ешью который, - проорал в ответ стражник. - На краю сидит... и жена евонная с ним... Агафья Семеновна!..
Илья с трудом продрался сквозь толпу пьяных гостей до Ивана Иваныча и принялся кричать ему в ухо:
- Иван Иваныч! - даже за плечо его потряс. Не помогло. Наконец, супруга Ван Ваныча, именинница, виновница торжества, услышала вопли Ильи, повернула к нему свою красную, лоснящуюся от пота физиономию и с недоумением стала смотреть на него, очевидно, стараясь припомнить, кто перед ней.
Илья стал ей объяснять, кто он и почему он беспокоит Иван Иваныча. Но он сам не слышал своего голоса и наконец бросил все объяснения.
- Ван Ваныч, - стала трясти своего супруга именинница.
Иван Иванович в это время увлекся спором с соседом о контрабанде, какая она бывает "правильная" и какая - "неправильная".
- Ван Ваныч! - упорно настаивала именинница. - К тебе.
- Ну тя к чертовой матери! - отозвался, наконец, Ван Ваныч, адресуясь к супруге.
- К тебе офицер морской! Да ты посмотри, дурак ты этакий!.. Анафема пьяная! - и она повернула пьяную рожу мужа в сторону Ильи.
- А, ну его, ко псам! - завтра пусть придет! Сегодня нет присутствия... К лешему!
- Конечно, гони по шеям, - посоветовал сосед Ван Ваныча.
Но Илье не понравилась такая перспектива, и он, желая предупредить соответствующее распоряжение Ивана Иваныча, набрал в легкие воздуха и изо всех сил, как в бурю с капитанского мостика, проорал:
- По приказу начальника эскадры явился просить вас немедленно явиться в городское управление для получения распоряжений высшего начальства! - "Как жаль, что не захватил рупора!" - подумал он невольно.
Иван Иваныч дико посмотрел на Илью и свирепо буркнул жене:
- Агафья, дай огуречного рассолу, - встал и, качаясь, вышел из столовой куда-то во внутренние апартаменты. Гости не заметили отсутствия хозяина, и гвалт не умолкал.
- Обязательно "мухоморка", - говорил сам с собой стражник и даже уронил на пол каплю слюны.
В городское управление пришли втроем: Илья, стражник и Иван Иваныч Насосов, городничий города Охотска. Он был мрачен. Его мучила отрыжка. Волосы торчали мокрыми вихрами, - очевидно, перед выходом поливал голову водой.
Красноречие покинуло Ван Ваныча, когда он предстал перед командиром, - на вопросы он отвечал каким-то мычанием. Когда ему вручили список тех лиц, которых желательно завтра видеть, он наконец заговорил:
- Завтра?.. Никак невозможно!.. Все пьяны, в разных градусах. Завтра все опохмеляться будут... день тоже неприсутственный. Послезавтра ежели?
Заговорил командир относительно распоряжений свыше, но к ним городничий отнесся с критикой, - он икнул и сказал: "ерунда".
- То есть, как это ерунда? - вспыхнул командир.
- Ничего с эстого не выдет, - мрачно ответил скептик городничий, - народ здесь пьяный, вольный народ. Одно слово: варнак народ.
На эту тему командир не счел возможным продолжать разговор и на прощание спросил:
- А командиры "Алеута" и "Камчадала" где обретаются? Может, вы знаете?
- Как не знать, - ответил городничий, - у меня пьют.
- Передайте им, чтоб завтра в двенадцать часов они явились ко мне на фрегат.
- А опохмеляться как же? - развел руками городничий.
- Ровно в двенадцать часов! - резко повторил командир.
- Передам, - отвечал Ван Ваныч и безнадежно махнул рукой. Потом вдруг по его пьяной роже пробежала какая-то мысль... Он вдруг ухмыльнулся, постарался сделать умильное лицо и сказал: - Может, соблаговолите... ко мне на пирог... жена именинница. Святой Агапии сегодня.
Командир сухо поблагодарил и отправился на пристань в сопровождении стражника.
Городничий постоял, почесал в затылке и поплелся домой, покручивая головой.
Илья пошел с Еленой на ее квартиру. Стражник занимал по дороге командира разговорами:
- Севодни даром выпивают, - сообщил он, указывая рукой на кабак, откуда неслись дикие крики, - Ван Ваныч спирту казенного отпустил. Лиминация будет! Здорово!.. Я вам, ваше высокородие, больше не надобен? Уж я по бегу!
Командир отпустил его, и он крупной рысью подрал в кабак.
...Илья сидел с Еленой на подоконнике в ее квартире и держал ее за руку. Они сидели и говорили, говорили и спрашивали друг друга, и рассказывали, она о своем путешествии через всю Сибирь, он - о своем плавании.
...А город Охотск ликовал: у дома Ван Ваныча запылали плошки... С "Алеута" выпустили несколько ракет.
Мимо окошка, на котором сидел Илья с Еленой, прошел, выписывая кренделя по ухабистой улице, один из гостей Ван Ваныча и пел на весь город:
- Нашему Ван Ванычу слава!
- Нашему городничему Насосову слава!
Потом, спустя некоторое время, вдруг неистово заорал:
- И нашей городничихе Агафье Семеновне слава!
...На следующий день на палубу "Дианы" с большим опозданием против указанного срока, но зато вдвоем явились командиры "Алеута" и "Камчадала". И они сами, и матросы их катера вызвали на "Диане" смех команды. Все они походили более на старых моржей, чем на военных моряков. На товарищеские вопросы любопытных матросов с "Дианы" они ответили мычанием, на шутки - грозно ворчали. Командиры их тоже не отличались склонностью к разговорам и особой любезностью. Не глядя по сторонам, набычившись, они прогрохотали своими сапожищами по палубе "Дианы" в капитанскую каюту.
Строгий, застегнутый на все пуговицы, с часами в руках (намек на опоздание) встретил их командир "Дианы", но этот холодный официальный прием на обоих никакого впечатления не произвел.
Командир назвал себя и старшего офицера.
- Антип Сморжов, штурман дальнего плавания, - отрекомендовался сиплым басом командир "Алеута".
- Касьян Моргунов, штурман дальнего плавания, - как далекое эхо, тоном ниже отозвался командир "Камчадала".
- Прошу садиться, - сказал командир. Оба сели, - сели так плотно, что капитанские кресла жалобно застонали под их грузными телами.
- Трещит, - проворчал Сморжов, оглядывая кресла с некоторой тревогой.
- Ничаво, - успокоил его Моргунов. - Сел - и сиди!
Дальше пошли сплошные недоразумения.
Оба искренне удивились, когда командир заявил им, что их шхуны входят в состав "эскадры"... Едва ли они даже поняли, что такое "эскадра". Посмотрели друг на друга с некоторым недоумением.
Когда командир заговорил о ловле контрабанды, оба уже явно встревожились и, выпучив рачьи глаза, пошевелили усами. Очевидно, на этот раз поняли и остались недовольны. Командир заговорил о борьбе с корсарами... Тут оба сразу заерзали на креслах так, что те застонали под ними.
- Ну уж! - сказал Сморжов.
- Да уж! - поддержал его Моргунов.
- Это дело неподходячее, - сказал Сморжов. - Он мне - кум. С чего мне с ним стражаться?
- И мне кум, - отозвался Моргунов.
- Кто ваш кум? - спросил командир. Он даже растерялся...
- Да Мансаров Илья Фомич, шлюпом "Сошествие святого духа на апостолов" командует.
- Да разве он... корсар? - спросил командир.
Оказалось, произошла путаница: командир говорил о "корсарах", а им послышалось "Мансаров".
Успокоились и стали доказывать, что Мансаров - прекрасный человек и общий благодетель в Охотске: привозит без пошлины ром бочками, шелк из Японии. Доставляет все в Охотск и распродает сам и даром дарит.
Командир не знал, о чем еще разговаривать с ними, - приказал приготовить обе шхуны к смотру на следующий день и отпустил своих новых подчиненных. Оба облегченно вздохнули и встали вместе с креслами, отодрали их от своих седалищ, сделали сапожищами такой поворот "налево кругом", что в каюте задребезжал капитанский хрусталь и, рявкнув: "Счастливо оставаться", тяжко отдуваясь, вышли на палубу.
Растерянный командир долго смотрел им вслед. Старший офицер стоял около, тоже смотрел вслед уходящим и говорил:
- Бамбуковое положение, черт возьми! Ну и эскадра!
Смотр произвел на командира потрясающее впечатление: палуба на обеих шхунах не была даже вымыта. На марсе "Алеута" все еще сушились портки. Пушки были грязны, и в дуле одной из них оказалась пустая бутылка. Матросы, выстроенные во "фрунт", производили впечатление команды второразрядного пиратского судна. За матросами выстроились их жены с ребятами разного возраста.
- Ноевы ковчеги какие-то, - рычал командир, окончив "смотр". Делились впечатлениями... В кают-компании "Дианы" стоял неумолкаемый хохот...
Свидание с местными властями в городе тоже вышло неудачным: начальника колоний в городе не оказалось, - не то он был в Петропавловске, не то на Аляске.
С городничим и с чинами полиции сговориться было тоже нелегко: напугались, когда командир заговорил о контрабанде.
- Что вы, что вы! - стал вдруг оправдываться городничий, - какая у нас контрабанда? Живем тихо, - бурчал он, - можно сказать, на краю света. Солим грибы, да бруснику мочим - вот и вся наша жисть!
- Именно, - подтвердил Огурцов, - еще морошку мочим, вот и все. Чего тут? Жисть наша, как на ладошке... Чего тут!
Если полицейские власти явно не сочувствовали распоряжениям свыше, то начальник воинской команды, старый поручик Фома Гвоздь, верный присяге, которую дал еще лет пятьдесят назад, всей душою шел навстречу всем пожеланиям высшего начальства: и контрабандистов готов был вешать, и корсаров готов был расстреливать. ("Только вы их, мерзавцев, доставьте, - прибавлял он, - а уж мы их!") Усердие его дошло до того, что под конец он стал бить себя в грудь и уверял командира, что ради начальства никого не пожалеет: жену пришибет, сам себя расстреляет.
Готов был на все услуги и брандмейстер Пампушка, который сам явился представиться командиру.
Каждый день стоянки в Охотске приносил командиру огорчение за огорчением. Отправилась часть команды на берег "в баньке попариться" - вернулись в доску пьяные. Видно было, что не до бани дошли, а до первого кабака.
Съехали на берег господа офицеры, - вернулись отравленные настойкой из мухоморов: местные чиновники угостили... В объятиях офицеры на фрегат везли банки с моченой брусникой и морошкой - скромные "сувениры" охотских дам. Многие своих банок не довезли - раздавили в могучих объятиях и кителя перемарали. Вид был безобразный.
У матросов вдруг появились целые четверти "мухоморки". Доктор Арфаксадский терял голову: на борту от моченых ягод появилась дизентерия и холерина, а от "мухоморки" - эпидемия бешенства. Захворал, между прочим, фельдшер Зворыкин, - покушался клистиром доктора зарезать. Искусился как-то на "мухоморку" даже Степан Степаныч - "из любопытства" - попробовал и занемог на двое суток.
Несчастье постигло в Охотске и Спиридония. Отправился представиться преосвященному. Был сначала владыкою обласкан и утешен, а на следующий день на фрегат преосвященный прислал приказ Спиридонию: "Причислить миссионера отца Спиридония Аримафейского к миссии на остров Каталакшу и за непристойное поведение наложить на него эпитимию: пасти на острове двух коров и единого козла миссии принадлежащих, донде же не исправится".
В неистовство пришел Спиридоний от такого поручения, всем жаловался и громко роптал:
- Черт их раздери! - вопил, - что я козлов у себя в России пасти не мог? На кой ляд меня на край света угнали, чтоб столь похабное дело мне поручать?
И во всем этом происшествии усмотрел он новые козни дьявольские и в "книгу живота" своего внес еще одну страницу.
По приказу командира "эскадра" в одно прекрасное утро снялась с якоря и отправилась в Петропавловск.
"Алеут" и "Камчадал" бойко шли впереди "Дианы".
Командир сидел в своей каюте. К нему вошел смущенный старший офицер и доложил: "Парус"!
- Ну, Степан Степанович, и что ж с того, что парус? Мало ли здесь парусов попадается навстречу? Что ж вы мне о каждом будете докладывать? - Командир был не в духе.
- О каждом, Орест Павлович, конечно, нет, но... это, по-видимому, идет тот черный корвет, который стоял в Гонконге!
- Что? Да вы в своем уме? Быть не может! - командир вскочил, как ошпаренный, и выбежал на палубу. Схватив трубу, он впился глазами в горизонт, где вдали видны были очертания знакомого судна.
- Черт возьми!.. Или мне чудится? - воскликнул командир... - По-моему... с корвета сигнализируют?
С полчаса шел таинственный корвет тем же курсом, что и "эскадра", потом свернул на восток и скрылся за горами какого-то большого острова.
...На горизонте стали вырисовываться грозные массивы Камчатских гор. Черные, увенчанные снегом, они вырастали из воды и скоро мрачной неприступной стеной стали перед "эскадрой", которою командовал капитан Накатов.
"Эскадра" шла вдоль этих неприветливых берегов долго, потом свернула на восток и на северо-восток, и трое суток тянулись все те же горы, утесы и скалы и все с тем же глухим ропотом разбивалась об них пена морского прибоя... Иногда утесы словно раздвигались, и видны были водные проходы в недрах каменных высот.
- Словно в Норвегии фиорды, - сказал кто-то из офицеров.
Вот и Петропавловск! Стоянка тоже неважная, но все же лучше, чем в Охотске. Залив больше, - можно укрыться от ветра и волн. Укрепления на прибрежных высотах закрывают вход в залив. И город, по-видимому, больше Охотска. По низкому берегу широко раскинулись одноэтажные домики (однако ж были видны и двухэтажные, даже как будто и каменные). Сейчас же за городом вздымались горы, покрытые лесом, а на верхушках - снегом. Пейзаж не из веселых. На рейде стояла шхуна, как оказалось, принадлежащая Российско-Американской компании и носившая странное название "Сошествие святого духа на апостолов" - очевидно, та самая, командир которой носил такую мудреную фамилию, что ее легко было спутать со словом "корсар".
Дальше пошло все так же, или почти так же, как и в Охотске. Разница была в том, что Петропавловск был своевременно предупрежден: командиры "Алеута" и "Камчадала" на заре съехали на берег и взбаламутили всех своих "кумовьев" и "кумушек" в городе. Начальник колонии вдруг куда-то скрылся, городничий захворал, прочие успели спеться...
Ретивый командир, впрочем, изловил заведующего канцелярией по делам колоний и имел с ним пространный разговор. Заведующий канцелярией со всеми проектами командира соглашался, все меры, им предложенные, вполне одобрил, от прочтенной инструкции пришел в совершенный восторг, и только когда разговор окончился и командир уже выходил из канцелярии, лицо заведующего свело судорогой злобы и в глазах его вспыхнули огни ненависти. Командир увидел эту метаморфозу в зеркале, висевшем в прихожей, и быстро обернулся, остановился и долго пристально в упор рассматривал хамелеона-заведующего.
На следующий день командир осматривал шхуну "Сошествие святого духа", пригласив с собой начальника таможни. Обнаружилось, что шхуна до отказа гружена контрабандой. По приказу командира груз был запечатан печатями, судовые книги тоже. С начальником воинской команды побывал командир на "Алеуте" и "Камчадале" и в двадцать четыре часа велел очистить обе шхуны как от начальства, так и от всей команды с бабами и ребятами.
- Куды же я их дену? - с отчаяния взвыл городничий Ельпидифор Никифорыч Еловых, глядя на живописный лагерь выселенных со шхун и расположившихся в порту под открытым небом. Там стоял плач и скрежет зубовный.
Командир распорядился часть оставить в Петропавловске, часть отправить в Охотск, в гарнизоны, а более молодых решил везти в Аляску для усиления там крепостной обороны... И ругали же за это распоряжение командира все в городе!..
Через двадцать четыре часа командиром "Алеута" оказался Илья, командиром "Камчадала" - лейтенант Ишумов. На каждую шхуну из экипажа "Дианы" перевели по сорок человек. Началась чистка обеих шхун.
На "Сошествии святого духа" вся команда была тоже сменена. Контрабанда свезена на берег и сложена в таможенный склад. Двери склада были запечатаны чуть не сорока печатями, - строгий командир "Дианы" не заметил одного: задняя стена таможенного пакгауза легко разбиралась!..
На рейде чинились и чистились. В городе царила паника. Решительные меры рьяного командира перевернули вверх дном годами установленный порядок жизни. В городе шушукались, шептались, совещались...
Отыскался вдруг начальник колоний. Явился к командиру, имел с ним длительный разговор с глазу на глаз. Он был, очевидно, воробей стреляный и с командиром говорил более чем свободно, - дал ему понять, что в чужой де монастырь со своим уставом не лазят, что инструкция де есть только инструкция, и что ломать жизнь по инструкциям нельзя и прочее, и прочее. Командир слушал все эти речи, скрестив руки по-наполеоновски на груди и не спуская глаз с оратора. Поощренный таким вниманием, начальник колонии вдруг вынул из кармана игральную карту с изображением пикового валета, повертел ее в руках и спрятал в карман, убедившись по выражению лица собеседника, что эта операция с валетом на него, кроме недоумения, никакого впечатления не произвела.
Тогда начальник колоний переменил тактику, он предложил командиру взятку, правда, в весьма деликатной форме. Командир показал ему рукой на дверь и провожать его не пошел. На этом их деловой разговор окончился.
Командир "Сошествия святого духа", очевидно, подученный друзьями, вдруг стал вести себя задорно, - стал отрицать наличность контрабанды на его судне, утверждал, что его шхуна была гружена одной пенькой. В таможенном складе действительно вместо груза, вывезенного со шкуны, оказалась пенька. Протокол, составленный на борту "Сошествия", пропал бесследно. Чиновники петропавловские вдруг обнаглели, стали отрицать то, что показывали накануне.
Командир торопил всех с окончанием необходимых работ, чтобы вырваться из этого города и отправиться на Аляску.
Илья свел знакомство на берегу с одним старым отставным матросом Федосеевым. Подошел к нему, когда тот сидел с удочкой в порту и таскал окуней. Разговорились. Старик оказался старожилом петропавловским, знавал отца Ильи и помнил его тестя.
Илья затащил его в ресторацию и стал расспрашивать. Об отце Ильи Федосеев отозвался так:
- Правильный был человек, царство ему небесное! Нешто нынче в нашей жисти анафемской такие люди жить могут?
О тесте он знал больше, но разговаривать о нем почему-то стеснялся... В плену он, слыхать! Жив ли, нет ли - не знаю!
- А почему его так долго в плену держат? - спросил Илья.
- А почему, я энтого не знаю, - ответил Федосеев, понизив голос и озираясь. - Должно, так надо, потому и держат! Скажи спасибо, что не придушили, - прибавил он.
Илья налил старику рому. Выпил с удовольствием.
- Коли держат, - заговорил он, - значит надо так! Зря кормить не будут. Американы эти, - он еще понизил голос и стал шептать, хотя вблизи около них никого не было, - у-у продувной народ! Одно слово - каторжный!.. Ты не смотри на то, что ты в Петропавловске сидишь: они уж каждое твое слово знают! Потому (он наклонился совсем к уху Ильи) наши все у них на откупу! Ей-богу! Вот капитан энтот Неведомский, Павла Кузьмича тестя твоего командир, так ведь он и судно свое и команду всю им выдал, отступного взял, да и сиганул отсюда. А люди за него сиди в остроге! Сволочь такая!
Ром начал действовать.
- Наши русаки, конечно, тоже народ сволочной! Ну а супротив американов где им!.. Наш народ слабый: за водку отца родного продаст, - это известно! Ну а те и пользуются слабостью... Здесь, батюшка Илья Андреич, здесь у нас все продано, все куплено, заложено и перезаложено. Начальник колоний, скажем... - И вдруг Федосеев споткнулся. - Да может ты из и х н и х? - вдруг тревожно спросил он Илью. - Я тут разоврался с тобой. А ты может с и х компании?
Как ни уверял его Илья, что он с н и м и никакого дела не имеет, однако, старик больше ни слова не сказал, - сухо поблагодарил за угощение и пошел к своим окуням.
Встречался Илья с Федосеевым не раз и от него узнал, что тот знает Берингово море, как свои пять пальцев, что кроме него еще можно в Петропавловске найти с пяток таких же старых матросов, опытных мореходов, которые все не у дела, - неугодны оказались начальству и теперь живут только тем, что или окуней на уду таскают, либо рябцев петлями в лесу ловят, либо грибы-ягоды собирают.
Илья убедил командира, что эти отставные "старые морские волки" весьма могут пригодиться "эскадре" во время плавания по Берингову морю. Все они были приняты на службу. По просьбе Ильи, Федосеев попал к нему, на борт "Алеута".
Федосеев подружился с Ильей, очень заинтересовался его намерениями отыскать и выручить тестя. Узнав, что Елена с этими же намерениями о д н а приехала из России, он даже прослезился - тронут был.
На борту "Алеута" в каюте Ильи Федосеев оказался словоохотливее, но все же чего-то не договаривал.
- Да скажи ты мне, Федосеев, - приставал к нему Илья, - что у вас тут за чертовщина? Понять невозможно.
- Эх, ваше благородие, такая здесь чертовщина, что кто супротив ее идет, тому и головы не сносить! Кажись, и батюшка ваш - покойник из-за энтого самого головушку сложил. "Утонул", - говорят. Знаем мы, как здесь "тонут". Бежать отсюда надо - вот что! Вот и вы смотрите в оба, как бы и вам самим тут не увязнуть. Одно слово: игра здесь самая фальшивая.
Попробовал Илья поговорить с командиром по этому поводу "по душам", высказать ему свои тревоги и опасения, но тот и слушать не захотел:
- Все у вас в голове заговоры да корсары! Романтик вы, Илья Андреевич! Просто здесь все спились и проворовались. Перевешать здесь надо всех! Протухли людишки. Вот вы лучше поторопите-ка своих-то... За вами остановка!
Дело в том, что одно из дальнобойных орудий, по приказанию командира, перегрузили на "Алеута" и поставили посередь палубы так, чтобы поле обстрела было шире. Благодаря этому дальнобойному орудию маленький "Алеут" оказывался сильнее многих крупных судов, еще не вооруженных пушками нового типа. Теперь на "Алеуте" возились с установкой пушки.
Хотя командир определенно благоволил к Илье, - ценил в нем человека не только исполнительного и серьезного, но и заинтересованного и сочувствующего всем заданиям, тем не менее на просьбу Ильи позволить Елене плыть на "Алеуте", - согласия своего не дал.
- Из принципа не могу, Илья Андреич! Только что всех женщин я выставил со шхун, и теперь опять за то же приниматься не могу!..
Елене пришлось идти на "Сошествии святого духа" вместе с женами переселенцев на Аляску. Это было очень неприятно для Ильи и для Елены, - она попала в общество людей обиженных и раздраженных. Свою досаду вымещали на ней. Но что поделаешь? С командиром спорить было невозможно.
По приказу командира эскадра разделилась: "Диана" и "Сошествие" пошли открытым морем южнее Алеутских островов, "Алеут" пошел севернее островов, а "Камчадал" еще севернее, - вдоль берегов Камчатки к северу, потом на восток к острову святого Лаврентия. Все суда должны были сойтись в Нортоновском заливе, у редута святого Михаила. По приказу командира по дороге должны были ловить контрабанду и захватывать хищнические суда иностранцев.
Посчастливилось на этот раз Илье. Попалась навстречу "Алеуту" шхуна тоже Российско-Американской компании под названием "Сорок мучеников" (и кто только здесь такие идиотские названия придумал?). Илья остановил шхуну, освидетельствовал ее и нашел, что и она полна контрабанды. Он сделал все, как приказано было командиром: груз запечатал, протокол составил, в судовых книгах, что требуется, прописал и отпустил шхуну в Петропавловск. Долго на этой шхуне никто ничего понять не мог. Увидели издали "Алеута", - обрадовались, выпивку приготовили, думали Сморжова встречать... приготовились... и вдруг вместо Сморжова явился какой-то офицеришка с матросами, да еще с ружьями, и пошел хозяйничать!.. Что за чертовщина? Долго стоял в недоумении командир "Сорока мучеников" и смотрел вслед "Алеуту"... И только когда убедился, что "Алеут" скрылся за горизонтом, выругался ему вслед крепко и сочно.
...Однажды вечером, когда "Алеут" шел, имея слева цепь каменистых алеутских островов, еле возвышавшихся над поверхностью моря, вдруг откуда-то издалека справа послышалась канонада!.. Сначала раздавались отдельные разрозненные выстрелы, потом они скоро сменились сплошным гулом...
На "Алеуте" началась паника.
- Это у Лисьих островов, у пролива Унимака, - пробормотал Федосеев.
Напрасно Илья и весь экипаж всматривались туда, откуда слышались выстрелы, - ничего не было видно, мешали острова, закрывавшие горизонт.
- Надо туда идти, - сказал Илья. В его взбудораженной голове мешались мысли о "Диане" и об Елене, которая сейчас по прихоти капризного командира сидит на беззащитной шхуне в обществе раздраженных матросов и их жен.
- Как туда пройдешь? - ворчал Федосеев. - Тут каменная гряда. Хотите, видно, на камни сесть? По-моему, надо назад утекать, в Петропавловск. Нам-то чего оставаться?
Но Илья настаивал, требовал, и Федосеев, перекрестившись, повернул нос "Алеута" в один из проходов между островами. Чиркнули килем о камни, но проскочили благополучно в открытое море. Все смотрели вперед, - туда, откуда еще доносился гром канонады. В ночной тьме там вдруг вспыхнула какая-то искра, которая стала расти, расти, и скоро край темного неба озарился тревожным заревом.
- Горит! Горит! Пожар! - раздались крики с "Алеута". Ужас овладел всеми. - Кто горит?.. Кто?
Ветер был слабый. Хотя "Алеут" и шел на всех парусах, но продвигался медленно. Нетерпение овладело всеми. Казалось, что "Алеут" совсем не идет, а стоит на месте.
Между тем в трубу теперь уже можно было различить в кроваво-красной дали два пылающих судна. Вдруг канонада прекратилась.
- Кто горит? - кричали те, у кого не было трубы.
- Корсар горит! Урра! - крикнул Илья.
- Урра! - раздалось на палубе.
- И... "Сошествие" тоже горит! - воскликнул Илья. От волнения он задыхался.
- Елена!.. Но... где же "Диана"?..
Оба пылающих судна тихо уносились ветром в сторону островов Привалова, к черным каменным грядам, которые там отчетливо были видны, освещенные пламенем горящих судов. Илья уже хотел спустить шлюпки, как вдруг откуда-то издалека опять прокатились по морю залпы орудийных выстрелов.
- Там "Диана"! - закричал Илья. - Там опять бой идет! Туда! Туда!..
- Илья, - сказал Вадим, - оставь меня с Федосеевым на шлюпке. Надо спасать погибающих, надо перевести их на остров.
- Спаси Елену! - крикнул Илья, когда шлюпка Вадима уже отвалила от борта.
"Алеут" пошел на всех парусах. Пришлось идти мимо пылавшего корвета и Илья увидел на палубе его у бизань-мачты капитана Уильдера. Команды не было... Корсар один стоял неподвижный, прислонившись к грот-мачте, словно был к ней привязан.
Илья велел спустить шлюпку и забрать Уильдера на борт "Алеута". Корсар был тяжело ранен и без сознания. "Алеут" шел туда, где все не умолкала жестокая канонада... Сзади "Алеута" догорали два судна. Потом послышался взрыв, - это красавец-корвет взлетел на воздух. Потом зарево стало уменьшаться, меркнуть и померкло совсем. Тьма спустилась над морем.
- Что с Еленой? Жива ли она? - гвоздила голову Ильи мучительная мысль, и эта мысль перебивалась другой, столь же мучительной: "что с "Дианой"?
Наконец "Алеут" приблизился к месту ожесточенного боя. "Диана" билась с двумя крупными кораблями, которые близко подошли к ней с двух сторон и громили ее выстрелами. Она отстреливалась обоими бортами, но, видимо, уже изнемогала в неравном бою! Верхушки ее мачт были сбиты, сама она накренилась, на палубе ее боролись с начавшимся пожаром.
В пылу сражения сперва никто не заметил "Алеута". Воспользовавшись этим обстоятельством, Илья успел близко подойти к одному из противников "Дианы" и стал осыпать его продольными выстрелами, - картечью по палубе и ядрами под ватерлинию. Через несколько минут "Алеут" совсем разворотил корму враждебного судна, и оно загорелось и стало погружаться кормой в воду. Крики ужаса раздались с гибнущего судна. Другое судно, обстреливавшее "Диану", сейчас же прекратило стрельбу и пошло на помощь товарищу.
"Диана" на обрывках парусов стала уходить с места боя. "Алеут" пошел за ней. Его узнали с палубы "Дианы", и фрегат огласился криками: "Ура, "Алеут"!
- Ура, "Диана"! - грянул радостный ответ с "Алеута".
- Илья Андреич! - крикнул в рупор командир "Дианы".
- Есть! - ответил Илья.
- Спасибо, дорогой!
- Рад стараться! - крикнул Илья.
- Отойдем еще... И из дальнобойных их!
- Есть! - ответил Илья.
Отошли... И из своих новых трех пушек открыли пальбу по двум судам, которые были освещены пожаром. Оттуда пытались было отвечать, но ядра их не долетали до "Дианы" и "Алеута".
Потом огонь на вражеских суднах стал уменьшаться. Погас... Потушили, должно быть... И оба корабля потонули во тьме. Стрелять больше не было смысла!
На рассвете подошел "Камчадал".
Небо было серое, море - тоже. Ничего не видно было кругом, только длинные гряды островов тянулись на горизонте.
Илья поднялся на палубу "Дианы". Какой ужас разрушения! Изломанные мачты, порванные и спутанные снасти. Лужи крови. Запачканные кровью и дымом пороха лица матросов. Грязные рубахи. У всех бледные, измученные Лица. Стоны раненых, и длинный ряд неподвижных тел на палубе, покрытых судовым знаменем. Возле них Паисий в черной ризе, с кадилом в руках. Панихида по убиенным, павшим на поле брани. А за что "убиенным"?.. За интересы пайщиков Российско-Американской компании! Несчастные жертвы американских тузов и их русских агентов!
Старший офицер Степан Степаныч лежал без сознания, - он был ранен навылет в грудь. "Бедный "бамбук"! Едва ли выживет!" - сказал доктор Арфаксадский. У князя Чибисова была прострелена рука выше локтя. Он гордо носил ее на черной перевязи. Барон лишился мизинца, - как раз того, на котором был его фамильный перстень с гербом. Ни пальца, ни перстня! Сидел злой в каюте, а копченые головы, стоя на полке, словно смеялись над ним темными впадинами своих страшных глаз. У старшего штурмана была перевязана голова, и на белом полотне проступало темное пятно запекшейся крови. Спиридоний сидел на полу около разбитой грот-мачты и тупо смотрел на свою правую руку. Кисть ее была наскоро обмотана марлей. Снарядом оторвало ему как раз те три пальца правой руки, которые нужны для крестного знамения. Спиридоний смотрел на свою изувеченную руку и недоумевал: "За що?"... "Що он будет теперь делать? Не токмо крестного знаменья не сложишь - даже кукиша не покажешь!.. Совсем ненужный человек", - жалобился он.
Командир "Дианы" был неузнаваем. Куда девалось его высокомерие, его щегольство, его стальная выдержка? Он растерялся, - обнимал матросов, не мог сдержать слез при виде раненых и убитых. Илью он чуть не задушил в объятиях.
- Спаситель вы наш! - говорил он. - Если бы не вы...
Илья тоже от волнения не мог сдержать слез.
Он доложил командиру, что часть экипажа оставил для спасения команды и пассажиров сгоравшей шхуны "Сошествие" и что захватил в плен командира корсарского корвета.
От этого известия командир сразу воспламенился, пожелал немедленно повесить пирата на рее "Дианы" - таков закон морей! Но Илья просил этого не делать: он убедил командира, что Уильдер им может еще пригодиться, хотя бы в качестве заложника, и затем просил разрешения отправиться на помощь тем, кто остался на горевшей шхуне.
- Ах, ведь там ваша жена! Елена Павловна! - воскликнул командир. - И вы бросили ее и пошли на помощь к нам! - обеими руками он пожал руку Ильи и не нашел больше слов.
- Идите, голубчик, идите! - заторопился он. - И знаете - идите с "Камчадалом". Пусть он заберет всех, кто спасся и идет в Нортонов залив, а вы идите в Охотск. Надо послать рапорт морскому министру. У меня он уже готов. Подробный... только о сражении добавить.
- Вы думаете, Орест Павлович, что из Охотска ваш рапорт благополучно попадет в Санкт-Петербург? Не лучше ли послать верного человека, или даже двух, и два экземпляра рапорта... вернее будет!
- Но кого? Как вы думаете? - спросил командир.
- Конечно тех, кто особенно стремится в Питер. По-моему, Чибисова. Ему очень не нравится наше плавание. Да он здесь и бесполезен. А потом... пошлите Спиридония... Он тоже рвется в Россию.
Командир не возражал, и два рапорта были немедленно изготовлены, - один был вручен Чибисову, а другой, скрытый в конверте, на котором был написан адрес матери Ильи, был вручен Спиридонию, как простое, но очень важное письмо от Ильи к его матери. Илья потребовал, чтобы письмо это было зашито в ряску.
- В портки зашью!.. В портки!.. Лучше будет, вернее! - лопотал Спиридоний, теряя голову от счастья, что он уезжает из этих проклятых стран и не будет сидеть на острове "Каталашке" с "коровами" и "единым козлом". Илья дал ему понять, что его отсылают в Россию по просьбе его, Ильи, и за эту услугу он просил об одном: непременно доставить письмо его матери. Спиридоний был растроган, благодарил Илью, лез целовать его руки, клялся и божился, что письмо дойдет по назначению.
Перед своим отходом Илья навестил старшего офицера, простился с ним. Застал его в сознании:
- Прощайте, голубчик, - еле шевелил губами Степан Степаныч, - прощайте! Лихом не поминайте! А я вот умираю совсем... бамбуковое положение! Не выживу, батенька! Здорово саданули, черти... навылет! Ну... прощайте!
"Алеут" и "Камчадал" отправились обратно на запад, а "Диана" - на север, торопясь добраться до Нортонова залива, под защиту пушек редута.
С трудом отыскал Илья место ночного боя, - помог ему полусгоревший остов шхуны, приткнувшийся к камням какого-то пустынного острова. На берегу видна была толпа людей. Махали "Алеуту" и "Камчадалу"... Звали... Илья забрал к себе Елену, Вадима и Федосеева, - остальные были взяты "Камчадалом", и обе шхуны расстались: "Алеут" пошел к Охотску, "Камчадал" - в погоню за "Дианой".
В Охотске сразу начались приключения. Илья спешно занялся закупкой всего необходимого для двух "гонцов", нанял лошадей, все приготовил к их путешествию. И вот вечером, накануне отъезда, прибежал встрепанный Спиридоний, без ряски, в одном подряснике.
- Откуда, отче? - спросил Илья.
- Друга навещал... послушника Агапита! Да на владыку напоролся. Впаде владыка в гнев безумный. Вишь, бежал!
Хуже произошла история с Чибисовым. Он с утра забрался к казначейской Машке. Ей он проболтался о том, куда едет и почему. От него узнала Машка и о морском бое. Желая узнать все подробности, она угостила Чибисова настойкой "дамским блезиром", и князь совсем скис. Тогда она вытащила у него из кармана конверт, предназначенный морскому министру, "в его собственные руки", и, мучимая любопытством, вскрыла секретное донесение. То, что она прочла, ее потрясло, и она немедленно послала за своим казначеем. Тот прибежал, увидел Чибисова лежащим поперек двухспальной кровати в самом растерзанном виде, взялся, было, за машкины косы, но она встала в трагическую позу и протянула ему секретное донесение командира "Дианы".
- Что это? - крикнул казначей.
- Донесение министру, - величественно изрекла Машка.
- Да как же ты смела? - рыкнул казначей.
- Да ты прочти, прочти, на! - крикнула Машка.
Казначей прочел... и обомлел! Такое было написано про начальника колоний и вообще про дела Восточной Сибири, что у него и руки опустилась.
- Да, здорово! - промычал он. - Вот так расписал!
В конверт с надписью: "Морскому Министру в собственные руки" вложили лист белой бумаги, а настоящее донесение спешно отправили к начальнику колоний, "на его благоусмотрение".
Еще Чибисов не успел прийти в себя, не очухался и валялся одурелый на казначейской кровати, а уж весь чиновный Охотск знал о донесении командира и о морской драме, разыгравшейся в Беринговом море.
- Здорово! Тридцать пять убитых, сто двадцать пять раненых! Влип! - злорадствовал городничий.
- Влетело сукину сыну! - ухмылялся пристав.
- Ну, братцы, теперь ему каюк! Затрет его льдами на Аляске, - сказал начальник порта.
- Конец - богу слава! - изрек начальник таможни.
- Собаке - собачья смерть, - произнес заключительное слово Гвоздь - начальник воинской команды.
На казначея было возложено деликатное поручение вложить в карман Чибисову новое "донесение морскому министру". Все было проделано аккуратно.
Машке все-таки в заключение была задана генеральная волосодранка.
Князь Чибисов не пожалел, что поехал в обществе Спиридония, - веселый оказался спутник: сколько анекдотов знал и все больше о похождениях монахов. Не раз Спиридоний оказывал князю и услуги, которые услаждали его скучное путешествие. Обычно на больших остановках Спиридоний узнавал, кто в городе побогаче, кто побогомольнее (из купцов конечно), да нет ли каких благочестивых жен и дев среднего возраста.
Он являлся в богатые купеческие дома, служил молебны, рассказывал о чудесах дальних стран, вводил князя в лучшие дома. Ехали не торопясь, с прохладцей. И потому сиятельный повеса успевал устраивать свои делишки, Спиридоний - свои.
В одном уездном городишке монах сумел так заговорить какую-то волоокую и тучную вдовицу, что вдруг явился к князю на постоялый двор уже в партикулярном платье, с огромной бобровой шапкой на голове и в богатом лисьем тулупе...
Пришел прощаться. Дальше не поедет - устроился и здесь прекрасно: решил ангельский чин "служение Господеви" сменить на купеческое звание. "Отныне буду служить Маммоне", - так и сказал. Пригласил князя почтить его - явиться на бракосочетание с Меланьей Сидоровной Губкиной.
За измену князь Чибисов разгневался на Спиридония и на свадьбу его не пошел. Спиридоний, однако, не очень огорчился.
Вестовому князя Спиридоний передал узелок, тщательно увязанный, с просьбой передать его матери Ильи, адрес дал и четвертной билет вручил "за услугу", клятву с вестового взяв, что тот доставит.
Дальнейшая судьба двух донесений была весьма различна. Князь добрался до столицы, надушился, напомадился, перевязал свою уже здоровую руку кокетливым бантом и явился к министру.
Старика Мериносова застал не в духе - он доживал последние дни в министерстве. Можно себе представить, в какое бешенство пришел старик, когда, распечатав "секретное донесение", нашел в конверте пустой белый лист. Мичман князь Чибисов выскочил из его кабинета, как ошпаренный... Он ничего не понимал, и так до конца своих дней не мог понять, что произошло с донесением, - при нем, на его глазах Накатов сложил исписанную бумагу, при нем запечатал конверт. Он все это видел... И вдруг вместо исписанной бумаги оказалась белая, чистая. Наваждение бесовское. Чибисов после этой оказии уверовал и в чудеса и в беса.
Иная была судьба того донесения, которое было поручено доставить Спиридонию. Он не вынул донесения из "портков", снял "портки" и тщательно завернул их в свою монашескую ряску, связал все в узелок и вручил все вестовому. Почему завернул он свои панталоны в ряску - этого он и сам не разумел, просто от счастья у него в то время в голове зайцы прыгали, - хотел поскорее отделаться от всей своей прежней заношенной амуниции, хотел скорее облачиться в костюм покойного мужа Губкиной, а сжечь ряску было жалко. Ну и завернул штаны в рясу... Но что из сего произошло?
Марья Кузьминишна Маклецова в последнее время почему-то страшно тосковала, совсем извелась, заболела, даже в кровать слегла. И вот является к ней вестовой князя Чибисова, вручает узелок, говорит: "Подарочек вам от сынка вашего, мичмана Ильи Андреевича Маклецова" - делает "под козырек", потом налево кругом марш и - исчезает.
Дрожащими руками развязывает больная узелок. Что это? Черная ряса и штаны! На штаны она как-то и не обратила внимания, - просто бросила их на пол, а ряса переполнила ее душу ужасом. Она схватила этот мрачный подарок сына, и слезы ручьем полились на поношенную рясу Спиридония.
Скоро пол-Гавани судили и рядили, что может значить эта посылка. Ушел Илья в монахи, или мать побуждает идти?.. Гаванские кумушки дошли до умоисступления: строили предположения, одно нелепее другого, звонили чепуху во всех углах Гавани и все домыслы свои бабьи несли к несчастной матери Ильи. Довели ее почти до безумия.
И до Кузьмича дошли разговоры о р я с е. Он заинтересовался этой чепухой. Явился к Маклецовой, расспросил ее. Узнал, что кроме рясы присланы были и штаны. Извлек их из-под кровати, стал размышлять и пришел к такому умозаключению: так как штаны были завернуты в ряску, то значит главная суть подарка заключается именно в штанах... Ряска - это так, обертка, не больше. Взялся за штаны, вытряхнул из кармана всякую дрянь, скорлупу от кедровых орехов и два свечных огарка.
Наконец, добрался Кузьмич и до зашитого пакета на имя матери Ильи. Вскрыли пакет, нашли письмо к матери - нежное и спокойное, с просьбой спешно доставить вложенный конверт в морское министерство. И конверт оказался тут же, с надписью: "весьма важное", "передать в собственные руки".
Письмо несколько успокоило больную, но все же она не могла понять, при чем тут р я с а.
По просьбе ее доставить конверт в министерство взялся Кузьмич. Одел чужой вицмундир, помылся, побрился, съел луковицу, чтоб отбить винный дух, и отправился. На этот раз "донесение" до министра дошло.
Толки о посылке, конечно, с течением времени в Гавани утихли, но ч е р н а я р я с а надолго все же осталась таинственной и мрачной загадкой.
Странно, штаны Спиридония совсем не затронули в Гавани ничьей фантазии. Их забрал себе Кузьмич. Повертел, потряс, пробормотал: "Эка дрянь! Ну да ладно. Буду в них рыбу ловить", - и унес.
А черную рясу так и не выпускала из рук Марья Кузьминишна. Мрачная посылка совсем подкосила ее здоровье, она стала чахнуть и умерла с мыслями о сыне и с ряской Спиридония в руках.
Илье пришлось долго повозиться в Охотске с приемом груза: кроме запасов зимнего обмундирования - тулупов, теплых шапок, рукавиц - он должен был взять запасы провизии: бочки с солониной, капустой. Все это он принимал осторожно, каждую бочку вскрывал, каждый тулуп осматривал, браковал без пощады, отчаянно ссорился с чиновниками, которые сдавали ему груз.
Отношение в городе к Илье установилось определенно враждебное - за все провинности командира отвечал он. Особенно раздражены были родичи команды "Алеута", "Камчадала" и "Сошествия". Чины города вопили на всех углах, обвиняя командира "Дианы" в самоуправстве и в превышении власти.
Даже Федосеева не пощадили: предателем называли за то, что он поступил на службу к "ним".
Илья торопился выйти в море; ему невмоготу было оставаться в Охотске.
А тут и погода испортилась. Повалили хлопья снега, и в течение часа засыпали весь город чуть не на уровень с крышами. "Алеут" стоял на рейде весь белый, и матросам пришлось лопатами сгребать снег с палубы.
..."Диана" медленно ползла к Нортонскому заливу. Дул противный ветер, приходилось лавировать в лабиринте островов, рискуя ежеминутно напороться на камни, или сесть на мель. Если бы не старые матросы, рекомендованные Федосеевым, "Диана" не дошла бы до залива, и если бы поднялся свежий ветер, вероятно ей бы тоже не сдобровать, - она шла с креном, с водой в трюме, с полуразбитым такелажем. Это было опасное, томительное, скучное и трудное Плавание.
За это время каждый день кто-нибудь из тяжелораненых умирал и каждый день палуба оглашалась пением панихидных песнопений; каждый день кого-нибудь спускали в холодные воды серого, как свинец, моря.
Скончался и старший офицер Степан Степанович Гнедой; и он нашел свою могилу на дне Берингова моря. Зато Уильдер быстро поправлялся: он уже сидел в парусиновом кресле на палубе "Дианы", перезнакомился со всеми офицерами и декламировал Байрона.
Однажды он обратился к командиру с такой странной речью:
- Не хотите ли вы, господин капитан, услышать исповедь корсара?
Командир был удивлен таким неожиданным обращением к нему. Он сам держался по отношению к Уильдеру холодно, официально. Тем не менее не отказался выслушать эту "исповедь".
- Вам это ничего не говорит? - начал как-то вечером, сидя в каюте командира, Уильдер свою исповедь. И при этих словах он показал командиру пикового валета.
Командир невольно вздрогнул.
- Н-нет! Ровно ничего! - отвечал командир.
- Н-да, вот что! Ну... Очень жаль, - сказал Уильдер, вертя в руках валета. - Это очень ухудшает ваше положение. Я считаю его безнадежным.
Командир вскочил с кресла.
- Что вы хотите этим сказать? - воскликнул он.
- Не ваше лично... Вас, быть может, и выпустят, и команду вашу тоже, но "Диана" останется здесь, - ей не уйти из Берингова моря.
- Это почему? - спросил гневно командир.
- Уважаемый сэр, - хладнокровно сказал Уильдер, - судьба вашего прекрасного, хотя и ветхого судна, предрешена была в Санкт-Петербурге, но ранее того в... в Нью-Йорке.
- ?!
- Вы слышали что-нибудь о международной организации, база которой находится в Нью-Йорке, а ветви которой, как щупальцы спрута, протянулись по всему миру? Эта организация называется "Коронка в пиках до валета". Слыхали вы что-нибудь о ней?
- Нне... слыхал, - протянул командир, и вдруг почему-то вспомнил коронку пик, лежавшую на столе адмирала Суходольского во время их последнего разговора. Потом он вдруг вспомнил валета в руках русского консула, который слез в Мельбурне, валета в руках начальника колоний в Петропавловске.
Потом... он вспомнил свою тетку-миллионершу, "тант Зизи", у которой на брошке всегда болталась эмалевая карточка с изображением пиковой дамы. И как эта тетушка отговаривала его от плавания!
Уильдер с легкой насмешкой наблюдал за выражением лица командира.
- Жаль, что вы ничего не слышали об этой удивительной... организации. Я убежден, что и у вас, на вашем фрегате, имеются агенты этой "коронки".
- Этого не может быть, ручаюсь! - воскликнул командир.
- Не ручайтесь, сэр! Хотите я вам завтра докажу, что вы заблуждаетесь? Следите за мной, - я буду сидеть после обеда на палубе.
- Какой вам интерес разоблачать своих союзников? - не скрывая иронии, спросил командир.
- Видите ли, уважаем
