Шеллер-Михайлов Александр Константинович - Над обрывом

- прекратилась за смертью матери, которую они горько и долго оплакивали, хотя все их беседы с нею сводились к тому, что она спрашивала их: "Ведь вы у меня глупыши?" Они же отвечали ей: "Да, глупенькие!" Тем не менее глупыши достигли до чина тайных советников, ни разу, впрочем, не посетив того присутственного места, где числились на службе. Злые языки в свете говорили, что им дали чины за девственность и благонравие. Они остались на всю жизнь старыми холостяками, ни разу не разлучались друг с другом, жили одиноко, по виду напоминали скопцов, и только в последнее время у них поселился сын их покойной сестры, камер-юнкер Николай Александрович Томилов, известный в кругу знакомых и родных под именем "мрачного Коко". К нему должны были перейти не только их богатства, но, вероятно, и титул, так как род графов Слытковых прекращался с Пьерушей и Женюшей.

   Попав в этот кружок, Егор Александрович почувствовал себя очень скверно и с ужасом заметил, что здесь не было даже Марьи Николаевны, то есть единственного существа, с которым он мог бы перекинуться живым словом. Ему было не только досадно, что она его оставила на жертву этому обществу,- ему почему-то показалось, что это было сделано не без умысла... Не хотела ли она помучить? Или, может быть, тут было своего рода глумление над ним - над искателем богатой невесты. Это задело его самолюбие, и он решился лучше остаться в этой душной гостиной, чем идти искать Протасову.

   Присутствующие, между тем, почти не обратив на него внимания, продолжали беседу, перешедшую теперь к вопросу о необъяснимых видениях.

   - Я как сейчас помню, это было перед четырнадцатым декабрем,- продолжал рассказывать, пришепетывая, Женюша Слытков.- Мы собрались у генерала Арбузова. Были: я, Василий Богданович Адамович, два князя Вадбольских и Зубов. Разговор коснулся наполеоновских войн и численности его армии в сражении под Эйлау. Арбузов и Адамович горячо заспорили. Наконец Арбузов и говорит: "Да что же ты споришь, Василий Богданович, когда я читаю историю этого времени. Книга даже раскрыта у меня в кабинете на том самом месте, где говорится о числе войск".- "А я готов биться об заклад, хоть бы черту душу пришлось отдать,- сказал Адамович,- что прав я".

   Побились об заклад, и все двинулись в кабинет.

   - Удивительная история! - начал, захлебываясь, Пьеруша, ворочая голову на длинной шее и обводя всех одним круглым и большим, как у неоперившейся птицы, глазом.

   - Нет, ты погоди, Пьеруша, дай мне досказать,- серьезно и строго остановил его порыв Женюша.- Вот идем мы в кабинет, отворяем двери и видим: у стола сидит сам Арбузов и держит развернутую книгу. Мы переглянулись: все были бледны, как полотно. Арбузов, то есть настоящий Арбузов, стоящий с нами, тяжело дышал. Он тихо подошел к своему двойнику, встал за его спиною и заглянул через его плечо в книгу.- Виноват, Василий Богданович,- громко проговорил он.- Ты прав! Недоброе пари заставил я тебя предложить..." Призрак моментально исчез при этих словах,- подошли мы к столу: книга лежит на столе, и никого нет.

   - Удивительная история! - уже совсем восторженно воскликнул снова Пьеруша, опять обводя общество своим одиноким глазом.- Женюша всегда ее так рассказывает. Всегда! И когда - слушайте, это ужасно знаменательно! - пришел он домой,- я не был на этом вечере, горло болело,- пришел он домой, взглянул я на него и говорю: "Женюша, с тобой случилось необычайное событие!" - "Ты почему, Пьеруша, знаешь?" - спрашивает он.- "Я не знаю, но я чувствую",- ответил я.- "Ты прав",- сказал он.

   - Нет, а ты расскажи, Пьерушка, про истории в Петербурге у Лотгаммер, как стулья там ходили,- сказал Женюша.- Дом этот на углу Большой Садовой и Могилевской улиц доныне существует и квартира...

   Егор Александрович задыхался: его душила злоба на молодую хозяйку дома, оставившую его на жертву этим старцам. Однако он все же дал себе слово не выходить из этой комнаты на поиски беглянки. Но это ему не удалось исполнить. Софья Петровна, изнывавшая за сына, сделала неловкость и спросила у одной из хозяек дома:

   - А где скрывается Марья Николаевна?

   - Мари, должно быть, на террасе с monsieur Томиловым,- ответила старуха и крайне сухо обратилась к Егору Александровичу: - Пройдите туда, если угодно, она, верно, там.

   Егор Александрович закусил от досады губу, но волей-неволей должен был идти отыскивать молодую девушку.

   Он вышел на террасу. Здесь, внизу, на ступенях, сидела Марья Николаевна в странной позе: она обхватила руками одно колено и смотрела бесцельно перед собою; эта поза была скорее прилична мальчугану или юноше, но никак не барышне. Около молодой девушки стоял худощавый и болезненный господин с очень некрасивым, неподвижным лицом, обрамленным с боков небольшими баками. Ему было лет тридцать, но его темные волосы, зачесанные не без искусства, были крайне редкими, несмотря на тщательную прическу, сквозь них просвечивало тело. Его серые глаза, смотревшие через стекла pince-nez, были холодны и тусклы. Это был Коко Томилов, как узнал потом Мухортов. Он что-то рассказывал Марье Николаевне, но она, видимо, не слушала его, смотря бесцельно перед собою. Егор Александрович стал спускаться по лестнице. Протасова заметила его только тогда, когда он уже совсем близко подошел к ней.

   - А, это вы!- сказала она, лениво протягивая ему руку.- Бежали из общества мертвецов, которых забыли похоронить?

   - Не бежал бы, если бы они сами не изгнали меня, заставив отыскивать вас,- ответил он.

   - А, вот что! - проговорила она.- Значит, они заинтересовали вас?

   - Да, оригинальная коллекция развалин,- сказал он небрежно.- Я их слушал не без любопытства.

   Томилов, не представленный Мухортову, отошел в сторону, как-то враждебно и косо окинув его взглядом с ног до головы. Протасова сделала гримасу.

   - Ну, я по доброй воле и минуты не провела бы с ними,- продолжала она начатый разговор, не обращая внимания на удалившегося Томилова, и в ее тоне послышалась ирония.

   - Да ведь и я не по доброй воле явился в их общество,- ответил Мухортов с известной резкостью.

   Она вопросительно взглянула ка него. Ему показалось в этом взгляде не то презрение, не то насмешка.

   - Волей-неволей приходится отдавать визиты,- пояснил он с несвойственною ему неделикатностью, почти дерзостью.- К тому же в деревне нельзя и выбирать, куда ездить, куда не ездить...

   - Я предпочитаю уж лучше вовсе не ездить никуда,- сказала она.- Силой иногда куда-нибудь вывезут, и то ведь это редко бывает.

   - Я, вероятно, также последую вашему примеру,- заметил он.- Я только буду счастливее вас, так как меня некому силой возить в гости.

   - Ну, да вам так недолго придется здесь жить...

   - Вы ошибаетесь, я поселюсь здесь надолго...

   - Вы?

   - Да.

   - А служба?

   - Я выхожу в отставку.

   Она посмотрела на него не без удивления.

   - Зачем? Устали служить?

   В ее тоне была нескрываемая насмешливость.

   - Нет, просто потому, что мои средства не позволяют служить в гвардии,- просто ответил он.

   По ее лицу скользнула улыбка, нехорошая улыбка, задевшая его за живое.

   - А разве отставка поправит ваши средства? - спросила она.

   - Еще бы. Здесь жизнь дешева вообще, и можно до последней степени ограничить свои потребности,- ответил он,- Может быть, мне удастся попривыкнуть и к сельскому хозяйству, если, конечно, останется что-нибудь для этого хозяйства.

   - То есть как это что-нибудь останется? - спросила она в недоумении.- У вас же большое имение...

   - И еще большие долги,- ответил он.- Я должен продать все, что потребуется продать для уплаты этих долгов.

   Ее лицо сделалось совершенно серьезным. Она немного сдвинула брови и, видимо, находилась в сильном недоумении. Она только накануне узнала, что Мухортов намеревается свататься за нее. Она страшно рассердилась на него. Если бы он подвернулся ей в ту минуту, она наделала бы ему страшных дерзостей. Ей и теперь стоило немалого труда сдержать себя хотя немного при встрече с ним и не наделать ему дерзостей. Теперь его слова сбили ее с толку. У нее было непреодолимое желание прямо задать ему вопрос о его желании просить ее руки, хотя она и сознавала, досадуя, впрочем, за это на себя, всю неловкость этого вопроса. Но, тем не менее, она не выдержала и с иронией сказала:

   - А мне говорили о каких-то других ваших планах...

   Он пристально, почти дерзко взглянул на нее, точно делая ей вызов, точно говоря ей: "Что же вы не договариваете? Попробуйте!" Она впервые смутилась от холодного и серьезного взгляда этого человека и глянула в сторону.

   - У меня нет и не будет никаких других планов,- ответил он твердо и отчетливо.

   Разговор вдруг оборвался. Между молодыми людьми повеяло каким-то холодом. Они почуяли один в другом врагов...

  

  

   Егор Александрович, вернувшись домой, тотчас же с лихорадочной поспешностью засел за разбор разных счетов и отчетов, доставленных ему дядею, и не без страха раздумывал, сумеет ли он одолеть все эти ряды цифр. Дело для него было совершенно новое. Но это нужно было сделать, чтобы уяснить себе, как поступать дальше. Не уяснив себе этого, он испытывал такое ощущение, как будто на нем были надеты колодки, мешавшие ему свободно двигаться. Работа должна была занять у него не день, не два, и он сознавал, что ему придется потратить много времени даром, так как он не умел приняться за дело, как следует. Тем не менее, он решился добиться результатов без чужой помощи, почему-то стыдясь просить указаний у дяди. Его постоянное пребывание в своем кабинете за бумагами сильно смущало Софью Петровну. Она не знала, что хочет предпринять сын, для чего ему понадобилось просмотреть эти противные дела. В то же время ее мучило подозрение, что Егор Александрович действительно хочет отказаться от женитьбы на Протасовой. Почему? Мухортова не находила ответа на этот вопрос. Ее томила тоска. Ей грезились во сне и наяву Баден-Баден, Биарриц, Трувилль. Она вдруг стала чувствовать, что у нее и тут болит, и там ноет, и здесь колет. Как бы хорошо теперь уехать куда-нибудь на воды. Это так необходимо для ее здоровья. Но об этом и думать нечего, если Жорж не женится. Она металась и не находила себе места. Ее даже не развлекала болтовня Елены Никитишны, Агафьи Прохоровны, матери Софронии. Мрачное настроение генеральши не ускользнуло от зорких глаз ее приживалок и дворовых. Об этом шушукались во всех углах. Агафья Прохоровна интересовалась этим более всех.

   - Матушка, Софья Петровна, что это вы, ангел наш, все нынче в омрачении находитесь? - говорила она как-то, развлекая лежавшую в своем будуаре на кушетке совсем больную генеральшу.- Смотрю это я на вас, благодетельница, и думаю: нет, нет, это не наша Софья Петровна, не она, не она! Ей-богу!

   - Да, милая, точно я на себя не похожа,- со вздохом произнесла Софья Петровна и томно закатила глаза.- Радостей-то мало...

   - А что такое, ангел вы наш?.. Не случилось ли чего, помилуй, господи! -воскликнула в волнении Агафья Прохоровна и учащенно заморгала глазами.

   - Хотелось, вот, Жоржа женить,- лениво ответила Мухортова.- Тоже при жизни еще пристроить бы желала...

   - Матушка, ангел вы наш, да вы это что же о смерти-то говорите! - поспешно воскликнула Агафья Прохоровна и бросилась целовать ручку генеральши.- Вам жить, да жить еще надо. Нас-то кто же хоронить будет без благодетельницы. Поверх земли без вас-то мы наваляемся! Спаси вас, господи! Она быстро начала креститься.

   - Все же, кто знает, что случится! Предчувствие у меня! - произнесла Софья Петровна таким печальным тоном, точно она и действительно умирала.- Да, предчувствие. Под ложечкой это, знаешь, так засосет, засосет, ну, и идут в голову такие мысли... Да, хотелось бы при жизни видеть Жоржа счастливым.

   - Ну, и что же? и что же?

   - Не хочет... Нашла ему и невесту - не нравится.

   - А-ах, а-ах! - протяжно вздохнула Агафья Прохоровна, качая с соболезнованием головой.- Не нравится! И с чего бы? Разве, может, у самого Егора Александровича другая невеста намечена? Ну, тогда другие, конечно, по вкусу и не придутся.

   - Нет, где же! - сказала генеральша.

   - И точно, где же!..

   Агафья Прохоровна подперла подбородок правою рукою и, покачивая в раздумье головой, заметила как бы про себя:

   - Уж не может же быть, чтобы это из-за этого... Нет, это что и говорить, це может быть, пустяки совсем!

   - Ты это про что, Агафья Прохоровна? - спросила генеральша.

   - Так, ангел вы наш, глупые мысли пришли в голову... Известно, где же у нас умным мыслям быть... Сами мы глупые, и мысли у нас глупые...

   - Да ты говори! Что такое?

   - Я вот про Полю, что она-то не пристроена еще...

   Агафья Прохоровна вдруг словно спохватилась и торопливо прибавила:

   - Благодетельница, виновата! Язык мой - враг мой! Может, вы и не знаете ничего про Полю!

   Мухортова махнула безнадежно рукою.

   - Все, все знаю!

   - Ну, так вот не беспокоится ли Егор Александрович, что она-то не пристроена? Ведь это бывает. Конечно, не ему на ней жениться, не помеха она ему при свадьбе, а все же, пока не пристроена она, сердце-то по ней и сохнет. Добр он! Была бы чужемужняя жена - дело другое было бы, отрезанный ломоть...

   - Это правда, конечно,- в раздумье согласилась генеральша.

   Ей самой приходила в голову эта мысль.

   - Вот Данило Волков, камердин Егора Александровича, я думаю, в ногах бы вывалялся, чтобы жениться на ней.

   - Ты полагаешь? Но он же, вероятно, все знает?

   - Ах, благодетельница, это вы по своим благородным чувствам рассуждаете, а ему что, что он знает? В их сословии это ни за что не считается. Просто так себе: тьфу!.. Да и то сказать, чего же тут такого? Не с мужиком каким-нибудь жила, а барин приласкал, так ведь это за счастье он почитать должен, потому и ее, и его не оставят господа.

   - Ах, разве я кого-нибудь обижала!- воскликнула с чувством Мухортова.- На меня-то уж роптать люди не могут! О, нет...

   - Что и говорить! Что и говорить! Благородные люди такой жизни были бы рады! Как у Христа за пазухой живут!

   Софья Петровна помолчала и потом спросила:

   - Так ты думаешь, что Данило был бы согласен?

   - Ничего я наверное, ангел вы наш, не знаю, потому не мое это дело. Что мне в чужие дела соваться? Меня бы не обижали, а я человека не трону. Живи он, как знает... Но думаю я по своему глупому рассуждению, что должен бы Данило только радоваться и бога благодарить за такое счастие.

   Генеральша вздохнула.

   - Надо будет с Еленой поговорить...

   - Благодетельница, только не выдавайте вы меня, что я это говорила,- сказала Агафья Прохоровна униженным тоном.- Не любят люди, чтобы в их дела чужие нос совали. Может быть, у нее свои планты есть. В чужую душу не влезешь...

   - Ах, что ты глупости говоришь! Стану я рассказывать!

   - Тоже понимают ведь, что пока Пелагея не замужем, будет она в руках Егора Александровича держать. К чужемужней жене сердце-то его сейчас охладеет...

   Агафья Прохоровна поспешила оставить Мухортову одну и, пробираясь в странноприимный покой, не утерпела, забежала к Даниле Николаевичу Волкову.

   - Готовьте дары-то, да на свадьбу зовите,- бойко сказала она ему, заглядывая в его комнату.

   - А что, Агафья Прохоровна?- торопливо спросил он, соскакивая с дивана, где лежал с газетой в руках.

   - А то же, что у генеральши речь пойдет с Еленой Никитишной о вашем бракосочетании,- ответила Агафья Прохоровна, приседая в дверях.- За хлопоты-то сумейте по обещанному отблагодарить.

   - Мы свое слово держать умеем,- развязно ответил он.- Как же разговор-то у вас вышел?

   - Ну, после, а то еще шпионы выследят, дело напортят,- ответила она, быстро удаляясь от дверей с поднятой гордо головой.

   Софья Петровна, между тем, глубоко раздумывала о словах Агафьи Прохоровны. Ей самой не раз приходили эти мысли в голову. Действительно, Егор Александрович бросит тотчас же Полю, как только она сделается чьей-нибудь женою. Не станет он делиться ею с лакеем. Фи! Этого только недоставало! Это, вероятно, понимают и Поля, и Елена Никитишна. Уж и точно, не думают ли они прибрать к рукам Жоржа? Надо похлопотать, как бы сбыть девушку. Ах, как все это скучно, несносно!

   Не прошло и получасу после ухода Агафьи Прохоровны, как уже в будуаре у Мухортовой шел разговор с Еленой Никитишной.

   - Я с тобой, Елена, хотела поговорить о Поле,- сказала Софья Петровна.- Ужасно беспокоит меня ее положение.

   Елена Никитишна махнула безнадежно рукой.

   - Уж и не говорите, сама я ночей не сплю! Докуролесила девчонка до того, что хуже и быть не может...

   - А что? - с испугом спросила генеральша.

   - Известно, что! Оба молоды, матерью, пожалуй, будет.

   - Елена, что ты говоришь! - с ужасом вскричала Мухортова.- Это ужасно, ужасно!.. И скоро?

   - Не знаю, ничего не знаю! От нее ничего не допытаешься, а вижу, что дело не ладно.

   - Боже мой, этого только недоставало! Незаконный ребенок! Это ужасно!.. А я думала пристроить бы ее за кого-нибудь...

   - Пристроить! Вон и жених есть, да разве с нею сговоришь!..

   Елена Никитишна опять махнула рукой.

   - Жених? Кто это? - полюбопытствовала генеральша.

   - Данило сватается.

   - Данило? Что же, он человек трезвый, порядочный...

   - Да ей-то все равно, кто ни сватайся, хоть принц заморский, все равно не пойдет.

   Софья Петровна покачала укоризненно головой.

   - Ах, Елена, Елена, разве можно так говорить. Разве девушка понимает что-нибудь в этих делах! Надо уговорить, резоны представить. Ведь и все мы почти всегда не по своей воле шли замуж. Разве я по своей воле, по страсти шла? Так я не она!.. Если бы волю-то нам дать, так мы бы... Да вот она сама пример: дали мы волю, и что вышло?

   - Знаю я, сама знаю это! Да нынче насильно-то к венцу не потащишь...

   Мухортова пришла в ужас.

   - Ах, что ты, что ты, Елена! Разве можно такие слова говорить: насильно! Да я первая возмутилась бы! Надо убеждением подействовать! Надо резоны представить! А то насильно, вот выдумала. Совсем ты стара становишься, тоже из ума выживаешь! Насильно!..

   Генеральша была возмущена.

   - Говорила я с ней, да разве ее уговоришь,- ответила Елена Никитишна.

   - Ты говорила уже?

   - Да так, стороною,- пояснила Елена Никитишна, уклоняясь от прямого и откровенного ответа.

   Она уже несколько раз пробовала усовещевать "девку", под влиянием какого-то смутного страха, чуя, что в доме делается что-то неладное. Практический смысл прямо подсказывал ей, что нужно ковать железо, пока оно горячо, что теперь еще можно "сорвать" что-нибудь с господ на приданое, а что после, может быть, будет уже поздно. Сорвать можно было, только выдав Полю замуж; обеспечивать судьбу обольщенной девушки, не выдавая ее замуж,- этого еще не случалось в практике мухортовских господ и дворни и, кроме того, просить об этом было неловко, так как подобная просьба могла быть принята за недоверие к господам. И на воле у Елены Никитишны остались понятия и взгляды крепостной.

   - Ну, и что же? - продолжала расспрашивать Софья Петровна.

   - И слушать не хочет! Вот уже истинно нажили горе! Конечно, если бы сам Егор Александрович ей сказал, может быть, она и согласилась бы.

   Генеральша ухватилась за эту мысль. Действительно, это было проще всего. Он должен уговорить эту молодую девушку и загладить свой проступок.

   - Я с ним поговорю...

   - Не станет только он ее уговаривать! - с сомнением возразила Елена Никитишна.

   - Ну, вот еще выдумала! Должен же он понять, что надо уладить это дело... Наконец, я мать, я могу ему приказать... Ты, с своей стороны, Елена, постарайся разъяснить ей ее положение, а я поговорю с Жоржем... Надо кончать скорее!..

   - Ах, девка, девка, сколько она хлопот наделала! - вздохнула Елена Никитишна.

   - Ну, не горюй, Елена, что делать! Авось, все уладится!.. Поверь, что я постараюсь сделать все, зависящее от меня... Ну, а ты помоги со своей стороны...

   Генеральша милостиво отпустила Елену Никитишну и твердо решила переговорить с сыном. В последнее время он как будто избегал разговоров с матерью, и генеральша совершенно не знала его- планов относительно будущего. Она знала только, что он для чего-то просматривает "противные" отчеты по имению, и не понимала смысла этих занятий. Чего уж просматривать старые счеты, если стоишь на краю пропасти?..

   Улучив удобную минуту, она пригласила сына к себе на половину и сказала ему:

   - Жорж, мне нужно серьезно поговорить с тобою...

   Он не без удивления взглянул на нее, но тотчас же заметил:

   - Я очень рад, потому что и мне нужно поговорить с тобою.

   - Я насчет Поли,- начала генеральша, когда Егор Александрович опустился в кресло около ее кушетки.

   - Насчет Поли? - с еще большим удивлением спросил он.- Что такое случилось?

   - Кажется, ты должен бы знать лучше меня, в каком она положении.

   - А,- со вздохом проговорил Мухортов.- Я знаю... то есть подозреваю... этого нужно было ждать...

   - Меня огорчает, мой друг, твое равнодушие,- сказала с упреком мать.

   - Почему ты знаешь, что я равнодушно отношусь к этому? - спросил он.- Но воротить прошлого нельзя, и сколько бы я ни волновался, поправить дела тоже нельзя!

   - Нужно поправить!- тоном строгого наставника заметила генеральша, делая особое ударение на слове "нужно".

   Потом она прибавила:

   - Да, нам надо позаботиться о ее судьбе и о судьбе ее ребенка... твоего ребенка... Это наш святой долг!..

   - Я именно это и хочу сделать, но прежде всего мне нужно привести в порядок наши собственные дела,- сухо ответил сын.

   - Что же общего между нашими делами и ею? - пожимая плечами, произнесла генеральша.- Странное сопоставление!.. Мы должны постараться ее пристроить за кого-нибудь, вот в чем наш долг, Он усмехнулся.

   - Хорошо заглаживанье проступка: сделать ее еще несчастнее. Она, впрочем, никогда не выйдет ни за кого замуж.

   - Надо ее уговорить.

   Он нетерпеливо пожал плечами.

   - Это бесполезно! Да на ней никто и не женится,- сказал он с горькой усмешкой.- Кому же нужна брошенная любовница, да еще с ребенком...

   - О, мой друг, поверь, что в их кругу на это смотрят не так, как у нас. Дадим приданое, найдется и жених, и она...

   - Вот именно этот-то вопрос меня и занимает теперь,- начал он.

   - Так ты думал ее пристроить? - обрадовалась генеральша.

   - Нет, я не о ней говорю, а о деньгах,- сухо ответил сын.- Я почти окончил проверку отчетов по управлению имением... Но я не знаю еще одного. Сколько у тебя долгов в Петербурге?

   - Где же мне помнить,- с пренебрежением сказала Мухортова.

   - Их надо вспомнить; иначе придется плохо... Ты что-то говорила перед отъездом сюда о модистке?

   - Да, там я должна пустяки какие-то... пятьсот или семьсот рублей... Там еще какой-то долг обойщику... тоже пустяки...

   - Это вовсе не пустяки, потому что у меня и так почти ничего не остается,- заметил Егор Александрович.- Мне надо знать точно цифру твоих долгов, и я тебя серьезно попрошу дать мне в этом отчет... Я, конечно, свято расплачусь за тебя, но это будет в последний раз...

   Его тон был необычайно тверд и резок. До этой минуты он никогда так не говорил с матерью.

   - Жорж, что с тобой? - воскликнула генеральша и сама возвысила голос.- Каким тоном ты говоришь это? Я не привыкла...

   Он перебил ее.

   - Я тебя попрошу не волноваться! - стараясь быть сдержанным, заговорил он.- Ты еще недавно сама говорила о необходимости спасти честь нашей фамилии. Именно это я и решился сделать, не пятная себя новым бесчестьем - продажею себя. Только теперь я вижу, что мы с тобою действительно летели головами в пропасть, ты - по незнанию дел, я - по глупому стремлению не заниматься этими делами.

   - Ты меня обвиняешь?

   - Я гораздо более обвиняю себя, потому что, отстраняясь от дел, я все же пользовался всеми удобствами, бывшими нам не по средствам... Притом я должен был понять, что ты не имеешь призвания к делам...

   - Что же ты хочешь делать?

   - На днях предстоят платежи процентов по залогу имения. Я продам все, и если что останется за уплатою долгов - я здесь же куплю клочок земли и поселюсь на нем. По моим соображениям, если у тебя петербургские долги не слишком велики, мне останется столько, что в пять-шесть лет я стану, может быть, на ноги, устрою себе безбедную жизнь. Ты же - в эти годы ты можешь жить на свою пенсию...- у дяди Жака, наконец... а если вздумаешь жить у меня большую часть года, то у тебя хватит даже средств проводить два-три месяца в год в Петербурге по-своему... Конечно, мы должны распустить всю орду слуг и приживалок, обирающих нас теперь...

   В его голосе не слышалось ни волнения, ни горечи. Он говорил, как человек, ясно сознававший свое положение - положение, если и не блестящее, то не безысходное. Генеральша молчала, точно пораженная громом, не понимая вполне, что происходит вокруг нее.

   - Вот почему,- продолжал он,- всякие мечты о выдаче замуж Поли, о награждении ее за мой проступок нужно откинуть в сторону. На это у меня нет средств. Что я ее не брошу - это понятно само собою. Она останется при мне...

   - Жорж! - воскликнула с ужасом Мухортова, как бы очнувшись от тяжелого сна.- Ты будешь жить здесь вдвоем с нею, сделаешь ее...

   - Не будем говорить о моих делах: они касаются только меня, меня одного! - перебил он ее.- Нам прежде всего нужно распутать наши общие дела, и это в значительной степени зависит от тебя, как я уже сказал, так как я не желал бы, чтобы векселя и счеты из Петербурга посыпались мне, как снег на голову...

   Софья Петровна неожиданно разрыдалась и, ломая руки, застонала.

   - Жорж, Жорж, ты решился убить меня! Я не переживу этого! О, как ты жесток, как мало ты любишь меня!

   - Полно! Зачем ты говоришь эти фразы,- нетерпеливо сказал он.- Люди переживают и худшие несчастия. Мы, по крайней мере, можем выйти еще чистыми из всей этой истории. Это даже не несчастие, а только урок...

   Потом, видя, что мать продолжает истерически рыдать, он поднялся,с места и сказал:

   - Я пошлю к тебе Елену Никитишну помочь тебе...

   Он вышел, не оборачиваясь, из комнаты. Он был убежден, что вопроса о выдаче Поли замуж больше не поднимут...

  

  

  

   Егор Александрович успел уже давно разобраться в делах, и теперь для него весь вопрос заключался в том, чтобы повыгоднее продать имение. Ему хотелось сохранить за собою, если возможно, клочок своей родовой земли, прилегавший к владениям Алексея Ивановича. Здесь ему не только нравилась местность, но и было то удобство, что ему можно было тут, не тратясь на постройки, найти себе приют. В этой части мухорговского имения стоял отличный, заново отделанный, деревянный дом. Этот дом, носивший название "охотничьего домика", был некогда построен для отца Егора Александровича и, хотя не отличался грандиозными размерами, но был довольно просторен и прочен. Еще недавно тут жил брат Елены Никитишны, бывший управляющим в имении. Дом стоял на возвышенной местности. Около него протекала небольшая река Желтуха, по берегу ее тянулась деревня с деревянною церковью и кладбищем на краю. Обдумав все свое будущее, Егор Александрович отправился к Алексею Ивановичу, чтобы сообщить ему все, что он придумал, и попросить его советов. Когда он пришел в дом дяди, его особенно приветливо встретили кузины и кузен; но Егор Александрович сразу заметил в их лицах какое-то особенное участие и жалость. Так добрые люди смотрят на разных "несчастненьких". Егору Александровичу, неизвестно почему, вспомнилась та сцена с Машей Протасовой, когда девочка сказала ему: "Бедный слепенький, хочешь, я гебя повожу". По его лицу скользнула невольная улыбка. Родственники разом вскрикнули, вглядываясь в него:

   - Егораша, что с тобой, голубчик?

   Мухортов удивленно и вопросительно взглянул на них.

   - На тебе лица нет! Ты нездоров был?

   Егор Александрович сам не знал, что он так изменился в какую-нибудь одну неделю.

   - Нет, сидел много за делами, так, верно, с непривычки отощал,- ответил он, усмехаясь.- Вот начнется охота, поправлюсь... Дядя дома?

   - Дома, дома! - ответили родственники, тревожно переглядываясь между собою, и тут же прибавили: - Ты бы бросил все эти дела, где уж тебе возиться с ними!

   Мухортов, не отвечая на это замечание, сказал: - Дядя в кабинете?

   - Да, да!.. Ах, бедный, бедный, как ты исхудал!..

   - Так я пройду к нему,- сказал Егор Александрович.

   Ему уже становилось досадно слушать эти жалостливые восклицания откормленных и краснощеких деревенских здоровяков.

   Он направился в кабинет Алексея Ивановича и, переступив порог, сразу увидал при виде дяди, что и дядя смотрит на него как-то странно. Старик, несмотря на свою вечную веселость, смотрел теперь озабоченно, с каким-то не то недоумением, не то смущением на племянника, точно готовился рассказать или выслушать что-то неладное. Егор Александрович поздоровался с ним и с первых же слов просто и откровенно стал выяснять дело. Ему хотелось поскорее высказать все, что было у него на душе. Он искренно любил старика, как замечательно доброго родственника, каким и был в действительности старик Мухортов. Кулак и аферист в одну сторону, он с другой стороны был нежнейшим мужем, отцом, дядею. Он не остановился бы перед необходимостью прижать к стене кого бы то ни было, снять с ближнего рубашку, но в то же время он готов был на всякие жертвы для своих. Эти две нравственности уживались в нем вместе, как это бывает сплошь и рядом. Егор Александрович начал с того, что задал старику простые вопросы: можно ли свести концы с концами, хозяйничая по-старому в Мухортове, то есть платя проценты за ссуду, не делая новых долгов? Можно ли поступать иначе или, лучше сказать, можно ли принудить Софью Петровну поступать иначе, покуда имение будет номинально принадлежать ему, Егору Александровичу? Не выгоднее ли продать теперь же имение, оставив за собой небольшой участок земли, где можно исподволь начать, если вздумается, маленькое сельское хозяйство не с голыми руками, а с кое-каким капиталом, вырученным хотя от продажи разной движимости, если не от продажи самого имения? Старик не без изумления увидал, что Егор Александрович обдумал дело не хуже, чем обдумал бы это он сам. Он поднялся с места и, потирая лоб, стал ходить быстрыми шагами по комнате, повторяя:

   - Так, так!.. Экая ведь досада, что у меня теперь нет свободных денег... Я бы тебя, Егорушка, выручил, верь мне... Ну, да это не беда... Приищем покупщика... Что бы ты сказал, если бы Протасов...

   Он взглянул испытующим взглядом на племянника, точно хотел прочитать в его душе, какое впечатление на молодого человека произведет этот вопрос.

   - Мне, дядя, все равно, кто купит, лишь бы больше взять,- спокойно ответил Егор Александрович.

   - Больше Протасова никто не даст... Ему имение нравится, да и с руки ему...

   Егор Александрович нерешительно заметил:

   - Но, дядя, вы не берете одного в расчет... Я не знаю почти вашего Протасова и потому не могу судить о его характере... Но не прижмет ли меня именно он... Эта глупая - вы меня извините - история с сватовством могла его разозлить.

   Алексей Иванович замахал руками и вздохнул.

   - Ну, Егорушка, ты уж о сватовстве-то не говори... Провалились мы на нем... Ах, как провалились!.. Ты, верно, еще ничего не знаешь? А я боялся за тебя... Тоже у тебя гонор... Во-первых, барышня сказала прямо отцу, когда он ей заикнулся о твоих планах, что за тебя она никогда не выйдет, что за первого встречного дурака пойдет, а не за тебя, и, во-вторых, конкурент у тебя явился опасный - Томилов... Старые девы на стену лезут, только бы женить его на Марье Николаевне... Еще бы, камер-юнкер и в будущем граф Слытков-Томилов. Не шутка!..

   - Ну, и дай бог им совет да любовь! - равнодушно сказал Егор Александрович.

   - Мы тут в семье толковали, как бы поделикатнее сообщить тебе об этом, и ума не приложили.

   - Да я же сам отказался от женитьбы...

   - Ну, так тебе и поверили! - сказал дядя.- А вот как Протасов мне сообщил об отказе дочери, так тут уж нельзя было не поверить. Меня точно водой холодной обдало... Думаю: "Что теперь Егорушка станет делать?" Мои тоже чуть не ревут: "Бедный Егораша, ах, Егораша".

   Егор Александрович не выдержал и разразился смехом.

   - Так вот почему вы все на меня с такими постными физиономиями смотрели! - проговорил он, продолжая смеяться.- А я сразу и понять не мог...

   - Да, тебе смех, а ведь штучка-то выгодная ускользнула из рук,- сказал Алексей Иванович.

   Потом он заговорил уже более веселым тоном.

   - Протасов даже немного повздорил с дочерью и извинялся передо мною в неловкости,- продолжал Алексей Иванович и засмеялся.- Я великодушно простил!

   - Значит, вместо убытка барыш? - шутливо сказал Егор Александрович.- А я со своей стороны боялся, что ты на меня дуться будешь, что я испортил твои отношения к Протасову...

   - Нет, брат, мне во всем удача: вон в Москве у меня дом сгорел - продать бы его, и десяти тысяч не дали бы, а сгорел - сорок получил из страхового общества. Полоса теперь такая у меня, чтобы только не сглазить...

   - Ну, вот ты и мне с легкой руки помоги выпутаться...

   - Хорошо, хорошо!.. Я что, это твоя мать-то, Егорушка, мне вот насчет Поли твоей плела... Не то ты законным браком жениться на ней хочешь, не то... черт знает, что ты придумал...

   - Все пустое, дядя,- ответил Егор Александрович.- Жениться я на Поле не могу, хотя, может быть, это и следовало бы сделать. Но это выше моих сил...

   - Ну, какая же она тебе пара?!

   - Нет, дядя, не то!.. Не потому не могу я жениться на ней, что я лично считаю ее неровной мне, а потому, что мне пришлось бы порвать связи со всеми родными... Ведь даже ты, добрейший мой человек, не пустил бы своих дочерей ко мне, если б она была мо ей женой?.. Да?

   - Что и говорить.

   - Ну, а отказаться от всей родни, от всех связей я не в силах... Бесчестно это или нет?.. Может быть, я тут сам с собою играю в прятки... сам я еще не могу разобраться в своей душе, но это так... Но, не женясь на ней, я не брошу ее. Она будет иметь место в моем доме, ей по духовной я оставляю после своей смерти все, что имею...

   - Ну, умирать-то тебе еще рано...

   - Кто знает... Камень с крыши может упасть и убить.

   - Ну его к черту, этот камень... Ты о жизни думай, а не о смерти... Тяжело тебе, Егорушка, будет ради нее обречь себя на холостую жизнь...

   Егор Александрович пожал плечами.

   - Кататься умел, дядя, нужно и саночки уметь возить... Впрочем, ты ошибаешься, если думаешь, что я не люблю ее, или она не любит меня... Я счастлив и этой любовью, а другой - найдешь ли ее еще? Любовь и счастие - мало билетов с этими выигрышами в жизненной лотерее!..

   И, переменяя разговор, он еще раз спросил Алексея Ивановича:

   - Так ты одобряешь мои планы?

   - Еще бы! Другого выхода и нет! Станешь путаться с новыми займами - все ухлопаешь на одни проценты, да еще и мать будет требовать на широкую жизнь. Ведь нельзя же сокращать свои расходы, когда владеешь таким имением, как Мухортово! Тоже мотовка она у тебя!

   У Егора Александровича стало совсем легко на душе. Вернувшись из кабинета дяди на террасу, где барышни Мухортовы вышивали русские полотенца, а сын хозяина дома читал вслух какую-то книгу, Егор Александрович не мог не рассмеяться, подметив снова обращенные на него не то участливые, не то пугливые взгляды. Он подошел к кузинам и весело проговорил им:

   - Ну, а теперь позвольте вас расцеловать за участие. Я не умираю, не погибаю и чувствую себя более счастливым, чем когда-нибудь!

   Он притянул к себе этих румяных, откормленных и добродушных девушек и не без удовольствия расцеловал их прямо в губы. Кузен тоже поднялся с места и протянул ему широкую, полную, белую руку и, крепко сжимая ею руку Егора Александровича, с чувством проговорил:

   - Молодец, Егораша; наплюй на все! Свет не клином сошелся. Мы тебе другую найдем...

   - Нет, уж ты мне лучше на хорошие места на охоте укажи, Павлик,- ответил, смеясь, Егор Александрович,- а невесту я сам найду.

   Павел Алексеевич, очень походивший на откормленного теленка, с крупными розовыми губами и большими простодушными молочно-голубыми глазами, бросился обнимать кузена, звонко и сочно целуя его.

   - Знаешь, Павел, когда ты так целуешь, аппетит возбуждается,- со смехом сказал Егор Александрович.

   - Меня, что ли, съесть хочешь? - в свою очередь, засмеялся сын хозяина.

   Егор Александрович с любовью взглянул на него и взял его за подбородок.

   - Что ж, аппетитный кусок!

   - Нет, уж я лучше велю завтрак подать! - ответил Павел Алексеевич.- Кстати, и мама посмотрит на тебя. А то она, бедная, боялась и выйти к тебе. "Взгляну, говорит, на него и разрыдаюсь".

  

  

   Был третий час дня в исходе, когда Егор Александрович возвращался домой от дяди. Погода стояла превосходная. Кругом все было залито солнцем, в бездонном голубом небе не было ни облачка. Кругом царила невозмутимая тишина. Егор Александрович шел неспешными шагами домой по берегу Желтухи. Кое-где в стороне виднелись покосившиеся избы, ветхие крестьянские постройки. Смотря на них, Егор Александрович невольно вспомнил про недавно просмотренные им счеты. Здесь нищета, быть может, голод, а там в этих счетах значились цифры вроде пятисот рублей, заплаченных за кружевные манжеты и воротничок, вроде тысячи шестисот франков за одно домашнее платье, сшитое в Париже. Ему вспомнилось и то, что он сам проигрывал иногда в ландскнехт сотни рублей, бросая эти деньги, взятые у народа, как бросают ненужные тряпки. Сколько мерзостей и подлостей делают люди, даже считающие себя и считающиеся честными людьми,- делают только потому, что не задумываются над своими поступками, не отдают себе строгого отчета в своих действиях. Ему вдруг вспомнились почему-то слова Протасовой: "Шампанское пьете и устриц едите?" Его мысли перешли к ней. Какая странная эта девушка! Сколько в ней отталкивающего и сколько привлекательного. Но что же в ней привлекательного? В этом он не мог дать себе отчета, не мог указать на что-нибудь определенное. Определенными у нее были только недостатки. И с чего это он задумался о ней? Что она? Пустая болтунья, понадергавшая фразы в разных