Марриет Фредерик - Служба на купеческом корабле

отец так часто останавливался.

   - Зачем?

   - Переговорить с теми, кто его толкал. Он не привык к этому.

   - Скоро привыкнет. Брат Никлас... - начал было адвокат, но заметив, что оптик взял его часы и рассматривает их, переменил вопрос: - Брат Никлас, что ты делаешь с моими часами?

   - Они очень грязны, - ответил оптик, продолжая осмотр. - Их нужно разобрать.

   - Нет, - возразил Джон.

   - Не бойся, я сам их разберу и вычищу даром.

   - Нет. Мои часы отлично идут, когда их не трогают.

   - Я принес вещи, о которых говорил вам, сэр, - сказал Ньютон.

   - Отлично. У вас есть список?

   - Да, сэр, вот он.

   "N 1 бриллиантовое кольцо, No2..."

   - Я думал, что они номер три, - заметил Никлас, взявший очки брата. - Ты не очень близорук, брат.

   - Я не близорук, брат Никлас; будь так добр, дай мне мои очки.

   - Хорошо, молодой человек, - сказал он наконец, - я напишу расписку.

   Выдав квитанцию, он спрятал вещи в несгораемый ящик.

   - Теперь, брат Никлас, - сказал адвокат, - у меня нет лишнего времени. Тебе нужно что-нибудь сказать

   Мне?

   - Нет, - ответил оптик и вскочил.

   - Но мне нужно сказать тебе кое-что. Как я уже объявил вчера моему племяннику, я не могу помочь в твоей профессии, да и времени не могу уделить тебе, потому что мне оно дорого; итак, до свидания; прочти вот это дома. - Джон Форстер передал брату запечатанное письмо.

   - Племянник, хотя я никогда не видывал моря и не знаю ни одного моряка, но суд нужен всякому. Директор Ост-Индской компании, который мне обязан, обещал предоставить вам место третьего помощника на корабле "Бомбейский замок". Вот его адрес; идите к нему, все устроится. Можете зайти ко мне перед отплытием. Я надеюсь, что вы позаботитесь о судьбе отца, который, как я вижу, способен потерять бумагу, данную мной. А там такие вещи, какие не подберешь каждый день.

   Никлас о чем-то глубоко задумался и действительно уронил конверт. Ньютон поднял его и спрятал в свой карман.

   - Теперь до свидания, племянник, - прибавил Джон, - и, пожалуйста, уведите моего брата. Могу вам сказать, что иногда хорошо отыскать дядю.

   - Надеюсь, мое поведение докажет, что я заслуживаю вашей доброты ко мне, - ответил Ньютон, которого необыкновенно обрадовал неожиданный конец свидания.

   - Надеюсь, молодой человек. До свидания. Уведите же отца, я занят.

   Ньютон подошел к отцу, дотронулся до его плеча и сказал:

   - Пойдем.

   Никлас поднялся, сделал несколько шагов к двери и вдруг повернулся обратно.

   - Брат, ты, кажется, сказал, что я должен отправить по почте какое-то письмо?

   - Нет, я ничего не говорил.

   - Право, что-то сказал.

   - Отец, дядя занят.

   - Ну, прощай, брат.

   - Прощай, - сказал Джон, не поднимая глаз.

   Дома Никлас и его сын распечатали конверт и нашли чек на пятьсот фунтов. Никлас совсем потерялся от изумления. Ньютон, который отчасти уже понял характер дяди, все же изумился тоже.

   - Ну, - сказал Никлас, потирая руки, - мое усовершенствование... - И он весь ушел в мысли. ,

   На конверте был написан совет:

   "Когда разменяете чек, запишите номера полученных бумаг. Вот и все".

   Ньютон взял всего двадцать фунтов, остальные деньги оставил в руках банкира. На следующий день он побывал у ост-индского директора, а тот дал ему письмо к капитану судна, которое собиралось отплыть через несколько дней.

   Он сходил на судно, показал свои документы и понял, что будет охотно принят в число служащих.

   Теперь молодому человеку осталось отыскать пристанище для отца. Ему посчастливилось. Он отправился в Гринвич, собираясь вернуться в Лондон в дилижансе, и пошел осмотреть здание богадельни. Через несколько минут Ньютон присел на скамью, которую занимало несколько инвалидов-пенсионеров, и заговорил с ними о том, как им живется.

   Скоро он услышал, что один из них сказал другому:

   - Знаешь, Стефен, с тех пор, как старик умер, нет никого, кто мог бы помочь нашей беде; придется на, м обходиться без очков. На днях Джим Нельсон сказал мне, что этот продавец потребовал с него шиллинг шесть пенсов за новое стекло. Ну, как мы найдем такие деньги, я совсем не знаю! Остался Джим без глаз.

   - Нужно найти другого. Не поговорить ли с начальником?

   - Незачем, он ходит без очков.

