Главная » Книги

Марриет Фредерик - Служба на купеческом корабле

Марриет Фредерик - Служба на купеческом корабле


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

   Фредерик Марриет

Служба на купеческом корабле

Newton Forster or, the Merchant Service (1832)

Перевод Евгении Чистяковой-Вэр, 1912

  

Глава I

   В 17.. году, в скучный туманный месяц, навевающий человеконенавистничество и желание покончить с собой, в тот месяц, когда солнце встает, но не светит, дает свет, но не вселяет в нас радости веселыми лучами, когда только большие сальные свечи помогают купцу подсчитывать свои барыши, а философу ясно видеть свои потери, то есть в ноябре, Эдуард Форстер, который долго служил на флоте ее величества, сидел в удобном кресле в удобной гостиной удобного коттеджа, куда он переехал, получая пенсию после серьезной раны, зажившей много лет тому назад, но раскрывавшейся каждую весну.
   Место, окружавшее его дом, не было так приветливо, как сам коттедж. Дом стоял на горе, которая оканчивалась отвесным обрывом. Берег этот возвышался над частью Атлантического океана, в этом месте носящей название "Ирландское море". Форстер всю свою жизнь был моряком и всегда с прежним удовольствием слушал стон и свист ветра. Даже ночью, лежа в гамаке, он, просыпаясь от порывов бури, только крепче завертывался в одеяло.
   Финансы Форстера не позволяли ему допускать в жизни роскоши, и напиток местной перегонки заменял для него вино. Он сидел, поставив ноги на каминную решетку, держа в руке стакан виски, уйдя в воспоминания о счастливом прошлом, полном надежд, надежд несбывшихся, и постоянно разбивавшихся мечтаний и грез. Стояла бурная ночь. Дождь то громко стучал, то прекращался, точно давая пищу ветру, который в такие промежутки налетал с новой силой и проникал в каждую щелку. Время от времени ковер в маленькой комнате поднимался над полом и надувался под напором Дыхания бури. Единственная свеча, фитиль которой, благодаря небрежности Форстера, не только стал необычайно длинен, но даже на своем конце превратился в гриб, каждую минуту могла потухнуть; деревянные занавеси на окне торжественно покачивались из одной стороны в другую. Вдруг прозвучал пушечный выстрел, нарушивший глубокую задумчивость Эдуарда Форстера. Форстер вскочил, уронил книгу и качнул локтем стол, вследствие чего большая часть содержимого стакана расплескалась. Корона из сажи на светильнике тоже упала от этого толчка, и свеча, освобожденная от своего груза, загорелась ярче.
   - Господи помилуй, мистер Форстер, вы слышали? - закричала вбежавшая в комнату старуха-экономка, единственная обитательница коттеджа, кроме Форстера.
   - Да, - слышал, миссис Безлей, - ответил Эдуард. - Это сигнальный выстрел гибнущего судна. Оно, вероятно, близ страшного подветренного берега. Дайте мне шляпу.
   Он допил свой стакан, надел шляпу, которую ему подала старуха, и выбежал из дома. Дверь, выходящая к морю, резко распахнулась, и Форстер исчез в темноте ночи.
   Старая экономка, на долю которой выпала задача закрыть дверь, увидела, что это нелегкое дело, к тому же дождь попадал внутрь дома и был неприятным душем для женщины, жестоко больной ревматизмом. Наконец ей удалось добиться желанного результата, и она укрылась в комнату, снова зажгла свечу, которую задул ветер, и стала ждать возвращения своего господина. После града восклицаний миссис Безлей села в кресло Эдуарда, помешала кочергой в камине и выпила стаканчик виски с водой. Когда ее платье высохло, а стакан был осушен, своим звучным храпом старушка возвестила, что она находится в счастливом состоянии забвения. В этом положении мы и покинем ее, а сами проследим за Эдуардом Форстером.
   Когда он подверг себя злобе непогоды, было около семи часов вечера. О, как прелестны были вечера всего за несколько недель перед тем! Солнце, исчезавшее за отдаленными волнами, оставляло позади себя часть своего сияния, блестевшего до тех пор, пока звезды, послушные божественному закону, не зажигались, чтобы светить в ночи; море рябило на песчаном грунте или заливалось в расщелины скал; оно изменяло свою окраску по мере медленного угасания света, делалось темнее, из лазоревого становилось все более и более серым до тех пор, пока мрак не сгущался и не скрывал его так, что оставалась видной только линия горизонта.
   Теперь все было иначе: завывание ветра и грохот волн, ударявшихся о скалы, с которых вода стекала потоками, глушили Форстера. Дождь и брызги били ему в лицо, и он обеими руками удерживал шляпу на голове; стояла такая густая, черная тьма, что он только изредка мог различать широкий пояс пены, которым был окаймлен берег. Но Форстер шел к отмели, и ее теперь нужно описать подробнее.
   Как мы заметили раньше, коттедж стоял на высоком берегу, кончавшемся отвесным обрывом высотой ярдов в двести и обращенным прямо на запад. С северной стороны берег на протяжении многих миль образовывал непрерывный ряд утесов, которые сулили почти неминуемую гибель судам, но к югу от утеса, который выступал в виде полуострова против коттеджа Форстера, была глубокая впадина в линии берега, представлявшая собой песчаную и почти совершенно замкнутую сушей бухту, правда, маленькую, но до того защищенную, что всякое судно, вошедшее в нее, могло бы с безопасностью ждать там окончания бури.
   Близ этого заливчика, в маленьком доме жил рыбак со своей семьей, компаньон Форстера, который выстроил на свои средства баркас и летом почти не покидал его, К этому коттеджу и направлялся Форстер. Подойдя к дому рыбака, он сильно постучался в дверь.
   - Робертсон, Робертсон! - во весь голос крикнул Форстер.
   - Его нет дома, мистер Форстер, - ответила Джейн, жена рыбака, - он пошел смотреть на судно.
   - В какую сторону пошел он?
   Раньше, чем Джейн успела ответить, появился сам Робертсон.
   - Я здесь, мистер Форстер, - сказал он, снимая меховую шапку и выжимая из нее воду, - только я не видел судна.
   - А все-таки, судя по звуку пушечного выстрела, оно должно быть близ берега. Возьмите несколько связок хвороста из сарая и разведите костер побольше; не скупитесь, я вам заплачу.
   - Я и даром зажгу костер, сэр; надеюсь, что они поймут сигнал и выбросятся на берег в этой бухте. Вот, опять пушка!
   Второй выстрел, прозвучавший гораздо громче первого, доказал, что судно быстро подходило к земле, а судя по тому, откуда донесся звук, стало ясно, что оно шло к скалистому полуострову.
