ый сэр, я решил выйти из этой игры - надоело! - спокойно ответил Уильдер, - предпочитаю быть свободным пенителем моря, чем быть наемником капитала. Не хочу быть рабом плешивых нью-йоркских банкиров. Вот что... Это решено.
- Вы видите, - продолжал он, - я - только "валет" в этой игре - фигура неважная, и потому я не могу вам раскрыть всех тайн этой организации. Я знаю только то, что касается меня, моих заданий. К этим заданиям относится прежде всего всячески мешать России укрепиться на американском материке, на Аляске. Главная задача моя и моих товарищей - уничтожение судов Российско-Американской компании. Цель - подрыв вашей торговли, а также и борьба с военными судами, которые посылает и долго еще будет посылать в эти воды ваше правительство. Если ваша "Диана" пока и выкарабкалась - ушла от нас, так за это благодарите ваши дальнобойные орудия, о которых никто из нас не знал. По-видимому, и "коронка" на этот раз проморгала... Из-за них я лишился моего корвета... Прекрасное изобретение эти пушки, но все же ваша "Диана" смертельно ранена, и плаванию ее пришел конец.
Как они прозевали ваши пушки - этого я понять не могу! Вообще же осведомленность наша великолепна. Мы выходим в море и мы знаем, какие суда и где их встретим. Мы имеем инструкции, что нам делать с тем или другим судном, - топить его, жечь, или только грабить. Уничтожаются, конечно, по преимуществу те суда, которые хорошо застрахованы и уже ветхи... Мы находимся в сношениях с командирами судов и с судохозяевами. И поверьте, нападение корсара и гибель судна для многих бывает очень выгодной операцией... часто, например, мы имеем задание уничтожать суда, застрахованные в страховом обществе, или банке, являющихся конкурентами тем, с которыми мы в деловых сношениях. Мы играем роль на бирже, мы взрываем одни и укрепляем другие банки и страховые общества, мы... участники большой игры международных капиталов. Но ведь мы - только валеты, настоящую крупную игру ведут короли и тузы!.. Может быть вы в Нью-Йорке удостоитесь увидеть их.
- Я не собираюсь в Нью-Йорк! - воскликнул командир.
- Ха-ха! - рассмеялся Уильдер. - Вас не спросят, хотите вы, или нет, а просто доставят туда с остатками вашей команды, а оттуда переправят на родину. Конечно, могут быть видоизменения плана, но вот тот, который мне известен... Нам многое известно... ваша инструкция, например... ваша... секретная инструкция нам прекрасно известна. Вот она, - и Уильдер вытащил из бумажника аккуратно сложенную бумагу, - прочтите - и вы убедитесь в том, что вообще мы все хорошо знаем. О, если бы не эти проклятые пушки! Я по этому поводу буду иметь крупный разговор. Вероятно, впрочем, Ральф и Длинный Джек уже этот разговор имели.
- Кто? Кого вы назвали? - спросил растерянный командир, возвращая бумагу Уильдеру. Он убедился, что корсар был прав: "секретная инструкция", врученная ему в Петербурге, переведенная на английский язык, была в руках Уильдера.
- Кого я назвал? - своих товарищей, от которых вы довольно удачно отбились и которым основательно начесали бока. Ну, за все это расплатится "коронка"... И за мой корвет мне заплатит. Я этого так не оставлю. Надо сознаться, сэр, вы нам дали урок, и потому я решил выйти из игры, как я вам это сказал. Советую вам прийти к такому же решению. Ведь если я - наемник, как меня в том упрекнул один из ваших подчиненных, - н а е м н и к к а п и т а л а, то ведь и вы - р а б того же капитала! Ведь все ваше плавание, все жертвы, даже кровавые, вами принесенные, служат только интересам капитала, обслуживают интересы вашей Российско-Американской компании. Ради того, чтобы ваши кокотки носили соболя, ваши щеголи - бобровые шапки, вы, уважаемый сэр, сейчас плывете в тот Нортонский залив, где вас и вашу команду ждет полярная зима с голодной смертью и цингой.
Командир бегал по каюте и хрустел своими сухими пальцами. У него был растерянный вид.
На следующий день Уильдер сидел на своем обычном месте у грот-мачты, в парусиновом кресле, и задумчиво вертел в руках пикового валета. Командир стоял на мостике и искоса наблюдал за ним. Мимо шмыгали матросы, проходили офицеры. Долго игра с валетом не давала никаких результатов.
Но вот из каюты поднялся барон, подошел к Уильдеру и... командир увидел ясно с мостика, как барон показал Уильдеру тоже какую-то карту... Сейчас же между обоими завязалась вполголоса беседа.
- Мерзавец! - прошептал командир, меняясь в лице.
- Представьте себе, что предложил мне в а ш о ф и ц е р, - говорил вечером Уильдер командиру. - По его словам, есть на вашем фрегате группа матросов, при помощи которых он надеется овладеть одной из шхун и увезти меня. Сам он, конечно, останется в стороне - останется с вами! Вот, что значит п и к о в ы й в а л е т!.. Недурно?
Редут "святого Михаила" был расположен на утесистом берегу небольшого острова, который был отрезан от материка проливом. Местами пролив этот был широк и глубок, местами он сужался благодаря обилию островов и пересекающих его каменных гряд. Берег материка был покрыт густым строевым лесом. За лесом подымалась вверх цепь гор. Отдельные вершины этой горной цепи представляли собой голые каменные утесы, покрытые снегом. Левее от редута тянулся каменистый обрывистый берег, поросший чахлыми елями и корявыми кустами можжевельника. В двух-трех местах сквозь эти прибрежные утесы прорывались пенистые потоки, которые каскадами, дробясь по камням, с шумом низвергались в море.
Командир решил поставить "Диану" в пролив, под защиту форта - с одной стороны, и непроходимого леса и гор - с другой.
Корректный, как всегда, командир отправился с визитом к коменданту форта.
Оказалось, что крепость (высокий частокол из бревен) не охранялась никем, - ворота были открыты настежь и никаких следов караула нигде не было видно. Иди, кто хочет... Ржавые чугунные трехфунтовые пушчонки стояли на верках, глядя своими подслеповатыми, наивными хоботками как-то беспорядочно во все концы - направо и налево, вверх и вниз.
- Вот те и поставил фрегат под защиту форта! - иронизировал командир, бродя по крепости. Она буквально была пуста. Хоть шаром покати.
Командир из зданий форта выбрал домик почище и побольше. Вошел, добрался до жарко натопленной комнаты. У русской печки сидел бодрый еще старик и с аппетитом уписывал кашу. Он был в русской косой рубахе, в меховых штанах и таких же сапогах. Приход гостей его нимало не смутил. Рот его был набит кашей, губы блестели от жира... Говорить он не мог и объяснялся жестами: показал гостям рукой на скамью, покрытую медвежьей шкурой. Показал потом на горшок (не хотите мол каши?). И только проглотив кашу и утерев рукавом жирные губы, он заговорил. Оказалось, что это сам комендант!
- Вам чего? - спросил он. - За мехами, что ли? Каши хотите?.. Замммечательная!.. С медвежьим салом! - От каши командир отказался, хотя, надо сознаться, запах от нее шел преаппетитный!
Узнав, что перед ним командир русского военного фрегата, комендант пришел в совершенное изумление.
- Как же так? Как же я проморгал? Это все из-за каши! Из-за нее все! Боялся, что горшок треснет. Мои-то все - и жена, и дочь, и гарниза вся - за морошкой пошли. Ух, хороша морошка в этом году! Сочная, наливная, ей-богу! Вот все и ушли, я один остался в крепости: ну и не доглядел!
- Эдак у вас когда-нибудь и пушки все унесут, - сквозь зубы процедил командир, - и крепость заберут!
- А кому она нужна? Хе-хе! - простодушно рассмеялся комендант. Иронии он, очевидно, не понимал.
Старик-комендант оказался в чинах невысоких - всего-навсего штык-юнкер, и притом уже лет сорок как в отставке. Теперь ему уже под восемьдесят, но крепок был, как дуб, и во рту все зубы были целы. Звали его Ефим Панфилыч Подгорный, а жену звали Парасковьей Семеновной, - из алеуток она была, крещеная; дочь есть Юлка - Юлия Ефимовна (бедовая! сама из пушек палит, ей-богу!).
Обезоружил совсем командира старый штык-юнкер своей наивностью. Даже уговорил каши поесть с медвежьим салом. Вкусная каша оказалась. Ели да хвалили. Вытащил еще окорок медвежий, кусок моржатины в уксусе и четвертную настойки какой-то, не то на можжевелке, не то на карельской березе (это - секрет хозяйки, она знает. Не бойтесь, мухоморов ни-ни!).
Заговорил командир о деле - спросил, где лучше "Диану" поставить.
- Да вы что? Зимовать, что ли? - спросил комендант.
- Постараемся не зимовать. Починимся и - прочь. В Кантон или в Шанхай до весны, - ответил командир.
- А сколько времени чиниться будете?
- Недели две-три.
- Ну, так зазимуете. Зима на носу. У нас уже снег был и пурга. Да растаяло... Зимовать будете.
- Ну, зимовать, так зазимуем, - сказал командир. - Из Охотска жду теплой одежды, солонины и капусты.
- Да сколько вас-то приехало? - спросил комендант.
- Да человек триста!
- Сколько? - переспросил старик с изумлением.
- Триста, - повторил командир.
- Мати пресвятая богородица! - воскликнул комендант. - Триста! Господи! Ну, так с голоду все переоколеете! Хлеба у нас нет, капусты тоже! Что из Рассеи привезут, - тем и живем, а не привезут - сидим, зубами щелкаем. Зимой сами собак да волков едим, да рыбу сушеную. Весной, конечно, благодать, отъедаемся! Оленей набегает гибель! Дубинами бьем. Рыбы, лосося столько, что в лодке проехать нельзя! А зимой и голодно и холодно. И цинга эта проклятая.
Командир задумался. Картина зимовки предстала пред ним во всей своей ужасающей действительности.
- Да у меня и бараков-то нет для вас! Нас тут в форту всего-навсего 14 человек мужчин да баб восемь голов, а тут вас - триста человек!
Начал командир расспрашивать коменданта о корсарах. Не понял. В первый раз слово такое услышал. Пришлось ему объяснить. Тогда понял.
- А, это вы о разбойниках говорите, что на море балуют? Знаю, заходят. Ну да мы с ними по-хорошему. Меха тоже у нас скупают, а так чтобы баловать у нас - ни-ни! Я так смотрю: на море там делай, что хочешь, а чтоб у меня здесь - ни боже мой! Я ведь строгой, - добродушно заметил он и сделал "суровое" лицо.
С туземцами, по его словам, отношения у него тоже прекрасные. Конечно, бывает - "балуют", вырезывают охотничьи поселки, что по рекам разбросаны, ну, так и наши тоже не промах: сколько они сами этих туземцев перерезали - счета нет! Ну вот и бывает, что в отместку. А то все тихо. А к форту они не сунутся, - потому боятся! Правда, в прошлом году попробовали - сунулись, даже в форт забрались, да он их так пугнул! И старик стал расхваливать свою команду. Молодцы такие, - все стрелки знаменитые, в лет ласточку пулей в голову бьют. Нет! Сюда, в крепость, не сунутся. Раз сунулись, да обожглись...
Когда комендант с командиром вышли во двор и комендант увидел "Диану", которая уже втянулась в пролив, он даже руками о полу ударил.
- Что вы наделали! - закричал он. - Да ведь лед пойдет, ведь льдом все судно поломает, на камни выпрет!.. Эко дьяволово место выбрали! Уходите-ка на чистую воду. - Потом он помолчал, почесал затылок и добавил:
- Впрочем хрен редьки не слаще. И там вас лед заломает. Ведь здесь через неделю-другую такой чертолом пойдет - льдина на льдину полезет. Выше ваших мачт лед встанет. Горами встанет! На берег попрет, лес ломать пойдет! Треск тут такой будет, что просто ужасти!.. Спать не даст!
Командир "Дианы" начал теряться. Остаться здесь на зимовку - значило потерять судно и провести мучительную зиму. Идти в океан на судне с поломанными мачтами, с течью в трюме и с креном в 30¹ - было верхом безумия.
Оставалось одно: чиниться спешно в расчете на то, что запоздает зима. Тут на Аляске возможны были такие случайности, - иногда круглый год нет льда, реки не замерзают, зато, правда, бывает, что закрутят такие холода, что лед не тает круглое лето, от зимы до зимы держится.
Командир решил энергично приняться за ремонт "Дианы". Между тем комендант всмотрелся в "Диану" и удивился, - заметил, в каком плачевном виде она была.
- Это что же с кораблем-то? Покосился, мачты изломаны...
Командир рассказал ему о морском бое и, кстати, вспомнил о своем пленнике. Он попросил коменданта посадить Уильдера в крепостной каземат до окончательного решения его участи.
Комендант внимательно всмотрелся в приведенного под конвоем Уильдера и вдруг облапал его и троекратно по-русски облобызал.
- Голубчик, Роман Карлыч! Батенька ты мой! Да ты ли это? Никак вляпался? Говорил я тебе: не балуй, - вот и попался, - интонация его речи была так выразительна, что Уильдер, по-видимому, понял, если не мысли, то чувства старика - и в ответ пожал ему руку.
- Зачем его в каземат? - воскликнул комендант, обращаясь к командиру, который присутствовал при этой сцене. - Я его к себе возьму. Дочку в нашу спальню переведу, а его - в дочкину горницу. Я Романа Карлыча преотлично знаю. Молодчага! Старый друг!
- Ну, а если он убежит? Кто будет отвечать? - спросил командир.
- Кто? Он? Да куда ему бежать? Без провожатых в лесу заблудится, а на лодке ему далеко не уплыть. Не убежит! Вот Юлка-то обрадуется! Юлка - дочь моя! Помнишь Юлку! - обратился он к Уильдеру.
- О йес!.. Джули! - закивал головой Уильдер и вдруг заговорил по-русски:
- Болшой герл? - спросил он.
- У, большущая девка! - обрадовался старик, - с тебя ростом. Отчаянная! Мы с Романом Карлычем три года уже не видались, - пояснил он командиру.
"Роман Карлыч" водворился в доме коменданта. Вернулась из леса супруга коменданта в лаптях, с корзинищей морошки за плечами. Она маршировала во главе целого отряда: и бабы гарнизонные, и девки, и вся "гарниза". Впереди всех бежала Юлка, дочь коменданта.
Высокая, стройная, с пылающим загорелым лицом, на котором выделялись широко расставленные слегка монгольские глаза, сверкающие огнем задорной юности. Она ворвалась в крепость и сразу наполнила ее веселым хохотом и визгом. Она была в восторге от многочисленных гостей, а при виде Уильдера пришла в такой экстаз, что хотела было броситься ему на шею, да отец удержал. Уильдер смеялся и на английском языке объяснял, что на этот раз, к его сожалению, подарка ей не привез.
Командир энергично взялся за ремонт "Дианы": работали днем и ночью при кострах. Одни разоружали "Диану", другие снимали такелаж, разбитые мачты, третьи рубили на берегу подходящий лес, тесали, пилили. Работа кипела.
Подошел "Камчадал", привез еще партию "новоселов". Их командир заставил делать зимние бараки. Пришел, наконец, и "Алеут". Семейство коменданта приняло Елену с распростертыми объятиями. Уильдера перевели в какую-то каморку, а Елену вместе с Юлкой поместили в юлкиной комнате.
Как только явился Илья, командир устроил совещание в своей каюте на "Диане". Два вопроса были поставлены на обсуждение: 1) если самый необходимый ремонт будет выполнен до наступления зимы, рискнуть ли отплыть и куда - в Сан-Франциско или к берегам Китая? и 2) что делать с пленником, который, как корсар, по законам морским подлежит повешению?
По поводу первого вопроса барон внес третье предложение: обратиться к Северо-Американским штатам с просьбой о помощи. Почему-то барон был уверен, что помощь будет оказана немедленно, будет выслан вспомогательный корабль, который доведет "Диану" до Сан-Франциско, и там можно будет произвести ремонт. Он был уверен, что американцы переправят весь экипаж "Дианы" в Европу, если ремонт фрегата будет признан невозможным.
Предложение барона, быть может, было самым благоразумным, но всем показалось унизительным для русского флота "признать себя пострадавшими, просить помощи!" К тому же барона не любили, а командир, слушая его, думал упорно об одном: г о в о р и т п и к о в ы й в а л е т (он вспомнил слова Уильдера, что в Нью-Йорке было решено всю команду "Дианы" отправить в Европу).
Решено было продолжать ремонт так же интенсивно, как он производился до этих пор, и при первой возможности рискнуть выйти в море и идти к берегам Китая.
Что касается второго вопроса, - о судьбе Уильдера, то вопрос об его повешении сразу был снят с обсуждения. Сгоряча еще может быть и повесили бы, а теперь сжились с человеком и вдруг... вешать! Срок был пропущен. К тому же старый комендант, приглашенный на заседание, клевал носом, но когда зашла речь об Уильдере, взволновался.
- Да что вы! - возбужденно заговорил он. - Романа Карлыча повесить? (В это время сам Роман Карлович сидел на кухне у коменданта и хлопал в такт ладошами, а Юлка плясала под аккомпанемент балалайки.) Да что вы? Да он из разбойников самый учтивый. Тут еще есть Ральф, Длинный Джек, да вот еще один... какой-то... "ФраДьявол" называется. Вот те озорники! Да и тех вешать нельзя! Вы повесите, да уплывете, а мы тут останемся. Да нас в отместку вырежут. Нагонят на нас кенайцев или инкириков. Да если вы на такие дела пойдете, вы тут все дела наши сорвете! Сейчас хоть какая мелочь из мехов попадает, а тогда и хвоста волчьего не увидишь. Уж вы, пожалуйста, жизни нашей не портите - и так еле дышим.
Илья предложил отправиться с Уильдером к американцам попробовать и при его помощи установить добрососедские отношения и обменять его на русских пленных, которые уже несколько лет томятся в плену. Уильдер, по-видимому, знает место их заточения. Это предложение Ильи было принято.
Решили поездку не откладывать и отправиться до наступления зимы. На следующий же день состав экспедиции определился. В нее входили Илья, как начальник, Вадим, Уильдер, Федосеев и два охотника-проводника по выбору коменданта. Елена пожелала тоже войти в состав этой экспедиции. Как ее ни уговаривали, она настояла на своем, - не хотела разлучаться с Ильей.
Маршрут был разработан при помощи коменданта и двух проводников: от редута Михайловского плыть по морю к югу вдоль берега, дойти до реки Квихпака, плыть по реке до того места, где обычно перетаскивают байдары в другую реку, Кускаквиму, идти по этой реке на байдарах до ее истоков, потом пробраться к Кенайскому заливу. Оттуда на санях до горы Ильи, которая стояла на границе русских владений.
- А там уж рукой подать, - сказал комендант. - Там и дороги будут лучше, не то, что у нас... Доберетесь до островов Ванкувера, или Шарлотты. Там ихняя стоянка.
- Чья стоянка? - спросил Илья.
- Да разбойников этих. Небось там стоянка лучше, чем у нас, - в их залив и лед редко заходит. А к нам горой прет.
- А в вожаки я вам двух молодцов дам, самых лучших моих охотников: креола Яшку Сапоньку - веселый такой: пляшет, на балалайке играет. Поет... вва! - восхищался старик. - Пьет, ууу! Удалой! Одно слово - ухо-парень!
- Да к чему нам скомороха? - изумился Илья.
- Он не только скоморох, - обиделся за своего любимца старый комендант, - он, братец ты мой, лучший у нас охотник. В следах как разбирается, - никто супротив его так не сумеет. А что он веселый - это не беда! Умереть не даст - рассмешит. А другой... ну тот посурьезнее, тот все тропки в лесу верст на триста вокруг знает. В лесах вечно шляется. Дикой такой.
Яков Сапонев, или попросту Яшка Сапонька, был парень - косая сажень в плечах, с круглым монгольским лицом. В живых бегающих глазах его всегда искрился смех, а широкий рот все время улыбался, открывая ряд здоровых, белых зубов. Ходил он легко и все время словно подплясывал. На него нельзя было смотреть без улыбки, - он заражал всех своим весельем.
Совсем другое впечатление производил другой вожатый, старый "дядя Тимошка", по прозванию "Хромой" (в юности ногу сломал - срослась неправильно и потому хромал, что не мешало ему без отдыха по суткам бродить в лесах и болотах). Это был угрюмый коренастый старик, весь заросший щетинистыми сивыми волосами, - даже на носу они росли пучками. Из непролазной кущи этой щетины сверкали его пронзительные глаза. От его упористого взгляда делалось как-то жутко, - словно насквозь все старик видел. Прошлое его было темное - по-видимому, был он беглый из Сибири; давно на Аляске - обжился и сделался ее живой летописью. Многое сам видел, многое от стариков слышал. Но чтобы развязать его язык, надо было основательно его подпоить: трезвый молчал и, как сыч, сидел, нахмурившись. Чего он только не перевидал: побывал и у англичан, на реке Маккензи, был и у берегов американского Ледовитого океана, был не раз и в том заливе, куда теперь направлялась экспедиция. По его настоянию взяли 12 собак и пару саней. Все это с припасами погрузили в три большие байдары, и в одно тихое утро поплыли вдоль морского берега на юг, к месту впадения в море реки Квихпака.
День выбрали безветренный. Тяжелые свинцовые волны сонно ползли к берегу и лениво разбивались о прибрежные скалы. Серое небо казалось тяжелым, - словно висело над самой землей. По берегу неровной грядой тянулись скалы, иногда повышаясь до 800 футов, иногда понижаясь до 100 и ниже. В некоторых местах они прорывались горными ущельями, откуда, обыкновенно, мчались в море гремучие потоки пенистой воды. Местами скалы отходили от моря, и тогда виден был пологий берег, покрытый крупным, серым гравием. Бесчисленные стаи чаек и каких-то морских птиц с унылыми криками носились тучами над скалами, над морем.
Путники плыли медленно и молча. Наконец, Яшка, который греб на головной байдаре, не выдержал и запел какую-то веселую песню.
Только на другой день к вечеру добрались до первого протока реки Квихпака. Вошли в реку, и тут, на сухом песчаном берегу, в кустах ивняка, устроились на ночлег. Пока возились с костром, неутомимый Яшка сумел промыслить пару гусей, и ужин вышел отменный. Но как ни старался Яшка распотешить своих спутников, успеха он не имел, - все сидели нахохлившись и каждый думал свою думу.
Илья особенно занялся старым Тимошкой: он усиленно угощал его ромом и все старался навести его на историю отца Елены. По-видимому, старик знал кое-что об его судьбе и о причинах его пленения.
Только после пятого стаканчика старый Тимошка вдруг процедил сквозь зубы:
- Темная эта история, ваше благородие, - и замолчал.
После шестого стаканчика он пробурчал:
- Все из-за золота чертова. Будь оно неладно! Что оно не ведая, людям несет, так это страсть, - и опять замолчал, - весь ушел, видно, в свои воспоминания.
После седьмого стакана уже развил эту загадочную фразу:
- Американы энти... из-за золота, видать! Он узнал, вишь, где энтому золоту вод, а они побоялись, что он русскому начальству донесет, а тады, значит, Аляске цены не будет (потому на ей золота до черта, да наши энтого не ведают). Ну, а им не расчет, чтоб Рассея за Аляску цеплялась. Вот они его забрали и держат, чтоб не болтал, значит. А может и сами разведать у него хотят, где он золото нашел, а он, должно, уперся... не говорит. А у нас так болтали, что бытто его продал американам наш же русский... командир евонный, - взял от американов деньги, да сам в Рассею и махнул. А может и брешут... Черт их знает!
Илья налил ему еще рому, и старый Тимошка уже совсем размяк. Он стал рассказывать Илье, что он и сам знает, где тут золото и песок золотой и самородки ("Воо какие!" - и он показал Илье свой мохнатый кулак)! А он, Тимошка, этих мест ни за какие деньги никому не покажет.
- Потому, - ворчал он, - пропадет тогда Аляска, наедет сволочи со всех концов. Тишины не будет, зверя распугают. А он, Тимошка, тишину энту любит больше всего и ни на какое золото ее не поменяет. - Потому золото это - зло человеческое, - бормотал он. - Его прятать надо, а не вытаскивать на свет божий. Золото человека губит. Его дьявол выдумал на пагубу человеческую. - Тимошка засыпал и раскисал все больше и больше.
Из его несвязных слов Илья понял, что золото сгубило и его, Тимошку: лишило его семьи, жены, детей, угнало его сначала в Сибирь, потом сюда, на Аляску... превратило его под старость в одинокого, дикого, старого зверя, которому сейчас дороже всего в мире тишина и безлюдие.
- Не гонись, парень, за золотом, - мычал сквозь сон Тимошка.
Лагерь путешественников заснул. Только Федосеев сидел караульным, всматривался в тьму ночи и вслушивался в ее звуки, да Илья сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь.
Но недолго думал он свою думу. Его мысли были разогнаны странными звуками этой ночи.
Было время отлета птиц на юг, и ночные небеса были полны различными птичьими голосами. Сначала далекие и одиночные, они стали расти, шириться, и скоро потом наполнили собой всю тишину наступившей ночи. Эти звуки быстро двигались с севера, - доносились откуда-то сверху. Словно там, наверху, были какие-то дороги, по которым неслись несметные полки крылатых странников. Деловито гоготали стаи гусей. Свистали и звенели крылья быстронесущихся уток. Где-то высоко-высоко курлыкали летящие журавли. Внизу, над самой головой Ильи, пищали на разные лады стаи разных куликов и куличков, - и все эти звуки порой покрывались трубными лебедиными голосами. Звуки нарастали, делались все громче и громче... Воздушные стаи плыли и плыли с севера. Казалось, что в воздухе тесно этой массе несущихся птиц. Илье стало чудиться, что от движения воздуха сверху веяло прохладой.
Свист, говор, шум! На разные голоса пел, свистел встревоженный воздух. Все оглушительнее звенела, стонала, кричала высота!
- Эка уйма птиц, - сказал Федосеев, - валовой отлет! Торопятся. Видно, зима скоро ударит.
Елена проснулась, подняла голову и с изумлением стала слушать неслыханный концерт. Поднялся и Вадим. Сидели и слушали до рассвета, когда, наконец, угомонился воздушный концерт. Усталая птица стала садиться на отдых до следующей ночи.
Река впадала в море четырьмя большими рукавами и бесчисленным множеством мелких. Вся дельта реки была низменна и заболочена, и только правый берег был посуше. По этому берегу, хотя и с трудом, но все же можно было продираться сквозь кусты.
Выше того места, откуда расходились все рукава реки, она делалась многоводной, неслась по одному руслу и берега ее принимали характер гористый. Кое-где река становилась даже порожистой.
Трудный был это путь.
Чем дальше продвигались путники, тем выше делались прибрежные утесы. Местами они доходили до 200 футов. Их крутые склоны были покрыты еловым и березовым лесом. По самому берегу тянулись кусты. Стала попадаться красная смородина, украшенная рубиновыми гроздями спелых ягод. Приходилось иногда пересекать ручьи, впадавшие в реку, переходить болотины, на которых рдела спелая брусника, золотом сверкала морошка. Иногда продирались сквозь густые поросли голубики. Из прибрежных кустов часто вылетали с шумом и криком утки, выпрыгивали перепуганные зайцы, вырывались тетерки и глухари...
- Эка дичи-то! Вот благодать! - восхищался Федосеев.
- Ого-го! - орал во всю глотку Яшка, пугая зайцев, и хохотал, когда те, словно ошалелые, объятые ужасом, прижав уши, уносились огромными прыжками в чащу кустов.
Дорога делалась все утомительнее. Порой утесы врезывались в самую реку, тогда приходилось всем садиться в байдары, грести и пихаться шестами, борясь с течением реки. В некоторых местах утесы подымались все выше и доходили до 500 - 800 футов, и у их подножия глубина реки достигала до 20 саженей.
По левому берегу тянулась сплошная тундра, поросшая только у берега кустами и высокой болотной травой. Часто на реке виднелись острова, покрытые травой. На островах иногда блестели озерки воды, и с этих озер подымались тучи болотной и водяной дичи.
Между тем погода портилась с каждым днем. Чувствовалась близость зимы.
Старый Тимошка все чаще и все тревожнее посматривал на небо, покрытое низкими серыми тучами, которые медленно ползли с севера, и время от времени совещался с Федосеевым. Яшка ко всему относился легко и беззаботно. На стоянках он считал своим долгом каждый вечер на сон грядущий отплясывать трепака, при чем сам себе аккомпанировал на балалайке и подпевал веселые песни.
На девятые сутки пути вдруг задул ветер и повалил снег, сперва хлопьями, тяжелыми и мокрыми, потом целыми шапками. Решили переждать снегопад - трудно было плыть. За утесом, куда не попадал ветер, разбили палатку, разложили костер. Яшка попробовал, было, потешить публику, но и на этот раз особого сочувствия не встретил, а потому махнул рукой, бережно спрятал свою балалайку и завалился спать. Зато старый Тимошка, разогретый ромом Ильи, рассказывал много любопытного из истории Аляски, о том, как постепенно захватывали русские предприниматели ее побережье. Он даже о казаке Дежневе знал много интересного. О Павлуцком рассказал, о Беринге, о Басове, Трапезникове, Глазове, о купце Андриане Толстых, о купце Бенвине, о купцах Посникове и Красильникове, о Кульковых. Рассказал он немало любопытного и об англичанах, о французах, даже об испанцах, которые все лезли на Аляску. Много пакостей наделали они русским колонистам. Узнал Илья от него, что русские поселки тянутся по американскому побережью далеко на юг за Аляску, - доходят до С.-Франциско. Самый южный русский поселок находится у самого С.-Франциско и называется "Росс". Еще при испанцах вырос он. Знал хорошо старый Тимошка историю Аляски задолго до учреждения Российско-Американской компании. Деятельность компании он явно не одобрял.
- Раньше, - говорил он, - конечно, каждый норовил свою мошну набить, но все же Россию не продавали. Всякий сам на риск шел. Молодцы были. А нынче, - он махнул рукой.
- А что нынче? - спросил Илья, подливая старику рома.
- А нынче сидят в Питере, а здесь наемников-приказчиков держат. Вот что! - отвечал тот со злобой. - Скоро, брат, ау, Аляска! - и старик задумался.
Ветер завывал и весь следующий день. Потом он вдруг переменился, снег перестал идти, зато температура вдруг упала до 20¹ ниже нуля.
- Эх, завязнет ваш корабль! Еще неделя - и затрет его льдом, - сказал Тимошка. - Да и нам торопиться надо. Мученье будет на реке Кускоквиме.
На следующий день решили двинуться дальше. Пришлось облекаться в зимние одеяния: надели оленьи кухлянки, на ноги - торбасы, на головы - меховые шапки с ушами. Елена нарядилась в мужские меховые штаны и в соболью кухлянку (Юлия выбрала ей эту нарядную кухлянку из своих запасов). На руках у всех оказались меховые рукавицы.
С трудом выгребали против резкого сухого ветра, - дул прямо в лоб. По реке неслось, словно сало, со дна подымалась какая-то ледяная каша. К вечеру переправились на другой берег. Там уже кончилась тундра и протянулись холмы, покрытые непроходимым лесом. Среди холмов виднелись сопки, некоторые вышиной до тысячи футов.
- Вишь, горы какие! - недовольно ворчал Тимошка. - Через них придется волоком байдары тащить до Кускоквимы.
- Эка невидаль! - сказал неунывающий Яшка, - и потащим! Я, кроме байдары, таких как ты - четверых стащу.
- Не бахвалься, парень, - ответил Тимошка, - и потащишь, коли нужно будет. Не я ж тебя, болвана, потащу.
- Поговори еще, - захохотал Яшка. - Знаешь, как здесь с вами, стариками, разговаривают! - Короткий разговор, - начнешь подыхать, сейчас тебе охапку дров и в лес!.. Сиди и жди, пока тя волки не сожрут. Порядок известный! Эва, волчьих следов-то. Не тебя ли, старого, ждут? - зубоскалил Яшка.
Тимошка не удостоил его ответом.
- Вот тут сейчас изба быть должна, - сказал Тимошка, показывая рукой на берег. - Охотник тут сидит - Семен Кораблев. Да, вон она!.. Ишь снегом-то ее как занесло - и не видать сразу! Крыша одна... что ж он не отгребается? Там ли он?
Пристали к берегу. Пошли к избе, - действительно, вся снегом занесена и дверей не найти. Собаки вдруг сгрудились, завыли.
- Ишь, собачьё запело! - сказал Яшка, - волков, видно, чуют.
Подошли к избе, к дверям. Оказалось - двери настежь. Вошли... и отшатнулись... Вместо постового охотника Семена Кораблева, лежали только обглоданные человеческие кости. В избе все было перевернуто вверх ногами.
- Мати пречистая богородица! - воскликнул Тимошка. - Никак Семена волки заели!
- Волки-то волки, а пулей кто ему лоб пробил? Тоже волки? - сказал Федосеев, всматриваясь в обглоданный человеческий череп.
- Кенайцы, сволочь, набаловали? - предположил Яшка.
- К чему бы энто? - задумался Тимошка. - Ведь, кажись, давно тут тихо было?
- Тихо-то тихо, да верно американы приказ дали, - сказал Яшка.
Тимошка наклонился и стал рассматривать кости.
- Ишь, свежие совсем! Розовые еще и замерзнуть не успели, - сказал он.
- На днях верно беднягу обработали. Должно, в бурю ту, что мы в палатке отсиживали. Вишь, снегом занесло избу, - предположил Федосеев. - Ну, значит и нам надо ухо держать востро.
В смущении стояли все над костями Кораблева.
- Ну, вот что, - прервал тяжелое молчание Тимошка, - мы с Яшкой тут вокруг по лесу побегаем, в вы кости схороните, да избушку почистите - ночевать в ней придется.
Елена прижалась к Илье и с ужасом смотрела на кости человека. Федосеев собирал их в охапку, словно дрова нес в печку.
Уильдер встал в позу Наполеона и что-то декламировал вполголоса: не то из "Гамлета", не то из Байрона.
- Ты, Федосеев, камнями кости завали, - говорил Тимошка, прилаживая лыжи, - а то наши же псы растаскают.
Яшка преобразился. На его веселую рожу словно кто-то надел маску. Он почуял близость опасности, и сразу сделался серьезен, - стоял уже на лыжах, пробовал, легко ли выходит из ножен его длинный нож. В ружье он насыпал свежий порох и нетерпеливо поглядывал на Тимошку, который все еще возился с лыжами.
- Ну, готов, что ли? Пойдем, а то темно будет. Следов не разберешь. Копаешься, дед!
Наконец оба с ружьями подмышкой легко скользнули на лыжах по снегу и исчезли в чаще леса.
Федосеев с помощью Ильи, Вадима и Уильдера похоронил кости Кораблева и насыпал кучу камней на свежей могиле. Потом развели огонь и стали варить сушеного лосося. Все сидели молча в этой избушке, закинутой в лесную чащу, и думали о той драме, которая разыгралась здесь несколько дней тому назад.
- Да! Вот наша жисть! - сказал Федосеев со вздохом, помешивая ложкой в чугунке, в котором варился суп.
...Где-то далеко в лесу завыл волк, ему ответил другой. Собаки всполошились и ответили волкам душераздирающим воем.
- Взять бы псов в избу? Не загрызли бы их волки? - сказал Илья.
- Ну, да, - ответил Федосеев, - нешто можно нечисть такую в избу пускать! Блох наведут. Никто их не загрызет. Мы-то на что? Посторожим их.
Совсем стемнело, когда Тимошка и Яшка вернулись в избу. У обоих были озабоченные лица.
- Кенайцы по лесу шляются, - сказал Тимошка.
- И два американа с ними, - прибавил Яшка, - по следам видать.
- Что им надо? - спросил Илья.
- А черт их знает! - мрачно ответил Тимошка. - Вот, поди, узнаем скоро, что им надо. По берегу следы-то бегут свежие: видать нас пронюхали. Следят, надо быть.
- Трубку вон евонную нашел, - сказал Яшка, доставая из-за пазухи изогнутую трубку. - Недалеко от избы лежала. Снегом занесло, да, видно, горяча была, так снег-то и стаял вокруг.
Все потянулись смотреть на трубку.
- Аглицкая, не наша, - сказал Тимошка.
- Ан врешь! - сказал Яшка, - мериканская, - аглицкие не такие!
- Америкен, - сказал Уильдер тоном, не допускающим возражения.
- Видишь? Во!.. Моя правда! - ликовал Яшка. - Ишь, недокурена, - прибавил он, ковыряя в трубке пальцами.
Тимошка понюхал трубку.
- Табак важный, - сказал он, - не махорка!
- Вот этот, чья трубка, должно и есть тот, кто кенайцев навел, - сказал Федосеев.
- Сволочь! - выругался Яшка.
- Сволочь и есть, - мрачно добавил Тимошка.
Затем все трое стали обсуждать вопрос, как тащить байдары.
- Дорога-то легкая, да снегу-то много, - сказал Тимошка, - да вот кенайцы эти... Кабы не они, мы бы сперва байдары перегнали, а потом их благородия провели бы, а теперь как делиться?.. Уйдешь, а они тут делов натворят!
Решено было не делиться, - идти всем вместе. Ночь провели тревожно, сторожили поочереди, сидели в лесу у избы, закутавшись в полотнище палатки, чтоб не выделяться на фоне снега. Сидели, вслушиваясь в звуки ночи, всматриваясь во тьму леса. Выли где-то волки, кричал филин... Упорно и жалобно верещал какой-то зверек. Казалось, будто кто-то подает условные сигналы.
Ночь была теплая, с запада тянул мягкий влажный ветер. Начинало таять. Ночь была какая-то бессонная, полная неясной тревоги.
Собаки дрожали, поминутно подымали головы, настораживали уши, всматриваясь в лес то рычали, то слегка подвывали и повизгивали...
Илье казалось, что лес живет какой-то таинственной жизнью. За каждым стволом чудился ему притаившийся враг, незримый, но опасный.
Жутко было. А возле, прижавшись к нему, сидела Елена, - она не могла оставаться одна в страшной избе.
Вдруг собаки вскочили, насторожились, злобно заворчали, а потом залились лаем. Из избы вышел Тимошка с ружьем в руках. Следом за ним появился Яшка, потягиваясь и зевая.
- Ты это что собак дразнишь, ваше благородие? - буркнул он Илье.
- Уйди-ка ты, ваше благородие, в избу, - сказал Тимошка, - и жену забирай - неровен час... Надо посмотреть, чего псы брешут?
Он отвязал Волчка, своего любимца, вожака собачьей стаи, и пустил его. Волчок с пронзительным лаем бросился в лесную чащу, за ним следом на лыжах отправился Тимошка.
Яшка посмотрел ему вслед и сказал:
- Зря старик побежал. Так это, псам померещилось. Вишь, стихли. Ну, я тут посижу, а ты уведи-ка свою барыню в избу. Все спокойнее будет.
На востоке тонкой огненной полосой загорелся горизонт. Начало светать. В избе никто не спал. Вадим уже варил кофе. Вернулся Тимошка.
- Ну, что? - спросил его Илья.
- Ничего, должно бродил кто. Волчок рвался, да я его попридержал, - еще стрелит кто пса-то. А следов не видать, темно.
- Ну, братцы, кофею похлебаем - и в путь! Надо торопиться, а то таять начинает. Снег портится, - липкий такой, к лыжам, черт, так и липнет.
К саням привязали по байдаре, впрягли собак и сами впряглись. Дорога шла по просеке. Здесь обычно перетаскивали байдары из одной реки в другую, и потому тропа была относительно удобная. Но все же тащить байдары было страшно трудно. Пришлось идти все время в гору и по рыхлому снегу, стараясь не сбить сани с тропы. К тому же оттепель усиливалась, и в меховых кухлянках было страшно жарко. Кругом по косогору стоял строевой лес. Вековые ели до самой земли опускали свои косматые лапы, засыпанные снегом. Приходилось по косогору огибать сопку, покрытую лесом.
- Вон там перевал и будет, - утешал Тимошка Елену, махая рукой куда-то вверх. - Оттуда уж все под гору пойдем, с перевала. А леса ты не бойся, - говорил он Елене, которая косилась на косматые ели. - Собаки голос подадут, ежели кто туда заберется.
Между тем лес стал редеть и потом как-то расступился, - открылась большая равнина, покрытая кое-где молодыми елями и соснами. Налево круто подымалась голая вершина сопки.
- Вот и перевал! - сказал Тимошка. - Вот туды взберемся, - он опять махнул куда-то вверх, - а потом уж все спущаться, до самой реки все спущаться будем.
Он прервал свою утешительную речь и вдруг дал рукой знак к остановке.
Все остановились.
- Яшка, - позвал Тимошка, - смотри! - Он показал на свежие следы лыж, пересекавшие их путь.
- Двое шли, - сказал Яшка, всматриваясь в след, - ишь, по одному следу прошли... Хитрят! Недавно и прошмыгнули. У нас перед носом продрали.
- Кенайцы, черти! - буркнул Тимошка.
- Один кенаец, другой нет! - поправил Яшка.
- Ну да! - усомнился Тимошка.
- Да ты смотри, вво! Вишь? Не кенайский ход - носком колупает. Сзади шел.
- На перевал следы-то, - сказал Тимошка, - поди, там и засели. Нутка сбегай... Поглядай... У тя ноги молодые.
- Волчка возьму, - сказал Яшка, отвязал Волчка и вместе понеслись, - Волчок впереди, Яшка сзади.
Тимошка успокаивал своих спутников.
- Энти не тронут. Энти за нами следят. Их нечего бояться. Вот что на реке будет...
Где-то на горе раздался злобный лай Волчка. Потом слабо брякнул пистолетный выстрел, и лай Волчка вдруг сменился отчаянным визгом.
- Ужли Волчка пристрелили? - тревожно воскликнул Тимошка.
Но визг не умолкал и стал приближаться к путешественникам.
- Подранили, мерзавцы! Пожалуй, пса мне испортили, - беспокоился старик за своего любимца. - Пса жаль. Уж такой пес, цены ему нет!.. Эх!.. Яшка, дурак, не доглядел, я бы не дал!
Через четверть часа прибежал Яшка. Впереди его несся Волчок, тряся головой и повизгивая от боли.
- Жив! - радостно воскликнул старик. - Зацепило только. Волчок, Волчок!.. Псина! - Волчок подбежал и с тихим визгом стал жаться к ноге хозяина. Тот стал осматривать голову Волчка.
- Ишь, ухо зацепили. Еще бы малость и в мозговицу бы попало. Ах ты, сукин ты сын! - ласкал старик визжавшую собаку. - Ну, ладно, будет! Поправишься!
На Яшку Тимошка обрушился, упрекая его в том, что он чуть не сгубил собаку. Яшка оправдывался.
- Они за камнями засели, а Волчок сразу налетел и ну рвать одному кухлянку. Ну, тот и пальнул. Я и подбежать не поспел. Хотел я их пристрелить, да, думаю, дразнить не надо. Потом сосчитаемся.
Тимошка еще раз ругнул Яшку и, переменив тему разговора, обратился ко всем:
- Ну, что же? Как теперь? Напрямки по короткой жарить мимо тех, - он махнул рукой в сторону выстрела, - или в круговую?
- Режь напрямки, - сказал Яшка.
- Напрямки-то - напрямки. А ну, как они по дороге завал сделали? Что мы с байдарами делать-то будем? Да и нас они из-за завалов, как куропаток, перестрелять могут.
Все молчали...
- Ну-тка, Яшка, сбегай-ка еще, поглядай. Тут мигом обернешься. Не больше часа до реки-то! Так и лупи просекой, так прямо и жарь.
- С Волчком разве? - в виде вопроса ответил Яшка.
