Шеллер-Михайлов Александр Константинович - Над обрывом

книжках, вот и все, что можно сказать о ней. Тут нет ни глубины, ни искренности, а все напускное, начиная с ее пресловутой резкости и откровенности и кончая ее не то мужицкими, не то мальчишескими манерами. В ней, кажется, нет даже нравственной чистоты. Он иронически усмехнулся, сделав этот приговор. Не говорит ли в нем зависть? Как же, она выбрала Томилова, какого-то Коко Томилова, а не его! Ему ли не злиться на нее!

   - А, это вы? Какими судьбами вырвались из своей берлоги? - вдруг послышался голос откуда-то снизу.

   Егор Александрович оглянулся и увидал внизу, у берега реки, образовавшей в этом месте маленький залив, лодку у стоявшего тут плота. В лодке сидела Марья Николаевна и господин с pince-nez на носу,- это был Томилов. Молодые люди удили рыбу. Мухортов раскланялся с Протасовой.

   - А вас нынче нигде не видно,- сказала она.

   - Дела много,- ответил Егор Александрович, спустившись на плот и пожимая протянутую ему руку.

   - Вы не знакомы? - спросила она Егора Александровича, указывая ему на сидевшего с нею в лодке господина.- Я вас, кажется, не представила в прошлый раз...

   - Нет,- ответил Мухортов.

   - Наш сосед, Николай Александрович Томилов,- сказала она.

   Молодые люди холодно раскланялись. Егор Александрович облокотился на перила плота.

   - Вы, впрочем, знакомы с его дядюшками... Помните графов Слытковых?..

   Потом, с гримасой отвернувшись от своего спутника, она заговорила, со смехом обращаясь к Егору Александровичу;

   - А я уж думала, что вы скоропостижно умерли или уехали. Справлялась у ваших кузин, говорят: "Бедный Егораша сидит все за делами".

   Она ловко передразнила тон кузин Мухортова. Он усмехнулся.

   - Отчего же "бедный"? Я, напротив того, именно теперь чувствую себя отлично, вследствие обилия дела.

   - Вот как! А я и не подозревала, что вы такой любитель заниматься,- проговорила она с иронией.

   - Я же всю жизнь провел, работая в своем кабинете,- ответил он и шутливо прибавил: не будь этого, я бы, вероятно, хандрил, как вы.

   - Кто вам сказал, что я хандрю? Никогда я не думала хандрить! Вот выдумали!

   - Да? - коротко спросил он и хотел откланяться.

   - Как, вы уже убегаете? - спросила она.

   - Чтоб не мешать вам... Вы, вероятно, страстно любите уженье рыбы?.. Это, должно быть, точно интересное занятие... Говорят, многие могут целые дни проводить за ним...

   Он говорил серьезно, но Марье Николаевне послышалась в его тоне насмешка. Она вспылила и задорно сказала:

   - Вы, кажется, хотите сказать, что это глупое занятие? Но ведь не всем же заниматься такими серьезными делами, как вы...

   - Еще бы,- ответил он просто,- когда дело идет о том, чтоб спасти хоть кое-что и не пойти по миру, так уже это, наверное, серьезнее уженья рыбы, но это вовсе не значит, что я должен смеяться над теми, кто удит рыбу, не имея нужды думать о куске хлеба...

   Она вдруг сделалась серьезною и поднялась с места. Лодка сильно закачалась от резкого движения. Томилов схватился за плот.

   - Как вы неосторожны! - проговорил он, видимо, струсив.

   Она не обратила внимания на его замечание.

   - Присмотрите за моими удочками,- сказала она ему тоном приказания.

   - Вы уходите? - чуть не с испугом спросил он. - Не могу же я целые часы не сходить с места!..

   - Я пройдусь с monsieur Мухортовым, а вы ждите меня...

   Она пошла с Егором Александровичем и быстро заговорила:

   - Извините меня! Я рассердила вас. Я ведь слышала, что вы действительно заняты серьезным делом, приковавшим вас к дому. У меня скверный характер, я часто смеюсь над тем, пред чем надо преклоняться.

   - Вы всё впадаете в крайности,- спокойно ответил он.- Над моим положением нельзя смеяться, но и преклоняться тут не перед чем. Я сижу за работой, потому это неизбежно. Вот и все.

   - Ну, вам стоило...- быстро сказала она и вся вспыхнула, оборвав фразу.

   Но тотчас же, оправившись, она переменила разговор.

   - Зачем вы сказали при Томилове, что ваши дела плохи? Это дрянной фатишка, смотрящий с презрением на всех, кто беден.

   - Мне же нет никакого дела, как он будет смотреть на меня,- сказал Мухортов.

   - Да, но все же вам придется встречаться, а он по глупости не умеет даже соблюдать приличий... и сплетник он.

   - Я, вероятно, никогда и не встречусь с ним. Ко мне он не приедет, а я к нему тоже не поеду, а где-нибудь в другом месте - я, право, не надеюсь бывать, где бы то ни было... по крайней мере, теперь...

   - То есть, как же? - спросила она.

   - Деревня тем и хороша, что можно уединиться, уйти от людей,- пояснил он.- Я ведь по натуре домосед, кроме того... помните те годы, когда вы назвали меня "бедным слепеньким"... я тогда уже пристрастился к уединенной жизни.

   Она живо вспомнила этот случай.

   - Да, да, я вас поводить тогда по саду хотела из жалости...

   - И очень огорчились, когда, я сказал, что я вовсе не хочу ходить, что мне очень хорошо и в моем одиночестве...

   Она вдруг впала в раздумье. Выражение ее изменчивого лица сделалось грустным.

   - Да, я уж такая... всегда являюсь невпопад и с своими насмешками, и с своими сожалениями,- задумчиво проговорила она.

   И как-то резко, оборвав речь, протянула руку Мухортову.

   - Ну, прощайте! - сказала она, поворачивая по дороге в обратную сторону.

   Его несколько озадачила эта неожиданность.

   - Как, опять удить? - спросил он.

   - А то как же!.. Мой поклонник, я думаю, уже соскучился... Ведь это новый претендент на мою руку,- сказала она с горькой усмешкой.- Он вполне уверен в успехе. Это очень забавно...

   - Зачем вы шутите тем, чем вовсе не следует шутить,- заметил Мухортов искренним тоном.

   - Чем это?

   - Чужим спокойствием, чужим сердцем.

   Она засмеялась.

   - Сердцем пошлого фата! Вот нашли кого жалеть! Какие сентиментальности!

   Он смотрел на нее совершенно серьезно.

   - Может быть, это и точно смешно, но я, право, не стал бы для шутки давить даже червей и улиток. Впрочем, в детстве, а оно всегда жестоко, это иногда доставляет удовольствие...

   Он откланялся и пошел вперед. Она что-то хотела крикнуть ему вдогонку, раздражительно топнула ногой, как рассерженный, капризный ребенок, и, до боли закусив губы, пошла поспешно к своему спутнику.

   Он по-прежнему сидел на лодке, у плота, пристально смотря безжизненными глазами на поплавки. Но его губы были надуты, брови сдвинуты, лицо выражало неудовольствие. Марья Николаевна подошла к плоту, облокотилась на перила и стала бесцельно смотреть на воду. Томилов искоса поглядывал на нее, ожидая, что она заговорит первая. Но она, по-видимому, даже забыла о его существовании. Наконец ему надоело это безмолвие, и он спросил ее:

   - Вы больше не желаете удить?

   - Нет,- ответила она, очнувшись, и провела рукой по глазам, как человек, пробужденный от тяжелого сна.

   - Значит, можно ехать? - спросил он.

   - Да, поедемте,- рассеянно проговорила она.

   Она сошла с плота в лодку, села и опять задумалась. Томилов собрал удочки и взялся за весла. Приходилось грести против течения. Томилов, как непривычный гребец, греб с трудом; по его бледному лицу струился пот. Он тяжело вздыхал. Наконец он заговорил:

   - Вы меня страшно мучите, Марья Николаевна.

   - Что же, не мне ли прикажете грести? - с иронией спросила она, очнувшись.

   - Я не о том,- ответил Томилов.- Я говорю о том, что вы играете со мною, как кошка с мышью...

   - Я?

   - Да вот хоть бы сейчас. Подошел этот господин... как его?.. Мухортов?.. И вы тотчас же бросили меня...

   Он перестал грести, лодку потянуло по течению назад.

   - Если вы не будете грести, мы никогда не доедем, и я сейчас же выйду,- резко заметила она.

   Он опять принялся грести.

   - Какое право имеете вы требовать, чтобы я ни с кем не говорила, ни с кем не ходила? - сказала она.

   - Я этого не требую, не смею требовать,- ответил он.- Но господин Мухортов... Он сватался за вас... он ухаживает...

   - Вы лжете! - резко оборвала она его.- Никогда он не сватался за меня, не ухаживал... Очень нужно ему заниматься мною...

   Ее голос оборвался.

   - Весь уезд знает, что этот Егораша...- начал с презрением Томилов.

   - Не смейте его так называть! Вы не имеете права, да, не имеете права! - загорячилась она.

   Он передернул плечами.

   - Вы влюблены в него?

   - Да!

   У него выпали из рук весла. Лодку опять понесло назад.

   - Причаливайте к берегу, я пойду пешком,- резко командовала она.

   Он сделал усилие, чтобы совладать с собою, и с горечью заметил;

   - Вы жестоки! Можно ли так издеваться над человеком, как вы издеваетесь надо мною! Вы знаете, что я предан вам всей душою, что вы для меня все...

   Она уже не слушала его и опять забылась. В ее душе совершалось что-то странное, непонятное для нее самой. Перед ней носился образ Егора Александровича. Она злилась на себя за то, что не могла отделаться от дум о нем. Что он ей? Он ее не любит. Он почти порвал с нею всякие сношения. Он, может быть, презирает ее. Да, он смотрит на нее, как на пустую девушку, на капризную барышню. Впрочем, она первая отказалась выйти за него замуж. Да, отказалась и никогда, никогда не вышла бы, если бы он даже и попросил ее руки. Ни за что на свете не вышла бы! Она даже не замечала, что по ее щекам текут слезы. Но это не ускользнуло от внимания Томилова. Он встревожился.

   - Вы плачете? - тихо спросил он.- О чем?

