Романов Пантелеймон Сергеевич - Русь. Часть пятая

ли плотно сложенные рядами, белые и жирные, точно напитанные маслом, керченские селёдки.

   Завхоз Павел Фёдорович, мужчина с толстыми щеками и пушистыми усами, в своей однобортной замасленной куртке, тыкал пальцами в толстые туши белорыбицы, поднимал за хвосты селёдки и отходил, облизывая палец и с удовольствием оглядывая всё это добро, разложенное на длинном кухонном столе.

   Потом таким же образом осмотрел вина, которых было несколько ящиков.

   Полковник приказал главное внимание обратить на лёгкие вина, чтобы этим возместить уменьшенную порцию спирта, которого, по взаимному соглашению, решили поставить на стол в минимальном количестве. И ввиду присутствия отъезжающих дам - сделать упор на сладости.

   Денщики в кухне сидели около разбитой банки с вареньем, намазывали его на хлеб и ели.

   Подошедший к ним Павел Фёдорович остолбенел, увидев эту картину.

   - Анафемы! Что же вы делаете? Что вам было сказано сделать с этой банкой?

   Денщики, вытянувшись с полными, набитыми ртами и перестав жевать, ничего не отвечали.

   - Выкинуть вам было приказано! Потому что тут стёкла! А вы жрёте! Ведь вы через три дня на тот свет отправитесь, идиоты! У вас будет прободение кишок и чёрт знает что!..

   Лица денщиков из испуганных и напряжённых вдруг превратились в спокойные.

   - Ваше благородие, не извольте беспокоиться... нам это ничего,- сказал несмело один.

   - То есть как это  н?и?ч?е?г?о?

   - Да так, не впервой, проходит.

   - Не разговаривать! - Потом, смягчившись, прибавил: - Если хотите непременно лопать, наложите его в чай, тогда, по крайней мере, стёкла осядут на дно.

   Денщики, видимо, сомневаясь в целесообразности данного приказания, наложили варенья в чай и смущённо стали мешать его ложечками.

   - За вами, ослами, каждую минуту смотреть надо,- сказал с удовлетворением Павел Фёдорович.

   Но когда он опять вошёл в кухню, то увидел, что денщики, мирно беседуя, таскают ложками со дна стаканов варенье и едят его.

   В восемь часов стали появляться офицеры с дамами. Дамы раздевались в большой, с дощатыми стенами передней собрания, где денщики принимали одежду. Было даже нес­колько тесно, как бывает на балах, когда от дружного съезда гостей в раздевальне образуется толкотня.

   Дамы, освобождаясь от шубок, в бальных газовых платьях, припудренные более обыкновенного, выходили на простор блестяще освещённого зала, излишне щурясь, чтобы тем показать и самим почувствовать ослепительное освещение празднично приготовленного зала.

   Павел Фёдорович, остановившись в дверях, в последний раз хозяйским взглядом пробегал по накрытым столам.

   - С этой сестрой не советую целоваться,- тихо сказал офицер своему компаньону, молоденькому прапорщику с родинкой на пухлом девическом подбородке.

   Тот оглянулся. По залу шла полногрудая сестра милосердия с сильно напудренным лицом и завитыми выпушками волос на висках из-под чёрной косынки. На руке у неё свободно болталась золотая браслетка.

   Она шла с беспокойной улыбкой.

   - Эта та... "известная" Кэт? Зачем её приглашают!

   - Да её никто и не приглашал. Она сама пришла. Неудобно же выгнать...

   - И ещё пьёт! Таких пристреливать надо! - сказал старший офицер с брезгливой гримасой.

   Черняк с Савушкой тоже пришли и стояли в стороне. Причём у Черняка было спокойное, равнодушное лицо, а у Савушки в глазах бегали огоньки.

   - Мозжухин! - крикнул Павел Фёдорович пробегавшему с салфеткой на руке Владимиру,- накрой в углу под пальмой отдельный столик на четыре персоны.

   - Слушаю-с, ваше благородие!

   Зарудный, о котором беспокоился полковник, пришёл прямо из окопов, но уже успел побриться и нафабрить усы. У него был робкий и стесняющийся вид, какой бывает у безнадёжных алкоголиков, глаза были напухшие и руки заметно дрожали.

