Станюкович Константин Михайлович - В мутной воде, Страница 2 - Книги

nbsp; Варвара Николаевна слушала, опустив голову, и ничего не отвечала.

- Или ты хочешь разорения?.. Или, быть может, ты хочешь переменить образ жизни и жить в маленькой, но чистенькой квартирке, держать кухарку и поджидать чиновника-мужа из должности?.. Тогда я умолкаю...

- Знаешь ли что?.. Я удивляюсь, как я еще тебя принимаю и за что я тебя, такого гадкого, если не люблю, - это много, - то слушаю...

- Так не слушай! - проговорил Башутин, целуя ее руку. - И прогони, если можешь... Ведь мы с тобою старинные приятели, а? Помнишь?.. Ведь все мое состояние я положил к твоим ногам вместе...

- Не говори... замолчи, ради бога!..

И Варвара Николаевна с суеверным страхом стала креститься.

- Верно, Макридушка плохо гадала сегодня? - засмеялся Башутин. - Эх, Варя, ты женщина умная... послушай меня... Воспользуйся счастьем как можно скорее... Пусть даже Орефьев и живет себе, я и за это не стою, но выходи замуж... Ты не забудь, что через месяц уплата по векселям, а ведь ты знаешь, какие бланки стоят на них... Ты бывала ведь в суде и видела суд присяжных...

Варвара Николаевна вздрогнула.

- Уедем за границу втроем, я в качестве друга, конечно... Заплатим долги... Купим виллу в Ницце, а если ты не можешь жить без деятельности... что ж, останемся здесь... При состоянии Орефьева ты еще лучше можешь вести дела... Ну, что же? Опять колеблешься?..

Варвара Николаевна давно лелеяла этот план, но исполнение его отдаляла каждый раз, когда ей приходилось видеть Орефьева. Такой он был противный старик, как-то странно передвигавший ноги, с какими-то полоумными глазами, отвислою губой и страстным шепотом...

Ей сделалось жутко, но, с другой стороны, у старика громадное состояние. Она заберет его в руки... Она будет действительно богата... Она...

Она сидела, закрывши рукой глаза, и перед глазами ее пронеслась вдруг недавняя картина в окружном суде. Тоже порядочная женщина, молодая, искавшая наслаждений тоже имевшая связи, и вдруг...

"Виновна!" - прозвучало у нее в голове, и перед глазами тюрьма... Скверно там, бесприютно...

Она отдернула руки от лица и решительно произнесла:

- Привози Орефьева сегодня... Я выхожу за него замуж, и свадьба как можно скорей.

- All right!* - проговорил Башутин и звонко чмокнул в щеку свою верную подругу.

_______________

* Хорошо, все в порядке! (англ.)

Глава третья

СВАДЬБА

В последнее воскресенье перед масленицей, в шестом часу вечера, в Каменноостровской церкви, в присутствии десятка приглашенных, торопливо венчали странную пару, пожелавшую соединиться брачными узами.

Рядом с красивою, стройною, изящною Варварой Николаевной, одетою в белое подвенечное платье, стоял маленький, худой, желтый старик с большими, выкатившимися вперед мутными глазами и отвислою губой. Он, видимо, старался твердо стоять на ногах, хотя по временам терял равновесие. Изможденное, бледное лицо его подергивалось нервной гримасой, и руки вздрагивали, как у эпилептика.

Взглянувши на этого жениха, вы бы ему дали по крайней мере лет семьдесят, нов брачной книге значилось, что жениху, отставному полковнику Василию Матвеевичу Орефьеву, пятьдесят пять лет.

Варвара Николаевна была серьезна и бледна. По временам она опускала взгляд на своего соседа, и какая-то нервная дрожь физического отвращения пробегала по ее телу...

"Еще не поздно!.. Еще можно отказаться!" - подумала она, когда Орефьев, потерявший было равновесие, вдруг судорожно схватился за ее теплую руку и она почувствовала прикосновение холодной, влажной руки.

Священник в это время предлагал обычные вопросы о согласии. Она не слыхала вопроса и очнулась только тогда, когда Башутин шепнул ей, что надо отвечать.

"Разве сказать "нет"?" - мелькнула у нее мысль, и она повела глазами на старика.

"Ему жить недолго, а после..."

- Да! - произнесла она так решительно и громко, что священник взглянул на нее, несколько изумленный.

Присутствующих было очень мало - и все близкие знакомые Варвары Николаевны. Ни родных, ни знакомых Орефьева не было, так как по настоятельному требованию невесты Орефьев тщательно скрывал о свадьбе, и даже любимый его камердинер не знал, зачем его барин оделся во фрак и вместе с Башутиным уехал в пять часов из дому, приказав вечером прийти к Варваре Николаевне.

Орефьев был очень богат. О первых его подвигах на поприще наживы ходили скверные слухи; под конец он занимался только тем, что давал под большие проценты деньги, но теперь он давно бросил все дела и возился с докторами, так как разгульная жизнь, которую он вел, под конец дала о себе знать, и ему серьезно советовали беречься...

Год тому назад он познакомился с Варварой Николаевной (к ней привез его Башутин), и молодая женщина произвела на Орефьева сильное впечатление. Он стал у нее часто бывать, но постоянно встречал любезный, но холодный прием. С ним были приветливы, но на все его ухаживания не обращали никакого внимания. Привыкнув, что за деньги ему прощали все его физические недостатки, Орефьев был несколько удивлен таким отношением, тем более что до него доходили слухи о неразборчивости Варвары Николаевны, и он как-то намекнул, что мог бы дать Варваре Николаевне большие деньги, если бы она согласилась быть его любовницей... В ответ на это перед ним заперли двери дома, и Башутин, часто навещавший Орефьева, рассказывал ему нередко, как была оскорблена таким предложением Варвара Николаевна. Тогда Орефьев просил Башутина как-нибудь вымолить прощение и позволить приехать к Варваре Николаевне. Прощение было вымолено; он приехал, выслушал горькие упреки и, разумеется, еще более влюбился в эту женщину. Его принимали, с ним были ласковы и, когда старик жаловался, что он одинок и что родные ждут его смерти, желая воспользоваться его наследством, ему замечали, что он напрасно забывает своих друзей; при этом Варвара Николаевна как-то нежно взглядывала на старика и говорила, что не все же ищут богатства и может найтись женщина, которая бы посвятила свою жизнь ему совершенно бескорыстно.

Старик с восторгом слушал эти слова и, как милости, просил позволения поцеловать руку. Ему позволяли, но быстро отдергивали. Он все более и более влюблялся в Варвару Николаевну и наконец сделал ей чрез Башутина предложение, обещая положить у ее ног все свое состояние.

Варвара Николаевна давно имела виды на старика, но она колебалась, хотя и не оставляла намерения взять его в свои руки и получить все его громадное состояние; слишком уж противен был этот старик, и она откладывала свое решение. Отказ еще более раздражал сластолюбивого старика, и он умолял Варвару Николаевну дать ему хоть какую-либо надежду... В это время он почти каждый день бывал у нее и совсем перестал бывать у Чепелевых. Сестры он не любил и не доверял ей. Чепелева хотела было как-нибудь отвлечь старика и для этого стала привозить к брату очень красивую гувернантку, но намерения ее не увенчались успехом. Старик сперва заинтересовался молоденькою женщиной, но скоро бросил, тем более что Башутин серьезно предостерегал его против замыслов на его жизнь...

Когда несколько дней тому назад Варвара Николаевна наконец дала свое согласие, то старик, обезумев от восторга и припав к ее руке, лепетал какие-то несвязные речи.

Еще обряд венчания не кончился, когда по Каменноостровскому проспекту быстро неслась тройка лошадей, потряхивая бубенцами. В широких ямских санях, закутавшись в шубы, сидели дама и двое мужчин.

- Пошел! - крикнул Борский, взглядывая на часы. - Пошел! пять рублей на водку!

- Успеем ли мы? - спросила Чепелева.

- Я думаю, успеем! - ответил Борский.

- Ах, что они сделали с бедным братом! Ведь это насилие... Ведь это наконец что такое? - говорила взволнованным голосом Чепелева, обращаясь к молчаливо сидевшему напротив полицейскому чиновнику. - Только бы остановить!..

- Перестаньте, maman, ныть! - строго заметил по-французски Борский и снова стал подгонять ямщика.

Но это было напрасно. Ямщик, заручившись обещанием большой подачки, и без того гнал лошадей что есть мочи.

Несмотря на тайну, охраняемую Орефьевым, Чепелева все-таки узнала о свадьбе.

В тот самый день она два раза заезжала к брату, первый раз утром и во второй раз перед обедом, но оба раза швейцар сказал ей, что Орефьев болен и никого не принимает. Она возвращалась уже домой, намереваясь в тот же вечер посоветоваться с зятем насчет старика, как вдруг на Семионовском мосту она увидала в карете брата вместе с Башутиным и заметила, как последний быстро откинулся назад.

У нее мелькнуло подозрение: зачем от нее скрыли, что брат уехал? С некоторых пор, особенно в последние дни, она замечала что-то неладное и слышала, что Башутин почти каждый день просиживает у брата. Сердце у нее сжалось от какого-то предчувствия. Она испугалась не за брата, конечно, а за его состояние.

Она приказала кучеру ехать тотчас же назад, остановилась на углу улицы, где жил Орефьев, и, приказав кучеру дождаться, поспешно прошла к большому дому, миновала подъезд, прошла в ворота, поднялась по черной лестнице и позвонила у черного хода.

Ее встретила пожилая горничная, которая давно уже сообщала обо всем происходившем у Орефьева и за это получала подарки и деньги.

- Где брат? - быстро спросила Александра Матвеевна, входя в комнату. - Куда он уехал?

- Их нет дома... Только что уехали...

- Знаю, что нет дома... Но куда он уехал? Разве ты не могла узнать?

- Не могла... Старалась, но, видит бог, не могла. Приехал Башутин... Барин надели фрак...

- Фрак? зачем фрак? Он никогда не носит фрака.

- Я и сама дивилась, зачем, мол, барину нашему фрак. И белый галстук тоже им разгладила сегодня. Спрашивала Никифора, - говорит, что не знает... Мало ли зачем господа фраки одевают?

- Не болтай вздора!.. - вдруг крикнула Александра Матвеевна. - Чего ты мямлишь, дура этакая! Не могла ничего узнать. Никифор дома?

- Нет-с... Ушел.

- И прекрасно... Я пройду в кабинет.

- Ах, барыня, как бы того... на меня...

- Глупая! Чего ты боишься? - презрительно усмехнулась Чепелева. - Пойдем вместе!

И быстро прошла через комнаты в кабинет и стала подозрительно шарить по столу, в надежде найти какое-нибудь письмо или записку, которая бы объяснила ей, куда уехали брат с Башутиным. Она торопливо прочитывала письма, лежавшие на столе, и уже собиралась уходить, как вдруг взгляд ее упал на пол, где лежал маленький клочок бумажки. Она торопливо подняла его, стала читать и вдруг замерла над следующими строками, писанными чьею-то рукой: "Завтра в шесть часов, в Каменноостровской церкви. Никого не будет. Никого не зовите. Она так этого желает. Вечером вы будете счастливейшим из смертных".

Чепелева несколько раз перечитала эти строчки и воскликнула:

- Неужели?.. Он женится... И ты этого не могла узнать! - крикнула она на горничную...

Она спрятала записку в карман, не велела говорить, что была в кабинете, и, несмотря на полноту, почти бегом спустилась с лестницы, добежала до саней и приказала кучеру как можно скорей ехать к Борским.

Борский в это время сидел один в своем кабинете и был не в духе. Пятидесяти тысяч, которые он получил, давно уже не было. Некоторые платежи были на носу, а деньги во что бы то ни стало надо было достать. Он уже хлопотал о подряде, но дело еще не было кончено, обещания седого генерала, как ему и говорили, было недостаточно. И с молодою женой дело не клеилось. Елена была с ним любезна, ровна, но он очень хорошо замечал нелюбовь к нему, несмотря на все ее усилия подавить в себе это чувство... Все это его раздражало, и он мрачно поглядывал на свою счетную книгу и обдумывал, как бы хорошо было, если бы послать Елену к дяде, чтобы она попросила у него денег...

"Ей он не откажет, а меня старик недолюбливает!" - подумал Борский.

"Надо сегодня же сказать ей об этом, как только она вернется от отца. Сегодня же за обедом скажу!" - решил Борский, хотя и чувствовал всю трудность предстоящего объяснения с женой.

"Она такая непонятливая... непрактическая в делах!.. Такая сентиментальная! - поморщился Борский. - Совсем не похожа на мать!"

В эту минуту в прихожей раздался такой сильный звонок, что Борский вздрогнул и обернулся к дверям.

Через секунду в кабинет шумно влетела Чепелева в шубе и меховой боярке. Она была взволнована и тяжело переводила дыхание.

- Что с вами? - проговорил Борский, вставая с кресла.

Не говоря ни слова, она подошла к Борскому, протянула руку с лоскутком бумаги и только тогда прошептала упавшим голосом:

- Basile!.. Несчастие... Он женится... сегодня!..

- Кто он? - оторопел Борский. - Орефьев?..

Он почти вырвал записку, прочел ее и злобно взглянул на Чепелеву, точно она во всем была виновата. С минуту он молча стоял, что-то обдумывая. Наконец он поднял голову, взглянул на часы и вдруг сказал:

- В шесть часов? Теперь без пяти минут пять. Еще час времени.

- Но что же вы сделаете в час?

- Что? Мы остановим эту свадьбу. Вы понимаете? Остановим!

Но хотя Чепелева и не понимала, как можно остановить свадьбу, тем не менее улыбка надежды пробежала по ее лицу.

- Главное, остановить, а там великий пост, и у нас целых семь недель, для того чтобы...

Он не досказал вслух своей мысли, внезапно осенившей его голову в минуту опасности, о том, что при помощи знакомых и друзей, а главное, при помощи денег, Орефьева можно объявить сумасшедшим! ("Он и в самом деле сумасшедший!" - уверял себя Борский), и тогда его состояние будет раз навсегда гарантировано от таких искательниц приключений, как Бениславская. Он знал ее хорошо, и если она успеет выйти замуж, то наследства ему не видать. Не такая она женщина, чтобы выпустить из своих рук деньги... И наконец, у нее, наверное, будут дети, и не далее как через девять месяцев.

Такие мысли быстро пробегали в голове у Борского. Он позвал слугу и приказал ему немедленно нанять хорошую тройку.

- Да смотрите, чтобы в пять минут она была здесь... Очень нужно.

Сам он быстро вышел из дому, обещая вернуться через пять минут и приказав Чепелевой дожидаться его; на санях Чепелевой заехал к одному знакомому полицейскому офицеру, просил его сейчас же ехать с ним и уже на дороге объяснил ему, чего он от него хотел. Он рассказал, что сумасшедшего дядю хотят насильно обвенчать с одною искательницей приключений (он не назвал, однако, фамилии этой барыни), и обещал полицейскому офицеру хороший куш, если он поможет в этом деле и скажет священнику от имени своего начальства, что венчать сумасшедшего нельзя...

- Я сию минуту об этом узнал, и теперь некогда ехать к обер-полициймейстеру, но вы не сомневайтесь, я вас не подведу... вы меня знаете... И наконец, вы сделаете хорошее дело, за которое начальство вас поблагодарит... Тут целый заговор самого гнусного свойства.

Офицер знал Борского как богатого, солидного человека и скоро согласился, рассчитывая и отличиться, и, кроме того, получить хороший куш совершенно для него неожиданно.

"А если что не так, то Борский не выдаст!" - утешил себя полицейский офицер.

- Пошел... пошел!.. - подгонял Борский ямщика, снова взглядывая на часы. - Еще только половина седьмого, и верно свадьба не начиналась!.. - уверенно говорил Василий Александрович, которому так хотелось, чтобы свадьба не начиналась...

Церковь уже была недалеко. Сквозь мрак вечера виднелись огоньки, и через несколько минут усталые лошади остановились у подъезда церкви.

Все выскочили из саней, вошли в церковь и остановились в изумлении...

Обряд только что окончился.

III

Варвара Николаевна под руку с Орефьевым тихо подвигалась навстречу к вошедшим, и тонкая, злая усмешка пробежала по ее губам, когда она узнала Борского и Чепелеву и увидала их вытянутые лица. Несколько смутило ее появление вместе с ними полицейского офицера, но она скоро оправилась и, нагнувшись к мужу, что-то шепнула ему на ухо.

Полицейский совсем испугался, когда в искательнице приключений, о которой ему говорил Борский, узнал известную Бениславскую, которую посещают высокопоставленные сановники. Да и никаких признаков какого-нибудь насилия над стариком не было заметно. Свадьба как свадьба. "Правда, муж как будто несколько стар, но мало ли женится стариков!" - подумал офицер, тихонько пробираясь к выходу.

А молодые тихо подвигались...

Старик Орефьев как-то странно переступал своими прямыми, несгибающимися ногами, поддерживаемый с одной стороны молодой женой, а с другой - Башутиным, и на лице его сияла блаженная, сладострастная улыбка... Но когда Варвара Николаевна шепнула ему на ухо и он взглянул на вошедших, то сперва оторопел и испуганно взглянул на жену, как бы спрашивая, что ему делать, но вслед за тем в его мутных глазах сверкнуло злое выражение и лицо его искривилось недоброю улыбкой.

Чепелева и Борский хотели было скрыться из церкви, но уже было поздно. На них обращено было общее внимание, и старик несколько раз иронически кивнул головой.

- Спасибо, дорогая сестра, что и ты приехала, но опоздала! - проговорил Орефьев. - Ты прости, я не хотел беспокоить тебя, но ведь ты так любишь брата, что сама пожаловала...

Говоря эти слова, Орефьев, видимо взволнованный, засмеялся глухим смехом.

- И вы, Василий Александрович, соблаговолили... Очень рад...

Нечего было делать, надо было подойти и поздравить молодых. Чепелева отлично разыграла свою роль, рассказав, что случайно ехала мимо, и от души пожелала брату счастья.

- Тем более, - прибавила она, - что о вашей жене, брат, я так много слышала хорошего.

Намек был слишком груб, но старик принял его за чистую монету и поцеловался с сестрой.

Тем временем Варвара Николаевна с такою ласковостью отвечала на приветствие Борского, так нежно попеняла ему, что он совсем забыл своего старого приятеля, и так мило заметила ему, что теперь, когда они породнились (при этом она усмехнулась), она надеется, что он познакомит ее с милой племянницей и будет ее чаше навещать, - что Борский мысленно обругал ее самым площадным образом.

- Как кстати вы катались! - донимала она его...

- Как видно, не совсем...

- Как не совсем? По крайней мере узнали о нашей свадьбе раньше других! Мы избегали парада! - тихо заметила она, беря под руку мужа и направляясь к выходу.

Угрюмый, вернулся Борский домой, и когда Елена, поджидавшая его обедать, взглянула на него, то была изумлена: такое злое выражение было у него в глазах. Таким она его никогда не видала. Он ничего не ел и за обедом просидел, против обыкновения, молча.

Варвара Николаевна была взбешена. Едва она успела сесть в карету, как дала волю своему гневу и обрушилась на мужа.

- Ваши родные хотели сделать какой-то скандал... Это наконец невыносимо... Разве вы маленький или сумасшедший?.. Их алчность доводит их до глупости... Вы видели... Они с собою зачем-то привозили полицейского...

- Полицейского? - удивился старик.

- Да, полицейского! Вы его, верно, не заметили... Это что же такое?.. И я вас прошу, чтобы их нога не была у нас в доме... Я не желаю подвергаться оскорблениям!..

Но она напрасно просила об этом Орефьева. Он и сам был раздражен неожиданною встречей, а известие о полицейском привело его в бешенство.

- А вот они увидят!.. - говорил он, задыхаясь. - Увидят... Подлецы этакие... Им смерть моя нужна... Они жаждут наследства... Но ты защитишь меня от них... да? - вдруг прошептал он. - Ведь для тебя... Ты - мои ангел-хранитель, а я - раб твой... верный раб... Так ведь?

Старик вдруг заплакал, как малое дитя, склонив свою дрожащую голову на плечо Варвары Николаевны, как бы ища защиты против своих родственников.

Ей сделалось жутко в полумраке кареты, быстро катившейся по темным улицам, вдвоем с этим всхлипывающим стариком, шептавшим ей слова любви и страстно прильнувшим к ее руке своими холодными губами. Она была очень рада, когда карета подъехала к крыльцу и они поднялись в освещенные комнаты квартиры.

Гости (какие-то странные личности) оставались недолго. Они выпили по бокалу шампанского, поздравили молодых и разъехались.

Башутин уехал последний. Прощаясь, он поцеловал ей руку и прошептал:

- Первый акт сыгран. Теперь - второй и... и последний!

Она вздрогнула от этих слов и тихими шагами вернулась в маленькую гостиную, где нетерпеливо ожидал ее несчастный старик.

Глава четвертая

СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

На первой неделе великого поста в числе пассажиров курьерского поезда, прибывшего из Москвы, из вагона второго класса выскочил молодой артиллерийский офицер и торопливо пробирался к выходу.

- Венецкий! Здравствуйте! - окликнул его сзади женский голос.

Офицер обернулся и изумленно взглянул сквозь очки на хорошенькую маленькую женщину лет двадцати шести, элегантно одетую во все черное.

- Не узнаете?..

Вдруг румяное, дышавшее здоровьем лицо офицера осветилось радостною улыбкою. Он как-то по-товарищески протянул широкую мягкую руку и весело воскликнул:

- Катерина Михайловна!.. Вот не узнал!

- Верно, состарилась, что не узнали... Откуда вы?

- Из Черниговской губернии...

- Куда это вы забрались?.. А я пять лет, как уже замужем. Вот мой муж! - указала она на высокого степенного блондина в цилиндре. - Николай Николаевич Распольев! Алексей Алексеевич Венецкий! Помнишь, Никс, я тебе много о нем говорила? Росли вместе! - весело щебетала молодая женщина. - Вот теперь, - обратилась она к Венецкому, - мы для вас работаем. Только что ходили смотреть новые вагоны для раненых... Ах, какая прелесть... Никс сам распоряжался... Мы оба в "Красном Кресте"... А вы, верно, на войну проситься приехали?

- Я получил место в Петербурге.

- Фи!.. Что за охота вам теперь в Петербурге оставаться... Вы разве не хотите на войну? - укоризненно покачала она головой, делая гримаску.

- Пошлют - пойду!

- И вы так спокойно об этом говорите?

- Да разве охота проситься умирать? В этом нет никакого удовольствия! Право! - добродушно проговорил офицер.

Молодая женщина удивленно вскинула на него свои бойкие глазки и снова покачала головой...

- Да вы после этого не русский... У нас такое возбуждение... Молодежь наша наперерыв просится... Что молодежь? Недавно князь Рязанцев, - старику семьдесят лет, - и тот просился, чтобы его зачислили в юнкера в действующую армию...

- Пусть просятся, а я проситься не стану!

- Ну, мы еще об этом с вами поговорим... Надеюсь, что вы у нас побываете? У вас какие-то странные тенденции... Уж не против ли вы войны?.. У нас тут есть такие...

Она остановилась, прибирая выражение.

- Изменники, хотите вы сказать? - улыбнулся Венецкий...

Распольев как-то странно косил глаза на молодого офицера. Ему не нравилась простодушная манера, с которою он говорил с его женой. Когда его жена остановилась на минуту, он заметил торжественным тоном:

- Эта война не похожа на другие войны... Последствия ее будут такие, каких мы не ожидаем. Эта война в полном смысле национальная...

- Именно национальная! - повторила Екатерина Михайловна.

- От этого такое всеобщее возбуждение. Вы увидите, как Петербург возбужден, а о провинции и говорить нечего: там, судя по газетам, ждут и не дождутся.

- Ах, не верьте, пожалуйста, - стал убеждать Венецкий с юношескою горячностью, - не верьте! Я, впрочем, не знаю, как в других местах, но там, где стояла наша батарея, я никакого возбуждения не замечал... В деревнях и не знают ничего о войне... В уездном городе, впрочем, разные барыни действуют... Говорят, устраивают комитеты, но денег никто не дает, а рассчитывают все, что мужики дадут... Вот тоже приезжали интендантские чиновники. Те тоже ждут не дождутся войны! - усмехнулся он. - И вообще, больше всех кричат те, кому не придется идти на войну... А впрочем, быть может, я и ошибаюсь...

Он замолчал, сконфузился и, поправив очки, как-то задушевно промолвил:

- В деревне и без войны забот много. Как вы думаете, Катерина Михайловна? Вы это должны знать: вы ведь все детство в деревне прожили.

- Вот вы какой? - усмехнулась Катерина Михайловна, взглядывая, впрочем, приветливо на оживленное лицо Венецкого.

"И недалек, и, должно быть, трус!" - подумал Распольев, презрительно усмехнувшись на последние слова Венецкого. Они ему показались совсем бестактными.

А Венецкий ничего этого не замечал. Улыбаясь своею добродушною улыбкой, он протянул руку Катерине Михайловне, извинившись, что торопится.

- Смотрите, Венецкий, приезжайте к нам! - говорила Распольева, пожимая ему руку. - Я вас переделаю, а то провинция совсем вас испортила... Нельзя же в самом деле быть таким! - кокетливо улыбнулась Катерина Михайловна. - Помните, в деревне... вы тогда были послушным мальчиком... Вероятно, станете слушаться старых друзей и теперь? - лукаво добавила она, понижая голос.

При этом намеке Венецкий вспыхнул до ушей и как-то серьезно заметил:

- Тогда я был мальчик, Катерина Михайловна!

Распольев холодно простился с Венецким и не пригласил его. Когда тот отошел, он заметил жене:

- Охота тебе была приглашать его...

- А что?

- Он такой... такой блаженный...

- Как ты сказал... блаженный?

- Да как же! Как-то странно жмет руки, говорит монологи, а сам сияет...

- Венецкий, Никс, неглупый и хороший мальчик. От него, правда, веет счастьем, но, верно, он счастливый человек, а нынче счастливые люди так редки!

- Просто веет глупостью, - недовольно заметил Распольев...

И, помолчав немного, прибавил:

- И такие офицеры у нас перед войной. Нечего сказать, хороший пример для солдат! Удивительно нужно было приглашать его! - снова повторил он, не глядя на жену.

Катерина Михайловна промолчала и не вступилась за Венецкого - недаром она нередко называла мужа своего "благоверным Отелло". Она только тихо усмехнулась и подумала, что Венецкий, несмотря на свои странности, все-таки очень интересный молодой человек, которым следует заняться и направить на путь истины.

"Это будет так весело!" - И она вспомнила, как в деревне, - Катерина Михайловна была тогда еще молоденькою девушкой, - она кокетничала с Венецким, когда он был совсем юноша, и как он, бывало, мило краснел, взглядывая на нее украдкой.

"Он и теперь еще такой румяный... юный и... наивный!" - подумала она, поднимая глаза на степенного Никса и мысленно сравнивая его желтоватое, сухое чиновничье лицо со свежим лицом офицера.

Да, она непременно им займется, а то этот восточный князь, который часто у них бывает, хоть и красив, но уж очень глуп.

Катерина Михайловна верно заметила, что от Венецкого веяло счастьем. И теперь, когда Венецкий, примостившись бочком между двумя чемоданами, трясся по мостовой, добродушная улыбка не покидала его лица.

Что-то симпатичное, сразу располагающее было в этом опушенном светло-русою бородкой молодом, свежем лице. Назвать его красивым было нельзя: черты лица были неправильны, крупноваты, но какая-то внутренняя красота светилась в карих небольших глазах, мягко и умно глядевших из-под очков. Такие лица сразу внушают доверие. Глядя на него, так и хотелось сказать: "Вот честное лицо!" Именно честное.

Венецкий весело посматривал вокруг, не обращая никакого внимания ни на толчки, ни на мокрые хлопья снега, которыми на первых же порах встретила его петербургская весна, ни на то, что извозчик распустил вожжи и плелся мелкою рысцой.

Мысли его заняты были другим.

"Я думаю, Елена и не ожидает, что я приеду так скоро. Я и сам не думал... То-то она обрадуется". Она ведь любит его, и теперь, когда он устроится, можно серьезно подумать о свадьбе. Отец, конечно, не будет против, вот разве мать?.. Она такая несимпатичная женщина, ее мать, но, впрочем, Елена не обратит внимания на мать...

И он мечтал, как они устроятся, как они будут жить вдвоем. Особенных требований у них нет и не будет... Она такая умница...

- Как хорошо будет! - невольно вырвалось у него. Тут вспомнил он разговор на вокзале и тихо усмехнулся.

"Зачем рваться? Пошлют, - не ударю лицом в грязь. Умереть придется, - умру не хуже других... Но зачем проситься умирать... Солдаты не просятся... Правды в чих, видно, больше, чем в нас!"

Светлою картиной проносились воспоминания, чередуясь с самыми розовыми надеждами.

Он вспомнил первую встречу с Еленой в деревне. Он только что окончил тогда курс в академии, приехал летом к матери и познакомился с соседями, у которых была молодая дочь.

- Славная у меня мать! - горячо прошептал он, и какими-то мягкими, нежными красками рисовалась ему картина детских лет. Он всем обязан ей, этой честной, доброй женщине. Отца он совсем и не знал (отец рано умер), но зато как же он любил мать! Да и как было не любить ее! Он вспомнил те хорошие минуты, когда она, бывало, засматривала в его ребячье лицо, тихо улыбаясь своею ясною улыбкой... Он вспомнил, как она умеет жить для других, и снова порадовался, что у него такая чудесная мать живет в маленькой деревушке.

- И Елена славная! - прошептал он. Перед ним пронесся чудный июньский вечер прошлого лета... Он и теперь, казалось, вдыхает аромат густого заросшего сада, где вдруг у него сорвалось признание... И как это случилось, ему и теперь не верится... Она тоже шептала ему ласковые слова и не удивилась признанию.

Как и все влюбленные, Венецкий глядел теперь на все светлыми глазами и окрашивал свои воспоминания в мягкие розовые краски.

- Вот тут, барин, превосходные комнаты! Все хорошие господа останавливаются! - заметил извозчик, останавливая лошадь у большого дома на Литейной.

- Ну и ладно! - промолвил Венецкий, вылезая из дрожек и приятно потягиваясь.

- Пожалуйте наверх, в третий этаж! Превосходные есть номерочки! - говорил швейцар, накладывая руки на чемоданы.

Венецкий поднялся в третий этаж, вошел в темный коридор, где сразу его обдало едким специфическим запахом петербургских меблированных комнат, и занял скромную комнату.

Через час он уже вышел на улицу, взял извозчика и приказал ехать на Моховую.

- Да поскорей... поскорей, пожалуйста!

Солнце выглянуло из-за туч. В воздухе тянуло весной. Улицы были оживлены. На углах разносчики газет совали всем в руки новые телеграммы, которые быстро раскупались. У поворота на Моховую разносчик протянул Венецкому телеграмму.

- Важное известие... не угодно ли?

Венецкий остановился и купил телеграмму. Телеграмма извещала, что все дипломатические переговоры с Турцией кончены.

- Что, барин, никак скоро война? - обернулся извозчик, молодой краснощекий паренек.

- Верно, что скоро...

- Тоже брат в солдатах. Пожалуй, и самому придется! Ребята сказывали, что придется идти...

- Тянет, что ли? - полюбопытствовал Венецкий.

Извозчик полуобернулся, серьезно взглянул на офицера бойкими голубыми глазами и заметил:

- На войну-то?.. Нет, ваше благородие, в извозчиках лучше!

- Сюда, к серому дому... У второго подъезда. Стой! - крикнул Венецкий, как школьник соскакивая на ходу с дрожек и отдавая деньги.

Сердце его сильно стучало, когда он бегом поднимался по устланной коврами лестнице в третий этаж.

Вот и площадка. Вот и широкая медная блестящая дощечка, на которой славянскою вязью было выгравировано: "Арсений Петрович Чепелев".

Он перевел дух и несколько раз прочел знакомую фамилию, прежде чем придавить пуговку от звонка. Какая-то робость вдруг напала на Венецкого.

"Не рано ли я забрался... Еще, может быть, спят!" - промелькнуло у него в голове.

Он взглянул на часы. Ровно час. Конечно, все встали. То-то она обрадуется...

И он так сильно надавил пуговку, что сам даже испугался, когда услышал сильный звонок.

Через несколько секунд, показавшихся Венецкому особенно длинными, послышались быстрые шаги, и перед Венецким показались знакомые бакенбарды котлетами на солидном лице Ивана.

- Здравствуйте, Иван! - весело приветствовал Венецкий и любезно глядел на Ивана, который в эту минуту казался ему таким хорошим и милым, что он готов был броситься ему на шею. - Ваши дома?

Иван вдруг смутился.

- Что же вы молчите, Иван? Дома?

- Никак нет, Алексей Алексеевич! - как-то участливо прошептал он. - Елены Арсеньевны дома нет...

- Но Елена Арсеньевна скоро вернется?.. Она здорова? - упавшим голосом спрашивал Венецкий, испуганно глядя на смущенное лицо Ивана. - Что случилось?

- Они, слава богу, здоровы, только...

- Арсений Петрович дома?

- Генерал у себя в кабинете!

- Так бы и говорили, а то, глядя на вас, я бог знает что подумал!

И с этими словами Венецкий быстро сбросил пальто и прошел в кабинет.

- Ничего еще бедняга не знает! - жалостливо проговорил Иван ему вслед, вешая на вешалку пальто.

III

Старый, плешивый генерал Чепелев сидел в кабинете за письменным столом, на котором была разложена большая карта театра военных действий. Он быстро передвигал булавки с флагами, изображавшие наши войска, по направлению к Константинополю. Старик, не знавший, куда девать свободное утро (он заседал в каком-то совете, и времени у него было достаточно), давно прочитал свою любимую газету от доски до доски, посердился на Биконсфилда* и на англичан, вместе с газетою повторил несколько раз, что все от мала до велика ждут только призыва, посердился, что призыва еще не последовало, умилился выносливости русского солдатика и, не дожидаясь распоряжений, начал кампанию у себя в кабинете.

_______________

* Дизраэли Бенджамин, граф Биконсфилд, будучи в 1874 - 1880 гг.

премьер-министром Англии, противодействовал усилению позиции России

на Балканах.

Старик уже переправил войска через Дунай, перешел через Балканы (турки все отступали, и он поэтому даже и не вынимал булавок с красными флагами из коробки), занял без боя Адрианополь и был уже в нескольких шагах от "Царьграда" (в последнее время старик иначе не называл столицы Турецкой империи), как вдруг торопливые шаги Венецкого заставили его остановиться перед взятием Константинополя, приподнять очки на большой лоб и взглянуть своими добрыми, выцветшими глазами на вошедшего.

Увидав Венецкого, старик видимо смутился и торопливо привстал с кресла, поправил почему-то крест на шее, с какою-то особенною ласковостью обнял молодого офицера и, усаживая его около себя, осведомлялся, здоров ли он, когда он приехал, и, видимо, не решался о чем-то сообщить.

Венецкий быстро отвечал на вопросы и сам, глядя на смущенное, растерянное лицо Чепелева, словно боялся заговорить об Елене и нарочно тянул рассказ о том, как он получил место здесь, как он думает устроиться.

Но наконец ему было невмоготу, и он упавшим голосом, робко взглядывая на Чепелева, спросил:

- Елена Арсеньевна здорова?..

- Леля здорова... Она...

Он тихо положил свою сморщенную руку на руку Венецкого и, пожимая ее, тихо прошептал:

- Видишь ли (он почему-то заговорил с Венецким на "ты")... видишь ли, Алексей Алексеевич, ты уж, бедняга, не сердись... Так уж оно вышло...

У Венецкого замерло сердце...

- Что же случилось... скажите!..

- Леля вышла замуж! - прошептал старик, отворачиваясь от Венецкого...

Венецкий сперва не понял, - до того поразило его это известие.

- Леля вышла замуж, а ты, брат, не унывай... Ты еще молод... Другую такую же хорошую девушку найдешь... Слышишь... Я и сам...

Венецкий опустил голову и не отвечал ни слова...

Старик молча поглядывал на него и не знал, что ему делать...

- Ты на нее не сердись, молодец!.. Она... Леля... Вот просила передать тебе письмо...

И старик полез в ящик, достал письмо и, отдавая его, тихо проговорил:

- Я тебя, Алексей Алексеевич, уважаю и люблю и прошу тебя... не смущать моей бедной девочки... Не ищи с ней свидания, родной мой... Я знаю, тебе тяжело, но и Леле-то будет не легко... Мое дело сторона... Мать все устроила и скоро так... Она ведь у нас умная женщина!.. - как-то печально усмехаясь, добавил старик.

Он ласково так глядел на молодого человека, потрепал его по плечу и сел на свое кресло.

Венецкий быстро разорвал конверт и прочитал следующее:

"Уважаемый Алексей Алексеевич!

Простите меня. Я виновата перед вами. Я выхожу замуж, не любя. Вы знаете, как я люблю отца, и поймете, что когда я внезапно узнала, что мы кругом в долгах и бедному отцу грозит бесчестье, то решилась нарушить слово, пожертвовать собою. Выхода не было. Дядя Орефьев решительно отказался помочь и почему-то против вас. Простите же меня, если можете. Я постараюсь позабыть вас и полюбить мужа, который спас отца от позора. Прошу и вас поскорей забыть меня. Будьте счастливы и простите, если можете, искренне любившую вас, но недостойную Елену.

P. S. Не говорите, бога ради, ни слова папе. Он не знает, почему я вышла замуж. Мать раскрыла мне глаза на наше положение, и я решилась... Дай бог, чтоб у меня хватило твердости перенести испытание и никогда не раскаяться в своем поступке".

Слезы душили Венецкого, когда он дочитал это письмо и спрятал его в карман.

Он с какою-то ненавистью взглянул на старика и воскликнул:

- Что вы с нею сделали?..

- Что ты сказал... что?.. Разве она винит меня... меня, который