Главная » Книги

Волконский Михаил Николаевич - Тайна герцога, Страница 9

Волконский Михаил Николаевич - Тайна герцога


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

новидностью начал свои расспросы, во-первых, на постоялом дворе, затем побывал в лавке, расспрашивал прислугу, словом, много народа видело и слышало, как человек в форме офицера ходил вокруг дачи князя Шагалова и подробно разузнавал, кто там поселился.
   Поздно вечером барон Цапф, встретившись в условленном укромном месте с Финишевичем, сообщил ему, что действительно на дачу князя Шагалова переехала старушка со старой горничной и молодым лакеем и с нею ее племянница, как говорили, замечательной красоты девушка. Но живут они уединенно и ни для кого не доступно.
   Финишевич, получив эти сведения, кивнул головой и обещал барону помочь тем или иным путем проникнуть на дачу. Затем они разошлись по своим комнатам, так что никто не видел их вместе.
   На другой день, рано утром, Финишевич разбудил Пуриша и сказал ему, что они достаточно узнали через барона и что поэтому им можно вернуться в Петербург, а сделать, мол, это надо потому, что у них едва хватит денег, чтобы расплатиться на постоялом дворе. Пуриш, вполне убежденный этим доводом, согласился. Они расплатились и уехали, а через несколько времени, когда жители Петергофа стали подыматься, сделалось известно, что на даче князя Шагалова кинжалом в грудь убита девушка.
   Как только распространился слух об этом убийстве, всеобщая молва сейчас же соединила этот случай с таинственными расспросами вчерашнего офицера. Нашлось несколько людей, которые подтвердили, что офицер все ходил тут и разведывал именно о той даче, где совершено преступление. Мало того, ночной сторож видел, как ночью с постоялого двора выходил офицер. К довершению всего обшлаг рукава на сюртуке барона Цапфа фон Цапфгаузена был в крови.
   Пробраться к девушке оказалось довольно легко, потому что она спала с открытым окном вследствие жаркой ночи. Злодей пробрался к ней и ограничился только убийством, не тронув ничего; словом, ясно было, что тут ни корысть, ни ограбление не играли никакой роли и что это было похоже на месть, а офицер, конечно, не мог отомстить таким образом.
   Все улики сложились против барона Цапфа фон Цапфгаузена.
   Толпа в негодовании окружила постоялый двор и требовала, чтобы офицер был связан и доставлен в полицию.
   Кто-то высказал предположение, да офицер ли он, и барон Цапф фон Цапфгаузен был взят под стражу для выяснения личности по обвинению в ночном убийстве.
   Для него все это было, как сон,- так неожиданно случилось все это, и вместе с тем казалось нелепо, непоследовательно и несуразно.
  

XLVI

Секретное письмо

  
   Когда Иоганн распростился с бароном Цапфом фон Цапфгаузеном и хотел было уже приняться за Библию, которую он всегда читал по вечерам, к нему явился дежурный по дворцу герцога офицер и сказал, что приехал курьер из Дрездена от президента королевской палаты и министра иностранных дел Брюля с секретным письмом, которое немедленно желает вручить герцогу в собственные руки, так как оно весьма спешное.
   Иоганн, недовольный, что его потревожили и что нет ему минуты покоя, болезненно сморщился и проговорил:
   - Да ведь вы знаете, что герцог находится в своем кабинете и сильно не в духе, так что теперь идти к нему ни с чем нельзя!
   - Я потому и обратился к вам,- пояснил офицер,- что, кроме вас, никто не может обеспокоить герцога, а между тем курьер говорит, что письмо важное и нужно передавать его немедленно!
   - Ну, что же делать? Надо идти!
   Иоганн поднялся наверх, подошел к двери герцогского кабинета, очень внимательно послушал в щель и только после этого решился нажать ручку замка и войти. Он застал герцога на том же месте, у окна, где оставил его, и доложил:
   - Из Дрездена, от министра Брюля курьер.
   Бирон кивнул головой, не рассердившись на то, что его потревожили, и сказал:
   - Пусть войдет!
   Курьер явился немедленно и подал запечатанное пятью большими печатями письмо в собственные руки Бирона. Герцог, поблагодарив и отпуская его, сказал, что сделает распоряжение о том, чтобы его приняли как следует. После этого он распечатал письмо и, пробежав глазами, с улыбкою сказал Иоганну:
   - Господин Брюль так же злопамятен, как и я: он не прощает никому! Знаешь, о чем это письмо?
   - О чем, ваша светлость?- спросил Иоганн.
   - Да все о той же истории, когда Брюль чуть было не поплатился жизнью за преданность своему государю!
   - Это нападение на него?
   - Ну, да, когда он вез польские сокровища и корону королю Августу.
   - Тогда на него покушался какой-то поляк?
   - Да, и теперь господин Брюль пишет мне, что этот поляк находится в Петербурге, что он просит разыскать его и выдать для примерного наказания. Господин Брюль так заинтересован этим, что даже прислал ко мне экстренного курьера с личным письмом, в котором просит в личное ему одолжение немедленно исполнить его просьбу.
   - Что же, ваша светлость! Если бы он повел дело путем дипломатической переписки, то это было бы так длинно, что поляк успел бы скрыться от нас. А какие приметы, по которым можно найти его?
   - Да только описание внешности, впрочем довольно общее, и указание, что зовут его Ставрошевский!
   - Что же, ваша светлость,- сказал Иоганн,- это указание довольно ценно, потому что в доме пани Ставрошевской вы изволили быть сегодня утром и в этом доме лежит доктор Роджиери.
   - Но ведь Ставрошевских может быть в Польше много, и я не думаю, чтобы эта пани имела какое-нибудь отношение к господину Брюлю; в противном случае она, конечно, не проживала бы в Петербурге так открыто.
   Иоганн пожал плечами.
   - Как знать, ваша светлость! Все-таки мы имеем хотя что-нибудь, чтобы сделать приятное господину Брюлю.
   - Да, я желаю сделать приятное господину Брюлю!- произнес Бирон.
   Он сказал это вполне искренне, потому что, естественно, питал к Брюлю дружеские чувства: ведь он был до некоторой степени обязан ему своим герцогским титулом и, кроме того, Брюль при своем государе Августе III, курфюрсте саксонском и короле польском, был таким же полновластным временщиком, каким являлся герцог Бирон в России.
   Президент королевской палаты и министр внутренних дел, Брюль держал Августа III в полной своей зависимости. Это был человек, которому в жизни так же безотчетно везло, как и самому Бирону.
   История отметила его имя как одного из злых гениев Польши или - вернее - звена цепи целого ряда причин, вызвавших ее окончательное падение. Особенную благодарность это имя в потомках вызвать не может, но в Дрездене до сих пор знаменитая терраса зовется Брюлевской и как бы напоминает - может быть, с укоризной - о Генрихе Брюле.
   Брюль был сначала камергером у короля Августа II, который пожаловал ему титул "провожатого" своей особы в путешествиях. Брюль имел уже довольно видное придворное положение, когда в 1733 году Август II умер.
   В Польше наследственность престола была уничтожена, и поляки должны были выбирать себе каждый раз нового короля после смерти прежнего. Люди думали, что своим умом они управятся лучше Провидения и что их избранник будет лучше посылаемого Им божественным Промыслом. Потому при королевском избрании в Польше происходило все то, что обыкновенно происходит при всяком человеческом избрании, то есть интриги, подкуп, насилие. В этих интригах, подкупе и насилии принимали участие не только разные политические партии и отдельные лица в самой Польше, но и правительства государств, разумеется желавшие видеть на польском престоле непременно своего ставленника.
   Во время выборов Брюль оказал решительную помощь наследнику Августа II по саксонскому курфюршеству, Августу III, и затем завладел им всецело, являясь, таким образом, своего рода польским Бироном.
  

XLVII

Польский Бирон

  
   По смерти короля первым лицом Речи Посполитой польской становился примас-архиепископ. При кончине Августа II примасом был архиепископ гнезненский, Федор Потоцкий. Он вместе с национальной польской партией был за Станислава Лыщинского (Лещинского), природного поляка, имевшего связи с французским двором, так как приходился тестем французскому королю Людовику XV, женатому на его родной дочери. Но именно потому, что Станислав Лещинский являлся таким образом на польском троне желательным лицом для Франции, враждовавшей с нами в Турции и интриговавшей там против нас, Россия не желала видеть его польским королем. Русскому посланнику в Варшаве Левенвольду было приказано не допускать избрания Станислава Лыщинского. По Литве были посланы русские агенты, не жалевшие золота на подкуп голосов против Лыщинского. Из Франции же, тоже в целях подкупа в пользу французского ставленника, было прислано более миллиона ливров.
   Избирательная горячка как самое отвратительное проявление низменно-человеческой государственности разыгрывалась вовсю. Торги шли деятельно, голоса переманивались на ту или на другую сторону, как это всегда бывает, не одними наличными деньгами, но и обещаниями выгодных мест в будущем.
   Из Вены ассигновали на "свободные" выборы польского короля польским народом сто тысяч червонных.
   Польские паны не могли устоять против соблазна, и французский посланник маркиз Монти сманил люблинского воеводу Тарло на сторону Станислава обещанием коронного гетманства. Однако киевский воевода Потоцкий также добивался этого места и, видя, что Тарло выговорил его у Франции, обратился к австрийскому послу. А коронный маршалок Мнишек хлопотал о польском престоле для себя у Левенвольда.
   Венский кабинет был против Станислава так же, как и Россия. Но беда была в том, что у русского и австрийского дворов не было готового кандидата.
   Тут случай предоставил королевскую корону Польши и государственные сокровища в руки бывшего камергера Августа II, Брюля.
   Захватив корону и сокровища, он отправился в Дрезден и отвез их туда к новому саксонскому курфюрсту Августу III, а затем от имени последнего повел сношения с австрийским и русским кабинетами, обещав ряд уступок в пользу Австрии со стороны Польши, если Август III будет избран королем. В России же он повел переговоры с любимцем императрицы, Бироном, в том смысле, что Август III, сев на польский трон, будет способствовать в предоставлении ему, Бирону, герцогского титула Курляндии.
   Примас упрекал русского и австрийского послов, что они вмешиваются во внутренние дела Польши и мешают свободному выбору короля. Но они отвечали, что свободному выбору отнюдь не мешают, а только хотят защитить Польшу от насильно навязываемого ей Францией Станислава Лыщинского, в силу чего выооры и не могут состояться свободно.
   В Варшаве была составлена на русские деньги партия "доброжелательных" панов, и ими была отправлена к русскому двору декларация, хотя, правда, никем не подписанная. "Доброжелательные" объявляли, что ввиду опасности, которая грозит вольности отечества со стороны Франции и ее приверженцев, они, "доброжелательные", обращаются к союзным державам с просьбой о защите драгоценнейшего сокровища Польши - права свободного избрания короля.
   Это "драгоценнейшее сокровище Польши" - свободное избрание короля - было осуществлено примасом Потоцким в открытом поле, между Варшавой и местечком Волой. Здесь, около большого деревянного здания, занимаемого сенатом, расположилось до шестидесяти тысяч шляхты на конях, что изображало шляхетский круг, или так называемое "рыцарское коло".
   Сторонники Лыщинского кричали: "Да здравствует Станислав!" Так как среди шляхты было немало "подозрительных", то примас быстро проезжал мимо них, сопровождавшая же его свита, при звуках труб и рогов, сама кричала: "Да здравствует Станислав!" - и заглушала крики противников.
   Но были протесты и такие, заглушить которые оказалось невозможно. Кастелян радомский, Малаховский, раскрыл грудь и громко сказал примасу:
   - Здесь грозят изрубить в куски того, кто протестует против Станислава! Я протестую. Кто посмеет разрубить меня в куски?.. Станислав на сеймах объявлен врагом отечества; где его заслуги? Разве то вменить в заслугу, что он со шведами опустошил наше королевство?
   Таким образом "свободно" был избран королем Станислав Лыщинский, и его торжественно ввели в костел Святого Яна.
   Но часть панов - и немалая - не желала подчиниться этому решению и отступила в Венгрию, отбившись от приверженцев Лыщинского.
   Тут в междоусобицу вмешалась Россия и двинула свое войско. Станиславу нечего было противопоставить ему, так как его коронная армия существовала только по имени. Он бежал в Данциг, и в конце концов Брюль со своим курфюрстом восторжествовал при помощи России и в угоду Эрнсту Иоганну Бирону, желавшему стать курляндским герцогом. Так судьба целой страны была поставлена в зависимость от прихоти всесильного любимца русской императрицы.
   Брюль оставался затем в неизменной милости посаженного им на польский трон Августа III. Он овладел и управлял им всецело, ревниво устраняя всех, кто мог помешать ему или перебить дорогу.
   Король был у него в полной власти: никто не смел даже подойти к Августу III без разрешения Брюля. Даже лакей не мог появиться в комнате короля, не испросив предварительно разрешения временщика. Когда король шел в церковь, дорогу огораживали и не позволяли никому видеть его.
   Август III любил роскошь, и Брюль держал его тем, что давал ему все средства предаваться ей. Он целые дни просиживал с Августом III молча, и тот, не выпуская чубука изо рта, не поднимая глаз, спрашивал: "Брюль, деньги есть?" На этот неизменный вопрос короля Брюль всегда неизменно отвечал: "Есть, ваше величество!" Король называл сумму; которая была нужна для пришедшей ему в голову фантазии, и эта сумма действительно находилась.
   Но сам Брюль позволял себе пышность еще большую, чем та, которой окружал себя король. У него было до двухсот прислужников, и свою почетную стражу он содержал гораздо лучше, чем королевскую. Держа короля взаперти, сам он показывался в обществе и любил, когда пред ним выказывали раболепство.
   Достигнув такого положения, Брюль должен был чувствовать и сознавать, чего он лишился бы, если бы ему не удалось возвести Августа III на престол. А это, конечно, не могло бы удаться, если бы Брюль не мог доставить захваченные им польские сокровища вовремя в Дрезден и сделать Августа III фактическим обладателем их. Немудрено, что человек, чуть было не помешавший ему довезти благополучно сокровища, стал его злейшим врагом, которому он желал отомстить во что бы то ни стало.
   Со стороны примаса было поставлено Брюлю несколько западней и послано за ним вдогонку, но Брюль благополучно миновал все опасности, за исключением одной.
  

XLVIII

Что случилось с Брюлем

  
   Брюль, увозя сокровища, главным образом боялся, что за ним будут следовать по пятам или нападут на него врасплох на дороге.
   Чтобы убежать от преследования сзади, он скакал почти без отдыха, а чтобы на него не было нападения в пути, он окружил себя двенадцатью отборными, преданными людьми, которые составляли впоследствии ядро его стражи. Ехал он в карете, а его телохранители окружали его верхом.
   Они делали поистине невероятные переезды, но непрерывно продолжать их все-таки не могли, потому что требовался отдых и для самого Брюля, и для сопровождавших его.
   Для отдыха он пользовался остановками в городках и местечках, где менял лошадей и где считал себя в безопасности. Однако, как только наезжали за ним в местечко новые путешественники, Брюль из боязни, не погоня ли это, поспешно снимался и ехал дальше.
   Во время одной из таких остановок он дождался вечера, и, когда новых путешественников не приехало и было уже так поздно, что они уже не могли приехать, Брюль решился заночевать, не обратив внимания на троих гостей, остановившихся на проезжем дворе еще раньше его приезда и безмятежно игравших в кости. Но за свою оплошность он чуть не поплатился.
   Эти трое людей оказались клевретами примаса, более сообразительными, чем остальные. Они верхом по лесным тропинкам и через болота пробрались напрямки, опередив Брюля в таком месте, где проезжая дорога делала заворот, и, приехав ранее его в постоялый двор, дождались его тут, разыграв роль беспечных путешественников.
   Ночью, когда все уже спали, эти трое пробрались в комнату, которую занимал Брюль.
   Но он оказался все-таки предусмотрителен. С самого начала путешествия он употреблял такую хитрость на ночлегах, что делал лишь вид, будто лично занимает комнату, а в действительности укладывал спать в этой комнате троих из своих сопровождающих, сам же через окно или каким-нибудь иным незаметным образом отправлялся в карету, где у него под сиденьем был привинчен сундук с короной и драгоценностями.
   Эта предосторожность спасла его.
   Клевреты примаса, проникнув в якобы занимаемую Брюлем комнату, нарвались там на трех самых сильных и ражих людей из его свиты и чуть не были сами уничтожены ими. Произошла настоящая свалка, одна из тех, какие, впрочем, довольно часто случались на заезжих дворах и в гостиницах того времени.
   Приверженцам примаса пришлось бы плохо, если бы к ним на помощь не подоспел странствующий приказчик, который, несмотря на свои почтенные годы и скромное положение, великолепно владел шпагой, кстати оказавшейся у него на поясе.
   Люди Брюля были побеждены, но только к утру выяснилось, что сам он остался цел и невредим и успел ускакать в карете дальше с девятью остальными, спавшими на сеновале так крепко после целого ряда утомительных переходов, что не слыхали происшедшей свалки. Кучер едва мог добудиться их, чтобы следовать за Брюлем.
   Под видом странствующего приказчика пробирался в Варшаву не кто иной, как сам Станислав Лыщинский, новый избираемый король польский {Исторический факт.}. Поэтому было немудрено, что он умел владеть шпагой.
   Людей примаса, после неудачи их с Брюлем, он уговорил возвратиться вместе с ним в Варшаву, потому что все равно, если бы они даже и догнали теперь Брюля, они, как опознанные им, не могли уже ничего сделать. Это рассуждение было совершенно справедливо, и они возвратились в Варшаву.
   Однако Станислав не открылся им вплоть до приезда туда; но, приехав, он, разумеется, из чувства благодарности приблизил к себе троих, выказавших такую преданность по отношению к нему людей.
   Среди этих троих Ставрошевский был главным действующим лицом, и о нем быстро сложились целые легенды. На самом деле, собственно, король помог ему избавиться от опасности, но молва, наоборот, приписывала Ставрошевскому спасение короля.
   Ставрошевский сделался героем дня и первым лицом при короле в то время, когда Станислав, после "свободного" его избрания сеймом, побывал в костеле Святого Яна и принимал уже королевские почести.
   Тут, в чаду успеха, Ставрошевский женился на дочери гродненского магната Угембло, Марии.
   Они еще справляли медовый месяц, как вдруг Ставрошевский бежал со Станиславом Лыщинским в Данциг.
   Последовавшие затем неудачи короля, развенчанного силою русского оружия, немедленно отразились и на Ставрошевском, и ему пришлось теперь скрываться от мести всесильного временщика, Брюля, так как о его подвиге, то есть нападении на Брюля, слишком много кричали. Брюль в числе первых же своих распоряжений отдал приказ схватить Ставрошевского и предать суду за государственную измену. За государственную измену полагалась смертная казнь, а само понятие преступления было очень растяжимо, и Ставрошевскому пришлось скрыться.
   Однако мстительный Брюль не успокоился; он не сложил гнева на милость и продолжал находить следы Ставрошевского, хотя последнему до сих пор удавалось убегать от его преследований.
   Его жена, пани Мария, у которой вскоре вышли недоразумения с родителями, сделалась типичной авантюристкой, одной из тех, каких было много среди общества восемнадцатого столетия.
   Впрочем, она уже от природы была такова, что романтическо-щекотливая неопределенность ее положения нравилась ей, и она переезжала с места на место, добывая какими-то неведомыми, подчас доходящими до гениального изощрения путями себе средства. Она побывала и в Париже, и в Венгрии, и при разных дворах микроскопических немецких государств, и, наконец, очутилась в Петербурге, прожив перед тем довольно долго в Москве.
   Мать пани Марии была русская, да и сам Угембло давно обрусел, любил русский язык и русские обычаи как давнишний служака русской армии, еще времен Петра Великого. В 1730 году, после восшествия на престол императрицы Анны Иоанновны, он удалился к себе в Гродно, не желая подчиниться правлению немцев и в особенности курляндского конюха Иоганна Бирона. Поэтому он и на сейме стоял за Станислава, как за кандидата, не желательного России. Таким образом, пани Мария отлично говорила по-русски, имея Еообще большие способности к языкам.
   Ставрошевского звали Станиславом, и пани Марии в своих скитаниях случалось уже встречать "Стася" обыкновенно в преображенном и измененном виде, так что она ничуть не удивилась, увидев его у себя под фамилией Финишевича.
   При этих встречах, которых, может быть, Стась Ставрошевский и сам искал, он производил на жену невыгодное для себя впечатление, как опустившийся, несчастненький человек, не сумевший захватить счастье, когда оно было у него в руках, раз навсегда промахнувшийся в жизни, дошедший до ничтожества. Любить его она никогда не любила, а вышла замуж, одурманенная его тогдашним успехом; но этот дурман сейчас же прошел, как только Ставрошевский вместо первого лица в государстве стал преследуемым преступником, объявленным вне зашиты законов. Она даже возненавидела Стася, потому что видела в нем помеху устроить свою судьбу так, как она хотела. Выгодным замужеством она уже не могла выйти на широкую дорогу, имея такого мужа, как Ставрошевский.
  

XLIX

Талисман

  
   Пани Мария делала доктору Роджиери перевязки сама и ухаживала за ним так внимательно и с таким рвением, что он наконец пришел в себя, и это явилось чрезвычайно благоприятным признаком в смысле его выздоровления. Он открыл глаза, увидал пред собой Ставрошевскую, сделал несколько вопросов, узнал, что он у нее в доме и что она сама ходит за ним. Затем он попросил есть. Пани Мария дала ему бульона и предложила вина. Он съел почти полную чашку бульона и сделал несколько глотков вина, после чего почти сейчас же заснул благодетельным для него сном.
   Пани Мария сидела в кресле и смотрела на красивое лицо доктора Роджиери. Он ей нравился. Ей казалось, что в их судьбе как будто было много общего. Да это и на самом деле было так.
   В сущности, доктор Роджиери был таким же бездомным существом, как и она, скитался по миру, добывая себе средства своим собственным умом. Натура у него, по-видимому, была такая же широкая и требовательная, как и у нее, но и ум тоже был недюжинный, потому что он умел, как и она, в сущности, из ничего составлять себе обстановку, по крайней мере, кажущейся роскоши и несомненного довольства.
   "Вот если бы мне,- думала пани Мария,- попался такой человек вместо этого героя на маленькие дела, Стася Ставрошевского!.. Этот не потерялся бы пред несчастьем, а сумел бы выйти во всех случаях победителем. А разве это так трудно?!- И, улыбнувшись, она словно оглянулась в этот миг на все пережитое ею и убедилась, что сколько раз в этом пережитом она должна была, казалось, пасть, пожалуй, ниже своего мужа, но всегда находила тот или иной выход и заставляла как будто события даже подчиняться себе.- Да, с этим человеком,- продолжала она думать, глядя на Роджиери,- я могла бы пойти рука об руку, и мы оба достигли бы всего, чего захотели!"
   - Так в чем же помеха?- спросил вдруг доктор Роджиери, открывая глаза.
   Пани Мария, совершенно не ожидавшая этого, вздрогнула и, ничего не понимая, проговорила, испугавшись, что итальянец опять забредил:
   - Какая помеха? О чем вы говорите, синьор?
   Они говорили по-французски, но она вставляла нарочно итальянское обращение.
   - В чем же помеха,- опять проговорил Роджиери,- чтобы осуществить ваши мысли?
   - Мои мысли?- удивилась пани Мария. Ей стало как будто даже жутко.- Но почему вы знаете их?
   Доктор Роджиери, чувствовавший себя значительно бодрее после сна, заговорил почти как совсем здоровый:
   - Вы забыли, синьора, что я - чародей и алхимик и что читать мысли других людей входит в задачу моего ремесла! Я уже проснулся несколько времени тому назад, но лежал с закрытыми глазами, потому что чувствовал музыку ваших мыслей. Простите, иначе выразиться не могу! И я боялся нарушить эту музыку и с затаенным дыханием следил за вашими мыслями. Да, я тоже одинок, как вы, и я был бы счастлив иметь возле себя друга, с которым мог бы идти рука об руку дальше!.. Несчастный случай, приведший меня к вам, приносит мне, по-видимому, счастье. Так, мы сами не знаем, что для нас в этой жизни - зло и что - добро!.. Благодаря вашему уходу за мной, да, только благодаря ему, я теперь поправлюсь, это я знаю наверное! В своей жизни я знал много женщин; одни из них были влюблены в меня, другие преклонялись пред моими знаниями, иные боялись меня, иные увлекались таинственностью, которою я окружен; со многими из них я испытывал, не без взаимности, минуты восторга. Эти минуты бывали прекрасны, но никогда я не испытывал в жизни того, что называется на обиходном языке простым, здоровым счастьем. До сих пор жизненный огонь жег меня, но не давал мне теплоты, и теплоту узнал я только здесь, у вас, в вашем доме, куда я был принесен умирающий и где я умер бы, если бы не было вашей теплоты, согревшей меня. Ваш трогательный, внимательный уход за мной возвышался до чистой, стоящей выше упрека ласки, а такой ласки я еще не знал в жизни и не знал, как хороша она. Теперь, когда я узнал ее, понятно, что я хочу и дальше не отказываться от нее, и мне кажется, что нет помехи, чтобы нам соединиться! Ведь вы - вдова, а я холост. Оба мы - католики, и наш брак может быть заключен, когда вы его пожелаете!- и, проговорив это, Роджиери протянул руку пани Марии.
   Она протянула свою и ответила ему пожатием, после чего произнесла:
   - Синьор, не беспокойте себя! Много говорить и волноваться вам вредно! Благодарю вас, но не будем ничего решать теперь, пока вы окончательно не поправитесь! Тогда же я буду рада возобновить наш теперешний разговор!
   Конечно, не такова была пани Мария, чтобы откладывать такой важный разговор на неопределенное время, не имея на то серьезных причин.
   А эти причины состояли, во-первых, в том, что она не была вдовой, а во-вторых, что она была православною, потому что ее мать была русская. Религия, разумеется, не составляла для нее препятствия, но существование Стася Ставрошевского служило помехой, о которой она не хотела упоминать сейчас, и потому отложила разговор.
   Роджиери улыбнулся ей и опять закрыл глаза, а она осталась сидеть возле него, предавшись вновь мечтам, на этот раз особенно сладостным, потому что осуществление их было уже воплощено чуть ли не во всемогущем докторе Роджиери. Теперь дальнейшая жизнь казалась ей уже не такой неопределенной, как прежде, и не только не безнадежной, а, напротив, полной совершенно определенных благ.
   Наука доктора Роджиери была не совсем чужда ей, и для нее был поднят хотя и маленький уголок той завесы, которой, вероятно, почти не существовало для доктора Роджиери.
   Пани Мария верила в возможность делать золото и верила, что если нет еще этой возможности у Роджиери, то он непременно добьется ее. Он был красив и мужествен: любая женщина позавидует ей. А главное - теперь конец этой жизни, когда не знаешь, что станется с тобой на завтрашний день, конец зависимости от Тайной канцелярии, на которую она работала, повинуясь условленному выражению "струг навыверт".
   Она работала на Тайную канцелярию не столько ради грошей, которые получала оттуда, сколько ради того, чтобы обезопасить себя от разных неприятностей с властями, весьма легко возможных, если бы всплыло кое-что из ее полной случайностей жизни.
   Под защитой доктора Роджиери она могла быть спокойна в отношении всего. Вся ее судьба отныне резко менялась.
   "А все это - талисман!" - решила вдруг пани Мария, вспомнив о круглой золотой пластинке, которую она сняла с шеи Эрминии.
   Ведь в самом деле, как только этот талисман очутился у нее в руках, так к ней в дом само собой пришло счастье в лице раненого доктора Роджиери, и даже сам герцог Бирон посетил ее дом.
   И пани Марии вдруг захотелось посмотреть на свой талисман, потрогать его, словно еще более возбудить его силу своим прикосновением к нему. Она встала со своего места, прислушалась к ровному дыханию доктора Роджиери и, на цыпочках выйдя из комнаты, пошла к себе наверх, где в секретном ящике бюро в ее спальне был заперт золотой талисман.
  

L

Силки

  
   Радостная, чувствуя в себе необыкновенную легкость, словно помолодев на десять лет, пани Мария вошла к себе в комнату, не торопясь отперла бюро, делая те плавные движения, которые свойственны только счастливым людям, умеющим смаковать свое счастье.
   Она открыла секретный ящик, заглянула туда и, вдруг побледнев, стала отпирать другие ящики и с увеличивающейся быстротой перебирать все, что попадалось ей под руку в бюро. Ни в секретном ящике, ни в другом месте талисмана не было.
   Пани Мария, за минуту пред тем столь счастливая и довольная, преобразилась в совершенно иную, до болезненной дрожи встревоженную и расстроенную. Она металась, ища в своем бюро, уже бессмысленно перебирая бумаги и вещи.
   - Не трудитесь искать!- раздался возле нее голос Митьки Жемчугова, и это было так же внезапно, как раздавшийся голос доктора Роджиери, но только тот вещал счастье, а в этом слышалось что-то роковое, и пани Мария чувствовала это.
   - Вы откуда здесь?- крикнула она.- Как вы смеете входить ко мне без спроса?.. Откуда вы взялись?
   - Я был за этой гардиной!- показал Митька.
   - Но это же - насилие!- возмутилась Ставрошевская.- Я позову людей, чтобы они выгнали вас!
   - Не будем горячиться, пани Мария!- спокойно проговорил Митька.- Вы ищете талисман, снятый вами с Эрминии! Вы не найдете его, потому что он у меня!
   - Вы осмелились забраться в мое бюро!- вне себя от негодования и злости опять закричала пани Мария.- Я позову людей и велю обыскать вас!- И она взялась за колокольчик.
   - Струг навыверт!- произнес Митька, отстраняя Ставрошевскую от колокольчика.
   - Никаких "стругов" я не хочу больше знать!..- начала было она.
   Но Жемчугов вдруг взглянул на нее так, как она не ожидала, и она затихла на полуслове.
   - Вот именно, пани Мария, от нас не так легко отделаться, как вы думаете!.. Раз связавшись с нами... Нет, пани! Недостаточно объясниться во взаимном влечении с доктором Роджиери для того, чтобы сказать: "Не надо никаких "стругов"!" Раз вы узнали этот условный пароль, вы должны подчиняться ему и будете подчиняться всегда.
   - Если вы думаете пугать меня Тайной канцелярией,- возразила Ставрошевская,- то вы, вероятно, знаете, как герцог Бирон относится к доктору Роджиери, и через него я сумею найти себе защиту. Как вы там ни считаете себя силой, но герцог Бирон сильнее вас. Однако откуда вы знаете о моем разговоре с доктором Роджиери?
   - Конечно, любопытство с вашей стороны весьма понятно. Но если вы не удивляетесь фокусам вашего итальянца, то допустите, что и другие могут делать тоже фокусы, и удовлетворитесь этим, тем более что, если вам угодно будет выслушать меня, вы, может быть, узнаете нечто и еще более удивительное. Присядьте и слушайте спокойно!
   - Но я не могу вас долго слушать: я должна вернуться к больному.
   - Поспеете! Впрочем, я не задержу!.. Неужели, пани, вы думаете, что канцелярия, взяв вас к себе на службу, была так наивна, что думала держать вас в зависимости при помощи исключительно денег, которые вы получали? Нет, пани, у нас не так глупы, чтобы не знать, что одними деньгами тут ничего не поделаешь, ибо в таких случаях преданность обыкновенно исчезает как раз в ту минуту, когда деньги от канцелярии перестают быть нужны, то есть является другой источник, более приятный или более щедрый. У нас, кроме денег, есть еще средство держать вас в повиновении.
   - Еще средство?
   - Да, пани, и об этом мы молчали, пока вы были послушны; но теперь я должен предостеречь вас о том, что нам известно о письме к Трубецкому...
   - Что же вам известно о письме к Трубецкому?- несколько упавшим голосом спросила Ставрошевская.
   - Что пан Вишневецкий при избрании польского короля на престол, когда выяснилось, что Станислав Лышинский неугоден России, сам пожелал занять королевский престол и для этого вошел в сношения с русскими вельможами, однако помимо герцога Бирона, который поддерживал курфюрста саксонского Августа Третьего. Конечно, затея искать поддержки у императрицы Анны Иоанновны помимо Бирона, да еще вопреки его желаньям, была глупа, но затеи дальновидных политиков всегда глупы, главным образом потому, что они не осуществляются. Но Вишневецкий воображал, что он может через Трубецких и Куракиных, которые принадлежат к польским родам и состоят в родстве с Вишневецким, добиться своего при русском дворе.
   - Все это очень может быть,- сказала Ставрошевская,- но все это случилось так давно, что я решительно ничего не помню!
   - Случилось это не так уж давно - всего семь лет тому назад, и вы это отлично помните. Когда ваш Стасю прогорел со Станиславом Лыщинским, вы, как неопытная еще в политических делах, перекинулись к Вишневецкому, воображая, что он будет иметь успех, и приняли деятельное участие в пересылке и передаче корреспонденции Вишневецкого к сенатору Трубецкому. Трубецкие и Куракины всегда были слабы в русском деле. Ну, конечно, у них не вышло ничего, и сенатор Трубецкой избежал мести Бирона только потому, что нельзя было найти решительно никаких доказательств его сношений с Вишневецким. Иначе несдобровать бы ему за то, что он вздумал перечить Бирону и мешать ему в достижении герцогской короны. Ведь Вишневецкий не догадался предложить ее Бирону, а вздумал действовать через Трубецкого, который удовольствовался бы гораздо меньшим вознаграждением. Поскупился пан Вишневецкий, ну и проиграл!
   - Но что же из всего этого следует?
   - А то, пани Мария, что у вас в руках застряло одно письмецо, а в этом письмеце Вишневецкий жалуется князю Трубецкому, что давно не получал от него писем, напоминает о происхождении их фамилий от одного рода Гедиминова, вместе с Куракиными, и просит его еще и еще раз противодействовать людям, советующим императрице поддерживать курфюрста саксонского. Конечно, мол, главным таким советчиком является Иоганн Бирон, потому что немец всегда рад пособить немцу, а пора-де нам этих немцев вовсе убрать, в особенности курляндского конюха.
   - Откуда вам известно об этом письме?- совершенно невольно вырвалось у пани Марии.
   - Ну, вот опять, откуда мне известно!- протянул Митька.- Я уже раз навсегда сказал вам, что мы способны показывать фокусы не хуже вашего доктора Роджиери!
   - Ну, хорошо!- заговорила Ставрошевская.- Вы знаете об этом письме! Ну, в крайнем случае, вы можете рассказать, что оно у меня есть. Ну, конечно, это может повредить мне, но уж не настолько, чтобы из-за этого я должна была оставаться у вас в рабской зависимости.
   - Я тоже думаю, что вам мало этого. Но вот видите ли, пани, ведь нельзя жить так, как вы живете, на те деньги, которые вы получаете из канцелярии. Любезники у вас, конечно, есть, но прочной связи вы не имеете ни с кем из мужчин, и никто из них вас не содержит!
   - Послушайте, сударь...
   - Нет, сударыня, уж послушайте вы!- перебил ее Митька.- Итак, денег, которые вы получаете из канцелярии, на ваше житье хватать вам не может!
   - Но мне присылает отец!
   - Неправда! Отец вас знать не хочет. Мы всегда хорошо знаем во всех подробностях семейное и всякое положение наших служащих. Значит, вы относительно себя не извольте выдумывать!.. Отец никаких денег вам не посылает, а своих собственных у вас нет. А живете вы на средства князя Трубецкого, потому что когда подойдут платежи (долгов у вас пропасть), так вы сейчас к Трубецкому с напоминанием, что есть, мол, у вас письмецо и что можете вы его завтра же довести до сведения герцога. Ну, а старый сенатор трусит и откупается от вас!
   - Да что же вы - маги и волшебники? Но все-таки я еще не могу понять, как вы можете воздействовать на меня?
   - А для этого вам нужно знать одно обстоятельство: что письмецо, которое служит источником вашего благосостояния и которым вы пугаете князя Трубецкого, больше не у вас...
   - А где же?
   - У меня, сударыня, в кармане: я прихватил его вместе с талисманом! Как же вы так неосторожно держите такие важные документы в таких детски скрытых местах, как секретный ящик вашего бюро!
   Пани Мария кинулась к бюро и сейчас же убедилась, что там нет и письма, исчезновения которого она сразу не заметила, будучи слишком поражена пропажей талисмана. Она смерила взглядом Митьку Жемчугова, как бы надеясь, не сможет ли справиться с ним одна; но, тотчас поняв, что это было бы безумием, схватила звонок и задребезжала им так, что его звук раздался по всему дому.
   Сидевшие в прихожей гайдуки опрометью кинулись наверх, и при их появлении Ставрошевская, задыхаясь, могла только проговорить, показав на Жемчугова:
   - Схватить... связать!..
   Митька сидел невозмутимо, рассматривая свои ногти, предоставляя ей на этот раз делать все, что она хочет.
   Приказ пани Марии гайдукам был очень энергичен, но они не тронулись с места и с какой-то подлой улыбкой смотрели на Жемчугова.
   - Взять!- тихо произнес он, и двое гайдуков подошли к Ставрошевской и взяли ее за руки.- Вы видите,- сказал Митька,- что ваши слуги слушаются меня больше, чем вас!.. Теперь как вам угодно, пани: чтобы они сейчас отвели вас в канцелярию, и там мы начали по известному вам письмецу дело, или чтобы они вернулись опять к вам в прихожую, а мы спокойно продолжали наш интересный разговор?
   - Пусть вернутся на место!..- вздохнув, ответила Ставрошевская.
   - Вот так-то лучше, пани!.. Ступайте!- обратился Жемчугов к гайдукам, и в его голосе и манере вдруг почувствовалось нечто весьма похожее на голос и манеру Ушакова, когда тот необыкновенно мягко и деликатно отдавал свои приказания.
   Когда гайдуки удалились, пани Мария посмотрела на Митьку, искренне удивляясь тому, как она до сих пор не распознала, каков был на самом деле этот человек.
   - Но вы не думайте,- продолжал Митька, как будто со стороны Ставрошевской никакой выходки не последовало,- вы не думайте, что мы так легко сделаем в отношении вас скандал и используем грубую силу с приведением вас в Тайную канцелярию! Достаточно будет бесспорного доказательства князю Трубецкому, что письма Вишневецкого к нему в ваших руках больше нет - и ваших долгов, которых опять набралось у вас порядочно, платить вам будет нечем, и вы сядете в очень скверное положение, потому что нужно порядочно времени, пока еще доктор Роджиери сделает в своей реторте золото, годное для уплаты кредиторам! Таким образом, пани, вы попались к нам в силки, и лучше вам пойти на условия, которые я вам предложу, чем ссориться, сердиться и беспокоить ваших холопов, а главное - доктора Роджиери, вашим звонком.
  

LI

Условие

  
   - Какие же это условия?- спросила пани Ставрошевская.
   - Для вас очень хорошие и отнюдь не неприятные!- поспешил успокоить ее Митька.- Прежде всего все должно остаться так же, как было: и ваш дом, и прислуга, и получка денег от Трубецкого. Князь Трубецкой, конечно, не будет знать, что письма у вас уже нет, и вы по-прежнему сможете выманивать у него деньги, сколько будет вам угодно. Мало того, даже ваши отношения к доктору Роджиери, только что так хорошо установившиеся, не должны быть нарушены, а, напротив, должны поддерживаться всеми возможными средствами, и, если хотите, в этом вам будет даже оказана помощь!
   Пани Мария сразу повеселела, убедившись, что деспотизм Митьки Жемчугова, имевшего в своих руках средства заставить ее делать все, что ему угодно, не так уже страшен.
   - Хорошо!- сказала она.- Но что же я должна делать взамен всего этого?- спросила она, боясь, что за такое свое благополучие ей придется заплатить слишком дорого.
   - Взамен всего этого от вас потребуется тоже очень немного: во-первых, дружеское расположение ко мне! Не беспокойтесь, я не претендую ни на какую интимность, а именно желаю только вполне дружеских, хотя бы по виду, отношений. Во-вторых, вы будете содействовать моей дружбе с доктором Роджиери. Он мне нравится, и я желаю сойтись с ним как можно ближе. Его болезнь тут как нельзя более кстати; я буду помогать вам ухаживать за ним. Вот и все.
   - В самом деле вы больше ничего не потребуете от меня?
   - Ничего.
   - Все это очень странно! На первый взгляд ваши условия не только приемлемы, но и ве

Другие авторы
  • Одоевский Александр Иванович
  • Мирэ А.
  • Бентам Иеремия
  • Грановский Тимофей Николаевич
  • Дашков Дмитрий Васильевич
  • Розен Андрей Евгеньевич
  • Модзалевский Борис Львович
  • Корш Нина Федоровна
  • Подолинский Андрей Иванович
  • Андреевский Сергей Аркадьевич
  • Другие произведения
  • Булгарин Фаддей Венедиктович - Встреча с Карамзиным
  • Луначарский Анатолий Васильевич - Диккенс
  • Шекспир Вильям - Много шума из ничего
  • Философов Дмитрий Владимирович - Письма к Мариану Здзеховскому
  • Чириков Евгений Николаевич - На пороге жизни
  • Булгарин Фаддей Венедиктович - Докладные записки и письма в 3-е Отделение
  • Венгеров Семен Афанасьевич - Брюсов В. Я.
  • Вяземский Петр Андреевич - Л. Гинзбург. П. Вяземский. Старая записная книжка. Примечания
  • Долгоруков Иван Михайлович - Долгоруков И. М.: биобиблиографическая справка
  • Соловьев Сергей Михайлович - Сенека. Октавия
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 380 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа