Калашников Иван Тимофеевич - Камчадалка

, тутъ-же бывш³й - что ни того, ни другаго."

   - О! когда вы говорите это - подхватилъ Зуда - то ужъ безъ сомнѣн³я такъ. Но повѣдай же намъ высокую мысль твою, vir excellens" (мужъ знаменитый).

   "На вашу шутку - отвѣчалъ дьячекъ, любивш³й также иногда отпускать плоск³я остроты, и особенно послѣ поцѣлуевъ съ чаркою - и я буду отвѣчать то же шуткою; ты рѣчешь, что я мужъ знаменитый!"

   - Перестань, Степанычъ, кощунствовать - сказалъ протопопъ. - Ты знаешь: я не люблю этого. Если хочешь что сказать, говори, а дѣло съ бездѣльемъ не путай.

   "Извините, не стану, отецъ Петръ! Я хотѣлъ сказать, что въ существѣ нѣтъ въ м³рѣ ни добродѣтели, ни порока; все зависитъ отъ закона."

   - А я тебѣ на это скажу просто - говорилъ протопопъ - что ты врешь. Зло и добро въ м³рѣ существуютъ искони, и законъ только указуетъ то и другое. Потому что и сказано: грѣха не знахъ, точ³ю закономъ. Слѣдовательно: если законъ святъ, то и указан³я его истинны; если же....

   "Все такъ, конечно; но..."

   - Полно ты со своимъ но....

   "Ахъ, пожалуйста - перебилъ Зуда - не мѣшайте ему. Оканчивайте вашу премудрую рѣчь, оканчивайте господинъ почтеннѣйш³й, Domine clementissime, honoratissime...."

   - Называйте меня, какъ хотите - отвѣчалъ дьячекъ, который, бывъ и безъ того въ разстроенномъ состоян³и духа отъ прежняго происшеств³я, хотя и желалъ, какъ видѣли мы выше, отдѣлаться отъ Зуды шуткою, но не могъ выдержать вторичнаго нападен³я - называйте меня, какъ хотите, но я вамъ скажу рѣшительно: что для васъ темнота и мракъ, то для меня яснѣе солнца; что я читалъ, того ужъ вамъ прочесть не удастся!

   "Не спорю съ вами, Vir lectissime! Я знаю, что вы всѣхъ умнѣе на свѣтѣ...."

   - И безъ всякаго сомнѣн³я.

   При семъ словѣ Зуда захохоталъ отъ всей души, а дьячекъ, выйдя изъ себя и покраснѣвъ какъ ракъ, съ гнѣвомъ повторялъ ему: "да, да, умнѣе! смѣйся, сколько хочешь, а я...."

   "Полно хвастать, Степанычъ! - сказалъ протопопъ. - Кто самъ себя возвышаетъ, того Богъ унизитъ. Знаешь, сказано: смиряйся, да вознесется, а возносящ³йся смиренъ будетъ..."

   - Да помилуйте, отецъ Петръ, преобидно слушать этак³я насмѣшки!

   "Эхъ, братецъ! перестань! Онъ шутитъ, а ты изъ кожи лѣзешь! Смотри лучше, чѣмъ окончится эта комед³я."

   Дьячекъ замолчалъ, но поглядывая изъ подлобья на Зуду, кажется, еще въ первый разъ отъ-роду употребилъ съ пользою познан³е свое древнихъ писателей, припоминая изъ нихъ разныя бранныя выражен³я.

   Въ продолжен³е сихъ цитатъ Камчадалъ, разбираемый мухоморомъ, опять вскочилъ съ бѣшенствомъ на ноги, и вскричавъ: "мухоморъ мнѣ велѣлъ убить стараго попа, и перерѣзать всѣхъ Русскихъ" - выдернулъ изъ-за пояса ножъ, и кинулся на протопопа. Это было сдѣлано такъ неожиданно и такъ быстро, что всѣ, бывш³е въ юртѣ, можно сказать, едва только успѣли ахнуть, и Камчадалъ, схвативъ протопопа за грудь, занесъ на него ножъ. "Умри, попъ!" - вскричалъ онъ. Въ это мгновен³е мичманъ, неустрашимый, ловкой и сильный, оправившись отъ перваго впечатлѣн³я, быстро схватилъ уб³йцу за руку, и отбросилъ его съ невѣроятною силою на средину юрты. Протопопъ, сколь ни былъ въ душѣ готовъ умереть каждую минуту, но не могъ, однакожъ, не почувствовать трепету, по слабости человѣческой природы. Пораженный изумлен³емъ, онъ не успѣлъ еще сказать ничего мичману, какъ сей послѣдн³й кинулся на помощь Мар³и, которая отъ ужаса упала въ обморокъ, продолжавш³йся нѣсколько минутъ. Протопопъ не столько словами, какъ самымъ дружескимъ пожат³емъ руки выразилъ благодарность своему избавителю, и потомъ вмѣстѣ съ Зудою также началъ хлопотать около больной. Наконецъ, раскрывъ глаза, и какъ бы не довѣряя своему зрѣн³ю, она спросила едва слышнымъ голосомъ: "дѣдушка! это вы ли?"

   - Слава Господу Богу! я, моя милая! Вотъ мой защитникъ! (протопопъ указалъ на мичмана.) Онъ успѣлъ удержать ножъ, а то ужъ болѣе тебѣ не видать бы меня.

   Яркой румянецъ двоякой радости покрылъ мгновенно блѣдныя щеки Мар³и.

   "Ахъ, любезный дѣдушка!..."

   Она не могла ничего сказать болѣе и, цѣлуя руку дѣда, заливалась слезами. Старикъ самъ едва удерживался отъ слезъ, но перемогъ себя.

   - О чемъ же ты плачешь, моя милая? - спросилъ онъ Мар³ю.

   "Сама не знаю о чемъ; но сердце такъ и бьется во мнѣ, какъ будто выпрыгнуть хочетъ."

   - Успокойся, душа моя! и поблагодари лучше, во-первыхъ, Господа Бога, а во-вторыхъ....

   "О Боже мой! ты видишь, что я чувствую...."

   - А во-вторыхъ, Виктора Ивановича....