   - Живо, живо! - крикнул Форстер. - Я пойду на утес и постараюсь отдалить его от камней.
   Они расстались, чтобы заняться добрым делом.
   Не без труда и не без опасности Форстеру удалось исполнить свое намерение, и, когда он добрался до вершины, сильный порыв ветра свалил бы его с ног, если бы он не опустился на колени и не ухватился за траву. Шляпу он потерял, и ветер далеко унес ее. В такой позе, промокший от ливня, дрожащий от холода, он несколько минут напрягал зрение, стараясь пронизать темноту ночи; вдруг вспыхнула молния; она зажглась в зените, продолжала свой прихотливый путь зигзагами, пропала за горизонтом, и ее свет показал Форстеру предмет его поисков. Но Эдуард видел его всего несколько мгновений; затем, в силу контраста, ему почудилось, будто пелена застлала его болевшие глаза, и все стало еще чернее, еще ужаснее прежнего. Однако для зрения опытного моряка и короткого мгновения оказалось достаточно. Он заметил, что выстрел дал большой корабль, находившийся приблизительно в миле от суши; что он шел под зарифленными парусами; что его бушприт то вздымался к небу, когда судно поднималось на мешавшую его ходу гряду, то, окруженный пеной, зарывался в бездну вод; что судно походило на громадное чудовище, порождение глубин моря, вырывающееся из сетей, бичуя волны в своем стремлении к свободе.
   На берегу бухты ярко горел костер назло дождю и ветру, который, казалось, сначала тщетно старался уничтожить его, а потом раздувал пламя.
   "Может быть, он все-таки спасется, - подумал Форстер, - только бы вошел в бухту... Еще пространство длиной в два каната, и он минует мыс".
   Корабль показывался на мгновение всякий раз, когда расщепленная молния падала с неба, раскаты грома оглушали, сотрясали воздух.
   По мере того, как судно шло вперед, оно в то же время боком приближалось к утесу. Форстер не дышал от тревоги, потому что последняя вспышка молнии показала ему, что еще две секунды - и судьба корабля решится.
   Буря усилилась, и Форстеру пришлось держаться за траву изо всех сил и уже не стоять на коленях, а лечь ничком на мокрую землю. Но он все-таки подполз так близко к краю утеса, что, несмотря на лежачее положение мог видеть и море, и корабль. Новая молния. Ее было достаточно.
   - Господи, помилуй их души! - крикнул Форстер и прижался лицом к земле, точно желая скрыть от себя жестокую картину.
   Он увидел судно на волнах прибоя, но всего в нескольких ярдах от первых, внешних скал; корабль кренился; его передний парус и грот были сорваны с мачт. Напрасно звучали крики о помощи, воплей отчаяния никто не слышал, никто не пытался спастись, и яростная стихия с воем и ревом поглотила свои жертвы.
   Точно удовлетворенная уничтожением, буря начала мало-помалу ослабевать, и Форстер, пользуясь минутой затишья, медленно спустился на отмель. Там он застал Робертсона, который продолжал подкладывать хворост в костер.
   - Не тратьте больше топлива, мой милый, все кончено; бывшие на палубе судна теперь уже перешли в вечность, - печально произнес Форстер.
   - Он утонул, сэр?
   - Да, на первой гряде; теперь некому увидеть нашего маяка.
   - Да будет Господня воля, - сказал рыбак. - А все-таки я не потушу костра, потому что, если кто-нибудь чудом попал в нашу тихую бухту, он может спастись.
   И рыбак подкинул в костер еще несколько связок хвороста, потом принес из своего дома для Форстера красный шерстяной колпак вместо его погибшей шляпы и вместе с ним сел подле костра, чтобы согреться и обсушить насквозь промокшее платье.
   Робертсон еще раз подбавил топлива в костер; его яркое пламя отразилось в воде залива; вдруг Форстер увидел что-то плывшее к берегу. Он указал на это рыбаку; они вместе подошли к самой воде и с глубоким вниманием стали ждать приближения неизвестной вещи. Это, кажется, не человек, сэр, - помолчав, заметил Робертсон.
   Я не могу понять - ответил Форстер, - но мне вроде кажется, что это животное... и, конечно, живое.
   Минуты через две вопрос выяснился: они увидел! большую собаку, которая несла во рту что-то белое и плыла туда, где они стояли. Робертсон и Форстер стали подзывать бедное животное, чтобы ободрить его, потому что собака, по-видимому, очень устала и двигалась медленно. Но все же они с удовольствием видели, что пес миновал линию прибоя, который даже в эту минуту был не силен в бухте; вот бедное животное вышло на землю, вода так и лила с мохнатого тела собаки; она еле держалась на ногах, но все же не выпускала изо рта своей ноши и, наконец, положив ее к ногам Форстера, стала отряхиваться. Эдуард поднял предмет заботливости животного: это было тело грудного ребенка, очевидно, нескольких месяцев от роду.
   - Бедненький! - печально вскрикнул Форстер.
   - Это мертвое дитя, сэр, - сказал Робертсон.
   - К сожалению, кажется, да, - ответил Форстер, - но, вероятно, ребенок умер недавно; собака, очевидно, держала его над водой, пока не попала в волны прибоя. Кто знает, может быть, дитя только без чувств, и нам удастся его оживить.
   - Если его что-нибудь способно оживить, то, конечно, тепло женской груди, к которой он еще недавно прижимался. Джейн возьмет ребенка к себе в постель и уложит со своими малютками.
   Рыбак вошел в дом; Джейн раздела ребенка с нежностью, которую внушало ей материнское чувство, и взяла его к себе. Через четверть часа, к восторгу Форстера, Робертсон вышел из коттеджа и крикнул, что дитя пошевелилось, заплакало, что появилась надежда на его выздоровление.
   - Джейн говорит, сэр, что это прелестная девочка и что, если малютка останется жива, она будет кормить ее, как кормит нашего Томми.
   Форстер пробыл близ бухты еще около получаса и узнал, что девочка стала сосать грудь, а потом заснула. Радуясь, что ему удалось помочь спасти маленькое создание, Эдуард крикнул собаку, бесстрастно лежавшую подле костра, и пошел было домой, но собака подбежала к дверям коттеджа, в который на ее глазах унесли ребенка, и было невозможно отозвать ее от этого порога.
   Форстер вызвал к себе Робертсона, дал ему еще кое-какие наставления и вернулся домой, где ему пришлось долго стучать в дверь, прежде чем его экономка проснулась. Проснувшись же, старуха еще долго бранила его за то, что он заставил ее так долго ждать.
  
  

Глава II

   Форстер скоро заснул крепким сном; он видел дикие, спутанные сны, но я редко беспокою людей рассказами о сновидениях, ведь они - ничто.
   Однако нам нужно немного вернуться назад и бросить взгляд на предыдущую историю Эдуарда. Мы можем это сделать теперь без перерыва, потому что те действующие лица, с которыми мы познакомили читателя, спят.
   Отец Эдуарда Форстера был священником и хотя мог насчитать около двадцати-тридцати двоюродных, троюродных и прочих братьев с громкими титулами, совершал богослужение в епархии, расположенной недалеко, от той части страны, в которой теперь жил Эдуард. Он принадлежал к числу пчел церкви, собирающих мед, в то время как ее трутни поедают запасы.
   Этот труженик каждое воскресенье читал проповеди и служил в трех различных местах и целый год крестил, венчал и хоронил всех жителей в области, занимающей несколько тысяч квадратных акров, за очень жалкое жалование. Получив место, он в скором времени женился на девушке, которая принесла ему в приданое красоту и скромность и подарила несколько детей. Но тот, кто дает, тот и отнимает; изо всех детей этой четы только трое дожили до взрослых лет. Джон (его обыкновенно звали Джок) был старшим. Его отправили в Лондон, и там он изучал юридические науки и жил у одноi го родственника, который взял на себя заботы о нем. У Джока не было способностей; он учился прилежно, запоминал прочитанное, но читал не быстро; впрочем, если он не умел быстро усваивать знания, то вознаграждал это настойчивостью и прилежанием; наконец, только благодаря своим усилиям, Джок достиг хорошего положения в своей профессии. С детства разлученный с семьей, он никогда не мог вернуться домой. Он слыхал о рождении различных братьев и сестер; слыхал, что они умирали; узнал, наконец, и о смерти родителей; и только это последнее сообщение взволновало и огорчило его; он любил отца и мать и все ждал, что придет время, когда его средства позволят ему облегчить их жизнь. Но все это давно прошло. Теперь он, пятидесятилетний холостяк, бородатый, некрасивый, был неприветлив и неласков. Он жил запершись в своих комнатах, весь ушел в сухую технику своей профессии и делил нравственный мир на две части: честную и бесчестную, законную и противозаконную. Все остальные чувства и привязанности, если они еще и жили в нем, он похоронил где-то в глубине души, и они никогда не появлялись наружу. В то время, о котором идет речь, он продолжал свою трудную, но прибыльную карьеру, работал, как лошадь, вертящая мельничный жернов, и накоплял богатство, впрочем, делая это не из скупости, а вследствие старинной привычки.
   Эдуард Форстер не встречал его около двадцати лет; в последний раз он виделся с ним, когда, выйдя в отставку, проезжал через Лондон. Благодаря отсутствию переписки (у них не было ничего общего), Джок не знал, кто из его братьев жив.
   Вторым уцелевшим сыном был Никлас. Преподобный мистер Форстер, знавший, что он оставит детям в наследство только доброе имя, старался подметить в каждом из них проблески таланта, ведущего к богатству и славе. И вот, когда Никлас еще носил платье девочки, он стал выказывать большое пристрастие к зажигательному стеклу и этим причинял много бед. Он обжег нос собаке, спавшей подле двери. На платье матери виднелись следы его таланта в виде маленьких круглых дырочек, которые значительно увеличивались после каждой стирки. И зажигательное стекло определило судьбу мальчика: его поместили учеником к мастеру, изготовлявшему оптические и математические приборы, мечтая, что из этого положения он поднимется на самые высшие ступени профессии; но вследствие тех или других причин, по недостатку ли таланта или честолюбия, Никлас не смог добраться до верхней ступени этой лестницы и теперь держал лавку в приморском портовом городке Овертоне. Там он чинил испорченные инструменты: сегодня часы, завтра компас; но его главное занятие заключалось в телескопах, а потому большая вывеска с надписью "Никлас Форстер-оптик" висела над окном маленькой лавочки, и через ее стекла можно было видеть оптика за его занятиями. Это был странный человек; в его мозгу существовала какая-то бороздка, которая не позволяла ему мыслить последовательно и ясно. Он мог жить недурно, потому что у него не было соперника в маленьком городе, и его считали способным человеком. Никлас, единственный из трех братьев, попробовал надеть на себя брачные узы, но об этом мы скажем только, что у оптика был единственный сын и что он женился, отыскав, по собственному выражению, особу, которая совпадала с нужным ему фокусом.
   Эдуарда Форстера, младшего брата, мы уже представили читателю. Он всегда выказывал ясно выраженные стремления к мореплаванию. Он пускал в луже скорлупки и посылал куски коры с бумажными парусами по ручью, который журчал близ пасторского дома. Это послужило указанием: его приговорили к морю и приказали вернуться домой Нельсоном. Эдуард Форстер честно служил родине, и если бы у него была возможность продолжать морскую профессию, он, благодаря своим заслугам, конечно, поднялся бы до высших степеней. Но, будучи еще в чине мичмана, Эдуард получил страшную рану и был произведен в лейтенанты. Рана Эдуарда была так серьезна, что ему пришлось уйти со службы, получая половинное содержание. Много лет подряд он все ждал, что будет в состоянии продолжать свою карьеру, но напрасно; рана постоянно открывалась, из нее выходили все новые и новые осколки кости, и он был осужден на вечное разочарование. Когда Эдуард сделал попытку поступить на службу, оказалось, что его заслуги забыты. Он получил холодный отказ, впрочем, почти отвечавший его желаниям, и, не чувствуя себя обиженным, отправился в свой коттедж, в котором вел замкнутую, но не несчастную жизнь. У него были очень небольшие потребности, и половинное жалование более чем удовлетворяло их. Светлая созерцательность, порожденная образованным умом, скорее питавшаяся прежними приобретениями, нежели собиравшая новые запасы, чувство справедливости и привычка хорошо управлять собой составляли главные характерные черты Эдуарда Форстера, которого я теперь разбужу, чтобы вернуться к нашему рассказу.
