Антропов Роман Лукич - Герцогиня и "конюх"

аше высочество... Бог с вами... придите в себя!.. - заговорил он. - Негоже русской царевне предаваться такому отчаянию... Сейчас я приведу те резоны, по коим вам не стоит печься о браке с сим графом Саксонским, а пока скажу одно: иной, может, найдется.

   - Не надо мне вашего выбора! - крикнула Анна Иоанновна. - Опять, может быть, такого же мужа, как и первого, изберете... Опять через месяц вдовой оставите... Опять споите его до смерти...

   С герцогиней сделался сильнейший истерический припадок.

   Вбежала служанка, Меншиков совсем растерялся.

   Но мало-помалу Анна Иоанновна стала приходить в себя. Слезы облегчили ее вконец измученную грудь.

   - Ваше высочество, - произнес светлейший, - не чаял я, что вы все это столь близко принимаете к сердцу. На меня вы не должны гневаться: я являюсь лишь исполнителем воли ее величества.

   Анна Иоанновна, иронически усмехнувшись, возразила:

   - Такая скромность не идет к лицу вам, князь Александр Данилович! Если прежде вы действительно являлись только исполнителем державной воли, то теперь представляете собою полновластного хозяина ее, распорядителя. А о сердце моем больше не тужите: окаменело оно с сей минуты на веки вечные. Одно скажу вам: действительно, многое меняться может в жизни каждого человека. Так вот, если когда-нибудь случится и вам нелегко - вспомните тогда нашу сегодняшнюю встречу й не забудьте о слезах, которые проливала перед вами несчастная герцогиня Курляндская. Â теперь, ваша светлость, милостивый государь князь Александр Данилович, потрудитесь поведать мне те резоны, по коим ее величеству не угодно будет исполнить мою просьбу.

   Анна Иоанновна встала и царственно-горделиво выпрямилась всей своей пышной фигурой перед "подлым рабом".

   Меншиков по свойству своей "подлой" натуры невольно пригнулся перед этой величественной осанкой. Но и, пригибаясь, он не удержался, чтобы не умалить захудалой царевны следующими словами:

   - В вашем высочестве произошла изрядная перемена после того, как вы изволили быть на коронации в Москве в сопровождении обер-камер-юнкера Бирона. Довольны ли вы им, ваше высочество? Он, кажется, имеет большую осведомленность в лошадях.

   - Да, да, каждый должен быть чем-нибудь, Александр Данилович: кто - пирожником, кто - лошадником, - усмехнулась герцогиня.

   Меншиков побагровел" Однако поборол свой гнев и произнес:

   - Так вот-с резоны, по коим ее величество не может согласиться на вашу слезную просьбу: первое - что избрание Морица герцогом Курляндским вредило бы интересам российским и польским, а второе - что вступать вам с ним в супружество неприлично, так как он рожден от метрессы, а не от законной жены. От такого брака произошло бы великое бесчестие и ее величеству, и вашему высочеству, и всему государству. Я удивляюсь, как Петр Михайлович Бестужев не предупредил вас об этом. Вообще многое мне является странным в поведении господина резидента. Как мог он, имея указ ее величества и ведая сего дела важность, допустить избрание Морица сеймом? По-видимому, он чинил факции, и об этом я имею особенный указ.

   Анна Иоанновна вспомнила, что наступил момент начать "заступу" за своего старого, верного друга, и в бурных, горячих словах стала обелять Петра Михайловича, принимая ответственность за все совершившееся только на себя.

   - покорно прошу ее величество и вас, ваша светлость, Бестужева ни до какого бедства не допустить и чтобы он был при мне по-прежнему, - закончила герцогиня.

   Меншиков, поклонившись, сказал:

   - Я обещаю это вам, ваше высочество, при непременном условии: вы должны постараться опровергнуть усердие Морица и вместо того чинить деяние, которое ее величеству будет благоугодно.

   На секунду Анна Иоанновна задумалась. Глухая, тяжелая внутренняя борьба происходила в ней.

   "Я, я сама, своими собственными руками должна рушить то, что так дорого и мило моему сердцу! Это ль не искус великий, не пытка? До чего они жестоки!" - закружились мысли в голове несчастной женщины.

   - А ежели я не соглашусь на это? - подняв голову, спросила она.

   - Тогда Бестужев понесет суровое наказание за свою вину, а вам, ваше высочество, придется испытать на себе всю силу гнева и опалы государыни императрицы. Вам будут предстоять тяжелые дни, - спокойно ответил всесильный временщик.

   - Но как же я могу помешать случившемуся? - воскликнула вконец измученная герцогиня Курляндская.

   - Вы, ваше высочество, потрудитесь по приезде в Митаву призвать к себе канцлера Кейзерлйнга и приказать ему представить курляндским управителям и депутатам те резоны в опровержение избрания Морица, которые я имел честь только что сообщить вам. Тогда все дело окончится благополучно: вы заслужите особенное благоволение ее величества. Бестужев останется при вас...

   - А герцогом Курляндским кто же будет?

   - Или герцог Голштейнский, или я.

   - Вы?! - вырвался у Анны Иоанновны возглас удивления.

   - Да, я, ваше высочество. Герцогиня провела рукой по лбу.

   - А-а... теперь все понимаю... все, все!.. - вырвалось у нее, она круто повернулась и пошла к выходу из зала, но в дверях остановилась и глухо бросила светлейшему: - Хорошо!.. Я согласна. Я уезжаю в Митаву. Прощайте, Александр Данилович!

   - А разве не до свидания, ваше высочество? Я тоже скоро прибуду в Митаву.

   - Но ведь мы уже обо всем переговорили, - надменно произнесла Анна Иоанновна и скрылась за дверью.

  

  

   До Митавы оставалось всего версты три-четыре.

   Темнее тучи возвращалась в свою резиденцию Анна Иоанновна после "постылого свидания" со светлейшим.

   Легкая коляска, в которой она сидела со своей служанкой, быстро неслась по шоссе; Сумерки роскошного июньского вечера уже падали на поля, от которых несло чудесным запахом свежескощенной травы.

   Вдруг позади коляски послышался топот бешено скачущей лошади.

   - Кто это, ваша светлость? - испуганно воскликнула трусливая служанка.

   Анна Иоанновна обернулась и стала пристально всматриваться.

   - Не вижу... пыль идет столбом... Ах да, неужели?.. Нет, нет... ошибаюсь я!.. - В смущении и робости она откинулась на спинку коляски.

   А топот становился все ближе, ближе... Уже доносился храп взмыленной лошади.

   Всадник догнал коляску и, крикнув кучеру: "Стой!", склонился с седла к сиденью.

   - Ваша светлость! Моя обожаемая невеста Анна! - послышался вздрагивающий красивый голос Морица.

   Все задрожало в Анне Иоанновне - и руки, и ноги, и сердце. Кровь горячей струей забилась в жилах... И жутко, и до смерти сладостно сделалось ей.

   - Я поджидал вас здесь, в лесу, Анна, - по-французски сказал граф Саксонский. - Я ведь узнал, куда вы поехали. Вы виделись с этим проклятым медведем Меншиковым. И знаете, что со мной произошло сейчас? Какие-то наемные убийцы стерегли меня. Они из засады стреляли в меня, - смотрите, я ранен в руку, Анна! Но что такое какая-то жалкая царапина в сравнении с моей к вам любовью!

   Любовь и тревога за участь этого человека всколыхнули душу Анны Иоанновны, но это был лишь один момент.

   - Мне неудобно разговаривать с вами здесь, на проезжей дороге, ваше высочество, - сухо промолвила она. - Вы видите, я - не одна. Если вам угодно побеседовать со мной, я прошу вас пожаловать ко мне сегодня попозже, часа через три, в мой замок...

   Мориц был удивлен холодным тоном герцогини.

   - А как я могу приехать к вам? Открыто? - с неудовольствием спросил он.

   - Совершенно открыто. Вас будут ожидать, вас встретят, - ответила Анна Иоанновна и по-немецки крикнула кучеру: - Пошел!

   Старый замок Кетлеров, резиденция-тюрьма вдовствующей герцогини, был освещен.

   Первым лицом, которое встретила Анна Иоанновна при входе в свои покои, была ее гофмейстерина Клюгенау. Заметив смертельную бледность, покрывавшую лицо ее повелительницы, красавица баронесса всплеснула руками.

   - О, Боже! Вам дурно, ваша светлость? - засуетилась она.

   Анна Иоанновна отвела ее рукой и твердо произнесла:

   - Позовите ко мне Бирона, если он находится в замке.

   Гофмейстерина изменилась в лице и круто отвернулась от ее светлости.

   В глубоком изнеможении, бессильно опустив руки, сидела царственная митавская затворница в кресле. Она не переменила туалета, в котором ездила на свидание со светлейшим. Не до того, должно быть, было ей. Глубокие складки бороздили ее лоб. Какая-то тревожная мысль залегла на ее лице.

   Раздался стук в дверь.

   - Войдите! - крикнула Анна Иоанновна по-немецки.

   На пороге стоял Бирон.

   Пожалуй, никогда, даже впоследствии, когда этот "конюх" находился на высших ступенях власти, на его лице не, играла столь торжествующая улыбка, полная удовлетворенного самолюбия, злорадства, как в этот момент. Взор его красивых, выразительных глаз впился в скорбно-понурую фигуру сидящей Анны Иоанновны.

   - Это - вы... это - ты, Эрнст Иванович? - тихо проговорила она. -

   - Как видите, ваша светлость... - ответил Бирон, не трогаясь с места.

   - Подойди сюда... поближе... мне надо сказать тебе несколько слов...

   Бирон подошел.

   - Вот что, Эрнст Иванович! Скоро сюда прибудет принц Мориц Саксонский... Я назначила ему свидание сегодня вечером.

   Глубокое изумление отразилось в глазах Бирона.

   - Что же вам угодно от меня, ваша светлость? - насмешливо спросил фаворит, которого Анна Иоанновна в этот период времени держала еще "в черном теле".

   - Так как мой обер-гофмаршал Петр Михайлович сегодня отсутствует, ибо он отправился к светлейшему,то его обязанности я возлагаю на тебя. Я поручаю тебе встретить и проводить в парадный зал Морица и доложить мне о его прибытии.

   Бирон побледнел.

   - Ваше высочество, ваша светлость! - дрогнувшим голосом проговорил он. - Рискуя навлечь на себя ваш гнев, я тем не менее отказываюсь исполнить ваше приказание.

   Он ожидал вспышки злости, бешенства и был поражен кротким голосом, каким герцогиня апатично и спокойно спросила его:

   - Почему ты отказываешься, Эрнст Иванович?

   - Да потому, что это свыше моих сил! Неужели вы полагаете, что здесь, - Бирон стукнул себя по сердцу, - что здесь находится не сердце, а камень? Или вы, порфироносицы, твердо убеждены, что любовь, ненависть и ревность составляют исключительно вашу привилегию? А простые смертные, дескать, рабы только? - Бирон преобразился. Как большой и умный актер, он нашел для этого случая особые интонации голоса. -Я не могу встречать Морица, потому что я глубоко ненавижу его, потому что он грубо оскорбил меня. Ваша светлость! Не забывайте, что тот человек, которому хоть единый раз довелось увидеть солнечный луч, страшится и ненавидит тьму. Видеть торжество другого человека в то время, когда твое собственное сердце обливается кровью из-за одной и той же причины, - это та пытка, до которой не дошли даже святые отцы инквизиции...

   Всю эту тираду Бирон произнес тем гневно-проникновенным голосом, с тем пафосом, который сильно действует на глупых, рыхлых женщин.

   - Ах, ты вот о чем... - печально улыбнулась Анна Иоанновна. - Только ты неправду говоришь: и у нас, носящих горностай, есть чувство и сердце, Эрнст. Принеси мне вина, мне что-то не по себе.

   Бирон послушно вышел.

   Тогда герцогиня в отчаянии заломила руки.

   - Не иметь права никогда принадлежать себе! - оскликнула она.- О, этот горностай...

   Бирон вернулся с вином.

   - Налей! - приказала Анна Иоанновна.

   Он налил кубок.

   Герцогиня с жадностью выпила мелкими глотками и воскликнула:

   - Хорошо!.. Теперь я понимаю, почему у нас на Руси так любят прибегать к сей отраве. Мутится ум, а на душе светло так становится... Да ты, Эрнст Иванович, не волнуйся: сегодняшнее свидание будет последним с ним... с Морицем. Понял?

   - Ваша светлость!.. Вы не шутите? - бросился к ногам герцогини Бирон.- Правда это?

   - Правда.

   Бирон стал осыпать поцелуями руки Анны Иоанновны; а она, задумчиво склонив голову, тихо промолвила:

   - Да, да, все кончено, мой верный вассал. Ступай, скажи Эльзе Клюгенау, чтобы она пришла помочь мне одеться, а сам ожидай Морица.

  

  

   Сильно дрожали руки красавицы Эльзы Клюгенау, когда она помогала герцогине облачаться в ее парадный туалет.

   - Ваша светлость, разве вы наденете корону? - удивленно спросила она.

   - Да, надену. Сегодня я должна быть в парадной форме, моя милая баронесса.

   - По какому случаю? - не удержалась Эльза.

   - По случаю приема графа Морица Саксонского, - возбужденно ответила Анна Иоанновна.

   Большой приемный зал замка был ярко освещен. Засветились свечи в причудливых, огромных люстрах, отражаясь сотнями огней в высоких стенных зеркалах. В глубине зала возвышался герцогский трон.

   Анна Иоанновна в сопровождении обер-гофмейстерины вышла, сверкая бриллиантами, в зал и поднялась по ступеням трона.

   - Давно я не сидела здесь. Не правда ли, баронесса, не правда ли, Эрнст Иванович? - обратилась она к своим приближенным.

   - Да, ваша светлость, - пробормотали оба. Искреннее, глубокое изумление было на их лицах.

   - Ты распорядился, чтобы его привели сюда? - спросила Бирона Анна Иоанновна.

   - Да, ваша светлость...

   - В таком случае встань здесь, около меня, около трона!. . А вы, баронесса, займите место с другой стороны.

   Прошло несколько, минут. Откуда-то издалека, из-за анфилады комнат, послышались приближающиеся шаги, бодрые, резкие, уверенные. Дверь в тронный зал распахнулась - и на пороге в сопровождении камер-фурьера выросла фигура блестящего авантюриста, полупринца, полуграфа Морица Саксонского.

   Камер-фурьер, низко поклонившись сидевшей на троне герцогине, удалился.

   Мориц сделал несколько шагов вперед.

   Его глаза широко раскрылись в сильнейшем изумлении. Он как-то растерянно оглянулся по сторонам, словно не понимая, куда он попал и что должна означать эта не-" обычно торжественная обстановка.

   Главное, что поразило его, - это то обстоятельство, что герцогиня, его Анна, назначившая ему свидание, была не одна.

   "Что должно это означать? - молнией пронеслось в его голове. - Для чего эта корова окружила себя этими глупыми, смешными фигурами? - И вдруг он понял, а поняв, усмехнулся. - Неужели она желает, чтобы я в присутствии ее придворных и в столь торжественной обстановке официально попросил ее руки? О, глупая, рыхлая баба!"

   А с высоты "трона" вдруг раздался резкий, чуть-чуть насмешливый голос Анны Иоанновны:

   - Я привыкла, что те, которые являются ко мне, не забывают правил вежливости - приветствовать меня.

   Мориц вздрогнул, точно под ударом хлыста. Он горделиво выпрямился и, отвесив элегантный поклон герцогине, впился горящим взором в ее лицо.

   Что это? Ему чудится или это - правда? Неужели это - лицо той самой Анны, которая еще так недавно глядела на него восторженно-влюбленно?

   Теперь это лицо бесстрастно, холодно, как мрамор, с жестким выражением глаз, со злобно-насмешливой улыбкой на губах.

   "Измена!" - ожгла Морица мысль, и он, едва сдерживая себя, произнес:

   - Я очень благодарен вам, ваша светлость, за преподанный мне урок вежливости, в отсутствии которой меня не упрекали ни при одном блистательном дворе Европы. Если я на одну секунду замедлил склониться перед вами, ваша светлость, то это произошло исключительно потому, что я был поражен необычайным блеском всей здешней обстановки. - В голосе Морица зазвучала насмешка. - Этот пышный тронный зал... вы, ваша светлость, в таком сверкающей наряде... ваша блестящая свита...

   Взор Морица встретился со злорадным, торжествующим взором Бирона.

   Лицо Анны Ноанновны покрылось румянцем гнева.

   - Я узнала, что вы, ваше сиятельство, действительно переезжали и переезжаете от двора к двору, - сухо произнесла она..- Очевидно, вы очень любите любоваться чужим блеском и критиковать его?

   - Как сын польского короля, - вспыхнул в свою очередь Мориц, - я достаточно попривык любоваться собственным блеском...

   - Ну а я, как всего лишь племянница русского императора и вдова герцога Курляндского, довольствуюсь малым. С меня и этого довольно! - Анна Иоанновна тихо, беззвучно рассмеялась. - Я очень обязана, что вы, ваше высочество... ваше сиятельство, удостоили меня своим посещением. Но не будет ли вам угодно сообщить, что вы имеете сказать мне?

   Невыразимое, глухое бешенство охватило все существо Морица. Так грубо, откровенно еще никто и никогда над ним не издевался, и еще никогда его ставка не была столь позорно бита, как сейчас.

   - То, что я желал сказать вам, ваша светлость, носит характер конфиденциальности, и поэтому я желал бы иметь честь беседовать с вами без свидетелей.

   Анна Иоанновна обратилась к Бирону:

   - Мой милый Эрнст Иванович, будьте добры поднять мой носовой платок. - Слова "мой милый" она особенно подчеркнула, а затем, снова обращаясь к Морицу, продолжала: - Вы говорите о беседе без свидетелей? Это к чему же? Как вдовствующая герцогиня Курляндекая, как русская царевна, я совершенно не вмешиваюсь ни в какие политические дела, а потому не вижу причины делать секрет из наших разговоров.

   Мориц заскрежетал зубами.

   "О, это уж слишком! Quelle mouche a pique cette vache russe? {Какая муха укусила эту русскую корову? (фр.).}" - подумал он, после чего резко спросил:

   - А разве, кроме политических тем, нам не о чем говорить, ваша светлость?

   - Не о чем.

   - А почему же на днях там, в вашем будуаре и в вашей гостиной, вы более чем любезно беседовали со мной о предметах, совсем не относящихся к политике?- злобно вырвалось у "царственного авантюриста".

   - Наглец! - довольно явственно прошептал Бирон. Он побледнел и сделал резкое движение но направлению к своему врагу и сопернику.

   Однако Анна Иоанновна властным взглядом остановила своего тайного фаворита и твердо произнесла:

   - Вы ошибаетесь: я с вами не говорила там, граф! Злобный, сардонический хохот Морица прокатился

   под мрачными сводами тронного зала замка Кетлеров.

   - Как? Вы станете это отрицать, ваша светлость? - нахально взглянув в лицо русской царевны, воскликнул иностранный "црынц".

   - Стану. Безусловно.

   - А-а! - весь дрожа от бешенства, продолжал Мо-риц. - Так, так!.. Вы правы: вы говорили не со мной, а с каким-то таинственным доктором? Ха-ха-ха!

   - Вы и тут ошибаетесь, ваше сиятельство, я говорила не с доктором, а...

   Анна Иоанновна приподнялась и выпрямилась во весь рост. Царственная осанка, которой впоследствии любовались в ней чужеземцы, сказалась и теперь.

   Жуткое молчание, точно грозный предвестник бури, воцарилось в зале. И только свечи бесстрастно горели в диковинных, чудных люстрах. И этот трепетный, красновато-желтоватый свет накладывал какие-то таинственные блики на лица присутствующих.

   Наконец Анна Иоанновна громко, резко бросила прямо в лицо своему "жениху":

   - Я говорила тогда не с доктором, а с лукавым искателем приключений, скрывшим от меня свое истинное происхождение! {Мориц Саксонский был побочным сыном курфюрста Августа II. В молодости он предавался беспутной жизни, что, впрочем, не помешало ему отлично изучить военное дело и впоследствии проявить на службе Франции блестящий талант полководца.}

   Мориц отшатнулся.

   - Что?! - воскликнул он, бросаясь к ступеням герцогского трона с рукой на эфесе шпаги.

   - Осторожнее! - крикнул Бирон, тоже хватаясь за шпагу. - Не всякий может подходить столь близко к священным ступеням трона, хотя бы и не королевского. Назад!

   - Встаньте на ваше место, обер-камер-юнкер! - крикнула Анна Иоанновна и снова обратилась к Морицу: - Да, ваше сиятельство, там, у себя в будуаре, я полагала, что говорю с человеком, чье происхождение безупречно. Там русская царевна и герцогиня видела в своем госте принца чистой крови, с которым она может связать себя узами брака. Но вот сегодня я узнала, что не имею права вступить с этим человеком в брак потому, что он, этот брак, может покрыть несмываемым бесчестием и меня, и все Российское государство. _ Мориц зашатался на месте.

   - Кто, кто осмелился сказать это и почему? - хрипло вырвалось у него.

   - Вы любопытствуете узнать: кто? Извольте, я скажу: его светлость князь Меншиков. А почему... вам и это угодно слышать?

   Мориц стоял как окаменелый.

   - Потому что этот человек... что вы, ваше сиятельство, изволите быть рождены от незаконной матери, от метрессы вашего отца, - продолжала Герцогиня, спустившись со ступеней "трона".- Вы обманули меня, Мориц, скрыв тайну вашего происхождения... и поэтому я... я возвращаю вам данную мною клятву быть вашей супругой. Советую вам в дальнейших поисках знатных невест быть более откровенным с ними. Прощайте!

   И, гордо кивнув головой вконец ошеломленному претенденту на курляндский престол и на свою руку, Анна Иоанновна, сопровождаемая смертельно бледной гофмейстериной, баронессой фон Клюгенау, величественно вышла из зала.

   Секунда, другая... Мориц провел дрожащей рукой по пылающей голове и тихо-тихо, колеблющейся походкой пошел к выходу.

   Бирон торжествующе глядел ему вслед.

  

  

   Свидание Бестужева с Меншиковым состоялось в час ночи в Риге, в тот же самый день, когда у светлейшего была и Анна.

   Тут же присутствовал и князь Василий Лукич Долгорукий.

   - Вы что же это, любезнейший Петр Михайлович, изволили заварить в Митаве? - резко напустился на резидента всесильный вельможа. - Как вы могли допустить избрание Морица герцогом, раз вам было ведомо, что это не угодно государыне и вредно русским интересам?

   Бестужев не растерялся. Старый дипломат проснулся в нем.

   - Ваша светлость, вам должно быть известно, что я не имею права руководить волей и желанием сейма, - спокойно ответил он.

   - Сейм! Что вы мне толкуете об этих пустоголовых баранах! Выбирают не они, а те, кто ими руководит... А ваше дело, как дипломата, заключалось в том, чтобы склонить и маршала, и канцлера в нашу пользу.

   Бестужев повернулся к Долгорукому:

   - Благоволите, ваше сиятельство, передать его светлости суть вашей сегодняшней беседы с депутатами.

   Долгорукий обратился к светлейшему:

   - Ваша светлость! В силу данной мне инструкции я представлял ваше имя и имя герцога Голштейнского, а о гессен-гамбургских князьях еще не упоминал. Когда я беседовал сегодня с курляндцами, они мне прямо заявили, что ни вас, ни герцога Голштейнского избрать они не могли по нескольким причинам. Во-первых, вы - неведомый для них кандидат, а герцог слишком еще молод, ему всего тринадцать лет. Во-вторых, - и это главное - об имени вашей светлости по киршпилям нигде упомянуто не было. Стояло только одно имя Морица, - вот почему они его и выбрали. Теперь депутаты изменять свой выбор не намерены. Они считают, что поступили весьма благоразумно, избрав Морица, так как в противном случае Речь Посполитая разделила бы Курляндию на воеводства. Я, ваша светлость, объявил им, что если они не учинят новых выборов и не отвергнут Морица, то с ними будет поступлено иным образом, весьма для них суровым.

   - И, клянусь, я поступлю так!! - вырвалось у одураченного Меншикова. Жилы напряглись на его лбу и висках, лицо побагровело. Он затопал ногами. - Да, да! Я, я, Меншиков, смирю эту курляндскую сволочь.

   И глубокой ночью он вступил с большим отрядом в Митаву, окруженный конвоем.

   Это курьезное вступление походило на нашествие какого-нибудь хищного и алчного завоевателя на мирный, отнюдь не воинственный городок.

   Митава, жившая все это время чутко-напряженной, нервной жизнью, проснулась от топота и грохота входивших "войск".

   - Что это такое? Was ist das? Diese Soldaten... Aber was soll das bedeuten? {Это солдаты. Что же должно это означать? (нем.).} - в недоумении и испуге высовывались из готических окон буколических домов головы достопочтенных бюргеров в ночных колпаках и бюргерш в спальных чепцах.

   А "светлейший" Данилыч, по-видимому, не на шутку возомнил себя ликующим триумфатором, Ганнибалом, Юлием Цезарем.

   - Я покажу вам, как не повиноваться Российской державе, раз я, Меншиков, желаю быть вашим герцогом! - шептал он, упоенный своей властью.

   Утром к нему явился Мориц Саксонский.

   Меншиков принял его надменно, почти грубо. "Пирожник" закусил удила и плохо отдавал себе отчет в том, что делает.

   Мориц после нанесенного ему герцогиней оскорбления был тоже взвинчен до последней степени.

   Эта встреча соперников по претендентству на курляндскую корону не предвещала ничего доброго.

   - Узнав, что вы избраны герцогом, ваше сиятельство, я нарочно прибыл в Митаву, чтобы опротестовать такое избрание сейма, - начал Меншиков.

   Мориц, выпрямившись, воскликнул:

   - Вот как?

   - Да, это - воля и желание государыни императрицы.

   - Теперь - увы! - это поздно, ваша светлость! Вы опоздали: сейм кончился, чины разъехались. Сейм выбрал меня, и никого иного теперь выбрать он не может, - насмешливо проговорил Мориц.

   - Это мы увидим! - гневно воскликнул Меншиков. - Герцогом Курляндским желаю быть я!

   - Ну, одного вашего желания еще недостаточно, чтобы так и случилось, - звонко расхохотался Мориц. Злоба к человеку, который так оскорбил его перед Анной Иоанновной и так опозорил его, заклокотала в побочном сыне короля Августа, и он резко продолжал: - Я явился к вам, милостивый государь, только как к представителю ее величества государыни императрицы, с целью оповестить вас о моем избрании, дабы это, через вас так же, стало ведомо ее величеству. Избавьте же меня от удовольствия слушать ваши гневные смешные запугивания! Потрудитесь не забывать, что вы говорите с сыном короля и избранным герцогом Курляндским.

   Голова Морица гордо откинулась назад, в глазах засветилось глубокое презрение к стоявшему перед ним худе* родному выскочке.

   Меншиков побагровел от бешенства.

   - Я... я не знаю... официального сына короля Августа Второго; я знаю только графа Морица Саксонского, вступать с которым в брак я вчера именем императрицы запретил ее высочеству и светлости Анне Ивановне, - хрипло произнес он. - Кха, кха! И понимаете... понимаете, вы никогда не получите руки ее высочества!

   Мориц презрительно усмехнулся:

   - Вы, по-видимому, любезнейший, полагали удивить, поразить меня этим сообщением? Но вы жестоко ошиблись: я сам раздумал брать себе в супруги особу, забавляющуюся во вдовстве с полутайными, полуявными фаворитами. И если я вчера не бросил этого в лицо "русской царевне", то единственно потому, что воспитал в себе рыцарский взгляд на женщину, тот взгляд, о котором вы, конечно, вследствие вашего низкого происхождения не имеете и представления. А вот за те фразы, которые вы изволили произнести о моем царственном, - Мориц ударил себя в грудь, - происхождении, я от вас потребую сатисфакции.

   - Что?! - вскочил Меншиков. - Вы мне грозите? - Он распахнул окно, ведущее во двор. - Вы видите этих солдат, мой конвой, отряды войск?

   - Вижу.

   - Так я... так я сию же минуту велю схватить вас, как дерзкого безумца-авантюриста! - крикнул светлейший.

   Мориц огляделся. Они были одни.

   Он высоко взмахнул правой рукой и ударил Меншbкова в лицо.

   - Вот как принц крови отвечает на дерзости таких хамов-выскочек, как ты! - крикнул он.

   Меншиков пошатнулся и совсем растерялся. Прежде чем он опомнился, Мориц уже вышел и в дверях бросил ему:

   - А секундантов своих я вам пришлю!

   Нетрудно вообразить, что происходило со "светлейшим". Когда к нему по его зову явились маршал и канцлер

   Кейзерлинг, он в припадке неукротимого бешенства перешел все границы благопристойности.

   Он брызгал слюной и, ударяя себя по Андреевской ленте, кричал, как одержимый:

   - Не допущу! К черту этого Морица! Я вас заставлю отменить выборы! Я... я вас в Сибирь сошлю!

   - Ваша светлость! - удерживала Меншикова его свита.

   Но он, ругаясь скверными словами, входил все в большее и большее возбуждение.

   - Я введу в Митаву двадцать тысяч войск! Я... я разрушу весь этот проклятый город!

   Под вечер от Морица был прислан торжественный вызов на дуэль.

   Разъяренный Меншиков вместо ответа послал отряд схватить этого "авантюриста". Но это безумное в чисто политическом отношении приказание не увенчалось успехом. Мориц скрылся.

   Так окончился один из главных актов митавской трагедии, в которой несчастная Анна Иоанновна сыграла роль жертвы вечерней.

   Началась долгая политическая митавская "заваруха".

  

  

   Прошло несколько недель после тех событий, которые шквалом налетели на Митаву.

   Тоска, уныние царили в герцогском замке. Анна Иоанновна, потрясенная неудачным романом с принцем Морицем, впала в состояние глубокой апатии. Целыми днями она бродила, как тень, по унылым комнатам своей раззолоченной "темницы", а то просто переворачивалась с боку на бок на софе.

   Злоба, глухое раздражение овладевали герцогиней все с большей силой. И, точно нарочно, словно издеваясь над ней, перед глазами вставали картины веселой, блестящей придворной петербургской жизни.

   Ах, этот блеск, эти величественные дворцовые залы, наполненные толпой раболепных, угодливых придворных, жадно ловящих мимолетно-небрежный взгляд повелителей! Как манил он к себе, как страстно хотелось бы изведать упоение властью!

   Анна Иоанновна была теперь уже не прежней молодой царевной, глупенькой, чуть-чуть забитой, растерянной. Это была уже достаточно пожилая женщина, в самом опасном критическом возрасте: ей шел тридцать восьмой год.

   Безвозвратно схоронив лучшие годы в митавском заточении, претерпев массу уколов самолюбию, изведав, правда" кое-какую любовь, любовь "тайную", иной раз вовсе не извлечению сердца, Анна Иоанновна неудержимо рвалась к другой жизни, более яркой, лучезарной.

   И в это-то вот время то, что составляло отличительную Черточку ее характера - суеверие, достигло наивысшего напряжения.

   Случайно горящие три свечи приводили ее в ужас.

   - Вон одну! Вон! - кричала герцогиня на своих придворных.

   Если же к этому злосчастному предзнаменованию примешивалось еще заунывное вытье ветра в старых печах Кетлеровского замка, несчастная Анна Иоанновна совсем падала духом, тряслась, бледнела.

   "Смерть... Неужели я должна умереть, когда меня так тянет к иной, блистательной жизни?" - мелькала у нее страшная мысль.

   Она глубокой ночью подымала трезвон, призывала к себе то одну, то другую гофмейстерину, приказывала зажечь все канделябры и рассказывать ей какие-нибудь "сказания", но только не мрачного характера.

   Так проходила ночь, за которой следовал тоскливо-унылый день.

   "Своего" Петра Михайловича герцогиня почти не видела: Бестужев, "влопавшийся в зело опасную для него переделку по курляндско-морицевской заварухе", отчитывался и отписывался вовсю... Призрак грозной опалы стоял перед ним неотступно. Курьеры мчались из Митавы в Петербург и обратно

   В Петербурге происходили "по сей оказии курляндской" заседания Верховного тайного совета, в которых принимала участие сама императрица Екатерина Первая.

   Дикое, необузданное нашествие Меншикова на Митаву, его более чем неприличное поведение с курляндскими властями и с Морицем не на шутку испугали Петербург. Там совершенно правильно поняли, что от вандализма "светлейшего" может выйти изрядный скандал.

   В Верховном тайном совете был получен указ императрицы:

   "Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузил, и не можем узнать, кто в том деле нрав или виноват, того для надлежит освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева..."

   Совет оправдал Бестужева; но на другой день императрица, сама присутствовавшая на заседании, объявила, что по ее мнению Петр Бестужев не без вины: указы ему были посланы, а он поступил обратно им.

   Несмотря на это, Екатерина приказала прекратить дело. ...

   - Ваше императорское величество, а как вам благоугодно смотреть на притязания светлейшего князя Меншикова на герцогскую курляндскую корону? - задали императрице вопрос некоторые из верховников.

   - Я рассуждаю так, господа, что желание светлейшего быть герцогом Курляндским несостоятельна. До сего король прусский и поляки допустить не могут, - ответила императрица.

   Это был первый удар грома той грозы, которая собиралась над головой зазнавшегося выскочки-вельможи.

  

  

   В последнее время Анна Иоанновна стала замечать, что баронесса Эльза фон Клюгенау упорно, под всевозможными предлогами, старается избегать встречи с ней.

   "Что это с ней?" - пришло как-то на ум герцогине, и она пригласила к себе свою гофмейстерину.

   Красавица вдова не осмелилась ослушаться воли ее светлости: слишком уж повелительно и настоятельно было это приглашение.

   - Что с вами, любезная баронесса? Я вас не вижу по целым дням... Вы все хвораете? - спросила Анна Иоанновна.

   - Да, ваша светлость... Мне нездоровится, - стараясь не глядеть в лицо своей повелительнице, хмуро ответила та.

   - Что же происходит с вами? И, если вы больны, отчего не обратитесь к доктору?

   Насмешливая улыбка пробежала по губам баронессы, но она, поспешив скрыть ее, ответила:

   - Ах, ваша светлость, вы так добры... Но...

   - Что "но"? Договаривайте!

   - Но не все доктора могут принести облегчение. Быть может, вы согласитесь с этим сами?

   - Я? С какой стати? - вспыхнула герцогиня.

   Она сразу поняла все: эта "красивая баба" намекала ей на Морица, который под видом доктора явился на их первое тайное свидание. Так вот какова она, эта "преданная немецкая божья коровка"! Она жалит, язвит...

   - Потрудитесь, милая, говорить яснее! - гневно произнесла Анна Иоанновна. - Почему я должна быть осведомлена в искусстве докторов?

   - Прошу простить меня, ваша светлость, но вы, кажется, не так изволили понять меня, - печально ответила баронесса. - Я хотела сказать, что врачи тела часто бессильны врачевать душу.

   - А ваша душа болит?

   - О да, ваша светлость!

   - Что же с вами происходит? - удивилась герцогиня, обладавшая короткой памятью.

   - Вы должны это знать, ваша светлость, - прозвучал вдруг ответ гофмейстерины.

   - Я?!

   - Да, вы,.. Помните ли вы, ваша светлость, что вы обещали сделать для меня? - И Эльза Клюгенау в упор посмотрела на свою повелительницу. - Вы обещали великодушно быть моей "свахой", как вы изволили выразиться... Я люблю Эрнста Бирона... Прежде он выказывал ко мне симпатию, любовь... Но призвание никогда не могло сойти с моих уст...

   Анна Иоанновна отпихнула ногой обитую атласом скамеечку.

   - А, вы вот о чем!.. - каким-то странным, не своим голосом начала она. - Вы о Бироне?.. Но, послушайте, моя милая баронесса, мне кажется, что если мужчина любит женщину, а женщина - его, мужчину, то... какое же тут требуется еще посредничество третьего лица? В подобных случаях оно скорей нежелательно...

   - Как когда!.. - глухо, неопределенно ответила баронесса.

   Анна Иоанновна холодно бросила ей:

   - Ступайте!.. Вы больше мне не нужны сейчас. А с моим обер-камер-юнкером я поговорю...

   Этот холодный, суровый ответ многое объяснил баронессе: недаром в это последнее время она подметила ревнивым взором женщины, что Эрнст слишком часто посещает герцогиню.

   - Ради Бога, ваша светлость, сделайте милость, не говорите ему ничего об этом! - умоляюще воскликнула она.

   - Ступайте! - последовал вторичный властный приказ.

   Клюгенау покорно вышла.

   По ее уходе Анна Иоанновна, чисто по-московски, "по-измайловски" всплеснув руками, воскликнула:

   - Да что же это такое, матушки? Или весь свет белый пошел против меня? Замуж захочешь идти - не смей, потому какие-то проклятые "конъюнктуры" не сходятся; если так просто, поразвлечься желаешь - тоже не смей: немка какая-нибудь протестует: "Мой он, дескать, а не ваш". А что же мне на сем свете принадлежит? Ничего, кроме тоски, скуки, слез да одиночества?

   И Анна Иоанновна решила объясниться с Эрнстом.

   Бирон явился в этот вечер к ее светлости в особенно бодром, приподнятом настроении духа. Он понимал, что герцогиню необходимо "подстегивать", по его любимому "лошадному" выражению, иначе она совсем сомлеет со скуки и наделает, чего доброго, таких чудес, за которые ее удалят из Митавы. А ведь еще большой вопрос: потянет ли она его за собой?.. Случай с Морицем, только чудом не разрушивший всех его горделивых, честолюбивых планов, заставил "милого Эрнста" стоять настороже, быть начеку.

   - Ваша светлость, вы опять скучаете? Это видно по вашему лицу, - начал ловкий "конюх", склоняясь на одно колено перед герцогиней