   "Ахъ, перестаньте, ради Бога! - прервалъ мичманъ. - Можно ли поминать о такой малости? Если бы и тысячу разъ еще я спасъ вашу жизнь, и тогда все еще былъ бы у васъ въ долгу!..."

   - Благородный человѣкъ! - говорилъ протопопъ, крѣпко обнявъ мичмана - не даромъ сердце мое полюбило тебя съ перваго взгляда: чѣмъ больше узнаю тебя, тѣмъ больше любить тебя начинаю....

   "Точно, дѣдушка! - подхватила Мар³я - вы не ошибаетесь въ немъ; я сама люблю его болѣе себя."

   - Что ты говоришь это, дитя мое милое?

   "Она говоритъ то, что чувствуетъ! - произнесъ съ жаромъ мичманъ. - И если безродный, оставленный всѣми, кромѣ Бога, сирота и бѣднякъ, можетъ, не обижая васъ, изъяснить свои чувства, то и я скажу вамъ: я люблю ее!"

   - И ты тоже любишь меня! - вскричала съ восхищен³емъ Мар³я.

   "Перестаньте, переставьте, дѣти мои! - сказалъ протопопъ со слезами на глазахъ. - Теперь не мѣсто и не время говорить объ этомъ. Мой совѣтъ: молиться больше Богу, такъ все устроится по вашему желан³ю."

   Мар³я кинулась на шею къ своему дѣду, и обнимая его, твердила: "Любезный дѣдушка! милый дѣдушка!" Мичманъ, отъ избытка сердечной радости, не говорилъ ни слова, и только тоже порывался въ объят³я старика. Вообще вся группа представляла эмблему счаст³я самаго чистаго, самаго свѣтлаго.

   "Боже Всемогущ³й! - думалъ Зуда, смотря на с³ю картину - сколь мало нужно человѣку, чтобы быть истинно счастливымъ, и какъ много желаетъ онъ, чтобы достигнуть этого!"

   Совершенно противныя мысли занимали дьячка. Онъ почти обезумѣлъ отъ всего случившагося предъ нимъ. Сперва, вытаращивъ глаза и разинувъ ротъ, онъ сидѣлъ въ смѣшномъ изумлен³и, а потомъ, вскочивъ на ноги и вылѣзя проворно изъ юрты, произнесъ съ значительною миною: "Справедливо сказалъ ты, мудрѣйш³й изъ людей, велемудрый Спиноза, что вселенная управляется случаемъ! Такъ и есть! Чѣмъ, напримѣръ, эта гадина лучше меня: умнѣе ли, ученѣе ли, ловчѣе ли, а вотъ подите: счастье, да и только!"

  

  

   Безумствующ³й Камчадалъ, еще нѣсколько минутъ пролежалъ въ безпамятствѣ. - "Возмите его! - сказалъ протопопъ - и отнесите поскорѣе на нары: вишь, онъ совсѣмъ безъ чувствъ." Но едва протопопъ с³е выговорилъ, какъ Камчадалъ, вскочивъ опять на ноги, завопилъ ужаснымъ голосомъ: "Брать! помни клятву, и поминай меня: вонъ стоитъ мухоморъ, и велитъ мнѣ себя зарѣзать." Съ симъ словомъ онъ занесъ на себя ножъ. Всѣ бросились, чтобы удержать его, но онъ успѣлъ уже перерѣзать себѣ горло, и, обливаясь кровью, покатился по юртѣ. Протопопъ, Зуда, мичманъ и особенно Мар³я, были поражены симъ происшеств³емъ; но Камчадалы, вообще мало дорожащ³е жизн³ю и склонные къ самоуб³йству, смотрѣли на эту сцену весьма равнодушно, а жена самоуб³йцы и двѣ ея прислужницы, не показавъ мы малѣйшаго испуга, тотчасъ приняли извѣстныя имъ средства для его спасен³я. Они обмыли рану, опутали больнаго ремнями, и потомъ прислужницы стали подлѣ него съ андронами, дабы отгонять ими смерть, а жена, между-тѣмъ, помѣстившись позади его, шептала надъ нимъ разные наговоры, также для отогнан³я смерти; однакожъ ни палки, ни наговоры не испугали старой хрычевки, и, откуда ни взявшись, она утащила, по обыкновен³ю, свою жертву въ извѣстное одной ей мѣсто. Кончина сего несчастнаго также произвела больше впечатлѣн³я на нашихъ путешественниковъ, нежели на его родовичей и родственниковъ, которые, увидѣвъ, что онъ уже умеръ, преравнодушно навязали веревку ему на шею, вытащили его изъ юрты, и бросили около нея, какъ вещь уже отжившую свой вѣкъ и ни на что болѣе непригодную.

   - Вотъ самое Д³огеновское погребен³е! - сказалъ Зуда, обращаясь къ протопопу. - Кажется, хуже нельзя пожелать и величайшему тирану, какого могъ бы только вообразить хотя бы самъ Мах³авель.

   "Ахъ, Абрамъ Васильевичъ! - говорилъ протопопъ - какъ ты можешь шутить надъ этимъ? А у меня-такъ сердце обливается кровью, когда смотрю на это несчастное заблужден³е."

   - Вотъ! заблужден³е! Напротивъ, ничего не можетъ быть лучшаго. Такъ ли, братъ, Тарея?

   "И конечно такъ, бачка! - подхватилъ то³онъ. - Кого съѣдятъ собаки, тотъ самъ будетъ на томъ свѣтѣ ѣздить на добрыхъ собакахъ."

   - Полно, братецъ! - возразилъ протопопъ - какъ тебѣ не стыдно вѣрить этакому вздору? Пора вамъ отстать отъ него! Ты самъ видишь, до чего вы доходите! и сколько я разъ твердилъ объ этомъ: быть худу! Незнан³е истинной вѣры ведетъ васъ отъ порока къ пороку, отъ зла ко злу. Помяните мое слово: настанетъ то время, когда гибель постигнетъ весь родъ вашъ за невѣр³е ваше; опустѣютъ ваши острожки, и травою заростутъ юрты....

   "За что же, бачка, стращаешь насъ?"