   - Ну, признаюсь, мистер Форстер, недурно вздремнули вы, - закричала миссис Безлей, да так громко, что ее восклицание немедленно положило конец его сну. И она принесла ему горячей воды для бритья - операции, которая считается наказанием для мужчин. - Ведь десять часов, мистер Форстер, и стоит холодное утро после вчерашней бури. Но, пожалуйста, скажите, что вы видели и слышали?
   - Вот оденусь и расскажу, миссис Безлей, - был ответ. Пожалуйста, как можно скорее принесите мне завтрак, потому что мне опять нужно к заливу. Я совсем не собирался так долго спать.
   - Что же видно под ветром? - спросила старуха, употребляя одну из его обычных фраз.
   - Если вам угодно знать это, то чем скорее дадите вы мне возможность встать с постели, тем скорее я буду в состоянии рассказать вам все.
   - А почему вы так долго не ложились? - продолжала экономка, которая хотела получить какие-нибудь вести.
   - К сожалению, погибло судно.
   - О, Боже, Боже! И люди пошли тоже ко дну?
   - Боюсь, что погибли все, уцелела только одна жизнь, да и та еще не наверно.
   - Господи! О, Господи! Пожалуйста, мистер Форстер, расскажите мне все.
   - Вот оденусь, тогда и расскажу, - ответил Форстер, делая движение, точно готовясь встать с постели, и тем обращая старуху в бегство.
   Через несколько минут он уже сидел за столом, завтракал и рассказывал. Покончив с обоими занятиями, он пошел к Робертсону, чтобы узнать о судьбе малютки.
   Теперь картина была совсем другая. Море все еще волновалось, и ясное солнце освещало его неспокойную пелену, золотя верхушки волн. Все это было красиво и величаво и не вызывало ни малейшего ужаса. Атмосфера, очищенная борьбой стихий, была свежа и бодрила человека.
   Форстер скоро пришел к коттеджу Робертсона; шум его шагов вызвал из дома рыбака с женой, которая держала на руках спасенную малютку.
   - Посмотрите, мистер Форстер, - сказала Джейн, поднимая ребенка, - она совсем здоровенькая и все время улыбается. Что за милый ребенок!
   Форстер посмотрел на дитя, которое улыбнулось ему, точно из благодарности, но его внимание отвлекла ньюфаундлендская собака; она царапала Эдуарда лапой, когда же он приласкал ее, побежала на песчаную отмель и, глядя в глаза Форстера, замахала хвостом.
   Форстер взял малютку из рук ее новой матери и сказал:
   - Бедное создание, ты еле спаслось от гибели. Кто ведает, какие новые опасности ожидают тебя? Но тот, кто велел тебе спастись, знает все лучше нас, бродящих во тьме!
   И Эдуард, поцеловав дитя в лоб, передал его Джейн. Форстер решил на время оставить дитя в семье Робертсона, сговорился по поводу этого с ним и его женой, а сам пошел на мыс, чтобы посмотреть, что осталось от погибшего судна. Лежа на вершине утеса, он увидел много соединенных между собою бревен и досок, которые показывались над водой. Желая узнать, что это был за корабль, Форстер по опасной и извилистой тропинка спустился вниз и приблизительно через четверть часа был уже невдалеке от потерпевшего крушение корабля. Но за исключением расшатанного скелета судна, крепко засевшего между камнями, не виднелось ничего: ни кусков мачт и рей, ни парусов - ничего, что напоминало бы о жизни. Волны все унесли; может быть, также нижние течения увлекли обломки, чтобы снова выкинуть их на поверхность где-нибудь далеко-далеко. Форстер мог понять только, что это был корабль иностранной постройки и имел большой тоннаж. Но кто был на его палубе, какой груз совлекли с него пожирающие волны, нельзя было даже и предположить. На белье ребенка стояло "Ж. де Ф. ", и это было единственное указание для определения личности малютки. Больше часа неподвижный, как статуя, Форстер стоял на скале, сложив руки, глядя на бурные волны и погруженный в печальные мысли.
   Прошли недели, месяцы; однако все попытки узнать имя погибшего корабля не привели ни к чему. Хотя предположение Эдуарда, что погибший корабль принадлежал к числу многих иностранных Вест-Индских судов, погибших в эту бурную зиму, было правильно, но не нашлось указаний, которые помогли бы отыскать родственников спасенной девочки.
   Между тем малютку отняли от груди и перенесли в коттедж Форстера. И Эдуард, и его старая экономка посвящали много внимания девочке, которую Форстер хотел взять себе.
   Миссис Безлей, женщина добрая, старая, была сильно привязана к Эдуарду, в доме которого прожила много лет. Но как все женщины, она любила властвовать и часто бранила своего господина так бесцеремонно, точно была его женой. Форстер кротко подчинялся этому и обладал достаточно философским умом, чтобы подчиняться. Ребенок внес новое очарование в его жизнь.
   Ньюфаундленд стал скоро отзываться на поистине заслуженную им кличку Верный и всегда спал подле люльки своей маленькой госпожи. Малютке тоже пришлось Дать новое имя.
   - Она сокровище, выкинутое океаном, - сказал Форстер, целуя красивую малютку. - Будем же звать ее Амбер - янтарь.
   Однако предоставим ей расцветать в невинности и чистоте и перенесем внимание читателя к другим сценам, происходившим в одно время с описанными нами.
  
  

Глава III

   Так вышло, что Никлас Форстер, о котором мы уже упомянули, перед свадьбой находивший, что жена вполне соответствует его фокусу, скоро оказался близоруким больше, чем следовало бы быть оптическому мастеру.
   Какими бы прелестями не отличалась миссис Форстер в эпоху заключения их брачного союза, в то время, о котором говорится в нашей истории, она не могла похвалиться большой привлекательностью. Это была худая маленькая женщина с острым носом и хорьковыми глазами, подозрительная, ревнивая, часто недовольная; ее главное занятие, почти наслаждение, состояло в придумывании проступков мужа; с утра до ночи ее пронзительный голос слышался на всю улицу. Средства позволяли Форстерам иметь только одну прислугу (конечно, миссис Форстер не позволяла ей лениться), которая редко оставалась к их доме дольше месяца, и ничто, кроме немедленно грозящей смерти от голода, не заставило бы девушку предложить свои услуги этой хозяйке дома.
   Никлас Форстер, на свое счастье, обладал очень странным темпераментом: ничто никогда не могло вполне рассердить его. Он вечно думал о чем-нибудь постороннем, и когда поступки или речи его жены вызывали в нем вспышки гнева, новое течение мыслей скоро изглаживало из его ума причину этого неудовольствия. Однако, раздумывая о таких припадках, он невольно говорил себе, что будет спокойнее, когда небо отзовет миссис Форстер в лучший мир. Наконец эта идея вполне овладела его воображением. Вечные волнения жены до такой степени нарушали его планы, что, видя невозможность выполнить их, он мысленно откладывал все, что считал важным, на то время, когда миссис Форстер умрет.
   - Ну, мистер Форстер, скоро ли вы явитесь к обеду? Бее остынет. (Обед состоял из холодной бараньей лопатки). Или вы совсем не желаете обедать? Бетти, убери со стола; мне нужно дело делать, и я больше не стану ждать.
   - Иду, иду, дорогая, только пружину нельзя бросить, - продолжая работать и приставив к глазу увеличительное стекло, ответил Никлас.
   - Идите! И Рождество идет, а обед уходит, могу это сказать вам.
   Никлас, у которого не было недостатка в аппетите, знал, что раз баранина отправится в буфет, будет трудно извлечь ее обратно, а потому отложил часы и вошел в комнату.
   - Вот и я, дорогая, мне жаль, что я так долго заставил тебя ждать. Батюшки! Да ведь баранина-то, действительно, совсем холодная, - сказал Никлас, отправляя в рот большой кусок мяса и совсем забыв, что уже он два раза обедал этой же самой лопаткой. - Я чиню отличные часы мистера Тобина, но, кажется, мое приспособление, когда я его закончу...
   - Закончишь, нечего сказать! - колко возразила ему жена. - Когда ты оканчивал что-либо, скажи на милость?
   - О, дорогая, - ответил муж с рассеянным видом, - я окончу, когда ты умрешь.
   - Когда я умру? - взвизгнула его жена. - Когда я умру! - продолжала она, упирая руки в бока и вскочив со стула. - Предупреждаю вас, мистер Форстер, что я еще долго проживу вам назло. Уж не в первый раз вы говорите это; но, поверьте, я еще протанцую по вашей могиле, мистер Форстер!
   - Да ты не поняла меня, я совсем не то хотел сказать.
   - Дудки! Именно то и хотел сказать. Вот что я получаю в награду за мои заботы о твоем благосостоянии, за то, что я, как раба, тружусь целыми днями! Но ты неисправим, Форстер; посмотри на себя: ты взял табак из табакерки вместо соли из солонки. Ну, какой же здравомыслящий человек станет есть баранину с табаком!
   Ах, Боже мой, правда! - сказал Форстер и стал класть табак не в табакеру, всегда лежавшую подле него, а в солонку.
   А кто теперь станет есть соль, дурак? Я не дурак, миссис Форстер, - ответил наконец рассерженный Никлас, - я ошибся; я вижу что ошибся.
   Ах; да, ты послала Бетти со стеклами к капитану Симкинсу?
   - Конечно, - ответила она. - Не смотри я за твоими делами, не знаю, что было бы! И предупреждаю вас, мистер Форстер, если вы не постараетесь найти больше работы, так нам скоро нечего будет есть. За последнюю неделю я получила только семнадцать шиллингов и шесть пенсов; как мы заплатим этим за квартиру и дрова, за мясо и напитки - объясни, я этого не понимаю.
   - Что делать, дорогая? Я никогда не отказываюсь от работы.
   - Не отказываешься? Нет. Только ты должен находить больше работы.
   - Я могу починить часы и сделать телескоп, но создать дела не могу, - ответил Никлас.
   - Можете и должны, мистер Форстер, - продолжала она, унося остатки баранины как раз в ту минуту. когда ее муж мысленно наметил следующий кусок, - а если не сделаете этого, вам нечего будет есть.
   - По-видимому, так, дорогая, - сказал кроткий Никлас, борясь за табакерку, - но я, право, не знаю...
   - Ах, Форстер, если бы ты не принадлежал к числу величайших...
   - Нет, нет, нет, дорогая, - в припадке скромности прервал ее Никлас - Я не принадлежу к числу величайших оптических мастеров нашего времени, хотя когда я покажу миру мое усовершенст...
   - К числу величайших мастеров! - фыркнула она. - Я хотела сказать: "К числу величайших дураков!"
   - Это дело другого рода, моя дорогая, но...
   - Без "но", Форстер; выслушай и не прерывай меня. Кто когда-нибудь приносит тебе вторично трубку или часы, поправленные тобой?
   - Зачем их приносить ко мне после того, как я все там привел в порядок?
   - Так зачем приводить их в порядок?
   - Зачем? - с изумлением проговорил Форстер.
   - Да, почему бы не оставлять где-нибудь неплотно завинченного винтика, чтобы люди опять приходили к тебе со своими вещами? Вот как надо вести дела.
   - Мое дело, дорогая, смотреть, чтобы все винты и прочие части были на месте и держались крепко.
   - И умирать с голоду, - добавила она.
   - Если будет угодно Богу, - ответил честный Никлас.
   Появление сына этой четы прервало супружеский дуэт. Мы познакомим читателя с молодым Форстером, так как ему суждено играть в нашем рассказе выдающуюся роль.
   Ньютон Форстер (названный так отцом в честь великого сэра Исаака) был семнадцатилетним юношей с атлетической пропорциональной фигурой, красивым лицом и богато одаренным умом. Его открытый лоб носил отпечаток откровенности и искренности, в улыбке сказывалась честность. Отец потратил все свое свободное время и некоторые денежные средства на воспитание Ньютона, надеясь, что со временем юноша сделается соперником того гения, в честь которого получил имя, но Ньютон не выказывал никакого желания сидеть на скамье мастера. Когда ему удавалось вырваться из дому, его всегда можно было застать на пристани, где суда разгружались или принимали на свои палубы товар. Уже давно он сказал, что намеревается сделаться моряком. Отец очень неохотно согласился на это с тем условием, что Ньютон раньше окончит воспитание. Обе стороны решили честно выполнить условия.
   В пятнадцать лет Ньютон уже усвоил все, чему мог его научить педагог, и в ожидании чего-нибудь лучшего поступил на береговое судно и на нем сделал много рейсов в течение двух лет. Каждый рейс продолжался шесть недель, а затем столько же времени Ньютон оставался в порту в ожидании нового груза.
   Благодаря образованию, полученному Ньютоном, он, несмотря на свою молодость, занимал место помощника капитана, и его жалование давало ему возможность помогать отцу, еле сводившему концы с концами. Любознательность юноши заставила его как можно лучше вникнуть в профессию отца, и он умел чинить многие вещи, которые присылали в лавку оптика. Хотя Ньютона забавляли странности отца, он глубоко уважал Никласа, и его возмущало обращение с ним матери. Тем не менее, благодаря необычайной тактичности, он умел спокойно противиться ей и приобрести над нею известную власть. И какие бы чувства она не испытывала к сыну во времена его раннего детства, теперь они превратились в положительную ненависть к нему.
   - Что будет угодно Богу? - входя, спросил Ньютон, услыхавший последние слова отца.
   Твоя мать говорит, что нам остается или умереть с голоду, или жить нечестно, - ответил Никлас.
   - Значит, мы умрем, отец, с чистой совестью; только мне кажется, дело еще не так плохо, потому что я дьявольски голоден, - продолжал Ньютон, поглядывая на стол, украшенный только солонкой и табакеркой. - Ну, мама, вода стоит совсем низко? Или вы все заперли?
   И Ньютон подошел к закрытому буфету. Миссис Форстер была с остальными резка, с Ньютоном же одна обращалась сдержанно-угрюмо.
   - Там нет ничего, - проворчала она.
   - Зачем же вы запираете ничто? - возразил Ньютон. - Полно, мама, дайте-ка мне ключ, и я уж что-нибудь да откопаю там.
   Она не согласилась. Тогда Ньютон прошел в лавку, принес оттуда долото и молоток и начал ломать замок.
   - Мне очень жаль, что приходится делать это, мама, - сказал он, - но раз вы не даете мне ключа...
   Послышался громкий стук молотка о долото.
   - Вот ключ, сэр, - с негодованием крикнула миссис Форстер и, бросив ключ на стол, вылетела из комнаты.
  
  

Глава IV

   Через три недели Ньютон Форстер отплыл с грузом в морской порт Уотерфорд. Капитан баржи неумеренно пил спиртные напитки и, пока она стояла в гавани, редко оставался трезвым. Зато во время самого плавания он воздерживался от опьянения, чтобы благополучно доставить до места порученный ему товар. Все это знали и доверяли капитану Томсону, несмотря на его невоздержанность на суше. Однако с тех пор, как Ньютон поступил к нему на службу, он стал не так строго держаться прежних привычек. Он видел, что в руках Форстера судно пользуется такой же безопасностью, как и при его собственном управлении. Итак, познакомив его со всеми тонкостями мореходного искусства, со всеми опасностями берегового плавания и всецело вручив ему управление баржей, капитан стал время от времени разрешать себе выпить один-другой стаканчик. Привычка пить усиливалась. Скоро глиняная бутыль со жгучим напитком сделалась всегдашней спутницей Томсона; едва ставились паруса и определялся курс, он уходил в свою каюту, наслаждался напитком и, пока бутыль не была осушена, не появлялся на палубе, так как никогда не бывал достаточно трезв для этого. Ньютон был настоящим ответственным хозяином судна.
   Ветер, бывший благоприятным, когда подняли якорь, переменился и стал дуть им прямо в лоб раньше, чем баржа потеряла из виду Овертон. На третий день Ньютон увидел множество вещей, плывших по волнам. Всякий пустяк - хорошая находка для берегового судна, и Ньютон скоро заметил две бочки, несколько досок, обломков и так далее. Когда баржа очутилась посреди всех этих вещей, Ньютон велел спустить лодку и без ведома капитана, спавшего после обильных возлияний, на палубе очутились бочки и разные другие вещи. Лодку снова подняли усилиями Форстера и его экипажа, который состоял из одного взрослого и одного мальчика, потом судно сделало поворот и пошло дальше.
   Ньютон понял, что какой-то большой корабль разбился очень недавно. Он видел это по свежести изломов в брусьях; они не походили на обломки, долго пробывшие в воде, которые всегда бывают покрыты водорослями и слизью.
   Ньютон осмотрел концы рей, но они не были помечены названием судна, на котором недавно находились. На обеих бочках виднелись только начальные буквы, и ничто не указывало на имена их владельцев. Внимание Форстера привлек большой сундук, но молодой человек не хотел его открывать, пока Томсон не выйдет на палубу. Пробуравив бочку, Ньютон убедился, что в них настоящий ямайский ром, и пошел в каюту сказать об этом своему начальнику, зная, что тот останется доволен таким известием.
   Не скоро удалось Ньютону разбудить начальника.
   - Обломки после крушения.
   - Какое, к черту, крушение! - проворчал старый Томсон, бесцеремонно повернулся к Ньютону спиной и снова захрапел.
   - Выловлен сундук, сэр, очень большой. Я его не открыл, так как вас не было на палубе. Большой сундук, тяжелый.
   - Сундук? Ну так что же? Сундук? К черту его, и дайте мне поспать, - пробормотал старик.
   - Две бочки, сэр. Я пробуравил их. В них ром! - крикнул настойчивый Ньютон.
   - А? Что? Бочки? Что за бочки?
   - Полные рома.
   - Рома! Вы сказали там ром? - крикнул старый Томсон, поднимая голову с подушки и глядя на Ньютона остановленным взглядом. - Где ром?
   - На палубе; мы выловили бочки из моря.
   - Выловили? Они на палубе? - крикнул капитан. Он вскочил на ноги, подбежал к лесенке из кают-кампании, и на четвереньках, босой, очутился на палубе.
   Когда капитан удостоверился, что заключается в бочонках, Ньютон предложил открыть сундук.
   - Да, - ответил Томсон, налив себе целый стакан рому и собираясь унести его с собой вниз, в каюту. - Откройте его, если хотите, мой мальчик. Вы захватили хороший приз сегодня, и вашу часть составляет сундук; возьмите себе его и все вещи, спрятанные в нем. Только привяжите бочки; позже мы спрячем их в трюме.
   Матрос и мальчик вполне согласились с этим разделом добычи, надеясь, что время от времени им тоже будут перепадать стаканчики рома.
   Они прошли на нос и налили себе рому, а через полчаса Ньютон позвал мальчишку, поставил его на руль, сам же отнес сундук вниз, в каюту, где увидел Томсона; старик допил кружку и теперь неподвижно лежал в полном оцепенении.
   Ньютон сломал замок сундука и осмотрел вещи, хранившиеся в нем; большей частью это были принадлежности женского и детского туалета, кроме того в сундуке лежала большая связка писем на имя Луизы де Монморанси; содержание их осталось для Ньютона тайной, так как он не знал французского языка. Там же он нашел красную сафьяновую шкатулку, в которой хранилось несколько бриллиантовых украшений и три или четыре ордена. На всех женских вещах стояли буквы "Л. де М.", а на детских - "Ж. де Ф.".
   Ньютон все рассмотрел, разостлал платье на ларях и на столе, драгоценные вещи спрятал в надежное место и вернулся на палубу. Хотя Томсон и подарил ему сундук и все спрятанное в нем, Форстер, не считая вещи своей собственностью, решил, по возвращении домой, посоветоваться с отцом и постараться отыскать законных владельцев своей находки.
   Два дня баржа шла под прежним ветром, потом погода изменилась. Правда, ветер все еще дул в том же направлении, но на небе стали собираться облака, и солнце село в темно-красном зареве, а это предвещало бурю с норд-веста. Действительно, еще до утра судно запрыгало по коротким волнам. К полудню буря разыгралась вполне, и Ньютон, видя, что баржа не слушается, пошел к капитану, чтобы спросить его, как поступать.
   Судно шло под зарифленным гротом, почти скрываясь под волнами, когда Ньютон начал будить Томсона, который уже проспал ночь, так что теперь его легче было поднять, чем прежде.
   - А? Что? Сильный ветер? Да, да... А какой ветер? - спросил он, вставая с койки.
   - Норд-вест; при шквалах изменяется в норд-норд; вест. Со вчерашнего вечера мы потеряли добрых десять миль и теперь идем близ песков Дедден, - ответил Ньютон. - Мне думается, нужно поторопиться, так как по всему видно, что ветер не упадет.
   - Через мгновение я буду на палубе, мой мальчик, - сказал Томсон, который теперь совсем оправился и старательно надевал башмаки, единственную часть одежды, которую сбросил, чтобы лечь спать. - Идите наверх, при глядите за молодцами... да привяжите бочонки. Скверное место Дедденские мели, только недаром я сорок лет толкался близ этого берега...
   Через минуту Томсон уже был на палубе и раздавал деятельные приказания.
   Поставленное по ветру судно летело и меньше чем через два часа было невдалеке от суши.
   Вот миновали и голову мели, и через несколько минут судно должно было войти в спокойную воду.
   - Теперь можно выпить капельку! - крикнул Томсон, считавший, что его воздержание продолжалось до. статочно долго. Он подошел к бочке рома, привязанной
   У левого борта. Старый капитан стал на колени, чтобы вынуть втулку, но в эту минуту на повернувшееся судно налетела сильная волна и страшно накренила его; привязь, которая удерживала бочки, лопнула; бочка сбила с ног несчастного Томсона, прокатилась по палубе и перескочила через борт в воду. Старик со стоном повалился на спину; матрос и мальчик подбежали к нему и по указаниям Ньютона, который не мог отойти от руля, от" Несли старика в каюту, где и положили на постель. Через несколько мгновений судно уже было в тихой вода, Ньютон прибежал в каюту. Край бочки пробил голову Гомсона; часа два он тяжело дышал, потом его не стало.
  
  

Глава V

   На следующий день останки Томсона были перенесены на берег и погребены на кладбище рыбачьего городка, стоявшего в миле от того порта, в котором остановилось судно. Ньютон нанял второго работника, и когда волнение утихло, докончил рейс.
   Груза готового не нашлось, поэтому Ньютон решил передать судно его владельцу, жившему в Овертоне, вернулся с балластом и принес весть о смерти Томсона.
   Ньютон спросил у отца совета по поводу сундука, но Никлас мало помог ему в этом отношении. После долгих рассуждений, старик решил временно отложить этот вопрос, как и многие другие затруднения.
   Во время совещания отца с сыном появились мистер Драгуел и мистер Хильтон.
   Драгуел, местный пастор, маленький толстый человечек, вечно сидел на самом кончике стула, откидываясь на его спинку, и при этом крутил одним большим пальцем вокруг другого. Он был добродушен и шутлив: смеялся на шутки, но понимал их значительно позже, чем они были сказаны. Вообще мысли его двигались медленно, точно поток лавы, а потому он, хотя и смеялся над смешными вещами, но никогда не в одно время с остальными, а на четверть или на полминуты позже их

Другие авторы
  • Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович
  • Соколов Николай Афанасьевич
  • Горнфельд Аркадий Георгиевич
  • Герценштейн Татьяна Николаевна
  • Никитин Виктор Никитич
  • Андреевский Сергей Аркадьевич
  • Ганьшин Сергей Евсеевич
  • Богданович Ангел Иванович
  • Томас Брэндон
  • Драйден Джон
  • Другие произведения
  • Куприн Александр Иванович - В. Земсков. Автограф Куприна
  • Строев Павел Михайлович - Отечественная старина
  • Куприн Александр Иванович - Ю-ю
  • Станюкович Константин Михайлович - Берег и море
  • Соймонов Михаил Николаевич - Бабье дело
  • Вельяшев-Волынцев Дмитрий Иванович - Песня ("Здесь, под тенью древ ветвистых...")
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Идея искусства
  • Дмитриев Михаил Александрович - Второй разговор между Классиком и Издателем "Бахчисарайского фонтана"
  • Карнаухова Ирина Валерьяновна - И. В. Карнаухова: краткая справка
  • Малиновский Василий Федорович - Рассуждение о мире и войне
  • Категория: Книги | Добавил: Ash (09.11.2012)
    Просмотров: 792 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа