Антропов Роман Лукич - Герцогиня и "конюх"

ния, к которому примешивался страх.

   Но эта тьма продолжалась всего несколько секунд.

   Вдруг, неизвестно откуда, появился таинственно-трепетный, голубовато-фиолетовый снег. Сначала он был очень слабым, но, мало-помалу, усиливаясь, залил собою тронный герцогский зал, накладывая на лица всех присутствующих странные блики.

   Это был особенный свет, не схожий с тем, который получается от "потешного" {Бенгальский.} огня.

   Стало почти ярко-светло.

   Анна Иоанновна, приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, приподнялась с кресла.

   - Ах! Что же это такое? - тихо слетело с ее губ.

   Этот самый вопрос хотели, но боялись задать и все присутствующие, прикованные взорами к синьору Джиолотти.

   Появился придворный лакей. Он нес большой металлический таз, наполненный снегом.

   - Поставьте его сюда!- приказал Бирон, показывая на место как раз против трона герцогини.

   Гробовое молчание воцарилось в зале. Джиолотти подошел совсем близко к ее светлости испросил:

   - Что вы видите здесь, ваше высочество?

   - Здесь? Здесь - снег, -- ответила Анна Иоанновна.

   Тогда Джиолотти обратился и к гостям августейшей герцогини:

   - И вы все видите только снег?..

   - Да... да... ну, конечно!.. Да,- в удивление посыпались робкие ответы.

   Тогда великий чародей Джиолотти простер руки над тазом со снегом и произнес:

   - Смотрите, вы все, смотрите, ваше высочество, сюда!.. Не спускайте глаз!

   И взоры всех устремились на невинный предмет.

   Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде, - маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.

   Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились темно-зеленые листья.

   Ужас овладел и Анной Иоанновной, и ее гостями.

   - Ах!.. - пронеслось по залу.

   А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:

   - Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae ae ter nae... Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo {Расти, о дерево великой тайны, расти! В твоем "теле" находится знак и сила вечной жизни... Я, я сам (egmet), вельский магистр, обладающий величайшей властью, желаю этого... (лат.).}.

   Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.

   - Боже! Что за дьявольщина?! - испуганно отшатнулся Кейзерлинг. - Это - волшебное дерево!

   - Fiat lux! Да будет свет! - властно произнес Джиолотти.

   Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.

   Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.

   Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине "магический плод".

   - Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! - Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем "сомлела".

   Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.

   Бирон подал знак - и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.

   Однако бал все же начался.

   Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михаилович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.

   Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:

   - Ну что? Видели?

   - Да!.. - так же тихо ответила она.

   - Остались довольны?

   - Я поражена, Эрнст...

   - Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?

   - О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас...

   И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.

   - А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, - произнес Бирон.

   - Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?

   - Да. Он вообще покажет вcем еще немало чудес.

   Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.

   "Что этот "конюх" нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том "чуде", которое вот стоит передо мной, - о Джиолотти. Но неужели он при все[ ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? - тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. - Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся".

   Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.

   - Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? - тихо спросил он Бестужева.

   Тот, пожав плечами, ответил:

   - Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо - угадайте причину моего тревожного состояния духа.

   Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:

   - Вы боитесь одного б_е_с_т_а_к_т_н_о_г_о чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых - оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.

   "Да, это - необыкновенный человек! - вздрогнул Бестужев. - Он читает чужие мысли как открытую книгу".

   - Хорошо! - сказал он. - Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.

   Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:

   - Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?

   - И я увижу эти картины?

   - Да, совершенно ясно.

   Удивленный шепот гостей пронесся по залу.

   - Что же я должна для этого сделать? - пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.

   - Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.

   После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.

   Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:

   - Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.

   Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, звучало лишь приказание.

   Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, - точно человека облили спиртом и подожгли.

   - Вы видите что-нибудь на стене? - спросил затем чародей.

   - Нет... ничего, - ответила герцогиня, - только какие-то искры.

   - Напрягайте зрение!

   И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.

   Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.

   Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания "чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны".

   Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.

   - Ах!.. - пронеслось вторично по залу.

   Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами" Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидят худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.

   - Кто это? Вы узнаете? - тихо, но повелительно прозвучал голос великого магистра, продолжавшего держать Анну Иоанновну за руку.

   - Боже мой! - в ужасе прошептала она. - Да, да, все это Так... Это - картина нашего свадебного пира... Вот мой могучий дядя, император Петр... А это - мой муж... Пустите меня, мне страшно!..

   - А вот та, кто сидит по левую руку императора, кто она? - спросил чародей. - Глядите пристальнее!

   - Это - я, я сама...

   Чудесное, необычайное видение горело на стене несколько минут, а потом потухло. Но через пять-шесть секунд причудливые тени опять заколебались на стене.

   Одна из присутствующих дам - жена важного курляндского чина - не выдержала ужаса таинственного сеанса и упала в обморок. Ее поспешно вынесли на руках в соседнюю гостиную.

   Но завороженность толпы придворных гостей была настолько сильна, что происшествие, которое в иное время вызвало бы переполох, теперь не привлекло ничьего внимания.

   Картина, представившаяся всем, была следующая: унылая поляна, занесенная снегом. Высокая гора... Небольшое здание, ярко освещенное. Несколько повозок, из которых первая, отличающаяся особой роскошью, окружена толпой людей. Из повозки выносят на руках человека в меховой шинели. Она распахнулась и позволяет видеть ленту и звезду... Тут же, впереди других, в бархатной горностаевой шубке стоит молодая женщина в позе глубокого отчаяния, заломив руки...

   - Смотрите, ваше высочество, вы узнаете эту картину?.. - властно прозвучал голос Джиолотти.

   - Это он, наш трагически умерший герцог! Это - видение его смерти в Дудергофе! - прокатился по залу испуганный гул голосов.

   Анна Иоанновна, глубоко потрясенная, бессильно свесилась на руку великого чародея.

   - Не надо больше... не надо... Мне дурно!.. - умоляюще произнесла она.

   Бестужев, грубо схватив Джиолотти за рукав, дрожащим голосом произнес:

   - Довольно! Или вы хотите уморить ее... и всех нас?

   Люстры и канделябры зажглись сами собой снова. Анна Иоанновна стояла, тяжело дыша. Лица других были не менее бледны и взволнованны.

   - Я... я не знаю, как назвать это, но... покажите мне лучше, что ожидает меня впереди... - сказала герцогиня.

   Джиолотти поклонился и вышел из зала. Вскоре он появился, держа в руке большой бокал тонкого стекла. По дороге, как на грех, он столкнулся с Кейзерлингом.

   - Вы, высокоученый господин Джиолотти, быть может, покажете и нам, скромным гостям ее светлости герцогини, наше будущее?- спросил канцлер, отвешивая церемонный поклон чародею.

   - Сделайте одолжение, господин канцлер! - ответил Джиолотти, с улыбкой поглядывая на него. - Но прежде я поговорю с вами о настоящем. Великий Боже! Ах! Что это такое?! - в испуге закричал он, отшатываясь от курляндского канцлера.

   Кейзерлинг, в свою очередь, перепуганный до смерти, отскочил от великого магистра.

   - Что это? Что это с вами?! - продолжал Джиолотти.

   - Что? Что со мной?!

   - Да вы посмотрите, что происходит с вашим носом! Ведь он растет, как сук дерева! О, Боже! Это - уже не простой нос, а... какой-то чудо-нос.

   В смертельном страхе схватился чопорный курляндский вельможа за свой злополучный нос, но кончик его он мог ущипнуть лишь на расстоянии не менее четверти аршина от его законного, обычного места.

   Все сначала замерли, так как видели собственными глазами (как рассказывали позже), что достопочтенный нос Кейзерлинга действительно вытянулся в несуразную длину.

   - Donner-wetter! Was haben Sie gemacht mit raeinem. Nase?! {Черт побери! Что сделали вы с моим носом? (нем.).} - заорал как полоумный, забывая об этикете, Кейзерлинг.

   Несмотря на то, что весь зал был настроен "мистически-страшно", дружный хохот прокатился среди гостей.

   Анна Иоанновна хохотала как сумасшедшая.

   А Джиолотти продолжал:

   - Я? Да Бог с вами, любезный господин Кейзерлинг! Мне просто показалось, я ошибся... Ваш уважаемый нос находится в вожделенном порядке... Посмотрите, пощупайте сами!..

   Кейзерлинг дотронулся до носа и в негодовании тихо воскликнул:

   - Какая глупая шутка! Но черт меня возьми на этом месте, если я сам не видел, что мой нос вырос, как большой огурец...

   Великий магистр бережно, осторожно поставил бокал с водой на столик перед герцогиней, затем выпрямился, гордым взглядом своих удивительных глаз обвел ряды гостей и произнес:

   - Я попрошу вас всех думать о том, что ожидает в будущем ее светлость, герцогиню Курляндскую. - Он подошел к столику и, не сводя горящего взора с лица Бестужева, сказал: - Вы - единственный человек, кто сомневался в моем могуществе! Посмотрите в бокал!

   Бестужев стал смотреть. Он глядел долго и пристально.

   - Видите? - спросил Джиолотти.

   - Неясно... какие-то круги...

   - Еще смотрите!

   И вдруг Бестужев отпрянул назад.

   - Ну?..

   - Да, я увидел... - глухо произнес резидент. - Господи!..

   Холодный пот выступил на его лбу.

   Анна Иоанновна, довольно грубо оттолкнув Петра Михайловича, жадно склонилась над стаканом и, вглядевшись, произнесла:

   - Вода... просто вода... Ах! Что это?.. Ко... коро...

   - Да, это корона!- вырвалось у Бирона.

   Все в изумлении переглянулись. Откуда он, этот выскочка, может знать, что видит герцогиня в бокале?

   Счастливое, блаженное выражение разлилось на лице Анны Иоанновны.

   Она приложила руку к сильно бьющемуся сердцу и дважды повторила:

   - Корона... корона! - а затем в порыве радости и благодарности быстро сняла с пальца бриллиантовое кольцо и протянула его Джиолотти. - Возьмите на память о сегодняшнем вашем чудесном предсказании эту безделушку, любезный синьор Джиолотти.

   Великий магистр опустился на одно колено и, почтительно принимая драгоценный дар из рук герцогини, произнес настолько тихо, что это расслышали только Анна Иоанновна, Бестужев и Бирон:

   - Благодарю вас, ваше будущее императорское величество!

   Вся эта сцена с короной никого из придворных гостей особенно не удивила. Корона... О какой короне шла речь? Какую корону увидела герцогиня в таинственном фиале? Ну, разумеется, герцогскую, то есть корону своего будущего супруга, будущего герцога Курляндии. Ни для кого из митавских высших сановников и обер-ратов не являлось секретом пламенное желание вдовствующей герцогини во что бы то ни стало выскочить вновь замуж, и они решили, что, очевидно, чародей предсказал Анне Иоанновне нового мужа.

   Бал окончился большим ужином, после которого танцы уже не возобновились и начался разъезд.

   На этот раз митавцы были более чем довольны балом своей "скучной" герцогини: чудеса Джиолотти явились столь диковинным зрелищем, что Матова - в лице ее аристократии - не спала и остаток ночи. Единственным недовольным был Кейзерлинг: он не мог простить этому "ферфлюхтеру" {Проклятому.} Джиолотти историю со своим носом. Сделать его, канцлера, посмешищем всего блестящего собрания... Да ведь это - дерзость, превышающая всякую меру.

  

  

   - Ну, вы довольны, синьор Бирон? - обратился Джиолотти к Бирону, когда он после бала очутился в помещении фаворита герцогини.

   - Честное слово, дорогой Джиолотти, я не мог ожидать ничего подобного! Вы превзошли мои самые смелые ожидания.

   Джиолотти загадочно улыбнулся.

   - То, что видели вы и все, - это еще не полное проявление моей силы, - промолвил он. - Если хотите, уговорите герцогиню присутствовать завтра sa тайном сеансе, на котором кроме вас может находиться еще и Бестужев.

   - А что же будет происходить на этом сеансе?

   - Это вы увидите, дорогой господин Бирон! - с пафосом и с таинственностью ответил великий магистр. - А теперь я хотел бы отдохнуть, так как вследствие большой затраты энергии я чувствую легкую слабость.

   Бирон провел великого чародея-гостя в его комнату, и, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, они разошлись.

   Отделение Бирона находилось в западной части замка. Та комната, в которой поселился Джиолотти, непосредственно примыкала к коридору.

   Великий чародей разоблачался. Он уже снял с себя свою роскошную, таинственную цепь, скинул мантию и только что принялся было расстегивать камзол, как в дверь его комнаты, со стороны коридора, послышался легкий-легкий стук.

   Джиолотти удивленно поднял брони:

   "Кто это жалует ко мне? Бирон? Но мы уже простились с ним? А-а, может быть, кто-нибудь из прислуги".

   Он подошел к двери и тихо спросил:

   - Кто там?..

   - Ради Бога, отворите дверь и впустите меня... Мне очень надо видеть вас... - тихо ответил приятный женский голос.

   Облако искреннего изумления пронеслось по лицу Джиолотти. Он наскоро застегнул камзол и столь же поспешно надел на грудь чудесную цепь. Отворив дверь, он ласково произнес:

   - Грядите с миром, дитя мое.

   В комнату чужеземного кудесника поспешно вошла высокая, стройная женщина, закутанная в черный тюль, с атласной полумаской на лице.

   - Вы одни, синьор Джиолотти? - взволнованным, вздрагивающим голосом начала таинственная маска, закрывая дверь на ключ.

   - Как видите, сударыня!.. - улыбнулся тот. - Впрочем, идя сюда, вы отлично знали это, так как в противном случае вы ни за какие блага мира не сделали бы этого рискованного шага. Не правда ли?

   Дама вздрогнула, смутилась.

   Джиолотти, предупредительно пододвинув своей поздней ночной гостье кресло, сказал:

   - Прошу вас, сударыня, сесть. Вы так взволнованны, что нуждаетесь в этом.

   Та послушно, как автомат, опустилась в кресло.

   - Я не спрашиваю вас, кто вы, с кем я имею честь говорить, потому что, судя по вашей маске, вы желаете сохранить инкогнито,- улыбаясь, продолжал "венецейский" чародей. - Но... не кажется ли вам самим смешным то обстоятельство, что вы, являясь к кудеснику, пытаетесь обмануть его путем какой-то атласной безделицы? Неужели вы полагаете, что для меня такая преграда непроницаема?..

   - Ах! - вырвалось у посетительницы. - Вы должны понять, синьор Джиолотти, что бывают вещи, о которых не совсем-то приятно беседовать с открытым лицом. И она в волнении хрустнула пальцами

   - Ну-с, что же вам угодно от меня, сударыня?

   - Скажите, синьор, говорят... Я слышала, что вы всемогущи? - начала дама робко, неуверенно, причем сквозь разрез маски сверкнули красивые синие глаза.

   Джиолотти отрицательно покачал головой:

   - Тот, кто сказал вам это, сказал неправду. Я не могу быть всемогущим, так как всемогущей мы называем лишь ту Силу, которая образовала мир. Двух, трех, пяти, десяти "всемогущих" быть не может, потому что при равнозначащих силах одна не может довлеть над другой. Нет, я не всемогущий, а только многомогущий, я - тот, которому удалось овладеть многими великими тайнами Непостижимого и сделать их послушными себе {В этом самоопределении Джиолотти мы видим сокровенное "кредо" великих адептов храма Изиды.}.

   - Ах, все, что вы говорите, для меня так неясно, непонятно! И для чего мне все это знать? - раздраженно вырвалось у маски. - Я знаю одно: вы - чародей, а поэтому вы, если захотите, можете помочь мне.

   - А в чем должна выразиться моя помощь, сударыня? - спросил Джиолотти.

   Таинственная незнакомка дрожащими руками раскрыла маленькую сумочку и стала лихорадочно-торопливо вынимать из нее разные предметы.

   Тут были несколько колец, брошей, серег с драгоценными камнями, золотая табакерка, много золотых монет И пачки денег. Все это она нервно положила на стол и спросила Джиолотти:

   - Вы видите эти сокровища, синьор?

   - Вижу, но ни вполне понимаю, для чего вы изволили положить все это на стол,- пожал тот плечами.

   - Все это я отдам вам, если вы поможете мне в моем великом горе.

   - Я буду беседовать с вами при одном условии: вы должны немедленно спрятать ваши... сокровища обратно в вашу сумочку, сударыня. - Джиолотти гордо выпрямился. Его взгляд загорелся очевидным негодованием, и он резко произнес: - Кто дал вам право оскорблять меня? Или вы принимаете меня за шарлатана, продающего свои фокусы за деньги и побрякушки? Прячьте, скорее прячьте все это! Вот так... хорошо!.. Ну а теперь говорите, что вам надо. Впрочем, вы лучше отвечайте мне на вопросы. Вы любите?

   - Да, - послышался тихий ответ маски.

   - И, очевидно, несчастливо?

   - О, да, да! Были минуты, когда я была счастлива! Тот человек, которого я полюбила, отвечал мне взаимностью... Все, все сулило нам радостную будущность... Но...

   - Но на вашем пути встала соперница? Да?

   - Да. Она похитила, украла дорогого мне человека. И теперь она торжествует! - И вдруг таинственная незнакомка порывисто встала и опустилась на колени перед Джиолотти. - О, умоляю вас, спасите меня, верните мне мое счастье, верните мне счастливую любовь! Вы, только вы одни можете сделать это! Вы - чародей, вам послушны все таинственные силы природы.

   Умоляюще протягивая к Джиолотти руки, она являла собою живое воплощение тяжелого страдания. Великий магистр поднял женщину.

   - Садитесь... Ах, бедное дитя, ах, бедная женщина! Ну, успокойтесь, придите в себя... Я вам приказываю успокоиться! Слышите?!

   Эти слова произвели магически-сильное действие на незнакомку. Она откинула голову на спинку кресла.

   Джиолотти простер руки над ее головой и сделал несколько продольных пассов от головы до ног.

   - Отделись! Отделись! Отделись! - произнес он и три раза дунул широко раскрытым ртом {Дыхание людей, владеющих высшею мерой оккультных знаний, обладает неисчерпаемой силой.} в лицо женщины, находившейся в состоянии полнейшей каталепсии, после чего властно спросил: - Что ты чувствуешь?

   - Я чувствую, что я умираю.

   - Неправда! Ты жива. Ты хочешь быть счастлива?

   - Хочу.

   - Вы любите Бирона?

   - Да, я люблю его, безумно, страстно.

   - А та женщина, которую вы ненавидите, - это ее светлость Анна?

   - Да, она, она.

   - Вы - фрейлина герцогини?

   - Нет, я - ее гофмейcтерина.

   - Скажите, как вас зовут! - властно продолжал Джиолотти.

   - Я - баронесса... я - Эльза фон Клюгенау...

   - Теперь проснитесь! Вы слышите, что я вам приказываю? Проснитесь!

   Прошло несколько секунд... Баронесса очнулась и как-то растерянно оглянулась по сторонам.

   - Ну-с, сударыня, так вы хотите, чтобы я помог вам. А как вы думаете, чем именно я могу сделать это? - спросил Джиолотти.

   - Я слышала, мне говорили, что великие чародеи, алхимики, обладают удивительными эликсирами, которые могут моментально приворожить одного человека к другому. Так вот дайте мне несколько капель этой чудесной жидкости и научите, как распорядиться ими.

   - Это для привораживания? Да?

   - Да.

   - А для мести? Для мести вы тоже просите у меня снадобья? - каким-то странным тоном спросил Джиолотти.

   По-видимому, глухая борьба происходила в душе обезумевшей от любви, ревности и злобы молодой женщины.

   - Да! - вдруг воскликнула она. - Я прошу вас и об этой милости.

   - Хорошо! Ступайте к себе! Завтра вы получите от меня ответ.

   Баронесса покинула комнату великого чародея.

   Проводив несчастную гофмейстерину ее светлости, Джиолотти прошел к Бирону.

   Фаворит уже собирался ложиться и был несказанно удивлен появлением итальянца.

   - Что случилось, дорогой синьор Джиолотти? - тревожно спросил он.

   - Нечто такое, что я хотел сейчас же сообщить вам, - ответил чародей и подробно рассказал своему "русскому покровителю" сцену, происшедшую между ним и баронессой.

   Бирон вскочил как ужаленный.

   - О, эта Клюгенау - проклятая баба! Она доведет меня до несчастия! - злобно зарычал он. - От вас, синьор Джиолотти, я не могу иметь секретов. Анна ревнива в свою очередь, как только может быть ревнива старая баба. Но ведь она будет императрицей. А поэтому вы должны помочь мне избавиться от этой баронессы.

   Джиолотти побледнел.

   - Я не отравитель, Бирон! - глухо произнес он.

   - Да я и не намерен ее отравлять, черт побери. Надо только устроить так, чтобы она навсегда покинула этот замок. А для этого необходим веский предлог. Бестужев, эта старая, хитрая лисица, горой стоит за нее.

   - Хорошо, - начал Джиолотти, - у меня созрел один чудесный план. Спите спокойно!.. Только помните, что завтра Анна должна присутствовать на тайном свидании с нами, на магическом сеансе.

  

  

   Жизнь в замке после бала началась поздно, но Анна Иоанновна чувствовала себя великолепно. То, что произошло вчера на бале, наполнило ее душу такой безумной радостью, что она не знала, за что приняться, что делать.

   За завтраком, очень поздним, присутствовали Бестужев, Бирон и Джиолотти.

   Петр Михайлович был угрюм, как никогда: он только что получил секретное сообщение из Петербурга, что над головой его дочери, княгини Аграфены Петровны Волконской, стоящей во главе политического заговора, собираются грозные тучи. Он отлично понимал, что это грозит и ему смертельной бедой.

   Бирон, наоборот, был несказанно радостен, оживлен, а Анна Иоанновна - та просто ликовала. Разговор шел о чудесах синьора Джиолотти, который сидел, как и подобает великому чародею, с важным, сосредоточенным видом.

   - Если бы я не видела всего этого собственными глазами, я подумала бы, что это - сказка, - произнесла герцогиня. - Не правда ли, Петр Михайлович?

   Бестужев, оторвавшись от своих тяжелых дум, ответил:

   - Вы правы, ваше высочество: я поражен не менее вас чудесами господина Джиолотти. Но...

   - Ах, Петр Михайлович, ты все еще сомневаешься? - с досадой воскликнула Анна Иоанновна.

   - Если вы, ваше превосходительство, желаете еще в большей степени и ясности увидеть вашу повелительницу в императорской короне, будьте любезны присутствовать сегодня на сеансе, - предложил Джиолотти.

   - Ведь вы, ваше высочество, дали уже ваше милостивое согласие быть на нем? - склонился Бирон к герцогине.

   - Да, да! Хоть это и страшно, но я желаю до конца убедиться в справедливости предсказания синьора Джиолотти.

  

   Большая гостиная, прилегающая к тронному залу, тонула в полумраке. Всего только одна свеча, стоявшая на столе в высоком подсвечнике, освещала ее. Двери гостиной были настежь открыты в зал.

   В гостиную вошли Анна Иоанновна, великий магистр, Бестужев и Бирон.

   - У-у, как тут темно, как страшно. Жуть берет! - попробовала пошутить герцогиня.

   - Я вас попросил бы, ваша светлость, настроить себя на несколько иной лад, - сурово произнес Джиолотти. - А теперь, прежде чем мы приступим к сеансу, будьте добры вымыть ваши руки. Умывальник вот здесь. Я приготовил его.

   Все поочередно вымыли руки.

   - Садитесь, господа, за стол! - предложил чародей. - Вы, ваша светлость, займите место в этом кресле. Вам ясно виден проход в зал?

   - Да. Но там темно.

   Суеверный страх уже начинал пробирать Анну Иоанновну.

   - Об этом вы не беспокойтесь, ваша светлость. Если наш сеанс удастся, вы увидите там то, что очень заинтересует вас. А теперь я попрошу вас всех составить из рук цепь.

   Джиолотти показал, как надо сделать и составить цель, в которой сам он не принял участия.

   Свеча в высоком шандале продолжала тускло гореть красноватым светом.

   - Я,- начал Джиолотти, - как великий магистр, приказываю вам думать только об одном: о том существе, которое неисповедимыми путями Всемогущего должно сделаться порфироносным. Думайте. Сильнее! Сильнее! Пусть разорвутся в искрах и стуке страстное томление и сила вашего флюида...

   Неведомый доселе страх объял души присутствующих.

   Анна Иоанновна, за ней Бестужев и Бирон явно почувствовали, как пальцы их рук стали вздрагивать. Что-то нестерпимо остро-колючее пронизало все их существо.

   Великий магистр что-то бормотал. Была ли это жаркая молитва правоверного католика, магическое ли заклинание индийского брамина, торжествующий ли гимн самого Сатаны, - это не могли решить испуганные, смятенные участники кабалистического "действа".

   Джиолотти, стоя позади Анны Иоанновны, крестообразно производил над ней пассы.

   И вдруг словно сильный ветер ворвался в комнату. Испуганно заколебалось пламя свечи и сразу потухло. Полная тьма воцарилась кругом.

   Но вот в этой тьме таинственно-трепетным зеленоватым огнем загорелось какое-то пятно. Оно стало расти, шириться, принимать определенные контуры, формы.

   И все ясно увидели пред собою высокую, полную женщину, газообразную, как бы сотканную из пара.

   - Трр... трр... стук-стук-стук... - ясно прозвучало в гостиной.

   - Ободритесь! Смотрите!.. - прошептал Джиолотти Анне Иоанжовне.

   Та широко открытыми глазами глядела на страшное привидение.

   Таинственная женщина выплыла медленной походкой из гостиной и подошла к ступеням трона... Вот она всходит по ступеням, вот садится... И сразу как бы сияние пошло от нее и осветило зал.

   Заколебались колонны, кресло, верхушка трона... Казалось, что все это вот-вот разрушится... А на смену старому кетлеровскому трону выступило новое, иное: орел, скипетр и держава Российской империи. На голове газообразной женской фигуры горела императорская корона...

   - Господи! Да ведь это - я, яй - дико вскрикнула Анна Иоанновна и навзничь, во весь рост грохнулась на пол.

  

  

   Герцогиня заболела серьезно и опасно. Ввиду того, что в ту минуту, когда ее в обморочном состоянии вносили в ее спальню, там находилась гофмейстерина Клюгенау, опрыскивавшая ее постель какими-то таинственными каплями, последнюю обвинили в покушении на драгоценное здоровье августейшей герцогини и через несколько дней удалили в ссылку. А "капли-яд" эти были - ловкая "шутка" Бирона, вернее - синьора Джиолотти.

  

  

   Был конец декабря 1730 года.

   Императрица Екатерина Первая, процарствовав всего два года, отошла уже в вечность, и царем сделался мальчик-отрок, Петр II Алексеевич, сын царевича Алексея.

   Что-то тревожно-тоскливое уже давно черным пологом нависло над Россией... Все притихли, прижались и с испуганными лицами на ушко передавали друг другу политические вести. Великая "хмара" колыхалась над несчастной империей.

   И неудивительно: этот короткий период времени ознаменовался чуть ли не ежедневно неожиданными событиями, волновавшими умы. Никогда, быть может, дворцовая, придворная жизнь не приносила столь часто таких сюрпризов, как в те годы. Дворцовые интриги, козни, сплетни, опалы ("сильнейших", возвеличивание "ничтожнейших", ссылки - все это составило какой-то безобразный клубок, опутавший столицу Российской империи. Это был апофеоз "императорского временщичества" со всеми его темными сторонами.

   "Священность особы" императриц и императоров, а главное, их самодержавность являлись на деле лишь пустыми, громкими словами: благодаря тому, что была нарушена прямая линия престолонаследия, российские венценосцы оказывались в руках той и иной могущественной партии, которая способствовала их воцарению, которая "добыла им трон", А за эту услугу партии и временщики брали Такие "награды", что являлись едва ли не полновластными руководителями и делателями судеб российских.

   Иностранные историки и дипломаты писали: "Что делается в России - не поддается описанию: все в разгроме. Правят всем фавориты и фаворитки".

   "Остерман, этот блестящий основатель "русской дипломатии", хотел дельно воспитать способного и доброго Петра II и покорить его своей воле; он привлек к своему плану сестру царя. Наталья Алексеевна была воспитана иностранцами, вместе с дочерьми Петра I, отлично говорила по-французски и по-немецки, любила серьезное чтение. Задумчивая, великодушная четырнадцатилетняя царевна проявляла волю и проницательность: она была "Минервой царя", увещевая его учиться и слушаться Остермана. Но она вскоре умерла от чахотки, и Петр II подчинился совсем другому влиянию. Его друзьями стали Долгорукие - князь Алексей и его сын Иван. Это были грубые, невежественные люди; двадцатилетний Иван был образцом кутилы высшего круга того времени. Долгорукие задумали овладеть Петром, развивая в нем самоволие, леность и страсть к забавам. Они постоянно возили его на прогулки, особенно на охоту, и устраивали пирушки. Весь этот кружок не терпел Меншикова. Мальчик, восстановленный против временщика, начал делать ему сцены и кричать: "Я покажу, кто император: я или он!" Меншикова сослали в Березов, власть перешла к Долгоруким. Под предлогом коронации двор переехал в Москву, где Петр совсем предался забавам. Сестра князя Ивана, грубая, но разбитная Екатерина, была объявлена невестой царя, а Иван, уже обручившийся с богатой красавицей, дочерью Бориса Шереметева, стал все позволять себе, рыская по Москве с отрядом драгун" {Проф. А. Трачевский.}.

  

  

   Было около двенадцати часов ночи, когда в подъезд дворца вошел человек в меховой шинели и в такой же щапке, надвинутой глубоко на глаза.

   - Кого вам? - грубо спросил один из дежурных, преграждая дорогу прибывшему.

   Незнакомец спокойно вынул бумажку, приготовленную, очевидно, заранее, и протянул ее строгому церберу:

   - Пойди и отдай! - властно приказал он.

   - Кому? - захлопал тот глазами.

   - Дурак! Кому, кому? Конечно, его превосходительству.

   Через несколько минут прибывший, не снимая шинели, вошел в кабинет знаменитого "дипломата" Остермана.

   Последний сидел за столом, заваленным бумагами.

   - Вы? Вот, признаюсь, не ожидал вас видеть, Бирон! - удивленно и как будто чуть-чуть насмешливо воскликнул лукавейший из всех российских царедворцев, недаром прозванный "немецкой лисицей".

   - Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я позволил себе войти к вам в шапке и шинели, - низко поклонился Бирон. - Но я полагаю, что иногда бывает лучше хранить инкогнито.

   С этими словами Бирон быстро снял шапку и шинель и положил все это на широкий диван.

   - Откуда вы, Бирон? - спросил Остерман.

   - Прямо из Митавы.

   Разговор шел по-немецки.

   - Как же это вы решились оставить нашу Анну Ивановну одну? Она, бедняжка, рискует умереть со скуки, или же вы, любезный Бирон, рискуете очутиться с головным украшением, от которого открещивается всякий добрый немец.

   Остерман находился в отличнейшем настроении духа, а потому особенно сыпал излюбленными "вицами" (остротами).

   - Ни первое, ни второе для меня не страшны, ваше превосходительство, - спокойно ответил Бирон. - Я к вам приехал по важнейшему делу.

   - От нее? По ее поручению? - спросил Остерман.

   - Нет, от себя, для себя и для вас.

   - О! - высоко поднял палец Остерман. - Садитесь и давайте беседовать.

   При первом упоминании Бироном имени Джиолотти Остерман расхохотался и воскликнул:

   - Ах, вы опять о глупых предск