   Ньютон стал их расспрашивать. Оказалось, что старик, который держал подле морской богадельни оптическую лавку и чинил очки пенсионерам, недавно умер и что его смерть была большой потерей для призреваемых, потому что городские оптики спрашивали дорого за работу. Ньютон осмотрел маленькую уютную лавку, окна которой выходили на реку; все понравилось ему. На следующий же день он явился вместе с отцом; вскоре Никлас устроился на новом месте и стал усердно помогать старичкам читать газеты и считать выигрыши в криббедж.

   Заказчики нравились ему, он нравился им. Потребности Никласа не превышали его дохода, и он не обращался к помощи банкира.

   Устроив отца, Ньютон перед отплытием зашел к дяде. Выслушав его рассказ, Форстер одобрительно крякнул, и Ньютон, имевший такт сократить свое посещение, был награжден сердечным пожатием руки.

  

  

   Ньютон немедленно отправился на свой корабль, еще стоявший в Гревзенде в ожидании распоряжений начальства. За исключением шотландца, пресвитерианского священника и его жены, пассажиры еще были на берегу.

   На палубе Ньютона встретил первый помощник, грубоватый, добродушный, умный человек лет сорока, с которым Форстера уже познакомил капитан во время его предыдущего посещения. Первый помощник ласково заговорил с ним, но скоро ушел наблюдать за погрузкой вещей, которой занимались индусы-ласкары.

   Ньютон остался один и осмотрелся. Он был на корабле водоизмещением в тысячу двести тонн, крепком, с высокими бульварками и с пушечными отверстиями на верхней палубе для восемнадцати орудий, расположенных на квартердеке и на баке. Корма, поднимавшаяся над бульварками, занимала около сорока футов, а под ней находились столовая и пассажирские каюты. На корму вели лесенки, и на ней стояло множество решетчатых ящиков со всевозможной домашней птицей для стола. Лодки, поднятые над бортами, тоже были превращены в ферму. В вельботе блеяли овцы, в шлюпке мычали телята и так далее. В других маленьких покачивающихся лодках хранились разные огородные овощи.

   Главную палубу загромождали сундуки, тюфяки и другие вещи, еще не успевшие отправиться в трюм через открытые люки. Плотники пилили дощечки, швецы готовили грот, слуги бегали взад и вперед с блюдами в руках, ласкары болтали о чем-то на родном наречии, англичане-матросы бранились на простонародном языке. Словом, шла суета, обыкновенная перед отправлением.

   По правилам ост-индских судов Форстер сидел за столом с младшими помощниками, с мичманами, доктором и так далее. Только первый и второй помощники постоянно обедали с капитаном, остальных изредка приглашали к его столу.

   Ньютон скоро сошелся со своими товарищами. Так как они лишь в свое время должны появиться на сцене, мы опишем теперь только капитана.

   Капитану Драулоку было около пятидесяти лет. Говорили, что в юности он вел очень беспорядочную, сумасбродную жизнь. Но в то время, о котором идет речь, он казался серьезным человеком, редко улыбался и чувствовал всю важность доверенного ему дела. Особенно почтительно относился он к дамам.

   Мы уже говорили, что на палубе были пресвитерианский пастор с женой; он - энтузиаст, человек кроткий, сдержанный, глубоко верующий; она - высокая, красивая, тоже набожная, но без милосердия. Эта умная и суровая женщина мало говорила, зато слышала почти все, и на ее губах часто мелькала саркастическая улыбка.

   Кроме них было много пассажиров, еще не доставленных с берега; например, полковник, старый желтолицый Адонис с белыми зубами, ничего не делавший человек. Он всю жизнь забавлялся и забавлял, и состарился, не заметив этого. Два кадета, которых снабдили большим количеством денег и добрых советов, причем они имели склонность бросать на ветер и то, и другое. Был молодой писатель, все говоривший о своей матери, леди Элизабет, и разных высокопоставленных знакомых и друзьях; потом... постойте-ка - да! - два офицера из полка на острове Святой Елены с маленькими кошельками и длинными языками.

   Но важнее всего капитану казались четыре незамужние особы: три молодые, красивые и бедные, четвертая - непривлекательной наружности, старая, но богатая.

   Это была мисс Тевисток, родившаяся в Сити, где ее отец возглавлял фирму "Тевисток, Ботлькок и К°". Ее крупное, как бы мужское лицо покрывали глубокие рябины и увенчивали рыжие волосы. Она поражала вульгарностью. Эта девица дожила до тридцати шести лет, ни разу не получила предложения и страстно стремилась к браку. Теперь она ехала в Индию к подруге, надеясь найти там счастье.

   Остальные три мисс - Шарлотта, Изабелла и Лаура Ревель - были дочерьми мистера Ревеля, который растратил все состояние жены, за исключением ее приданого, дававшего шестьсот фунтов в год, и бросил семью. Миссис Ревель, себялюбивая, непрозорливая женщина, больше всего в мире хотела пристроить своих дочерей, не думая о том, будут ли они счастливы, или нет. Один Бог знает, где жил мистер Ревель, так как он являлся к жене только за "подкреплением" и при этом почти не обращал внимания на дочерей.

   Достойная чета решила переправить дочерей, из которых старшей уже было тридцать лет, в Индию, где их дядя служил в бенгальской армии в чине полковника. Он ненавидел мистера Ревеля и на письмо миссис Ревель, которая писала ему, что ее дочери будут присматривать за его хозяйством, ничего не ответил. Тем не менее три мисс Ревель направлялись к нему по желанию своих родителей.

  

  

   "Бомбейский замок" вместе с целой флотилией других судов под охраной большого фрегата двинулся к острову Святой Елены под сильным юго-восточным ветром. Первые дни члены экипажа мало разговаривали с пассажирами, так как многие жители суши очень страдали от морской болезни.

   В Бискайском заливе пришлось бороться с противными шквалами, и это отнюдь не способствовало поправлению больных. И только близ Мадеры на палубе показались дамские шляпки.

   Первой вышла пресвитерианка, миссис Фергюсон, потом мисс Тевисток, наконец, Изабелла Ревель.

   Ей только что минуло восемнадцать, и она обладала такими богатыми способностями, что, если бы ее не сдерживала природная скромность, она, может быть, выделилась бы из толпы, и ее считали бы гениальной. Воспитанная глупой матерью, вечно слушавшая замечания от двух несносных старших сестер, она редко показывалась в обществе, так как миссис Ревель боялась, чтобы Изабелла не помешала Шарлотте и Луизе найти "хорошие партии". Зато она много читала. До шестнадцати лет Изабелла жила, как Золушка.

   Она была немного выше среднего роста, и ее фигура поражала изяществом и стройностью. В красивых чертах лица молодой девушки сказывались серьезность и скромность.

   Перед отплытием мистер Ревель познакомился на палубе с миссис Фергюсон и попросил ее на время рейса принять под свое покровительство его дочерей. Пресвитерианке понравилась его наружность, а также и мысль пользоваться некоторым влиянием; она согласилась, и три мисс Ревель считались отданными на попечение жены пастора.

   Итак, мисс Изабелла вышла на палубу; за ней шел судовой врач доктор Плаузибль.

   Его позвали на помощь к Лауре Ревель, которая жестоко страдала. Это был человек лет тридцати пяти; он слегка пудрил волосы, носил черные чулки и нижнее платье до колен, любил угождать дамам, и любезностью и лестью умел уменьшать их страдания. Мисс Лаура от кого-то слышала, будто морская болезнь проходит от имбирного хлеба, запаслась на время плавания большим количеством этого материала и неумеренно поглощала его, хотя странное лекарство ничуть не помогало ей. Видя, что Лаура не хочет отказаться от имбирного печенья, мистер Плаузибль тотчас же нашел, что это - превосходное средство, но посоветовал резать печенье тонкими ломтиками. Окончив консультацию, он пошел наверх вместе с Изабеллой.

   Вода хлестала на палубу, доски были мокры. Судно кренилось. Капитан Драулок, заметив Изабеллу, хотел было подать ей руку, но в эту минуту сильный толчок отбросил его к борту; Изабелла, вероятно, очутилась бы там же, если бы Ньютон Форстер, стоявший близ молодой девушки, не удержал ее, помешав упасть.

   Когда Изабелла оправилась от испуга, она поблагодарила Ньютона, хотя он и не был ей представлен, улыбнулась ему прелестной улыбкой и продела руку под подставленную руку капитана, который, подойдя к ней, отвел ее к миссис Фергюсон.

   Мало-помалу на палубу выходили мужчины; первым показался старый полковник; он, шатаясь, вышел из люка и поплелся к миссис Фергюсон, хватаясь то за один предмет, то за другой, а подойдя к пресвитерианке, которой был еще раньше представлен, стал жаловаться на свои страдания, называя себя настоящим мучеником.

   Выползли молодой писатель и кадеты.

   Через четверть часа после появления дам на палубе вышло солнце, которое не показывалось два дня. Ньютон, в бытность свою на службе у мистера Беркрофта привыкший работать с астрономическими инструментами, прервал разговор капитана с миссис Фергюсон.

   - Солнце взошло, и горизонт очистился, сэр. Вы можете определить меридиан.

   - Да, конечно, - согласился капитан. - Поскорее принесите мой секстант. Вы извините меня, миледи, но о меридианах нужно заботиться.

   - Больше, чем о нас, капитан? Фи, стыдно, - заметила миссис Фергюсон.

   - Это не вполне верно, - возразил капитан, - но дело в том, что солнце может снова уйти.

   - А мы останемся? - со смехом спросила Изабелла. - Я думаю, миссис Фергюсон, нам тоже лучше уйти.

   - Но, дорогая леди, если солнце спрячется, я ничего не увижу.

   - А если спрячемся мы, вы нас не увидите, - ответила миссис Фергюсон.

   - Благодаря своему колебанию, сэр, - проговорил Ньютон, подавая капитану секстант, - вы подвергаетесь опасности потерять и солнце, и общество дам. Времени мало; я готов.

   Капитан поднялся на лесенку, и теперь дамы могли заметить, что он смотрит через свой секстант, назначения которого они не знали. Ньютон стоял, глядя на часы.

   - Капитан Драулок, - начал миссис Фергюсон, - позвольте мне заметить...

   - Стой, - громко крикнул капитан.

   Ньютон, к которому он обратился, отметил время.

   - Боже ты мой, в чем дело? - с удивлением спросила миссис Фергюсон. - Как груб капитан. Что с мистером Драулоком? - прибавила она, обращаясь к подошедшему полковнику.

   - Право, не могу сказать, но считаю обязанностью спросить его, - был ответ. И подойдя к Драулоку, он начал: - Неужели дамы упали в вашем мнении?..

   - Сорок градусов! - крикнул капитан Драулок, весь поглощенный своими наблюдениями и исчислениями. - Извините меня, сэр, но я занят.

   - А сколько времени вы еще не освободитесь?

   - Двадцать шесть минут! - продолжал капитан.

   - Надеюсь, ваши занятия задержат вас меньшее время?

   - Сорок пять секунд.

   - Это, право, невыносимо. Мисс Ревель, нам лучше уйти в каюту.

   - Стой! - снова громко крикнул капитан.

   - Стой? - повторила миссис Фергюсон. - Как невежливо, мы не рабы!

   Ньютон, слышавший происходившее, не мог удержаться от смеха.

   - Я думаю, выходит какая-то ошибка, миссис Фергюсон, - заметила Изабелла. - Подождите немного.

   - Сорок шесть минут тридцать секунд, - снова прочитал капитан. - Отлично. Но солнце зашло за темную тучу, мы его больше не увидим.

   - И нас также, уверяю, сэр, - сказала миссис Фергюсон подходившему капитану.

   - Что с вами, дорогая миссис Фергюсон?

   - Мы не привыкли к такому повелительному тону, сэр. Может быть, на судах всегда дамам кричат "стой", когда они обращаются с вопросами или выражают желание уйти с палубы.

   - Уверяю вас честью, что вы ошибаетесь. Я приказывал остановиться мистеру Форстеру.

   - Мистеру Форстеру? - возразила она. - Да он и так все время стоял неподвижно.

   Только после того, как была объяснена вся система работы с секстантом, миссис Фергюсон развеселилась.

   Пока капитан говорил с нею, Ньютон объяснял эти тайны мисс Ревель, которая вскоре ушла со своей покровительницей.

   Определения широты и долготы показали, что судно уклонилось на восток. Остальная флотилия заметила то же самое; изменили курс, и через два дня суда бросили якорь в порту Мадейры.

  

  

   Едва Ньютон вышел от дяди, как клерк доложил Джону Форстеру, что какой-то джентльмен желает поговорить с ним, не назвав своей фамилии.

   - И с ним маленькая девочка, - прибавил письмоводитель.

   - Хорошо, Скреттон, введите его, - ответил Джон и снова занялся письмом, которое читал. Дверь отворилась, и в комнату вошли Эдуард Форстер и Амбра.

   - К вашим услугам, сэр, - сказал адвокат. - Стул, Скреттон; нет, два стула. Прошу прощения, маленькая леди.

   Когда клерк ушел, Джон начал с обыкновенной фразы:

   - Могу я спросить, какое у вас ко мне дело?

   - Ты меня не помнишь, и не мудрено. Мы не видались пятнадцать лет. Время и страдания, которые съели меня, превратив в скелет, съели и воспоминания. Я - Эдуард Форстер.

   - Эдуард Форстер! Гм! Я забыл тебя. Ну, я рад повидаться с тобой, брат. Странно, я много лет не слыхал о моих родных, а теперь все сразу объявились. Только отделался от одного, является другой. На днях Никлас пришел Бог знает откуда.

   Эдуард знал Джона лучше, чем Ньютон, а потому не обратил внимания на резкость его фраз. Он ответил:

   - Никлас? Значит, он жив. Как мне будет приятно видеть его.

   - Гм, - произнес Джон. - Мне было приятно отделаться от него. При встрече с ним береги часы и очки.

   - Полно, брат; я думаю, что он не такой тип.

   - Он тип, хотя не в том смысле, как ты думаешь; он очень честен. Постой-ка, брат, я начинаю вспоминать. Ты проезжал через Лондон в 17.. году, раненый. Ты вышел на пенсию в сорок фунтов? Где ты был и где живешь теперь?

   - Все там же; и не двинулся бы с места, если бы не эта девочка.

   - А кто это? Твоя дочь? - Только приемная.

   - Гм! Для отставного лейтенанта с половинным жалованием это довольно дорогая прихоть. Детей трудно содержать.

   - Ты прав, - ответил Эдуард, - но если я взял на себя расходы и ответственность, это случилось не по моей вине.

   И он рассказал историю Амбры, а также соображения, которые заставили его приехать в Лондон. Он говорил с волнением, голос его дрожал; Джон, казалось, тоже был взволнован. Сначала послышалось его обычное "гм", потом он прибавил:

   - Безумное все это дело, брат, право. Когда ко мне явился с просьбой Никлас и его сын - это было понятно, они родственники. Но навязать мне чужого ребенка...

   - Не навяжу, пока Господь сохранит мне жизнь.

   - В таком случае, живи тысячу лет, как говорят испанцы. Но во всяком случае, брат Эдуард, бедное создание не должно умирать с голоду. Значит, когда ты умрешь, я возьму на свое попечение чужого ребенка. Скажу только, что это усилит мою печаль о тебе. Поди сюда, маленькая. Как тебя зовут?

   - Амбра.

   - Амбра? Какой дьявол дал ей это глупое имя?

   - Я, брат. Я нашел, что это имя подходящее.

   - Гм! Не вижу почему. Амбра - янтарь. Это, кажется, смола. Посмотрим, что говорит Джонсон.

   Адвокат прошел в соседнюю комнату и вернулся с толковым словарем.

   - Ну, - усаживаясь, сказал он, - поищем. Вот: "Янтарь - желтое прозрачное вещество; горное масло или смола; имеет вкус смолы, пахнет, как скипидар; чаще всего встречается в Балтийском море или у берегов Пруссии; некоторые предполагали, что это отбросы птиц"... Ну, брат, я не нахожу сходства.

   - Будь ее крестным отцом, дорогой брат, и дай ей какое угодно имя. Пожалуйста.

   - Гм!

   - Папа, что значит "гм"? - спросила девочка.

   - Иногда - "нет", порой - "да", - с улыбкой объяснил Эдуард.

   - Я прежде этого не слыхала. Вы не сердитесь на меня, сэр?

   - Нет, маленькая, только у меня нет времени говорить с тобой, да и с тобой, брат. Ты хочешь сказать еще что-нибудь?

   - Нет, если мне дано обещание.

   - Дано. Но, Бог ты мой, что я буду делать с нею? Пришли мне ее вещи с буквами, о которых ты говорил; может быть, я найду ее родных.

   - Вот они, - казал Эдуард и подал Джону маленький сверток.

   - Еще что-нибудь, брат?

   - Скажи, где Никлас?

   - Не знаю; племянник говорил, что он поселился где-то на реке. Ньютон славный мальчик. Я отправил его в Ост-Индию.

   - Значит, я его не увижу. Но ты занят, брат?

   - Я три раза сказал это вполне ясно.

   - Ну, не буду мешать. Прощай. Благослови тебя Бог, Джон. Завтра я еду назад. Я не могу надеяться увидеть тебя, значит, прощай навсегда в этой жизни.

   Эдуард протянул брату руку. С большим волнением Джон пожал ее, сказав:

   - Прощай, прощай, брат, я не забуду.

   - До свидания, сэр, - проговорила Амбра и подошла к Джону.

   - Прощай, моя маленькая, - сказал адвокат и серьезно посмотрел на ее выразительное красивое личико, потом смял очки и поцеловал девочку. - До свидания.

   - О, папа, - вскрикнула Амбра, выйдя из кабинета, - он меня поцеловал.

   - Гм! - крякнул Джон, когда дверь закрылась. Очки были снова надеты, и снова началось чтение письма.

  

  

   Один из жителей Фуншала пригласил всех пассажиров "Бомбейского замка" в свой великолепный дом, и им были отведены прекрасные помещения.

   В первый день все пообедали, выпили кофе и легли в постели рано, чтобы насладиться спокойным отдыхом после жесткой качки на корабле. Утром дамам¹ стало значительно лучше, и они, по обычаю, принимали капитанов всех индийских судов, а также и капитана фрегата, сопровождавшего флотилию.

   Служащие "Бомбейского замка" получили приглашение на обед, и так как старший помощник капитана не пожелал покинуть судно, Ньютон отправился вместо него.

   По прибытии на берег он узнал в командире фрегата старого знакомого - капитана Каррингтона, на судне которого совершал рейс из Вест-Индии; теперь молодой человек был назначен на "Боадицею". Каррингтон обрадовался, встретив Ньютона, и его внимание подняло Форстера не только во мнении капитана Драулока, но и в глазах дам. По просьбе Каррингтона Ньютон получил позволение остаться на берегу до отплытия с острова и в силу этого мог познакомиться с дамами. Мы пропустим описание прогулки верхом, экспедиции, против который сильно возражал Драулок, говоря, что он отвечает за безопасность дам. Однако Каррингтон опрокинул все его доводы, заметив, что он и Ньютон представляют достаточно хорошую охрану. Пропустим комплименты, которыми Каррингтон осыпал Изабеллу Ревель, но отметим одно обстоятельство, которое случилось в течение недельного пребывания общества на этом восхитительном острове.

   Одна знатная португалка осталась вдовой с двумя дочерьми и прекрасным имением. Дочери были хороши собой, их имение казалось еще лучше, а потому под окнами красавиц постоянно звучали мандолины влюбленных португальцев.

   Так случилось, что один юный англичанин, приказчик, который мог похвастаться светлым цветом лица и безупречно белыми рубашками (а португальцы не отличаются ни тем, ни другим), победил сердце старшей дочери. Старая португалка согласилась на этот еретический союз. (Она была не очень ожесточенной католичкой). Католические патеры, которые давно уговаривали старуху отправить дочерей в монастырь, а имение отдать церкви, пришли в священное негодование. Португальские дворяне не могли вынести мысли, что такие прекрасные виноградники перейдут в руки иностранца, и тоже вознегодовали. Скоро все португальское население острова возмутилось. Но старуха привыкла действовать по-своему и, несмотря на угрозы со всех сторон, ждала только прибытия английского военного корабля для заключения брака, потому что в то время на острове не было ни одного протестантского пастора. Читатель должен знать, что свадьба на палубе королевского судна, причем капитан заменяет церковнослужителя и записывает брачный акт в лаговую книгу, считается вполне действительной.

   Когда капитан Каррингтон бросил якорь в гавани Фуншала, он немедленно получил просьбу о заключении брака на его фрегате. Правда, благодаря прибытию Фергюсона, церемония могла бы произойти и на берегу, но, боясь помехи, решили, что бракосочетание совершится на палубе. На четвертый день пребывания "Боадицеи" свадьбу сыграли, и пассажиры "Бомбейского замка", жившие в доме мастера М. , близкого друга жениха, получили приглашение на свадебный обед. Подавалось множество блюд и вин. Десерт состоял из апельсинов, арбузов, ананасов, груш - словом, почти изо всех родов фруктов, которые только можно найти на земном шаре, так как, по-видимому, все растения акклиматизируются на Мадейре. После десерта подали громадное количество сладких пирогов, пирожков, пудингов, варений.

   Наконец пир окончился. Португальцы чистили себе зубы вилками. Вино то и дело обносили вокруг стола. По случаю свадьбы дочери старуха решила подать мадеру, которая хранилась у нее пятьдесят лет и почти не уступала в крепости коньяку. Последствием этого было то, что многие из гостей-мужчин стали очень шумны; их хохот загремел с особенной силой, когда пришло известие, что епископ приказал остановить праздник под угрозой отлучения от церкви.

   Дамы перешли в гостиную, многие из мужчин скоро отправились за ними. Но вино произвело такое действие, что капитан Драулок обратился к помощи Ньютона и успокоился только тогда, когда его опекаемые счастливо вернулись на судно. После этого Каррингтон и другие из наименее пострадавших от действия мадеры офицеров постарались удалить остальных из дома.

   Капитан Каррингтон до смерти любил подшутить и никогда не пропускал удобного случая в этом смысле. В обществе был купец Сюлливан, который после своего последнего пребывания в Англии вернулся на Мадейру с хорошенькой женой. Мистер Сюлливан относился к ней невнимательно, но был очень ревнив. Во время свадебного обеда полковник сидел рядом с миссис Сюлливан и осыпал ее любезностями. Его ухаживания не укрылись от взгляда мужа. А его тревожное настроение не укрылось от взгляда людей, знавших, до чего он ревнив. Бедный полковник был в числе тех гостей, на мозг которых вино произвело особенно сильное влияние. Он несколько раз упал, но капитан Каррингтон и мистер М. поставили его снова на ноги и отвели в его комнату. На следующее утро он не вышел к чаю, и джентльмены, разговаривая о торжестве накануне, шутя замечали, что они не удивятся, если мистер Сюлливан в течение утра пошлет ему вызов. Это дало Каррингтону мысль позабавиться. Сговорившись с одним из гостей, он вошел в комнату полковника и застал его еще в постели.

   - Ну, как ваше здоровье, полковник? - спросил капитан Каррингтон, разбудив его.

   - Ох, очень плохо; голова готова лопнуть. Я испытал подобное ощущение только раз, когда меня ударила шальная пуля во время битвы...

   - Мне жаль, что у вас такая головная боль, полковник, но еще более жаль, что вино сыграло с вами вчера такую шутку.

   - Да, шутку, - ответил полковник, - я совсем не помню ничего, что было после того, как я ушел из-за стола.

   - Серьезно? Вы не помните сцены с миссис Сюлливан?

   - С миссис Сюлливан? Какой сцены, дорогой сэр? Я, конечно, оказывал внимание этой очень хорошенькой женщине, но больше ничего не помню.

   - Даже сцены в гостиной?

   - Боже сохрани меня. Нет, я и не помню, что я был в гостиной. Ну, скажите, что я там говорил? Надеюсь, ничего неподходящего?

   - Право, мне даже совестно вдаваться в подробности; достаточно будет сказать, что вы держались с ней очень свободно.

   - Может ли быть! - вскрикнул полковник. - Капитан Каррингтон, вы не шутите?

   - Спросите вот этого джентльмена, все было при нем.

   Последовало подтверждение; полковник был в ужасе.

   - Извините, джентльмены, я сейчас же отправлюсь и попрошу простить меня; я должен это сделать, как джентльмен, как офицер и человек чести.

   Шутники ушли, довольные успехом своей затеи. Полковник встал, оделся, наскоро проглотил чашку кофе и отравился с покаянием.

   Когда мистер Сюлливан очнулся от летаргии, вызванной действием вина, он постарался вспомнить все, что было накануне, но напрасно. Ему удалось только вызвать в памяти, что кто-то ухаживал за его женой, но дальнейшее было неизвестно. И это заставило его встать в очень ревнивом настроении духа. Не прошло и часа, как полковник прислал свою карточку, прося хозяйку дома принять его.

   Это вызвало новую ревность у Сюлливана. Ему захотелось узнать, пришел ли тот самый человек, который накануне так ухаживал за его женой, а также и цель его посещения; он велел пригласить его. Полковник думал извиниться перед миссис Сюлливан не в присутствии третьего лица; он поднялся по лестнице, поправляя воротник и волосы и готовя пылкую речь, полную извинений.

   Поэтому, увидев в гостиной мистера Сюлливана, а не хорошенькую женщину, он, понятно, попятился назад и пробормотал что-то невнятное. Такое поведение не ослабило подозрений мистера Сюлливана, и ревнивец высокомерно спросил, что доставило ему честь посещения полковника. Старый Адонис смутился пуще прежнего, совсем потерял присутствие духа и ответил:

   - Я пришел, сэр... к миссис Сюлливан... хочу извиниться за мое вчерашнее поведение, но я понимаю, что теперь ее видеть нельзя, и выберу другой, более благоприятный случаи.

   - Все извинения вы можете передать мне, - сказал Сюлливан. - Могу ли я спросить, что делает необходимыми такие извинения?

   Сюлливан подошел к двери и запер ее.

   - Право же, мистер Сюлливан, вы знаете, что могут явиться разные обстоятельства; дело в том, что я, как джентльмен, считаю своим долгом выразить мои сожаления вашей супруге.

   - Сожаления о чем, сэр?

   - Сэр, - забормотал полковник, - говоря правду, я должен сознаться... что жалею о своем поведении вчера вечерок...

   - С моей женой неподходящее обращение? - загремел Сюлливан в полном бешенстве. - Какое это было обращение? Когда? Где?

   - Право, сэр, на меня так подействовало вино, что я ничего не помню. Но, - продолжал полковник, - мне не придется видеть миледи, а потому я считаю, что исполнил свой долг, попросив вас, сэр, передать ей мои извинения. И теперь честь имею кланяться, сэр.

   - Прощайте, - насмешливо произнес муж, - и заметьте, сэр, что вы можете больше не беспокоить себя посещениями нашего дома. Уильям, проводите этого джентльмена.

   Узнав, что полковник ушел, мистер Сюлливан немедленно прошел в уборную жены, где она сидела с книгой.

   Там произошла бурная сцена, с упреками, истерическим смехом и рыданиями. Наконец Сюлливан выбежал из уборной, отправился к себе в контору и, написав полковнику Элису письмо с вызовом, поручил одному из своих друзей передать его по назначению. Друг этот очень неохотно взял на себя роль секунданта.

  

  

   Когда полковник шел домой, его встретил Каррингтон и выманил у него рассказ о том, что произошло в доме Сюлливана. Вероятно, Элис ни за что не рассказал бы о нанесенных ему обидах, если бы не думал, что его признания не останутся тайными. Но сохранять дела в тайне Каррингтон не желал, ему хотелось еще продолжать шутку. Когда полковник закончил свой рассказ, капитан ответил:

   - Честное слово, полковник, военный не может допускать такого обращения с собой. Право, не знаю, что вам и посоветовать, и мне страшно взять на себя ответственность; однако я посоветуюсь с мистером С, с мистером Д. ; и если вы вручите свою честь в наши руки, поверьте, мы исполним наш долг.

   Капитан Каррингтон, поговорив с друзьями и незаметно подмигнув им, объяснил, каких советов он ждет от них.

   - Ну, джентльмены, что вы скажете? - спросил капитан, окончив свой рассказ.

   - Я думаю, - с серьезным лицом ответил С, - что мнение только одно: наш храбрый друг, - он взглянул па полковника, который в тревожном ожидании ответа поднялся с дивана, - должен бы спросить Сюлливана, что он желал сказать.

   - Или потребовать извинений, - прибавил Д.

   - И Сюлливан, как честный человек, обязан извиниться; а полковник, как джентльмен и офицер, должен настойчиво требовать этого, - заметил С. - Как вы думаете, мистер Каррингтон?

   - Я мирный человек, - ответил капитан, - и если наш благородный друг, полковник, не вполне уверен, что мистер Сюлливан сказал ему: "Можете больше не беспокоить себя посещениями моего дома... " Вы положительно помните, что это были его точные слова?

   - Да, кажется, - ответил полковник, - хотя, быть может, я ошибаюсь. Но было сказано что-то в этом роде.

   - Может быть, он сказал: "Я требую, чтобы вы опять пришли ко мне"? - сказал Каррингтон.

   - Нет; конечно, нет.

   - Ну, - сказал Каррингтон, - мне, к сожалению, приходится сказать, что нашему другу, полковнику Элису, остается только потребовать или извинений, или удовлетворения.

   - А разве нельзя ответить ему презрением? - спросил полковник.

   - Нет, - ответил мистер С. - Сюлливан из хорошей семьи, служил некоторое время в сорок восьмом полку и был принужден выйти в отставку из-за того, что послал своему полковнику вызов.

   - Хорошо, джентльмены, - ответил Элис, - я отдаю мою честь в ваши руки, хотя вижу, что у нас очень мало времени. Помнится, вы сказали, что мы отплываем завтра рано утром, капитан Каррингтон? А сегодня уже поздно.

   - Дорогой полковник, лучше я подвергну себя выговору адмиралтейства, - ответил Каррингтон, - чем не дам вам времени исцелить вашу раненую честь. Мы останемся до послезавтра, чтобы успеть устроить это дело.

   - Благодарю, сердечно благодарю, - уныло ответил Элис. - Значит, мне нужно написать письмо?

   - Письмо полковнику, - сказал вошедший португалец, - просят ответа!

   Полковник вскрыл конверт. Это был вызов от Сюлливана. Пистолеты, следующее утро, на рассвете.

   Полковник стал менее храбр, но он оправился и, усмехаясь, передал письмо Каррингтону.

   - Видите, капитан, этот джентльмен избавил меня от труда. Ха-ха; эти делишки привычны нам, ха-ха!.. Ну, раз он желает... ха-ха! Что же? Не будем его разочаровывать.

   - Раз вы оба держитесь одних взглядов, дело устроится, - заметил мистер С. - Но нужно ответить.

   - Отвечу, - произнес полковник, вздрагивая от волнения. - Он получит ответ. В котором часу, пишет он?

   - Мы все это устроим, - сказал Каррингтон и, взяв полковника под руку, увел его.

   Ответ отправили, сели обедать. Выпили много стаканов, подбадривая полковника, который оправился и, желая показать полное равнодушие, принялся ухаживать за дамами. Тем не менее он ушел к себе очень рано.

   Мистер Сюлливан получил ответ и прошел в свою контору, чтобы на случай несчастья привести дела в порядок.

   Мы оставили миссис Сюлливан в слезах. Когда ее муж убежал, грозя вызвать полковника на дуэль, она в порыве гнева обратила мало внимания на эту угрозу. Но по мере того, как ее раздражение остывало, тревога увеличивалась. Она была кокеткой, но горячо любила мужа. Кроме того, если мужья с трудом прощают женам ревность, жены оказываются гораздо милостивее в этом отношении.

   Когда слезы миссис Сюлливан высохли, она села в кресло, ожидая, что ее муж придет и извинится перед ней за свои несправедливые обвинения. Он не приходил, и миссис Сюлливан стала удивляться, почему он не появляется. Подали обед. Она думала, что встретит его за столом, но Сюлливана не было. Она села обедать без мужа, каждую минуту его ждала. Сказано ли ему? Где он?

   Миссис Сюлливан еле дотронулась до кушаний и ушла наверх. Сюлливан отказался и от чаю. Миссис Сюлливан не находила себе места. Он еще никогда не сердился так долго. И из-за пустяков! Наконец часы пробили десять. Она позвонила.

   - Где мистер Сюлливан?

   - В конторе, - был ответ.

   - Скажите, что я хочу поговорить с ним.

   Мистер Сюлливан не ответил, и дверь в контору была заперта изнутри. Узнав об этом, миссис Сюлливан обиделась, и раздражение остановило волну ее нежности.

   - При всех слугах! Такая необдуманность! Это почти оскорбление.

   С тяжелым сердцем миссис Сюлливан зажгла свечу и пошла в спальню. Раз она повернулась на лестнице, собираясь пройти в контору, но гордость остановила ее. Через час она уже была в постели. Часы шли, а ее муж все еще был в конторе. Пробило два. Миссис Сюлливан накинула ночной пеньюар и спустилась по лестнице. Все члены семьи уже спали, и в доме наступила тишина. По-^: дойдя к двери его бухгалтерской конторы, через отверстие в замке она увидела свет. Посмотреть или заговорить? Она не знала. Может быть, он спал? Любопытство одержало верх, миссис Сюлливан приникла к замочной скважине: ее муж писал. Окончив письмо, он отбросил перо, прижал обе руки ко лбу и громко застонал. Молодая женщина не могла дольше сдерживаться.

   - Уильям, Уильям, - произнесла она умоляющим голосом.

   Ответа не было. Она еще несколько раз повторила его имя. Послышался отлет, по-видимому, вырванный у него нетерпеливым чувством:

   - Теперь поздно!

   - Поздно, дорогой Уильям, очень поздно; скоро три часа. Впустите меня, Уильям, пожалуйста.

   - Оставь меня; вероятно, это последняя милость, которой я у тебя прошу.

   - Последняя милость! Ох, Уильям, ты меня пугаешь. Дорогой Уильям, впусти, впусти меня! Мне так холодно, я умру. Только па одно мгновение, и я буду тебя благословлять. Пожалуйста, впусти, Уильям.

   Не скоро Сюлливан согласился открыть дверь.

   - Мэри, я очень занят и открыл дверь только чтобы попросить тебя не мешать мне; я очень занят, пойди, ляг!

   Но любовь и слезы делают свое дело. Не прошло и получаса, как он сознался жене в том, ч