Шеллер-Михайлов Александр Константинович - Над обрывом

чему не способен! Надо будет покончить все разом! О, как трудно, как тяжело умирать, когда так хочется жить! А Поля? Бедная девушка! Он погубил ее нравственно, теперь он должен заставить ее испытать весь ужас материальных лишений. Если бы ему удалось обеспечить хоть ее. А что, если она сделается матерью? Ведь это будет его ребенок, обреченный при рождении на нищету, на гибель. Да, прежде всего нужно спасти эти два существа. Но что же делать?

   - Жорж, дядя пишет...- начала опять в том же тоне героини французского романа генеральша,- дядя предлагает... Но мне страшно даже сказать... Ах, нет, это ужасно... Это страшная жертва!.. Он там в деревне нашел какую-то невесту тебе...

   - Ах, до невест ли теперь,- раздражительно воскликнул Мухортов.

   - Я понимаю, дитя мое, как это ужасно... в твои годы и жениться не любя, без страстного увлечения!.. Алексис, конечно, этого не может понять... он так огрубел там в деревне... Но он пишет, что это может нас спасти...

   - Спасти? - почти бессознательно повторил Егор Александрович.

   - Да, она очень богата... Ты ее знаешь... это Мари Протасова. Правда, ее отец из купцов, но он образованный, жил долго в Англии... и в чинах... Нынче ведь им дают чины... Статский советник, кажется... Право, не знаю наверное... Что-то в этом роде... Впрочем, со стороны матери у Мари Протасовой очень почтенная родня, из старых дворян...

   В ее голосе звучала нотка презрения. Мухортое ходил по комнате, почти не слыша, что говорила мать, погруженный в свои думы.

   - Если бы я могла просить тебя, умолять на коленях об этой жертве! - продолжала Мухортова, поднимая закатившиеся глаза и трепетные руки к потолку.- Но разве я смею!.. Я женщина, я мать, я понимаю, чего будет это стоить тебе... О, эти браки без любви!.. Разве я сама не была жертвой всю жизнь?.. Но мы должны спасти свою честь...

   Сын рассеянно ответил:

   - Что ж, если это единственный исход!

   - О Жорж, Жорж! Я буду на коленях молиться за твое счастье! - воскликнула генеральша.- Бог услышит молитвы матери!..

   - Ты понимаешь, я не могу еще ничего сообразить, обдумать,- нетерпеливо ответил Мухортов, всегда раздражавшийся при виде трагических ломаний матери.- Это все слишком неожиданно!

   - А я, а я? Разве я ожидала? Разве я могла ожидать?

   - И как не стыдно дяде Алексею... Не предупредил... не предостерег заранее,- задумчиво заметил сын.

   - Ах, он говорит, что предупреждал... Но разве я могла верить?.. Они там всегда так в деревне: вечно угрожают, жалуются на безденежье, на неурожаи... И вечно у них какие-то платежи!.. Я не читала даже этих иеремиад... Сколько лет все угрожал!.. А теперь... О, это, как гром, поразило меня... Я все, все вынесу, но не позор!.. Позор меня убьет.

   И затем полился целый поток трогательных просьб о жертве и трагических восклицаний о позоре. Егор Александрович соглашался сделать все зависящее от него, но он говорил, точно во сне. Мать, занятая только собою, не замечала состояния его духа и слышала одно его согласие с планом дяди Алексея Ивановича.

   - Я на этих же днях должна бежать отсюда,- с трагизмом продолжала Мухортова, любившая употреблять страшные слова.- У нас есть срочные долги... Придут кредиторы... Нет, нет, я не способна лгать и притворяться!.. Я должна уехать на время, и если тебе удастся жениться - наша фамильная честь будет спасена... Ради бога, Жорж, бери скорей отпуск, приезжай в деревню... Покуда все не уладится - я не буду жить!..

   В доме начались суетливые сборы к отъезду в деревню. Генеральша была серьезно убеждена, что ей остается одно спасение в бегстве, и легкомысленно повторяла себе: "Ах, это точно в романе". Мухортов бродил среди страшного хаоса в своей квартире, как тень, не находя успокоения, и, смотря на укладыванья в чемоданы и сундуки вещей, испытывал ощущение беглеца, спасавшего свои последние пожитки от наступающих врагов и сознающего, что, в сущности, спасти уже ничего нельзя. Ему крайне смутно представлялось его собственное положение: он не знал и теперь настоящего состояния своих дел и только слышал раздирательные стоны матери о том, что они стоят на краю пропасти, что их ждет позор. Его душевное настроение было так же смутно и тягостно и через месяц после отъезда Мухортовой в деревню, когда туда, по условию, должен был отправиться и он. О женитьбе он старался не думать, хотя его самого бесило это стремление не глядеть прямо в глаза обстоятельствам, это стремление обмануть самого себя; он чувствовал, что он поступает подобно глупым птицам, прячущим ввиду опасности головы под крылья; он тоже прятал голову под крыло, боясь прямо сказать себе, что он идет на бесчестную сделку ради материальных выгод. Это его возмущало и лишало веры в свои нравственные силы; хорошо он будет жить в будущем, если при первой житейской невзгоде он уже идет на подлую сделку...

   И что это за девушка, на которой он должен жениться?..

   Он очень смутно представлял ее себе. Он помнил, что когда-то, в дни его отдаленного детства, лет десять или одиннадцать тому назад, к ним в Мухортово изредка приезжали какие-то полупомешанные и чопорные старые девы Ададуровы в ярко-красных и ярко-синих платьях, в широчайших кринолинах, с грубо накрашенными бровями, щеками и губами, и с ними приезжала маленькая черномазенькая девочка Маша. Это был странный ребенок, походивший на отощавшую в неволе обезьянку; то она сидела, съежившись, угрюмо и молчаливо, как ушедшая в раковину улитка, и в эти минуты казалось, что у нее болит грудь, что она скоро зачахнет; то вдруг она становилась дико и необузданно развязною и приводила в ужас всех гувернанток и барынь, лазая по деревьям и плетням, подскакивая верхом на палочке, как уличный мальчишка, и в эти минуты она казалась просто безумной дикаркой, зверьком, способным защищать зубами свою свободу.

   - C'est une fille mal élevée, {Это плохо воспитанная девочка (фр.).} - говорили про нее дамы.

   Эту фразу о Маше повторяли на все лады и прибавляли к этому со вздохом:

   - И то сказать, она растет так одиноко, в таком забросе!

   Егора Александровича в те годы очень мало интересовала эта девочка: он страдал глазами и вел отчужденную от детских кружков жизнь в обществе Жерома Гуро, читавшего ему вслух иногда по целым дням величайшие произведения европейских гениев. Из всех встреч с этой девочкой Мухортов запомнил только одну. Как-то раз эта девочка, наскакавшись и набегавшись вволю, подбежала к большой террасе мухортовского дома и увидала Жоржа: он сидел один на ступенях лестницы с зеленым зонтом, защищавшим от света его больные глаза. Девочка остановилась перед ним, как вкопанная, в немом изумлении, потом вздохнула и жалобным, протяжным голосом проговорила:

   - Бедный слепенький, хочешь я тебя повожу?

   Потом его часто в шутку называли "бедным слепеньким"...

   Затем он совсем забыл Машу Протасову и только год тому назад увидал ее снова у своей сестры Барб на балу,- увидал мимоходом, мельком. Маша превратилась уже в Марью Николаевну и была не маленьким тщедушным ребенком, а свежею, как только что распустившаяся роза, девушкой с здоровым, загорелым по-деревенски, цветом кожи, с роскошными черными волосами, с серьезными и строго правильными чертами лица, с большими задумчивыми черными глазами. За ней увивалась целая толпа блестящей молодежи. Мухортов обменялся с нею парою незначительных фраз и запомнил только слова своей сестры, сказавшей ему:

   - Маша Протасова сегодня опять, как улиточка, ушла в свою раковину!.. Странное создание!.. Совсем не умеет держать себя в обществе...

   Далее случай как-то развел их, помешал им встретиться,- и вдруг теперь он, Мухортов, должен играть роль влюбленного в нее, влюбить ее в себя, свататься за нее! Он делал все усилия, чтобы не разбирать вопроса, насколько это нравственно и честно,- делал именно то, что было всего труднее для него, привыкшего под влиянием одиноко проведенного болезненного детства, под влиянием Жерома Гуро, копаться в своей душе, отдавать себе отчет во всех своих душевных движениях. Он старался теперь даже уверить себя, что он считает такую женитьбу в порядке вещей. Свое волнение он пробовал приписать только одной заботе об участи Поли.

   Действительно, что будет с нею, если он не женится? Не ждет ли ее нищета, не погибнет ли она и, может быть, не одна, а с ребенком? Но что ждет ее, если он женится? Перенесет ли она это? Да, это было для него страшнее всех других вопросов...

  

  

   Связь с Полей была единственным темным пятном в светлом прошлом Мухортова. Он сошелся с этой девушкой нежданно-негаданно. За несколько минут до этого события он возмутился бы, если бы кто-нибудь сказал ему, что это событие случится. Он как сейчас помнит эту роковую минуту. Дело было на Пасхе. Он приехал домой поздно вечером, несколько возбужденный шампанским, и встретил в коридоре, проходя в свою комнату, Полю.

   - А я с тобой еще не христосовался нынче! - с веселой улыбкой сказал он девушке и подошел к ней.

   Он обнял ее и в ту же минуту почувствовал на своих губах град страстных поцелуев вместо трех обычных холодных поцелуев христосованья.

   - Поля! - прошептал он в волнении, с легким упреком в голосе.

   - Голубчик, простите! - тоже тихо, но порывисто и страстно проговорила она.- Не могу я скрываться... люблю я...

   Она залилась слезами и, схватив его руки, уже покрывала их горячими поцелуями. Он смутился, растерялся. До этого времени он вел почти аскетическую жизнь, настойчиво сторонясь от женщин. Ему казались бесчестными интрижки с чужими женами за спинами обманываемых мужей; в нем пробуждали брезгливое чувство связи с продажными женщинами, ласкающими за деньги сегодня одного, завтра другого. Над ним сильно подтрунивали приятели, говоря, что он дал обет девственности. Он впервые слышал теперь страстный шепот любви. Перед ним стояла полная здоровья, молодости и чистоты девушка. Он забыл все и вполне отдался первому порыву этой неожиданно пробудившейся страсти. Не прошло и часу, как он уже отрезвел от этого опьянения и почти со слезами, целуя руки этой девушки, просил у нее прощения, проклинал себя.

   - Что вы, что вы, милый, дорогой! - страстно заговорила она.- Я сама на это шла... Мне все равно!.. Любите меня только... хоть немного...

   Она стала говорить, как давно она его любит, как давно только он и снится ей во сне и наяву. Он, может быть, и не замечал, как она следила за ним, как не спускала с него глаз. В коридоре подстерегала она его, когда он возвращался домой, чтобы взглянуть на него хоть глазком. Это была страсть, поглотившая все ее существо, наполнявшая все ее мысли. Она его любила, как только простая девушка могла любить красавца-барина...

   Сначала никто в доме и не подозревал, что случилось. Гришка, в качестве домашнего шпиона, первый подсмотрел, как барин целуется с Полей, и тотчас же оповестил об этом "крестную". В награду за сообщение "крестная" надрала ему ушенки. Тем не менее она стала сама наблюдать за Полей. Как человек опытный в любовных делах, она быстро убедилась в истине слов Гришки. Не прошло и двух дней после этого открытия, как все стало уже известным и генеральше. В доме начались тревожные перешептыванья. Генеральша на тысячи ладов восклицала капризным тоном:

   - Ах, противный мальчишка!.. Тоже мужчиной сделался!.. Подумайте!..

   В доме князей Щербино-Щедровских и господ Мухортовых ни для кого не казалось странным в былые времена, когда кто-нибудь из господ обращал особенное внимание на одну из дворовых девушек. Делалось это, по большей части, очень просто.

   Барин, положим, говорил:

   - Послать ко мне Глашу!

   Затем через несколько месяцев он призывал кого-нибудь из слуг и говорил:

   - Тебе пора жениться; женись на Глаше!

   Тем все и кончалось. Облагодетельствованный барским выбором дворовый женился; барин был отцом посаженым; барин крестил детей. Так делалось прежде. Теперь же все точно сконфузились, когда с Полей случился "грех". Долгое время все делали вид, что никто этого не замечает, и в то же время все усердно подкарауливали молодых людей, точно еще не веря в совершившийся факт. Всех мучил один, никому не приходивший в голову в былые времена, вопрос:

   - Что же будет дальше?..

   Все без исключения сознавали, что Егор Александрович не может призвать и не призовет никого из слуг, чтобы сказать:

   - Тебе пора жениться; женись на Поле!

   Все сознавали и то, что Поля, вероятно, никак не согласилась бы на подобный брак, если бы даже Мухортов и мог устроить его. Все инстинктивно чувствовали, что, несмотря на то, что связь господ и дворовых повторялась с незапамятных лет в доме князей Щербино-Щедровских и господ Мухортовых,- связь Поли с Егором Александровичем была явлением новым, небывалым, влекущим за собою немало забот и хлопот. Это явление до того смутило всех, что Елена Никитишна втихомолку даже всплакнула; Прокофий как-то напился пьян (что с ним бывало часто) и, бушуя, ругался за то, что в нынешние времена отец и за косу девку оттаскать не может; Софья Петровна сентиментально заметила сыну, что она им очень недовольна. Спокойнее всех были сами любовники. Егор Александрович старался не думать о будущем, давая в душе юношеские обеты, что и в будущем он не бросит Полю. Поля, со своей стороны, иногда смущалась мрачными думами, но стоило ему приласкать ее, и все эти думы рассеивались перед светом охватывавшего ее счастья. Люди привыкают ко всему. Через два месяца в мухортовском доме начали привыкать и к тому, что Егор Александрович живет с Полей. Все как будто старались уверить себя, что эти отношения так и будут продолжаться всегда, что никаких печальных последствий не предвидится...

   В это время между тем назрело то, о чем еще более, чем о грехе Поли, старались не думать, не говорить в доме: событие это было - разорение. Дела Софьи Петровны Мухортовой были уже давно не в блестящем положении, что не мешало ей жить широко и беспутно. Генеральша, впрочем, могла себя оправдать тем, что иначе она и не может жить. Нельзя же ей не принимать дядю Жака, князей Щербино-Щедровских, разных других Мухортовых, всю свою богатую или заслуженную родню. Долгое время Мухортова при помощи Алексея Ивановича кое-как изворачивалась, закладывая и перезакладывая имение, продавая по частям лес. Наконец, она дошла до того предела, когда изворачиваться дальше было нельзя. В это-то время Алексей Иванович, даже не спросив Егора Александровича, закинул удочку к одному из своих компаньонов по разным подрядам и круто заявил Мухортовой, что Протасов - заводчик, подрядчик и банковый делец, ворочающий миллионами,- вероятно, охотно отдаст за ее сына свою дочь. Эта женитьба была единственным средством спастись, то есть выкупить имение, начать новое хозяйство, обеспечить себя вполне в близком будущем. Выбора в средствах к спасению не было, приходилось согласиться на эту сделку. Мухортова согласилась. Она уговорила и сына согласиться на эту "жертву". Однако ни Софья Петровна, ни Егор Александрович не говорили об этом громко в своем доме. Об этом не говорил никто и среди дворни, хотя все угадывали, что Егора Александровича собираются на ком-то женить; недаром же знала Елена Никитишна, что значит слово "марьяж". Но всем, начиная с господ и кончая слугами, было как будто совестно сознаться, что женитьба Егора Александровича - дело решенное. Среди разных других соображений возникла снова и мысль о том, что будет с Полей? Это заставляло иногда трогательно вздыхать Софью Петровну, высоко закатывавшую глаза к потолку. Это же заставляло иногда Елену Никитишну, совершенно одиноко занимавшуюся какой-нибудь работой, бессознательно замечать вслух:

   - Ах, девка, девка, что ты наделала!

   Но, волнуясь и тревожась, все тем не менее старались умалчивать о предмете своих тревог и волнений, делали вид, что ничего особенного не должно случиться. Молчали об этом даже Поля и Егор Александрович. Она молчала потому, что она не хотела верить в возможность его близкой женитьбы, отдавшись всецело страстному чувству, охватившему ее, и махнув рукой на все остальное. Она уверяла даже сама себя, что все слухи о женитьбе Егора Александровича пустяки, так как он первый сказал бы ей об этом. Она была убеждена или старалась убедить себя в этом. Он же молчал потому, что ему неловко было сказать ей правду. Мягкий и добрый по натуре, мечтатель и идеалист, живший в мире книг, он боялся чисто по-женски всяких потрясающих сцен, а потрясающие сцены - он это предвидел - непременно должны были произойти, как только он объявит Поле о своей женитьбе. Могла ли она принять спокойно известие о его женитьбе? Она разрыдается, будет умолять его не жениться, придет в отчаяние, наложит на себя руки! Ему хотелось отдалить минуту этого объяснения, придумать средства успокоить бедную девушку, любившую его так беспредельно, так страстно. Он был для нее идолом, божеством. Она не могла наглядеться на него. Каждое его желание было для нее законом. Скромная, стыдливая, чистая, она не останавливалась ни перед чем, чтобы наслаждаться его любовью, чтобы пробыть лишнюю минуту с ним...

   А время между тем шло. Настал день обеда у Алексея Ивановича, где Егор Александрович должен был сойтись поближе с Марьей Николаевной Протасовой.

   Не без тяжелого чувства поехал Мухортов на этот обед - на смотрины невесты. Всю дорогу он презрительно подшучивал над этим оригинальным в его положении сватовством, но на душе у него было далеко не спокойно. Ему было не то гадко идти на такую сделку, не то досадно на свое безвыходное положение. Не без горечи иногда он спрашивал себя в душе:

   "Ну, а вдруг сорвется? Вдруг она, эта мужичка, не соблаговолит принять мое предложение?" Он ощущал к ней что-то вроде ненависти, хотя еще почти вовсе не знал ее. Эти чувства накипали еще сильнее под плаксивые, томные замечания вечно бестактной матери о том, что он должен постараться понравиться, что он должен быть любезным. Эти фразы раздражали его, точно кто-то давал ему щелчок за щелчком.

   Мухортовы приехали на обед к Алексею Ивановичу первыми; их встретили жена, дочери и сын хозяина. С первых же слов Егор Александрович угадал, что вся семья отлично знает о цели этого обеда, и почувствовал себя еще более неловко. Семья Алексея Ивановича (его жена Антонида Павловна, его сын Павел, его дочери Люба и Зина) была такою же откормленною и беззаботною, как он сам; все эти жирные, довольные судьбой, практичные люди, казалось, сожалели Егора Александровича за то, что он очутился в незавидном положении, и душевно, с добродушием сытых людей, желали ему помочь. Его же бесило их сытое довольство и их непрошеное участие; он, как капризный ребенок, злился даже на то, что вся семья дяди звала его, Егора Александровича, Егорашей, точно в этой кличке было что-то оскорбительное для него. Ему нужно было вооружиться всей своей светской сдержанностью, чтобы быть покойным и невозмутимым по виду. Наконец, приехала и невеста. Она приехала по обыкновению с одной из своих теток, Ольгой Евгениевной Ададуровой. Егор Александрович, представленный дядею дамам, быстро окинул их глазами. Марья Николаевна, как ему показалось, еще более похорошела за последний год; но ему сразу бросились теперь в глаза ее несколько резкие манеры и странный тон, слишком развязный для салона. Ольга Евгениевна была сухая, сморщенная, но густо накрашенная, напоминавшая издали рождественскую маску, старуха, с тупым выражением лица, с нестерпимой привычкой переспрашивать, вследствие легкой глухоты, каждую фразу. Ее Егор Александрович узнал сразу, хотя не видал давно. Ему показалось даже, что он еще в детстве видел ее красное платье с белыми широкими полосами, широко расходившееся в стороны на громадном кринолине. С первых же слов, когда все уселись на террасе, она, лорнируя Егора Александровича, стала расспрашивать его, вертятся ли в Петербурге столы? Он с недоумением взглянул на нее, не зная, что ответить.

   - Да вы сами-то разве в спиритизм не верите? - спрашивала Ольга Евгениевна и тотчас же сухим, наставительным тоном обратилась к Софье Петровне: - Это все нигилизм. Мари тоже не верит. А как же не верить?.. В Петербурге дочери священника Чудакова какой хотите стол заставят вертеться.

   - Вероятно, сильные барышни! - с усмешкой заметил Егор Александрович.

   - Как вы сказали? - спросила Ададурова, продолжая бесцеремонно рассматривать его в лорнет, как вещь.- Сильные барышни? Вовсе не остроумно! Тут не сила, а вера нужна. Без веры ничего нельзя сделать... И стуки у Чудаковых в доме такие, что раз сам отец Николай... Вы отца Николая знаете?

   - Не имею чести...

   - Что вы сказали? Не имеете чести знать? Очень, очень жаль! Таких людей отыскивать надо молодым людям, учиться у них надо! Всем теперь ясно, до чего нас довело нынешнее безверие... Отец Николай - почтенный человек, ученый; трактат теперь пишет, в каком виде будет загробная жизнь и как мы там будем жить. Три тома уже написал... Так вот, вышел он раз утром в столовую и говорит дочерям: "Вы там, как хотите, а чтобы по ночам у меня этих духов не слышно было; я не потерплю..."

   Егор Александрович уловил резкое нетерпеливое движение Марьи Николаевны, стоявшей в стороне с дочерьми Алексея Ивановича. В ее глазах сверкнул гнев. До его слуха ясно долетели слова:

   - Любовников, верно, по ночам принимали!..

   Он встал, подошел к группе барышень, обратился к Протасовой и любезно заговорил с нею.

   - Это черт знает, что такое! - раздражительно сказала она с первых же слов.- Во всякую ерунду готовы верить. Выживут из ума и носятся со всякою чепухою...

   Егор Александрович широко открыл глаза: девица была несколько чересчур энергична. Она развязно продолжала:

   - Поневоле девушки будут рваться из дома, когда с одной стороны матушки и тетушки шамкают о душах умерших, а батюшки и дядюшки высчитывают, сколько может дать барышей та или другая душа живых. Я иногда сама просто бежать готова да и...

   Мухортов усмехнулся.

   - Вам, я думаю, вырваться нетрудно,- заметил он.

   - Ну, это смотря,- ответила она бойко и сделала презрительную гримасу.- Замужество? Ну, так за старикашку какого-нибудь я не пойду. За молокососа, если он влюбится в меня, как сумасшедший, тоже не выйду...

   - Это почему? - невольно спросил Егор Александрович.

   - Ах, это скучно! Он вечно и будет ходить, как тень, за моей юбкой. Брак должен давать полную свободу мужу и жене, а не стеснять их, как цепь каторжников.

   Она проговорила это, как прилежные девочки отвечают отлично вызубренный урок.

   По лицу Мухортова опять скользнула усмешка.

   - То есть, он может идти направо, а она налево? - спросил ов.

   - Ну, да, если им так захочется! Муж и жена должны быть равноправными, а не крепостными друг у друга.

   - У вас оригинальные взгляды на брак! - заметил он.

   - Я знаю одно, что я бы не стеснила с этими взглядами мужа, ни ему не позволила бы стеснять себя,- ответила сна.- Да я и никому не позволю себя стеснять...

   Потом она обернулась к одной из дочерей Алексея Ивановича и спросила:

   - А ваш плантатор куда скрылся?

   - Папа?.. Он отправился на спичечную фабрику; там сейчас несчастие случилось: мальчик утонул; пошел за водой, вздумал выкупаться и утонул,- ответила старшая дочь Алексея Ивановича.

   - Ах, пойдемте туда,- сказала Марья Николаевна.- Я давно хотела осмотреть вашу спичечную фабрику. Отец мне о ней говорил: "Нынче, говорит, всякая мерзость в руках ловкого человека доход дает".

   Зина и Люба сконфуженно переглянулись между собой.

   - Нет, Мари, туда неловко идти,- заметила Зина.- Там ужасный воздух и, кроме того...

   Она наклонилась к Протасовой и что-то, смеясь, шепнула ей. Марья Николаевна захохотала.

   - Скажите, чего боятся!

   Она обратилась к Егору Александровичу:

   - Стыдно, видите ли, что рабочие ходят чуть не голые.

   Она пожала плечами.

   - Развращенное у вас, как у институток, воображение! Мне это решительно все равно. Пойдемте, Егор Александрович, вдвоем, если они не идут.

   Мухортов поспешно согласился. Его заинтересовала эта девушка. Бойкость, развязность, откровенность и даже разнузданность, все это сразу бросалось в глаза. Ему живо теперь вспомнилась черномазенькая Маша, к ужасу всех женщин лазавшая на деревья и скакавшая верхом на палочке. Ловко подобрав одной рукой платье, она пошла с Мухортовым скорыми, крупными шагами, в ногу с ним. Дорогой к фабрике она много болтала и, между прочим, заметила про барышень Мухортовых:

   - И что это у них за стыдливость? Вот чего я никогда не знала! Ну, голый человек, так голый, пьяный, так пьяный, мерзавец, так мерзавец! А им вечно флер надо накидывать и на тело, и на нравственность.

   - Да, но есть вещи, которых девушка не должна бы знать или видеть,- осторожно заметил он.

   - Ну, это еще вопрос! Да дело не в том, так это или нет, а в том, что все всё и видят и знают, только одни в щелку подсматривают, а я открыто предпочитаю смотреть.

   Она усмехнулась.

   - Вы бы порылись в душах этих скромниц, послушали бы их разговоры между собою. Актрисы и притворщицы - вот и все! Прикрываются фиговыми листочками, чтобы никто не заметил, что за ними делается.

   Когда они дошли до фабрики, Марья Николаевна смело вошла в мастерские, где работали почти без одежды дети и подростки, среди убийственной жаркой атмосферы. Фабрика походила скорее на скверно построенный сарай, чем на мастерскую. Протасова поговорила с рабочими, справилась, как что делается, вошла в самые мелочные подробности. Потом, выйдя из мастерских, она направилась к речке, на берегу которой лежало под рогожею тело утонувшего мальчугана. Она смело открыла рогожу, посмотрела на утопленника и спросила у сидевшего тут же и курившего коротенькую трубку мужика:

   - Большая семья у него?

   - Какая семья... пареньку двенадцать годков всего было,- ответил мужик.- Матка и отец есть... двое братьев и сестренка махонькая есть...

   - Что же, бедные, верно?

   - Нешто богатеи послали бы на фабрику? - ответил мужик.

   Затем она начала расспрашивать, сколько рабочим платится на спичечной фабрике, с каких лет начинают работать, много ли умирает народу. Поговорив минут с пять с мужиком, она обернулась к Егору Александровичу:

   - Выгодное дело это у Алексея Ивановича. Гроши затрачивает, а рубли собирает! Вот они наши американцы-то; куда ни обернись, везде у них Калифорния под руками. Быстро состояние составит...

   - Чужим потом и кровью,- вставил Мухортов.

   В нем все виденное им пробудило брезгливое чувство.

   - А то как же иначе? Прежде оброками выбивал деньги, теперь работой! - ответила Протасова.

   - Вас, по-видимому, это не возмущает? - спросил он.

   Она расхохоталась.

   - А вас разве возмущает? - задорно спросила она.

   - Конечно! Это бесчеловечно,- начал он горячо. Но она резко и грубо перебила его.

   - А вы шампанское пьете и устриц едите? - спросила она.- И не возмущаетесь? Ведь деньги-то и на это из народа выбиты.

   И, сделав презрительную гримасу, она добавила:

   - Я, право, не понимаю, почему нравственнее жить на чужой счет, стараясь закрыть глаза, чем жить на чужой же счет, сознаваясь в этом. Я привыкла все называть настоящим именем; эксплоататор - так эксплоататор, вор - так вор!

   Потом она с усмешкой прибавила:

   - Вот ваши кузины в обморок бы здесь упали, а абонемента в итальянскую оперу все-таки потребовали бы от папаши. Ну, а я - в итальянскую оперу и я езжу, но я знаю, точно знаю, чем платится за абонемент, сколько Сидоров и Иванов должны идти ради этого по миру.

   Егор Александрович никак не мог разобраться, чего больше в этой девушке: естественной прямоты или искусственного цинизма, придуманного или вычитанного. Он навел речь, нет ли у нее заветных планов относительно будущего; не думает ли она сделаться какой-нибудь благотворительницей, не мечтает ли о женском труде? Ему представилось, что перед ним стоит одна из так называемых "эмансипированных девиц" или из "quasi-нигилисток", вроде Кукшиной в зародыше.

   - Благотворительность? - спросила она с изумлением, широко открыв свои черные глаза.- Это - та же кража рубля в одну сторону и раздача копеек в другую. Если бы было противоположное, то благотворители сами стали бы предметом благотворительности.

   О женском труде она коротко заметила:

   - Я же не нуждаюсь! Мне работать - это значит отбивать работу у бедных! Женщинам в моем положении остается только жить, то есть пользоваться удобствами жизни, наслаждаться, вот и все...

   - И вы думаете, что это не наскучит? - спросил он.

   - Вовсе не думаю!.. Я очень хорошо знаю, что эта жизнь в конце концов доводит до разных безумий; одни развращаются, другие делаются спиритками или ханжами, третьи подательницами грошей; даже пить начинают многие... Но ведь не раздать же мне все нищим, чтобы сделаться самой нищею?.. Разве только из-за желания сильных ощущений. К несчастью, я вперед знаю, что вышло бы из этого, и вовсе не желаю проделывать подобных экспериментов с собою...

   По ее лицу вдруг скользнула тень.

   - Теперь мне стоит клич кликнуть - и сотни людей будут у моих ног, а сделайся я нищей, все скажут...

   Она вдруг рассмеялась с горькой иронией.

   - Помните у Гейне:

  

   Как несет чесноком от графини,

   От m-me la comtesse Gouldefeld.

  

   Молодые люди возвратились в дом Мухортовых к самому обеду.

   Когда после обеда дядя Алексей Иванович отвел в сторону племянника и спросил его:

   - Ну, как она тебе показалась?

   Егор Александрович засмеялся.

   - Дикая кобылица какая-то! - ответил он с несвойственною ему грубостью.

   Алексей Иванович даже руками развел.

   - Ты что же это... Вот выдумал!.. Наутек, что ли, хочешь, Егорушка?

   - Нет, дядя, сватайте! Она хоть прямо говорит, что стеснять мужа не будет...

   Он нервно шутил и смеялся, а в его душе была какая-то тревога и горечь. Он сознавал, что эта девушка способна сказать ему прямо и дерзко: "Сколько вы хотите содрать с моего отца, взяв меня за себя?" От нее можно было этого ждать, и хуже всего было то, что он, Мухортов, не сумеет, не может ничего ответить на этот вопрос. Да, он точно готов жениться на ней, чтобы содрать с ее отца тысяч сто или больше на поправку имения.

   Вернувшись домой, он хотел объясниться с Полей, поговорить с нею о своей невесте, громко насмеяться над последней, уверить Полю, что он никогда не полюбит эту девушку. Но явилась Поля, и вместо объяснений посыпались поцелуи. Мухортову хотелось скорей забыть, что он готовится продать себя...

  

  

   Вопрос о женитьбе Мухортова особенно сильно заволновал всех, когда был назначен обед в мухортовском доме для Протасовых. В этот день вдруг точно прорвалась какая-то плотина и всем, начиная с Агафьи Прохоровны, стало ясно, что Мухортов женится, и на ком женится. В доме шли необычайные приготовления к приему гостей. Даже сама Софья Петровна, всегда невозмутимо спокойная в подобных случаях, немало волновалась и заботилась, чтобы ничто не было забыто. Уже утром, сидя с сыном в столовой за чаем, она несколько раз обращалась к слугам то с тем, то с другим приказанием.

   - Прокофий, скажи Грише, чтобы он непременно ожидал у ворот,- говорила она, обращаясь к старому дворецкому.- Как завидит гостей, пусть тотчас же доложит мне, чтоб не заставить ждать; а то вы все здесь разбредетесь, вас не дозваться.

   - Слушаю-с,- степенно ответил Прокофий.

   - Да ты сейчас же поди и накажи Грише, а то забудешь. Память-то тебе нынче изменяет...

   Прокофий вышел.

   - Ты, Елена, посылала в город за фруктами? - обратилась генеральша к Елене Никитишне.

   - Все привезено,- ответила старуха. Мухортова вздохнула и обратилась к сыну:

   - Вот Алексис упрекает, что на оранжереи тратимся. А какие у нас теперь оранжереи? Прежде все фрукты свои были, а теперь...

   Потом она опять что-то вспомнила и обратилась к Елене Никитишне:

   - Пожалуйста, Елена, присмотри, чтобы у всех были свежие перчатки. Прокофий совсем из ума выживает; в прошлое воскресенье бог знает в каких перчатках служил у стола, точно из трубы вынул, и все пальцы развороченные... Хорошо еще, что свои только были за обедом.

   - Стар, совсем стар становится! - проговорила Елена Никитишна.

   Егор Александрович горько усмехнулся.

   - Я тебя впервые вижу такой взволнованной,- заметил он матери по-французски.- Точно царей ждем к обеду...

   - Ах, Жорж, мы переживаем такие решительные минуты! - с грустью и пафосом ответила она, закидывая голову назад.- Надо сделать все, чтобы это знакомство кончилось победой. Алексис еще раз вчера повторил мне, что мы на краю пропасти. Это ужасно!

   Она на минуту закрыла рукой глаза, точно стараясь не видеть разверстой перед нею пропасти.

   - Конечно, я уверена, что ты, если захочешь, одержишь победу. А все же как-то жутко. Алексис меня так запугал в последнее время, что мне все мерещатся какие-то ужасы. Сны даже страшные вижу... право!

   Она взглянула на часы и испугалась: было уже одиннадцать часов, а на ней был еще надет утренний наряд. Ей нужно одеваться. У нее процесс одевания занимал всегда так много времени. Она встала и пошла поцеловать в голову сына.

   - Бедный мой мальчик, я знаю, что и тебе нелегко,- сказала она томным голосом.

   Он ничего не ответил, тоже поднявшись с места и выходя из столовой. Какое-то враждебное чувство против матери шевелилось в его душе.

   В столовой продолжался звон посуды. Елена Никитишна заставляла при себе перебрать все парадное серебро и хрусталь, чтобы убедиться в их чистоте. Потом она также тщательно освидетельствовала столовое белье. Пересматривая все, она в то же время перебрасывалась отрывочными фразами с приходившей и уходившей прислугой. На минуту в столовую забежал Гриша.

   - Ты это что? Тебе приказано у ворот ждать? - сказала Елена Никитишна.

   - Да я услышу, крестная! - ответил он.

   - Ступай! ступай!

   - А кого ждут-то?

   - А вот приедут - увидишь!

   - Важных господ?

   - Ах, ты, постреленок! Говорят тебе: иди!

   - Агафья Прохоровна говорит...

   - Брысь, каналья!

   Гриша скрылся.

   - Видно, сегодня решать будут,- со вздохом обратилась Елена Никитишна к Прокофию.

   - Что это решать? - спросил Прокофий.

   - Сам-то не понял?.. Женить хотят Егора Александровича на Протасовой... Тоже нашли партию... Дед-то ее на моих глазах кабак содержал... Егору-то Александровичу не хочется, да женят... Дела-то уж очень плохи стали... Ну, смотри ты, старый, какие ты стаканы в буфет поставил?.. Ах, право, в хлеву бы вас держать... На, перетри!..

   Она вынула несколько немытых стаканов и отставила их в сторону, придвинув к Прокофию.

   - Вот как-то только они нашу Полю пристроят? - со вздохом сказала она.

   - Бить бы ее надо; косу выдрать, вот что!- сурово заметил Прокофий, порывисто перетирая стаканы.

   - Дурак неотесанный, так дурак и есть! Пользы-то что за косу таскать? Красоты от этого ей, что ли, прибавится?.. Не доглядели, так уж теперь не воротишь!..

   На минуту разговор оборвался. Прокофий сосредоточенно тер стаканы, ворча себе под нос: "Ишь, проклятые, как испакостились, не ототрешь!" Елена Ннкитишна углубилась в пересмотр белья.

   - Конечно, теперь Поле, может быть, и приданое, и все такое дадут,- продолжала Елена Никитишна.- Так-то тоже ничего бы не дали...

   - Ишь чему обрадовалась! - проворчал Прокофий.- Стыда-то нет. Одной ногой в гробу стоишь, а такие речи говоришь!

   - О, типун тебе на язык! Сам на ладан дышит, а других хоронит!..- отплюнулась Елена Никитишна.- И какие я такие речи говорю? Ну, забаловалась девка, так этого не вернешь... Надо думать, как ее пристроить...

   - Пристроишь! - отозвался сердито Прокофий. - Впервые у нас, что ли?

   - Сама-то гуляла, так и другим потакаешь!

   - Тьфу ты, тьфу! Пес старый! - обозлилась Елена Никитишна.- Нашел чем меня попрекать! Я, может быть, слезьми обливалась, когда меня на грех-то силой повели... Вы-то все только радовались тогда, потому через меня в люди вылезли... А теперь попрекать!.. На себя обернулся бы... Ты-то тоже знал, чай, кого брал...

   Прокофий, в свою очередь, отплюнулся.

   - С тобой не сговоришь! Покойницу в гробу, и ту не забыла...

   - На твои же речи, дурак, отвечаю...

   В эту минуту в комнату неторопливо вошел человек в черном фраке, в белом галстуке, с бакенбардами в виде котлет. Это был Данило Николаевич Волков, камердинер Егора Александровича. Сразу трудно было решить - лакей это или чиновник; степенность, сдержанность, солидность, внешняя порядочность, все это сразу бросалось в нем в глаза. Ему было лет двадцать восемь, хотя он смотрел гораздо старше своих лет. Лакейская жизнь не молодит, а он служил в лакеях с семнадцати лет. На его затылке уже виднелся зачаток плеши с медный пятак величиною.

   - Прокофий Данилович, вас Егор Александрович зовут,- сказал он, обращаясь к Прокофию, и потом обратился к Елене Никитишне: - Выдайте шоколад, повар просил передать, что для мороженого нужно, да поскорей просил...

   - Не горит, подождет! - ответила сухо Елена Никитишна.- До обеда-то еще далеко.

   Данило Николаевич переминался с ноги на ногу, не решаясь, по-видимому, о чем-то заговорить.

   - Правда это, Елена Никитишна, что я слышал? - начал он.- Конечно, это Агафья Прохоровна болтает, а все же... Говорят, что Егор Александрович женится на Марье Николаевне Протасовой.

   - А тебе-то что? - спросила Елена Никитишна, пытливо взглянув ему в лицо.

   Он, подняв брови, сделал совсем скромную мину невинной овцы.

   - Так-с... Мне что же! - ответил он и еще осторожнее и смиреннее прибавил:- Я только потому, что как же тогда Пелагея Прокофьевна?

   Елена Никитишна даже оставила разборку столового белья и скрестила около тальи руки.

   - А Пелагея Прокофьевна тут при чем же? - сурово спросила она, и ее глаза сверкнули угрозой.

   Но Волков выдержал ее взгляд и со вздохом заметил:

   - Что же, шила в мешке не утаишь...

   И тотчас же прибавил:

   - И зачем это такую, с позволения сказать, сволочь генеральша допускает в дом, как эта Агафья Прохоровна или эта мать Софрония... И невинного человека этакие аспиды замарают, а не то, что... Тут уж, конечно, и со стороны видно...

   Елена Никитишна презрительно усмехнулась.

   - Ишь, какие глазастые выискались!.. А видишь, так и молчи...

   - Это точно-с,- скромно согласился Данило.- Только жаль девицу... Такая, можно сказать, красавица и кротости...

   Елена Никитишна еще презрительнее сверху вниз взглянула на него и спросила насмешливым тоном:

   - Жениться, что ли, из жалости хочешь?

   - Отчего же бы и не жениться? - почти радостно воскликнул лакей.

   Елена Никитишна покачала головой.

   - Губа-то, видно, не дура!..

   Потом, отвертываясь от него, она проворчала:

   - Нет, за такую-то невесту покланяться нужно...

   - И покланялся бы,- начал Данило.

   Но она перебила его:

   - Ну, ну, бери шоколад! Сам торопил, а теперь лясы точишь... Ступай.

   Она говорила грубо, как привыкшая властвовать барыня с слугой. Волков взял плитки шоколаду и вышел. Его слова сильно взволновали Елену Никитишну, точно он открыл ей нечто новое. Продолжая рыться в буфете, она с порывистыми движениями ворчал