Антропов Роман Лукич - Герцогиня и "конюх"

  

  

   Бирон. Герцогиня и "конюх": Исторический роман / Р. Л. Антропов. Борьба у престола: Историче-ский роман / Ф. Е. Зарин-Несвицкий. - М.: ООО "Из-дательство АСТ": ООО "Издательство Астрель", 2001. (Сподвижники и фавориты)

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   В галерее исторических русских царственных женщин, волею капризной судьбы и случаем занимавших в то время трон, Анна Иоанновна является едва ли не самым главным лицом.

   Интерес проистекает не из положительных или отрицательных сторон Анны, потому что как первые, так и вторые, по правде сказать, заурядны, далеко не ярки, не полны.

   Анна Иоанновна была, бесспорно, умна, но умом грубым, неотесанным, не отшлифованным гранью просвещения. В этом отношении любой из ее царевичей мог быть на голову выше ее. Она была, как и большинство "властных" женщин тогдашнего темного русского времени, жестока, но... что стоят все ее жестокие шутки, забавы и наказания в сравнении с припадками гнева великого Петра, ее царственного дяди? Анна Иоанновна обладала и некоторыми чисто женскими слабостями, но что они - наряду с неукротимыми царственными прихотями Екатерины Великой?

   Что же в таком случае привлекает внимание историков и романистов к этой личности?

   Только одно: удивительная трагичность рока, который преследовал ее всю жизнь.

   Словно какое-то проклятие нависло над частной жизнью Анны Иоанновны, составив длинную, прихотливую цепь. Что ни звено - то удар, удар и удар.

   Казалось, грехи былых поколений властелинов отрыгнулись на ней с фатальной силой.

   Анна Иоанновна была безвольна, как последняя из "подлых рабынь"; достаточно сказать, что у нее было чуть не пятнадцать женихов и ни за одного из них она не имела права выйти замуж по чувству и влечению собственного сердца, по своей воле. Это была живая кукла-игрушка в руках и царей, и бесчисленных дворцово-политических партий.

   Ввиду того, что наш роман касается последних лет пребывания, "сидения" Анны в Митаве в качестве герцогини Курляндской, скажем несколько слов о ее прошлом.

   Дочь покойного царя Иоанна Алексеевича, брата и соправителя по престолу Петра Великого, Анна Иоанновна не помнила своего отца, умершего, когда ей было всего три года. Детство и отрочество она провела в родном селе Измайлове у своей матери, царицы Прасковьи, вместе с двумя своими сестрами, из которых сама она была среднею.

   Когда Анне исполнилось пятнадцать лет, она уже пышно расцвела и казалась вполне сформировавшейся девушкой. Из Петербурга пришел властный приказ грозного Петра, и туда прибыли все его родственники; послушная велениям своего деверя, царица Прасковья прибыла туда с дочерьми.

   Петр чрезвычайно ласково встретил вдову своего "названого" брата и своих племянниц.

   После мирной, "тишайшей" жизни Москвы старого уклада, в которой выросла царевна Анна Иоанновна, непривычный блеск и шум петербургской придворной жизни совсем ошеломили ее.

   - Матушка! Весело-то тут как! - говорила Анна матери, царице Прасковье.

   А та только брови сурово сдвигала.

   Прошло два года такой новой, чудно-прекрасной жизни, пролетевшей как волшебный, сказочный сон.

   Царская роскошь... блеск... почитание... поклонение.

   И первый удар уже готовился для Анны Иоанновны.

   Петр Великий приготовил племяннице жениха. Еще в октябре 1709 года он в Мариенвердере сговорился со своим союзником, королем Пруссии, обвенчать русскую царевну Анну с племянником короля - Фридрихом-Вильгельмом, герцогом Курляндским.

   На этот брак Петр возлагал много надежд: во-первых, вступить в родство (свойство) с прусским королевским домом, а во-вторых, приобрести влияние на курляндские дела.

   И участь несчастной Анны была решена. Политических целей ради Петр принудил ее идти замуж за Фридриха-Вильгельма.

   Двадцатилетняя девушка-царевна была принесена на заклание... и кем же? - собственным родным дядей!.. Отсюда начинается трагическая жизнь горемычной герцогини, позднее - императрицы.

   - Матушка, - скорбно вырвалось раз у Анны Иоанновны, - а если он мне не люб?

   Но грозная фигура страшного деверя стояла "денно и нощно" перед глазами царицы Прасковьи.

   - Молчи, дитятко, нишкни! Сам того требует, - давясь слезами, утешала она дочь. - Кто ж против его пойти может?..

   И "политический" брак был заключен.

   Но этот "политический" брак известен в истории более под кличкой "пьяного" брака.

   Свадьба справлялась целым рядом "зело неумеренных празднеств", с таким гомерическим приношением "Бахусу и Венусу" (Венере), что даже не все петровские животы вынесли "сие потребство".

   Для Анны, молодой герцогини Курляндской, все это окончилось непредвиденной катастрофой. После "прощальной" зверско-пьяной попойки ее молодого супруга чуть не замертво уложили в возок, который должен был везти герцогскую чету в Митаву.

   В сорока верстах от Петербурга, на мызе Дудергофе, оправдалась старинная русская поговорка - "что русскому здорово, то для немца - смерть": неумеренно опоенный петровскими кубками "большого орла" Фридрих-Вильгельм, герцог Курляндский, супруг Анны, скоропостижно скончался.

   Итак, мы видим, что Анна осталась двадцатилетней вдовой, прожив супружеской жизнью, угарной, полупьяной, всего два месяца и несколько дней.

   Казалось бы, трагическое вдовство могло избавить несчастную русскую царевну от заключения в Митаве. Но не тут-то было. Петр опять-таки ради политических соображений отправил ее в Курляндию. После смерти Фридриха-Вильгельма герцогский жезл Курляндии достался в руки последнего потомка Кетлеров, первоначальных герцогов Курляндии, семидесятилетнего Фердинанда. Трусливый и слабый, не любимый народом, чувствуя свою неспособность управлять герцогством, он, проживая в Данциге, отказался явиться в Митаву, и вместо него кукольным герцогством стал управлять совет обер-ратов, людей, думавших более "о добром пиве и кнастере", чем о государственных делах.

   Отправив в Митаву свою племянницу Анну, Петр назначил резидентом Курляндии Петра Михайловича Бестужева. Кроме назначения на должность полномочного резидента, он был командирован туда и в качестве гофмаршала вдовствующей герцогини.

   И началось "великое сидение" Анны Иоанновны в Митаве, продолжавшееся без малого семнадцать лет. Вступив туда совсем юной, двадцатилетней, она вырвалась из курляндского пленения, чудом сделавшись русской императрицей, женщиной уже пожилой, тридцатисемилетней, надломленной, раздраженной на всех и на все озлобленной.

  

  

   Над Митавой стояло еще солнце, хотя оно и близилось к закату. Своими прощальными, нежно-ласковыми лучами оно золотило черепичные крыши домов" зелень садов и особенно играло на шпицах кирок.

   Один лишь герцогский замок, это мрачное, типичное жилище средневековых феодалов, с его толстыми, выпуклыми, неуклюжими стенами, с его узкими, готическими окнами, с его подъемным мостом, весь полный какого-то мистического ужаса, казалось, был глубоко равнодушен в закатной улыбке великого жизнедавца. Ни один солнечный блеск не играл на темном камне.

   Не веселее было и внутри замка старых Кетлеров, в котором томилась, проклиная свое царственное происхождение, Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.

   Мрачные комнаты с готическими потолками, залы с потемневшими амбразурами окон, вой и свист ветра в старых печах навевали на нее какой-то непреодолимый страх, жуткость, робость. По ее приказанию все залы замка, лишь только, бывало, стемнеет, освещались массой свечей, вставленных в канделябры. Но даже эти канделябры навевали на нее еще больший страх.

   - Не люблю я их... боюсь их... Какие-то рогатые, "когтистые" звери... - часто шептала Анна Иоанновна сама про себя, тихонько творя крестное знамение.

   И в эти секунды ей с поразительной наглядностью представлялись картины тихого, безмятежного житья в богобоязненном селе Измайлове.

   Матушка... сестры... странницы... "говорливые" бабы и девки... Заведут, бывало: "А послухайте, царица-матушка и царевны распрекрасные, сказ про то, как явился одного раза молодчик, разудалой прынц-красавец". И Анна Иоанновна, вся охваченная жгучим порывом воспоминаний, частенько забывала о своем положении, о том, что она - герцогиня Курляндекая. Она давала резкий звонок, из своих "покоев", но вместо "говорливой" матушки к ней быстро входила какая-нибудь то обер-гофмейстерина, то просто - гофмейстерина.

   - Ваша светлость изволите звать? - на чистейшем немецком языке спрашивала вошедшая.

   Вздрагивала тогда "герцогиня", недоумевающе-испуганно глядела на вошедшую и отрывисто бросала:

   - Ах, нет, я не вас звала... Ступайте!

   И, когда та уходила, племянница великого Петра склоняла свою голову на руки и плакала холодными, едкими слезами.

   - Одна! Одна! Разве его считать?.. - проносился тоскливый шепот в комнате.

   И так шли годы, долгие годы...

   Но вот уже несколько недель до того момента, с которого начинается наш роман, Анна Ивановна (ее так и величали при дворе "Ивановной") стала неузнаваема: весела, бодра, жизнерадостна.

   Какая-то волшебная, чудесная перемена произошла с митавской пленницей-затворницей. Куда девались ее апатия, ее сонливость, ее раздражительность! В самой ее фигуре, рыхлой, склонной к изрядной полноте, появились подвижность, порывистость движений; в глазах засиял блеск еще молодой женщины, мучительно-страстно хотевшей любить и быть взаимно любимой.

   В этот тихий, наступивший над Митавой вечер Анна Иоанновна взволнованно ходила по будуару, убранному роскошно, но тяжело, неуклюже. Она то и дело поглядывала на фарфоровые часы "венецейской" работы. Видимо, она кого-то нетерпеливо ожидала.

   - Наконец-то! - воскликнула герцогиня, когда дверь будуара тихо растворилась и на пороге появилась фигура высокого, пожилого, но все еще красивого человека.

   Это был гофмаршал ее светлости и резидент российского двора Петр Михайлович Бестужев.

   Заметная седина уже тронула его волосы, но лицо было моложаво, приятно. Это был тип настоящего русского вельможи-царедворца.

   При порывистом восклицании Анны Иоанновны Бестужев еле заметно улыбнулся тонкой царедворской улыбкой, а затем, не торопясь, подошел к герцогине и, целуя руку, спросил:

   - Ваша светлость изволили ожидать меня с таким лестным для меня нетерпением?

   Анна Иоанновна, с досадой вырвав руку, воскликнула:

   - Ах, Боже мой, Петр Михайлович, избавь меня от своих кудреватых фраз! Неужто ты не видишь, что мне не до них!..

   Какая-то растерянность, а вместе с тем и ласковость зазвучали в голосе герцогини-вдовы.

   Бестужев быстрым взглядом окинул ее фигуру. Анна Иоанновна была одета в красное бархатное платье с массой кружев" Все драгоценности, не слишком многочисленные, были на ней. На пышной, высокой прическе, не шедшей к лицу Анны Иоанновны, ярко переливаясь радужными огнями, горела маленькая герцогская корона.

   - О, ваша светлость, сегодня у вас поистине царственный вид! - все с той же иронической усмешкой проговорил Бестужев.

   Анна Иоанновна топнула ногой и горделиво откинула голову.

   - А разве тебе, Петр Михайлович, неведомо, что я - царского рода, что я -племянница царя Петра? Или вы все здесь, в этой проклятой Курляндии, забыли об этом? Или я для всех вас только несчастная вдовка какого-то замухрышки-герцога?

   Этот взрыв сознания своего высокого положения у безвольной герцогини несколько смутил стареющего вельможу.

   "Что с ней? Однако ее сильно захватило новое чувство!..

   Бестужев низко поклонился ей и счел необходимым возразить на слова Анны:

   - Ваша светлость, кажется, изволили не точно выразиться, сказав "вы все"... С каких же пор вы причисляете меня к числу ваших недругов?

   И Бестужев прямо посмотрел в глаза Анны Иоанновны. И под этим взглядом она вспыхнула, несмотря на слой румян и белил.

   - Так вот... тебе больше, чем кому иному, Петр Михайлович, не приличествовало бы изводить меня, - начала Анна Иоанновна, подходя к Бестужеву и кладя руку на его плечо. - Сейчас, здесь, в этой комнате, мы с тобой untervier Auqen, наедине. Зачем же все это лукавство с твоей стороны, зачем эти постоянные "ваша светлость" и "вы изволили"... Ах! - Несчастная герцогиня, русская царевна, порывисто вздохнула, словно ей не хватало воздуха, словно ее душила затхлая атмосфера герцогского замка старых Кетлеров. - Ах, Петр Михайлович! - бурно продолжала она. - Если бы ты знал, что творится вот здесь, в этом сердце, ты пожалел бы меня! Ты... ты помнишь эту комнату?

   Бестужев молча наклонил голову.

   - Ты помнишь, что в этой комнате случилось? Я, забыв свое царское происхождение, сделала тебя своим интимным другом...

   - Ваша светлость...

   - Молчи! Молчи! Дай высказаться, дай излиться сердцу. ^. Ну, да, да! Я приблизила тебя к себе. Почему? Спроси женщину, а не царицу, не царевну, почему она может пойти на это... Ты знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть за это от царицы-матушки. О, как она поносила меня в своей опочивальне! И раз я ей сказала: "Лучше бы мне, матушка, девкой простой родиться, чем царевной. Хорошо вам всем говорить, убеждать меня, а побывали бы вы в моей ситуации. Разве жила я? Разве изведала я счастье молодой женщины? Силком меня замуж выдали, мужа лишили, в замок к немцам заточили... Руки, что ли, мне на себя накладывать?"

   Высокая, полная грудь Анны Иоанновны порывисто подымалась. Крупные слезы лились из глаз и медленно текли по ее накрашенным щекам.

   Что-то глубоко-страшное, трагическое сквозило в фигуре этой женщины, одетой царственно-великолепно, со сверкающей короной, и плачущей холодными, едко-жгучими слезами.

   Бестужев вмиг преобразился. Лицо "лукавого царедворца" сбросило маску и стало простым, хорошим лицом. Он порывисто шагнул к своей курляндской повелительнице и голосом, перехваченным волнением, прошептал:

   - Ваша светлость... Анна... зачем вы про это говорите? Оставьте... не надо... не тревожьте меня!.. Ведь все это - кончено, быльем поросло...

   Анна Иоанновна склонилась к голове Бестужева и, поцеловав его в лоб, промолвила:

   - Так, так, мой хороший, мой милый Петр Михайлович... Я знала, я чувствовала, что ты - не такой, как другие. А говорю я про это потому, что хочется видеть мне в тебе друга моего настоящего. Ты правду молвил: то, что было между нами, окончено. Наваждение ли то было по младости вдовьего положения или что иное - не все ли равно? А теперь... - Анна Иоанновна вновь вспыхнула и тихо добавила: - А только теперь, Петр Михайлович, на тебя надежду мою возлагаю. Ты знаешь, о чем я говорю. Помоги мне! Страшно мне думать, что и ты против меня пойдешь...

   И она в каком-то тревожном ожидании уставилась взором на своего бывшего интимного друга - гофмаршала и резидента Бестужева.

   - Никогда! - вырвалось у него. - Ах, Анна, Анна, если бы вы знали, какого преданного друга вы имеете во мне! Клянусь вам, что ни кнут, ни Сибирь, ни даже плаха не заставили бы меня изменить вам. И это я вам докажу сегодня же! - Он вынул из кармана золотую "луковицу" и, посмотрев, который час, продолжал: - Сейчас, ваша светлость, я побеседую с вами подробно о том, что живо волнует ваше доброе сердце.

   - О нем? О Морице? - живо воскликнула Анна Иоанновна.

   - Да, да... Но пока нам необходимо сделать маленькое приготовление.

   - Какое?

   - Нам необходимо сервировать стол на два лица, при этом надо сделать так, чтобы обойтись без ваших придворных служащих.

   - Что это значит, Петр Михайлович? - с удивлением спросила герцогиня.

   - Ничего особенного, ваша светлость... Быть может, сегодня вечером, вот сейчас, скоро, явится один нужный для нас человек... Так необходимо по русскому обычаю угостить его хлебом-солью. Кстати, ваша свет-, лость, в ваших погребах имеется добрый, старый польский мед?

   - Ты же, голубчик, доставил мне его, - улыбнулась Анна Иоанновна веселой, довольной улыбкой.

   - Ну вот и отлично! - весело потер руки Бестужев. - Итак, ваша светлость, не угодно ли вам помочь своему гофмаршалу в чисто хозяйственных приготовлениях?

   - А кто прибудет, Петр Михайлович? - спросила заинтригованная Анна Иоанновна.

   - Один важный посетитель от него, - уклончиво ответил Бестужев.

   Анна Иоанновна, стоявшая у окна, тревожно проговорила:

   - Судя по той таинственности, которой ты, Петр Михайлович, облекаешь посещение твоего гостя, я заключаю, что оно должно быть секретным. Но как же этот человек проникнет в замок? Смотри: подъемный мост уже поднят.

   Бестужев, улыбнувшись, ответил:

   - Не беспокойтесь, Анна: тому человеку дан пароль, и мост спустят для него. Примемся за работу, ваша светлость.

   Рядом с "бодоаром" герцогини Курляндской находилась небольшая уютная гостиная. Анна Иоанновна перешла в нее.

   Бестужев скрылся и вскоре вернулся с белоснежной скатертью и несколькими бутылками. Он поставил посреди гостиной стол и кратко бросил герцогине:

   - Накрывайте, ваша светлость.

   И герцогиня и будущая российская императрица, слегка засучив рукава своего богатого бархатного туалета, стала накрывать на стол, как простая камер-фрау.

   - Работайте, работайте, ваша светлость, а я пока озабочусь закусками и иными деликатесами, - оживленно продолжал Бестужев.

   Вскоре стол был сервирован.

   Анна Иоанновна поставила посреди него вазу с ярко-пунцовыми розами.

   - Ну а теперь, ваша светлость, давайте побеседуем немного... - начал Бестужев. - Садитесь!

   Анна Иоанновна покорно села в вычурное золотое кресло.

   - Итак, вы упорно желаете, чтобы принц Мориц Саксонский сделался, вашим супругом, приняв курляндскую герцогскую корону? - спросил Бестужев.

   - Да, - еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

   - Вы полюбили его, Анна? Но как могло это случиться? Вы видели его мельком у меня.

   Герцогиня, передернув плечами, возразила:

   - Ну и что ж из того, Петр Михайлович, что только мельком? Он - ты прости меня за откровенность! - сразу завладел моим сердцем, лишь только я увидела его... Такой красивый, смелый, решительный. И потом, истомилась я во вдовстве моем. Посуди ты сам: каково сладко мне живется?.. Что такое я? Жена без мужа, герцогиня без настоящей короны, без власти, без силы. А годы идут, мой старый друг, идут неумолимой чередой... И какие годы! Лучшие, молодые уже прошли.

   Бестужев, сострадательно поглядев на Анну Иоанновну, произнес:

   - Вы, ваша светлость, все говорите, как женщина, а не как лицо из царственного дома... Но мы, дипломаты, царедворцы, должны глядеть несколько глубже, соображаясь с массой побочных обстоятельств.

   Анна Иоанновна сделала нетерпеливый жест рукой.

   - Одну минуту внимания, ваша светлость! - остановил ее Бестужев. - Дело в том, что лично я сильно сомневаюсь, чтобы ваше пламенное желание могло осуществиться. И, если это дело провалится, вините только свое рождение: все, имеющие право носить горностаевые мантии, - несчастнейшие из всех смертных, так как все их желания зависят не от их воли, а обязаны согласовываться с известными конъюнктурами...

   - Я не понимаю тебя, Петр Михайлович! - слегка побледнев, сказала герцогиня.

   - Сейчас вы поймете, ваша светлость. - Бестужев налил в стакан золотистого токайского и стал мелкими глотками прихлебывать ароматную, крепкую влагу, продолжая: - Вам, Ан... ваша светлость, отлично известно, что такое представляет собой Курляндия. Это - тот лакомый кусок, на который точат зубы и Речь Посполитая, и Пруссия, и мы - русские. Весь вопрос заключается в том, кто окажется хитрее и за кем этот лакомый кусочек останется.

   - Но я-то тут при чем? - негодующе вырвалось у Анны Иоанновны.

   Старый царедворец проснулся в Бестужеве. Он вынул золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку и, запустив в нос изрядную понюшку душистого табака, продолжал:

   - Как "при чем" вы, ваша светлость? Разве вы не знаете, что вы - законный придаток к сему герцогству?

   Бешенство исказило грубое, не особенно красивое лицо Анны Иоанновны.

   О, эти молнии гнева, бороздившие ее лицо! Как часто потом, когда она сделалась императрицей, устрашали они толпившихся у ее трона.

   - Как, как ты сказал: законный придаток? - задыхаясь от злобы, выкрикнула она. - Кто же из меня чучело сделал?

   - Ваш дядюшка, ваша светлость, великий император Петр.

   Анна Иоанновна схватила серебряный кованый графин и с силой швырнула его в стену, но попала в зеркало, и последнее разбилось вдребезги.

   Бестужев вздрогнул.

   - Вы суеверны, Анна? - дрогнувшим голосом спросил он.

   - О, да!

   - В таком случае поздравляю вас: кто-то скоро должен умереть... Дорога вам очищается, но... пока все еще темно... Однако вы, ваша светлость, перебили меня. Л возвращаюсь к курляндским делам. Итак, прошу вас внимательно слушать меня! Дело вкратце заключается в следующем. Побочный сын польского короля Августа Второго, саксонский принц Мориц, с тайного согласия своего отца, домогается и вашей руки, и курляндской короны... Так, ваша светлость?

   - Так, Петр Михайлович.

   - Теперь ответьте мне: все ли ведомо вам о принце Морице? - Бестужев подошел к Анне Иоанновне и схватил ее за руку. - Все ли ты, Анна, знаешь о нем? - повторил он глухим, вздрагивающим голосом.

   Это давно, почти никогда не слыханное "ты" поразило Анну Иоанновну.

   - А что... что именно? Какая тайна?

   - А то, что ведомо ли тебе... вам, ваша светлость, что этот Мориц - авантюрист, искатель грандиозных предприятий?

   Анна Иоанновна схватилась за сердце.

   - Знаете ли вы, ваша светлость,- продолжал Бестужев, - что он, этот блестящий, великолепный Мориц Саксонский, уже раз заключил брак по расчету с богатою наследницею Викториею фон Лебен, развелся с ней и теперь - кто знает? - отыскивает, быть может, лишь более блестящий, выгодный брак?

   Анна Иоанновна была бледна как полотно.

   - Это жестоко, Петр Михайлович, ты ранишь меня прямо в сердце, - прошептала она.

   - Я только предупреждаю вас, ваша светлость, на правах вашего искреннего, любящего вас друга. Слушайте дальше.

   Бестужев вынул из бокового кармана толстый, вчетверо сложенный пакет, состоявший из нескольких листов.

   - Что это? - спросила Анна Иоанновна.

   - Секретнейший указ, ваша светлость, который я получил из Петербурга. Вот его содержание! - ответил Бестужев и начал читать вполголоса: - "Избрание Морица противно интересам русским и курляндским: 1) Мориц, находясь в руках королевских, принужден будет поступать по частным интересам короля, который через это получит большую возможность приводить в исполнение свои планы в Дольше, а эти планы и нам, и всем прочим соседям курляндским могут быть иногда очень противны, от чего и для самой Курляндии могут быть всякие сомнительные последствия. 2) Между Россиею и Пруссиею существует соглашение удержать Курляндию при прежних ее правах; Россия не хочет навязать курляндским чинам герцога из бранденбургского дома; но если они согласятся на избрание Морица, то прусский двор будет иметь полное право сердиться, зачем бранденбургскому принцу предпочтен Мориц? И тогда Курляндия со стороны Пруссии не будет иметь покоя; Пруссия скорее согласится на разделение Курляндии на воеводства, чем на возведение в ее герцоги саксонского принца; 3) Поляки никогда не позволят, чтобы Мориц был избран герцогом Курляндским и помогал отцу своему в его замыслах относительно Речи Посполитой".

   Бестужев окончил чтение и посмотрел на Анну Иоанновну.

   - Что вы скажете на это, ваша светлость? - спросил он.

   - Значит, нет никакой надежды? - с отчаянием в голосе воскликнула герцогиня.

   Гофмаршал, сделав какой-то неопределенный жест рукой, произнес:

   - Попытаемся... Вы видите сами, ваша светлость, какую трудную партию мне приходится вести ради вас: с одной стороны, мне хочется сделать угодное для вас, с другой - я не должен забывать, что я - резидент ее величества. В Верховном тайном совете решили навязать вам и Курляндии двоюродного брата герцога Голштинского, второго сына умершего епископа Любского. Императрица с этим согласилась. -

   - Ни за что! - гневно воскликнула Анна Иоанновна, ее лицо покрылось красными пятнами бешенства.

   - Но главный ваш враг - это Меншиков, ваше высочество, - продолжал Бестужев. - Знаете ли вы, что он сам метит на Курляндское герцогство?

   - Он? Этот презренный раб? - задрожала герцогиня.

   - Да, он, ваша светлость. Затем могу сообщить вам еще одну, заслуживающую внимания новость.

   - Добивай!.. - растерянно, упавшим голосом вырвалось у Анны Иоанновны.

   - Вы, конечно, хорошо знаете Лефорта? - спросил Бестужев.

   - Я думаю.

   - Так вот представьте, он писал Морицу, что Курляндию можно приобрести еще иным путем: стоит только жениться на Елизавете Петровне... {Елизавета Петровна - вторая дочь императрицы Екатерины I. (Все подстрочные примечания принадлежат автору.)}

   - Что?! - воскликнула герцогиня.

   - То, что вы изволите слышать, ваша светлость, - невозмутимо продолжал Бестужев. - Но этого мало. Лефорт вообще принял на себя роль свата принца Морица. Не угодно ли вам познакомиться с отрывком одного из его писем к Морицу?

   И Бестужев вынул из бокового кармана изящную записную книжку.

   - А как же... как же, Петр Михайлович, ты ознакомился с содержанием этого письма? - удивилась Анна Иоанновна.

   Тонкая, ироническая усмешка пробежала по губам дипломата.

   - Мой совет вам, ваша светлость, - ответил он, - никогда не спрашивать дипломатов и царедворцев, как, каким путем они узнают то, что им необходимо звать. Это все равно что - по французской поговорке - говорить в доме повешенного о веревке. Итак, Лефорт настаивает, чтобы Мориц сам приехал в Петербург. - Бестужев, вытащив крошечные листки бумаги, начал читать: - "Вы должны явить собою важную особу, держать открытый дом, устраивать празднества, делать подарки, ибо русские самки любят веселье, что входит в ритуал русской жизни. Осмелюсь также указать вам, что в иных случаях необходима широкая щедрость".

   - О! - негодующе вырвалось у Анны Иоанновны. - "Русские самки"! Ах, он...

   И она произнесла слово, не совсем удобное в устах русской царевны и герцогини Курляндской. Бестужев закашлялся.

   - Ну-с, ваша светлость, - через минуту продолжал он, - а вот, что граф Мантейфель спрашивает Лефорта: сколько будет стоить Морицу приобретение симпатии и друзей в ваших губерниях? И вот что отвечает Лефорт: "Трудно сказать. Вели говорить о Нан - надо уметь, если о Лиз - надо знать" {Это трудно определить точно, все зависит от того, кого иметь в виду: Анну или Елизавету.}.

   - Что это за "Нан"? - спросила Анна.

   - "Нан"? Это - вы, ваша светлость, "Анна", - ответил Бестужев, - а "Лиз" - это Елизавета Петровна. Я не буду далее читать вам это интереснейшее письмо, а скажу только следующее: Лефорт пишет, что взять Елизавету будет стоить дороже, чем вас, а если вообще похерить вопрос о Елизавете, то, безусловно, лучше и выгоднее предпочесть вам дочь Меншикова.

   Анна Иоанновна, дрожа от волнения, подошла к окну и резким движением распахнула его.

   - О! - простонала она. - Какой ужас, как все это низко, гадко!.. - Теплый ветер, ворвавшись в комнату, заиграл пламенем свечей в канделябрах и пышной прической царственной пленницы. - Ты прав, ты прав, Петр Михайлович, - продолжала она, - горе тем, кто носит горностаевые мантии!.. Сколько дрязг, хитрых интриг сплетается клубком вокруг них!..

   Бестужев, подойдя к герцогине, произнес:

   - Не сердитесь на меня, Анна... ваша светлость, за то, что я раскрыл вам все это. Я не считал себя вправе держать вас во тьме неведения.

   - Сердиться? На тебя? Бог с тобой! - воскликнула Анна Иоанновна. - Я тебя благодарить должна, Петр Михайлович. И знай: если это случится - ты будешь первым из первых. Ну, чем я виновна, что он понравился мне? Разве я - не женщина? Разве я могу заказать моему сердцу: молчи, не рвись, потому что ты - царевна, герцогиня...

   Резкий свист донесся из глубины парка. Бестужев захлопнул окно.

   - Что это? - отшатнулась Анна Иоанновна.

   - Идите в ваш "бодоар", ваша светлость! - ответил резидент. - Тот человек, которого мы ждем, прибыл. Это его сигнал.

   Бестужев довел Анну Иоанновну до будуара, а затем быстро вышел.

  

  

   Анна Иоанновна, опершись на высокую спинку кресла, застыла в каком-то безмерно-жутком немом ожидании.

   "Кого это он пригласил? Кто этот таинственный гость?" - проносилось в голове герцогини, вконец измученной тяжелым разговором с Бестужевым.

   Дверь будуара распахнулась.

   Первым вошел Бестужев, за ним порывистой походкой высокий, стройный человек, закутанный в черный плащ.

   Анна Иоанновна вздрогнула. Мысль, что ее, быть может, пришел убить какой-нибудь наемщик, пронизала все ее существо.

   - Ваша светлость! - торжественно возгласил Бестужев. - Как гофмаршал вашего двора, я принял смелость пригласить сюда для совещания его высочество принца Морица Саксонского.

   Прибывший сбросил с себя плащ.

   Вздох облегчения и радости вырвался из груди Анны Иоанновны.

   - Ах, ваше высочество... вы?! - воскликнула она.

   А высокий, красивый, в раззолоченном мундире Мориц Саксонский опустился перед ней на одно колено и осторожно-почтительно поднес ее руку к губам.

   - О, ваша светлость! Сегодняшний вечер - счастливейший в моей жизни: я вижу вас... - пылко произнес претендент на Курляндское герцогство.

   В этой чрезмерной порывистости чувствовалось больше театральности, поддельной аффектации, чем истинного рыцарства.

   Но не Анне Иоанновне, взволнованной радостью неожиданного свидания и вообще, по свойству своей грубоватой натуры, не понимавшей тонкостей, было понять, подметить это.

   Она низко склонилась к Морицу {Относительно этого поцелуя Мориц позже говорил: "Это был поцелуй коровы".} и вопреки этикету горячо поцеловала его в лоб.

   Бестужев кашлянул и вмешался в эту "трогательную встречу".

   - Ваше высочество! Вы вооружены с ног до головы? Эти пистолеты... - резидент указал на шарф мундира Морица, за который были заткнуты два пистолета.

   Побочный сын короля Августа II вспыхнул.

   - Что делать, ваше превосходительство, если здесь, в Митаве, на своего будущего герцога собираются охотиться, как на вепря или дикого кабана, - раздраженно вырвалось у него.

   - Как? - всколыхнулась Анна Иоанновна. - Вы, ваше высочество, подвергаетесь здесь такой опасности?

   Тревога влюбленной женщины зазвучала в голосе герцогини.

   - Да, да, ваша светлость! - ответил Мориц. - Вам должно быть известно, какое сильное противодействие встречает в Петербурге мое желание сделаться герцогом Курляндским. А вы знаете, что в политике все средства хороши и допустимы, раз они ведут к определенной цели. Поэтому мне приходится быть зорким, охраняя свою жизнь.

   И Мориц Саксонский, этот гениальный политический авантюрист с "нечистой царственной кровью", горделиво откинул голову назад.

   Анна Иоанновна совсем простодушно залюбовалась им.

   - Я полагал бы, ваша светлость, что его высочеству не мешало бы подкрепить свои силы бокалом доброго старого польского меда или золотистого токайского? - обратился к своей повелительнице хитроумный гофмаршал Бестужев.

   - Ах, да, да! Спасибо тебе... вам, Петр Михайлович, что вы напомнили мне о моих обязанностях гостеприимной хозяйки, - засуетилась Анна Иоанновна. Она повернулась к изящнейшему принцу Морицу и с попыткой на кокетство спросила: - Вы не откажетесь, ваше высочество?

   Мориц, прижав руку к сердцу, произнес:

   - Но только с одним условием, ваша светлость...

   - С каким же?

   - Чтобы я, ваш скромный рыцарь, удостоился высокой чести выпить первый кубок из ваших рук! - с пафосом, низко склоняясь, воскликнул Мориц.

   Бестужев налил два кубка меда.

   - А себе? - бросила ему герцогиня.

   - Там, где племянница императора изволит чокаться с сыном короля, кубку простого смертного, не августейшего, нет места, - почтительно склонился Бестужев.

   И, если бы Анна Иоанновна была чуть-чуть проницательнее, она заметила бы ироническую усмешку, тронувшую углы губ ловкого царедворца.

   Бестужев скрылся за портьерой.

   Анна Иоанновна протянула кубок Морицу.

   - За что же мы выпьем, ваше высочество? - взволнованно спросила она.

   - А как бы вы думали, ваша светлость? - дрогнувшим голосом ответил он вопросом на вопрос и впился долгим, пристальным, горящим взглядом в лицо гергцогини.

   Та сомлела. И бесконечно жутко стало "Измайловской" царевне, герцогине Курляндской, и бесконечно сладостно.

   "Ах, этот взгляд!.. Как он глядит на меня!" - все так и запело и заликовало в ней.

   А лицо чужеземного, сказочного "прынца" все ближе и ближе склонялось к ней, а голос, бархатный, нежный, так и лился в душу.

   - Вы молчите, ваша светлость? Хорошо, я дерзну сказать вам, за что я подымаю мои кубок. Слушайте же, царица моей души!.. Вы держитесь рукой за одну часть герцогской короны, но другая часть этой короны свободна, она как бы висит в воздухе. И вам одной тяжело держать ее. Правда?

   - Правда... - еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

   - Вы задыхаетесь здесь? Да?

   - Да...

   - И вот является к вам человек, которому день и ночь снится ваш дивный образ. Этот человек говорит вам: "Вам не следует самой держать корону над собой; надо, чтобы другой держал ее над вашей прелестной, царственной головкой. Позвольте, чтобы я облегчил вашу работу..." Скажете, ваша светлость, что вы ответили бы этому человеку?

   Рука Анны Иоанновны, державшая кубок, сильно дрожала.

   - Я... - с трудом выжимая из себя слова, начала она. - Я... сказала бы этому человеку: "Что ж, помогите мне, подержите корону надо мной!"

   - А?! Так?! Ну, в таком случае я гордо, смело поднимаю мой кубок за наше совместное счастье! О, Анна, Анна!

   Ликующий возглас пронесся по небольшой гостиной мрачного кетлеровского замка, и Мориц, залпом осушив кубок меда, бросился к племяннице великого Петра и с силой прижал ее к своей груди.

   Бешеным градом посыпались поцелуи на ее лицо, ее грудь, ее открытые руки.

   - Моя! Моя! Моя невеста, моя будущая герцогиня Курляндская. Le due Frederick Wilhelm est mort vive le duc Moritz de Saxe! {Герцог Фридрих-Вильгельм умер, да здравствует герцог Мориц Саксонский! (фр.).} - пылко произнес Мориц.

   - Милый мой... милый... - лепетала словно в бреду Анна Иоанновна.- Я все ждала принца, который пришел бы ко мне, скучающей затворнице, и вызволил бы меня из постылого заключения. И вот явился ты, такой гордый, сильный, смелый...

   Портьера зашевелилась.

   - И я смело отдаю тебе мою руку! - горячо сказала герцогиня. - Мой Мориц, мой долгожданный жених!..

   Портьера распахнулась, и в гостиную вошел Бестужев.

   Анна Иоанновна высвободилась из объятий Морица Саксонского. Ее лицо пылало румянцем счастья. Она со счастливой улыбкой подошла к своему гофмаршалу и прерывистым от волнения голосом радостно проговорила:

   - Поздравь нас, Петр Михайлович!

   За нею подошел и Мориц.

   - Да, да, наш добрый, верный друг, - сказал он, - все кончено: вы видите перед собою жениха и невесту, Бестужев.

   Лицо резидента и гофмаршала было бесстрастно. Ни один мускул не дрогнул на нем.

   - Ваше высочество, сейм еще не состоялся... Еще неизвестно его решение,- спокойно произнес он.

   Анна Иоанновна отшатнулась. Краска гнева бросилась ей в лицо.

   - Петр Михайлович! Ты забываешься! О чем ты говоришь? При чем тут сейм, раз я, я желаю этого?! - воскликнула герцогиня и гневно топнула ногой.

   - Увы, ваша светлость, вы не вольны избирать кого бы то ни было в герцоги Курляндские, - усмехнулся Бестужев.

   - Но ведь завтра все это решится, ваше превосходительство, - смутился Мориц. - Позвольте, разве к вам не явился генерал-кригс-комиссар литовского войска Карп с веряющим письмом от литовского гетмана Потея к курляндским обер-ратам?

   - Да, он был у меня.

   - Так в чем же дело? Разве обер-раты пойдут против ясно определенных инструкций?

   - Не пойдут, ваше высочество, - невозмутимо продолжал Бестужев. - Я, со своей стороны, сделал все возможное... Более того, я не сомневаюсь, что завтра сейм провозгласит вас своим герцогом. Но... - Бестужев, глядя в упор на Анну Иоанновну, докончил: - Но не забывайте Петербурга, не забывайте Меншикова.

   - Я усмирю этого подлого раба! - гневно воскликнула герцогиня-царевна.

   - Предостерегаю вашу светлость: пока он - всесилен, - уклончиво ответил Бестужев.

   Анна Иоанновна хотела что-то ответить, но вдруг ее бриллиантовая корона, прикрепленная к высокой, пышной прическе, сорвалась и упала на пол.

   Мориц бросился поднимать ее, но был предупрежден Бестужевым. Последний поднял корону и подал герцогине.

   Суеверная Анна Иоанновна побледнела как полотно.

   - Что это... что это должно означать?.. - тихо, упавшим голосом прошептала она.

   - О, моя дорог