   Все стали рассаживаться.

   Руки мужчин сразу потянулись к бутылкам.

   Зарудный вынул из кармана фляжку и, взяв со стола стакан, налил в него под столом спирту.

   - Вот не предусмотрел! - сказал его сосед по столу, полный капитан с заросшими, давно не стриженными волосами, и с досадой крякнул. Потом подозвал Владимира Мозжухина.- Нельзя ли, братец, того... усилить батарею... тяжёлыми снарядами!

   - Сию минуту! - сказал Владимир и исчез.

   - Господа офицеры, помните условие! - сказал полковник.

   Первые полчаса стоял равномерный гул голосов по всем столам, потом он начал разбиваться, и нет-нет да где-нибудь уже слышался повышенный голос, чего-то требующий, что-то пьяно-раздражённо доказывающий, и вокруг него на некоторое расстояние все смолкали.

   Аркадий Ливенцов, встав из-за стола с бокалом в руке, хотел подойти к концу стола, но неожиданно столкнулся с Кэт.

   - Зачем ты пришла сюда? - сказал он грубо.- Ты знаешь, что тебе пить нельзя.

   Кэт бледно, жалко улыбнулась.

   Он махнул с отвращением рукой и повернулся от неё, но в это время на него наскочил какой-то денщик. Бокал с вином вылетел у него из рук. Аркадий с брезгливой злобой незаметно тычком ударил денщика кулаком и с отвращением вытирал руку ослепительно чистым носовым платком. Испуганный насмерть денщик, у которого текла на гимнастёрку и на пол кровь, стоял перед ним навытяжку. Аркадий смотрел на него, как бы раздумывая: ударить его ещё или нет. Но в это время между ним и денщиком прошёл Черняк, зацепив Аркадия локтем, и негромко сказал денщику:

   - Пошёл отсюда...

   Аркадий побледнел, его рука сделала быстрое движение к заднему карману под тужуркой. Но в упор встретился глазами с Черняком, и рука Аркадия сама собой опустилась.

   Почти никто не заметил этого инцидента. Стол начал разбиваться на отдельные группы; кое-кто уже громко спорил, кого-то в чём-то уговаривали.

   Аркадий отошёл от Черняка, но бешенство клокотало в нём.

   - Чего эти рожи прилипли к окну, точно на деревенской свадьбе! - крикнул он вдруг и, схватив со стола бутылку, пустил ею в окно.

   Окно разбилось вдребезги, и солдатские лица исчезли.

   - Вы изуродовали человека! - сказал кто-то.

   - А вы, может быть, хотите защитить его? - спросил Аркадий с изысканной вежливостью.

   - Не защитить, а глупо.

   На некоторое время веселье нарушилось. Павел Фёдорович, прибежавший на шум, бросился закладывать солдатским одеялом разбитое окно.

   И через минуту все забыли об этом происшествии.

   Веселье разгоралось. Уже виднелись первые павшие, которые, обессилев, сваливались головой на стол или сползали под стол.

   Львов, свидетель гибели Валентина, тоже присутствовавший здесь, был в каком-то вдохновении. Глядя на стол с пьяными мужчинами и женщинами, которых обнимали, он, расплёскивая вино в стакане и высоко держа его в руке, кричал:

   - Приветствую тебя, настоящая свобода! Один мой друг, замечательный человек, говорил, что свобода - тяжёлое бремя, которое не по силам человеку. Одному - да, но когда нас много, тогда нет ничего более захватывающего, чем она. Хочу упиться своеволием!

   К нему подошла блондинка с ярко накрашенными губами на бледном лице. У корсажа у неё была роза. Она хотела отвести его, но он, отстранив её рукой и обращаясь к не слушавшим его мужчинам и женщинам, продолжал:

   - В жажде самоуничтожения есть великий восторг!

   Волосы его были спутаны, тужурка распахнута, а глаза горели каким-то исступленным огнём.

   Черняк с Савушкой и ещё человек пять офицеров ушли.

   Уже никто не смотрел друг за другом и не обращал внимания на то, смотрят на него или нет.

   Кэт, совсем пьяная, стояла у печки и, закрыв глаза, целовалась с молоденьким, безу­сым прапорщиком, потом оба исчезли в тёмной гостиной.