   Она опомнилась и, собравшись с силами, еще не без смущения, ответила:

   - Вы ведете себя непозволительно!.. Пользуетесь, что я не могу уйти, и допрашиваете... Ведь не в воду же мне броситься!.. Я вам не дала еще права на эти допросы... Хуже инквизитора!

   - Я этого жду так долго,- сказал он.

   Она отерла слезы и уже насмешливым тоном спросила:

   - Так долго, что даже соскучились?

   - Исстрадался!

   - Говорят, страдать из-за любимого человека так сладко... Я вот и доставляю вам случай испытать это наслаждение...

   Она передернула плечами.

   - Да гребите же проворнее! Это, право, скучно... Сидеть целые часы tête-à-tête {наедине (фр.).}!..

   Оби причалили к берегу и остановились у плота, от которого шла дорога к протасовскому саду. Марья Николаевна быстро выскочила из лодки и направилась к дому. Привязав лодку, Томилов пошел за нею. Он дышал тяжело от усталости и отирал платком покрытое потом лицо. В сотый раз он бесился в душе на Марью Николаевну за то, что она заставляла испытывать его: она то заставляла его скакать с нею сломя голову на лошади, то водила его до усталости по лесу, собирая разные ягоды, то держала при себе по целым часам за уженьем рыбы, и потом он обязан был грести, то засаживала его читать ей вслух какие-то русские романы, капризничая и сердясь за то, что он читает без чувства, как дьячок. И зачем он все это делает, если она любит другого? Да точно ли она любит? Может быть, это просто каприз, новая шутка над ним, Томиловым? А если она точно любит? Ну, так что же, эта любовь пройдет, так как Мухортов не любит ее. Если бы сказать ей, что он находится в связи с горничной? Об этом весь уезд уже знает через каких-то приживалок. Как жаль, что их нельзя свести с нею. Они открыли бы ей глаза. Но разве может он, Томилов, сказать ей это? Правда, она иногда сама говорит о таких предметах, что ее останавливают, приходя в ужас от ее невоспитанности. Но все же ему неловко. Он не знал, на что решиться...

  

  

   Эта встреча не оставила почти никакого следа в душе Егора Александровича. Он только мельком подумал: "Хорошо еще, что эта девушка не вздумала поиграть так со мною, как она играет с Томиловым". Потом в его уме мелькнула мысль: "И какое счастие, что я отказался от нее, что этот брак не состоялся; с нею я никогда не был бы счастлив; эти вечные переходы от необузданности к грусти, эти капризные ребяческие выходки измучили бы меня". Затем он совсем перестал возвращаться к вопросу о Протасовой, так как более серьезные события всецело поглощали его внимание. Не говоря уже о том, что он приготовлялся к близившейся продаже имения, он должен был круто и резко порешить вопрос о Поле. Несмотря на его отказ уговорить девушку выйти замуж или, вернее, вследствие этого отказа, на нее напали все с приставаньями, чтобы она шла замуж. В доме был целый заговор дворни; вся эта родня почуяла, что разорение на носу, что надо урвать поскорее все, что можно, и потому без конца судила и рядила о выдаче замуж Поли. В отказе Егора Александровича уговорить Полю выйти замуж все видели желание барина избавиться от лишних неизбежных расходов на приданое. По целым вечерам "пилила" теперь Полю Елена Никитишна, та самая Елена Никитишна, которая так долго делала вид, что она даже не замечает связи своей племянницы с барином. Прокофий, подвыпив для храбрости, дошел даже до того, что хотел в самом деле оттаскать дочь за косы. Теперь в дело впутались и Дорофей кучер, и Глашка горничная, и Анна скотница, и Матюшка повар, уже не боявшиеся, что на них "зыкнет" тетушка Алена Никитишна, и понимавшие, что "девку нужно долбить и долбить, пока она не восчувствует". Несмотря на все пренебрежение Елены Никитишны к Агафье Прохоровне, последняя была тоже "натравлена" на Полю мухортовской домоправительницей, так как теперь не приходилось "брезговать" никем и ничем.

   - И глупа же ты, Полинька, как я посмотрю на тебя,- заговорила Агафья Прохоровна в то самое утро, когда Егор Александрович ходил к дяде за советом.

   Поля по обыкновению вышивала на галерее. Агафья Прохоровна сидела около нее со своим вечным вязаньем.

   - Своего счастия ты не понимаешь,- продолжала старая дева.- За тебя жених сватается, а ты - вот бог, а вот порог. Разве это дело?

   - Одного любить, за другого замуж идти? - проговорила Поля.

   - Да кто тебе мешает любить-то? Люби, сколько влезет. Ты голову-то свою прикрой только; ребеночка-то - ведь не ровен час и это будет - законным порядком роди. Так-то, что он будет? Сласть какая ему, когда подрастет, да узнает, что он от девицы рожден. Уж это самое последнее дело, от девицы родиться! И еще будь богачка какая - куда ни шло. А то и срам, и бедность! Нечего сказать, хорошую долю ребенку готовишь...

   - Его Егор Александрович не оставит,- со вздохом сказала Поля.

   - Что же, ты просила его дать на ребенка-то денег?

   Поля вспыхнула.

   - За деньги разве я люблю?

   - Глупая, глупая! Не за деньги! Да ребеночек-то что станет делать без денег? Или ты думаешь, что Егор Александрович сам его сейчас обеспечит? Так на это господа-то недогадливы. А-ах, как недогадливы! А случись, что умрет Егор Александрович вдруг, тогда и иди с дитей по миру...

   - Что вы такое пророчите, господи боже! - чуть не плача воскликнула молодая девушка.

   - Не пророчу! Пусть живет! Мне что? Не мой хлеб ест... А в животе и смерти бог волен. Умрет - поздно будет думать, как дитя прокормить...

   Агафья Прохоровна на минуту смолкла, постукивая с раздражением вязальными спицами. Потом, как бы про себя, заговорила со вздохом:

   - Вот уж, поистине, таким-то, как ты, матерями не следовало бы быть. Повеситься милому дружку на шею, себя потешить,- на это вас хватит, а материнского чувства, заботы этой самой о своем детище - этого от вас не жди. Ни боже мой!.. Что вам дитя? Родила его, да и бросила, хлопот меньше. Пусть голодает да холодает!

   Поля чувствовала, что по ее телу пробегает дрожь. Она сделала над собой усилие и сказала:

   - Говорю я вам, что Егор Александрович не оставит нас...

   - Ну, а я говорю, что это вилами на воде, писано. А вышла бы замуж, он бы и дал обеспечение. Боишься-то ты чего? Муж-то в твоих руках будет, когда капитал при тебе будет. Хочешь - живи с ним, хочешь - нет. Будешь только знать, что и твой грех прикрыт, и дитя, чье ни на есть, а все же законное...

   Потом, тяжело вздыхая, она прибавила:

   - И Егору Александровичу-то руки развязала бы, вздохнул бы он свободнее... знал бы, что ты пристроена, значит, и он свободен: хочет - женится, хочет - нет...

   - Никогда он не женится! - воскликнула Поля.

   - Еще бы, когда ты его по рукам связала. Тоже человек он честный, да добрый...

   Поля подняла голову и как-то растерянно взглянула на Агафью Прохоровну.

   - Может быть, он никогда тебя, замужнюю, не бросит, так все же будешь ты знать, что это он по доброй воле тебя не бросает, а не потому, что стыдно так девку без угла, без призора оставить... Конечно, сам он не станет приневоливать замуж идти, а поди, загляни в душу-то ему - возликовал бы, если бы сама своей волей пошла замуж...

   - Да вы-то, вы-то в его душу заглядывали?- с укором сказала Поля.

   - Знаю я их всех, господ-то этих!.. Тоже и он мало ли что Софье Петровне говорит... "Не могу, говорит, я жениться, покуда Поля не пристроена"... Ну, вот не сегодня, так завтра и пойдет с сумой...

   - Как с сумой?

   - Скажите, пожалуйста, она не знает, что у нас все продавать будут... От богатства-то имение с молотка не продают!.. Вот женился бы на Протасовой, так дело-то иначе пошло бы... Да и то сказать, кто ж за него пойдет, если у него полюбовница есть в доме... Будь ты замужем - никто бы на тебя и внимания не обратил, мало ли господ к чужим женам приваливается...

   Перед Полею открывалась какая-то пропасть. Как? Егор Александрович из-за нее пойдет по миру? Ради нее ему отказывают невесты? Что же он молчал! Да и то сказать, мог ли он, такой добрый, такой нежный, высказать ей это? Агафья Прохоровна продолжала "долбить девку", но Поля уже не слушала ее. В порыве великодушия она готова была сейчас же бежать к Егору Александровичу и сказать ему, что она выйдет замуж, лишь бы спасти его. "А сама в воду!" - вдруг пронеслось в ее голове, и ее охватило холодом. А ребенок? Душу детскую загубить? Она вдруг бессознательно перекрестилась, открещиваясь от греховной мысли.

   - Ты это что? - спросила удивленно Агафья Прохоровна и даже испугалась выражения глаз Поли: они смотрели совсем безумными.

   - Не говорите вы больше, Агафья Прохоровна,- дрожащим голосом произнесла Поля, а ее глаза продолжали смотреть с тупым выражением ужаса.- На грешные мысли навели вы меня!.. Бог вам не простит, если я...

   Она не договорила, машинально оставила работу, встала и медленно, с устремленными бесцельно вперед глазами вышла из комнаты. Ее била лихорадка, так живо представилось ей, как она бросилась в воду и в то же время почувствовала, когда уже не было возврата к жизни, последнее биение ребенка под сердцем. Войдя к себе в комнату, она, как подкошенная, упала на колени перед образами и долго билась головой об пол, прося прощения у всевышнего...

   Когда вечером она вошла к Егору Александровичу, он изумился происшедшей в ней перемене. При первом его вопросе, что с ней,- она разрыдалась и рассказала все. Мухортов пришел в бешенство. Он видел, что кругом него составляется целый заговор. Целуя и обнимая Полю, он давал ей самые страстные клятвы никогда не бросать ее. Он убедил ее, что даже мысли не было у него о том, что она служит ему помехой в чем-нибудь. Но ей не нужно было уверений: два-три страстных поцелуя разогнали разом все мрачные думы, все сомнения. Она забывала всех и все, людей и будущее, себя и ребенка, наслаждаясь ласками любимого, обожаемого ею человека. Мухортов успокоился не так легко. Когда она ушла, он долго ходил по своей комнате, обдумывая, что делать. Он пришел к заключению, что прежде всего нужно "сжечь корабли"...

   Рано утром он призвал Данилу Волкова и, дав ему жалованье за месяц вперед и деньги на проезд в Петербург, отказал ему от места. Этой развязки не ожидал никто в доме...

  

  

  

   На следующее утро в "странноприимном покое" происходила горячая беседа. Данило Николаевич Волков не без злобной иронии и напускной развязностй рассказывал Агафье Прохоровне, что ему "неожиданный реприманд сделали".

   - Уволили-с! Оно, конечно, сгубить девчонку легче, чем наградить ее приданым,- развязно ораторствовал он.- Да и то сказать, слухом земля полнится: говорят, что сами ни с чем в трубу вылетят. Где же тут приданое давать! Жалованье, может быть, не из чего давать слугам...

   - Ну, господа! Этакой пакости от них я и не ожидала! - восклицала Агафья Прохоровна, разводя руками.- И как же, так-таки и сказал, чтобы вы уезжали?

   - Да-с, не нужен стал. Говорю вам: жалованья, может быть, не из чего платить! Ну, и придрался к случаю... Вот-то бы я дурака свалял, если бы женился, а после ничего не дали бы. Конечно, у них связи, пристроить бы могли. Да ведь нынче разоренные-то господа втуне находятся. Богатые-то с ними: бонжур, бонжур! {здравствуйте, здравствуйте! (от фp. bonjour).} - и на другую сторону улицы переходят, свой, значит, карман тоже берегут. Много у нас в столице этаких-то господ панели оббивает...

   - Как же вы-то теперь, Данило Николаевич? - полюбопытствовала Агафья Прохоровна.

   - Что же я? - небрежно ответил Волков.- Мест мало, что ли? У меня лучшие господа в Петербурге знакомы, деньгами даже кавалергардов ссужал. Меня многие знают. Встретят,- "а, говорят, Данило, как поживаешь?.." Я, признаюсь, и рад, что не навязал себе на шею гулящей девчонки. За меня всякая пойдет: чиновничьи дочери и те за счастие почтут. Притом же я еще в цветущих годах. Жаль было только девчонку, потому сгоряча и присватался. Это ведь так было, точно осенение какое. А теперь, как пораздумал, так и вижу, что закабалить себя хотел. Тоже еще погулять самому хочется...

   Он стал развязно прощаться с Агафьей Прохоровной, пожимая по-приятельски ее костлявую руку. Когда он удалился, она рассмеялась ироническим смехом.

   - Бахвал, право, бахвал! - проговорила она.- И как это стыда у человека нет врать. Кошки, чай, на сердце скребут, что сорвалось, а туда же, комедию ломает. Ну, да он что! А вот наши-то хамки напоролись на историю, как-то выкрутятся?

   Не прошло и полчаса, как Агафья Прохоровна уже завела беседу с Еленой Никитишной об отставке Волкова. Старая дева заговорила с мухортовской домоправительницей, перемывавшей чашки в столовой, самым невинным и мягким тоном:

   - Что это я слышала, Елена Никитишна, будто Даниле-то отказал Егор Александрович от места?- спросила она.

   Елена Никитишна смотрела озабоченно и рассеянно ответила:

   - Да, да, отказал...

   - Неужто правду это Данило-то говорит, что будто потому ему отказали, что он за Полиньку посватался? Оно, конечно, Егору Александровичу обидно так ее выдать, да ведь и то сказать, нужно же пристроить ее, обеспечить-то...

   Против всякого ожидания Елена Никитишна не вспылила и не оборвала Агафью Прохоровну. Она была, видимо, подавлена какими-то нерадостными соображениями. Отставка Волкова подействовала на нее удручающим образом. Проект устройства участи Поли при помощи выдачи девушки замуж уже улыбался старухе. Он казался ей единственным счастливым выходом из затруднительного положения.

   - Ведь уж не сам же Егор Александрович женится на Полиньке,- продолжала Агафья Прохоровна.- Как никак, а все же выдать ее замуж следовало бы. Разве только что так обеспечит, наградит ее. И Софье Петровне это, должно быть, очень огорчительно, потому, думала она, что вот устроят девушку...

   - Устроишь ее! - ворчливо проговорила Елена Никитишна, поднимаясь с места все с тем же озабоченным выражением на лице.

   - Да уж совсем она от этой любви в омрачение пришла, своих интересов не понимает,- сказала Агафья Прохоровна.- У вас-то, я думаю, голубушка, душа за нее изныла. Тоже не чужая.

   Елена Никитишна только махнула рукой. Она поставила чашки в буфет и вышла из столовой, не говоря ни слова. Агафья Прохоровна ехидно улыбалась. Она видела впервые Елену Никитишну в таком настроении. Та была как в воду опущенная, растерянная и подавленная. Старая дева с злорадством глядела ей вслед, очень хорошо понимая все, что творилось в душе ее главного давнишнего врага...

   В самом деле, Елена Никитишна никогда не переживала более скверных минут, чем теперь. Она чуяла, угадывала, что разорение в доме было полное, что не сегодня, так завтра должна настать ликвидация дел. Что останется у Мухортовых? Будут ли у них средства содержать всю семью старых дворовых? Нежелание Егора Александровича пристроить Полю равнялось нежеланию выдать девушке несколько тысяч в виде приданого. Но даст ли эти деньги Егор Александрович так, без замужества девушки? Найдутся ли эти деньги после продажи имения, после уплаты долгов? И где будет жить Поля? У Софьи Петровны? Но Софья Петровна, может быть, останется с одной пенсией? У Егора Александровича? Но разве он, холостой человек, может жить с Полей в Петербурге вместе? А хватит ли у него средств держать ее на содержании отдельно от себя? В голове привыкшей властвовать, гордой по-своему старухи был невообразимый хаос. Она не могла ни до чего додуматься. В душе поднималась тайная злоба против Егора Александровича...

   Старуха прошла в спальню Софьи Петровны, чтобы выслушать кое-какие приказания последней. Ее лицо было сурово, брови сдвинуты, губы сжаты. Софья Петровна с первых же слов своей домоправительницы заметила, что та не в духе. С Еленой Никитишной это случалось нередко, и тогда она становилась невыносимо груба с генеральшей, доводя последнюю чуть не до слез.

   - Что это, Елена, ты, кажется, опять левой ногой сегодня встала? - сказала Софья Петровна недовольным тоном.

   - Что же мне прикажете хохотать, что ли, когда на сердце кошки скребут,- отрывисто ответила Елена Никитишна.

   - Да что случилось? - спросила генеральша.

   - А то, что Егор Александрович отказал Даниле за то, что тот посватался за Полю. Вот что случилось!

   - Как отказал?

   - Обыкновенно, как отказывают нашему брату, Сегодня ему, завтра, быть может, мне, Прокофью, Поле. Нищих-то еще мало по миру ходит! Прибавить нужно!..

   - Да не ворчи ты, старая, а говори по-человечески! - нетерпеливо проговорила генеральша.- Что у тебя за манера раздражать! Хочется, верно, чтоб у меня мигрень сделалась!

   - Ах, у меня у самой в глазах темнеет,- отрывисто ответила Елена Никитишна.

   - Елена, да не мучай ты меня! - молящим тоном воскликнула Софья Петровна.

   Она походила на слезливую просительницу; Елена Никитишна на суровую барыню.

   - Сама я измучилась, сама! - с укором сказала старая служанка.- Вот думала, хоть пристрою девку, если уж греха не поправить. Так нет, выгнал Егор Александрович Данилу. Что же он думает с девчонкой сделать? Поиграть, да и бросить? Ведь ни на ней, ни перед ней ничего нет. Стыд один у нее, а больше-то эта самая любовь ей ничего и не принесла!

   - Это надо разъяснить! - вскричала Мухортова.- Зачем он отпустил Данилу? Что думает делать?

   - Ну, уж это не приходится мне-то у Егора Александровича расспрашивать! - резко сказала Елена Никитишна.- Не мать, не тетка я ему. Мне он отчета не обязан отдавать, хоть Поля-то мне и не чужая. Он и говорить со мной не станет, если уж с вами не советуется... Вот уж не ожидала я от него таких поступков! Этого наш брат, холоп, не сделает! Сгубить девчонку и бросить!..

   - Молчи ты, Елена! Перестань ворчать! Это невыносимо! - заговорила генеральша.- Сын отбился от рук, ты нервы раздражаешь, тут эта свадьба не состоялась... Право, я слягу... Да, слягу, вот тогда и ходите за мной!.. Поди, попроси ко мне сейчас же Жоржа...

   Елена Никитишна молча повернулась к выходу.

   - У, злая! - детски капризным тоном произнесла генеральша ей вслед.

   Она под влиянием чтения нового романа была в это утро в самом благодушном настроении, как будто в доме все шло наилучшим образом, не грозя никакими невзгодами в близком будущем. Слова Елены Никитишны спугнули это светлое настроение, и она теперь готова была капризничать, как избалованный ребенок, у которого отняли игрушку.

   Егор Александрович удивился, когда его позвали к матери. Вообще он редко беседовал с ней; в последнее же время эти беседы были еще реже; он сам избегал их, сознавая, что ему предстоит вынести немало неприятностей и без них. Тем не менее он тотчас же пошел на половину матери. Он застал ее лежащею на кушетке с книгой в руках. Услышав его шаги, она отложила книгу в сторону, сделала строгое лицо и обратилась к сыну с вопросом:

   - Жорж, я слышала, что ты отказал Даниле? Как же это?.. Он сватался за Полю...

   - Вы за этим звали меня? - спросил сын, садясь на стул.

   - Да. Надо же серьезно подумать о ее судьба. Я тебе это говорила. До сих пор...

   - Предоставьте это мне,- перебил он мать.- Я уже тоже говорил вам это...

   - Нет, Жорж, так нельзя, так нельзя! - загорячилась Мухортова.- Девушку нужно выдать замуж, обеспечить. Это наш долг...

   Он сделал нетерпеливое движение.

   - Я вас попрошу более не говорить об этом,- резко произнес он.- На днях мое имение перейдет в чужие руки. Тогда...

   - Жорж! - воскликнула генеральша, с ужасом приподнявшись, на кушетке.

   - У меня останется только охотничий домик над обрывом. Я поселюсь там. Поля будет жить у меня.

   - Жорж! - снова повторила генеральша, точно не находя слов для выражения своих чувств.

   И неожиданно поднялась во весь рост с места. Она была страшно взволнована. В ее глазах сверкнул недобрый огонек.

   - Я тебе этого не позволю! Слышишь, я мать! Ты, ты будешь жить вдвоем с нею, как с женой? Никогда, никогда!

   Она заходила по комнате.

   - Я, наконец, теряю терпение! Продать все, сделать скандал, огласить разорение, сойтись, как с женою, с мужичкой... Ты с ума сошел? Да, да... Тебя лечить надо... лечить... И что скажет дядя Жак? Наконец, я могу попросить предводителя дворянства... Ты еще мальчишка... давно ли стал совершеннолетним!.. Книг начитался!.. Студенты, должно быть, твои так живут... санкюлоты!.. Набрался идей и думаешь, что так тебе и позволят ходить с ними... Да, я обращусь к властям... есть же права...

   Он, весь бледный, с дрожащими от гнева губами, тоже поднялся с места и повернулся к выходу.

   - Попробуйте! - коротко и сухо сказал он матери.

   В тоне его слов было что-то беспощадно суровое и холодное. Так иногда в былые годы говорил с ней ее покойный муж. Генеральша вздрогнула и вдруг с пронзительным криком бросилась за сыном.

   - Жорж, Жорж, пощади! - воскликнула она, хватая его за рукав.- Я не вынесу, я умру!.. О, как ты жесток... Ведь это позор... Мне нельзя будет никуда глаз показать... Ну, сделай что-нибудь... извернись... займи... Я не знаю, что надо... Но нельзя же так, Жорж!.. Вспомни, кто мы!..

   Она упала к его ногам, с театральным трагизмом простирая к нему руки.

   - Ты видишь, я у твоих ног!.. Мать у твоих ног!..

   Он передернул плечами. В его душе поднималось чувство гадливости, отвращения.

   - Даже в горе ты разыгрываешь комедии,- прошептал он с горечью.

   Его лицо выражало полное презрение к ней.

   - Ах-ах-ах! - послышались истерические рыдания Мухортовой.- Изверг... бездушный... нигилист!.. Бог... бог... ах-ах-ах!.. отплатит тебе!.. В отца весь!..

   Она билась на ковре в истерических конвульсиях. Егор Александрович был уже за несколько комнат. Ему становилось омерзительно это ломанье матери. Прежде все эти кривлянья, переходы от возвышенных фраз к истерикам, от жалующегося тона институтки к возгласам трагической героини, от угроз к пресмыканию у ног - только слегка раздражали его нервы, теперь он просто презирал эту женщину. Она изломалась, искривлялась до того, что в ней было все напускное: и горе, и радость, и пафос, и мягкость, и самые слезы. Про нее нельзя было сказать, что она притворяется; притворяются сознательно, она же вечно играла комедию, не сознавая даже, что она ее играет; она могла истерически рыдать и биться об пол и в то же время испытывать что-то вроде того наслаждения, которое испытывает актриса, доходя в своей новой роли до настоящих обмороков. Егор Александрович очень хорошо знал, что его ожидает не борьба с матерью: генеральша была неспособна бороться; но его ждало худшее - ряд трагикомических сцен, ряд раздирательных криков о пощаде, ряд мелодраматических объяснений. Все это когда-то отравило жизнь отцу Егора Александровича. Все это нужно было вынести, так как нельзя было покуда ни выгнать ее, ни уйти от нее самому...

  

  

   Единственным средством поскорей прекратить все домашние сцены была продажа имения сейчас же, не дожидая срока, когда придется продавать его с молотка по требованию кредиторов. Егор Александрович хорошо понимал это и боялся, что Протасов станет оттягивать дело или откажется от покупки. Имение было велико, и трудно было ожидать, чтобы покупка его произошла чуть ли не в один день; Егор Александрович понимал, что такой практический человек, как Протасов, десять раз подумает, прежде чем решится пойти на сделку. Надо было побудить дядю всеми силами налечь на Протасова. Егор Александрович пошел к Алексею Ивановичу с твердым намерением окончательно переговорить с ним обо всем. С первых же слов старик спросил племянника:

   - Так ты бесповоротно решился на это?

   - Да, но я боюсь оттяжек со стороны Протасова.

   Старик усмехнулся.

   - Младенец ты, Егорушка, в делах,- сказал он, дружески похлопав его по плечу.- Протасов ждет не дождется, чтобы захватить твое имение в свои лапы. Мы с ним, почитай, сто раз все осматривали. Ведь имение-то твое при деньгах - золотое дно. Будь у меня теперь свободный капитал, да я бы и заглянуть в твое имение не дал Протасову. Он целый год, да нет, больше году за мной ухаживает, чтобы эту сделку устроить...