- Ну, брат, дудки! Волчка я такому дураку, как ты, больше не дам. Хвоста его не понюхаешь. Бери Серого.
Яшка с Серым унеслись в просеку синевшего вдали леса.
- Ежели они завалы устроили - беда, - говорил Тимошка, - потому ходу не будет. Кабы еще байдар с нами не было, а то бросить придется. Ну отдыхайте покедова, братцы. Кормитесь. Место здесь открытое, вольное: вокруг на версту видать, никто не подберется. А я, вот, псов подкормлю.
И он стал кидать собакам вяленую рыбу.
Вернулся Яшка. Рукой махнул и сплюнул.
- Завалили, черти, - сказал он, - деревьев навалили поперек и сидят... как сычи, выглядывают. Десять человек. Я сзаду забежал.
- Ну, да я ж говорил, - сказал Тимошка, - я ихнюю повадку знаю. Ну, значит придется в обход идти, эх!
Пошли в обход. Круто повернули влево и прямо по целине в лес вошли.
- Верстов пять крюку будет, - ворчал Тимошка.
Впереди шли Тимошка, Яшка и Федосеев - дорогу протаптывали. Потом припрягались к саням и тащили. Измучились так, что со всех пар валил, - вспотели и раскраснелись, словно в бане парились.
Один Яшка не унывал, - все шуточки отмачивал.
Наконец обогнули завал и вышли на просеку. Яшка показал кукиш сидевшим сзади в засаде - сидите, мол, дурни, ждите.
- Ну, братцы, теперь навались, - теперь все под гору. Через час и река будет.
Навалились, пошли ходом действительно все под гору. Вскоре стал слышаться какой-то шум, далекий, но постоянный. Вырастал по мере приближения к нему.
- Это еще что? - тревожно спросил Илья.
- Река ревет, - ответил Тимошка. - Тут ее камнями спирает, ну и ревет.
Рев водопада все усиливался.
- Быстро вода бегит по Кускоквиму, - страсть трудно будет выгребать! Только бы до Калмыковского редута добраться! Там уж передохнем, - сказал Тимошка. - Одначе надо и на реку посмотреть, нет ли там чертей энтих. Може и там ждут. Пойду-ка я сам!
Припадая на хромую ногу, старик отправился вперед. Яшка отпустил пару острот по его адресу и занялся своей трубкой, однако время от времени поглядывая в сторону обойденного завала. Вскоре Тимошка вернулся.
- Сидят, черти, ждут! - крикнул он издали. - Сидят, рты развесивши. Я у их ружье свиснул. Смотри, какое важное, - и Тимошка показал Яшке выкраденное ружье.
Яшка с завистью взял ружье и стал разглядывать.
- Как это ты, старая крыса, словчился?
- Сызмальства обучен, - важно ответил старик.
- Пойти, что ли, мне? - сказал задумчиво Яшка.
- Пойди, коль башка дешева, - сказал Тимошка. - А нам опять в обход идти. Надо и этих обойти.
Опять свернули с дороги, пошли лесом налево.
Продрались с великим трудом к реке. Теперь водопад ревел с версту ниже. Здесь же река разливалась широко и дробилась протоками между низкими островами.
По совету Тимошки переехали реку и запрятались в чаще кустов.
- Передохнуть надо, - сказал он. - Поработали. Сил больше нет. Пущай теперь нас поищут. Собакам только морды завязать надо, а то брехать будут - нас выдадут.
Собакам перевязали морды, и сейчас же Тимошка, Яшка и Федосеев улеглись и захрапели. Илья, Вадим, Уильдер и Елена заснуть не могли, - переутомились. Елена легла, а мужчины сидели и напряженно смотрели на широкую реку, - на тот берег, от которого они только что отплыли.
- Плывут, вон, - вдруг заговорил Уильдер. Острое зрение моряка помогло ему увидеть движущиеся черточки байдар у самого берега, еле заметные на темном фоне скал.
- Одна, две, три, четыре, пять, - считал Уильдер. Четыре байдары плыли вдоль берега вверх против течения, а пятая сворачивала в сторону и направлялась к берегу, у которого спрятались путешественники.
В ней сидели двое.
Илья разбудил Тимошку. Тот стал будить Яшку.
- Ммм... Что там еще? - мычал разоспавшийся Яшка.
- Плывут к нам, бери-ка лук да стрелы, может придется спровадить, чтоб без шума.
Легкая байдара уже подплывала к кустам, в которых притаились наши путешественники. Сидевшие в байдаре кенайцы пытливо всматривались в прибрежные кусты. Яшка сидел с луком в руках и не спускал с них глаз... Тетива его лука была натянута, и стрела, готовая к отлету, лежала на тетиве. Кенайцы проплыли мимо. Но сидевший на корме почему-то оглянулся на кусты и что-то сказал гребцу, показывая рукой на подозрительную чащу, и байдара неожиданно повернулась носом к кустам. Рулевой приподнялся и стал всматриваться. Путешественики увидели блеск радости в его глазах. Очевидно, заметил сидевших. Уже раскрыл рот, - что-то сказать хотел товарищу, но в этот момент тихо свистнула спущенная с лука стрела и вонзилась ему в горло. Кенаец захрипел и тяжело рухнул на дно байдары. Гребец хотел было остановить ход байдары, стал грести в обратную сторону. Но запела вторая стрела, и второй кенаец упал лицом вперед, выпустив весло. Лодка по инерции плыла вперед и врезалась в кусты, ткнувшись носом в байдару, в которой сидели Илья и Елена. Собаки завозились, стараясь освободить свои морды, - лаять захотелось!
- Цыц, проклятые! - зашипел на них Тимошка, хватая приплывшую байдару и втягивая ее в кусты.
- Ночью спустим их по течению, - сказал Тимошка. - А ловко ты угодил. Молодец, Яшка!
У одного кенайца стрела торчала в горле, у другого - ниже затылка.
Четыре байдары быстрым ходом ушли вперед и скоро исчезли из поля зрения, завернув за поворот реки.
- По-моему, - сказал Яшка, - не спускать их надо, а потопить с байдарой вместе. По крайности, следов не будет.
- Что верно, то верно, - сказал Тимошка. - Только возни будет много с ними. Стащим их лучше на остров, там их в болоте засосет, а байдару возьмем с собой. Авось понадобится. Легкая она.
Когда стемнело, все лодки выбрались из кустов и медленно поплыли вверх по течению. Левые борты у ни