   Полковник, всеми покинутый, ходил по зале, пошатываясь, как от ветра, с подгибаю­щимися коленами, и, поднимая вверх руку с указательным пальцем, говорил:

   - Надо отобрать самых достойных... самых достойных! Господа офицеры, помните, вы дали слово - погибнем или спасём Россию.

   - Ура, все погибнем! - с готовностью кричали те, к кому он обращался.

   - Ну, вот и прекрасно,- говорил вяло и путаясь полковник,- иного я и не... не ожидал.

   Аркадий Ливенцов, ухаживавший в начале вечера за какой-то пышной брюнеткой, поссорился с ней из-за молоденького прапорщика.

   Закусив губы, он быстрыми шагами пошёл в переднюю, накинул свою бекешу на лёгкой белой овчинке и, не оглядываясь, вышел из собрания.

   Брюнетка посмотрела ему вслед и заговорщицки подмигнула молоденькому прапор­щику, показывая этим, что теперь они совсем свободны.

   Где-то зазвенела посуда. Зарудного подхватили под плечи денщики и тащили из зала. А полковник смотрел им вслед и бормотал:

   - Я говорил, что он напьётся...

   Несколько человек уговаривали полковника пойти спать, на что он только отмахивался рукой и говорил:

   - Только самых достойных!.. И мы спасем её...

   Вдруг в передней произошло замешательство и тревога. ЗабИгали официанты. В раскрывшиеся двери со двора внесли кого-то на руках, с лепёшкой розового льда на волосах.

   Офицеры бросились туда. Женщины, протрезвев, в ужасе отшатывались и закрывали руками глаза. Прислуга расступилась. И все увидели лежавшего на полу Аркадия Ливенцова, по-видимому, убитого страшным ударом железного лома или приклада по голове.

   19 февраля вечером Лазарев позвонил Митеньке, прося его немедленно прийти в отдел.

   Митенька сейчас же пошёл.

   Проходя по Невскому, он вдруг увидел Машу Черняк в её серой шубке и белой шапочке. Она шла с какой-то девушкой в косынке сестры. Его бросило в жар при мысли, что неловко будет встретиться с Машей, так как он сбежал из кружка. Подумают, что он испугался... Но сейчас же его из жара бросило в холод, когда он рассмотрел спутницу Маши. Его ноги, так же как и тогда на фронте, сами мгновенно свернули в ближний переулок.

   Он узнал Ирину...

   Когда он, едва оправившись от этой встречи, пришёл в отдел, Лазарев, шагая крупными шагами по кабинету, сказал:

   - Вы видите, что делается? Каждый день могут разразиться такие события, каких мы себе не представляем. Н?а  в?с?я?к?и?й  с?л?у?ч?а?й  нам не мешает поехать на фронт. У Жоржа, моего брата, там есть хорошие знакомства. Кстати, возьмём генерала с собой. А кроме того, там не мешает запастись продовольствием, а то есть стало совсем нечего.

   Ещё месяц тому назад в отдел пришёл полный, очень небольшого роста пожилой господин в сюртуке, с лысой головой, на которой остатки волос тщательно были приглажены фиксатуаром и разделены на прямой пробор. Плечи у него были откинуты назад, держался он прямо, и вид у него был недовольный и пренебрежительный, он бросил в шляпу перчатки и сказал доложить о себе начальнику отдела.

   Городовой Онуфриев всунулся в кабинет, где был один Митенька, и сказал:

   - Там генерал этот пришли, что наниматься ходят. Я докладывал им, что господина начальника нет, а они требуют.

   - Проси его, я поговорю с ним,- сказал Митенька.

   Генерал с недовольным, каким-то обиженным видом, который при его малом росте производил несколько комическое впечатление, вошёл в отдел.

   - Что же это значит? - сказал он с паучьей насупленностыо и обиженностью.- Сколько начальник отдела ни назначал мне прийти, всё я не могу застать его. Я наконец не... не понимаю такого отношения.

   Он вздёрнул своими и без того приподнятыми плечами, сделав руками неопределённый жест, и опять опустил плечи.

   - Его срочно вызвали по очень важному делу,- сказал Митенька.- А вам что было бы угодно узнать от него?

   - Как что? - почти гневно вскричал генерал, глядя на Митеньку своими круглыми рачьими глазами с красными веками,- как что?! Я подавал заявление о принятии меня на службу и до сих пор не знаю, каков результат.

   Он гневным жестом раздвинул фалды сюртука и без приглашения сел в кресло для посетителей, но так как он был маленького роста, а кресло очень глубокое и мягкое, то он весь ушёл в него, и из-за круглой мягкой кожаной спинки только едва виднелась его голова с реденьким пробором ничтожного остатка волос.

   Он сел так, как садятся, когда приходят к хозяину по его деловому приглашению, и вместо него приходится беседовать со слугой.

   - Я уже целую неделю прихожу, а его всё нет.

   - На службу м?ы вас уже зачислили,- сказал Митенька холодно и сел на председательское место за письменным столом.

   Генерал быстро повернулся в своём кресле. Он заторопился, хотел было встать, но не мог сразу выбраться из засосавшего его кресла. Наконец, встав, красный от напряжения, он уже с совершенно другим выражением почтительности обратился к Митеньке:

   - Это уже определённо? Простите, я не знал, что вы осведомлены об этом.

   - Я осведомлён обо всех делах начальника отдела,- сказал Митенька ещё холоднее.

   И генерал принимал этот его тон, и не только принимал, а сделался вдруг необычайно почтительным.

   - Позвольте вам предложить пройти в отдел и ознакомить вас с будущей вашей дея­тельностью,- сказал Митенька.

   Генерал с готовностью шаркнул своей короткой ножкой.

   Войдя в отдел, Митенька прошёл между столами, как проходил Лазарев, глядя поверх голов служащих, и сказал, обращаясь к секретарю:

   - Марья Ефимовна, будьте добры дать  е?г?о  п?р?е?во?с?х?о?д?и?т?е?л?ь?с?т?в?у  карту прифронтовой полосы.

   Служащие при этой фразе удивлённо подняли головы и смотрели на низкорослого человека в штатском сюртуке.

   - Вы назначены главным ревизором конского состава всего Северо-Западного фронта,- сказал Митенька.- Поэтому, если не хотите терять времени, можете теперь же заняться изучением по карте всех ваших полномочий.

   Генерал слушал, чуть наклонив набок и вперёд голову, как слушают приказания начальства, изредка вскидывая на Митеньку глаза.

   - Вот здесь и можете расположиться,- закончил Митенька, раскладывая на столе поданную секретарём карту и подвигая генералу стул, который тот с испуганной поспешностью подхватил из рук Митеньки и, шаркнув опять ногой, несколько раз поблагодарил.

   Оставшись с картой один, он достал пенсне на широком шнурке, сурово посмотрел в него на свет, потом углубился в карту с таким серьёзным видом, как будто ему предстояло составить диспозицию сражения.

   Через неделю он пришёл в военной генеральской форме.

   В день отъезда в столице было неспокойно, но Лазарев был в великолепном настроении. Он, как всегда в таких случаях, крупными шагами ходил по отделу и заговаривал со всеми тем добродушно-покровительственным тоном, который свойствен сановникам, снисходящим в минуты благодушия до разговора с самыми ничтожными из своих подчиненных.

   У Лазарева же хорошее настроение выражалось ещё в шутках над генералом, которому сказали, что поездка имеет важное значение и его роль в ней будет очень значительна.

   Генерал в своём новом мундире с плетеными золотыми эполетами, похожими на губернаторские, деловито-важно слушал то, что говорил ему Лазарев, стоя перед его столом и покачиваясь с каблуков на носки. Иногда генерал, когда его никто, как он думал, не видел, подходил к зеркалу в углу и приглаживал свои редкие остатки волос, окрашенные в чёрную краску и густо смазанные фиксатуаром.

   На вокзал Митенька поехал с Лазаревым на его лошади, а сзади на извозчике - генерал. Около вагона уже дежурил Онуфриев, посланный вперёд взять билеты и занять купе. Он, отдав честь и пропустив Лазарева с Митенькой вперёд, пошёл вслед за ними, говоря, что всё благополучно.

