Главная » Книги

Сиповский Василий Васильевич - Коронка в пиках до валета, Страница 3

Сиповский Василий Васильевич - Коронка в пиках до валета


1 2 3 4 5 6 7 8 9

дия. Подтягивают ослабевшие снасти, закрепляют веревки... Толченым кирпичом, пемзой, тряпками чистят на корабле все медные части, а также и орудия, все должно гореть, как огонь!
        Среди этой толпы суетящихся матросов, боцманов и унтер-офицеров катается с одного конца фрегата до другого кругленький старший офицер Степан Степанович Гнедой. Добрый он человек, но так и лезет всюду с кулаками! Любит драться! Считает это принципиально необходимым. Сегодня он волнуется особенно. Еще бы! "Диана" входит в английский порт, пройдет мимо военных английских судов!.. Там во все глаза будут смотреть, в каком порядке русское судно! Поэтому на такой экзамен "Диана" должна явиться в полном блеске: реи должны быть вытянуты, как стрелы, паруса натянуты. Надо молодцом стать на якорь! Надо паруса спустить не более как в четыре минуты. С шиком чтоб!
        - Это что? - с ужасом, выпучив глаза, не кричит, а хрипит Степан Степаныч, показывая унтер-офицеру на палубу...
        - Пятно, ваше высокоблагородие! - отвечает с трепетом унтер-офицер, на всякий случай отводя свою усатую физиономию подальше от кулаков недовольного начальства.
        - Выскоблить!! Чтоб его не было! - орет старший офицер и вдруг закидывает голову кверху: показалось, что какой-то "конец" не закреплен - болтается! Так и есть, болтается!
        - Что ээто? Что ээто? - не своим голосом вопит Степан Степаныч и в полном отчаянии хватается за голову. - Уморить меня хотите?! Черти! Дьяволы! Позор! Посрамление! Англичанам на посмех! Марш наверх! Закрепить конец! - и он хватает первого попавшегося матроса за шиворот. - Марш наверх, ссукин сын! Мерз... - до конца он, однако, не доругался, так как оказалось, что за ворот он держит... князя Холмского. Тот босиком, в грязной рабочей куртке, как раз около него тер палубу шваброй.
        Увидев, кого он зацепил, Степан Степаныч совершенно растерялся и даже нечаянно первый руку к козырьку приложил.
        - Извиняюсь, князь, - сконфуженно пробормотал он.
        - Я - рядовой, ваше высокородие, - отвечал Вадим, вытягиваясь перед начальством и отдавая честь у козырька, - а потому вы вправе меня не только называть сукиным сыном, но и по зубам бить, - и, сделав поворот налево-кругом, он полез на ванты к проклятому "концу".
        Этот эпизод совсем испортил и без того дурное настроение старшего офицера. Он посмотрел растерянно вслед Вадиму и вполголоса выругался по-матросски, крепко и заковыристо. Боцман крякнул и из сочувствия к начальству сказал:
        - Есть, ваше высокоблагородие!
        - Черт их возьми, - ворчал старший офицер, отходя в сторону, - сажают на судно этих графчиков, да князьков, да еще разжалованных! Сегодня он - разжалованный, а завтра тетенька припадет "ко стопам" - и адмиралом будет! Всю тебе жизнь испортит!
        Положение Вадима на фрегате было действительно странное. "Официально" командиру было приказано обращаться с разжалованным мичманом строго, как с "политическим преступником", и следить за ним неусыпно. "Неофициально" сам министр и кучка дам из высшего света просили его быть с Вадимом "помягче", "поласковее". Сиятельные товарищи избегали его, как зачумленного, и фыркали при встрече. Боцмана били по зубам всех под ряд, но, дойдя до Вадима, почтительно опускали свои мохнатые кулаки. Матросы держались от Вадима в стороне, - одни были настроены определенно враждебно, так как он против царя бунтовал, - другие, недовольные царскими порядками на суше и на море, хмуро всматривались в Вадима и не могли решить, свой он человек или чужой, "всурьез" он бунтарил или блажил так - "от жиру".
        Илья пытался было удержать с ним старые дружественные отношения, заговаривал с ним несколько раз, но Вадим вытягивался перед ним во фронт и отвечал односложно: "Есть, ваше благородие" или "Никак нет". И этим обрывал все попытки Ильи. Кроме того, командир как-то вызвал Илью и сделал ему выговор за попытки разговаривать с разжалованным. Только Спиридоний безбоязненно лез к Вадиму с назидательными беседами на тему о вреде суемудрия, о великом значении православия и самодержавия. Вадим холодно-почтительно выслушивал все эти нравоучения и отвечал монаху свое неизменное: "есть, ваше преподобие", "слушаюсь", "так точно".
        Но вот фрегат убран. Команда сняла свои рабочие костюмы и приоделась.
        - На флаг! - командует вахтенный.
        Все смолкает... Ждут... Сигнальщик стоит с минутной склянкой. Старший офицер с часами в руках следит за минутной стрелкой. Песок пересыпается из одной половины банки в другую.
        - Флаг поднят!
        Все обнажают головы. На мачту быстро взлетает белый флаг с синим андреевским крестом. Командир торжественно принимает рапорты, обходит фронт, здоровается с командой... Церемония кончилась. И так происходит каждое утро. Потом все расходятся. День начался.


