Марриет Фредерик - Служба на купеческом корабле

з вашей матери я не могу обойтись, это верно; но что мне делать с вашим отцом? Гм! Ну, пусть она смотрит и за ним, как за Амброй. Пусть она научит его...

   - Чему, сэр? - со смехом спросил Ньютон.

   - Чему? Да не трогать моих часов и очков. Ведь я ни на минуту не решаюсь выпустить их из рук.

   - Я думаю, мы сумеем научить его этому, сэр, если вы желаете только этого.

   - Большего я не прошу. Пусть себе бегает по дому, как ручной кролик. Ну, мой мальчик, когда будет готово ваше судно?

   - Недели через две. Третьего дня я побывал у капитана Оутона, но не застал его; его управляющий мне сказал о времени предполагаемого отплытия.

   - А как называется судно?

   - "Виндзорский замок".

   - Кажется, все ост-индские суда называются замками! Последнее, помнится, называлось "Бомбейский замок"?

   - Да, сэр; у очень многих такие названия, да они и действительно, настоящие плавучие замки.

  

  

   Через несколько дней после разговора с дядей Ньютон бродил по лондонским улицам, отыскивая необходимые вещи для рейса в Индию. И вот кто-то схватил его за руку и пожал ее раньше, чем он мог вспомнить черты господина, который, по-видимому, так сердечно обрадовался ему.

   - Мой дорогой мистер Форстер, я в таком восторге, что вижу вас, и так был счастлив, узнав о вашем славном столкновении с французской эскадрой! Миссис Плаузибль будет рада встретить своего товарища; она часто говорит о вас. Я должен захватить вас, - продолжал врач и вынул из кармана целую пачку карточек, взял верхнюю из них и карандашом написал на ней фамилию и имя Ньютона.

   - Эго приглашение на наш вечер; вы должны почтить нас обещанием приехать завтра. К нам соберутся все современные ученые и несколько очень блестящих представителей знати. Впрочем, вы сами увидите. Итак, я скажу миссис Плаузибль, что вы будете у нас? Вы не захотите разочаровать ее?

   - Если будет возможно, я приду к вам, - ответил Ньютон. - Предполагаю, час не очень точно определен?

   - О, нет. С девяти до двух или трех; но если вы хотите видеть великих людей, то около одиннадцати.

   - Отлично, - ответил Ньютон, - время, удобное для великих людей, удобно и для меня. Надеюсь, миссис Плаузибль здорова?

   - Вполне, благодарю вас, до свидания.

   И доктор Плаузибль ушел до того быстро, что Ньютон посмотрел вслед ему, желая узнать, что вызвало в нем такую поспешность. Он заметил, что Плаузибль уже горячо жал руку другому джентльмену; через несколько секунд пачка карточек снова появилась из кармана, и понадобился карандаш.

   Нам необходимо вернуться немного назад, чтобы познакомить читателя со всем случившимся после того, как мисс Тевисток приняла предложение доктора Плаузибля на палубе "Бомбейского замка".

   Когда судно пришло в Мадрас, нежная подруга невесты доктора, жившая в горах, отправила одну знакомую даму с порученном принять мисс Тевисток к себе, пока сама она не подготовит всего к ее путешествию внутрь страны. Эта знакомая встретила путешественницу и радушно приняла ее у себя в доме; однако намерения мисс Тевисток изменились, а потому изменилась и ее преданная привязанность к подруге ранней молодости.

   Она написала ей о будущей перемене в своей жизни, затем прибавила, что так как дела мистера Плаузибля требуют его немедленного возвращения в Англию, это, к сожалению, лишит ее наслаждения обнять ту, которая владела ее сердцем. Тем не менее письмо это дышало холодностью; со своей стороны, мисс Тевисток очень обиделась на свою милую подругу, которая не соблаговолила ей ответить.

   Через неделю мисс Тевисток обвенчалась с Плаузиблем, и не прошло и двух недель, как они уже отплыли на родину. Доктор Плаузибль узнал, что его жена дала ему верные сведения относительно своего состояния и что теперь он мог разъезжать в собственном экипаже.

   Скоро после возвращения Плаузибль нанял дом на очень модной улице и, не желая оставаться праздным, попытался снова начать практиковать; хотя богатство, принесенное его женой, было очень значительно, однако для того, чтобы содержать в Лондоне экипаж и лошадей, ему пришлось "держаться ближе к ветру". Кроме того, он был честолюбив.

   Ночной звонок с надписью "Ночной звонок", изображенной прописными буквами, чтобы люди днем запоминали, что это ночной звонок (ведь надписи этой они не могли видеть в темноте), был устроен с одной стороны дверей. Он звучал так же громко, как сигнальный, и его можно было слышать во всех домах улицы, на которой жил Плаузибль.

   В каждом ремесле есть свои маленькие тайны; между прочим, врач может легко получить практику при помощи одного таинственного средства; оно заключается в том, чтобы люди думали, будто у него много пациентов. Как только установится такое мнение, он сейчас же находит практику; и доктор Плаузибль отлично знал это. К подъезду подъезжала его карета и некоторое время стояла у дверей, потом появлялся доктор и садился в экипаж. Он около трех часов разъезжал по всем частям города, стараясь сидеть так, чтобы каждый мог его видеть. И Плаузибль рассматривал что-то - как думали люди, свою книжку со списком визитов, которые ему предстояло сделать. Иногда он останавливался подле дверей дома какого-нибудь важного лица, где уже до его приезда стояло два-три экипажа, и, войдя в подъезд, спрашивал у портье какие-нибудь пустяки.

   Он прибегал и к другой уловке: стучал в дом какого-нибудь титулованного человека и "по ошибке" спрашивал, дома ли другое титулованное лицо. В таких занятиях проходило утро; наконец доктор Плаузибль возвращался домой.

   В течение первого месяца сторож, получавший известное вознаграждение за свои услуги, раза три в неделю дергал за ручку ночного звонка; позже его обязанности возросли; наконец колокольчик звонил каждую ночь, а иногда и по два раза в ночь, и соседи, сон которых нарушался, кляли и доктора Плаузибля, и его практику. Теперь карета поспешно подъезжала к дверям, и Плаузибль быстрыми шагами выходил из подъезда с ящиком хирургических инструментов в руках и торопливо уезжал иногда по два раза в день

   Со своей стороны, миссис Плаузибль играла роль все лучше и лучше по мере того, как ее знакомства с соседями делались обширнее. Она постоянно жаловалась на то, что ее муж врач, уверяла, что доктора Плаузибля никогда не бывает дома, что никогда нельзя знать, в котором часу им можно будет сесть обедать. Все столы в квартире супругов Плаузибль были усеяны визитными карточками важных и богатых людей, которые доктор доставал в лавке знаменитого гравера при помощи подкупленного им приказчика и в отсутствие хозяина магазина.

   Наконец знания мистера Плаузибля действительно пригодились; и хотя в высшем обществе его никто не знал и даже не слыхал о нем, к нему стали обращаться семьи, стремившиеся казаться важными и знатными, воображая, будто он популярен в высшем кругу.

   Так случилось, что на той же улице жил другой врач, почти против Плаузибля, но не занимавший такого хорошего положения, как его собрат. Его фамилия была Фезибль. Он не имел обширной практики, и у него на руках были жена и дети. Понятно, что Фезибль тоже хотел расширить практику и упрочить свою репутацию. После многих бесплодных попыток добиться того и другого, он наконец придумал план, который, как ему казалось, мог оказаться удачным.

   - Дорогая, - однажды утром сказал он жене, - я думаю устроить вечеринку "с беседой".

   - "С беседой", любовь моя? Но ведь это стоит дорого.

   - Нет, не очень. И если вечер принесет мне практику, мы еще отложим денег.

   - Да, моя любовь, если принесет деньги!

   - Нужно что-нибудь сделать; у меня остался едва ли ни один пациент. И вот мне пришла мысль, которая должна удастся. Погоди, дорогая, сделай лекарство вот по этому рецепту и вели слуге отнести его к миссис Блюстон; хотелось бы мне иметь полдюжины пациентов вроде этой дамы. Я пишу для нее рецепты, получаю вознаграждение, потом, говоря, будто я желаю, чтобы лекарство было сделано хорошо, вызываюсь сам отнести рецепт в аптеку.

   - А что такое с миссис Блюстон, моя любовь?

   - Да ничего; она просто объедается, вот и все. Абернети исцелил бы ее в сутки.

   - Да, но что же ты скажешь по поводу "беседы"?

   - Пойди и сделай лекарство, дорогая, потом мы обсудим вопрос.

   Так они и поступили. Составили список лиц, которых предполагалось пригласить, вычислили издержки, все решили.

   Прежде всего, стоило обратить внимание на карточки.

   - Вот эти, моя любовь, - сказала миссис Фезибль мужу, входя после долгих блужданий и еще не сняв шляпу, - они стоят три шиллинга и шесть пенсов за сотню. А эти - побольше - четыре шиллинга и шесть пенсов. Которые лучше взять?

   - Право, дорогая, когда рассылаешь так много визитных карточек, не следует делать излишних расходов. Карточки в три шиллинга и шесть пенсов достаточно хороши и велики.

   - А за гравирование четырнадцать пейсов.

   - Хорошо; это только первый расход.

   - Л вот это ленты для шляпок наших девочек. Я купила их в магазине "Ватерлоо" очень дешево; они хорошенькие, цвета свечки.

   - А ты говорила о платьях?

   - Да, моя любовь; у Салли и Пегги есть по белому платью; Бетти я дам надеть мое собственное.

   Разница между "беседой" и раутом состоит в следующем: во время "беседы" предполагается, что вы будете или говорить, или слушать, что вы слишком эфирны для уничтожения закусок. На раут вы являетесь, чтобы вас давила толпа; едите мороженое, желая прохладиться. Поэтому "беседа" лучше раута для кармана, которого касается дело, ибо дешевле достать пищу для ума, нежа" ли для тела. По-видимому, чай сделался напитком современных ученых, как нектар служил в свое время средством утоления жажды богов. В одном недавнем номере газеты я видел, что лорд Г. обещал напоить чаем географическое общество. Если бы его сиятельство знал, что на палубах кораблей существует напиток, еще более подходящий для науки, которой он занимается как президент общества, я убежден, он немедленно заменил бы им чай.

   Вот почему я пользуюсь удобным случаем и сообщаю, что моряки уже давно пьют одну смесь, которая у них известна под именем "географфи", а это только слегка испорченное название его науки. Теперь я предложу лорду Г. рецепт этого прекрасного питья.

   Возьмите оловянную кружку, налейте в нее очень дурно пахнущей запасной воды. Прибавьте туда немного уксусу, набросайте в жидкость корабельных сухарей, наломанных маленькими кусочками. Хорошенько смешайте все указательным пальцем. Потом указательным и большим пальцами вынимайте кусочки сухаря, кушайте их один за другим с какой угодно быстротой и запивайте жидкостью.

   Это был бы самый подходящий напиток для географического общества. Назван он "географфи" не без причины: уксус с водой изображают море, а плавающие сухари - материки и острова, омываемые им.

   Неужели, милорд, вы не поблагодарите меня за это сообщение?

   Но мы должны вернуться к "беседе" доктора Фезибля и его жены.

   Общество собралось. В дверь то и дело стучали. Всю улицу изумлял шум колес и треск железных подножек наемных экипажей. Доктор Фезибль достал несколько портфелей с печатными брошюрами, несколько индусских идолов из лавки на улице Уордоур, снабдил их ярлыками и названиями, и еще несколько сборных вещей, которые могли служить темой бесед.

   Общество состояло из многих врачей и их жен; великий мистер Б. и веселый мистер В. тоже явились. Было тут несколько писателей или людей заподозренных в авторстве, человек пятнадцать аптекарей, понятно, ученых, один полковник, с полдюжины капитанов и в довершений сквайр и его леди и несколько общих знакомых, не ученых и не принадлежащих к профессии.

   Для начала это было очень хорошо; и общество разошлось очень голодное, но восхищенное развлечением.

   - Что это за шум? - сказала миссис Плаузибль мужу, который сидел вместе с ней в гостиной, читая "Ланцет".

   - Не знаю, миссис Плаузибль.

   - Опять, опять. С четверть часа тому назад тридцать раз стучались в дверь. Я слышала это. Ну, я решила узнать, в чем дело, - сказала миссис Плаузибль и позвонила.

   - Томас, вы не знаете, что это там за шум? - спросила она, когда в комнате появился слуга.

   - Нет, сударыня.

   - Пойдите и посмотрите.

   - Слушаюсь.

   Пока слуга не вернулся, каждый новый стук в дверь вызывал новый приступ любопытства миссис Плаузибль.

   - Ну, Томас? - спросила она, когда вошел лакей.

   - С вашего позволения, у мистера Фезибля разговор, вот и все.

   - Что у него?

   - "Беседа", дорогая. Очень странно, что доктор Фезибль задумал устроить такую вещь, - заметил доктор.

   - Я нахожу то же самое, - ответила его жена. - Он не держит экипажа! Что могло заставить его устроить "беседу"?

   - Понимаю, - заметил Плаузибль, - он хочет приобрести практику. Поверь мне, это ясно как день. Приманка для макрели.

   Муж и жена снова замолчали; она взялась за вязанье, он за журнал, только чтение "Ланцета" не подвигалось, а вязанье покрывалось узелками; оба супруга были мрачны. Наконец миссис Плаузибль заметила:

   - Я, право, не понимаю, мой дорогой, почему бы и нам не устроить также "беседы"?

   - Я сейчас думал, что у нас это вышло бы лучше; у нас очень много знакомых.

   - И все почтенных, - ответила его жена. - Таким образом, мы станем известнее свету.

   - И моя практика увеличится. Я скоро совсем выбью с арены Фезибля.

   Результатом этой "беседы" была "беседа", конечно, в гораздо лучшей обстановке и с лучшими слушателями, нежели состоявшаяся в доме Фезибля. Плаузибль решил унизить в глазах общих знакомых своего соперника и очень усердно принялся за дело.

   Он велел подать карету и за два или за три дня до назначенной "беседы" объехал всех своих друзей, имевших редкости - иностранные, континентальные; говорил о них с видом знатока, выражал желание показать их многим талантливым людям во время "беседы", предлагал карточки для входа и вернулся домой в карете, набитой редкостями и уродцами.

   Киршвассер и оршад служили прибавкой к чаю в буфетной комнате; и лица, которые присутствовали у обоих докторов, заявили, что "беседа" доктора Плаузибля была гораздо лучше "беседы" в доме Фезибля. Друг пришел с этим известием к доктору и миссис Фезибль. Они постарались принять равнодушный вид, но кусали губы, чтобы скрыть досаду. Как только добрый друг ушел, миссис Фезибль сказала:

   - Что ты думаешь об этом, дорогой? Некрасивый поступок со стороны доктора Плаузибля. Мне сегодня утром говорили, что многие из наших знакомых желают познакомиться с ним.

   - Не нужно уступать, моя любовь. Доктор Плаузибль может один раз блеснуть, но я подозреваю, что лошади съедят доктора, уничтожат его дом и вмешаются в счеты мясника. Знаешь, мы, живущие без экипажа, можем устроить "беседу" лучше, чем у него. Только это очень неприятно, так как придется увеличить затраты.

   - Действительно, очень неприятно, - ответила его жена. - Посмотри на его визитную карточку, дорогой: она вдвое больше нашей. Я нарочно выпросила ее у мистера Томкинса, чтобы сравнить с нашей.

   - Что же, дорогая, придется заказать новые и на дюйм больше, чем были у него. Я решил, что раньше, чем он победит нас, дело будет стоить ему недешево.

   - А ты слышал, что сказал мистер Смитсон? Они подавали оршад и киршвассер.

   - Мы сделаем то же самое. Мне даже хочется подать мороженое.

   - О, моя любовь, а расходы?

   - Правда; но мы можем заморозить оршад и киршвассер. Простой лед, помнится, стоит два пенса за фунт.

   - Ну, хорошо; это будет лучше, чем у них. И это еще не все, - ответил доктор.

   Следующая "беседа", для которой Фезибль выпустил нарядные приглашения, прошла прекрасно. Собралось более многочисленное общество: Фезибль уговорил приехать к себе помещика, баронета, двух знатных леди, зазвал к себе французского графа (или искателя приключений), усатого барона, двух германских студентов в форме и с длинными волосами и довольно известную актрису.

   Ему удалось раздобыть череп новозеландского вождя; немного красного снега (или красной воды, так как он растаял), привезенного капитаном Россом; кусок гранита со Скалистых гор; двуголового и двенадцатиногого котенка в спирте и с полюджины уродцев из семья птиц или пресмыкающихся. Все шло хорошо; он пожертвовал два последние полученные им гонорара на объявление об его беседе в "Утренней почте". И торжество Фезибля было полно.

   Но недолго длилось оно; через десять дней Плаузибль снова разослал карточки; они были больше пригласительных билетов Фезибля, и по их краям бежал бордюр из лилий и роз. Были приготовлены лакеи, чай, кофе и ликеры, и сердце доктора Фезибля сжалось при виде того, как повара кондитеров то и дело входили в дом его соперника с корзинах и на головах. В свое общество Плаузибль залучил около пяти знаменитостей, четырех знатных дам, пользовавшихся лучшей репутацией, чем леди, посетившие Фезибля, около восьми баронетов и эсквайров, епископа из Фернандо-По, трех или четырех генералов и около дюжины французских и германских путешественников, не только с титулами, но и с орденскими ленточками в петлицах. Он достиг всего этого в ту мя" нуту, когда встретил Ньютона Форстера и внес также его имя в список приглашенных. Часа через два Плаузибль вернулся домой, весь сияющий улыбками.

   - Ну, как ты думаешь, дорогая, кто обещал быть у нас завтра вечером?

   - Кто, моя любовь?

   - Князь Фиццибелли.

   - Да неужели! - в восторге вскрикнула она.

   - Да, обещался быть непременно.

   - Что скажут Фезибли? - заметила миссис Плаузибль. - Только он настоящий крязь?

   - Настоящий ли? О, да, конечно, отлично известный в Татарии.

   - Ну, доктор, у меня также есть для тебя приятные новости. Вот записка от мистера X., ответ на твою; он обещает одолжить тебе восковую фигуру из Германии...

   - Отлично, великолепно! - крикнул доктор, потирая руки. - Теперь дело пойдет па лад.

   Ньютон, которому до известной степени было любопытно присутствовать на "беседе", явился в назначенный час. Его провели во второй этаж, в гостиную; подле дверей этой комнаты молодого человека встретила миссис Плаузибль в синем платье с серебряной отделкой. Благодаря тому, что комнаты не были очень велики, их переполняла толпа посетителей; Ньютона то прижимали. то толкали на пальцы чьих-нибудь ног, и пострадавшие отвечали на его извинения убийственными взглядами и словом: "Ничего".

   Но вот, после громового удара в дверь, доложили: "Его высочество, князь Фиццибелли".

   Будь это принято, доктор Плаузибль встретил бы этого важного гостя трубными звуками, как встречают великих людей на сцене. Ведь в наши дни невозможно без этого отличить великих людей от мелких! Но все же наемные лакеи хорошо исполнили свои обязанности, и имя князя Фиццибелли пролетело через комнату во всех направлениях. Плаузибль наступил на мозоль старухи, леди Д., толкнул мисс Первинкль и чуть не уронил французского ученого, проталкиваясь к дверям навстречу своему почетному гостю. Тот поклонился, оглядел толпу, посмотрел на подсвечники, посмотрел на часы и через пять минут стал смотреть очень усталым взглядом. Наконец Фиццибелли приказал подать себе карету и уехал. Ньютон осмотрел несколько очень странных вещей, поставленных на столах в гостиной, и прошел в переднюю, наполненную особенно густой толпой. Он решил, что там есть что-нибудь крайне интересное, и постарался пробраться в самый центр комнаты. Каково же было его изумление, когда в большом продолговатом стеклянном ящике он увидел фигуру цвета живого тела; все части этой фигуры снимались, и любопытный взгляд мог видеть вое внутренние, тоже окрашенные, части организма. Ньютон изумился; он уже видел множество вещей в других комнатах, которые казались более уместными в музее, нежели в гостиной, но это было совсем ново! Когда же в довершение всего одна ученая девица, воображавшая, что неумение стыдиться доказывает знания, стала разглядывать фигуру без краски на лице, он повернулся и ушел домой, находя, что одной "беседы" с него достаточно.

   Я недолюбливаю "синие чулки": говоря вообще, дамы не берутся за науку, пока не теряют надежды, что кто-нибудь возьмет их в жены; и особа, обладающая репутацией замечательно умной женщины, зачастую оказывается замечательно неприятной или замечательно безобразной. Понятно, существуют исключения, такие исключения, которыми может гордиться нация, женщины, исполняющие свои обязанности, одаренные умом, более могучим, чем можно найти у одного мужчины из десятков тысяч. Это небесные "синие чулки"!

   Однако, остался ли Ньютон доволен, или нет, эта беседа нанесла решительный удар доктору Фезиблю, который отказался от дальнейшего состязания. Плаузибль не только захватил пальму первенства - нет, больше: он захватил всю практику.

  

  

   Капитан Оутон, командир "Виндзорского замка", был оригинален. Невысокий, плотно сбитый, он имел широкое лицо, испещренное глубокими рябинами после оспы его нос - намек на нос - представлял собой только маленький бугорок на полпути между глазами и ртом, причем глаза были очень малы, а рот очень велик и, открываясь, показывал ряд великолепных белых зубов. В общем, стоило только взглянуть на лицо капитана, чтобы заметить его поразительное сходство с бульдогом. Темперамент и действия Оутона соответствовали этому сходству; он отлично дрался на кулаках, знал все достоинства каждого человека, входившего на арену, и точно помнил даты и события, сопровождавшие все кулачные бои, состоявшиеся в течение последних тридцати лет. Свой разговор он пересыпал выражениями, применимым к так горячо любимой им науке. В других отношениях это был отважный и надежный офицер, хотя практику ставил выше теоретических разветвлений своей науки.

   Ему хорошо рекомендовали Ньютона, и когда ohs впервые встретились на квартердеке, капитан Оутон протянул руку Форстеру, как старому знакомому. Не успела они несколько раз прогуляться взад и вперед, как капитан спросил Ньютона, владеет ли тот боксерскими перчатками, и, получив отрицательный ответ, предложил поучить его.

   - А вы, я думаю, слышали, чем кончилось? - спросил вдруг Оутон.

   - Что кончилось?

   - Да бой. Спринг победил. Я выиграл на нем тря сотни.

   - Тогда, сэр, я очень рад, что Спринг победил, - ответил Ньютон.

   - Я буду держать за него против стены, и день ото дня все увереннее. У меня в каюте газета с описание боя: сорок семь раундов; но теперь нам нельзя прочитать ее, мы должны понаблюдать за этими солдатами, - прибавил Оутон, поворачиваясь к военному отряду, предназначенному отправиться на судно и стоявшему подле трапа. - Каждый солдатик одет в шинель и держит в руках оловянную кружку. Ах, этот барабанщик! Посмотрите-ка, посмотрите: он вывернул свою шинель подкладкой наружу. Хочет, чтобы она осталась чистенькой. Ну и чудак!

   - А сколько офицеров вы ждете, капитан Оутон?

   - Право не знаю; приказания так изменяются; пятерых-четверых, вероятно. В девять часов за ними послали вельбот. И он уже семь раз возвращался с их багажом. Там есть один поручик... имени его не помню.. , так вот, один его сундук, думаю, займет целую палубу. Шесть других тут же.

   - Поручил Уинтерботтом, - прочитал Ньютон на крышке одного из сундуков.

   - Уинтерботтом. (Winter - зима, bottom - дно). Право, я был бы рад, если бы он пробыл в Англии зиму, в его сундуки отправились на дно! Ей-Богу, и придумать не могу, куда мы запрячем их? Ну, вот они.

   Приблизительно через минуту появились военные; Noни входили на квартердек один за другим и, отпустив боковые канаты, оглядывали перчатки, чтобы посмотреть, насколько они испортились от вара и смолы.

   Капитан Оутон двинулся им навстречу.

   - - Добро пожаловать, джентльмены, - сказал он, - милости прошу на палубу. Через полчаса мы поднимем якорь. К сожалению, я не имею удовольствия знать ваши фамилии и прошу чести представиться вам.

   - Майор Клеверинг, сэр, - сказал майор, высокий красивый человек, любезно снимая шляпу. - А вот офицеры, сопровождающие меня. - И он, при каждом новом имени, слегка указывая рукой на того или другого, Начал: - Поручик Уинтерботтом.

   Уинтерботтом поклонился.

   - Я имел удовольствие несколько раз прочитать сегодня фамилию поручика, - заметил Оутон, отвечая на приветствие.

   - Боюсь, что вы говорите о моих вещах, капитан?

   - Да, надо сознаться, что их было бы достаточно для генерала.

   - Могу только ответить, что мне хотелось бы иметь чин, достойный моего багажа. Но каждый раз, когда я имею несчастие входить на палубу судна, я слышу эту жалобу. Надеюсь, капитан Оутон, я не вызову никаких других во время плавания.

   Майор Клеверинг, выжидавший окончания аналога, теперь продолжал:

   - Капитан Маджорибенкс, перед которым с должен извиниться за то, что не представил его раньше.

   - Извинения напрасны, майор, вы слышали, какой высокий чин доставили Уинтерботтому его вещи.

   - Мистер Анселль, мистер Петрес, мистер Ирвинг, - продолжал майор.

   Обменялись поклонами; Уильяме, первый помощник Оутона, предложил офицерам показать их помещения и спросил, какая часть багажа необходима им, предполагая остальные вещи отправить в трюм под кормой.

   Когда офицеры шли за Уильямсом по лесенке кают-компании, Оутон посмотрел на Анселля и заметил Ньютону:

   - У этого малого будет твердая хватка.

   "Виндзорский замок" распустил паруса и через несколько дней вышел из пролива. Ньютон, который все время думал о Изабелле Ревель, теперь не чувствовал той тоски при расставании со своей родиной, которая обыкновенно мучит людей, покидающих все, что они любят.

   Он знал, что только следуя своей профессии может когда-нибудь получить руку любимой девушки, и мысль об этом, а также надежда снова свидеться с предметом своей любви наполняли его сердце радостью. Пока судно летело через Бискайский залив под дыханием северо-западного ветра, Ньютон говорил себе, что в настоящее время он не может мечтать о свадьбе с нею. Но надежда ведет нас, в особенности же молодого влюбленного человека.

   Стол капитана Оутона был очень изобилен, и вошедшие на палубу офицеры оказались (как это бывает почти неизменно) милыми, любезными товарищами. Мистер Оутон часто вынимал свои боксерские перчатки и скоро удостоверился, что офицер с "твердой хваткой" может быть ему отличным соперником.

   Утро проходило в гимнастике, фехтовании, чтении, прогулках по палубе, в качании на гамаках. Зов к обеду служил сигналом веселья; за столом оставались долго, отдавая честь великолепному кларету капитана.

   Вечер заканчивался карточной игрой, куреньем сигар, питьем виски.

   Так прошли три первые недели плавания, и за это время вся компания сошлась.

   Однако само по себе путешествие скучно; особенно скучно кажется оно тем, кто не только не имеет никакого обязательного дела, но и не может доставить себе развлечения. Как только младшие офицеры освоились и нашли, что они могут позволять себе многое, они осмотрели куриные клетки, и выбрав самых способных для боя петухов, стали тренировать их с этой целью; они поделили их между собой, взяв каждый ту птицу, которая ему особенно нравилась, кормили их несколько дней и дразнили, чтобы раздражать петушков и приводить в драчливое настроение. В то же время, по их просьбе, корабельный оружейник потихоньку сделал две пары шпор. Когда все было готово, они, пользуясь временем, в которое Оутон занимался документами, а смотритель курятника обедал, то есть между полуднем и часом, стали устраивать бои. Убитые во время этих драк петухи помещались обратно в клетки, и смотритель, любивший выпить грога, считал, что птицы дрались, просовывая головы между решетками, и таким образом губили друг Друга.

   - Эконом, - сказал однажды Оутон, - почему это вы даете на обед столько кур? Запаса не хватит на рейс: две курицы жареные, две вареные, тушеная курятина и паштет из цыплят! О чем вы думаете?

   - Я говорил со смотрителем курятника об этом, сэр; он постоянно приносит мне птиц и говорит, что они дерутся и убивают друг друга.

   - Дерутся? Никогда в жизни не слыхал я прежде, чтобы петухи дрались в клетках. Значит, все это боевые петухи?

   - Да, по большей части, - заметил мистер Петрес. - Я, бывая на корме, часто видал их драки.

   - Да и я также, - прибавил Анселль. - И плохо приходилось более слабому петуху.

   - Ну, это очень странно; во время плаваний мне никогда не случалось терять петухов таким образом. Пошлите ко мне смотрителя курятника, я хочу расспросить его.

   - Сейчас, сэр, - ответил эконом и ушел из каюты. За исключением майора, который решительно ничего не знал, все офицеры нашли более благоразумным убраться подобру-поздорову, когда дело дошло до развязки. Появившемуся смотрителю курятника задали много вопросов, и ради собственного оправдания он был еынужден обвинить офицеров; в подтверждение своих слов он показал шпоры, торопливо брошенные за клетку в минуту появления капитана Оутона.

   - Мне грустно, что мои офицеры решились на такой своевольный поступок, - серьезно заметил майор.

   - О, ничего, майор, - ответил Оутон, - только позвольте мне отплатить им. Помнится, вы сказали, что вам хотелось сделать сегодня маленькое ученье вашим рядовым?

   - Да, то есть, если вы не найдете, что это неудобно.

   - Ничуть, майор; квартердек в вашем распоряжении. Я думаю, вы не наблюдаете сами за ученьем?

   - Нет, обыкновенно наблюдаю.

   - Ну, на этот раз отсутствуйте и пошлите на квартердек всех офицеров: я тогда сыграю одну шутку, которой и расплачусь с ними.

   Клеверинг согласился. Офицеры получили приказание провести учения с солдатами. Капитан Маджорибенкс и мистер Ирвинг начали упражнения своей части солдат.

   - Третий с фланга, руку выше на дуло ружья. Так; "на плечо"!

   Поручик Уинтерботтом занимался с другим отрядом е левой стороне квартердека.

   - Патроны опусти. Номер двенадцатый, ниже ружье; еще, еще. Поворот! Номер четвертый, почему вы повернули левый каблук меньше правого? Помните, когда берете "на плечо", нужно ловко перекидывать мушкет. Плечо-о! (слово "плечо" - значит "готовься"). На плечо! Прямее, номер восьмой, и не выставлять живота.

   Мистер Анселль и Петрес занимались с солдатами без ружей, командуя им повороты:

   - Налево! Прямо! Направо!

   Моряки смотрели и делали шутливые замечания.

   Корабль привели к ветру - очень легкому. Когда раздался свисток, означавший "все проветривать постели", матросы, бывшие внизу, высыпали на палубу, бывшие на палубе бросили свою работу. Через минуту гамаки были отвязаны.

   - А теперь, майор, лучше пойдемте в каюту, - со смехом сказал Оутон. - Уверяю, это лучше.

   Кровати и одеяла, которые вытряхиваются всего раз в месяц, бывают полны того, что называется пухом, а одеяла - волосков, и все постели не благоухают. Моряки, думавшие, что приказание было дано по неосмотрительности, пришли в волнение. Они начали вытряхивать одеяла на баке, поднимая облака пыли, которую ветер относил на солдат и офицеров, занимавшихся на квартердеке.

   - Что за дьявольщина! - вскрикнул капитан Маджорибенкс, с отчаянием глядя вперед. - "На плечо!"

   Поручик Уинтерботтом и половина его солдат принялись кашлять. - Проклятие. Смир-р-р-но! Ей-Богу, я задыхаюсь.

   - Крайне неприятно, - заметил Петрес, входя на палубу. - Я знал, что меня осмолят, но никак не думал, что мы покроемся перьями.

   - Где майор Клеверинг? - спросил Маджорибенкс. - Я попрошу отпустить людей.

   - Не понимаю, - сказал со смехом первый помощник, - положительно не понимаю, почему капитан Oyтон дал это приказание. Мы всегда вытряхиваем постели, когда судно идет по ветру.

   Последнее утешительное замечание было хуже всего. Офицеры жестоко страдали. Каждый из них охотнее очутился бы под залпами французского полка, чем испытывав то, чему они подверглись. Однако без позволения майора Клеверинга они не смели отпустить солдат. Капитан Маджорибенкс быстро вошел в каюту, чтобы объяснить майору их неприятное положение, и майор позволил отложить ученье.

   - Ну, джентльмены, - спросил офицеров Оутон, - в чем дело?

   - Дело? - ответил Анселль. - Да у меня зуд во всем теле. Изо всех необдуманных поступков, капитан Оутон, это самый необдуманный; он хуже...

   - Петушиного боя, - прервал его капитан с громким смехом - Ну, теперь мы сквитались!

   Офицеры побежали вниз умываться и переодеваться после такого неприятного возмездия со стороны капитана Оутона. Когда они себя почувствовали снова в порядке, хорошее настроение вернулось к ним, хотя они единогласно нашли, что капитан не питает особенно утонченных мыслей и что его шутка побила петушиный бой.

   Мне кажется, ни один класс людей не садится на корабль с большими сожалениями и не покидает палубы с большим наслаждением, чем военные. Да и немудрено: на море им приходится вести совсем не ту жизнь, к какой они привыкли. На суше они часто бывают в обществе, развлекаются; женщины благоволят к ним; и развлечения, вместе со служебными занятиями, не оставляют им достаточно времени для чтения и других умственных занятий.

   Поэтому, предоставленные самим себе, они жестоко скучают.

   Впрочем, я говорю, только касаясь общего типа; в числе офицеров есть много исключений: очень образованных, талантливых людей, много размышлявших, иного читавших.

   - Я хотел бы, - сказал Ирвинг, лежавший во всю длину на куриной клетке, на корме, надвинув кепи на глаза, - я хотел бы, чтобы это проклятое плавание наивней окончилось. Каждый день одно и то же: никакого развлечения, никакого разнообразия. Право, мне делается противен вид сигары или колоды карт.

   - Верно, - отозвался Анселль, лежавший рядом о ним тоже на курином ящике, точно воплощение лени и безделья, - верно, Ирвинг. Мне это начинает казаться хуже стоянки в провинциальном городишке, где только остается покачиваться на каблуках, да плевать через перила моста, пока не затрубят к обеду.

   - О, это несравненно лучше; можно было по крайней мере нагуляться до устали или перекинуться двумя-тремя словами с девушкой, которая идет на рынок.

   - Почему вы не возьмете книгу, Ирвинг? - заметил майор, откладывая томик, который он читал, чтобы вмешаться в разговор.

   - Книгу, майор? Да я читал, пока не устал.

   - - А что вы читали со времени нашего отплытия? - продолжал Клеверинг.

   - Дайте вспомнить... Анселль, что я читал?

   - Да ничего; ты отлично это знаешь.

   - Ну, может быть; здесь нам не подают газет в столовой. Дело в том, майор, что я не особенно люблю читать; не привык к этому. На берегу я слишком занят. Впрочем, со временем думаю взяться за книги.

   - А скажите пожалуйста, когда наступит это "со временем"?

   - Ну, когда-нибудь, когда меня ранят или возьмут в плен. Тогда я буду много читать. Вот капитан Оутон. Капитан Оутон, вы много читаете?

   - Да, мистер Ирвинг, много.

   - Пожалуйста, позвольте мне спросить, что вы читаете?

   - Что читаю? "Вестник Хорсборо"... и читаю отчеты о всех боях.

   - Я думаю, - заметил Анселль, - что, читая всю газету и узнавая все новости, человек читает много.

   - Конечно, - ответил майор, - только какую ценность представляет чтение такого рода?

   - Вот, майор, - ответил Анселль, - мы должны рассмотреть результаты. Я считаю, что знание всех текущих событий и память о фактах, случившихся в течение последнего двадцатилетия, гораздо ценнее, чем знания всяких древностей в мире. Ну кто, кроме каких-нибудь оксфордских или кембриджских педантов, толкует теперь о Цезаре или Ксенофонте? Бегство современного воришки даст гораздо лучшую тему разговора в обществе, чем знаменитое отступление прославленных десяти тысяч...

   - Конечно, - заметил Оутон, - и упорная драка между Гемфри и Мендозой гораздо интереснее знаменитых битв... забыл их названия.

   - Марафонской и сражения при Фермопилах - этого довольно!

   - Согласен, - сказал майор, - что не только не нужно, но и самонадеянно говорить, что читал о таких вещах; тем не менее, это не лишает знания их ценности. Хорошо питающийся ум делается шире; и если позволите привести сравнение, я скажу: как ваша лошадь доказывает своим наружным видом, что она в хорошем состоянии, для чего вам не нужно спрашивать, сколько овса давали ей, так и ваш ум общей силой и мощью доводов дает понятие о том, что он воспринял достаточно "твердой" пищи.

   - Очень твердой, - заметил капитан Оутон, - этих орехов я не мог грызть, когда учился, а теперь и совсем не хочу ломать на них зубы. Я согласен с мистером Анселлем: "Довольно на сегодняшний день его заботы".

   - Да, может быть, древо познания и есть древо зла, - со смехом ответил Анселль. - Капитан Оутон, вы очень разумный человек. Надеюсь, на берегу мы часто будем видеть вас за нашим офицерским столом.

   - Да, вы говорите это теперь, - резко сказал Оутон, - и я прежде тоже слыхал такие вещи, но у вас, сухопутных, оказывается короткая память после того, как вы попадаете на берег.

   - Надеюсь, капитан Оутон, вы не делаете этого обвинения общим? - заметил майор Клеверин.

   - О, все равно, майор. Я никогда не обижаюсь; приглашают из доброго чувства, и в ту минуту- искренне, но когда люди попадают на берег, у них появляется столько развлечений, что мудрено ли, если они перестают помнить о приглашении. Прежде, сознаюсь, это обижало меня, потому что, когда я говорю, что мне будет приятно видеть того или другого, я, действительно, думаю это; если же не думаю, то и не приглашаю его к себе. Прежде мне казалось, что и другие поступают так же, но я достаточно прожил и теперь понимаю, что приглашение "зайдите когда-нибудь" означает "не приходите к нам никогда".

   - Ну, в таком случае, я ничего не скажу в данную минуту, - ответил майор. - Но сколько склянок пробило?

   - Шесть; через несколько минут подадут обед.

   - В таком случае, джентльмены, нам следует пойти вниз и приготовиться к обеду. Как, мистер Ирвинг, вы сегодня утром не брились?

   - Нет, майор, я хочу выбриться после обеда.

   - Я думаю, вы хотели сказать, перед обедом, - проговорил Клеверинг.

   Этот намек был принят к сведению молодым прапорщиком, который знал, что майор, всегда вежливый, даже при неодобрительных замечаниях, офицер такого рода, что с ним нельзя шутить. И Ирвинг явился к столу с подбородком гладким, точно у представительницы прекрасного пола.

  

  

   Наконец плавание окончилось без приключений и без чего-либо интересного. "Виндзорский замок" по пути встретил не больше двух-трех судов. Счастливы были офицеры, услыхав приказание бросить якорь на рейде Мадраса, еще счастливее почувствовали они себя на берегу, и очень счастлив был Оутон и его команда, видя, как от судна отплывал отряд, долго заполнявший палубы, мешая морякам делать дело. Разлука была поистине сладостной печалью, как всегда, когда мало места.

   Ньютон Форстер переживал сильную тревогу в течение той четверти часа, когда он должен был исполнять твои обязанности, наблюдая за свертыванием парусов К выправлением рей. Ему казалось, будто прошли нестерпимо долгие часы до той минуты, когда он мог спросить у туземцев, кишевших у бортов, о судьбе Изабеллы Ревель.

   Разлука и время только усилили его страсть, и в редкие минуты он не думал о девушке. В нем мерцала слабая надежда на то, что он нравится ей, но это чувство душил страх при мысли обо всем, что могло случиться за время его отсутствия; его му