   - Нѣтъ, я не стращаю васъ, но говорю истину: это должно непремѣнно послѣдовать въ наказан³е за ваше невоздержан³е, за непомѣрное пьянство и сладостраст³е. Но еще вы имѣете время отвратить это зло. Признайте исповѣдуемаго мною Бога, и вы избѣгните гибели....

   "И рады бы, бачка, да боимся; вишь у васъ послѣ смерти будутъ людей мучить, а у насъ нѣтъ!"

   - Но кто же увѣрилъ васъ въ этомъ?

   "Какъ кто? Самъ Гаечь, сынъ Кутхи, все это говорилъ еще отцамъ нашимъ! Вишь, когда онъ умеръ, то и захотѣлъ, чтобы все, что видѣлъ на тамошнемъ свѣтѣ, разсказать своимъ родовичамъ: вотъ пришелъ съ того свѣта, да и разсказалъ все."

   - Что же все? - спросилъ Зуда.

   "Всего припомнить нельзя, а вотъ, примѣрно сказать, о свѣтѣ: что ему конца нѣтъ; о душахъ: что они когда-нибудь оживутъ вмѣстѣ съ тѣломъ, и также станутъ работать, только съ той разницей, что тогда будетъ уже во всемъ изобил³е: и въ звѣряхъ и въ рыбѣ, и въ толкушѣ {Самое любимое Камчадальское кушанье: смѣсь ягодъ съ икрою.}, и въ соли, слышь, во всемъ, во всемъ."

   - Стало быть, и звѣри, и рыба тоже такъ будутъ?

   "Вѣстимо! Слышь до послѣдней мухи все оживетъ."

   - Ахъ, Господи! - говорилъ протопопъ, вздыхая - какъ трудно человѣка, единожды заблудшаго, обратить опять на путь истины!

   "Но замѣтьте, отецъ Петръ - сказалъ Зуда - что важнѣйш³я истины человѣчества не чужды и для самыхъ грубыхъ народовъ. Очистите отъ камчадальской религ³и всѣ вздорныя и пустыя мнѣн³я, и что-же останется? Быт³е Бога, безсмерт³е души, будущая жизнь!"

   - Такъ, это правда! Но что въ этомъ пользы, когда все это заглушено разными нелѣпостями? Безъ вѣры Христовой всѣ эти истины такъ же мало свѣтятъ, какъ звѣзды въ ненастную ночь.

   "Эхъ бачка! - подхватилъ то³онъ - наши дѣды и прадѣды прожили безъ вашей вѣры, такъ и мы прожить можемъ!

   - Такъ, проживете; но ваша жизнь главная не здѣсь, а по смерти.

   "Такъ что же? Вѣдь я те сказалъ, что и мы оживемъ по смерти."

   - А послушай-ка, господинъ Тарея! - спросилъ вдругъ Зуда: - когда вы всѣ оживете по смерти, то будете ли отвѣчать за прежн³е грѣхи? Напримѣръ, если кто не сдержитъ клятвы...

   "По-нашему: всякой за свои грѣхи здѣсь оттерпится - клятвы ли не сдержитъ, или что другое сдѣлаетъ."

   - А ты думаешь ли сдержать ту клятву, которую далъ брату? - спросилъ протопопъ, съ намѣрен³емъ надоумленный Зудою.

   "Какую клятву, бачка? - отвѣчалъ то³онъ, не смутясь ни мало. - Онъ все пустяки вралъ: вишь мухоморъ-то въ немъ шибко расходился."

   - Дай Богъ, чтобъ такъ и было! - сказалъ протопопъ. - Но если вы затѣяли что недоброе, то сами будете послѣ раскаяваться. Знаешь, Русской народъ силенъ.

   "Знаю, знаю, бачка! но вѣдь и ты меня знаешь не первой годъ; стану ли я затѣвать что не по своимъ силамъ? Развѣ я съ ума сойду! Одно только, что мы всѣмъ острожкомъ положили: не давать ничего сверхъ царскаго ясака."

   - Ну, это дѣло другое: за это васъ ни кто повинить не можетъ; а если вы затѣяли что то я скажу тебѣ напередъ: пр³емш³й ножъ ножемъ погибнетъ, т. е. кто возьмется за ножъ, тотъ и погибнетъ отъ ножа.

   "Я, бачка, сказалъ правду."

   - Ну я вѣрю тебѣ; повѣрь же и ты словамъ моимъ, что если хотите быть счастливыми въ семъ вѣкѣ и будущемъ, то одно средства: сдѣлаться Христ³аниномъ.

   Протопопъ объяснилъ при семъ всю святость Христ³анской вѣры, и всѣ безконечные блага, отъ нея проистекающ³я; но всѣ его слова падали на самую каменистую почву, и то³онъ весьма равнодушно отвѣчалъ:

   "Хорошо, хорошо, бачка, дай подумать, авось!"

   - Это я отъ тебя слышу не въ первой разъ, но дѣлать нечего! Буди во всемъ воля Господня! Знать: не убо пришелъ часъ твой!

   "А кажется, уже давно пришелъ часъ - подхватилъ Зуда - чтобы всѣмъ намъ ложиться спать?"

   - Ахъ, Абрамъ Васильевичъ! Ты до старости все ребенокъ!.,_:.. Но въ самомъ дѣлѣ пора ложиться. Эй, Лемшинга! Камакъ! завтра чѣмъ свѣтъ приготовляйте собакъ: нашъ больной, слава Богу! поправился, такъ время ужъ и отправляться въ дорогу.

   Всѣ, наконецъ, заснули. Въ юртѣ стало тихо, какъ въ могилѣ. Не спалось лишь одной Мар³и; избытокъ радостныхъ ощущен³й не давалъ ей сомкнуть глазъ.

   Душа ея была полна того чистаго, небеснаго восторга, который доступенъ только въ первыхъ минутахъ любви для непорочнаго сердца, и который есть, можетъ быть, хотя слабый и неясный, но вѣрный очеркъ блаженства, обѣщаемаго вамъ вѣчност³ю. Носясь воображен³емъ въ прекрасной, прелестной дали будущаго, Мар³я перелетала съ мечты на мечту, и одна другой казалась ей сладостнѣе и милѣе. Напрасно, наконецъ, хотѣла она забыться сномъ: голова ея пылала и сердце билось, какъ въ сильной горячкѣ. По тщетномъ и долгомъ усил³и, она встала и вышла потихоньку изъ юрты. Ночь была ясная. Огромный, усталый шаръ луны величественно спускался въ бездны моря, и ряды дремлющихъ волнъ, какъ бы не желая разстаться съ его ласковымъ свѣтомъ, тихо катились на западъ, волна за волною, и, наконецъ, исчезли въ озаренномъ имъ пространствѣ. Хоры звѣздъ столь же тихо и мирно текли по небу. Мар³и казалось, что все дышало спокойств³емъ, моромъ и любов³ю; все такъ ласково привѣтствовало ее: и луна, и звѣзды, и волны; все такъ ясно и внятно, казалось, говорило ей: "Счастливая Мар³я! онъ твой! Онъ тебя любитъ!" Подобныхъ минутъ, когда восторженному юному сердцу кажется весь м³ръ такъ прекрасенъ, такъ исполненъ блаженства, описать невозможно: ихъ можно только привести на память тому, кто нѣкогда ими наслаждался. Прислонившись къ камню на берегу моря, Мар³я долго оставалась въ семъ положен³и; мысли ея разбѣгались за волнами, и она, наконецъ, ничего не думала: оставалось одно неясное, но сладостное ощущен³е любви, которое наполняло ея сердце.

   - О чемъ вы такъ задумались? - спросилъ Мар³ю тихо подошедш³й къ ней мичманъ, который не могъ также заснуть, волнуемый происшеств³ями дня.

   "Ахъ, это вы! - вскрикнула Мар³я, какъ бы вдругъ проснувшись отъ сна. - Я думала о многомъ, о многомъ, думала о себѣ, о васъ...."

   - И обо мнѣ? Что же вы думали обо мнѣ?

   "Я думала, какъ буду я счастлива...."

   - Со мною? О Мар³я! Такъ, ты будешь счастлива! Ты будешь счастлива, милая Мар³я!

   Въ это мгновен³е закатывавшаяся луна, вѣрный другъ и благотворное божество любовниковъ, подернулась легкимъ туманомъ, какъ бы не желая смотрѣть на обманчивое блаженство двухъ милыхъ существъ, которыхъ мечты и упован³я не могли сбыться въ будущемъ; и когда она опять показалась изъ-за облака, то какъ будто для того только, чтобы освѣтить на ближнемъ пригоркѣ двѣ человѣческ³я фигуры, которыя, въ знакъ какого-то взаимнаго услов³я, схлопнули рука въ руку, и разошлись поспѣшно въ разныя стороны. Появлен³е ихъ произвело въ душахъ нашихъ любовниковъ весьма странный и быстрый переворотъ. Оба они были обданы какимъ-то удивительнымъ страхомъ, точно такъ, какъ бы увидѣли бесѣду злыхъ духовъ, сговаривавшихся о ихъ погибели. Но что же значилъ сей страхъ? Было ли это предчувств³е сердца, с³е неисповѣдимое свойство его предугадывать несчаст³я, еще таящ³яся въ нѣдрахъ времени; или обыкновенное опасен³е, всегда сопровождающее людей, стоящихъ на верху счаст³я? Какъ бы,то ни было, Викторъ и Maр³я долго не могли успокоиться; но мало-по-малу дѣйств³е сего паническаго страха начало утихать, волны опасен³я улеглись въ душѣ, и опять блаженство любви наполнило добрыя, невинныя и пылк³я сердца двухъ счастливцевъ: тогда они начали сами шутить надъ собою, и весело разговаривая и смѣясь, не примѣтили, какъ луна, совершившая свой кругъ, спустилась на лоно плескавшихся около нея волнъ, звѣзды удалились одна за другою въ безмятежную обитель неба, и царь вселенныя возсталъ во всемъ великолѣп³и своемъ изъ-за вершинъ отдаленныхъ хребтовъ.

  

  

   Кто не знаетъ Авачинской губы, сей первѣйшей гавани въ цѣломъ свѣтѣ, образованной самою природою, и могущей вмѣстить соединенные флоты всей вселенной? Эта гавань сливается еще съ тремя меньшими: Раковой, Тарпинской и Петропавловской, получившей с³е назван³е отъ кораблей: Петра и Павла, посѣщавшихъ ее во время экспедиц³и знаменитаго Беринга. Гавань Петропавловская лежитъ въ сѣверной части Авачинской губы, отдѣляясь отъ вся съ запада гористымъ полуострововъ, а съ востока клинообразною узкою косою, по-сибирски: кошкою. Част³ю на сей кошкѣ и част³ю на сѣверномъ берегу гавани расположенъ острожекъ Петропавловскъ, имѣвш³й въ описываемое нами время домовъ не болѣе двѣнадцати, нѣсколько балагановъ и деревянную церковь. Лучшими здан³ями считались домы начальника и протопопа, пр³ѣзжавшихъ сюда на-время; проч³е были, въ истинномъ значен³и сего слова, хижины, тутъ видѣ разбросанныя. Такимъ образомъ видъ сего бѣднаго селен³я, закинутаго на край земли и отдѣленнаго пустынями и морями отъ образованнаго м³ра, наводилъ на сердце мыслящаго обитателя невольную скуку и грусть. Окрестности его столь же мрачны и печальны, хотя и величественны. Съ одной стороны море, съ другой ужасныя горы: Стрѣлочная, Авачинская и друг³я, или покрытыя вѣчнымъ снѣгомъ, или вѣчно дымящ³яся. Это грозные шатры, затопленные всемогущею рукою природы и, можетъ быть, разгорающ³еся на день суда!

   Но нужно ли объяснять, что взглядъ нашъ на природу совершенно зависитъ отъ состоян³я нашей души? Такъ, напримѣръ, счастливому мичману и нашей Камчадалкѣ, прогуливавшимся въ одинъ ясный декабрьск³й день по тропинкѣ, протоптанной на косогорѣ, ведущемъ на кошку, казалось, что нигдѣ въ свѣтѣ не льзя найдти картины прелестнѣйшей и живописнѣйшей. Въ с³е время лучи полдневнаго солнца скользили по лѣсистымъ вершинамъ сопокъ и отражались въ милл³онахъ алмазныхъ звѣздъ, разсыпанныхъ по бѣлому пологу снѣга, раскинутому на горахъ и долинахъ вокругъ огромнаго зеркала, образовавшагося изъ чистой и гладкой поверхности замерзшаго залива. Холодъ былъ самый умѣренный {Климатъ петропавловск³й нѣсколько сходенъ съ петербургскимъ. Морозъ рѣдко простирается тамъ выше 22 гр. по Реомюру.} и болѣе пр³ятный, нежели ощутительный. Воздухъ чистый и проливавш³й съ дыхан³емъ самую усладительную свѣжесть. Прибавьте къ этому неизъяснимый восторгъ первой любви, очаровательную сладость надеждъ на будущее блаженство, близость милаго, обожаемаго предмета - и вы повѣрите, что наши любовники не могли ни желать, ни вообразить лучшаго мѣста. Разговоръ ихъ въ продолжен³е прогулки перебѣгалъ съ предмета на предметъ, хотя и кружился около одного центра, и этотъ центръ былъ - любовь. Они то терялись въ будущемъ, то возвращались въ прошедшее. Наконецъ, воспоминая съ чувствомъ, вмѣстѣ и ужаснымъ и сладкимъ, подробности избавлен³я, мичманъ сказалъ Мар³и: "Тотчасъ по пр³ѣздѣ нашемъ сюда, я старался узнать о женѣ великодушнаго матроса, и мнѣ сказывали, что она живетъ вонъ въ этой хижинѣ, подлѣ перваго балагана на кошкѣ. Не хочешь ли, Maр³я, зайдти вмѣстѣ со мной теперь къ этой женщинѣ?"

   - О! я сама давно желаю видѣть ее, чтобы помочь ей, чѣмъ только въ состоян³и. Впрочемъ мало и самой жизни моей, чтобы заплатить достойно за подвигъ ея мужа; онъ подарилъ мнѣ тебя.

   "Скажи лучше, онъ сохранилъ мнѣ жизнь, чтобы я узналъ всю ея цѣну, узнавши тебя, мою милую, мою великодушную избавительницу."

   Въ семъ сладкомъ состоян³и духа мичманъ и Мар³я отворили дверь въ хижину. Тутъ жила бѣдность со всѣми своими ужасами: голодомъ, холодомъ и нечистотою. Двое ребятишекъ укрывались отъ стужи на печи, бывъ почти наг³е. Въ углу, подлѣ стола, у окошка, заткнутаго льдиною, стояла женщина, высокаго роста, сухощавая, съ большими черными глазами, съ смуглымъ, мрачнымъ лицемъ, и вообще съ цыганскою физ³оном³ею. Она держала въ рукахъ струганину {Струганина - мерзлая рыба, которую стругаютъ можемъ и ѣдятъ сырую.}, и съ великою бранью бросала куски голоднымъ ребятамъ, хватавшимъ ихъ съ жадност³ю собакъ. "Чтобъ вамъ околѣть, негодные! - говорила она стиснувши зубы.- И то все сожрали, а еще просите! Гдѣ жъ мнѣ взять? Отецъ-то вашъ поѣхалъ, да мнѣ ничего не оставилъ, а теперь сталъ чорту баранъ! Добывай сама, какъ умѣешь! Перестаньте, окаянные; не то пырну ножемъ, такъ уйметесь, дьяволы!"

   - Не стыдно ли такъ бранить своихъ дѣтей, тетка? - сказалъ мичманъ, вошедш³й во время ея монолога въ хижину.

   Цыганка обернулась къ дверямъ, и съ примѣтнымъ изумлен³емъ сверкнула глазами на мичмана, который также показалъ видъ величайшаго удивлен³я и даже испуга.

   - Что я вяжу? - вскричалъ онъ. - Это ты, Марина?

   "Какая, батюшка, я Марина? - отвѣчала Цыганка, мгновенно принявъ на себя видъ самаго искренняго смирен³я и стараясь говорить самымъ простодушнымъ языкомъ. - Извольте спросить барышню: она знаетъ меня. Я мѣщанка Караулова, Аграфена."

   - Да, это правда - сказала Мар³я.

   "Чего же испугалась ты?" - спросилъ мичманъ.

   - Да вишь вы, ваше благород³е, изволили вдругъ зайдти, а мое-то дѣло сиротское: недавно лишилась мужа; дѣти малъ-мала меньше.

   "Я зналъ твоего мужа. Онъ мнѣ спасъ жизнь, и я пришелъ оказать тебѣ помощь. Вотъ возьми это на первый разъ, а потомъ, когда выйдутъ эти деньги, опять проходи ко мнѣ."

   - Благодарствую батюшка, ваше благород³е! - воскликнула женщина, упавъ въ ноги мичману, и рыдая съ великимъ искусствомъ. - Благодарствую, мой кормилецъ! Господь, Царь Небесный наградитъ тебя, что ты меня, горькую сироту, не забылъ! И тебя не забудетъ Господь ни въ семъ вѣкѣ, ни въ будущемъ!

   "Ахъ, полно плакать, Караулиха!" - сказала Мар³я, у которой также показались на глазахъ слезы.

   - Какъ же не плакать и не рыдать мнѣ, ангелочекъ ты мой, когда нашлось этак³е добрые люди, какихъ здѣсь и слыхомъ не слыхано! Вотъ я здѣсь десятой годочекъ выживаю, извѣстно вамъ, а кто призиралъ меня, горемышную, кромѣ вашего дѣдушки? - Дай Господи ему доброе здоровье! - А то нѣтъ, и кусочка, не жди ни откуда, а вѣдь, бывало, мой-то заѣдетъ въ море, такъ по цѣлому году и глазъ не увидишь!

   "Гдѣ же онъ женился на тебѣ?" - спросилъ мичманъ, желая узнать ея происхожден³е.

   - Въ Иркутскѣ, мой родимый, въ Иркутскѣ. Вишь, батюшка мой былъ тамошн³й козакъ Почекунинъ. Мой-то жилъ тогда еще исправно; присватался; батюшка позарился, да и отдалъ меня за него, а онъ и спейся! Пилъ, пилъ, да подъ конецъ и нанялся въ компан³ю. Что дѣлать? Принуждена была ѣхать сюда вѣкъ коротать!

   "А желала ли бы ты воротиться въ Иркутскъ?"

   - Ни што, мой кормилецъ, какъ бы не желать!

   "Ну такъ я постараюсь объ этомъ...."

   - Ахъ ты, родимый мой! - вскричала Цыганка, опять кинувшись въ ноги. - Дай тебѣ, Господи! Награди тебя Господи!

   "Ну хорошо, хорошо! Прощай."

   По выходѣ изъ хижины мичмана и Мар³и, Цыганка опять приняла на себя мрачный видъ; сѣла подлѣ стола, и подперши рукою голову, погрузилась въ глубокую думу, прерывая изрѣдка молчан³е отрывистыми восклицан³ями: "Такъ, это онъ! Вотъ судьба!.... Для него мой пьяница отдалъ жизнь, для этого бест³и, котораго отецъ, который самъ было причиною моей ссылки!.... Такъ нѣтъ же, злая судьба! Я пойду наперекоръ тебѣ; не дамъ смѣяться тебѣ надо мною!... Ядъ и ножъ! вы еще остались у меня! вы еще при мнѣ, мои вѣрные товарищи съ того ненавистнаго дня, какъ люди заставили меня таскаться по свѣту!..." Цыганка, разгорячаясь болѣе и болѣе, пришла, на конецъ, въ совершенное бѣшенство. "Меня обезчестили - воп³яла она съ величайшею ярост³ю - меня обманули, наругались надо мною, меня гнали изъ мѣста въ мѣсто, терзали, мучили, кровь мою пили. И ты, злодѣй, и твой проклятый выродокъ были всѣму причиною!... Теперь ваша очередь наступила; теперь пришло время мнѣ потѣшиться надъ вами; теперь вы попали въ мои руки: гибните же, окаянные?"

   Дѣти цыганки, приведенныя въ испугъ ея бѣшенствомъ, вскочивъ съ печи, полѣзли къ ней. "Матушка, матушка! что ты сердишься? На кого ты сердишься!"

   - А, дьяволы! вы хотите меня умилостивить? Нѣтъ вамъ пощады!"

   Она махнула наотмочь можемъ, и два сына ея, облитые кровью, упали къ ея ногамъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ выпалъ и ножъ изъ ея рукъ. Она сѣла на скамью, какъ будто пришла въ себя, и, устремивъ страшные взоры на лежавш³е предъ нею трупы дѣтей, захохотала отчаяннымъ смѣхомъ: "Ха, ха, ха! Вотъ еще штука!.... Такъ я зарѣзала своихъ дѣтей! Это ты, господинъ дьяволъ, подшутилъ надо мною! Тебѣ все хочется моей души? Возьми, братъ, ее: она твоя; но у меня еще есть на землѣ отрада!.... Однако жъ прибрать трупы. Мнѣ не впервые хоронить ихъ, и для меня все равно теперь кого ни похоронить!.... Лежите, дѣти! Теперь вы будете и сыты, и теплы, и одѣты: чего же вамъ болѣе? Хорошо, что у васъ такая добрая мать!" Она подняла половицу, и выкопавъ яму, положила въ нихъ оба трупа, завернувъ ихъ въ рогожу. "Не прочитать ли молитву? Вѣдь, говорили: эта глупая барыня, у которой я жила съ дѣтства, окрестила меня.... Ха ха ха! Все пустое!"

  

   "Спите трупы! Подъ землею

   Сонъ спокоенъ и глубокъ!

   Ни съ напастью, ли съ бѣдою

   Незнакомъ вашъ уголокъ."

  

   "Мать сыра земля защита

   Вамъ отъ снѣга, отъ дожжа;

   Ею ваша грудь закрыта

   Отъ стрѣлы и отъ ножа."

  

   "И не встрѣтятъ ваши очи

   Взглядъ кровавый палачей,

   И подъ мракомъ бурной ночи

   Не подкрадется злодѣй!"

  

   "Спите, трупы! Подъ землею

   Сонъ спокоенъ и глубокъ

   Ни съ напастью, ни съ бѣдою

   Незнакомъ вашъ уголокъ!"

  

   Пропѣвъ с³ю пѣсню дикимъ, нечеловѣческимъ голосомъ, цыганка опустила по-прежнему половицу, и, потерши рукою лобъ, сказала весьма спокойно: "Ну! дѣло кончено! Утонули, да и только! Пусть ищетъ, кто хочетъ!"

   Между тѣмъ мичманъ и Мар³я хотя возвращались тою же тропинкою, но уже не съ прежнимъ удовольств³емъ смотрѣли на окружавшую ихъ великолѣпную картину. Странное и близкое сходство Аграфены съ Мариною возобновило въ душѣ мичмана уснувшую тоску о потерянныхъ имъ родителяхъ. Мар³я, смотря на его задумчивость, также пр³уныла. Долго они шли, не прерывая молчан³я; наконецъ мичманъ спросилъ Мар³ю: "Я думаю, жизнь этой женщины совершенно извѣстна здѣсь?"

   - Извѣстно только то - отвѣчала Мар³я - что она пр³ѣзжая, и что точно дочь какого-то мѣщанина, по крайней мѣрѣ, такъ сказывалъ и покойной мужъ ея. Говорятъ также, что она съ мужемъ своимъ жила весьма дурно; что она женщина весьма хитрая; что почти никогда не ходятъ въ церковь, и слыветъ колдуньею. Мнѣ въ дѣтствѣ такъ много наговорили объ ней, что и теперь еще, при встрѣчѣ съ нею, какъ будто раждается у меня въ душѣ какое-то темное предчувств³е....

   "Можно ли, Мар³я, вѣрить мечтамъ дѣтства? Ты, слава Богу! не испытала бѣдности, и не знаешь ея пагубныхъ слѣдств³й: она портитъ иногда самое доброе сердце. Я увѣренъ, что если постараться - что я непремѣнно и сдѣлаю - если постараться улучшить состоян³е Карауловой, то о ней заговорятъ совсѣмъ другое. Та глубокая чувствительность, съ которою она приняла самое маленькое одолжен³е, показываетъ, что сердце ея способно чувствовать добро, и это-то совершенно увѣрило меня, что сходство ея съ Мариною есть только игра случая."

   - Пусть такъ будетъ, Викторъ, но все я прошу тебя: будь съ нею осторожнѣе. Моя покровительннца, помню я, говорила мнѣ однажды, что точно иногда сердце предчувствуетъ будущее несчаст³е.

   "Это правда! - сказалъ съ улыбкою мичманъ, стараясь принять на себя веселый видъ. - Я самъ въ эту минуту имѣю самое вѣрное предчувств³е....".

   - Какое же?

   "Что мы опоздаемъ къ обѣду и что имянинникъ нашъ, Антонъ Григорьевичъ, будетъ на васъ сердиться...."

   - Ну, это предчувств³е еще не такъ страшно; однако жъ въ самомъ дѣлѣ поспѣшимъ, потому что Ольга, Павловна, вѣрно, уже дожидается насъ.

   "Ахъ, Мар³я! какъ мнѣ нравится эта прекрасная дама!"

   - Но когда ты, Викторъ, болѣе познакомишься съ нею, то еще болѣе будешь любить ее. Это сущ³й ангелъ!"

   "И потому еще долженъ я любить ее - сказалъ мичманъ, сжимая руку Мар³и - что она воспитала для меня другаго ангела."

   - Нѣтъ, Викторъ! Я только тогда могла бы называться симъ именемъ, когда бы походила на нея во всемъ. Ты бы посмотрѣлъ, съ какимъ участ³емъ она слушала дѣдушку, когда онъ просилъ у ней соглас³я на нашу свадьбу! Съ какомъ вниман³емъ разспрашивала она о тебѣ, и съ какою нѣжност³ю обняла меня и сказала:" Машенька! я не препятствую тебѣ. Дай Богъ, чтобы сердце твое тебя не обмануло! Признаюсь: твой женихъ и мнѣ понравился съ перваго взгляда. Будьте счастливы: онъ тобой, а ты имъ!

   "Это прекрасное желан³е уже исполняется - говорилъ мичманъ. - Ахъ, Мар³я! есть ли на свѣтѣ человѣкъ счастливѣе меня?"

   - Есть, и это я! - сказала Мар³я, взглянувъ на своего любовника со всею пламенност³ю страсти.

   Говоря с³е, они подошли къ дому начальника и взошли на крыльцо.

  

  

   IX. Начальникъ

   X. Обѣдъ

   XI. Урокъ въ Истор³и

   XII. Камчадальское угощен³е

   XIII. Великодуш³е

   XIV. Коварство

   XV. Прощан³е

  

   День имянинъ Антона Григорьевича былъ самымъ памятнымъ днемъ для обитателей Камчатки: ибо именно къ этому дню должны они были заготовить порядочный запасъ всякой всячины для подарковъ дорогому имяниннику. Подарки обыкновенно доставлялись ему изъ богатѣйшихъ острожковъ самими то³онами, а изъ отдаленныхъ мѣстъ или исправниками, или присылались съ нарочными. Смѣшно было смотрѣть на почтеннаго Антона Григорьевича, когда онъ, бывъ въ душѣ величайшимъ грабителемъ, смиренно-мудренно сидѣлъ за Чет³и-минеею наканунѣ своихъ имянинъ, и стыдливо поглядывалъ, какъ приходивш³е купцы и то³оны заваливали мягкою рухлядью казенку, нарочно для сего устроенную подлѣ его кабинета. "Благодарствую, другъ мой! - говорилъ онъ каждому приносителю.- Это вовсе лишнее. Кабы я не боялся тебя обидѣть: то ни за что бы не принялъ." По выходѣ же приносителя, онъ тщательно осматривалъ приношен³е, и если находилъ оное недостаточнымъ, то съ великою злобою говорилъ: "А, мошенникъ! ты еще, видно не ученъ! Пожалѣлъ лыка, такъ отдашь и ремень!" Всѣ эти приношен³я были однако жъ только экстраординарныя; независимо отъ нихъ были еще систематическ³я, единожды завсегда опредѣленныя, о которыхъ мы слышали ужъ изъ устъ Тареи. Съ этими-то поборами пр³ѣзжали сами исправники, которыхъ Антонъ Григорьевичъ умѣлъ удивительно держать въ рукахъ: это былъ охотникъ со сворою собакъ, которыхъ онъ пускалъ на добычу, и которымъ позволялъ пользоваться и самимъ, накидывая въ с³е время веревку имъ на шею, дабы, при малѣйшемъ со стороны ихъ неповиновен³и, имѣть возможность не только прибрать ихъ къ рукамъ, но и задавить въ случаѣ нужды. Находясь, какъ съ ними, такъ и съ другими довѣренными своими людьми, наединѣ) Антонъ Григорьевичъ хотя совершенно снималъ съ себя личину святоши, какъ въ семъ случаѣ мы къ чему не служившую, но за то надѣвалъ другую личину какой-то законности въ самыхъ мошенническихъ дѣлахъ, и рѣзкимъ начальническимъ тономъ требовалъ исполнен³я самыхъ беззаконныхъ приказан³й, какъ справедливаго и необходимаго, или какъ должной дани благодарности со стороны ихъ, за дозволен³е устроивать свое состоян³е. Боже сохрани, если кто оказывался въ семъ случаѣ неблагодарнымъ, то есть, не сбиралъ всего опредѣленнаго и осмѣливался пр³ѣзжать не только съ пустыми, хотя не совсѣмъ съ полными руками. Такой смертный грѣхъ случился наканунѣ настоящихъ имянинъ, съ исправникомъ Большерѣцкимъ, которому Тарея отказалъ въ оброкѣ наотрѣзъ, представивъ нужды и бѣдность своего острожка.

   Большерѣцкой исправникъ, коллежск³й регистраторъ Сумкинъ, былъ маленькой, хромой мужичокъ, самой низкой и подлой души, почти вѣровавш³й въ Антона Григорьевича и всегда готовый перенести отъ него всякую брань и обиду. Объяснивъ, съ видомъ величавшаго подобостраст³я и робости, отказъ Тареи, онъ едва не упалъ въ обморокъ, увидѣвъ вспыхнувш³й на лицѣ своего повелителя огонь гнѣва ярости.

   "Неблагодарные, мошенники! - завопилъ Антонъ Григорьевичъ, кинувъ въ Сумкина Чети-Минеею.- Я за васъ умираю на дѣлѣ, чтобы вы были спокойны да счастливы, а вы? Что вы дѣлаете со мной? Хотите меня по м³ру пустить!"

   - Простите великодушно, ваше высокоблагород³е! Все будетъ исправлено!

   "Подлецъ ты, мошенникъ! Все будетъ исправлено! Ты этого не хотѣлъ для меня сдѣлать? Я тебя заставлю думать о твоей обязанности."

   - Ваше высокоблагород³е! я бы со всѣмъ усерд³емъ, да вѣдь острожекъ Тареи дѣйствительно самый бѣдный....

   "Да, бѣдный, потому что тутъ дѣло шло о моей выгодѣ, а не о твоей. Я слышать этого не хочу!"

   - Что же мнѣ дѣлать, ваше высокоблагород³е?

   "Что дѣлать? А вотъ что:"

   Антонъ Григорьевичъ обернулъ Сумкина къ дверямъ и вытолкалъ его въ шею.

   - Добро же ты, шельма Тарея! - ворчалъ Сумкинъ, выходя изъ дома начальника: - я теперь изъ тебя сокъ вытоплю; я посмотрю, какъ ты не отдашь мнѣ всего, да еще и съ сотенными процентами!

   "Что такъ обезпокоились, Антонъ Спиридоновичъ? - спросилъ Сумкина попавш³йся къ нему навстрѣчу фельдшеръ.

   "Ахъ это вы, Алексѣй Пантелѣевичъ! - вскричалъ Сумкинъ, бросясь обнимать Шангина.

   - Извините, любезнѣйш³й, въ потьмахъ-то и не вижу! Даннымъ-давно не видалъ! Какъ поживаете?"

   - Слава Богу! А откуда изволите путь-дорогу держать?

   "Отъ начальника, любезнѣйш³й! Признаться, сегодня провинился, не много, такъ побранилъ, да и подзатыльникъ еще скроить изволилъ. Да брань на вороту не виснетъ, и отъ отца все стерпѣть можно, а вѣдь онъ у насъ не начальникъ, а отецъ!"

   - Правда ваша, Антропъ Спиридоновичъ, правда, что отецъ!... А за что онъ васъ побить изволилъ?

   "Да за мошенника Тарею".

   Сумкинъ разсказалъ въ чемъ дѣло.

   - Это мнѣ извѣстно, Антропъ Спиродоновичъ! - говорилъ Шангинъ. - Тутъ вы ни сномъ, ни духомъ не виноваты.

   "То-то и есть, Алексѣй Пантелѣевичъ! Если начальникъ будетъ говорить съ вамъ объ этомъ, такъ, пожалуйста, замолвите золотое словечко, а покамѣстъ возьмите это серебряное колечко.- Такъ пришлось складно сказать."

   При сей подьяческой риѳмѣ, Сумкинъ всунулъ въ руку Шангина кошелекъ съ серебряными деньгами.

   - Напрасно безпокоитесь, Антропъ Спиридоновичъ! Я и безъ этого исполнилъ бы ваше приказан³е....

   Между-тѣмъ, по изгнан³и Сумкина, начальникъ мгновенно принялъ на себя спокойный видъ, ибо настоящ³й гнѣвъ его быль притворный, какъ тактическая продѣлка, которую онъ употреблялъ съ людьми подлаго характера. Онъ поднялъ Минею, исправилъ въ ней смятые листы, и замѣтивъ закладкою жит³е Козъмы Безсребренника, съ усмѣшкою положилъ книгу на столъ. "Моя жизнь - говорилъ онъ самъ съ собою - если сказать правду, не слишкомъ походитъ на жит³е этого святаго; но не всякому же быть безсребренникомъ! Впрочемъ и меня можно назвать такъ-же: серебра-то и у меня не много, только соболи да лисицы, а вѣдь это не серебро! Ха, ха, ха!... Только какъ ни посмотрю я на свои дѣла - продолжалъ онъ, нѣсколько помолчавши - то самъ себѣ удивляюсь. Здѣшн³е первые русск³е выходцы говаривали: въ Камчаткѣ-дѣ семь лѣтъ можно прожить счастливо, а я - каково же?- одиннадцатый годъ обираю здѣсь праваго и виноватаго, и живу какъ мнѣ хочется! Вотъ что значитъ подобрать людей!.... Я увѣренъ, что, напримѣръ, этотъ подлецъ Сумкинъ, теперь радъ съ живаго Tapйe содрать кожу, и пронести мнѣ въ подарокъ, лишь бы я не сердился на него... Да, власти у меня много, богатства еще болѣе; чего же еще надобно?... Ахъ, эта проклятая дѣвчонка не выходитъ у меня изъ ума!... Но что я могу сдѣлать?.... Она имѣетъ жениха; я - жену!...."

   Сказавъ с³е, онъ опять замолчалъ и сталъ ходить по комнатѣ большими шагами.

   "Да! это ужасно; но это должно быть!... А мучен³е совѣсти? А мука за гробомъ?...."

   Одъ медленно повелъ глазами по стѣнѣ комнаты и остановился на висящемъ на ней портретѣ ³езуитскаго патера.

   "Что ты мнѣ скажешь теперь, наставникъ моего дѣтства? Какъ ты разрѣшишь эту задачу.- ты, который старался напечатлѣть на моемъ дѣтскомъ умѣ, что ни добрыя дѣла не могутъ спасти насъ, ни погубить худыя? Отвѣчай мнѣ теперь: твой отвѣть мнѣ въ эту минуту всего нужнѣе! Ты молчишь? Такъ пусть же тягость моего злодѣян³я обрушится надъ собою! Пусть же отъ тебя потребуютъ отвѣта въ моемъ преступлен³и, если ты обманулъ ме