Калашников Иван Тимофеевич - Камчадалка

дя отъ него говорилъ: "Вотъ как³е умыслы! Такъ справедлива пословица, что молва въ народѣ ходитъ не по пустому, и въ каждой лжи есть нѣсколько правды. Вчера я думалъ, что Акета болтаетъ пустяки, и пошелъ только къ этому глупцу для опыта, а теперь вижу и въ самомъ дѣлѣ, что это правда. Надобно какъ-нибудь дать знать Зудѣ объ этихъ козняхъ! Ахъ, бѣдный ты товарищъ моей ссылки! видно, люди еще не сыты нашею бѣдою; видно, ничто не утолитъ злобы ихъ: ни похищен³е всѣхъ надеждъ нашей молодости, ни ваша горькая старость!"

  

  

   Выведенный нами на сцену въ предъидущей главѣ незнакомецъ былъ несчастный Ивашкинъ, такъ же, какъ и протопопъ Верещагинъ, обративш³й на себя вниман³е Англичанъ и Французовъ своею судьбою и благородствомъ души. Воспитываясь въ одномъ заведен³и съ Зудою, онъ былъ другомъ его съ самаго дѣтства, не смотря на разность характеровъ. Оба они равно любили правду и добродѣтель и ненавидѣли порокъ и ложь; но Зуда не умѣлъ удерживать порывовъ своего сердца, шелъ вездѣ грудью и высказывалъ свое мнѣн³е напрямки, а, напротивъ, Ивашкинъ, сохранявш³й во всякомъ случаѣ болѣе равнодуш³я, не любилъ лѣзть добровольно въ опасность безъ пользы себѣ и другимъ, старался избѣгать ее, когда можно было с³е сдѣлать и, для достижен³я своихъ цѣлей, особенно на пользу другихъ, не гнушался никакими средствами, если только можно было согласить ихъ съ правилами чести и справедливости.

   Такимъ образомъ, вывѣдавъ у пьянаго дьячка свѣдѣн³е объ опасности, угрожавшей Зудѣ, Ивашкинъ рѣшился, во что бы то ни стало, передать ему о семъ извѣст³е, совѣтуя предупредить бѣду удален³емъ на острова или въ другое какое нибудь укромное мѣсто, доколѣ лучшая звѣзда не взойдетъ надъ Камчаткою: "ибо - прибавилъ онъ - хотя я и напередъ знаю, что по твоимъ правиламъ бѣгство отъ суда есть величайш³й грѣхъ и преступлен³е, но вспомни: во-первыхъ: что съ нами, лишенными уже гражданскихъ правъ, могутъ и за малѣйшую вину поступить самымъ жестокимъ образомъ; а во-вторыхъ: что судьи твои будутъ люди, не знающ³е ни совѣсти, ни Бога, и на правосуд³е которыхъ столь же мало можно надѣяться, какъ на вешн³й ледъ. Если начальникъ дотронулся бы до тебя и однимъ пальцемъ, только, то и тогда ты непремѣнно провалился бы въ пропасть; а теперь онъ обѣими руками старается спехнуть туда, хоть и не прямо тебя, но такихъ людей, съ которыми необходимо приведется и тебѣ погибнуть за компан³ю. Пожалѣй, мой старый другъ, если не себя, такъ меня. Конечно, жить въ подлунномъ м³рѣ намъ осталось уже недолго; но все осиротѣть какъ-то не хочется, а послѣ тебя я совсѣмъ осиротѣю! Притомъ, другъ мой, подумай, что, скрывшись отъ злодѣевъ, ты ни мало не нарушишь обязанностей вѣрноподданнаго: ибо тебя осудитъ не Государыня, которая безъ вины и трости сокрушенной не преломитъ, но нарушители ея законовъ, обманщики и притѣснители, которыхъ мечъ ея, рано или поздно, но постигнетъ непремѣнно, и, кажется, это время уже недалеко. Есть слухи, что нынѣшн³й иркутск³й губернаторъ, Кличка - человѣкъ умный, правосудный и весьма заботливый о благѣ губерн³и. Онъ навѣрно не допустить и нашу бѣдную Камчатку терпѣть долго зло, а постарается залечить поскорѣе ея раны. И такъ послушайся меня: укройся до времени отъ бури, а тамъ Богъ, Государыня и начальство защитятъ тебя! Не упрямься и не увеличивай моего горя. Прощай!"

   Но съ кѣмъ же переслать мнѣ это письмо? - спросилъ самъ себя Ивашкинъ, окончивъ его. - Если оно попадется въ руки начальника: то меня живаго съѣдятъ!... Ахъ, постой!... Развѣ мнѣ угостить хорошенько Акету и, вмѣсто подарка, взять съ него слово отвезти это письмо!... Точно такъ!... Это дѣло я вздумалъ!... Ему хоть приведется сдѣлать верстъ со сто лишимъ, но не надо только жалѣть дару и постараться такъ угостить его, чтобы онъ нехотя далъ слово.... Ахъ, кабы мнѣ удалось это сдѣлать!... Боже мой! помоги мнѣ тѣмъ или другимъ способомъ, но только бы спасти моего бѣднаго Зуду!...

   Разсуждая такимъ образомъ, Ивашкинъ приблизился къ юртѣ, гдѣ квартировалъ Акета. Акета былъ то³онъ острожка, находившагося на рѣкѣ Камбалиной, и вовсе истребившагося во время заразы. Изъ словъ Ивашкина, мы видѣли, что Акетѣ, для заѣзду въ Кууюхчевъ надлежало свернуть съ прямаго пути на большое разстоян³е, и потому-то требовалось особенное старан³е, чтобы убѣдить его: дать на с³е свое слово; а слово дикаго Камчадала, въ бесѣдѣ съ пр³ятелемъ вымолвленное, значитъ и донынѣ гораздо болѣе, нежели всѣ контракты, заключаемые между нашею просвѣщенною брат³ею, по всѣмъ обрядамъ законнаго порядка.

   Ивашкинъ, пригласовъ къ себѣ Акету, истопилъ баню жарчайшимъ образомъ и, по камчадальскому обычаю, засадилъ дорогаго гостя на самый полокъ. Тамъ были приготовлены для него: страшная чаша щербы {Похлебка изъ соленой рыбы.}, ужаснѣйшая порц³я кислой, вонючей рыбы (самаго любимѣйшаго камчадальскаго кушанья) и цѣлая кадка толкуши. Сперва жаръ въ банѣ былъ еще не очень великъ, и Акета примѣтно этимъ обидѣлся: ибо сильный, нестерпимый жаръ для Камчадала есть первое угощен³е. "Другъ! - сказалъ онъ Ивашкину - ты поскупился, знать, на дрова: ужъ лучше бы не звалъ, коли жаль!"

   - Не торопись, любезный! Покушай на здоровье, а мы вотъ по немногу будемъ поддавывать.... Ну каково теперь?

   "Теперь нешто!"

   - А вотъ мы еще поддадимъ разиковъ пять, такъ, авось, и поразогрѣешься!

   Послѣ сего хозяинъ началъ сдавать на каменку и угощать гостя самымъ прилежнымъ образомъ; а гость, по правиламъ камчадальской учтивости, всѣми силами старался показать видъ, что жаръ еще не слишкомъ великъ и приготовленнаго кушанья еще не совсѣмъ достаточно. Верхъ камчадальскаго угощен³я есть доведен³е, наконецъ, несытаго и недовольнаго гостя до признан³я, что онъ не въ силахъ болѣе ни ѣсть, ни сносить жара: тогда угощен³е превращается уже въ пытку, и хозяинъ, не смотря на молен³е гостя, продолжаетъ его угощать дотолѣ, пока не выпроситъ у него всѣхъ тѣхъ вещей, как³я только онъ желаетъ у него оттягать. Къ этому-то и стремился Ивашкинъ, доводя жаръ бани до высочайшей степени температуры, такъ что и самъ не былъ уже въ состоян³и сносить его, и продолжалъ сдавать, выйдя въ передбанникъ. Гость, наконецъ взмолился: "Другъ! спасибо, довольно! Не могу больше! Сытъ по горло, а жаръ ужъ глаза сжетъ!"

   - Э! пошо, любезный! что это за жарь! Такъ ли еще угощаютъ Русск³е! Вотъ еще корытцо кислой рыбки скушай, а мы между тѣмъ еще поддадимъ разика два, три.

   "Сдѣлай милость, другъ, перестань! Не могу больше! Проси, чего хочешь, все отдамъ, только выпусти вонъ!...."

   - Такъ и быти выпущу: отвези письмо въ Кууюхчевъ, а притомъ, чтобы здѣсь ни одинъ человѣкъ не звалъ объ немъ.

   "Нѣтъ, другъ, далеко; проси, что другое, все дамъ, а этого не могу."

   - Не можешь? скушай же еще корытцо, а я еще парку прибавлю.... Ну каково теперь?

   "Пожалуй-ста, другъ, перестань! выпусти: всѣхъ собакъ хорошихъ отдамъ; отдамъ парку бобровую, да въ придачу десять соболей? да пятокъ лисицъ....

   - Ничего не надобно, любезный! Я прошу одного. Опрастывай корытцо то, а я еще разокъ лену {Подолью.} на каменку....

   "Ой, другъ, перестань! Выпусти, на все согласенъ!

   - Такъ отвезешь письмо?...

   "Отвезу, други отвезу!"

   - И здѣсь никому не скажешь?...

   "Никому, никому, ни одной собакѣ! пусть меня съѣдятъ медвѣди, или злой духъ удушитъ, когда поѣду мимо его дерева, или...."

   - Ладно, не клянись, я и слову твоему вѣрю. А выѣдешь ли завтра по-утру чѣмъ свѣтъ?...

   "Выѣду, когда хочешь, только выпусти!.... Ой, тошнехонько!"

   - Ну, такъ и быть, вылѣзай!

   Такимъ образомъ кончилось угощен³е, и гость еле живый вылѣзъ, наконецъ, изъ бани, и полумертвый палъ на снѣгъ.

   "Ну другъ! - сказалъ онъ нѣсколько опомнившись - славно угостилъ, нечего сказать! Скажу тебѣ, другъ, правду: и нашему брату Камчадалу врядъ ли удастся такъ уподчивать; чудо какъ угостилъ!"

   - Ну я радъ, Акета, что ты доволенъ. Вѣдь мы съ тобой старые знакомые, такъ и стыдно было бы, когда бы ты не доволенъ остался....

   Назавтра Ивашкинъ еще прежде разсвѣта явился къ Акетѣ и, отдавая ему письмо сказалъ: на же тебѣ письмо, да поѣзжай съ Богомъ, а на прощеньи выпей-ка вотъ этотъ стаканчикъ водки, да вотъ еще на дорогу небольшая фляжка. Больше нѣтъ, не осуди!

   "Спасибо, спасибо, другъ! Доволенъ тобою такъ, что не только за сто, за тысячу верстъ посылай - поѣду, да и по дорогѣ всѣмъ буду хвастать: вотъ-де какъ угощаютъ Русск³е!"

   - Ладно, разсказывай; только о письмѣ-то надо молчать...

   "Ужъ скажу ли я, коли далъ слово; умру скорѣе!"

   - Хорошо, хорошо!... Ну, пора, отправляйся!

   "Я бы сейчасъ, только не знаю, что долго не идутъ мои родовичи...."

   - А вотъ и они - сказалъ Ивашкинъ,- легки на поминѣ!.... Что вы замѣшкались, ребята? нате-ка выпейте тоже на дорогу по стаканчику, да и ступайте проворнѣе.....

   "Спасибо, бачка! сейчасъ поѣдемъ; мы готовы.".

   Родовичи Акеты были извѣстные уже намъ два Камчадала: Лемшинга и Камакъ, провожавш³е протопопа Верещагина, и возвращавш³еся назадъ на рѣку Камбалину.

   Распрощавшись съ Ивашкинымъ, Камчадалы сѣли каждой въ особой шежхедъ, и на самомъ разсвѣтѣ гусемъ отправились по пустынѣ, покрытой глубокимъ снѣгомъ, на которомъ взвивалась едва замѣтная тропинка.

   Ивашкинъ, по чувству опасен³я и осторожности, проводилъ ихъ далеко за острожекъ и смотрѣлъ въ слѣдъ за ними, пока караванъ не завернулся за лѣсъ, и не исчезли въ дали раздававш³еся по дебри дик³е возгласы: хугъ хугъ! кахъ, кахъ!

   Проѣхавши цѣлый день, Камчадалы были къ вечеру уже верстъ за сто отъ Петропавловска. Они ѣхали не по проторенной дорогѣ, но только по извѣстной однимъ имъ, какъ стариннымъ хозяевамъ дома, которымъ въ родномъ пепелищѣ свѣдома съ дѣтства каждая вещь и каждый уголокъ. Въѣхавъ въ средину хребтовъ, проходящихъ вдоль по Камчаткѣ съ юга на сѣверъ, они встрѣтили тамъ ужаснѣйш³й сорокаградусный морозъ, отъ котораго воздухъ, стоя неподвижно и сгустившись какъ туманъ, захватывалъ дыхан³е. На Камчадалахъ отъ теплоты, выходившей изъ рта, и походившей на густой дымъ, все обледенѣло: и брови, и усы, и борода, и куклянка. Морозъ проникалъ до костей и съ величайшею злобою, такъ сказать, выжималъ душу изъ тѣла; но Камчадалы, не разъ уже боровш³йся съ его ярост³ю, ѣхали довольно спокойно, и только изрѣдка вскакивали съ шежхедовъ и бѣжали бѣгомъ. Между тѣмъ въ дебряхъ была совершенная тишина: ни дыхан³е вѣтра не колыхало объиневѣвш³я вѣтви деревъ, ни звѣрь не пробѣгалъ по лѣсу, и птица не пролетала по воздуху; даже вороны, эти воспитанницы зимы и сѣвера, едва взмахнувши крылами, падали мертвыя, пораженныя стужею. Одни Камчадалы были живыя существа, протививш³яся ея нападен³ямъ, но наконецъ и они рѣшились остановиться и раскласть огонь. Сѣвши около костра, они вынули свой скудный обѣдъ, по куску юколы, и раскупорили флягу, которая въ с³е время была милѣе для нихъ всѣхъ блатъ во вселенной. Но что же? къ величайшему огорчен³ю ихъ, вино не текло изъ отверзт³я, и должно было имѣть самое великодушное терпѣн³е, дабы дождаться, покамѣетъ оно растаеть. Въ вознагражден³е за с³е Камчадалы выпили на сей разъ, противъ обыкновеннаго, тройную порц³ю, и особенно Акета дотолѣ лобызался съ флягою, доколѣ не истощилась въ ней послѣдняя капля привязанности. Наконецъ, кончивъ обѣдъ и накормивъ съ тѣмъ вмѣстѣ и собакъ, путешественники пустились на рѣку, пробиравшуюся между страшныхъ утесовъ; или, по-сибирски: щекъ, нависшихъ надъ водою, и верхи которыхъ были покрыты громадами куржевины {Куржевина - иней.}, могущей, при малѣйшемъ сотрясен³и воздуха, обрушиться и завалитъ навсегда несчастныхъ проѣзжихъ. По сей причинѣ между сихъ щекъ благоразумные путешественники проѣзжаютъ обыкновенно съ величайшимъ молчан³емъ и осторожност³ю; но не таковы были на сей разъ наши Камчадалы, восторженные краснорѣч³емъ фляги. Двое изъ нихъ завели между собою споръ.

   - Вѣдь, кажись, съ этого утеса - спросилъ Камакъ - бросился тотъ парень?....

   "Какой?"

   - Ну тотъ, что, говорятъ, сватался-де у то³она Кушуго на дочери, да Кушуга просилъ у него въ подарокъ собачей парки, а онъ, сколько ни работалъ, никакъ-де собачей парки достать не могъ, а досталъ только бобровую, да лисью; и вотъ-де Кушуга ему отказалъ, а онъ съ горя пошелъ да и бросился....

   "Да, вспомнилъ! только нѣтъ, не съ этого, а вонъ съ того, что на поворотѣ-то направо..."

   - А мнѣ такъ сказывали, что съ этого?

   "Ты говори: я не знаю!"

   - Да видимо, что не знаешь!

   "А ты что ли знаешь?"

   - Да знать, что такъ!

   "Ахъ ты, сивуча, тебѣ знать!"

   - Смотри, Лемшинга, не лайся: я те оштоломъ ошоломлю, такъ и все позабудешь....

   "Попробуй-ка: такъ у самого въ глазахъ завертится. Я те ни кто другой!

   - Да и я тоже! вишь на олуха натакался!

   "Молчи же, докуда я те въ самомъ дѣлѣ не обломалъ ребры!"

   - Свои-то побереге!

   Въ продолжен³е этой ссоры, Акета, ѣхавш³й за нѣсколько саженъ впереди, былъ со всѣмъ въ иномъ расположен³и духа. Воображен³е его, разгоряченное водкою, живо представило ему прошедшее. Онъ раздумался о разныхъ огорчен³яхъ, встрѣчавшихся въ его жизни: какъ нѣкогда убѣжала у него изъ-подъ самыхъ рукъ попавшаяся въ слѣпцы {Ловушка.} лисица; какъ унесло однажды приливомъ моря байдару съ берега; какъ медвѣдь, подкравшись въ одно время къ балагану, поѣлъ всю дотла сушившуюся тамъ рыбу и проч. и проч. Всѣ несчаст³я его были для насъ чрезвычайно смѣшны и забавны; но у всякаго свое горе. Наконецъ, въ самомъ дѣлѣ вспало ему на умъ горе немалое: потеря жены, незадолго предъ тѣмъ умершей и горячо имъ любимой, и, въ горькомъ раздумьи, онъ затянулъ унылую пѣсню:

  

   Какъ не гадано-то, не думано,

   Что пришла бѣда со всего свѣта:

   Потерялъ-то я жену-душечку!

   Какъ со той бѣды, со кручинушки,

   Пойду въ темный лѣсъ добрый молодецъ,

   Стану драть и ѣсть кору съ дерева.

   И еще проснусь я ранешенько,

   До восхода-то красна солнышка,

   Погоню ли я, добрый молодецъ,

   Аангичь - утку на сине море,

   И въ слезахъ взгляну на всѣ стороны_:

   Не найдется ли моя милая,

   Моя милая жена, душечка.... (*)

   (*) Настоящая камчатская пѣсня, переведенная съ камчадальскаго языка.

  

   Пѣвши эту пѣсню, камчадалъ въ самомъ дѣлѣ плакалъ горько: къ чему пьяные бываютъ, какъ извѣстно, особенно способны; но вскорѣ потомъ воображен³е его представило друг³я картины, и онъ запѣлъ во все горло:

   "Тинсаинку фровантахъ...."

   По несчаст³ю, въ тоже время увеличился крикъ ссорившихся, вовсе забывшихъ о заповѣдномъ безмолв³и страшнаго мѣста, по которому они проѣзжали. Вдругъ ужасный шумъ начался надъ ихъ головами. Они взглянули кверху, и съ невообразимымъ ужасомъ увидѣли, что страшная лавина отдѣлялась понемногу отъ утеса и медленно наклонялась на нихъ. Пагубный хмѣль ихъ прошелъ мгновенно и волосы встали отъ страха на головѣ. Оставалось одно мгновен³е на что нибудь рѣшиться: оно пролетѣло въ изумлен³и - и быстрая струя мелкаго снѣга полилась на несчастныхъ въ предвѣст³е смерти. "Гибнемъ!" - вскричали они въ одинъ голосъ, поднявъ по инстинкту руки свои кверху, какъ бы желая удержать страшную громаду, на нихъ обрушавшуюся; - "Гибнемъ!" Но голоса ихъ никто, мы даже сами они, не могли уже услышать: ибо въ с³е мгновен³е куржезина рухнула, и погребла ихъ подъ своею массою.

   Спустя послѣ сего несчаст³я два или три дня, наѣхалъ на упадшую лавину новый караванъ, которому иначе нельзя было проѣхать, какъ прежде разгрести снѣгъ. Въ семъ караванѣ замѣтна была, повидимому, главная особа - человѣкъ небольшаго роста, величаво выступавш³й самыми твердыми стопами и грозно распоряжавш³й работою съ величайшимъ крикомъ и бранью.

   "Ахъ, вы, изверги! едва шевелитесь! Проворнѣе!"

   - Да помилуйте, Петръ Ѳедоровичъ - сказалъ одинъ изъ работающихъ - вѣдь взводите видѣть: и то стараемся, да руки окостенѣли!

   "Ты еще говорить началъ! Твое дѣло копать, а не разглагольствовать. Вы пспотачены, изверги! Подай-ка сюда лопату! Вотъ какъ надо, видишь?.... Ба! Это что такое? Оштолъ? Такъ и есть! Смотри, что тутъ кто-нибудь задавленъ! Копайте-ка на этомъ мѣстѣ проворнѣе!"

   Казаки и Камчадалы, составлявш³е свиту Петра Ѳедоровича, т. е. почтеннаго секретаря Погремушкина, пробиравшагося въ Кууюхченъ на слѣдств³е, пачали разгребать снѣгъ самымъ усерднымъ образомъ, и первый открытый ими мертвецъ былъ - Акета, Погремушкинъ, сколько правдолюбивый столько же и человѣколюбивый, принялъ-было немедленно мѣры къ спасен³ю его жизни, и велѣлъ оттирать его снѣгомъ; но когда стали раздѣвать замерзшаго и нашли у него подъ куклянкою на груди письмо, и когда Погремушкивъ узналъ онаго содержан³е, то самое справедливое негодован³е овладѣло его душею, и онъ вскричалъ въ бѣшенствѣ: "Ахъ онъ воръ! Ахъ, онъ мошенникъ! бросьте его бѣст³ю! пусть его околѣваетъ! онъ измѣнникъ! Всѣ въ заговорѣ! всѣ въ комплотѣ противъ начальства! и этотъ старый лиса Ивашкинъ тутъ же поднялся! Добро вы всѣ. мошенники! всѣхъ васъ въ дребезги, да и дѣлу конецъ!"

   Свита Погремушкина, не понимая ни одного слова изъ сего грознаго монолога, стояла вокругъ своего повелителя, вытаращивъ глаза и опустивъ руки. Наконецъ, онъ вскрикнулъ на нихъ: "Что вы, шельмы, выпучили на меня глаза? что вы не работаете? что вы стоите?... Оторопѣвшая свита опять принялась разгребать снѣгъ, а начальникъ ея, выбравъ между тѣмъ расторопнѣйшаго казака, тотчасъ отправилъ его съ отысканнымъ письмомъ къ начальнику, примолвивъ: "Послушай Горбуновъ! хотя это письмо и не запечатано, но если кромѣ начальника, прочитаетъ его кто другой, то ты головой своей за это отвѣчать будешь." Казакъ далъ твердое увѣрен³е, что исполнитъ приказан³е въ точности, и немедленно отправился, а вскорѣ послѣ сего и весь караванъ, очистивъ себѣ путь, пустился далѣе, имѣя посреди шежхедъ Погремушкина, который, разсуждая на досугѣ о найденномъ имъ письмѣ, благословлялъ Небо пославшее ему столь прекрасный случай выслужиться предъ начальникомъ и разрушить составленный противъ него комплотъ.

  

   Спустя два дня по отъѣздѣ Акеты, рано поутру, закинувъ на плеча винтовку и подвязавъ лыжи, Ивашкинъ отправился изъ Петропавловска на звѣриный промыселъ, сперва бывш³й для него необходимымъ средствомъ для пропитан³я, а потомъ уже обративш³йся въ страсть. Особенно любилъ онъ преслѣдовать лисицъ, которыхъ забавная хитрость доставляла ему величайшее удовольств³е. Но кстати замѣтимъ, что, до прибыт³я Русскихъ въ Камчатку, и самыя лисицы сохраняли патр³архальную простоту нравовъ, и нерѣдко стаями выходили изъ лѣсу, дабы дружески раздѣлять трапезу съ собаками; такъ что негостепр³имный Камчадалъ долженъ былъ отгонять ихъ отъ корма палкою, и могъ ловить ихъ руками. Но во время Ивашкина нравы лисицъ уже совершенно развратились, и онъ, сколь ни былъ искусенъ и опытенъ въ ловлѣ ихъ, однако жъ двѣ зимы сряду ходилъ за одною сиводушкою, которая самымъ искуснымъ образомъ вытаскивала приманку изъ ловушекъ, и уходила отъ нихъ цѣла и невредима. Наконецъ Ивашкинъ, въ настоящемъ своемъ путешеств³и, подкараулилъ ее на семъ злодѣйскомъ умыслѣ, и прицѣлясь изъ винтовки, уже приговорилъ-было ее къ смерти, какъ вдругъ раздался по лѣсу крикъ: кахъ, кахъ! хугъ, хугъ! Преступница встрепенулась и снова пропала изъ глазъ мстителя, Ивашкинъ, положивъ съ досадою ружье на плечо, пошелъ на гулъ, ворча сквозь зубы: "что тамъ за чортъ закудахталъ? Словно нарочно, чтобы спугнуть эту проклятую!... Ба, это ты, Горбуновъ! - сказалъ онъ, выйдя изъ лѣсу. - Откуда это тебя несетъ нелегкая?"Типунъ бы тебѣ на языкъ! только лисицу испугалъ у меня.".

   "Я лишь приложился, да хотѣлъ спустить курокъ, какъ ты гаркнешь, а лисица и была такова!"

   - Что жъ дѣлать, братина? Извини! не даромъ говорится: кабы зналъ, гдѣ упадешь, такъ подостлалъ бы соломы, а то, вѣдь, сквозь лѣсъ-то не видно...

   "Ну, ужъ что сдѣлано, то сдѣлано: теперь не воротишь! А скажи-ка мнѣ лучше: ты-то отъ чего воротился?"

   - Послали, такъ и воротился: наше дѣло подначальное.

   "Да, вѣдь вы, чай, не успѣли и доѣхать еще до мѣста?"

   - Какое тебѣ до мѣста! и полдороги еще не проѣхали!

   "Что же такъ?"

   - Да, вишь, чортъ сбросилъ съ утеса кружевину. Слышь: цѣлый день деньской разгребали, да когда и я поѣхалъ, то еще наши ребята возились надъ нею....

   "А ни кого не нашли въ снѣгу?" - спросилъ Ивашкинъ съ заботливост³ю.

   - Какъ же! я только хотѣлъ сказать, что нашли того камчадала.... какъ бишь его зовутъ?... ну, слышь, того, котораго, сказываютъ, ты передъ отъѣздомъ порядкомъ отжарилъ на полкѣ?

   "Боже мой! ужели Акету?"

   - Да, да, Акету....

   "Что же вы съ нимъ сдѣлали?"

   - Да Петръ Ѳедоровичъ, слышь, велѣлъ его оттирать снѣгомъ. Вотъ мы стали раздѣвать его, глядь: у него за пазухой письмо. Петръ Ѳедоровичъ, когда прочиталъ его, такъ, слышь, осердчалъ, словно чортъ, да и велѣлъ камчадала опять бросить, какъ собаку, на прежнее мѣсто, а меня послалъ съ этимъ письмомъ къ начальнику....

   Слушая с³е, Ивашкинъ перемѣнился въ лицѣ! но, какъ давно знакомый съ бѣдами, скоро оправился, такъ что простодушный казакъ не могъ замѣтитъ сей перемѣны.

   "А что же это за письмо? - спросилъ Ивашкинъ, желая скрыть обладающее имъ чувство, - Нельзя-ли показать?"

   - Нѣтъ, братина, нельзя: крѣпко-накрѣпко заказано.

   "Ну нельзя, такъ не кажи! Богъ съ-тобой!"

   Вскорѣ послѣ сего разговора, Ивашкинъ распрощался съ казакомъ, снова углубился въ лѣсъ, и выйдя потомъ на знакомую падь, быстро понесся на лыжахъ, выбирая самый кратк³й обратный путь; наконецъ, проходя по покатости одной горы, откуда были видны вдали хижины Петропавловска, онъ, устремя на него неподвижный взоръ, вдругъ остановился. "Боже мой! куда я иду? - говорилъ онъ, прерывая изрѣдка вырывавш³яся слова продолжительными думами. - Что тамъ будетъ со мною? Какую чашу приготовила еще для меня судьба? Что мнѣ дѣлать? на что рѣшиться?... А почему же не такъ? Почему-же, въ самомъ дѣлѣ, не спасать мнѣ себя, когда я могу это сдѣлать? Почему не бѣжать мнѣ отъ бѣды, когда я могу уйдти туда, гдѣ никакая человѣческая злоба не найдетъ меня?... Точно такъ! я могу и, слѣдовательно, долженъ это сдѣлать! эти горы, эти лѣса и дебри сорокъ лѣтъ уже знакомы мнѣ, и они дадутъ мнѣ уголокъ, чтобы провести малый остатокъ моей жизни; а руки мои, благодаря моей нищетѣ, давно научились прокармливать меня безъ помощи мнѣ подобныхъ?... Такъ пойду же, прощусь навсегда съ этимъ ненавистнымъ родомъ, называющимся людьми, и поищу убѣжища посреди бѣдныхъ животныхъ, которыхъ они какъ бы въ насмѣшку, величаютъ кровожадными. Прощайте люди!" Онъ поспѣшно поворотилъ въ гору, и быстро началъ входить наверхъ, но потомъ вдругъ опять остановился. "А ты, другъ моей юности! ты какъ останешься? что съ тобою будетъ? тебѣ кто поможетъ, когда изверги будутъ терзать тебя?... Ахъ горе!... Нѣтъ, сколько ни думаю, не могу оставить его! Такъ и быть: мы страдали вмѣстѣ, вмѣстѣ и умремъ, если не будемъ въ силахъ перенести мучен³й, и если не удастся.... А какъ знать?... можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ еще я найду случай спасти его!... Пойдемъ, отважимъ жизнь!... Что я говорю?... она уже протекла, а оставшаяся капля стоитъ ли уже того, чтобы беречь ее для себя? Прольемъ ее для другихъ, если будетъ нужно, и счетъ мой съ людьми будетъ конченъ!"

   Исполненный сего благороднаго самоотвержен³я, Ивашкинъ спустился съ горы и поспѣшно пошелъ къ Петропавловску. Тогда былъ часъ седьмой вечера. Солнце давно уже сѣло за горизонтъ, и самая заря погасала на вершинахъ горъ. Пользуясь темнотою, Ивашкинъ осторожно подошелъ къ своей квартирѣ, но не вошелъ въ нее, услышавъ мног³е знакомые ему голоса казаковъ, по видимому, производившихъ самый тщательный обыскъ по всѣмъ угламъ и закаулкамъ дома. "Странное дѣло! - думалъ онъ. - Съ какимъ безпокойствомъ ищутъ люди бѣднаго старичишку, чтобы еще потѣшиться надъ его страдан³емъ! Напрасныя хлопоты! Я самъ приду въ ваши руки, коль скоро сочту это нужнымъ, а теперь воспользуемся пока послѣдними минутами свободы, если она есть у несчастныхъ!" Легк³й вздохъ, невольно вырвавш³йся изъ груди его при семъ словѣ, былъ замѣченъ находившимися подлѣ дома въ засадѣ караульнымъ. "Здѣсь!" - закричалъ сей послѣдн³й. Толпа казаковъ бросилась изъ избы; но Ивашкинъ успѣлъ скрыться отъ ихъ преслѣдован³й, и наконецъ ускользнулъ въ ворота стоявшаго по пути протопопскаго дома.

   Въ с³е время протопопъ, не подозрѣвая сбиравшейся надъ головою его грозы, весело сидѣлъ за чаемъ съ Мар³ею и ея женихомъ. "А! добро пожаловать, Аркад³й Петровичъ! - сказалъ онъ вошедшему въ комнату Ивашкину. - Давно я не видалъ тебя! Каково поживаешь? Что подѣлываешь? Садись-ка, да побесѣдуй съ нами!... Машенька! налей-ка чашечку... Садись, Аркад³й Петровичъ! не спѣсивься! Да что ты, Господь съ тобой! озираешься, словно боишься чего? Ужъ здоровъ ли ты?..."

   - Здоровъ, здоровъ, отецъ Петръ! - говорилъ Ивашкинъ наскоро и самымъ тихимъ голосомъ, затворяя между-тѣмъ дверь на крючекъ.

   "Да что ты дѣлаешь? Богъ съ тобой; дверь-ту для чего запираешь?"

   - Отецъ Петръ! - сказалъ Ивашкинъ значительнымъ тономъ - я знаю, что дѣти ваши мнѣ не измѣнять, тѣмъ болѣе, что бѣда угрожаетъ равно всѣмъ намъ....

   "Боже мой! что за бѣда?" - торопливо спросила испугавшаяся, Мар³я.

   - За мною гонятся, отецъ Петръ!

   "Кто и за что?"

   - Отецъ Петръ! вы знаете эту руку? - спросилъ Ивашкинъ, вынувъ изъ-за пазухи донесен³е дьячка.

   "Это рука Степаныча!" - отвѣчалъ протопопъ, взглянувъ на рукопись.

   - Прочитайте, и вы все узнаете!

   "Что за клевета! Что за злоба! - сказалъ протопопъ, прочитавъ донесен³е и отдавая его мичману. - На, прочитай и ты, Викторъ Ивановичъ! Тутъ насъ всѣхъ очернили! Но я не вижу - примолвилъ протопопъ, обратившись къ Ивашкину - чтобы ты былъ примѣшанъ тутъ?"

   Ивашкинъ разсказалъ все описанное выше, начиная съ разговора съ дьячкомъ. Протопопъ, выслушавъ его, сказалъ съ величайшею горест³ю: "Ахъ, Аркад³й Петровичъ! скажу тебѣ, брать, отъ сердца (Господь видитъ мою душу!): жалѣю я Виктора Ивановича, жалѣю Зуду, жалѣю тебя; но вы всѣ тутъ правы и - Господь, защитникъ правыхъ, защититъ васъ: я твердо увѣренъ въ томъ! О себѣ же не говорю ничего: благо мы, яко смирилъ мя еси! Но истинно, скажу тебѣ, истинно сожалѣю объ этомъ погибшемъ Шайдуровѣ: онъ губить навсегда свою душу."

   - Еще хорошо было бы, если бы онъ губилъ только одну свою душу - возразилъ Ивашкинъ,- а то вѣдь онъ и насъ губитъ вмѣстѣ съ собою; теперь и намъ надобно подумать, какъ спастись отъ гибели. Не напишете ли вы къ преосвященному? На дняхъ отправляется въ Иркутскъ купецъ Саламатовъ: онъ бы, вѣрно, взялся отвезти отъ васъ грамотку....

   "Но какъ онъ можетъ это сдѣлать - сказалъ протопопъ,- когда всякаго отъѣзжающаго строго обыскиваютъ?"

   - Да ужъ коли Саламатовъ только возьмется, такъ сдѣлаетъ! Это такой человѣкъ, отецъ Петръ, что на одной минутѣ десять разъ проведетъ насъ, грѣшныхъ... Чу! стучатъ!

   Сильные удары въ дверь раздались въ комнатѣ,

   Въ с³е время Мар³я, то вслушивавшаяся въ продолжавш³пся предъ нею разговоръ, то съ нетерпѣн³емъ разглядывавшая бумагу, которую мичманъ старался отъ нея скрывать, уже готова была, по своевол³ю свойственному въ подобныхъ случаяхъ всѣмъ женщинамъ, ее вырвать, какъ раздавш³йся стукъ вдругъ остановилъ уже протянутую руку.

   "Дѣдушка! - вскричала она въ испугѣ,- спасайтесь, ради Бога, спасайтесь!"

   - Не бойтесь: это за мною! - сказалъ Ивашкинъ съ величайшимъ хладнокров³емъ. - Тише! Иду!" - примолвилъ онъ, вставая со стула.

   "Проворнѣе пошевеливайся!" - раздался за дверью грубый голосъ.

   - Сейчасъ!

   "Нѣтъ я не пущу васъ! - вскричала Мар³я, ухватясь за его полу. - Скажите мнѣ прежде, что они хотятъ съ вами сдѣлать?" -

   - Ничего, Мар³я Алексѣевна! ни болѣе ни менѣе, какъ на первый разъ засадятъ въ тюрьму...

   "Въ тюрьму? Боже мой! я не пущу васъ! Викторъ! помоги мнѣ удержать этого несчастнаго!"

   Пылкой мичманъ, волнуемый не менѣе Мар³и самымъ живымъ участ³емъ, также бросился, чтобы удержать Ивашкина.

   - Что вы это дѣлаете, дѣти мои милыя?- сказалъ протопопъ. - Я столько-же, какъ вы, тронутъ положен³емъ Аркад³я Петровича, но этимъ нельзя помочь: на все есть свой порядокъ. Власть, какова бы она ни была, все власть, и противиться ей грѣшно...

   "Но они заморятъ его въ тюрьмѣ, дѣдушка!" - вскричала Мар³я.

   - Ну, Господь милостивъ! - отвѣчалъ протопопъ съ притворнымъ равнодуш³емъ: - Онъ не дастъ въ обиду невиннаго, и ты знаешь, что безъ Его воли и волосъ неспадетъ съ головы нашей....

   "О Боже мой! - воскликнула Мар³я съ чувствован³емъ самой живой горести. - Такъ и быть: подите! но я сей же часъ побѣгу къ своей благодѣтельницѣ, паду ей въ ноги и буду просить ее со слезами, чтобы она заступилась за васъ....

   - Благодарю тебя, ангелъ небесный! - сказалъ Ивашкинъ, напрасно стараясь скрыть потекш³я изъ глазъ его слезы. - Ты оживила въ груди моей давно обмершее сердце - сердце, которое давно уже не билось такъ сладко, какъ теперь, потому что давно уже не встрѣчало существа, которое приняло-бы такое участ³е въ его страдан³яхъ!... О, какъ я давно не плакалъ! Эти пустыни еще не видали слезъ моихъ, а теперь я плачу, какъ ребенокъ!... Но пора!... Прощайте!....

   "Остановись, старикъ! - вскричалъ глубоко-растроганный мичманъ, схватившись за саблю. - Остановись! Дай прежде поговорить мнѣ съ этими негодяями! Клянусь Богомъ: я искрошу ихъ прежде всѣхъ въ куски, чѣмъ они дотронутся до одного твоего волоса!"

   - Мнѣ кажется, дѣти мои! - сказалъ Ивашкинъ, залившись слезами - (простите меня, что я такъ называю васъ!) мнѣ кажется, вы хотите уморить меня вашимъ участ³емъ.... Нѣтъ, это ужъ слишкомъ для старика! жизнь моя уже такихъ хлопотъ не стоитъ: она не долга!... Оставьте меня моей судьбѣ, Викторъ Ивановичъ, и не подавайте злодѣямъ на себя ножъ: малѣйшее насил³е со стороны вашей будетъ для нихъ радост³ю. Притомъ еще не все потеряно: есть Богъ, есть Государыня, есть законъ: рано или поздно, но правда восторжествуетъ. Пустите меня!

   Слова с³и, произнесенныя съ видомъ возвышенной торжественности, всегда сопровождающей великодушную рѣшительность, остановили и изумили пылкаго юношу. Равнымъ образомъ чувствован³е удивлен³я было написано и на лицахъ протопопа и Мар³и. Всѣ они, молча, оставались въ одномъ и томъ же положен³и, пока крики безумной радости, изъявляемой сыщиками, удаляясь мало-по-малу, не слились съ шумомъ бушевавшаго вѣтра.

   "Дѣдушка, любезный дѣдушка! - воскликнула Мар³я, выйдя наконецъ изъ состоян³я изумлен³я - ради Бога, скажите мнѣ: неужели и съ вами и съ Викторомъ осмѣлятся сдѣлать то же?"

   - Не льзя ручаться, моя милая, за людей, которые, не страшась ни Бога, ни Государыни, дѣйствуютъ только по своимъ видамъ. Мы теперь оклеветаны, и Богъ вѣсть, чѣмъ окончится это дѣло....

   "И неужели и васъ и Виктора, также могутъ посадить въ тюрьму?"

   - Все можетъ статься, дитя мое; но Господь можетъ отвратить всякую бурю.

   "О Господи! - воскликнула Мар³я, схлопнувъ руками - спаси насъ и защити!"

   - Не надо отчаяваться, Мар³я! - сказалъ твердымъ голосомъ мичманъ, ходивши между тѣмъ, съ глубокою думою на лицѣ, большими шагами по комнатѣ. - Неужели - прибавилъ онъ, болѣе разсуждая самъ съ собою, нежели продолжая разговоръ - неужели изверги, мошенники и клеветники могутъ оставаться безъ наказан³я въ благоустроенномъ государствѣ? Нѣтъ, этого быть не можетъ! Я обнаружу, и раскрою всѣ ихъ козни; я опишу всѣ ихъ мошенничества и злоупотреблен³я! Если до сихъ поръ всѣ доносы на нихъ оставались безъ вниман³я, то я надѣюсь, что мое донесен³е будетъ, по крайней мѣрѣ, уважено. При Намѣстникѣ служитъ мой другъ, съ которымъ мы вмѣстѣ выросли, которому совершенно извѣстны мои чувствован³я, мои правила..."

   "Конечно, Викторъ Ивановичъ - прервалъ протопопъ - вы не худо сдѣлаете, если будете просить его за васъ заступиться: одного донесен³я не достаточно. Много ихъ было послано отсюда, да всѣ получили одинъ конецъ: сюда же и пришлютъ, а тутъ ужъ бѣдный доносчикъ и мѣста не найдетъ, куда головы преклонить. Всѣ отъ него, словно отъ чумы, бѣгаютъ, такъ, что квартиры не дастъ никто...."

   - Ахъ! если бы все это знала Государыня! - воскликнулъ мичманъ.

   "Ужъ, конечно, какъ-бы она все это знала, наша матушка: то не то бы и было!"

   - Она узнаетъ объ этомъ! - говорилъ мичманъ съ жаромъ; - непремѣнно узнаетъ!..

   "И я не осуждаю намѣрен³я твоего, Викторъ Ивановичъ: ибо грѣхъ противиться власти, но нѣтъ грѣха увѣдомлять отца или мать о страдан³яхъ, причиняемыхъ дѣтямъ ихъ наемниками!"

   - Но не лучше ли прежде - сказала Мар³я - идти мнѣ и просить мою благодѣтельницу, чтобы она защитила васъ? Она, вѣрно, тронется моею горест³ю и слезами....

   "Дитя мое! - отвѣчалъ протопопъ - ты судишь о другихъ по себѣ. Ольга Павловна, конечно, не откажется принять въ насъ искренняго участ³я; но если начальникъ самъ хочетъ устроить намъ гибель, по клеветѣ фельдшера: то тутъ ужъ ни чья защита не дѣйствительна, и только можно будетъ ожидать одного, что онъ строже станетъ обыскивать Саламатова, опасаясь со стороны нашей доноса."

   - Такъ, по крайней мѣрѣ, позвольте мнѣ, дѣдушка, пойти и просить за Аркад³я Петровича, чтобы хотя сколько нибудь облегчили его участь..

   "Это дѣло другое! Поди моя милая! и да поможетъ тебѣ Господь въ твоихъ добрыхъ намѣрен³яхъ."

   Послѣ сего протопопъ, оставшись одинъ, взялъ бумагу и перо, и сѣвъ подлѣ стола, готовъ уже былъ писать; но потомъ вдругъ остановился, и подперши голову рукою, погрузился въ задумчивость, продолжавшуюся нѣсколько минутъ.

   "Нѣтъ,- сказалъ онъ,- теперь дѣло иное! Тогда я, описывая происходящее здѣсь зло, исполнялъ обязанностъ христ³анина: защищалъ другихъ, а теперь...."

   - Здрав³я и долгоденств³я вашему высокоблагословен³ю! - сказалъ вошедш³й въ с³ю минуту дьячекъ. - Благословите отче!

   "Богъ тебя благословятъ, сынъ заблудш³й!"

   - Отъ чего же заблудш³й, отецъ Петръ?- отвѣчалъ дьячекъ, стараясь придать разговору видъ шутки. - Я шелъ, кажется, къ вамъ по прямому пути. Сказали мнѣ, что у васъ въ домѣ что-то неспокойно, такъ я пошелъ попровѣдать.

   "Спасибо за усерд³е, Степанычъ. Но, чай, ты можешь понять, что и сказалъ не въ томъ смыслѣ. Признаюсь тебѣ, Степанычъ, сколько я не вижу и не слышу, а проку въ тебѣ не много. Мнѣ только говорить тебѣ не хочется: Ты самъ знаешь дѣла свои!"

   - Как³я же дѣла, отецъ Петръ? - спросилъ нѣсколько смутивш³йся дьячекъ. - Я никакихъ не знаю; напротивъ, я пришелъ еще просить васъ....

   "О чемъ изволишь?"

   - Да вѣдь не безызвѣстно вамъ, святый отецъ, что скоро наступитъ срокъ моему здѣсь пребыван³ю, а вѣдь почта еще будетъ отправляться нескоро: такъ не льзя ли докончить изл³ян³е на меня вашихъ благодѣян³й, и соблаговолить послать на счетъ мои преосвященному донесен³е съ отправляющимся на дняхъ въ Иркутскъ купцомъ Саламатовымъ?

   "А что прикажешь написать мнѣ?"

   - Да то - сказалъ дьячекъ, приглаживая косичку и облизываясь, какъ котъ,- что милосердой и сердобольной душѣ вашей благоугодно будеть. Я увѣренъ, что ваше высокоблагословен³е, по правиламъ вашей благочестивой и христ³анской нравственности, не погубите до конца....

   "Ахъ, Степанычъ! хотя я, братъ, и человѣкъ грѣшный, но могу дать отвѣтъ и на страшномъ судѣ, что съ намѣрен³емъ зла никому не сдѣлалъ, а это ты потому такъ говоришь, что тебя совѣсть мучитъ...."

   - Помилуйте, отецъ Петръ! - говорилъ дьячекъ, заикаясь отъ стыда,- что за совѣсть? Кажется....

   "Ну полно, братъ - кажется! Эхъ, Степанычъ, Степанычъ! мало тебя, братъ, сѣкъ отецъ, а взялъ-бы тебя, да...."

   - Вы ужъ, отецъ Петръ, изволите обижать меня! - возразилъ вдругъ оперпиш³йся дьячекъ, бывъ радъ случаю, чтобы дать другой оборотъ разговору. - Кажется, я изъ ребятъ давно вышедъ....

   "Знаю, братъ, что давно, а все еще не худо было бы, говоря твоимъ любимымъ языкомъ, какъ бы хорошенько тебя да дубинорумъ по спинорумъ...."

   - Помилуйте, отецъ Петръ! Вы изволили запамятовать, что я уже студентъ Богослов³я...

   "Нѣтъ, не забылъ, любезный! Да помню и то, что ты, кажется, ужъ черезъ-чуръ переучился...."

   - Ну, это слишкомъ! Помилуйте, отецъ Петръ! Браните меня, какъ хотите; но что касается до моего учен³я: то я прошу васъ не говорить о немъ: я этого не стерплю, не снесу, не попущу!...

   "Да что же ты сдѣлаешь со мной? Прибьешь, что ли?"

   - Нѣтъ, отецъ Петръ! Но человѣкъ обладаетъ средствомъ, которое можетъ остановить его непр³ятеля скорѣе, нежели всякая сила. Когда неистовый Катилина дерзнулъ придти въ римской сенатъ, то безсмертный Цицеронъ однимъ могущественнымъ словомъ поразилъ его: Quousque tandem abutere, Catilina.... (Доколѣ ты, Катилина...)

   "Но послушай, братъ Степанычъ! я не Катилина, а протопопъ, а ты не Цицеронъ, а дьячекъ мой, такъ и скажу тебѣ запросто: коли не хочешь слушать моихъ рѣчей, то убирайся съ Богомъ домой, и дѣлай, что хочешь...."

   - Пойду, отецъ Петръ, пойду, и выходя изъ вашего дома, отрясу прахъ съ сапоговъ моихъ....

   "Ну, поступай, какъ умѣешь: въ здѣшнемъ краю все позволено!"

   Дьячекъ, выходя изъ комнаты, хлопнулъ дверью. Протопопъ, смотря въ слѣдъ ему, покачалъ головою и болѣе съ сожалѣн³емъ, нежели съ гнѣвомъ, сказалъ: "Безпутный человѣкъ! самъ не знаетъ, что дѣлаетъ! Но что и мнѣ дѣлать въ самомъ дѣлѣ въ разсужден³и его? Чернить его передъ преосвященнымъ? это значитъ погубить его! Хвалить? - значитъ погубить ту паству, въ которой, къ несчаст³ю, онъ сдѣлается пастыремъ! Ахъ, какъ гибнуть люди отъ своей гордости и высокомысл³я, презирая простой и углаженной путь вѣры и тѣснясь на скользкой и запутанной дорог