Волконский Михаил Николаевич - Тайна герцога

Мария?

   - Ну да! Она... я в щелку двери смотрела! Как есть все видела!

   - Это интересно!- сказал Жемчугов.- Ты - молодец У меня, Грунька!.. Мне надо сейчас идти тогда к Ставрошевской!

   - Уж и сейчас! Пожалуй, и подождет.

   - Нет, дело не ждет! Кажется, мешкать нельзя. Приходи завтра на машкераду в Оперный дом, там повидаемся как следует!..

   - Ну, на машкераду так на машкераду!- согласилась Грунька.- А моя-то нешто отпустит меня?

   - Отпустит.

   - А может, мне при ней надо будет сидеть, чтобы приглядеть за нею завтра?

   - Ну, там посмотрим, а сейчас мне надо торопиться! И без того поздно!.. Удирай!- И Митька громко чмокнул Груньку в самые губы.

   Стесняться ему было нечего: в Соболевский сад никто никогда не заглядывал.

   Грунька фыркнула и, зашуршав юбкой, исчезла в саду, а Жемчугов влез в окно, взял трость и шляпу, накинул на себя плащ и вышел из дома.

   Идти в обход по улицам и Невскому было гораздо дольше, чем напрямки через сад, и потому, когда Жемчугов постучал у двери Ставрошевской, вместе с отворившим эту дверь гайдуком вышла ему навстречу и Грунька, чинно и важно, как заправская горничная.

   - Пани уже легла спать!- церемонно и жеманно проговорила она Жемчугову.

   - Поди и скажи ей: "Струг навыверт",- распорядился тот и вошел в прихожую, кинув плащ гайдуку.

   Грунька опрометью побежала исполнять его приказание и сейчас же вновь показалась на верхней площадке лестницы, говоря:

   - Пани просит вас вниз, в светлицу с лежанкой! Она сейчас к вам выйдет.

   Ставрошевская действительно сейчас же вышла к Жемчугову в светлицу с лежанкой, но на все его расспросы отвечала только одно, что она нездорова, что чувствует себя ужасно плохо, что этой девушки никогда не видала раньше, не знает, как ее зовут, и вообще решительно никакого отношения к ней никогда не имела.

   Зачем нужно было ей лгать, Жемчугов объяснить себе не мог, а что она лгала - было для него несомненно.

   Однако он ограничился только общими расспросами и сделал вид, что вполне удовлетворился ответами Ставрошевской; о том же, что он знает, что она сняла с шеи девушки золотой кружок, он не сказал ей из боязни, что этим заставит ее быть только больше осторожной на будущее время.

   Но во всем происшедшем он решительно ничего не мог понять.

  

  

   При дворе был назначен куртаг, то есть малое собрание, куда имели приезд только придворные чины и генералитет.

   При императрице Анне Иоанновне куртаги состояли в том, что придворные генералы собирались в большом зале ее дворца, она выходила с герцогом Курляндским и ближайшей свитой, садилась в кресло и разговаривала с Бироном или подзывала к себе по очереди тех, кого желала осчастливить своим разговором.

   Предполагалось, что на куртагах должна царить оживленная, непринужденная и шумная обстановка, и потому все старались улыбаться и делать вид, будто занимательно разговаривают между собой, но на самом деле зорко следили за тем, что делалось возле кресла, беспокойно озирались и старались нюхом угадать, кто нынче в милости, чтобы повертеться возле него, и на кого нынче смотрят косо, чтобы - чего Боже сохрани!- не заговорить или даже не стать рядом с ним.

   Обыкновенно, еще до выхода государыни, по каким-то невидимым признакам, сразу устанавливался камертон дня и уже заранее становилось известным, в духе ли сегодня государыня или нет.

   А зависело это всецело от настроения герцога Бирона, делавшего "погоду" при дворе Анны Иоанновны.

   Бирон был на вершине своего могущества, только что одержав победу над Артемием Волынским, который уже был арестован и пытан, но еще не казнен, хотя его казнь была несомненна для всех. Благодаря этому все последнее время герцог Курляндский был в хорошем расположении, и государыня дарила на куртагах всех милостивой улыбкой.

   Но на этот раз стало известным, что в воздухе пахнет грозой и что тучи сгустились.

   Никто не мог даже предположительно догадаться о причинах этого; но как только показалась государыня с плаксивым выражением своего толстого, отекшего лица, а за нею - герцог Бирон, который был мрачнее ночи, так всем стало ясно, что опасения оправдались и надо держать ухо востро.

   Государыня, окруженная своими ближайшими, с принцессой Анной Леопольдовной и ее мужем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, вышла и, не ответив ни на один из низких поклонов, а обведя только весь зал мутно-брюзгливым взглядом, взглянула на герцога Бирона, опустила глаза и, сев в кресло, откинулась на спинку.

   Ближайшие придворные робели подойти к ее креслу, не желая попасться на глаза.

   Как всегда одинокая, избегаемая всеми, встала отдельно у окна прямая и гордая Елизавета Петровна, дочь Петра Великого; за сношения с нею и в хорошие-то дни можно было попасть в опалу при тогдашнем дворе, а уж в дурной день, как сегодня, нужно было и вовсе ее сторониться.

   Главным, что волновало всех, было полное отсутствие каких-либо причин и даже признаков для такого внезапного тяжелого настроения.

   Известно было, что вчера с вечера государыня не отпускала от себя Бирона, и обыкновенно это служило обстоятельством благоприятным. Тем не менее, что-то случилось, и все это видели и, чувствуя еще слишком живо, как недавно было поступлено с Волынским, дрожали теперь за себя самих.

   Один из всех присутствующих в этом огромном зале если и не знал всех подробностей, то, во всяком случае, имел кое-какие данные для того, чтобы распознать их, а именно Андрей Иванович Ушаков стоял с самым невинным видом, как будто был так далек от всего происходившего здесь и так занят своим серьезным государственным делом, что ему просто некогда было обращать внимание на что-нибудь другое.

   Он стоял с опущенным взором, но все время следил за Бироном и по тому, как тот подвигался в расступавшейся пред ним толпе, сразу почувствовал, что герцогу хочется приблизиться к нему, Ушакову, и поговорить с ним так, будто случайно, не слишком подчеркивая это перед присутствующими.

   Ушаков передвинулся с таким расчетом, чтобы попасться Бирону как бы случайно на глаза, в сторонке у стены зала, и Бирон, заметив его, вдруг сделал по направлению к нему два больших шага и остановился.

   Сейчас же все окружающие отступили, и около них образовался широкий пустой круг.

   Герцог разговаривал с начальником Тайной канцелярии и был так недоволен чем-то, как почти никогда не видели его. Кому-то грозила неминуемая беда. И всякий думал, не ему ли это, и с замиравшим сердцем старался вспомнить все свои поступки, слова и даже помыслы, пытаясь выяснить, не было ли в них чего-нибудь такого, к чему можно было бы придраться.

   Анна Иоанновна, обернувшись и увидев, что возле нее никого нет, наморщилась и проговорила громко, ни к кому особенно не обращаясь:

   - Ну, что же это замолчали все?

   К ней сейчас же подскочили двое немцев, преданных Бирону и покровительствуемых им людей, и постарались завести разговор, а в зале поднялся неуверенный говор, во исполнение приказания государыни не молчать.

   - Пожары в Петербурге не прекращаются!- сдвинув брови, проговорил Бирон Ушакову.

   Тот знал, что герцог заговорит с ним о сгоревшем доме, и ждал только, как к этому приступит Бирон и насколько выдаст себя в этом разговоре. Он почтительно склонился пред его светлостью и с выражением непоколебимой преданности ответил:

   - Поджигателей не щадим! Еще недавно крестьянский сын Петр Водолаз да крестьянин Перфильев сожжены живыми на том месте, где учинен их злодейством пожар.

   - А между тем вчера вечером опять горело?

   - Так точно, ваша светлость! Вчера был небольшой пожар: сгорел какой-то заколоченный дом на Фонтанной.

   - Сгорел, однако, дотла?

   - Совершенно дотла, ваша светлость.

   - Поджигатели найдены?

   - Пока еще нет... разыскиваются.

   - Разыскать во что бы то ни стало и казнить без пощады!

   Ушаков поклонился и сказал:

   - Слушаю-с!

   Он отлично видел, что Бирону хотелось узнать что-нибудь о судьбе молодой девушки, жившей в этом таинственном доме, и что герцог не знает только, как об этом спросить; но он не желал помочь ему и неумолимо ждал дальнейших вопросов.

   Бирона передернуло, и, проворчав немецкую брань, он недовольно сказал:

   - Вы, кажется, ни о чем не осведомлены?

   - Я осведомлен обо всем,- с тихой, самоуверенной улыбкой сказал Ушаков.

   "Ты у меня все-таки заговоришь!" - подумал он, поджав губы.

   - Как же произошел пожар?- отрывисто спросил Бирон.

   - По-видимому, был поджог, ваша светлость, потому что дом занялся сразу с трех концов.

   - Были жертвы?

   - Едва ли, ваша светлость. Дом был заколочен и необитаем! Случайно там находилась девушка, вероятно пришедшая туда для свидания...

   Ушаков вдруг закашлялся, как будто этот досадный прежде всего ему самому кашель прервал его речь и не давал ему произнести слово.

   - Ну, а что же эта девушка?- почти крикнул герцог.

   - Была спасена!- выговорил наконец сквозь кашель Ушаков и не мог не видеть, как известие о спасении девушки подействовало на Бирона.

   Герцог вздохнул, словно освободившись от давившей его тяжести, а Ушаков опять подумал:

   "Западня захлопнулась, и ты, голубчик, пойман".

   - Где же она теперь?- спросил далеко уже не суровым голосом герцог.

   - Хорошенько не могу доложить вашей светлости! Кажется, у одной благородной дамы! Впрочем, в ее спасении принимал участие, насколько мне известно, барон Цапф фон Цапфгаузен, офицер полка брата вашей светлости.

   - Благодарю вас! Теперь я вижу, что вы хорошо осведомлены!- сказал Бирон Ушакову и, кивнув ему головой, пошел от него прочь.

   Кругом заволновались, и послышались любопытствующие голоса:

   - А?.. Что?.. Что он сказал?.. Кому награда?

   Но никто не мог расслышать ничего из разговора герцога с начальником Тайной канцелярии.

   А Бирон направился к своему брату Густаву, который стоял в своей блестящей генеральской форме и разговаривал с Юлианой Менгден, любимой фрейлиной Анны Леопольдовны.

   - Где твой адъютант, барон Цапф фон Цапфгаузен?- спросил герцог, подходя к брату.

   - Виноват!- сказал Густав Юлиане и обратился к брату:- Ваша светлость сами же изволили приказать посадить его под арест, что я и сделал сегодня утром.

   - Ах, да!- вспомнил Бирон.- Он там болтал какие-то глупости!.. Но отчего же ты посадил его только сегодня?.. Впрочем, это не беда!.. После куртага немедленно пришли его ко мне.

   Густав Бирон поклонился брату в знак того, что его приказание будет исполнено.

  

  

   Как только кончился куртаг, герцог Бирон вернулся к себе и прошел в уборную, где его ждал Иоганн.

   - Она спасена, и, кажется, ничего с ней не приключилось!- сказал Бирон своему доверенному слуге.

   Тот стал помогать ему переодеваться и вместе с тем ответил:

   - Я знаю уже все и могу доложить вашей светлости: фрейлейн отвезена к польской даме, которая живет на Невской першпективе, в нанимаемом доме дворянки Убрусовой. Этот дурак Маркула отыскался и рассказал, как все произошло.

   - А как себя чувствует Амалия?

   - Она едва приходит в себя от испуга. Ведь она чуть не сгорела, ваша светлость!

   - Я говорил тебе, что приставлять стеречь дом этого глупого латыша Маркулу было неосмотрительно; вот он ничего и не мог уберечь.

   - Но, ваша светлость, тут был чей-то очень хитрый план. Тут, вероятно, действовали очень обдуманно и сообща. Я полагаю, что поджог был сделан нарочно, чтобы во время пожара похитить фрейлейн, и мне кажется, что это похищение находится в связи с недавним случаем, когда ко мне в лодку вскочил этот неизвестный молодой человек.

   - Я думаю, Иоганн, ты это преувеличиваешь!

   - Вспомните, ваша светлость, было ли когда-нибудь так, чтобы Иоганн ошибался, и я уверен, что и теперь говорю истину. Люди, желающие зла вашей светлости, сунули нос туда, куда им не следовало. Нужно это дело разобрать очень подробно и внимательно.

   - Но расследование должна производить Тайная канцелярия, а все тут я не могу рассказать - ты сам знаешь - даже начальнику Тайной канцелярии.

   - Ему - менее, чем кому-либо, ваша светлость!

   - Ты не доверяешь господину Ушакову? Но ведь все его благополучие связано с моей властью, и если не доверять ему, то кому же доверять?

   - Только верному слуге вашей светлости, Иоганну.

   Бирон улыбнулся и покачал головой.

   - Я верю тебе, мой добрый Иоганн, но не можешь же ты один делать все для меня!

   - Я и не говорю о том, чтобы делать все, ваша светлость, но я хотел бы, чтобы расследование дела о пожаре дома происходило в моем присутствии.

   - Для этого надо командировать тебя в Тайную канцелярию.

   - Ну что ж такого? Для этого достаточно лишь приказа вашей светлости.

   - Но ведь ты не говоришь по-русски?

   - Я отлично понимаю, когда говорят на этом языке.

   - Впрочем, твоя мысль, пожалуй, недурна. Андрей Иванович Ушаков будет недоволен этим, но, конечно, осторожность требует присутствия такого человека, как ты, при разборе дела. Хорошо! Я распоряжусь... Но пока ведь еще нет никаких данных для расследования?

   - Они уже есть, ваша светлость! Сегодня утром найден поджигатель.

   - Поджигатель?

   - Так точно, ваша светлость. Наши люди с рейтарами работали на сгоревшем доме, разгребали обгорелые доски и бревна, и под ними, в подвале, заваленном так, что из него нельзя было выйти, нашли человека, который, вероятно, и совершил поджог, а затем спрятался в подвал, где его и завалило, так что он не мог выйти, и был освобожден лишь нашими людьми.

   - Где же этот человек?

   - Его отправили в Тайную канцелярию.

   - Хорошо! Заготовь немедленно секретное предписание господину Ушакову и полномочие тебе присутствовать при следствии!.. Но только вот что: если все это было сделано умышленно, то при чем же тут барон Цапф фон Цапфгаузен?

   - А разве господин барон замешан здесь?- удивился Иоганн.

   - Он спасал вчера фрейлейн, и я вызвал его сейчас к себе.

   - Все это надо подробно расследовать!..- протянул Иоганн, раздумчиво качая головой.

   - Впрочем, мне этот барон вообще не нравится!- проговорил Бирон.- Да и теперь, когда я все уже знаю без него, мне видеть его нечего. Поди в приемную - Цапф, верно, там - и скажи ему, что он может ехать.

   - Но, ваша светлость, позволите мне поговорить с ним?

   - Говори, я этому не препятствую.

   Иоганн вышел в приемную и нашел там барона Цапфа, явившегося по немедленно переданному ему приказанию.

   Но от барона он узнал очень мало интересного. Барон мог только рассказать ему, что князь Шагалов с Синицыным остановили его карету и просили помочь спасти неизвестную девушку.

   - Князь Шагалов! Хорошо!- пробормотал картавый немец.- Кажется, это - одна компания!.. Ну, да мы все это разузнаем!

   Он отпустил барона, а сам направился внутренним ходом, через коридор, в маленькую комнатку, служившую для него и помещением, и своего рода канцелярией, и примыкавшую к заднему ходу в помещение герцога.

   Здесь, в коридоре, у дверей этой комнаты, ждали Иоганна Финишевич с Пуришем. Иоганн, торопившийся к себе, чтобы поскорее написать приказ Ушакову, обратился к ним с явным неудовольствием:

   - Что вам нужно?

   - Немножко денег!- умильно произнес, ухмыляясь и поглаживая свои рыжие усы, Финишевич.- Ведь вы сами обещали, господин Иоганн.

   - Я совершенно не доволен вашей службой!- сказал Иоганн.- Вы ничего не делаете! Скажите, пожалуйста, ведь офицер князь Шагалов и Синицын...

   - Принадлежат к компании Митьки Жемчугова!- подхватили в один голос Финишевич и Пуриш с охотливой угодливостью, как бы доказывавшею, что они и желают служить, и умеют делать это, ибо прекрасно осведомлены обо всем.

   - Ну, так вот, я поручаю вам следить теперь за каждым шагом этого Жемчугова и доносить мне, где он бывает, что он делает и с кем видается. Надо делать это, марш, марш!..- и, сказав это, Иоганн вынул из кошелька несколько золотых и кинул их Пуришу.

  

  

   Получив деньги, Финишевич с Пуришем вышли и направились по знакомой им аллее Летнего сада.

   - Знаешь,- сказал Пуриш,- поедем куда-нибудь сначала развлечься!.. Я всегда люблю пред серьезным делом сначала рассеяться, а потом уже со свежими силами приняться за дело!

   Финишевич усмехнулся и махнул рукой.

   - Тебе бы только развлекаться! Ты и до дела, и после дела один норовишь брыкнуть куда-нибудь! Нет, брат, теперь нам дано важное поручение, и мы должны исполнять его!

   Они шли некоторое время молча.

   Пуриш был не совсем доволен таким оборотом.

   - Знаешь, что мне пришло в голову?- вдруг заговорил он.- Мы вот что сделаем: отправлюсь я сейчас к Митьке Жемчугову и подобью его идти в трактир с нами. Такой пьяница, как он, едва ли откажется! И выйдет, что мы будем с ним как верные соглядатаи, а вместе с тем и развлечемся! А угощение, что с нас причтется, на счет немца поставим, потому это ведь по долгу службы!

   - Что верно, то верно!- согласился Финишевич и даже прищелкнул языком.- Вот это идея!.. Так вот как: ты, значит, иди сейчас к Жемчугову, а я все-таки поручу двум-трем человекам наблюдение за ним внешнее... У меня люди найдутся! А потом пойду прямо в трактир и там буду ждать вас.

   Уговорившись таким образом, они расстались.

   Пуриш направился в дом Соболева к Митьке Жемчугову и ворвался к нему со стремительностью урагана, с объятиями, с объяснениями в дружбе и преданности.

   Митька сидел злой, потерявший надежду, что Соболев вернется. Его все-таки очень изумляло, как это в Петербурге мог пропасть человек так бесследно, несмотря на то что все силы Тайной канцелярии были направлены на его розыск.

   Бурное появление Пуриша сначала рассердило Жемчугова, а потом как бы удивило. С какой бы стати этому человеку было вдруг изливаться в таких нежностях?

   "Тут что-нибудь да не так!" - сказал сам себе Митька и стал внимательно наблюдать и прислушиваться к каждому слову Пуриша.

   Тот между тем старался изо всех сил и, размахивая закуренной трубкой, повторял, не переставая:

   - Ну, что, в самом деле! Ну, поедем!.. Ну, возьмем вот так да и поедем!.. Чего дома сидеть и киснуть? Поедем в трактир, выпьем!.. В кости сыграть можно... Ну, едем: марш-марш...

   Митька долго приглядывался и прислушивался и потом внезапно, вскинув взор, спросил:

   - А Финишевич где?..

   Пуриш, не ожидавший такого вопроса в упор, смутился и невольно сболтнул:

   - Он пошел по делу!

   Митька недолго раздумывал, какое могло быть дело у Финишевича. Ему показалось, что он нашел, в чем тут была суть.

   - Я с удовольствием пошел бы в трактир,- сказал он,- да не могу: мне надо идти!..

   - Ну, и я с тобой пойду!- заявил Пуриш, посмотрев на часы.

   - - Нет, я один пойду!- решительно произнес Митька.

   Пуриш опять взглянул на часы и забеспокоился.

   - Пойдем лучше в трактир!- начал опять приставать он.

   "Дурак!" - мысленно обругал его Митька и сказал вслух:

   - Знаешь что?.. Выпьем лучше чего-нибудь дома!

   - А что у тебя есть?

   - Найдем что-нибудь! Хочешь полынной настойки?

   Митька велел принести настойку и налил две рюмки; они чокнулись, выпили, закусили анисовым кренделем, как это делал в былые годы царь Петр.

   Митька налил по второй, опустил руку в карман своего камзола, вынул оттуда аккуратно сложенную бумажку, незаметно расправил ее под столом, глянул в окно и проговорил:

   - Смотри, Пуриш, вон по улице Финишевич идет...

   Пуриш бросился к окну, а в это время Митька ловко рассчитанным движением высыпал содержимое бумажки в его рюмку.

   - Что ты врешь? Никакого Финишевича нет!- сказал Пуриш, отходя от окна.

   - Ну, может быть, мне показалось!- согласился Митька.- Ну, выпьем!

   Пуриш чокнулся и выпил. Вслед за тем мало-помалу его глаза начали слипаться, голова свесилась, и он заснул на полуслове.

   Как только Митька удостоверился в том, что Пуриш заснул, он встал, оделся и вышел, сказав Прохору, чтобы тот не будил Пуриша, который проспит, вероятно, часов восемь, а для того, чтобы не разбудить его, надо соблюдать возможную тишину.

   "Ага! За мной следить вздумали!- рассуждал Митька.- Хорошо же! Посмотрим, что из этого выйдет!"

   Он направился не через ворота на улицу, а через сад, по той дороге, по которой бегала к нему Грунька и которую едва ли кто-нибудь знал и мог по ней выследить его.

   Выйдя задворками на Невский, Жемчугов направился прямо в Тайную канцелярию, где - он знал - должен был быть в это время Шешковский.

   Он действительно застал последнего там и с места стал рассказывать, в чем дело.

   - Ну, картавый немец Иоганн установил за мной по форме наблюдение и поручил это дело Пуришу и Финишевичу.

   - Они давно были в сношениях с ним, это было уже известно!- сказал Шешковский.- Но почему ты думаешь, что им поручено следить именно за тобой?

   - По моей системе! Ты знаешь, ведь я люблю всегда все делать сам и по возможности не вмешивать других людей; мое выслеживание делается так, что человек, сам того не зная, рассказывает мне все. Зачем эти сложные приемы хождения по следам, подглядыванья и высматриванья, когда стоит лишь, если знаешь обстановку и человека, понаблюсти за его словами, и тогда все станет ясно?

   - Ну, и что же тебе стало ясно?- спросил Шешковский.

   - То, что Пуриш и Финишевич были сегодня у картавого Иоганна, получили с него деньги и обязались следить за мной, причем разделили этот труд так, что Пуриш рассчитывает присосаться ко мне под видом дружбы, так чтобы не отстать, а Финишевич - со своими оборванцами...

   - А у него есть оборванцы?

   - Да, их он нанимает за гроши... Так он со своими оборванцами должен следить за мной по пятам, так сказать, во внешнем наблюдении.

   - Почему же ты думаешь, что это так?

   - Я не думаю, но знаю это наверное. Пуриш ни с того ни с сего явился сейчас ко мне и стал навязывать свою дружбу и вести себя так, словно уже имеет мое согласие на то, чтобы ему от меня не отходить. Он стал звать меня в трактир и при этом произнес "марш-марш" таким тоном и даже так немного прикартавив, что ясно было, что он только что разговаривал с картавым Иоганном, который любит употреблять слово "марш-марш" чаще, чем это нужно. Если прислушаться к речи недалекого человека, всегда можно угадать по двум-трем прорвавшимся словам, с кем он говорил пред тем!..

   - Но для этого надо знать хорошо этого человека!

   - Я и Пуриша, и Иоганна слишком хорошо знаю. Ну, а дальше все понятно! Что Пуриш получил деньги, несомненно из того, что он показывал мне их, зовя в трактир, а иначе как от Иоганна ему не от кого было получить. Все его поведение со мной подтверждало мое предположение. Он пришел ко мне один, хотя всюду и всегда ходит с Финишевичем, потому что один боится предпринять что-нибудь... Ведь он - трус, этот Пуриш, и раз он был у меня один, можно было поручиться, что Финишевич с двумя-тремя оборванцами торчит где-нибудь возле дома и устраивает наблюдения. Если бы Пуриш пришел ко мне действительно лишь для того, чтобы звать в трактир, он сделал бы это непременно вместе с Финишевичем и не смутился бы, когда я спросил у него, где его приятель. Все это - простая логика.

   - Вероятно, все это правильно и доказывает, что у тебя несомненный дар сопоставлять обстоятельства. В самом деле, ты один со своими мозгами стоишь многих. Ну, а где же теперь Пуриш?

   - Заснул на восемь часов у меня дома.

   - При твоем содействии?

   - Ну, разумеется!

   - А Финишевич?..

   - Вероятно, продолжает караулить меня, потому что не может подозревать, что я выбрался из дома задворками. Но послушай: один из твоих двадцати способов был недурен; все это вышло очень удачно, и девицу мы получили. Но что же дальше?

   - Дальше будем разбираться. Кстати сказать, поджигателя нашли.

   - Да неужели?

   - Представь себе, в подвале нынче раскопали какого-то человека, заваленного там.

   - Что же он показывает?

   - Его только что привезли и заперли у нас. Вот будем допрашивать.

   В эту минуту дверь шибко отворилась, раздался голос:

   "По личному приказанию герцога!" - ив комнату вошел картавый немец Иоганн в больших синих очках. Он уверенно и смело подошел к Шёшковскому и положил пред ним запечатанную бумагу.

   - Немедленно передать генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову!- сказал он по-немецки.

   - Я по-немецки не понимаю!- произнес Шешковский, вставая.

   Иоганн показал на подпись на бумаге, сделанную рукой самого герцога.

   Шешковский взял бумагу и понес к Ушакову.

   Иоганн и Митька, оставшись одни, посмотрели и узнали друг друга.

  

  

   Шешковский вошел в кабинет Ушакова и подал ему принесенную Иоганном бумагу от герцога. Ушаков прочел надпись на адресе и, увидев, что она была сделана рукой герцога, высоко поднял брови и значительно поджал губы. Затем он осмотрел печать и, только убедившись, что она была цела, вскрыл ее.

   Пробежав глазами бумагу, Ушаков вдруг вскинул голову и, прямо поглядев на Шешковского, спросил:

   - Бумагу эту принес сам Иоганн?

   - Так точно, ваше превосходительство.

   - Знаете ли, в чем тут дело? Его светлость герцог Бирон посылает к нам своего немца для того, чтобы он присутствовал при допросах.

   - Как вы изволили сказать?- переспросил Шешковский, думая, что ослышался.

   - Чтобы Иоганн присутствовал при допросах в Тайной канцелярии!- повторил Ушаков и, встав, заходил по комнате, заложив руки за спину.

   - При всех делах?- снова спросил вконец изумленный Шешковский.

   - Пока еще только.по делу о пожаре этого дома на Фонтанной.

   - Ну, что ж, ваше превосходительство, отлично можно и при нем розыск учинить, тем более что сегодня утром нашли и привели поджигателя.

   - Поджигателя?

   - Да, на которого есть улики, что он поджег этот дом; так его можно будет допросить и при немце.

   - А кто этот поджигатель?

   - Какой-то неизвестный человек, я еще не видал его. Одно только неприятно - сидеть рядом с лакеем Бирона!

   - Позвольте, сударь! Иоганн в данном случае - не лакей, а доверенное лицо его светлости герцога Курляндского, как бы представитель его персоны. А если его светлости угодно, чтобы его представляло лицо лакейского звания, так в это мы входить не можем.

   И они оба рассмеялись.

   - Тут есть одно осложнение!- сказал Шешковский.- Иоганн ворвался без доклада, со словами: "По повелению герцога", а у меня в это время сидел Жемчугов.

   - Ну, так что ж?

   - Иоганн через своих людей давно приглядывается к нему и ко всей его компании и даже поручил двум своим наблюдать за ним.

   - Уж не Пуришу ли с Финишевичем?

   - Так точно, ваше превосходительство, им!

   - Я думал, что они там умнее! Ну, что ж, ведите сюда немца, а Жемчугову скажите, чтобы он подождал у вас, пока я позову его.

   Шешковский отворил дверь из кабинета Ушакова в свою комнату и позвал Иоганна, сказав ему, что "генерал его просит".

   Иоганн в своих больших синих очках вошел, важно закинув голову, и поклонился Ушакову. Тот в свою очередь ответил ему учтивым поклоном и проговорил по-немецки:

   - Честь имею кланяться моему новому сослуживцу.

   Иоганн не нашелся сразу, что ответить, и ухмыльнулся только, пробурчав:

   - Очень рад!

   Ушаков отлично знал этого Иоганна и его недоверие ко всем русским вообще и даже к большинству немцев, когда дело касалось интересов герцога, которому он служил. Кроме того, ему было известно, что Иоганн - ему неприятель, и потому он следил за ним.

   - Какая счастливая мысль,- сказал он немцу,- пришла вам в голову присутствовать при розыске по делу об этом пожаре! Вероятно, это дело особенно интересует его светлость?

   - Его светлость интересуется тем, что слишком много пожаров!- сказал Иоганн.

   - А этой молодой девицей, которая была в якобы заколоченном доме?..

   - Но это, кажется, начинается мне допрос?- проговорил немец, не желая сдавать позицию,

   - О, нет! Я так только, для пользы дела!..- сказал Ушаков.- Позвольте же мне познакомить вас с моими служащими,- и с этими словами он вывел Иоганна назад в комнату Шешковского, представил его немцу как своего секретаря и, показав на Митьку Жемчугова, добавил:

   - А это - мой агент!..

   - А-а!- удивился немец.- Я не знал, что господин Жемчугов - один из агентов вашего превосходительства!

   - К сожалению,- ответил Ушаков,- я не могу вас, в свою очередь, титуловать по чину, так как, насколько знаю, вы никакого чина не имеете. Но вот что я вам скажу, мой добрый господин Иоганн: нет ничего мудреного, что вы не знали моих агентов, ну, а теперь, как вошедший официально в розыск, можете узнать их.

   Весь этот разговор совершенно не нравился Иоганну, и в особенности не нравилось открытое признание Ушакова, что Жемчугов - его агент.

   - Не начнем ли мы сейчас допроса?- спросил Иоганн.

   - Отчего же? Мы можем сделать сейчас предварительный беглый допрос здесь!- согласился Ушаков, потянул носом табак из табакерки и сказал Шешковскому:- Распорядитесь!

   Пока послали за арестованным, Шешковский сделал краткий доклад о том, как нашли этого арестованного в подвале сгоревшего дома. Наконец двое часовых ввели "поджигателя" в комнату, и Митька сейчас же узнал в нем Соболева, хотя тот почти вовсе не был похож на самого себя. Его платье превратилось чуть ли не в лохмотья, подбородок оброс щетиной, волосы были спутаны, а глаза разбегались и не могли остановиться. По его взгляду трудно было даже понять, узнал ли он тут кого-нибудь или нет.

   Прежде всего положение выходило глупое, потому что Жемчугов разыгрывал в каземате с Соболевым такого же схваченного, как и он, Тайной канцелярией человека, а тут вдруг он, Митька, сидит за столом вместе с чинящими допрос.

   Но ведь невозможно было предположить, чтобы именно Соболева нашли в подвале сгоревшего дома и привели к допросу как поджигателя.

   Шешковский понял тоже и глупость, и неловкость положения, и главное - опасность его.

   Ушаков сидел с равнодушно-бесстрастной улыбкой и, вероятно, ничего особенного не испытывал, потому что едва ли мог запомнить Соболева в лицо, а если и запомнил, то, во всяком случае, отлично скрыл это.

   Немец Иоганн пристально вгляделся в Соболева и вдруг проговорил:

   - Да ведь это - тот самый молодой человек, который вскакивал ко мне в лодку.

   Иоганн был так поражен, что произнес эту фразу даже по-русски и не хуже, чем это сделал бы любой немец, владеющий русским языком.

  

  

   Митька испытывал такое чувство, которое ближе всего подходило к желанию провалиться сквозь землю.

   Главное, не будь тут немца Иоганна, тогда еще можно было бы как-нибудь извернуться, но при нем все, что бы ни сказал Соболев, должно было неминуемо показать его тесную связь с Митькой, который был только что торжественно представлен как агент. Так или иначе, всякий человек должен был бы на месте Соболева проговориться, а сам Иван Иванович был так наивен, что от него можно было ожидать невесть каких промахов. И Жемчугов был уверен, что все потеряно.

   Он смутно надеялся еще на изворотливость Шешковского, но не мог не видеть, что и тому очень не по себе.

   - О, да! Это - тот самый!- повторил Иоганн.

   А Соболев прищурился на него, склонил голову набок, прищелкнул языком и не проговорил, а как-то пропел:

   - Как же, немец! И я тебя помню! Мы с тобой вместе в остроге за воровство сидели, за то что в пекле уголья воровали.

   - Что он говорит?- переспросил Иоганн у Ушакова. Тот перевел слова Соболева по-немецки.

   - Бессмыслица!- сказал немец.

   "Кажется, парень-то с большим смыслом, чем я думал!" - мелькнуло у Шешковского, и он выразительно кивнул Соболеву головой.

   - Как тебя зовут?- спросил Ушаков.

   - Раб Божий Иоганн... впрочем, так меня прежде на земле звали.

   - Иоганн? - переспросил немец.

   - Да, по-немецки Иоганн...- сказал Соболев.

   - А как ты попал в подвал, где тебя нашли?- опять предложил вопрос Ушаков.

   - Был перенесен туда по щучьему велению...

   - Ты мне вранья-то не плети!- мягко протянул Ушаков.- У меня есть чем заставить тебя говорить.

   - Погодите, генерал! Дайте я спрошу,- вмешался Иоганн.

   Ушакова передернуло.

   - Но ведь вы назначены только присутствовать при допросе, а допрашивать должен я!- тихо сказал он по-немецки.

   - Нет, буду спрашивать я!- заявил увлекшийся Иоганн.

   - Ну, тогда как угодно!- насупившись, произнес Ушаков, поднял брови и равнодушно стал тянуть носом табак из табакерки.

   Казалось, он делал это совсем хладнокровно, но Шешковский знал, что такая повадка служила у него признаком крайнего предела гнева, который он умел сдерживать таким образом.

   Однако этот гнев был не во вред Соболеву, и Шешковский несколько успокоительно взглянул на Жемчугова.

   - Как ти попадал в подземельный подвал?- со строгим лицом спросил Иоганн, обращаясь к Соболеву.

   Тот заморгал глазами и, не в такт словам размахивая руками, заговорил скороговоркой, погоняя слова одно другим:

   - Летела-летела верефья-мерефья, взбронтила лесу светлого, стоит сосна-древесна, придет красна весна, опрокинется, вей-вей...

   - Но ведь это - бессмыслица!- решительно произнес Иоганн по-немецки.- Ведь он, должно быть, сумасшедший.

   Эта легковерность немца до того показалась веселой Ушакову, что вдруг весь гнев сбежал с него, он распустил губы в широкую улыбку, а затем и совсем рассмеялся.

   - Но что же тут смешного?- продолжал Иоганн по-немецки.- Надо призвать доктора, и пусть он осмотрит этого человека. Если этот человек сумасшедший и доктор подтвердит это, то его надо посадить на цепь и в сумасшедший дом. А если он притворяется и доктор докажет это, то тогда надо допросить его по всей строгости законов.

   Соболев в это время глядел разиня рот по сторонам и посвистывал, как будто дело вовсе не касалось его.

   - Запишите,- сказал Ушаков, обращаясь к Шешковскому,- все так, как только что изложил господин президент.

   - Но я вовсе не господин президент!- стал отнекиваться Иоганн.- Запишите, что мы так постановили все!

   - Нет-с, сударь! Я на себя ваши распоряжения брать не могу!- отрезал Ушаков.- Пусть будет записано в протокол все, как происходило. Вы сами отвечаете за свои полномочия пред его светлостью.

   - О, да! Я отвечу!- сказал расходившийся немец.

   - А теперь, значит, прикажете отпустить арестованного для освидетельствования его врачом?

   - О, да! Отпустить.

   - И вы берете всю ответственность на себя?

   - Я же сказал.

   - Слушаю-с!- И, поклонившись, Ушаков обратился к Шешковскому и снова сказал:- Запишите, как вы слышали.

   Соболева увели часовые, и он послушно последовал за ними, совершенно бесстрастным и мутным взглядом смотря пред собой.

   Протокол был написан Шешковским и подписан немцем Иоганном и генерал-аншефом Ушаковым.

   - Я желал бы знать еще,- спросил Иоганн,- почему господин Жемчугов, который, кстати, находится здесь, принимал участие в спасении молодой девицы из горящего