Главная » Книги

Антропов Роман Лукич - Герцогиня и "конюх", Страница 9

Антропов Роман Лукич - Герцогиня и "конюх"


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

стороже, князь?
   - А если нас осилят? Если мы проморгаем? - заволновался Долгорукий. - Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?
   - Знаю. И не только знаю понаслышке, но каждый день вижусь и разговариваю с ними, - проговорил Остерман.
   - Кто же они, если вы их знаете? - забыв всякую осторожность, закричал Долгорукий.
   - Волынский и князь Черкасский, - отчеканил Остерман.
   - Так ведь их надо схватить, арестовать... сослать... четвертовать!.. Чего же вы медлите?..
   Ироническая улыбка пробежала по губам Остермана.
   - Вы ошибаетесь, князь Алексей!.. - промолвил он. - Каждый раз, как они являются ко мне, я получаю от них драгоценные сведения. Ведь они считают меня своим сторонником и потому вполне откровенны со мной. А мне, всем нам необходимо быть в курсе их замыслов, знать настроение и большинства дворянства, и войска. Поэтому вы не волнуйтесь: я не пропущу нужного момента. Я вам скажу больше: я арестую даже Бирона... А знаете, почему и для чего?
   Долгорукий насторожился.
   - Для того чтобы его место на время занял князь Иван Долгорукий... - еле слышным шепотом произнес Остерман. - Анна Иоанновна - женщина, и притом с пылким темпераментом. Вы понимаете?.. Раз князь Иван сблизится с ней - она очутится в ваших руках. А вы... вы не забудете моей услуги, Долгорукий?..
   - О! - вырвалось у того. - Все поделим!
   - Я знал, что вы, как умнейший человек, поймете меня. Ну, теперь я иду к государыне. Смотрите, чтобы никто не помешал нашему свиданию. Предупредите князя Ивана, растолкуйте ему...
   - Все исполню, все... - довольным голосом пробормотал Долгорукий.
  

XIV

"УРОКИ" ОСТЕРМАНА

  
   - Ваше величество, где вы? - тихо спросил Остерман, входя в красную гостиную.
   Он поводил глазами, но нигде не видел заточенной императрицы.
   Портьера распахнулась, и из спальни вся в слезах, угрюмая, понурая вышла Анна Иоанновна.
   - Что же это такое? - не здороваясь, накинулась она на своего "тайного руководителя". - В ловушку меня заманили? Да? В капкан засадили?..
   По-видимому, Остерман был готов к подобному приему, потому что ни один мускул не дрогнул на его лице, и он тихо, но спокойно продолжал:
   - Через три дня все будет окончено, ваше величество! Но ради Бога, говорите тише, иначе все, все пропадет, все разрушится! - Он склонился перед царственной затворницей и, горячо поцеловав ее руку, прошептал: - Разве вы перестали верить вашему верноподданному слуге Остерману? О, ваше величество, вы обижаете меня!.. Я знаю, ваше величество, как тяжело вам ив каком унизительном положении находитесь вы. Но вы терпели много; потерпите же еще всего три дня.
   - Ах! - истеричным воплем вырвалось из груди Анны Иоанновны. - Терпеть и терпеть! Это - все, что я получаю от жизни. Ну, вот, я стала царицей...
   - Вы еще не коронованы, ваше величество, - поправил ее Остерман.
   - И что же? Меня опять держат в плену, в заточении. Эти проклятые князья Долгорукие стерегут меня, словно собаку в будке. Но я не хочу этого не хочу! Я убегу отсюда, я закричу на улицах народу: "Спасайте свою царицу из рук тюремщиков и палачей!"
   Остерман бесцеремонно взял императрицу за обе руки, усадил ее в кресло и стал посвящать ее во все тонкости своего хитроумного плана.
   - Понимаете, ваше величество?
   - Да, да, - мало-помалу оживлялась Анна Иоанновна.
   - Вы видите, что сделаться самодержавной императрицей, не имея на то прямого права, не так-то легко, - продолжал свое утешение хитроумный Остерман. - Поэтому потерпите еще всего день, два, три. Ваш план обратиться к народу великолепен; это самое придумал и я, а поэтому подпишите вот эти воззвания.
   Остерман развернул перед Анной Иоанновной целую кипу листов.
   - А что это такое? - испугалась та. - Боже мой, я уже подписала ограничение себе!.. А это, быть может, уже совсем отречение от престола или даже смертный приговор мне?
   Тогда Остерман взял один из листов и шепотом начал читать несчастной "царице":
   - "Воззвание к моим верным солдатам. Братцы! Вашу императрицу наглые члены Верховного тайного совета насильно заставили подписать ограничительную грамоту, коей я, императрица Анна Иоанновна, лишаюсь права управлять царством. Все права хотят захватить в свои руки Голицыны, Долгорукие и прочие иные господа верховники. Позор, поношение, обида царскому роду, коему вы, солдаты, служили всегда верой и правдой. Меня во дворце заключили, как в темницу: каждый шаг мой стерегут. Верные мои солдаты, верная и любезная моя армия! Идите и ослобоните меня! Присягайте только мне, как самодержавице, но не присягайте Верховному совету. Жду от всех вас, братцы, помоги, изволения от своих дерзновенных тиранов".
   - Так! Так! Так! - захлопала руками Анна Иоанновна. - О, эти проклятые князишки! Я им покажу, как оскорблять царскую кровь!
   - Подписывайте скорее, ваше величество! Каждая секунда дорога! - торопил ее Остерман, боявшийся внезапного появления которого-нибудь из Долгоруких.
   Анна Иоанновна подписала все воззвания.
   - А теперь помните, что вы, ваше величество, должны быть особенно ласковы с Долгорукими, особливо с князем Иваном. Они не должны держать в подозрении ни вас, ни меня, - продолжал поучать императрицу Остерман, затем встал, чутко прислушался и преувеличенно громко произнес: - До свидания, ваше величество!
   В дверях стоял Алексей Долгорукий.
   - Итак, вы усвоили себе, что такое ограниченный монарх? - почтительно спросил Анну Иоанновну Остерман.
   - Да, - растерянно ответила императрица.
   - Уверяю вас, ваше величество, что это - самый лучший, удобный и выгодный образ правления, - продолжал великий дипломат. - Вы - императрица, но не можете же вы одна управлять такой махиной, как Российская империя? Я правду говорю, князь Алексей? - обернулся Остерман к Долгорукому.
   - Это - святая правда, ваше величество, - поклонился тот государыне.
   - Завтра или послезавтра я буду иметь высокое счастье снова явиться к вам, ваше величество, на урок. Вы дозволите? - сказал Остерман.
   - Я буду ждать вас с нетерпением, господин Остерман! - улыбнулась Анна Иоанновна, протягивая ему руку.
   "Великий оракул" прижался долгим поцелуем к "державной" руке и быстро вышел из покоев императрицы.
   - Ну, что, как она? - перехватил его на дороге Иван Долгорукий.
   - Чудесно! Все идет как нельзя лучше!.. А вот вы поразвлекли бы ее!.. - улыбнулся Остерман. - Скучает ее величество...
   - Можно! - осклабился отвратительно-цинично князь Иван.
   По уходе Остермана князь Алексей Долгорукий обратился к Анне Иоанновне:
   - Вот, ваше величество, человек! Ума - палата!
   - Да, - усмехнулась императрица, - малость поумнее нас с тобой будет. А ты вот лучше скажи, что это за скучища у нас тут в Москве? - В ее голосе задрожала злоба к этому главному тюремщику. - У меня в Митаве и то было веселее... - продолжала она. - Хоть поговоришь с кем-нибудь, а тут сиди одна, как заключенная.
   - Что делать, ваше величество, надо обождать малость. Вот через два дня состоится официальное провозглашение вас императрицей, тогда дело иное будет, - ответил Долгорукий. - Вы, ваше величество, игру на гуслях любите?
   - А что? - оживилась Анна Иоанновна.- Я часто слыхала игру на гуслях, еще до замужества моего, когда девицей была и у матушки жила. А ты почему про это спросил, князь?
   - К тому, ваше величество, что Иван мой - большой по этой части затейник. Играет он страх хорошо, да и поет, что соловей залетный. Если угодно вам, может, он позабавит вас. Но только надо это аккуратно сделать, чтобы никто ле видел, не слышал, а то пойдет слух, что вот, дескать, государь император только что помер, а та, которая царицей нашей будет, в веселие ударяется. Сами изволите знать Москву: город смирный, богобоязненный, не то что Петербург, где машкерные и иные бесовские действа и лицезрения творятся, - проговорил Алексей Долгорукий.
   Анна Иоанновна смутилась. Она уже видела Ивана Долгорукого, этого разудалого, лихого молодца, с его грубо-красивым, наглым лицом, молодца, который "не щадит ни бабьей, ни девичьей чести".
   - А будет ли взаправду хорошо это? Не выйдет ли зазорно? - дрогнувшим голосом спросила она.
   - Что ж, ничего!.. Только осторожно, говорю, поступить надо. Ужо вечерком, как поулягутся все во дворце, Иван и придет с гуслями. Присылать, стало быть?
   "Ох, искушение!" - растерянно подумала Анна Иоанновна, но вдруг решилась.
   - Что ж, пусть приходит... Очень уж скучно!.. - отрывисто сказала она и почему-то отвернулась от Алексея Долгорукого.
  

XV

МОЛОДОЙ ГУСЛЯР И ЦАРИЦА

  
   В течение всего конца дня и начала вечера "скушливой" тридцатисемилетней Анне Иоанновне было что-то не по себе. Какое-то безотчетное, неясно-смутное волнение охватило все ее существо. Она не находила себе места, больше ходила, чем сидела, и ни разу не "повалялась" на софе. То чувство, которое овладело ею, было знакомо ей. С такой силой, как сегодня, она испытывала его всего несколько раз в жизни: в последний раз - при встрече с рыцарски-великолепным Морицем Саксонским. То же ноюще-сладкое томление в груди, то же замирание сердца, та же истома во всем пышном, грузном теле.
   "Ох, дурость во мне бабья поднимается" - так определяла она сама подобное состояние.
   Как у всех крупных, дородных, праздно-ленивых женщин того времени, украдкой изрядно попивавших и целыми днями валявшихся на пышных перинах, у Анны Иоанновны наблюдалась повышенная чувственность. Томясь, волнуясь, поджидая красавца Ивана Долгорукого, она старалась думать о своем верном друге Эрнсте, но - странное дело! - образ Бирона совсем не появлялся. А думать она хотела о последнем для того, чтобы отогнать от себя "искушение".
   И, словно подсмеиваясь, издеваясь над ней, какой-то таинственно-чудный голос нашептывал ей:
   "Ты ведь молода еще. Эка невидаль - тридцать семь лет!.. Старше тебя многие, а грешат мыслями... Что твой Бирон? Немец, конюх, лошадник... И как тебе, бедной, жить-то до сих пор приходилось? Маета одна... А они, взять бы хоть ту же Екатерину Долгорукую, вон как тут веселились, какие попойки да забавы устраивали".
   А другой голос тоже шептал:
   "Тыне забудь, кто - ты... Ты ведь послезавтра - императрица всероссийская... Разве можешь ты забываться, хотя бы по-женски?"
   Тихо, бесшумно отворилась дверь покоев Анны Иоанновны, и послышался звучный, красивый, молодой голос:
   - Дозволишь ли войти, пресветлая царица?
   Вздрогнула Анна Иоанновна, вскочила с кресла и приложила правую руку к сильно заколотившемуся сердцу. Взглянула она - и ахнула.
   "Экий красавец! Экий молодец!" - так и ожгло ее всю.
   Перед ней стоял князь Иван Долгорукий в костюме гусляра. На нем были высокие сафьяновые сапоги, шаровары темно-алого бархата, голубая шелковая рубаха-косоворотка. Грудь - что наковальня кузнечная: бей молотом - не дрогнет. А эти сильные руки? А эти плечи в косую сажень? А эти кудри? А главное - глаза: жгут они, нутро все поворачивают.
   - Ах, это ты, князь Иван? - вспыхнула Анна Иоанновна.
   Улыбнулся хищной улыбкой Долгорукий-младший, обнажил белые, словно кипень, зубы и пылко произнес:
   - Какой я, пресветлая царица, князь? Разве не видишь, что простой я гусляр. Князь Долгорукий там, позади дворца остался, а видишь ты здесь только гусляра-сказочника Ивана.
   Анну Иоанновну словно волна какая-то подхватила. Простая русская женщина властно проснулась в полуонемеченной, бывшей герцогине Курляндской, а ныне - полуимператрице.
   - А коли ты - не князь, так какая же я царица? - вырвалось у нее, и она помимо своей воли оглядела затуманенным взором статную фигуру "баяна".
   - Царица - всегда царица, а мы-то вот - иное дело: людишки мы подневольные, слабые, маленькие, - продолжал ломать роль гусляра князь Иван, держа в правой руке гусли.
   - Что же ты стоишь, князь Иван?.. Садись!.. - указала Анна Иоанновна на место на софе рядом с собой.
   Лихо, ухарски тряхнул он кудрями и послушно сел близ царицы.
   А она промолвила:
   - Сказывали мне, что играешь ты хорошо на гуслях, князь Иван... Вот и захотелось мне игру твою послушать...
   - Ничего, иные одобряют!.. - сверкнул большими зубами князь Иван.
   - Поди, сколько сердец девичьих иссушил?.. - все более и более начинала впадать в его тон Анна Иоанновна.
   Иван Долгорукий тихо рассмеялся:
   - Не считал! Про меня мало ль чего не говорят... Всю Москву, вишь, женскую да девичью попортил я.
   - А не правда, что ли? Отпираться будешь? - волнуясь все сильнее и сильнее, спросила Анна Иоанновна.
   - Буду, пресветлая царица. Какой я озорник? Я - монах, что ни на есть схимник самый строгий. Много ль мне надо? Чару-другую зелена вина, а на закуску - уста румяные, сахарные, грудь белую, лебяжью... Эх! Найди такого еще скромника, царица!
   И он впился в Анну Иоанновну своим пылким, воровским, удалым взором.
   Ту всю словно варом обдало.
   - Вот ты какой!.. - вырвалось у нее.
   - Не осуди, царица!.. Каков есть. А только одно знаю, в одном крепок я: хоть на дыбе пытай меня - не стану победами своими бахвалиться, тайны ночек хмелевых раскрывать.
   Князь Иван, положив гусли на колени, провел руками по струнам. Тихие, вздрагивающие звуки вдруг зазвенели и пронеслись как-то робко-несмело по покоям государыни.
   - О чем сказку сказать тебе, пресветлая государыня? - ближе придвинулся к Анне Иоанновне Иван.
   - Пой... про что хочешь... - не отодвинувшись, произнесла она.
   - Жалостливое что аль веселое? - спросил князь Иван, а сам глазами словно вот душу хочет съесть.
   - Что ж с веселого начинать?.. Веселое напоследок!.. - перехваченным голосом прошептала Анна Иоанновна.
   - Хорошо! А есть обычай такой, царица, что перед сказыванием подносят гусляру чару меда стоялого аль вина какого заморского. Обычай этот не нами заведен, от дедов наших ведется. Не рушь же его, царица!.. - все тем же в душу льющимся голосом произнес Иван.
   "Царица", словно завороженная, быстро встала и вскоре принесла два кубка с каким-то вином; один из них она подала князю Долгорукому, другой поднесла к своим губам.
   - Ну, пей, раскрасавец гусляр, молодец удалой, и я с тобой вина пригублю, - сказала она.
   Глаза Анны Иоанновны горели лихорадочным блеском, грудь высоко подымалась.
   - Спасибо на ласке, царица!.. - низко поклонился князь Иван. - А только коли пить, так пить уж до дна. А то гусляру скушно будет сказки тебе играть.
   Анна Иоанновна до дна осушила большую чару крепкого вина. Огненная влага разлилась по ее жилам. Еще сильнее забурлила, заиграла кровь и к сердцу прилила, и в голову бросилась.
   - Хорошо, царица? - тихо спросил Иван.
   - Хорошо! - бурно вырвалось у Анны Иоанновны. Теперь она села еще ближе к Долгорукому, так что почувствовала на своей щеке его горячее дыхание.
   Сильно, смело коснулся Иван струн гусель. Зарокотали те, застонали, заплакали. И начал он "сказание".
  

ПЕСНЬ НА ГУСЛЯХ ИВАНА ДОЛГОРУКОГО

  
   Ой вы, гусли-гусельки, веселые мои!
   Вы поведайте нам, гусли, сказочки свои!
   Распотешьте девицу, красна молодца,
   Чтоб взыграла кровь их, удалы сердца.
  
   Начинают гусли: с давних, слышь ты, пор
   На Руси пресветлой появился вор.
   Он - старик высокий, с белой бородой,
   Ходит он все больше, все ночной порой.
  
   Как идет - так песни удалы поет,
   Бородой косматою лихо так трясет.
   "Кто ты будешь, дедко? Как тебя зовут?" -
   Вопрошают люди. Сами бледны... ждут.
  
   "Я - сам бог Ярило, Хмелем звать меня,
   Много показать вам я могу дивья.
   Тайной заповедною лишь один силен,
   В радостях, в весельях я один волен".
  
   Подивились люди: "Полнё, дедко, врать!
   Неужель людей всех в плен ты можешь взять?" -
   "Ой, могу, людишки, чары напустить,
   Одному мне будут люди все служить!"
  
   Выдвинулся парень. Был он лих и смел
   И в глаза Яриле гордо поглядел.
   "Ты зовешься Хмелем? Хорошо, старик!
   Я побью тебя сейчас же, в этот самый миг.
  
   Ежели всесильны чары все твои,
   Ты развей мне горе, муки все мои.
   Полюбил давно, слышь, я цареву дочь
   И не сплю, не ем я, - прямо мне невмочь.
  
   Ах, хочу лебедку я к груди прижать
   И уста царевны пылко целовать!
   Только та царевна за замком живет,
   Свора псов иземных ее стережет".
  
   Отвечает Хмель тут: "Гусли ты возьми
   И к царевне Зорьке смело ты иди!
   Грянь по струнам звонким, песенку ей спой,
   И она ответит: "Ах, желанный мой!"
  
   И пробрался парень, хоть и труден путь.
   Ну, как вдруг увидят, на дыбу возьмут?
   Вот уж и царевна. Вспыхнула, дрожит
   И на красна молодца сурово глядит.
  
   "Ой ты, тать ночная! Ой ты, вор лихой!..
   Как ты смел пожаловать в царский терем мой?"
   Не ответил молодец... лишь в очи поглядел,
   И на гуслях-гусельках он песню ей запел.
  
   "Ах, зови, царевна, палачей своих,
   Пусть уж снимут голову со плечушек моих!
   Но на пытке лютой буду умирать
   И "люблю царевну!" стану все кричать!"
  
   Что же тут царевна молвила в ответ?
   Оглянулась... Горенка... Никого-то нет...
   Перед ней молодчик статный, удалой...
   И шепнула только: "Ах, желанный мой!.."
  
   Окончил Иван Долгорукий... Замер последний звук... И вдруг Анна Иоанновна почувствовала, как сильная рука сжала ее в объятии.
   - Опомнись! - крикнула она.- Как ты смеешь?.. Князь Иван, пусти... Ой, что ты делаешь?..
   - Анна, счастье мое, лебедушка ты моя!.. - хрипло вырывалось у Ивана Долгорукого.
   Вино ли сказалось, или зверь проснулся в этом необузданном молодчике княжьей крови, неизвестно, но только он запрокинул Анну Иоанновну и покрывал ее лицо исступленными поцелуями, пылко шепча в то же время:
   - Брось, слышь, говорю, брось ты этого проклятого немца! Ну, что ты в нем нашла хорошего?.. Ты меня полюби, я трон твой буду на плечах своих держать, царица моя, Аннушка моя!.. Ты - русская; к чему тебе возиться с немцем? Ты не гляди, что я молод. Молод да удал, а удали во мне - что в океане воды. Никому тебя в обиду не дам, ножки твой державные целовать буду, водой той умываться стану...
   Альков царицы не выдал своей заповедной тайны, и неизвестно, что ответила на это несчастная, затравленная политическими интригами бывшая митавская затворница...
  

XVI

"СТРАШНАЯ" НОЧЬ МОСКОВСКИХ ЗАТВОРОВ

  
   Остерман только что отпустил из своего кабинета какого-то таинственного незнакомца в маске и, откинувшись на спинку кресла, мечтал об отдыхе, хотя бы минут на двадцать, как в кабинет ворвался Бирон.
   Он поистине был страшен. Его лицо было бледно как полотно, глаза вытаращены, волосы стояли дыбом.
   - А-а, вы этого добивались, Остерман? - бешено завопил он.
   Вздремнувший было маститый российский дипломат вскочил в испуге.
   - Что такое? Что с вами, Бирон? В своем ли вы уме? - воскликнул он.
   - Я-то в своем, а вот вы-то, Остерман, не знаю!..- продолжал неистовствовать Бирон.
   Остерман улыбнулся.
   - Теперь я все понимаю... - спокойно произнес он.
   - Вы? И понимаете? А откуда вы можете понимать весь ужас того, что произошло? - безбожно коверкая русскую речь, крикнул Бирон.
   - Я вам поясню. Вы из дворца?
   - Да. Я... я должен был ее видеть... Я боюсь оставлять ее одну так долго без себя. С величайшим усилием я проник во дворец... Оказывается, князья Долгорукие отдали строжайший приказ никого не пускать. Но я сумел заставить все двери распахнуть передо мною. Да кто же я, черт меня возьми? Муж ее или тряпка?
   - Муж? Ну, знаете, Бирон, это немного чересчур! - расхохотался Остерман. - Эк выхватили!..
   - Да, да! Я покажу этим варварам, что тот, кто держал в своих объятиях царевну, имеет право быть первым у трона императрицы.
   Бирон выпрямился. Что-то бесконечно алчное, хищное засветилось в его глазах.
   - Продолжайте лучше, Бирон, свое повествование!.. - осадил его великий дипломат.
   - У дверей покоев Анны я увидел князя Алексея Долгорукого. Перед ним стояли бутылки вина, - взволнованно заговорил Бирон. - Он спал как убитый... Чтобы удостовериться в том, спит ли он или притворяется, я схватил его за конец бороды. Он что-то пробормотал и опять захрапел. Тогда я взялся за ручку двери. Та была заперта. Я обошел секретным ходом кругом и проник в спальню. И там я... Черт меня возьми!..
   - Ну?.. - привстал Остерман.
   - В красной комнате, на софе, сидели Анна и этот проклятый Иван... Он играл ей что-то на гуслях и... держал ее в объятиях левой рукой. Я хотел ворваться и убить Долгорукого на месте, но...
   - Испугались?.. О, еще бы!.. Этот Иван ударом кулака кладет медведя, - похлопал Бирона по плечу Остерман. - Все, что вы мне поведали, совсем не интересно. Успокойтесь и помните, что Анна никуда не уйдет из наших рук, а если она теперь "забавляется" - Бог с ней.
   - А если эти забавы перейдут в серьезное чувство? - с тревогой спросил Бирон.
   - Пустяки! - махнул рукой Остерман. - А трон-то держать будем мы, а не они. Их песенка спета. Послезавтра в России будет царствовать самодержавная императрица. Послезавтра Верховного тайного совета не будет.
  

* * *

  
   В небольшой комнате, в которой колыхались клубы табачного дыма и чувствовался сильный запах вина, находилось более чем разношерстное общество. Рядом с нарядным залом придворного щеголя сидели в расстегнутых мундирах офицеры; бок о бок с ними сидели рясоносцы, примыкая непосредственно к двум лицам в простых суконных кафтанах; около тех были - фраки и жабо.
   Это была та знаменитая "конспиративная квартира", которая спасла России самодержавие.
   Ее хозяева - Волынский и Черкасский - были сильно взволнованны. Первым держал речь Волынский.
   - Господа! Послезавтра мы должны окончательно решить вопрос: идти ли нам в полон или вырваться на волю... Вы желаете?
   И он произнес горячую, страстную речь, в которой мрачными красками нарисовал их тягостное положение.
   За ним говорил князь Черкасский. Он еще более подлил масла в огонь: собрание совсем зашумело.
   И вдруг в разгаре их споров появилась фигура Остермана.
   - Остерман!!! - пронеслось по собранию заговорщиков.
   - Да, это - я, господа! - послышался его металлический голос.
   Все умолкли. Все собирались слушать, что скажет этот знаменитый "оракул".
   - В вашем собрании, - произнес он, - я, господа, вижу представителей всех сословий Российской империи. Я рад этому, так как каждому из вас я должен вручить, по повелению ее величества, ее послание.
   - Как? Сама пишет? - послышались голоса заговорщиков.
   - Сама подписала. Позвольте мне прочитать вам их все.
   И Остерман начал с воззвания к войску.
   Гвардейские офицеры, слегка пошатываясь от чрезмерного возлияния богу Бахусу, встали и торжественно отдали честь.
   - Да здравствует наша самодержица! - заорали они хриплыми, сиплыми голосами.
   - Господа, не кричите: за нами следят, - засуетился князь Черкасский.
   - Кто следит?! Да мы их, таких-сяких, в куски изрубим!!!
   Остерман вручил офицеру воззвание, подписанное Анной Иоанновной, и спросил торжественным голосом:
   - Итак, вы клянетесь, что это станет достоянием вашего полка?
   - Клянусь!
   - Вы прочтете его тем, кого поведете завтра во дворец?
   - Прочту. У нас все решено, ваше высокопревосходительство, - ответил офицер.
   - А знаете ли вы, кто находится теперь в казармах?- пристально смотря в глаза офицеру, спросил Остерман.
   - Нет, не знаю.
   - Там Миних.
   И, лишь только Остерман произнес имя великого полководца, восторженный гул голосов прокатился по комнате.
   - Он? Сам?..
   - Да. Имейте в виду, господа, что мы играем в крупную игру и что нам надо выиграть сражение! - внушительно произнес Остерман и обратился к попу: - Вы, батюшка, священник. Прошу, глядите на меня не как на лютеранина-еретика, а как на сына единой христианской веры. Довольны ли вы тем, что творится ныне на Руси православной? Разве бояре-князья Долгорукие и иные православные не колеблют в царях духа благопристойной религиозности? Кто, как не князь Иван Долгорукий, приводил в опочивальню юного императора в канун великих праздников блудниц и потешниц? - Голос Остермана все усиливался. Этот "старик" вдруг сразу помолодел на много-много лет. - Они нас зовут "басурманами", эти пьяные, дикие князья. Вы, господа, не обессудьте, что я сказал это, - обратился великий дипломат к князю Черкасскому и титулованному офицеру Масальскому. - Вы на них не похожи; вы - доблестные люди... Нет, я о них говорю, об этих палачах. Видит Бог, я хотел воспитать императора Петра в духе и правде христианских начал и правил, я - немец!.. Правда?
   Рясоносцы молчаливо кивнули головой.
   - Правда! Правда!
   Остерман не мог удержаться от доброй понюшки табака, а затем продолжал:
   - А коли правда - не угодно ли вам вот эту бумажку с подписью государыни? - И он отдал второе воззвание.
   Общее недоумение читалось на всех лицах... Что это говорит и делает великий "оракул"?
   Орлиным взором обвел собрание Остерман и произнес:
   - Слушайте, господа, меня внимательно. В России должна быть неограниченная монархия. Когда власть царицы не будет ничем и никем связана, ограничена, тогда всем будет лучше... Нельзя допускать к трону одних избранных. Они захватят власть. Все то, что предлагают Голицыны и Долгорукие, все эти пункты, кои в Митаве сгоряча подписала Анна Иоанновна, и то, что она должна будет подписать торжественно завтра, в день провозглашения ее императрицей, является гибелью для страны. Нам надо упразднить Верховный тайный совет. Это - первое.
   - Вы видите, - обратился Черкасский к "конспирантам", - великий птенец Петра Первого, знаменитый Остерман, сам член Верховного тайного совета, заявляет вам, что это мрачное учреждение надо уничтожить. Или и теперь вы станете сомневаться в том, что мы ведем безумную, опасную игру, которая может окончиться неудачей? Да разве, если бы это была неверная ставка, господин Остерман примкнул бы к нам?
   Почти до утра шло тайное заседание заговорщиков во главе с будущим канцлером Остерманом.
  

XVII

СОН АННЫ ИОАННОВНЫ

  
   После ухода "смелого" Ивана Долгорукого, долго не могла прийти в себя Анна Иоанновна - а был уже час поздний, предутренний... Ужас овладел ею.
   - Как могла я до того дойти? - охала она. - Что ж теперь будет? В полон попала я к князьям Долгоруким. Ежели строгость приму -они мне сейчас же о гуслях вспомнят. А Эрнст мой? Ну, как он узнает?.. - Несколько раз, чтобы успокоить себя, она подкреплялась стаканчиками вина, и с каждым новым приемом отравы у нее становилось легче на душе. - А что я сделала такого?.. Эка важность, подумаешь! Да разве я не царица? Что хочу, то и буду делать... - подбодряла она себя.
   Красавец Иван Долгорукий неотступно стоял перед ее глазами. Она точно еще чувствовала его прерывистое дыхание, силу его медвежьих объятий.
   С большим трудом ей удалось заснуть... Сначала сон был тревожный, часто прерывающийся. Анна Иоанновна вскакивала на постели и кричала диким, испуганным голосом: "Ой, ой!.. Пусти!" Но постепенно она успокоилась, и вскоре сон перешел в глубокий.
   И страшное, диковинное стало сниться ей {Это был вещий сон: впоследствии все, за исключением личного присутствия Анны Иоанновны, сбылось наяву.}.
   Мрачная комната со сводчатым потолком - не то вроде огромного склепа, не то погреба - озарена багрово-красным светом. Этот страшный свет вырывается из пасти огромной печи, стоящей в углу. Целая масса каких-то странных, непонятных предметов заполняет почти все пространство унылого подземелья. Анну вводят и говорят ей:
   - Ваше величество, садитесь на этот стул. Сейчас вы увидите, как мы будем расправляться с врагами.
   - Чьими врагами? - спрашивает она, стараясь рассмотреть лица тех, кто привел ее сюда.
   - С моими! - слышится ей знакомый голос.
   - Ах, это ты, Эрнст? - узнав Бирона, задает она вопрос.
   - Да, это я. Ты, для которой я достал трон, изменила мне. За это ты обречена на страшную пытку: на твоих глазах первым будет замучен Иван Долгорукий.
   Жутко, страшно царице. С тоской всматривается она в диковинные предметы, которыми заставлена комната.
   - Что это, Эрнст? - робко спрашивает она, указывая на какое-то сооружение, похожее на качели.
   - Это - дыба, - отвечает с отвратительной усмешкой ее фаворит.
   - А это?
   - Это - железные гвозди, которые вбивают под ногти пытаемым. Два гвоздя будут вбиты и Ивану.
   - А что вот это такое? - показывает Анна Иоанновна на кресло.
   - Это - для особо важных преступников: кресло раскаливают добела и потом на него сажают пытаемого...
   Около печки сидит на корточках палач... Он подбрасывает поленья дров в печь, откуда летят искры.
   Все больший и больший ужас овладевает Анной Иоанновной. Она пытается бежать, но ее грубо схватывает за руку Бирон.
   - Куда?! - хрипло спрашивает он. - Бежать задумала? Нет, посмотри до конца!..
   - Пусти меня, пусти, Эрнст! Мне страшно!.. - молит она. - Смотри, какие-то страшные руки хотят схватить меня.
   Но Бирон молчит.
   - Введите его! - кидает он затем приказ заплечному мастеру.
   И вводят человека, полуобнаженного. Он молод, красив, но дрожит мелкой-мелкой дрожью.
   - За что вы схватили меня? Я - Иван Долгорукий, а вы кто? - исступленно кричит он.
   - А мы - палачи!
   "Палачи?! Господи, где же я?" - с тоской думает Анна Иоанновна.
   - Где ты? Знай, Анна, что ты в комнате пыток, тайных сыскных дел канцелярии, - шепчет, наклоняясь к ней, Бирон.
   - Кто же учредил эту канцелярию?
   - Я!- гордо отвечает Бирон. - Начинайте допрос с пристрастием!
   И Ивана Долгорукого начинают допрашивать.
   - Хотел ли ты простудить государя?
   - Нет, не хотел. Сами посудите: какая мне от того могла польза быть, когда он меня другом своим ближним считал? - отвечает Долгорукий.
   - А зачем же ты спаивал его?
   - Сам он пить хотел...
   - А девиц непотребных, заморских блудниц доставлял ты ему?
   - Нет, не доставлял, - трясет головой Иван Долгорукий.
   - Врешь, негодяй! - слышится ответ. - Ну-ка, ребята, взденьте его на дыбу!..
   И князя Ивана вздымают. Слышится легкий хруст костей, и князь кричит:
   - Ой-ой! Снимите, снимите, палачи! Тяжко мне, больно!..
   - Сознаешься?.. - захлебываются от удовольствия палачи, в особенности Бирон.
   - Сознаюсь!.. - еле слышно шепчет Долгорукий.
   - Доставлял царю?
   - Доставлял...
   - А сестру свою, проклятую девку Екатеринку, хотел окрутить с царем?..
   - Я тут ни при чем. Сжальтесь! Люди вы или звери?.. - рвется из рук палачей добрый молодец.
   А один из палачей уже вбивает ему под ноготь блестящий гвоздь.
   - Говори! Сознавайся! - гремит голос Бирона.
   - Хот... хотели...
   - Завещание подделали?
   - Подделали, - извиваясь от боли, кричит Иван Долгорукий.
   Анне Иоанновне душно... Она чувствует, что еще минута - и ее сердце разорвется на куски.
   - Пустите его! Пустите! Что вы с ним делаете? - в ужасе кричит она и пытается броситься к Долгорукому на помощь, но не может: ноги словно приросли к тому стулу, на котором она сидит; она только замечает, что Бирон с раскаленной палкой подходит к ней и, грозя ей этой палкой, кричит:
   - За него заступаешься? За того, кто тебя с трона хотел удалить? Разве ты не понимаешь, глупая женщина, что если бы их план удался, то ты и я - мы сгнили бы в Митаве?.. Жгите его!.. А только я один вопрос ему задать хочу. - И Бирон вплотную подходит к замученному Долгорукому и спрашивает: - Сладко тебе, князь Иван?
   - Сладко...
   - А почему тебе сладко?
   - А потому, что в харю твою плюнуть могу! - исступленно кричит Долгорукий и плюет прямо в лицо "лошаднику".
   Этот плевок - какая-то кровавая пена...
   Отшатывается Бирон...
   Анна Иоанновна громко вскрикнула и проснулась. Она хотела вскочить с кровати, но не могла... Какая-то непреодолимая сила тянула ее возбужденную вином голову к подушке. И она снова забылась сном, тем больным, кошмарным сном, который часто мучил ее и довел до серьезных припадков, которые тогдашние врачи не умели определить, на которые теперешняя медицина определяет приступами histeria magna {Одна из форм тяжкого нервного заболевания.}.
   Большая площадь битком набита народом. Целое море голов. На высоком помосте в ожидании своей жертвы разгуливают палачи. Они в красных рубахах, с ременным кнутом за поясом и в своих страшных колпаках.
   - Везут! Везут!.. - проносится рев толпы.
   Она, эта толпа, уже соскучилась в ожидании вида крови.
   - Царица едет! Царица! - еще громче прокатывается громкий крик народа.
   И вот Анна Иоанновна в парадной карете подъезжает к лобному месту. Рядом с ней Бирон.
   - Пощади их! - умоляюще обращается она к Бирону.
   - Ни за что! Они должны умереть. Первым будет четвертован князь Иван Долгорукий! - отвратительно смеется "конюх". - Смотри, Анна, вот он уже на помосте.
   Захолонуло сердце Анны Иоанновны. И все увидели, как палачи разложили на кобылке князя Ивана Долгорукого, как привязали его ремнями, как топором рубили ему ноги и руки...
  

XVIII

"УСЛУГИ" КНЯЖНЫ ЕКАТЕРИНЫ ДОЛГОРУКОЙ

  
   Чуть свет проснулась Анна Иоанновна.
   Как радовалась она пробуждению от мучительного кошмара!
   Лишь только она успела одеться, как в ее опочивальню вошел князь Алексей Долгорукий.
   - Хорошо ли изволили почивать, ваше величество? - спросил он, поглядывая на нее с какой-то особенной, колдовской улыбкой.
   Анна Иоанновна вспыхнула, отвернулась и тихо промолвила:

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 407 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа