникѣ, несравненно болѣе моего имѣли случай пр³обрѣсть уважен³е Камчадаловъ вашими добрыми дѣлами; одно ваше имя, кажется, должно бы быть достаточно къ тому, чтобы заставить молчать?"

   - Это такъ; но, признаюсь, я не столько счастливъ....

   "Да тутъ не нужно счаст³е. Государыня поручила участь Камчадаловъ вашему начальнику, а вы его правая рука: такъ вы, конечно, старалось вмѣстѣ съ нимъ исполнить волю Монархини: защищать невинныхъ, наказывать виновныхъ, творить судъ по правдѣ; охранять вашу страну отъ грабительства взяточниковъ, мошенниковъ, кровоп³йцѣ...."

   По мѣрѣ того, какъ Зуда, начинавш³й говорить съ жаромъ, разгорячался, Погремушкинъ приходилъ въ трепетъ. Глаза его, устремленные на Зуду, остановились. Блѣдное, посинѣлое лице изображало болѣе образъ мертвеца, возставшаго изъ гроба на гласъ страшнаго суда, гежели живаго человѣка. И въ самомъ дѣлѣ въ словахъ Зуды, произносимыхъ въ то время, когда неизбѣжная смерть висѣла у него надъ головою, въ точномъ значен³и сего слова, онъ слышалъ, казалось ему, начавш³йся надъ нимъ грозный и неотвратимыя судъ за гробомъ. Но слова Зуды были прерваны дикимъ крикомъ Гатальчи, который, не имѣя терпѣн³я ждать выхода своихъ жертвъ, сбросилъ доски, и закричалъ свирѣпымъ голосомъ: "Ну-ка вылѣзайте, проклятые! Намъ долго ждать, пока вы тамъ сами переколѣете! Вылѣзайте, говорю вамъ, а не то мы и тутъ васъ всѣхъ перестрѣляемъ, какъ утокъ!"

   - Погибли! - вскричалъ Погремушкинъ, упавъ на полъ, между тѣмъ какъ товарищъ его давно уже сидѣлъ, забившись подъ нары, полумертвый отъ страха.

   "Таковы-то всегда подлые люди! - говорилъ Зуда, глядя съ презрѣн³емъ и жалост³ю на обоихъ трусовъ. Въ счаст³я они готовы на все, а при малѣйшей опасности она совершенно теряютъ разсудокъ... А вы что, ребята! - продолжалъ онъ, обратившись къ казакамъ - уже ли и вы сробѣли?"

   - Сробѣть не сробѣли, Абрамъ Васильевичъ - отвѣчали казаки въ одинъ голосъ: - двухъ смертей не будетъ, а одной не миновать; да, вѣдь, дѣлать тутъ нечего. И радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ!

   "Нѣтъ, ребята: для Русскаго ни гдѣ ворота не заперты. Смѣлость города беретъ. Не драться умереть, и драться умереть: такъ лучше попробуемъ счаст³я: авось!"

   - Ты дѣло вздумалъ, Абрамъ Васильевичъ!- сказалъ одинъ изъ казаковъ. - И точно! Ударимъ-ка на басурмановъ: авось!

   - Ну благослови Господи!- сказали казаки въ одинъ голосъ. - Чѣму быть, тому не миновать. Ура!

   Казаки, схвативъ ружья, бросились къ отверзт³ю, но первый изъ нихъ, храбрый, отваживш³йся показаться изъ юрты, полетѣлъ внизъ съ разрубленною головою, сопровождаемый ужаснымъ хохотомъ Камчадаловъ, отдавшимся въ сердцѣ осажденныхъ, и вслѣдъ за нимъ влетѣло въ юрту нѣсколько стрѣлъ, отравленныхъ ядомъ. Всѣ онѣ просвистали попусту, кромѣ одной; но эта одна похитила жертву, стоявшую многихъ: она ранила Зуду. Старецъ, не смотря на вѣрную смерть, сохранилъ однако жъ всю твердость духа, никогда его не оставлявшую, и, опустившись на нары, еще ободрялъ казаковъ: "Друзья! не унывайте! Ваше спасен³е заключается въ одной вашей храбрости." Но поощрен³е его было тщетно; страшный, зловѣщ³й голосъ Гатальча опять раздался надъ юртою:

   "Ребята! тащите-ка болѣе хвороста: зажжемъ его, да набросаемъ въ юрту, а потомъ закроемъ ее; пусть они издохнутъ въ ней, какъ черви!"

   - Въ самомъ дѣлѣ, ребята - повторило множество голосовъ - притащимъ хвороста, да сморимъ всѣхъ ихъ тамъ чертей: что съ ними долгопo биться!

   Скоро цѣлыя груды горящаго хлама посыпалась въ юрту. Ужаспый удушающ³й дымъ быстро распространялся по ней, похищая изъ виду осаждендыхъ не только всѣ предметы, но и самихъ ихъ, другъ у друга. Наконецъ начало захватывать у нихъ дыхан³е, и жизнь, такъ сказать, собралась въ груди, чтобы вылетѣть оттуда съ послѣднимъ вздохомъ. Начался страшный споръ между быт³емъ и смерт³ю, рѣшен³е котораго уже, можетъ быть, зависѣло отъ одной минуты. "Ну, товарищи! прощайте! - сказали казаки другъ другу. - Теперь конецъ нашъ насталъ!"

   Но въ с³е роковое мгновен³е вдругъ раздались выстрѣлы: разъ, два, три. Камчадалы схлынули съ юрты, и проворная рука разбросала лежавш³е на ней доски. Дымъ повалилъ изъ нее столбомъ.

   - Живы ли тамъ? - раздался сверху голосъ.

   "Ни живы, ни мертвы" - отвѣчалъ одинъ изъ казаковъ, пробираясь ощупью къ отверзт³ю.

   - Выходите проворнѣе: Камчадаловъ мы всѣхъ прогнали.

   "Ба, это ты, Паршинъ! Да какими, братъ, судьбами ты подоспѣлъ къ намъ на выручку? Вѣдь насъ, окаянные, совсѣмъ было прокоптили, словно юколу."

   - Да, братъ, кабы не прилетѣлъ къ намъ на верховой посланный отъ Зуды: то, вѣрно, попали бы вы на закуску къ курносой.

   "А вы развѣ недалеко гдѣ были?"

   - Да я вотъ съ командою посланъ изъ Большерѣцка на Лопатку, да остановился было на дневку на рѣчкѣ Кылхту, отсюда верстахъ въ пятнадцати...

   Въ продолжен³е сего разговора вышли и проч³е четыре казака, протирая глаза и едва переводя духъ.

   - Да гдѣ же ваши начальники? - спросилъ Паршинъ.

   "Кто ихъ знаетъ: живы ли они? Вотъ дай перевести духъ, такъ пойдемъ и ихъ отыскивать."

   Первый изъ отысканныхъ былъ Погремушкинъ. Не вставая съ пола, онъ сѣлъ, и посмотрѣвъ мутными, мрачными глазами вокругъ себя, прошепталъ: "еще-ли я живъ?" Между тѣмъ казаки отыскали и Сумкина.

   - Ваше благород³е! - сказалъ одинъ изъ нихъ.- Извольте вставать: опасность прошла.

   "Рѣжь меня, коли хочешь: не встану!" - прошепталъ Сумкинъ, дрожа отъ страху.

   - Извольте встать, ваше благород³е! Вѣдь мы казаки, а не камчадалы: они всѣ ужъ разбѣжались.

   "Разбѣжались? - вскричалъ Сумкинъ, вскочивъ на ноги. - Разбѣжались? а Зуда?"

   - А онъ вотъ здѣсь..

   "Такъ ты здѣсь еще, мошенникъ! Возьмите его, свяжите! Разбойникъ! онъ вздумалъ смѣяться надъ чиновниками!

   - А я долженъ доложить вашему благород³ю - сказалъ Паршинъ - что еслибы не Абрамъ Васильевичъ: то вамъ бы смерть неминучая...

   "Это почему?"

   Паршинъ повторилъ сказанное казаку.

   "Пустяки! это только одинъ отводъ! Исполняйте, что приказываютъ. Возьмите его, свяжите крѣпче, да приготовьте..."

   "Помилуйте ваше благород³е! - сказалъ Паршинъ съ твердост³ю - что его вязать? Онъ уже умираетъ..."

   - Все равно! - кричалъ Сумкинъ. - Все равно! Вяжите его!

   "Нѣтъ, воля ваша: не можемъ!"

   Такимъ образомъ, не слушая безумныхъ и злостныхъ приказан³й, казаки стояли вокругъ умирающаго Зуды безъ всякаго дѣйств³я, смотря на него съ видомъ величайшаго участ³я.

   "Друзья мои! - сказалъ Зуда, какъ бы проснувшись отъ глубокаго сна, и почувствовавъ какую-то необыкновенную легкость, которая бываетъ всегда вѣрнымъ предвѣстникомъ исхода жизни, такъ же блещущей на мгновен³е предъ своимъ концемъ, какъ блещетъ иногда потухающ³й свѣтильникъ. - Друзья мои! не откажитесь исполнить просьбу человѣка умирающаго: вынесите меня отсюда."

   - Извольте, батюшка Абрамъ Васильевичъ,- говорилъ Паршинъ! какъ старш³й изъ казаковъ.- Съ охотою исполнимъ ваше желан³е: вѣдь мы не бусурмане как³е, чтобы видѣли васъ въ такомъ положен³и, да еще бы не пожалѣли и не послушались.

   Казаки вынесли его изъ юрты и положили близъ оной на разостланныя оленьи кожи. Погремушкинъ и Сумкинъ также вышли изъ юрты, и на лицѣ перваго была написана самая черная дума. Они стали поодаль. Зуда лежалъ на холмѣ, съ котораго было видно видно море, съ закатывавшимся въ бездны его дневнымъ свѣтиломъ. Умирающ³й сдѣлалъ послѣднее усил³е, приподнялъ нѣсколько голову и уныло, подобно отходящему съ родины путешественнику, посмотрѣвъ на море и на солнце, произнесъ тихимъ прощальнымъ голосомъ: "О ты, неугасающее, вѣчно-юное свѣтило! погрузясь въ эти син³я бездны, ты опять взойдешь завтра съ прежнею красотою и велич³емъ, но я уже не увижу болѣе твоего восхода!... И погрузившись навсегда въ бездну вѣчности, сохраняю мое эфемерное быт³е?... О сколько разъ ты заставало меня посреди этихъ печальныхъ пустынь въ слезахъ и горести!... И для чего суждено было мнѣ видѣть, какъ, оживляемое твоими лучами, все творен³е дышало радост³ю, велич³емъ, между тѣмъ, какъ я одинъ скорбѣлъ безъ утѣшен³я и безъ надежды? Для того ли, чтобы, означивъ быт³е свое на землѣ однимъ страдан³емъ, я потомъ исчезъ навсегда?..." Сильное волнен³е души изобразилось на лицѣ страдальца. Проведя жизнь въ тщетныхъ взыскан³яхъ разума, онъ напрасно искалъ въ немъ утѣшен³я при дверяхъ гроба: ибо тутъ нѣмѣетъ всякая человѣческая мудрость, и вѣщаетъ одна Вѣра. Примѣтво утомленный мучительными сомнѣн³ями, несчастный опять склонилъ голову на постель и закрылъ глаза.

   - Тише, тише! - говорили тихомолкомъ казаки другъ другу, снявъ шапки и набожно крестясь. - Не помѣшайте: онъ отходить!

   Но умирающ³й еще взглянулъ, и сдѣлавъ едва примѣтный жестъ рукою, сказалъ казакамъ, чуть-чуть слышнымъ голосомъ: "Друзья мои!... если будете въ Петропавловскѣ... скажите Ивашкину, что объ немъ одномъ я пожалѣлъ при концѣ моей жизни.... ибо свѣтъ сей для меня давно былъ чуждъ!... Прощайте!"

   Онъ опять закрылъ глаза, и уже не открывалъ болѣе.

   - Ну, слава Богу, кажется, комед³я кончилась! - сказалъ глупый и безчувственный Сумкинъ, обращаясь съ подлою улыбкою къ Погремушкяпу.

   "Да, кончилась! - отвѣчалъ холодно сей послѣдн³й, мрачно нахмуривъ брови. - Но какъ то приведется намъ самимъ ее разыгрывать!" Между тѣмъ казаки начали уже рыть могилу. Опустивъ въ нее умершаго, они прочитали надъ нимъ короткую молитву, и общая всѣмъ мать тихо приняла странника на свое лоно. Скудный деревянный крестикъ, на-скоро связанный ремнемъ, нѣсколько времени стоялъ надъ сею уединенною могилою, а потомъ вѣтеръ уронилъ его, холмикъ могильный изгладился, и не осталось мы малѣйшаго слѣда, что былъ человѣкъ, кромѣ однихъ пустыхъ звуковъ предан³я.

  

  

   Камчадалы, испуганные прибыт³емъ казацкой команды, забравъ женъ и дѣтей своихъ, убѣжала въ горы.

   Сотникъ Паршинъ, получивъ отъ Погремушкина приказан³е идти за ними въ поселокъ, произвелъ прежде самый тщательный обыскъ во всѣхъ юртахъ, въ надеждѣ: не отыщетъ ли кого, кто могъ бы дать ему свѣдѣн³й, въ какихъ мѣстахъ надлежало искать бѣглецовъ. Обыскъ былъ удаченъ: найдена въ одной юртѣ, спрятавшаяся за чирелы больная и дряхлая старуха. Вытащивъ ее оттуда, казаки, не столько съ дѣйствительными, сколько съ притворными угрозами, начали ее разспрашивать; но Камчадалка, прикинувшись нѣмою, не говорила мы слова.

   "Ну, видно, ничего дѣлать съ тобою, старая корга! - сказалъ притворно разсердивш³йся Паршинъ - какъ раскласть побольше огня, да... Говори же! Что въ самомъ дѣлѣ? Долго ли будемъ съ тобою биться? Ну-ка, ребята, принимайтесь: взвалите ее на очагъ! Видно, у ней языкъ-то примерзъ, такъ отогрѣть надобно!"

   - Скажу, скажу бачка! - завопила старуха, повидимому струсившая, когда казаки схватили ее, дѣлая видъ, что хотятъ тащить на огонь.

   "Давно бы такъ! Ну, сказывай же проворнѣе! Не говорили-ли иногда ваши старики, что грезятся имъ во снѣ мертвые, и не ѣздили ли въ гости въ дальн³е острожки {Въ старину оба с³и случая были вѣрными предвѣстьями бунта.}?"

   - Нѣтъ, бачка, этого не слыхала, хоть сейчасъ издохнуть?

   "А вѣрно, знаешь, въ которую сторону сговорились бѣжать бунтовщики?"

   - Про это мелькомъ слышала.

   "Куда же они побѣжали?"

   - А вотъ, бачка: подите вы все вверхъ по Нынгучу, и дойдете вы до двухъ горъ, одна изъ нихъ называется Омгазинъ, по вашему, бачка, это значитъ: лѣсъ валить, потому что, какъ говорятъ старики, на этомъ-де мѣстѣ....

   "Ну, да полно околесицу-то молоть: что намъ за нужда до вашихъ побасенокъ? Сказывай дѣло!"

   - Хорошо, бачка, хорошо!- отвѣчала Камчадалка, вытаскивая непримѣтнымъ образомъ съ пояса у себя ножъ. - Такъ вотъ и подите вы къ этимъ горамъ. Одна изъ нихъ, я сказывала ужъ вамъ, Омгазинъ, а другая Саану, по вашему: кормовая, потому-что-де говорятъ старики, на этой горѣ....

   "Опять за тоже! - вскричалъ Паршинъ.- Да что, въ самомъ дѣлѣ? Знать, ты морочить насъ хочешь? Ребята! тащите ее на огонь?"

   - Врете! Камчадалка умѣетъ умереть отъ своей руки! - вскричала старуха, и въ то же мгновен³е черкнула себя ножемъ по горлу, и упала безъ дыхан³я.

   - Экое чортово племя! - сказалъ Паршинъ, качая головою. - Имъ зарѣзать себя, словно выпить рюмку вина. Нечего дѣлать, ребята: пойдемте на авось. Можетъ быть, и сами отыщемъ слѣдъ! Да гдѣ у насъ Пронька Труниловъ, безшабашная голова?"

   - И то, гдѣ-то не видно его! - говорили казаки. - Смотри, что, ребята, онъ пошелъ слѣдить за Камчадалами!

   "Да и вѣдомо, что такъ!" - подхватилъ спустивш³йся въ юрту молодый и бравый казакъ.

   - Гдѣ ты это слонялся? - спросилъ его Паршивъ.

   "Да гдѣ слоняться-то? Слѣдилъ за этими чертами..."

   - Ну такъ и есть! - перебили казаки. - Мы угадали... Айда, безшабашная голова! Одинъ за сотнею погнался!

   "Такъ мнѣ какая надобность, что ихъ сотня! хоть бы ихъ двѣ было: смѣлымъ Богъ владѣетъ! Я то думалъ, что-де неравно вздумаетъ начальникъ посылать за ними погоню, такъ было бы вѣдомо куда идти..."

   - Да, спасибо, братъ Пронча - говорилъ Паршинъ.- Ты это хорошо вздумалъ... А что, они не примѣтили тебя?

   "Нѣтъ; не могъ скрыться; увидѣли, каторжные, да и погнались было; однако я несробѣлъ: одного изъ нихъ срѣзалъ изъ винтовки, а проч³е спрятались."

   - Жаль, что они увидѣли тебя: теперь они скроются въ так³я трущобы, что ихъ и самъ чортъ не найдетъ!... А въ которую же сторону они пошли?

   "Да сперва они шли вверхъ по Нынгучу, а потомъ, не доходя до перваго поворота, свернули налево въ гору, а тутъ ужъ я и бросилъ ихъ.

   - Такъ, видно старуха - сказалъ Паршинъ - говорила правду. Ну съ Богомъ! - Терять время нечего: пойдемте къ Омгазину. Я догадываюсь, гдѣ теперь должны быть бунтовщики.

   Казаки отправились въ погоню въ числѣ пятнадцати человѣкъ, между тѣмъ, какъ бѣглыхъ, однихъ мужчинъ, было около пятидесяти; но такъ завоевана вся Сибирь: вездѣ горсть Русскихъ сражалась съ тысячами, и побѣждала. Сверхъ сего а самый путь, по которому надлежало проходить нашимъ храбрецамъ, былъ чрезвычайно трудный и опасный. Быстрая рѣчка, во многихъ мѣстахъ, отъ пробивавшихся по берегамъ ея ключей, не была покрыта льдомъ, и потому, проходя между утесами, должно было кое-какъ лѣпиться съ величайшею опасност³ю, на скользкихъ и узкихъ закраинахъ.

   "Ну, чортово же только это мѣстечко! - сказалъ Парищнъ. - Смотри Ванюха, не оборвись: что ротъ-то разинулъ на утесы? Обрушишься, такъ утащитъ какъ разъ подъ ледъ, и молитвы сотворить не успѣешь! Вишь, рѣчка, словно котелъ кипитъ."

   - Небось, Лука Ѳаддеичъ, не обрушусь! - отвѣчалъ казакъ.

   "Только скользко-же, парень, пробираться!- замѣтилъ другой. - Того и смотри, что сотворишь кувыръ-коллег³ю."

   - Да! - говорилъ трет³й - за утесъ зубами не ухватишься: не рѣпа!

   "Экая, Господи, махина выросла! - продолжалъ трет³й.- Такъ въ небо и упирается!"

   - Да и на той-то вонъ сторонѣ, братъ, не поддается этому! - замѣтилъ четвертый.

   "Словно въ какой въ трубѣ идемъ! - присовокупилъ пятый. - Ужъ подлинно небо съ овчинку кажется! И звѣздъ-то почти не видать: первой, другой обчелся!"

   - Да нечего сказать, братъ! - говорилъ шестой.- Не для людей эта дорога построена; только чертямъ по ней и ходить!

   "Ну, теперь недалеко, ребята! - сказалъ Паршинъ. - Вонъ ужъ и конецъ, а тамъ и поворотъ налѣво."

   - Слава-те, Христе! выбрались! - провозгласили всѣ казаками въ одинъ голосъ.

   Въ семъ мѣстѣ утесы разошлись въ розныя стороны, превратившись въ обыкновенныя горы, и соединившись съ другими хребтами. Казаки, пройдя около двухъ верстъ равниною, поросшею кустарникомъ, едва, впрочемъ, выставлявшимся изъ-подъ снѣга, наконецъ достигли до хребта, черезъ который надлежало имъ перебираться. Предъ ними лежала высокая и крутая гора, обнаженная отъ лѣса и покрытая скользкимъ настомъ, блиставшимъ, какъ хрусталь, при лучахъ мѣсяца.

   - Ну, ребята, какъ-то мы взмостимся на эту лежанку! - сказалъ Паршинъ, по обычаю Русскихъ, сохраняя веселость духа и шутливость въ величайшихъ трудностяхъ и опасностяхъ. - И не топлена, да жжется!

   "А вотъ какъ, Лука Ѳаддеичъ!" - подхватилъ безшабашная голова, проворно бросившись въ горѣ, и начавъ подниматься на нее.

   - Проворенъ больно! - говорили старослуживые. - Не взойди внизъ головой!

   Въ самомъ дѣлѣ, удалый казакъ сколько ни употреблялъ усил³й, со взойдя не болѣе трехъ саженъ, оборвался и скатился съ горы. Общ³й смѣхъ казаковъ раздался съ его паден³емъ.

   - Что, братъ - говорили казаки - звать, удалъ да безталаненъ?

   "Погодите еще, не смѣйтесь! Дайте только подвязать щипы подъ лапки {Лапки - родъ лыжъ.}, такъ взойду и не на такую гору."

   - Молоденекъ, братъ ты, Пронча! - сказалъ одинъ изъ опытныхъ казаковъ. - Если бы слушалъ, кто тебя побольше служивалъ и бывалъ, какъ говорится, и подъ конемъ и на конѣ: такъ не леталъ бы, братъ, по тюленьи, внизъ головой!

   "Вотъ еще! учить вздумалъ!"

   - Учить не учу, а дѣло всегда скажу. Видишь ли, вонъ на горѣ: какъ будто поднимается вихорь и заметаетъ снѣгъ?

  &