   Егор Александрович немного даже смутился и изумился, вопросительно взглянув на дядю. Он никак не воображал, что за его спиной столько времени уже рассуждали о его неизбежном разорении. Они тут толковали об этом, делили, так сказать, его ризы, а он преспокойно смотрел на пиры и балы, даваемые его матерью на последние вытянутые из его имения деньги. В его душе поднималось горькое чувство обиды, досады на себя, на дядю.

   - Конечно, если бы женитьба твоя состоялась, ему было бы еще выгоднее,- продолжал разъяснять дядя: - все равно имение-то прибрал бы он в свои руки, так как ты - какой же ты хозяин? Ну, и кроме того, новые связи явились бы у него; один ваш дядя Жак целого имения стоит. Ну, да сорвалось это - ничего не поделаешь; теперь Протасов много и торговаться не станет, лишь бы имения не упустить. С одной стороны, твой лес ему на руку, с другой - ведь у него тогда, с твоим-то имением-то, чуть не весь уезд в руках будет.

   Старик помолчал, потом прибавил:

   - Только вот что, Егорушка, ты все мне предоставь обделывать. Сам ты продешевишь. Протасов мужик умный и где можно своего не передаст; а ты сейчас выскажешь, что тебе приспичило скорей да скорей продать. Я не то; конечно, я ему добра желаю, потому мы рука об руку с ним идем, я у него, так сказать, на пристяжке покуда; но все же ты моя кровь - братнин сын. Протасову я уважить рад, но тебя пускать по миру мне не рука. Ты мне верь, я как перед богом говорю, я человек простой; выгоднее я это дело устрою для тебя, чем ты сам.

   Егор Александрович усмехнулся.

   - Не клянись, дядя, я и так поверю. К тому же я все более и более убеждаюсь, что я точно непрактичный, неумелый человек...

   - Ох, Егорушка, правда, правда! Книги вас, нынешнюю молодежь, идеи губят,- вздохнул старик.- Политические экономии разные вы изучили, говорить станете - просто ахнешь, а приди к тебе первый встречный безграмотный кулак, так он тебе такую политическую экономию в глаза вотрет, что без рубашки из его рук выйдешь. Ей-богу!

   - Знаю, дядя, знаю! - сказал со вздохом племянник.

   - Ну, так по рукам!

   Старик начал расспрашивать, хочет ли Егор Александрович оставить за собою известное количество земли или ему нужнее деньги. Егор Александрович объяснил, что он желает выторговать у Протасова для себя домик над обрывом, построенный когда-то для его отца. Земли ему почти не нужно, так как он не думает вовсе сделаться сельским хозяином. Деньги ему нужнее. Беседа длилась долго. На душе молодого человека было тяжело. Продажа родного, родового гнезда, скопленного в десятки лет скарба, сознание, что при известной практичности в этой продаже не было бы необходимости, все это было далеко не сладко. Его утешала одна мысль, что, принося эту жертву, он загладит все сделанные в прошлом глупости и промахи, что он сделается свободным от долгов, от матери, от прошлой беспутно-роскошной жизни на чужой счет.

   Не прошло и трех дней, как к нему заехал с Алексеем Ивановичем сам Протасов. Софья Петровна в этот день была приглашена в гости к Алексею Ивановичу; старик озаботился устроить это так по просьбе Егора Александровича; Егор Александрович боялся, что мать сделает какую-нибудь бестактную сцену Протасову и как-нибудь испортит дело. При встрече с Протасовым Егор Александрович невольно изменился на минуту в лице. Его точно что-то кольнуло при виде этого человека, знавшего всю глубину его разоренья, всю его несостоятельность, как дельца, и смеявшегося, может быть, над ним в глубине души. Но Егор Александрович тотчас же совладал с собою и с холодной, светской вежливостью принял старика. От того веяло той же самой холодной сдержанностью. Они заговорили о продаже имения,- заговорили таким тоном, как будто это дело казалось пустяками для обеих сторон: одному не было вовсе нужды в продаже, другому - в покупке имения.

   - Я буду очень рад сбыть всю эту обузу,- спокойно и небрежно сказал Егор Александрович, когда гости уселись в кабинете.- Сам я не умею хозяйничать, а нанимать бог знает кого - это значит разорять себя окончательно.

   - Да, это правда,- ответил Протасов, закуривая сигару.- Мне тоже не особенно легко увеличивать свое хозяйство, но просто хочется округлить некоторые части своего имения...

   Потом он спросил Егора Александровича:

   - А вы разве думаете все-таки здесь жить? Алексей Иванович говорил, что вы хотите удержать за собой охотничий домик...

   - О, это прихоть! - ответил Егор Александрович.- Просто, как дачу, хочу удержать его за собою. Притом же это воспоминание об отце... А разве вас стесняет уступка его мне?

   - Ну, это такие пустяки... К тому же не у места построен...

   - Да, да,- вмешался Алексей Иванович.- Знаешь ли, Егорушка, говорят, что это место обрушиться может; Желтуха подмывает песчаный берег; сад, пожалуй, когда-нибудь обвалится...

   - Не думаю, дядя. Об этом толкуют столько лет. Впрочем, если это случится - что ж делать. Авось это сделается не в то именно время, когда я буду там...

   Егор Александрович улыбнулся.

   - Купаться с домом во всяком случае не хотелось бы!

   Затем Протасов заметил, что он хотел бы осмотреть дом.

   - Вы ведь и всю д