   - Молодец, Онуфриев,- сказал Лазарев, который был одет в офицерскую бекешу с карманами и в большой папахе, сильно сдвинутой назад. На плечах у него были  п?о?л?к?о­в?н?и?ч?ь?и (нестроевой чиновничьей военной формы) погоны.

   Отставший генерал, запыхавшийся в своей ватной шинели, показался на платформе и растерянно обегал глазами вагоны. Он хорош был тем, что умел пугаться, теряться и не обижался на иронические замечания Лазарева, которые всегда принимал серьёзно, с испуганным или паучьим, насупленным видом.

   Когда Онуфриев, посланный к генералу на выручку, привёл его, Лазарев сказал:

   - А мы думали, что вы, ваше превосходительство, пренебрегли своими обязаннос­тями и заехали по дороге в какой-нибудь ресторанчик.

   - Хорош ресторанчик! Я всю спину извозчику продолбил. Ведь вам на собственной-то лошади хорошо ехать,- отвечал генерал ворчливым тоном, который он позволял себе в ответ на такие замечания, как вольность, ставившую его хотя бы приблизительно на равную ногу с Лазаревым.

   - Нет, уж вы в другой раз берите извозчика получше,- сказал холодно Лазарев, стоя посредине коридора.

   Даже устраивавшиеся на ночь пассажиры оглянулись и посмотрели на этого высокого молодого человека в бекеше и папахе, с башлыком на плечах, который делал выговор   г?е?н?е?р?а?л?у.

   - Ваше превосходительство, я предлагаю немного погулять по платформе,- сказал через несколько минут Лазарев,- лучше спать будем. Вы пойдёте?

   Генерал, по-видимому, с удовольствием сказал бы, что он и так до одышки нагулялся сейчас по платформе, отыскивая вагон, но, видимо, учёл этот вопрос как приказание и, что-то ворча, стал надевать шинель, которую уже снял было.

   Шедшие по платформе солдаты вытянулись перед ним во фронт. Он с досадой махнул им рукой в белой перчатке.

   Лазарев шёл, разговаривая с Митенькой и не обращаясь к генералу. Так как троим в линию идти было тесно, то генералу пришлось отстать. Но идти сзади в качестве какого-то лакея за этим "нахальным молодым субъектом" для генерала было невыносимо оскорбительно, и поэтому он сделал вид, что прогуливается один, ради своего удовольствия.

   - Ваше превосходительство, вы опять там потеряетесь, идите-ка ближе сюда! - крикнул ему Лазарев.

   - Ничего я не потеряюсь,- хмуро ответил тот, однако прибавил шагу.

   Генерал почему-то почувствовал симпатию к Митеньке и постоянно жаловался ему где-нибудь наедине на оскорбительное отношение к нему начальника отдела:

   - Вы подумайте, я же всё-таки генерал, а тут вдруг такое отношение. Я не могу больше, я заявлю ему в самой резкой форме.

   Но он не заявлял и ограничивался только тем, что каждый раз в подобных случаях насупливался и, отойдя на некоторое расстояние от начальника, ворчал что-то про себя. Причём тот и тут не оставлял его в покое и замечал ему:

   - Ваше превосходительство, вы имеете дурную привычку говорить, отойдя от меня на двадцать шагов. Я вас  п?о?ч?т?и  не слышу. Что вы изволите там говорить?

   Генерал, по-видимому, задумался о своём унизительном положении, в которое попал из-за тщеславного желания носить форму, и, не заметив, что Лазарев с Митенькой повернули к вагону, всё шёл по платформе вперёд. За ним уже вдогонку послали Онуфриева, и тот с рукой у козырька доложил ему, что начальник отдела послали за ним и гневаются, так как поезд сейчас трогается.

   - Ваше превосходительство, вы заставляете меня всё время смотреть за вами. Я никак не думал быть нянькой при вас,- сказал ему Лазарев.

   Генерал, испуганно отдуваясь, даже не нашёл, что ответить, и только поскорее прошмыгнул в своё купе. Перед самым отходом поезда в вагон ввалился запыхавшийся Жорж.

   - Ну, я так и знал, что ты или совсем опоздаешь, или подкатишь к самому концу,- сказал Лазарев.- Мне, должно быть, при двух человеках придётся нянькой быть.

   - Что ты, что ты! - сказал Жорж, с аппаратом на ремне через плечо, боком протискиваясь по коридору в купе. Уши его смешно оттопыривались из-под военной фуражки, а сам он являл собой самый невозмутимый вид.- Я всегда за минуту приезжаю к поезду и никогда ещё не опаздывал.

   - Ну, ладно, ладно.

   Когда Лазарев попадал в новую среду, его мысль сейчас же начинала работать над завязыванием новых дел и новых отношений с людьми. Причём отношения с людьми ему нужны были постольку, поскольку они служили тому делу, которое в данное время занимало его.

   Жорж сказал ему, что у него есть близкий приятель на фронте, редактор военной газеты. На это Лазарев сказал:

   - Великолепно!

   У него сейчас же мелькнула мысль о том, какое деловое значение может иметь для него это знакомство, в связи с возможными событиями, грозившими опрокинуть его "организацию помощи жертвам войны".

   На фронте встретили путешественников с почётом, какого они даже не ожидали. Очевидно, слухи о могуществе Лазарева в связи с отсрочками военной службы достигли и фронта. На вокзал выехали встречать шесть человек. Среди встречавших были усатый военный, сопровождавший Митеньку в его первый приезд, потом Митенькин становой.

   Остальные были незнакомые. Один чиновник с полковничьими погонами как-то невольно приковывал к себе взгляд: у него странно моргал правый глаз, причём Митенька заметил, что одно веко у него было длиннее и почти совсем закрывало собой глаз. Все эти шесть человек в капитанских и полковничьих погонах толпились около приезжих и один за другим подходили и представлялись.

   В особенности они опешили, когда вышел генерал. Они как-то особенно торопливо и все враз отдали ему честь.

   Но Лазарев и тут не оставил его в покое и сказал:

   - Ваше превосходительство, вы ничего не забыли в вагоне, а то мне надоело смотреть за вами.

   Все встречавшие значительно и недоуменно переглянулись между собой и с этой минуты ещё удвоили своё внимание и почтительность к Лазареву.

   Митенька, улучив минуту, подошёл к становому и сказал ему:

   - Я в центре говорил о вас, рассказывал, как об образцовом служаке.

   Становой, покраснев от удовольствия, приложил руку к козырьку и щёлкнул шпорами.

   Лазарев, в своей папахе, с ласковой, безразличной улыбкой, с какою высокопоставленные люди принимают почести от простых смертных, не различая отдельных лиц, оглядывался по вокзалу, точно и вокзал подлежал его осмотру. А встречавшие, окружив его толпой, тоже водили вслед за ним глазами по стенам, справляясь каждый раз с направлением взгляда начальника, чтобы знать, на чём остановилось его внимание.

   Толпившиеся на вокзале офицеры, чиновники, служащие и просто пассажиры почтительно давали дорогу и провожали глазами эту группу.

   Лазарев принимал внимание публики к себе, как должное, и не удивлялся ему, шёл прямо, не сворачивая, как будто знал, что перед ним расчистится дорога. И она действительно расчищалась. Так как Лазарев, не спрашивая дороги, шёл очень решительными шагами вперёд, а встречавшие как-то не догадались остановить его и показать, куда идти, то все промахнули до самой конторы дежурного по станции и только тогда догадались сказать, что господин начальник идёт не туда.

   Пошли обратно целой гурьбой, с генералом в хвосте.

   - Вокзал, что ли, думают переделывать? - спросил один чиновник в бекеше у своего соседа.

   - Нет, начальство какое-то,- ответил тот.

   Когда Лазарев попадал в положение начальника, которому показывают, объясняют и водят его, он совершенно забывал о Митеньке, и тому уже самому приходилось смотреть, чтобы не отстать и не потеряться вроде несчастного генерала, и иногда сильно прибавлять шагу.

   Ему было неловко от сознания, что видевшие его здесь в прошлый раз чиновники относились к нему как к самостоятельной величине из центра, а теперь могут подумать, что он - мелкая сошка.

   Тогда он инстинктивно отстал. К нему подошли чиновник и становой, и они наперебой говорили и объясняли Митеньке, когда тот спрашивал их о вокзале, о городе и прочих ни на что ему не нужных вещах.

   Получалось так, как будто у Митеньки была своя собственная свита, такая же, как у Лазарева. Только у того было три человека, а у Митеньки два.

   Генерал отстал. Чтобы не бросить его на произвол судьбы, с ним шёл какой-то третьеразрядный чиновник, очевидно взятый для того, чтобы вынести из вагона в машину вещи. У чиновника на погонах были те самые серебряные галуны, в каких здесь прошлый раз щеголял и Митенька. Генерал тоже задавал вопросы, но его спутник был, по-видимому, малограмотный и многого объяснить не мог.

   Стали рассаживаться в машины.

   Жорж, как потерянный, подошёл к лазаревской машине, ища себе места, но Митенька, успевший сесть с Лазаревым, сделал вид, что не заметил его.

   Все почему-то обращались к Митеньке, если нужно было что-нибудь передать Лазареву, как будто он имел над Лазаревым власть и мог заставить его делать всё, что угодно.

   Отчасти это было и правда, так как Лазарев имел рассеянный вид сановника, который следует всему тому, что говорит ближайшее к нему лицо.

   - А вы хорошо это устроили: наша свита растянулась чуть не на тридцать шагов, даже прохожие оглядывались,- сказал Лазарев, почему-то приписав это обстоятельство организаторским талантам Митеньки.

   После этого он уже во всём слушался Митеньки и даже иногда повёртывался к нему при обходе учреждений и спрашивал его мнения, куда ехать дальше и что делать. Ему, очевидно, нравилось проявлять как бы сановное отсутствие воли в распределении времени и занятий.

   Встреча с особоуполномоченным прошла великолепно, благодаря предварительному с ним знакомству Митеньки.

   Жорж несколько раз снимал группы во всяких видах и местах, причём в центре сидел с благожелательно-рассеянной улыбкой Лазарев, по правую руку от него особоуполномоченный с генеральскими погонами, по левую - Митенька, а там дальше полковник с неподнимающимся веком и уже рядом с ним генерал.

   Вечером были у редактора. Лазарев сразу начал с дела. У него мгновенно родился проект оживить газету притоком первоклассных литературных сил. Для этого он предлагал предоставить в распоряжение газеты весь свой штат.

   На другой день Митенька неожиданно для себя получил билет, на котором была его фотографическая карточка и было написано, что он является корреспондентом газеты при штабе главнокомандующего армиями Западного фронта.

   Потом был ужин у особоуполномоченного. Лазарев и Митенька говорили, что в столице они уже давно лишены такой благодати.

   Тут хозяин подозвал к себе усатого заведующего складом и сказал ему на ухо, чтобы гостям было уложено всё на дорогу.

   И когда чиновник с полузакрытым веком на следующий день почтительно предложил Митеньке поехать на склад, чтобы самим выбрать продукты, Митенька покраснел, ему показалось это неудобным. Но Лазарев, ни в чём никогда не чувствовавший неудобства, надел папаху и сказал:

   - Едем!

   - Едем.

   Чиновник с полузакрытым веком обратился к Митеньке с вопросом, сколько он прикажет положить им с собой сельдей. Митенька замялся и хотел сказать: "Ну, положите десятка три, что ли". Но в это время подошёл Жорж и сказал:

   - Давайте бочонок.

   И пошёл сам ходить и лазить по складу с таким видом, как будто он попал на отбитые у неприятеля запасы продовольствия.

   Лазарев смеялся, а Жорж всё укладывал и укладывал, что им взять с собой. И куча продуктов катастрофически росла.

   В воротах склада стояла группа оборванных солдат, которым чиновник склада нес­колько раз махал рукой, чтобы они уходили.

   Митенька с неприятным для себя чувством услышал, как один из них негромко сказал:

   - Тащут, прямо не судом. Целыми партиями приезжают.

   Другой солдат, настроенный менее критически, долго оглядывался по земляному полу склада и, увидев объеденную крысами селёдку под бочкой, подкопнул её к себе ногой и незаметно положил в карман.

   Митенька вдруг подумал о том, как же заведующий складом будет отчитываться?

   Но опасения Митеньки оказались напрасны. То, что последовало за этим, заставило забыть не только об отчётности, но и о продуктах.

   Они на двух машинах возвращались в радужном настроении в управление и думали, что сейчас войдут в уютный кабинет генерала и он, пожимая им руки, бросит все свои дела и со своим вниманием обратится к ним.

   Но когда они вошли в управление, то увидели, во-первых, много встревоженных лиц, окруживших стол генерала в кабинете. На столе боком сидел какой-то, очевидно, только что приехавший чиновник и что-то рассказывал.

   Тот факт, что чиновник присел боком на стол в присутствии генерала, что в его кабинет напихалось много мелких чиновников (даже были с серебряными галунами),- всё это показало Митеньке и Лазареву, что случилось что-то ужасное.

   Генерал не только не кинулся жать руки вошедшим, а лишь на секунду бросил в их сторону растерянный взгляд и опять стал слушать то, что рассказывал приехавший чиновник.

   - Началось ещё двадцать третьего числа. А двадцать пятого толпа, стоявшая в очереди у магазина, стала разбивать окна... Вызвали полицию... в неё полетели камни, толпа росла... приехали казаки...- говорил рассказчик прерывающимися фразами, точно он только что взбежал на гору и не может отдышаться.

   - Через полчаса по Невскому шли манифестации, потом началась стрельба. Вот уже четвёртый день... ужас, что делается,- заключил рассказчик, сморщившись и махнув рукой.

   - А император?

   - Император в ставке. Двадцать восьмого уже по всему городу разъезжали военные автомобили с восставшими войсками, ловили полицейских, били офицеров, арестовывали генералов.

   Митенька невольно оглянулся на своего генерала, который, казалось, стал ещё меньше ростом,- такой был у него испуганный и пришибленный вид.

   Лазарев вдруг решительными шагами вышел из кабинета.

   У подъезда ещё стояла машина, нагруженная бочонками с селёдками, мешками сахара и муки.

   - Вези назад! - крикнул Лазарев шофёру к ужасу Жоржа, который даже не мог произнести ни слова от удивления, а подбежавшему становому, всё-таки не отставшему от них, он дал приказание взять железнодорожные билеты.

   Митенька заметил, что у Лазарева не было никакой растерянности. Наоборот, у него на лице была какая-то вдохновенная решимость, как у полководца, которого осенила великая мысль.

   - С первым же поездом - в Петроград,- сказал он.

   - А как же селёдки? - сказал Жорж.

   - Пойди ты к чёрту со своими селёдками! - крикнул Лазарев.

   На вокзале, куда они приехали вечером и уже без всякой свиты, было заметно, что случилось что-то огромное. Прибывавшие из столицы поезда и выходившие из них люди сейчас же окружались жадными толпами пассажиров, и из уст в уста передавались свежие новости.

   - Какие там извозчики! - говорил какой-то капитан с изрытым оспой лицом на вопрос пассажира с двумя чемоданами, можно ли получить в. Петрограде извозчика.- По всем улицам стрельба идёт, а он - извозчика!

   Он даже, раздражённо оглянувшись, ещё раз повторил:

   - Извозчики,- скажите!..

   - Боже мой, у меня там муж! - восклицала какая-то дама.

   - Все мужья там,- отозвался с новой, небывалой открытой насмешливостью проходивший мимо солдат.

   И когда уже ехали в поезде, то в коридорах собирались кучки пассажиров и тревожно обменивались мнениями о том, что их ожидает завтра утром в столице.

   А иногда заглядывали в тёмные окна вагона, как будто уже теперь ожидая увидеть в них что-нибудь страшное.

   Какой-нибудь свет в стороне или зарево заставляли всех тревожно приникать к окнам, хотя до столицы было триста тридцать вёрст.

   Жорж ввалился в вагон, как и следовало ожидать, в самый последний момент. Даже как-то не заметили, куда он пропал. К удивлению всех, он вкатил в коридор вагона бочонок сельдей.

   - Да что же там такое, забастовка, что ли? - спросила женщина с наивно поднятыми бровями.

   - Забастовка! - раздражённо отозвался какой-то полковник.- Только эта забастовка несколько иначе называется: р?е?в?о?л?ю?ц?и?е?й.

   - Да, это уже революция,- сказал Лазарев.

   Он стал большими шагами ходить по коридору вагона. Видно было, что вся его мысль и энергия устремились навстречу грядущим событиям.