Портсмут

        "Диана" легко и плавно входит в широкую гавань, проходит мимо строя могучих британских кораблей: фрегатов, корветов. Пушечные салюты. Салюты флагами.
        - Пошел все наверх! На якорь становиться! - раздается команда. Пронзительный свист боцманских дудок, и тяжелый якорь бухается в воду, подымая на сажень ленивый всплеск воды.
        Как по мановению волшебного жезла на "Диане" вдруг падают все паруса. Чисто стали! Лихо! У начальства отлегло от сердца. Команда - и та радостно ухмыляется.
        - Лихо! Молодцы! - радостно твердит направо и налево старший офицер, - не подгадили! Спасибо!
        Через некоторое время фрегат пустеет: кто может, съезжает на берег. Командир первый отваливает в щегольском вельботе, приодевшись в парадную форму, - он отправляется с официальными визитами. Потом отваливают катера с офицерами в штатских костюмах - едут "развлечься". В одном из катеров торчит Спиридоний. Он тоже в "мирском одеянии". На нем какой-то сюртук, уморительные клетчатые брюки. Косичка тщательно запрятана под широкополую шляпу.
        Стремится на берег и команда после трудного перехода "освежиться" в портовых кабаках и притонах. Скоро на "Диане" остаются только вахтенные, дежурные, словом, все занятые делом.
        Паисий не выходит из своей каюты. В открытый иллюминатор он хмуро смотрит на шумную гавань, на лодки, парусные и весельные, которые поминутно мелькают мимо борта.
        На баке стоит Илья. К нему подходит Вадим и, бросив вокруг себя осторожный взгляд, убедившись, что ни-кто за ним не следит, его не слушает, заговаривает с Ильей:
        - Как мне тяжело! Если бы ты мог себе представить, Илья! В крепости было легче. Кончится мое плавание бедой!
        Илья пробует успокоить друга.
        - Знаешь, - говорит Вадим, - не страшна матросская куртка, не страшны матросские щи и каша (хотя, знаешь, мерзостью кормить начали!) - страшно бесправие и несправедливость. Бьют матросов - зубы вышибают, синяки под глаза ставят! Не только боцмана, а всякий фендрик, вроде Чибисова или вроде этой немецкой миноги, нашего барона, - и те подымают на них свою подлую руку... Но почему  м е н я  не бьют? Ведь я же матрос! В крепости было лучше, - я, по крайней мере, этих безобразий не видел! Ты знаешь, что я придумал. Я сбегу с корабля или... утоплюсь!.. Я так жить не могу!
        - Вадим!.. Вадим! - ответил ему Илья и обнял его. - Полно ребячиться! Во-первых, не все дерутся. Я, например, лейтенант Стругов, мичман Левицкий. Да мало ли! И верь мне, таких скоро будет большинство! Береги себя для лучшего будущего... Может, скоро наступит время, когда в таких, как ты, будет нужда!
        - Знаешь, Илья, - заговорил опять Вадим, - попроси ты у командира, чтоб он меня к тебе вестовым назначил!
        Илья выпучил глаза.
        - Тебя? Ко мне... вестовым?!. Да ты в уме?
        - Нет, серьезно. Если это выйдет, я хоть часть дня смогу проводить у тебя в каюте... подальше от всей этой дряни. А я тебе буду служить исправно. Ты не беспокойся! И сапоги чистить буду и брюки!..
        Илья задумался... - Попробую, - сказал он, - едва ли впрочем удастся: намедни мне командир голову намылил за то, что я с тобой разговаривал.
        - Спаси меня, Илья! - продолжал Вадим.
        - Ну, ладно... Успокойся - попробую, - сказал Илья с улыбкой и добавил: - а между прочим вот что: я сейчас напишу письма своим и отправлю их, пиши и ты - я отправлю.
        - Кому писать? - грустно промолвил Вадим. - Родные и друзья - все отвернулись от меня. Разве старику Фролу?
        - Ну, хотя бы ему!
        Илья отправился в каюту писать письма своим, Вадим - старому Фролу.

        "Милые мои, - писал Илья. - Вот я и в Англии, в Портсмуте... Мы рассчитывали прийти гораздо раньше, да задержала непогода. Начиная с Кронштадта и до самых берегов Англии нас все время трепало. Теперь завязнем в Портсмуте недели на две: течь показалась - надо чиниться. Наш фрегат оказался совсем старым, негодным судном. Странно, что такое судно, говорят, уже назначенное на слом, отправили в кругосветное путешествие! Нас ждут обязательные бури (так говорит наш старый штурман, с которым я очень подружился, знает покойного отца) в Бискайском заливе, в Индийском океане и, быть может, у берегов Японии. Поэтому надо своевременно исправить все грехи "Дианы". Что сказать вам о людях, которые на два года заперты со мною в старую деревянную коробку, носящую красивое имя "Диана"? Командир - сухой эгоист, неприветливый и почти всегда не в духе. Хороший служака, но никем не любим, и, кажется, сам никого не любит. Но дело знает. К сожалению, с матросами излишне крут: почти каждый день у нас на баке производится порка матросов. Это отвратительно. Матросы называют его "палачом". Ужасное прозвище! Старший офицер Степан Степанович Гнедой - кубышка по фигуре - не ходит, а катается по палубе, всегда куда-то торопится и суетится. Отчаянно дерется - "чистит зубы" матросам и притом еще философствует: "Нельзя, - говорит, - не бить, - на бое матушка Россия держится! Везде, - говорит, - всеобщая лупка идет. В деревнях мужиков дерут, в казармах - солдат, в школах - учеников, во всех школах: в корпусах, в гимназиях, в семинариях духовных. В семьях - детей лупцуют. Меня отец драл, как Сидорову козу, отца дед лупцевал и так далее до Адама. "Бамбуковое, - говорит, - положение (слово "бамбуковый" - его любимое. Так его "бамбуком" мы и называем, а матросы "мордобоем" зовут). К чести его надо прибавить, что после мордобоя он сам, по-видимому, мучается и часто, избив матроса, потом на другой день дает ему двойную порцию водки или даже извиняется. Хотя он и драчун, но матросы к нему относятся добродушно. Терпелив русский народ! Конечно, при таких командирах, боцмана и унтер-офицеры - чистые звери! Боюсь, что наше плавание не окончится благополучно: среди матросов есть люди далеко не мирные и ропщут на телесные наказания, а также и на кормежку. Она из рук вон плоха!
        Положение Вадима, по-моему, отчаянное: тоскует, похудел, осунулся, а в глазах огоньки... Боюсь, чтоб не натворил чего.
        Сиятельные товарищи наши оказались такой дрянью, что и говорить о них не хочется, особенно по-свински держатся по отношению к Вадиму.
        Ну, что сказать вам о прочих пассажирах "Дианы"? Плывет с нами уморительная собачонка-дворняжка, любимица матросов и предмет ненависти командира. Матросы выучили ее разным штукам. Например, крикнут: "Палач идет!" - и Кудлашка стремглав бежит прятаться.
        Следующей достопримечательностью нашего фрегата является миссионер Спиридоний, посланный на Аляску насаждать православие. Дрянь человечишка! Говорят, сослан на Аляску за озорство, за пьянство и женолюбие. Кроме того, до Мельбурна идет с нами русский консул с женой. Но это совсем люди бесцветные, по крайней мере - он. Сиятельные находят, что "она" - ничего, и собираются ухаживать за ней, когда погода будет лучше, потому что пока ее тошнит (а ее тошнит с Кронштадта), они на свои чары не надеются.
        Ждите следующего письма с острова Мадера и потом с мыса Доброй Надежды, а сами пишите в Охотск, где я надеюсь найти кучу ваших писем и встретить милую Лену... Сейчас съезжаю на берег. Решил купить английские карты Аляски, а также сочинение Фенимора Купера на английском языке. Буду для практики читать и вспоминать свое детство, а также учиться по Куперу жизни в американских пустынях. Ведь придется и мне в Аляске быть следопытом и зверобоем и заводить друзей вроде куперовских Ункаса и Чингак-хока! Ну, до свиданья, мои хорошие. Будьте здоровы и спокойны. Вадим вам кланяется.

Ваш Илья".

        Вадим писал старому Фролу:

        "Дорогой друг, Фрол Саввич!
        Добрались мы до Англии. Пишу тебе из Портсмута. Шли долго, потому что задерживал свежий и противный ветер. Чувствую я себя прекрасно. Начальство со мной любезно. С командой лажу. Еда хорошая. Скажи нашим, чтоб не беспокоились. Возможно, что мне скоро вернут мой чин. Целую тебя крепко и благодарю за подарки, которые ты мне тайком сунул в Кронштадте.

Твой Вадим Холмский".

        К вечеру город, порт и суда, стоявшие на якорях, расцветились огоньками. Красивое было зрелище! Огоньки дрожали и змеились в сонной воде. Шум города стихал, и тем отчетливее в ночной тиши раздавалось перезванивание склянок на дремлющих судах. Время от времени тишину нарушали мерные удары весел - то военные катера возвращались на свои суда из города...


"Шалость" Чибисова

        Много хлопот было в эту ночь тем, кто оказался на вахте: катера приходили перегруженные пьяными матросами. Некоторых приходилось подымать на веревках. И офицеры тоже явились сильно навеселе. Скандал вышел со Спиридонием. Князь Чибисов напоил его "в доску". На фрегат его подняли при помощи веревок, и, по приказу Чибисова, пьяные матросы "для протрезвления" его преподобия подтянули его высоко на рею. Чибисов и его друзья похохотали над висящим монахом, потом пошли в кают-компанию, да и забыли об его существовании. Вахтенный, занятый приемкой пьяных матросов, не заметил проделки Чибисова, и "равноапостольный" Спиридоний висел на рее, висел, качался, качался, пока предутренний ветерок не привел его в чувство. Пришел Спиридоний в сознание - и неописуемый ужас овладел им - он увидел под ногами бездну, а себя связанным по ногам и рукам высоко "на воздусях"... И вот он заорал - так заорал, что отчаянный крик его разбудил всю дремавшую гавань. Вахтенный на "Диане", не разобрав, откуда несется вопль, пробил тревогу: "человек за бортом". Стали спускать катер... Тревога с "Дианы" передалась на соседние английские суда, и те спустили катера, чтоб спасать тонувшего. Когда разобрали наконец, что вопли несутся не снизу, а сверху, скандал получился грандиозный.
        Разбудили старшего офицера, потом командира. Командир от ярости потерял дар человеческой речи - испускал какой-то зудящий звук "зззз!" Хотел приказать произвести порку: но  к о г о  п о р о т ь? князя Чибисова? или Спиридония? или обоих?
        Старший офицер в остервенении бил дежурного боцмана по зубам.
        Боцман лупил вахтенных матросов.
        - Позор! Посрамление! Бамбуковое положение! - с пеной у рта ревел Степан Степаныч, бросаясь направо и налево в поисках, кого еще смазать кулаком.
        Спиридония отправили в лазарет, князя Чибисова - под арест.
        На следующий день рано утром репортеры местных газет стали осаждать фрегат, желая добиться интервью с командиром. Их интересовал вопрос, правда ли что в истекшую ночь на фрегате "Диана" был повешен матрос. Репортеров приняли невежливо, чуть с трапа их не спустили. В отместку за это в утренних газетах появились громовые статьи, в которых выражалось негодование на то, что русские вешают матросов не в открытом море, - что допустимо, - а в английском порту, что совершенно противно английским законам и нравам.
        Командир в полной форме отправился объясняться по этому казусному делу к коменданту порта, к русскому консулу и в редакцию газет. В следующем номере местных газет появились заметки под заглавием: "Забавы русских морских офицеров". Конечно, это прискорбное событие отравило все радости пребывания русских моряков в Портсмуте. Даже матросы перестали пользоваться береговыми удовольствиями, над ними стали потешаться в кабачках, а уличные мальчишки бегали за ними следом, вытянув шею, выпучив глаза и высунув язык, хрипя и имитируя таким образом умирающих от удушения.
        В виду всех этих неприятных осложнений командир решил идти чиниться в Брест и всячески сократить срок пребывания в Портсмуте. Но перед уходом нужно было получить какой-то груз. И это несколько задержало отплытие.
        Однажды ночью на палубу "Дианы" с великим трудом с подошедшей барки перегрузили какие-то огромные ящики. Никто из офицеров не знал, что в ящиках заключается, и командир почему-то не позволил их раскрывать. Так они и стояли на палубе "Дианы", прикрепленные цепями к бортам.
        Вместо двух недель "Диана" простояла в Портсмуте пять дней и направилась к берегам Франции.
        На фрегате все были мрачны - от капитана до последнего матроса Еремки Пирогова, который за воровство приставлен был убирать "гальюны".
        Капитан Накатов ходил по рубке, нервно ломал свои тонкие пальцы, и они хрустели у него, как ореховая скорлупа на матросских зубах.
        Капитан Накатов был на хорошем счету у начальства. Любимец министра Мериносова, он умел ладить и со всеми другими влиятельными особами в Адмиралтействе.
        Он имел все основания мечтать о блестящей карьере и имел на то права, так как был отличным служакой и великолепно знал свое дело. Исполнительный до педантизма, он был требователен к себе и к другим. И за это его многие из подчиненных не любили.
        Назначение на "Диану" совершенно сбило его с позиции. После разговора с адмиралом Суходольским, после полученных противоречивых советов от разного начальства, от сослуживцев и от знакомых, он понял, что, согласившись на это назначение, сделал крупную ошибку. Он понял, что его патрон Мериносов не прочен, что при дворе действуют какие-то закулисные интриги. И результат этих интриг был ему очевиден: вместо эскадры новейших и лучших кораблей, как это предполагалось ранее, отправлена была старая развалина, уже предназначенная на слом. Команда на ней подобрана, как нарочно, самая неудачная - из береговых экипажей или с мелких каботажных судов. Их еще надо было учить.
        Еще было время отказаться от назначения, но капитан Накатов был упрям и самолюбив и рьяно взялся за дело. За месяц до отхода "Дианы" он энергично принялся за ремонт старого судна и за обучение команды. Но с раздражением своим он справиться не мог и все это раздражение перенес на "Диану" и на матросов. С офицерами был сух и неприветлив, с низшими чинами - суров и жесток.
        Понятно, что скандал в Портсмуте обострил его озлобленность. Оттого так хрустели его тонкие пальцы, когда он вспоминал о происшедшем в Портсмуте.
        Степан СтепанЫч Гнедой тоже находился в ажиатации: вытирал фуляром лысину, которая у него в минуты волнения всегда отчаянно потела, и повторял вполголоса: "Дда!.. бамбуковое, можно сказать, положение! Отличились!.. В газеты попали!"
        Старый штурман, веривший в приметы, ворчал: "То ли еще будет! Напустили на фрегат монахов, баб, штафирок, князьков да графчиков... Тьфу!"
        Князь Чибисов сидел под арестом и злобствовал почему-то на одного Спиридония. "Изведу мерзавца, - говорил он. - Из-за этого сукина сына в Париж не попаду". (Долгая остановка в Бресте сулила возможность побывать в Париже).
        Спиридоний после всех пережитых треволнений окончательно решил, что все его страдания - дело рук сатаны. Он предвидел еще много всяких испытаний и недоумевал, "за що" так возгневался на него господь. Ломал свою голову над вопросом, какова же в конце концов будет его карьера, попадет ли он в великомученики или просто в мученики, рангом ниже! "Где нам в великомученики, - хрипел он, - рылом не вышли! Где уж тут?!. Связей нет! Другие вон и хуже меня делов наделали, да в лаврах сидят, а меня вон - в миссионеры! Да еще куда?!"
        И желая облегчить работу будущему сочинителю его жития, Спиридоний засел за свою автобиографию. Красивым уставом вывел заглавие: "Искушения и муки отца нашего Спиридония, страстотерпца и воина христова". И стал писать. Благо не качало.


От Бреста до Мадеры

        В Брест добрались благополучно.
        Стояли в Бресте долго, и счастливцы (в том числе барон и граф) сумели слетать на почтовых в Париж и там пожуировать. Князь Чибисов от досады обгрыз все свои холеные полированные ногти.
        Наконец отплыли от Бреста.
        Как и предсказывал старый штурман, в Бискайском заливе тряхнуло основательно.
        При ясном небе вдруг заревел безумный ветер, застонал в снастях... Залились соловьями боцманские дудки.
        - Пошел все наверх! третий риф брать! - раздалась команда.
        Матросы, как муравьи, поползли по вантам, по реям, и "Диана" вдруг оголилась.
        Океан вспенился, забурлил... Голубые прозрачные волны живыми горами заходили вокруг фрегата. То громадная многосаженная стена встанет за кормой, и "Диана", словно спасаясь от нее, летит стремглав куда-то в прозрачную пенистую бездну, то вдруг "Диана" станет на дыбы, упрется носом в синее небо и лезет куда-то вверх. Казалось порой - вот-вот опрокинется навзничь!
        Как только началась качка, Спиридоний сам вылез на палубу, еле-еле дополз до грот-мачты (облюбовал себе крюк на мачте) и, накрепко привязав себя "вервием", предался во власть морской болезни.
        - Эк тебя выворачивает, - отплевывались пробегавшие мимо матросы. - Убирай потом за тобой!
        Промучились двое суток, и потом все стихло. Опять "Диана" украсилась всеми парусами и с попутным ветром понеслась к острову Мадера.
        Спиридоний убрался в каюту и принялся за свое "житие".
        Матросы весело хохотали, вспоминая события прошедшей ночи, и потешались над Ванькой Фомичевым, у которого на лбу торчал огромный синий желвак: из койки ночью вывалился и башкой треснулся об пол. Потеха!
        Южное солнце палило вовсю. Офицеры надели белые кители, матросы - белые рубахи. Радостно было смотреть на синее небо, на голубые прозрачные волны, кипевшие пеной у носа и бортов "Дианы".


Мадера

        Берег!.. Берег!.. Мадера видна!
        И кто был на палубе, - все впились глазами вперед. Там, на краю горизонта, виднелась синяя тучка. Она все темнела и по мере приближения "Дианы" заострялась в горные вершины. Наконец глаз стал различать дым и огонь на одной одинокой вершине. "Вулкан! Да еще действующий!". Облака лежали на других горах, как легкая вата. Солнце словно заигрывало с горами - освещало то одну сторону, то другую. Сторона, на которую падал солнечный луч, вдруг загоралась изумрудами горных лесов. У подошвы гор начинали виднеться полосы виноградников. Еще ниже раскинулся городок... Стали видны крыши домов, остроконечные шпили церквей...
        "Диана" бросила якорь в маленьком уютном заливчике, и сейчас же со всех сторон полетели к ней лодки и катера. Приход большого военного корабля, очевидно, был событием в этом городишке. Подъехал в шлюпке и русский консул, испанец, не знавший ни слова по-русски, пригласил к себе обедать всех, кто пожелает.
        "Диана" тихо покачивалась на бирюзовых прозрачных волнах, а перед ней стояли величественной стеной почти отвесные горы. С них несся на "Диану" густой аромат хвои - это благоухали горные сосны, кипарисы. К смолистому запаху примешивался едкий запах мирт, маслин... Кроме того, пахло и ананасом, и розой, и словно пряностями какими-то - не то гвоздикой, не то корицей. Странные, сложные ароматы юга ласково дышали на гостей, приплывших издалека, с холодного неприветного севера. Даже Спиридоний блаженствовал, сидя на солнышке и ласково поглаживая себя по утробе.
        - Блаадать! - говорил он, щурясь от яркого солнца.
        Мрачный штурман криво ухмылялся, глядя на горы, на сверкающий яркими красками городок, на суету лодок, в которых галдящие испанцы, негры, мулаты предлагали купить ананасов, бананов, винограду. Голые ребята ныряли в прозрачную воду за брошенными монетами. Только верный себе Паисий не вышел из каюты и, стоя у иллюминатора, бесстрастными глазами смотрел на всю эту радостную суету юга... Из другого иллюминатора выглядывало злобное лицо Чибисова-Долгоухова, который отсиживал последнюю неделю своего ареста.
        Вадим стоял у борта и всей грудью вдыхал ароматный воздух Мадеры, но ему было грустно: он на все время плавания был оставлен "без берега".
        В городе оказалось гораздо хуже, чем на палубе "Дианы", - там было душно, жарко и пыльно. Огромные перистые пальмы, украшавшие набережную, по-видимому, изнывали от засухи. Покрытые пылью, они казались серыми. От каменных горных громад несло жаром, как из духовой печки. Сразу захотелось пить, пить, есть мороженое!
        Тем не менее жара и духота нисколько не отражалась на жизни города: по набережной носились местные жители: испанцы, португальцы, негры. Неслись, галдели, махали руками... Вся эта толпа, по-видимому, крайне занятых людей при виде проходивших русских моряков останавливалась и долго смотрела им вслед. Некоторые, очевидно, даже забывали все свои спешные дела и, бросив все, шли следом за русским.
        И воздух в городе был несравненно хуже. Берег был загрязнен отбросами. Из ресторанов несло перегорелым плохим оливковым маслом. Но главное - жара! Невыносимая жара! И это в ноябре месяце!
        Если люди бегали и суетились по панелям, то улицы поражали малой подвижностью. Извозчиков здесь не было. Не желающих идти пешком носили в носилках. Иногда кое-кто проезжал верхом на осле. Чаще всего на улицах попадались медлительные быки, которые тащили повозки, нагруженные всяким грузом, преимущественно бочками, пустыми или с вином.
        Илья и несколько офицеров не поехали на парадный обед к консулу, а предпочли прогулку в горы. На эту мысль их натолкнули носильщики паланкинов и погонщики ослов, которые обступили офицеров жадной, назойливой толпой. Они что-то кричали, показывали руками на вершину горы, тащили офицеров в паланкины, к ослам.
        Ишумов и Львов не знали, как убить время не берегу, и потому безропотно "возлегли" на потертый матрас пестрого паланкина. Илья, Васильев и Островский "ехать на людях" не захотели и предпочли отправиться на ослах. Паланкины и ослы крупной рысью понеслись в гору, носильщики паланкинов и погонщики ослов бежали, не переводя дух, на ходу отирая рукавами потные лбы.
        Дорога извивалась мимо фруктовых садов и виноградников. Илья не пожалел, что избрал путешествие на осле. Доверившись всецело погонщику, он свободно наслаждался видами, а лежавшие в паланкинах отчаянно ругались: и видеть было плохо - мешали грязные занавески, и к тому же ни сесть, ни повернуться было нельзя. Стоило сделать движение, и рука носильщика решительно укладывала пассажира в прежнее положение. Носильщикам трудно было нести вертевшихся пассажиров.
        До вершины не добрались и остановились на полпути на площадке, поросшей сосновым лесом. Перед глазами расстилался синий океан, на горизонте виднелся какой-то остров, внизу пестрел городок, утопая в зелени, кругом толпились горы - зеленые, серые, синие, нежно-голубые вдали. Тишина была изумительная, и только в кустах звенели бесчисленные цикады.
        - А вон наша "Диана"! - воскликнул мичман Львов. - Смотрите, словно игрушка...
        Сверху было видно всю палубу фрегата. В подзорную трубу Ишумов разглядел, что у борта стоит какая-то женщина в белом.
        - Да это ведь наш "равноапостольный" в белом подряснике...
        Отдохнув, спустились в какую-то харчевню, перекусили там и отправились в обратный путь. В городе выпили кофе, перепробовали все фрукты, какие только продавались, и вернулись на фрегат.
        Каждый катер, приходивший с берега, был нагружен бутылками и даже ящиками с мадерой. Все возвращались веселые, а многие и "шибко навеселе". У Спиридония тоже оказался в объятиях ящичек с мадерой. На иронические взгляды офицеров, их бесцеремонный смех и остроты он смиренно отвечал:
        - Для укрепления здравия... По предписанию доктора... Лечебное. К тому же духовным особам, плавающим и путешествующим и болящим, уставом разрешено пользование вином и елеем!
        - Вот бы вы, батюшка, и пили бы елей, - сказал кто-то из офицеров, а нам бы, грешным, вино отдали? А?
        Привезли с берега еще уморительную обезьянку Изабеллу, но матросы ее переименовали в "Дуньку". Она сейчас же прицепилась к Кудлашке и стала тянуть его за хвост. Хотел он ее хватить зубами, но получил линьком по шее и, оскорбленный, запрятался куда-то в темный угол, а Дунька с кокосовым орехом под мышкой уселась на самой высокой рее.
        Офицеры, обедавшие у консула, вернулись тоже в самом благодушном настроении. Даже командир улыбался. Таким веселым никто еще его не видал.
        - Илья, - сказал Вадим, - по-моему, сейчас самый подходящий момент. Попроси его, чтобы он меня назначил твоим вестовым.
        Илья посмотрел на Вадима.
        - Ты все еще держишь в голове эту дикую мысль?.. Ну, да ладно, попробую!
        Илья, однако, не решился говорить с самим командиром и отправился с этой просьбой к старшему офицеру. Тот после консульского обеда был сильно "под мухой", и потому долго не мог понять, в чем дело, но когда понял, то выпучил на Илью свои пьяные глаза и стал протестовать:
        - Что вы, мамочка!.. Да вы не рехнулись ли? К н я з я  к вам в е с т о в ы м? Да это вы что? Да нешто он станет ваши портки чистить? Грязный ходить будете! Ишь ты, фита какая! К н я з я  ему в  в е с т о в ы е. Вы, мамочка, пойдите проспитесь. Намадерились не в меру.
        Однако Илья убедил его, что это просьба самого князя и что исполнение ее во многих отношениях будет удобно не только для князя...
        Степан Степаныч понял наконец и даже обрадовался.
        - Правильно! - согласился он, - меньше будет на глаза попадаться! Хорошо придумано! Пусть лучше у вас в каюте сидит! - И он направился к командиру, слегка пошатываясь и подпевая:

"Видно сразу, что мадеры
Я надрызгался без меры".

        Командир быстрее его понял удобство такого назначения, и Вадим впервые за все время плавания почувствовал себя счастливым человеком. Он сейчас же завалился на койку Ильи с томиком Купера, а Илья уселся у столика и стал записывать в свой дневник впечатления дня. В открытый иллюминатор дышал теплый морской ветерок.
        Спиридоний подружился с местным аббатом и возвращался каждый вечер сильно "намадеренный". Он уверял всех, что если бы "Диана" простояла здесь еще хотя бы с неделю, он бы этого аббата отучил от католической ереси и превратил бы в православного попа. К тому дело шло! Офицеры смеялись и сомневались, что он проводит время у аббата.
        За это время стоянки у благодатной Мадеры офицеры рассмотрели как следует свою консульшу. Она оказалась премилой и веселой хохотушкой. Открыли также, что супруг ее - страшный ревнивец. Решили дружно, общими силами "накаливать" консула. Даже Спиридоний преподнес ей розу.
        На следующий день решили сделать большую поездку в глубь острова, чтобы посмотреть действующий вулкан. Добрались на ослах до подножия горы и, передохнув, начали подниматься в гору. Взбираться было нелегко: крутые склоны горы были усыпаны пеплом и изборождены застывшими потоками лавы. Но привычные ослы преодолели трудный путь, и скоро путники добрались до свежих потоков лавы, грозно сползавших по склону горы.
        Чтобы добраться до кратера, пришлось оставить ослов и довериться проводникам. Те надели на шею лямки с веревками, которыми были привязаны путники. Опираясь на толстые палки с железными наконечниками, проводники тащили путников до самой вершины.
        Наконец подошли к самому потоку лавы, которая медленно выползала из бокового кратера. Вулкан ревел, выкидывая снопы огня, а потоки лавы рычали, уничтожая все на своем пути. Трава, кусты, целые деревья трещали и воспламенялись, когда их касалась расплавленная масса. Камни лопались с жалобным звуком. Над потоком стояли густые облака дыма.
        Чем выше подымались к кратеру, тем удушливее делалась жара. Кратер имел в диаметре до двухсот футов. Лава поднялась до самых его краев, и в том месте, куда подошли путники, покрылась корой - по ней можно было ходить. Но на другом краю кратера лава еще кипела, из недр вулкана вылетали огромные раскаленные потоки, слышались взрывы, потрясавшие гору до основания. Блестящие раскаленные камни взлетали высоко в небо. Вспышки гигантского пламени бросали отблески на море, все озарялось фантастическим светом, а в пурпуровом море вдруг появились островки. Это был незабываемый огненный фейерверк.
        Рано утром с восходом солнца "Диана" отправилась дальше. Ее провожал на лодках почти весь город.


В тропиках

        Утро было чудное. Слегка накренившись, на всех парусах понеслась "Диана" в море, и скоро гостеприимный город стал тонуть в нежной розовой мгле.
        На небе стояли легкие опаловые тучки, слегка позолоченные по краям утренним солнцем. Дул ровный теплый пассат - самый приятный ветер для парусных судов. У всех было радостно на душе, и невольно хотелось забыть, что там, на родине, в эти декабрьские дни и холодно, и темно, и белый саван покрывает землю, и завывают вьюги...
        Проходили экватор, и с разрешения командира, матросы отпраздновали по морскому обычаю это знаменательное событие. Но праздник был омрачен тем, что командир, вопреки всем морским обычаям, не принял личного участия - поручил свою роль старшему офицеру, а сам заперся в каюте. Матросы были этим обижены, однако от праздника не отказались.
        И вот все, кроме командира и Паисия, собрались на палубе. Впереди стояли "новички", т. е. те, кто в первый раз пересекали экватор. В этой группе впереди всех стоял Спиридоний, терзаемый бесом любопытства.
        Сидя на лифте от пушки, изображавшей царскую колесницу, с грохотом прикатил с бака на шканцы, где собралась вся публика, царь морей Нептун. Он был в вывороченном тулупе, с длинной бородой из пакли, с короной из папки на голове и с огромным трезубцем в руках. Его везли четыре матроса, вымазанные сажей (морские кони). Около Нептуна торжественно шествовали пестро раскрашенные полуголые матросы, прикрытые простынями, с бумажными венками на головах. Это была свита морского царя - тритоны, наяды, нереиды... Рядом с царем шел матрос, наряженный бабой. Он изображал супругу морского царя - Амфитриту.
        Колесница остановилась. Нептун сошел с нее и, стукнув трезубцем о палубу, грубым басом вопросил:
        - Какой державы вы люди? Откуда и куда идете? И много ли вас на судне офицеров и команды?
        Старший офицер на все эти вопросы отвечал толково и обстоятельно:
        - Мы русской державы люди. Идем из Кронштадта на Дальний Восток, а потом обратно в Кронштадт. Офицеров у нас 32 человека, а команды 400.
        Нептун вдруг замялся. Среди зрителей-матросов и участников игры почувствовалось какое-то напряжение. Послышался чей-то нетерпеливый голос:
        "Ну, валяй! Чего стал?"
        Но Нептун вдруг потерял свою торжественность и стал барабанить скороговоркой:
        - Российские, значит, люди? Наслышаны мы о них в подводном нашем царстве и готовы вам помочь! Угодно ли вам, господин капитан ("Старший офицер - не капитан", - крикнул кто-то из матросов), попутных ветров? Ответствуйте.
        "Капитан" таких ветров конечно пожелал.
        Тогда Нептун спросил, что предпочитает капитан для новичков-офицеров: крещенье водой или выкуп в виде бочки рома? "Капитан" предпочел выкуп и вдруг спросил:
        - Да разве Нептун пьет?
        Этот вопрос не входил в программу представления, и потому Нептуну пришлось отвечать "отсебятину".
        - Точно так, вышескородье, балуется помалости, - ответил морской царь, сойдя с высокого штиля на матросскую речь.
        После этой импровизации Нептун опять вошел в роль и торжественно заявил:
        - Жалую вас, славные российские люди, попутным ветром и благополучным плаванием. Быть по сему. Урра!
        Все прокричали "ура".
        Затем началось обливание новичков из брандсбойта. Больше всех пострадал Спиридоний. Супруга морского царя облапила его и разыграла сцену страсти. Морской царь возгорелся ревностью и в ярости чуть не проткнул трезубцем пузо Спиридонию. Затем по его приказу "равноапостольного" купали в бадье... Насилу вырвался Спиридоний из рук "царской" свиты.
        Затем, ударив трезубцем по палубе, Нептун воссел на свою колесницу, и она с грохотом покатилась обратно на бак.
        ...Нептун разоблачался на баке, а группа матросов, его окружавшая, ругала его вовсю. Оказывается, готовилась демонстрация против командира. Нептун должен был спросить старшего офицера, кто командир фрегата, должен был выразить негодование, почему командир сам не вышел встречать царя морей, должен был высказать даже угрозы. На такую импровизацию матрос Васенко, игравший Нептуна, однако, не отважился - струхнул. И теперь его обкладывали все те, кто особенно бил недоволен командиром, кто мечтал хоть на чем-нибудь сорвать свою досаду.
        ..."Диана" плыла к югу, и с каждым днем жара делалась невыносимее. Попутный ветер совсем не освежал, казалось воздух остановился - не движется! Океан блестел, как расплавленное золото, и лениво колыхал свои гладкие, словно жирные, волны. На небе не было ни облачка, и беспощадные лучи солнца падали отвесно. Летучие рыбки, залетавшие на корабль, моментально засыпали на раскаленной палубе и засыхали. Казалось, мозги плавились. Яркий свет солнца слепил глаза. Растянутый тент не спасал. В каютах не было воздуха. Даже Паисий не вытерпел, вылез из своей "келии" (так он называл свою каюту). Только ночью еще можно было дышать. Поэтому все спали на палубе: и матросы, и офицеры, и консул со своей консульшей. Но и то спалось плохо. Уж очень хороши, сказочно хороши были эти ночи под тропиками!.. Темно-синее небо было густо усеяно огромными неведомыми звездами. Оно искрилось, дрожало разноцветными огоньками. Море горело голубоватым фосфорическим светом. Как падучие звезды, носились в море рыбы, оставляя за собой длинные хвосты медленно погасающего огня.
        На палубе в разных углах шли тихие предсонные беседы. В одной группе белобрысый матросик Федька Рыбаков рассказывал тихим тенором нараспев давно всем известную сказку об Иване-царевиче, сером волке и Царь-девице. И бородатые матросы слушали, не спуская глаз с рассказчика, и жадно ловили каждое слово. В другой группе делились воспоминаниями о деревне, об оставленных женах и детях. Старший боцман в назидание молодежи рассказывал, как прежде драли во флоте.
        - Куда теперь! Теперь, братцы мои, не порка, а банька! - говорил он.
        В другой группе шли разговоры о разных чудесных случаях - о встречах с лешим, домовым... рассказчики божились, что не врут, - либо от родной бабки слышали, либо от тетки.
        Господа офицеры лениво болтали на шканцах, попыхивая папиросами. И беседа их не была так разнообразна и колоритна, как беседа матросов. Оживленно говорил только князь Чибисов, выпущенный наконец из-под ареста. Он сидел в кругу своих друзей и вслух мечтал о том, как организовать с ними охоту на жирафов во время остановки у мыса Доброй Надежды. Илья говорил с Ишумовым о морозах и льдах Камчатки, и для всех, изнемогавших от жары, этот разговор был приятен, как порция хорошего мороженого.
        Спиридоний шмыгал от группы к группе. Здесь постоит, послушает, там постоит, - всем интересуется. Иногда слово, другое для поощрения сам вставит... Иногда по пути остановится - созерцанию предается, Ломоносова вспомнит, продекламирует с чувством:

Открылась бездна звезд полна,
Звездам числа нет, бездне - дна!

        Вздохнет из недр умиленной души и потом сейчас ж предастся своему суетному любопытству - слушать других побежит... Наткнулся в потемках на Дуньку-обезьянку, на хвост ей наступил... Завизжала, уцепилась за подрясник, здорово самого Спиридония перепугала, - за черта ее принял! Он только что звезды считал, о божием величии размышлял - и вдруг эта чертова образина - под ноги! Обозлился монах да каблуком ее в бок! Избалованная обезьяна совсем на это разобиделась и стала рвать ему подрясник, да и сорвала сзади полподрясника. Хорошо еще, что темно было. Обеими руками прикрыл Спиридоний наготу свою и торопливо шмыгнул в каюту.


На "Диане" неспокойно

        А жара не унималась. Мало того - стал стихать ветер. Наступил штиль - катастрофа для парусного судна. Шли по узлу, по полтора, иногда и вовсе останавливались. И тогда паруса беспомощно обвисали на реях.
        Проходил день, другой... прошла неделя - фрегат лениво покачивался на месте. Около трех недель проболтались таким образом. А солнце пекло все так же неумолимо, и море сверкало все так же нестерпимо для глаз. Питьевая вода испортилась. От жары стали дохнуть куры, утки... Отправился на тот свет боровок Кузька, несмотря на все старания доктора и фельдшера спасти общего любимца. В бочках стала загнивать и без того неважная солонина. Все изнывали от жары.
        И вот замолкло пианино в кают-компании. Замерли залихватские цыганские песни. Уже не распевались трогательные романсы и оперные арии. Охрипли от жары тенора и баритоны. Перестали даже мадеру пить. Аппетит пропал... Эх, мороженого бы, да льду нет!..
        Нервы у всех напрягались с каждым днем все более и более. Начались взаимные придирки, даже резкости... Как-то все вдруг надоели друг другу.
        Матросы бездельничали и хмурые слонялись по палубе, лениво и неохотно отдавая честь.
        Командир нервничал, обрывал офицеров и "подтягивал" раскисшую от жары дисциплину. Его возмущало, что матрссы, спасаясь от жары, старались снимать с себя все, чуть ли не до штанов включительно. Бездельные, полураздетые, томясь от жажды и голода, отказывались есть солонину... - потеряли всякий вид, выправку, выдержку...
        Участились порки на баке. Вместе с этим с каждым днем росло общее недовольство среди нижних чинов. Назревал бунт.
        Боцмана, конечно, первые почувствовали близость надвигающейся грозы и сообщили свои опасения старшему офицеру, который на это ответил свое: "Бамбуковое, черт возьми, положение!" - и не смог решиться сказать командиру, с которым у него отношения в это время тоже несколько испортились. Степан Степаныч только приказал боцманам наблюдать за матросами и докладывать ему.
        И вот боцман Гогуля однажды отвел Спиридония в сторону и конфиденциально шепнул ему:
        - Батя, ты бы... того... посматривал бы за матросиками... Что-то в кучках шушукаются... Послушай при случае, о чем калякают. Дело, батя, серьезное.
        Для Спиридония такое поручение было и лестно и интересно. Подслушивать и сплетничать - это была его стихия. Любопытство его не знало границ. Только обезьяна Дунька не уступала ему в этом отношении... И вот однажды ночью, приютясь за ящиком с мусором, он услыхал голос Павлушки Стахеева, одного из самых задорных матросов.
        - И ничего не будет, - говорил Стахеев, - ей-богу! На "Смелом" в 1803 году то же было. Рот заткнули тряпкой, руки назад и - в море. А вахтенного офицера пристращали так, что тот ни гу-гу! Так и сказали: слово пикнешь - жив не будешь! Ну и доложили, упал, мол, за борт ночью. Вытащить, мол, не успели. Чисто было сделано.
        - А ревизора Требушкина как же? Ведь это он гнилым мясом кормит. Его бы тоже, - раздался из кучки матросов, окружавших Павлушку, чей-то неуверенный голос.
        - Палача сбудем вперед, потом и его в оборот возьмем во как! Он без палача у нас шелковый будет.
        - Ну, как, ребята, по рукам?
        - Может, подождать? - робко заметил кто-то.
        - Чего еще ждать? Тюря!.. И то шкура на плечах еле держится - вся в лохмотьях.
        - Са порт! Чего разговаривать? Собаке - собачья смерть! - сказал чухонец, вестовой барона.
        В это время Спиридоний, сидя за ящиком, вдруг чихнул. Заговорщики всполошились, кинулись к нему и вытащили.
        - Подслушивать?!. Подглядывать?!. - зашипели все окружившие его матросы. И с перепугу Спиридонию показалось, что у всех у них глаза загорелись, как у голодных волков в зимнюю ночь.
        Монах был ни жив ни мертв. Он разевал рот, хотел что-нибудь солгать в свое оправдание, но только лязгал зубами - ни одного слова сказать не мог! Еще момент - и "равноапостольный" полетел за борт. Тут только во время полета разверзлись уста его, и он огласил Атлантический океан душераздирающим воплем.
        - Человек за бортом! - закричал вахтенный, стоявший на мостике.
        Началась суматоха на фрегате: бросали круги тонувшему, опустили фонари к самой воде, спустили шлюпку и наконец выудили Спиридония.
        Вытащили утопленика, рассмотрели его... И все стали хохотать; даже те хохотали, кто его кидал за борт, - уж очень он был смешон после ночного купания в океане!
        - Что это вы, отец Спиридоний, купаться вздумали по ночам? И акул не боитесь? - спросил его вахтенный офицер. Спиридоний почувствовал, как кто-то из матросов дал ему тумака в бок.
        - Купался!.. купался!.. Ей-богу, купался! - Забарабанил монах, отряхиваясь, как пудель. - Уж очень жарко, ваше благородие.
        - Верно рому перехватил с Паисием! - решил вахтенный.
        Так это мнение и установилось: напился де батька до чертиков, да за борт и сиганул. Спиридоний этого не отрицал: "Грешен, грешен" - говорил он. После купания Спиридония бунтарское настроение на фрегате вдруг улеглось. Мысль бросить в море командира как-то сама собой замерла.
        А тут вдруг потянул ветерок, сперва легкий, потом посвежее. Опять надулись паруса, и "Диана" всей своей белоснежной грудью понеслась к югу, и чем ближе подходила она к мысу Доброй Надежды, к южной оконечности Африки, тем становилось все свежее. После нестерпимой жары тропиков показалось даже как-будто и холодновато. Как-то все подтянулись.
        Командир заметно присмирел и больше сидел в своей каюте, причем старательно запирал ее на ключ. Ревизор Требушкин торжественно вывалил в море всю гнилую солонину и перевел матросов на кашу с маслом.
        Продвинулись еще дальше на юг, и скоро все стали чувствовать себя, как в Финском заливе: серое небо, моросящий дождь...
        Стояла ранняя весна, и потому погода была неустойчивая, как на севере.


Мыс Доброй Надежды

        "Диана" бросила якорь в Фельсбейском заливе, в Саймонской бухте. Отсюда было 36 верст до Капштадта. Так как предстояла длительная остановка, то начались поездки в Капштадт. Уступая просьбе Ильи, командир отпустил под его ответственность на берег и Вадима. Когда Вадим ступил на твердую почву, его лицо даже просветлело... С октября по март - пять месяцев - все время просидел он на фрегате. Теперь даже отучился ходить по твердой почве - качало!..
        Он был так счастлив, что сказал Илье:
        - Знаешь... если бы я не был отпущен за твоею ответственностью, я, кажется, сбежал бы! Тут бы и остался. До чего мне надоела наша "Диана"!
        Илья нанял коляску и с Вадимом покатил в Капштадт. Дорога сначала шла по берегу у самого подножия черных отвесных утесов, мимо рыбачьих поселков. Затем утесы стали вырастать и вместе с тем отходить мили на три от берега... Пейзаж принял более мягкий характер: потянулись фруктовые сады, домики фермеров, виллы, одна красивее другой... Дорога оживилась - стали мелькать красивые коляски, кабриолеты, фуры с товарами... По мере приближения к Капштадту все отчетливее и яснее стали выступать вдали три горные громады: массивы, венчающие собой южную оконечность Африки, три горы - Столовая, Львиная и Чертов пик - все очень странной фантастической формы.
        Между тем погода разгулялась. Серые тучи сгрудились около гор. Небеса очистились, и ласковое солнце заливал


Другие авторы
  • Каратыгин Петр Петрович
  • Свирский Алексей Иванович
  • Усова Софья Ермолаевна
  • Аксаков Сергей Тимофеевич
  • Подкольский Вячеслав Викторович
  • Бентам Иеремия
  • Жемчужников Алексей Михайлович
  • Васюков Семен Иванович
  • Оберучев Константин Михайлович
  • Сабанеева Екатерина Алексеевна
  • Другие произведения
  • Харрис Джоэль Чандлер - Сказки дядюшки Римуса
  • Чулков Георгий Иванович - Тайна любви
  • Шекспир Вильям - Йоркширкская трагедия
  • Бальмонт Константин Дмитриевич - Призрак меж людей
  • Филиппов Михаил Михайлович - Леонардо да Винчи. Как художник, ученый и философ
  • Эртель Александр Иванович - Волхонская барышня
  • Дельвиг Антон Антонович - Cтихотворение, приписываемое Дельвигу
  • Блок Александр Александрович - Памяти Врубеля
  • Волковысский Николай Моисеевич - Русские зарубежные поэты
  • Студенская Евгения Михайловна - Rudolf Greins. Auf Deck, Kameraden, all` auf Deck!
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 312 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа