Марриет Фредерик - Иафет в поисках отца

   - Я не поверю одному квакерскому слову, сударь. Можете ли вы побожиться для большей уверенности?

   - Да, - ответил Кофагус, забыв на минуту правила квакерского учения, - божиться... гм... Библия... и так далее.

   - Вы должны побожиться в справедливости слов ваших.

   - Божиться! - вскричал Кофагус. - Гм... да покля... божиться, нет-нет, Иафет, быть прокляту... идти в ад... и так далее.

   Все, кроме отца, не могли удержаться от смеха, и я тоже. Мастертон спросил генерала, не требует ли он еще каких-нибудь доказательств.

   - Нет, - ответил он очень важно и потом сказал что-то своим прислужникам. Те побежали и отворили двери. Это был знак обратного выхода, и Мастертон сказал:

   - После такой долгой разлуки, господа, генерал, вероятно, хочет остаться один с сыном, чтобы дать волю своему родительскому чувству.

  

  

   Между тем я стоял посреди комнаты, а два арапа, как вкопанные, - по обеим сторонам софы. Мне было обидно и досадно, но несмотря на это, я терпеливо ожидал последствий. Наконец почтенный родитель мой, осмотрев меня в продолжение нескольких минут с ног до головы и обратно, сказал:

   - Если вы думаете, молодой человек, прельстить меня вашими нежными взглядами, то очень ошибаетесь; вы слишком похожи на вашу мать, а я не нахожу ничего приятного в воспоминаниях о ней.

   При этих словах вся кровь бросилась мне в голову; я сложил руки и смотрел моему отцу прямо в глаза, не отвечая ни слова. Он был рассержен до высочайшей степени.

   - Кажется, что я нашел весьма покорного сына.

   Я хотел было ответить ему на это не совсем вежливо, но опомнился и сказал весьма учтиво:

   - Почтенный генерал, будьте уверены, что сын ваш всегда готов оказывать уважение тому, кто достоин его... Но извините меня, если я вам замечу, что вы забыли некоторые мелочи, которых требует вежливость... С вашего позволения, я возьму стул, и тогда мы можем гораздо удобнее разговаривать. Смею надеяться, что вы теперь не чувствуете сильной боли в ноге?

   Говоря эти слова самым тихим голосом и с изысканной вежливостью, я придвинул кресло и сел. Смелость моя привела отца в ужасное бешенство.

   - Не это ли образчик вашего уважения, сэр? Надеюсь, что в другой раз не увижу подобной покорности! Да кому более одолжены вы вашим почтением, как не отцу? Вы забываетесь, сударь! - вскричал генерал и ударил огромным кулаком своим по столу так, что чернильница покатилась ему под ноги.

   - Любезный батюшка, вы совершенно правы, сын всегда обязан почтением своему отцу. Священное писание говорит: "Чти отца твоего и матерь твою". Но несмотря на все это, и отец должен помнить некоторые обязанности.

   - Что вы хотите сказать этими дерзкими словами? - возразил мой отец.

   - Извините меня, любезный батюшка, может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что отец, который оставляет своего сына у ворот воспитательного дома в корзине, с банковским билетом в пятьдесят фунтов стерлингов, полагая его достаточным для воспитания и на необходимые издержки до двадцати четырехлетнего возраста, должен хотя впоследствии вспомнить обязанности отца. Я говорю это не для того, чтобы жаловаться, но в полной уверенности, что вы, имея средства, вознаградите меня теперь за прошедшие лишения.

   - Вы это думаете, сударь? Хорошо, теперь я скажу мое решение. Вот вам дверь, убирайтесь и никогда не смейте показываться мне на глаза!

   - Так как я вижу, что это только шутки с вашей стороны или просто желание испытать, владею ли я твердым духом фамилии де Беньонов, то и ослушаюсь вашего приказания.

   - А, вы не хотите повиноваться вашему отцу! - закричал он и потом, обратившись к двум индийцам, сказал им несколько слов, которых я не понял. Они медленно отворили дверь и хотели было меня вывести. Я вышел из себя, но опомнившись, подошел к софе и сказал:

   - Любезный батюшка, кажется, вы не имеете теперь нужды в ваших костылях и, вероятно, позволите мне взять один из них. Я не должен сносить обиды, которые эти негодяи причиняют вам в особе вашего сына.

   - Вытолкайте его! - кричал мой отец.

   Люди хотели исполнить его волю, но я, вертя костылем, в минуту свалил их обоих. Только что они встали, я опять возобновил свои действия и продолжал их до тех пор, пока они не убежали из комнаты. Тут я запер за ними дверь, повернув два раза ключ.

   - Благодарю вас, любезный батюшка, - сказал я, поставив костыль на прежнее место. - Очень благодарен вам, что вы позволили мне укротить дерзость этих негодяев, которых, я думаю, вы сейчас же прогоните со двора..

   Я придвинул стул к нему еще ближе и опять сел.

   В эту минуту генерал был до того взбешен, что весь посинел, глаза у него выкатились, и пена клубами валила у него изо рта. Он не мог говорить, но встал и, вероятно, для того, чтобы самому расправиться со мной; но от этого усилия он почувствовал сильную боль в ноге и в отчаянии бросился на софу.

   - Дорогой батюшка, - сказал я, - вы, кажется, усилили боль, желая помочь мне.

   - Сэр, - вскричал он, - если вы думаете этими средствами чего-нибудь добиться, то очень ошибаетесь! Вы могли выгнать двух трусов, но со мной я не позволю вам шутить Я вас не признаю, лишаю вас наследства.

   Итак, выбирайте: или выйти из комнаты, или я сейчас позову полицию.

   - Полицию? Да что может она мне сделать? Я скорее сам предам ей ваших двух наглецов. Надеюсь, притом, что вы никогда не решитесь поступить так бесчеловечно с вашим сыном.

   - Уверяю вас, я это сделаю!

   - Быть не может, де Беньонам не приличен такой поступок. Не лучше ли нам поговорить об этом предмете хладнокровнее? Неудовольствие ваше происходит, вероятно, от боли в ноге. Позвольте заметить, что если бы полиция вмешалась в наше дело, то нам обоим не миновать судилища в Боу-Стрит; были ли вы там когда-нибудь?

   Генерал не ответил.

   - Кроме того, - продолжал я, - подумайте, как бы смешно было, если бы вас заставили присягать и говорить сущую правду; и что бы вы тогда объявили?.. Что вы слишком рано женились и, найдя, что ваша супруга не имеет никакого состояния, уехали от нее на другой день вашей женитьбы? Что вы, почтенный капитан де Беньон, привесили своего сына к воротам воспитательного дома; что вы встретили после вашу супругу, которая уже принадлежала другому, и что, несмотря на все это, вы имели с ней тайные свидания, потому что вы должны были видеться с ней, чтобы поговорить на мой счет? Потом после ее смерти вы пожелали найти вашего сына, который не беспокоил вас около двадцати трех лет, и вот наконец вам доказали, что я точно ваш сын, и что же? Вы не только не предложили ему своей руки' хотя из простого приличия, но еще хотите выгнать его из дома и предать полиции; а за что? Вы и сами не знаете. Конечно, может быть, вы на это имеете особенные, неизвестные мне причины.

   В продолжение этого разговора бешенство моего отца несколько уменьшилось; он выслушал все, что я ему сказал, и видел всю нелепость своего поведения. Но боль в ноге его все более и более усиливалась, она сильно вспухла. Он застонал ужаснейшим образом.

   - Могу ли я вам помочь, батюшка?

   - Позвоните, сэр.

   - Вам не нужна ничья помощь, когда я здесь. Я доктор, сам могу услужить вам, если вы позволите, и надеюсь скоро унять вашу боль.

   Он не ответил, но по его лицу видно было, что он ужасно мучился. Я подошел к нему и ослабил перевязку, отчего страдания значительно уменьшились. Потом я се опять скрепил, намочив примочкой, которая была на столе. Через несколько минут он почувствовал совершенное облегчение.

   - Теперь, батюшка, вам не мешает уснуть немного, - сказал я. - Я возьму книгу и с величайшим удовольствием готов сидеть у вас.

   Генерал оперся на спинку дивана и минут через пять уже храпел.

   "Вот и победа", - думал я, и, подойдя потихоньку к двери, отворил ее и велел принести чашку бульона. Все это я сделал, не разбудив отца. Потом я опять сел, взял книгу и поставил бульон на край камина, чтобы он успел нагреться. Через час генерал проснулся и с удивлением осмотрелся.

   - Не нужно ли вам чего-нибудь, любезный батюшка? - спросил я.

   Он не знал, начать ли ему опять свои претензии, или нет, но наконец ответил:

   - Мне нужна помощь моих слуг.

   - Но слуга не может ходить за вами с таким рвением, как сын. Я для вас приготовил бульон, думая, что он вам будет нужен.

   - Признаюсь, сударь, для того-то я и хотел спросить своих слуг, - сказал он гораздо тише прежнего, и видно было, что с удовольствием взял из моих рук бульон..

   Потом я опять взял примочку и, сняв перевязки, вторично намочил их.

   - Не могу ли я еще чем-нибудь служить? - спросил я.

   - Нет, мне ничего не нужно, я чувствую себя очень хорошо.

   - В таком случае, позвольте теперь с вами проститься. Вы желали навсегда расстаться со мной и хотели даже силой вывести меня из вашего дома. Я воспротивился этому, во-первых, для того, чтобы избавить вас от неприятной мысли, что вы обидели человека, который не только вас никогда не оскорблял, но еще имел сильное право на вашу благосклонность. Я доказал этим свое происхождение от фамилии де Беньонов, которая не терпит обид. Но если вы думаете, генерал, что я пришел сюда для того, чтобы каким-нибудь образом вкрасться в ваше доверие, то вы очень ошибаетесь. Я слишком горд для этого. По счастью, я имею средства к пропитанию и не прошу ничьей помощи. Если бы вы меня приняли, как прилично отцу, то, поверьте, вы бы нашли во мне сына, которого главной целью всей жизни было отыскать отца и который приходил в восторг от одних воспоминаний о нем, помогая этим своему горю и утешая себя в несчастьи одной этой мыслью. Несмотря па мое состояние, я смею вас уверить, что я не уронил бы вашей фамилии. Я сошлюсь в том на лорда Виндермира. Признайтесь, что ужасно быть брошенным в свете, без помощи, без друга, без родных, которые могли бы удержать своими советами от ошибок, облегчить нужды. Но еще ужаснее видеть, что лучшие мои желания разрушились, когда я почитал их исполненными, и причиной этого было сходство мое с матерью. Об одной только вещи, генерал, я хочу просить вас, и на которую, впрочем, я имею полное право, а именно: принять настоящую мою фамилию. Уверяю вас, я ее никогда не запятнаю. Теперь же позвольте мне навсегда проститься с вами и будьте уверены, что никакая бедность, никакие лишения не заставят меня опять прийти к вам.

   Я поклонился ему очень низко и хотел выйти.

   - Постойте, хоть одну минуту.

   Я повиновался.

   - Зачем вы вывели меня из терпения, сэр?

   - Позвольте вам заметить, что я вовсе не был причиной вашего неудовольствия; напротив, я старался сохранять должное хладнокровие.

   - Это-то меня и взбесило.

   - Согласен, но, во всяком случае, я не виноват; хладнокровие - долг благовоспитанного человека.

   - Вы хотите этим сказать, что отец ваш не имеет никакого воспитания? - сказал он сердито.

   - Совсем нет; есть много весьма благовоспитанных людей, которые, по несчастью, не умеют владеть своим характером, но в таком случае они признают свою ошибку и извиняются.

   - То есть вы ожидаете от меня извинений?

   - Позвольте, генерал, спросить вас: вероятно, вы никогда не видели, чтобы кто-нибудь из де Беньонов спокойно перенес обиду?

   - Никогда.

   - И потому те, которые это знают, не должны по-настоящему обижать других. И если бы в минуту запальчивости они это сделали, то самая гордость, кажется, должна бы принудить их к извинению. Тут нет никакой низости - извиняться перед человеком униженным; напротив, это очень благородный поступок.

   - Я вижу из этого, что вы настоятельно требуете извинения.

   - Теперь оно, генерал, почти не нужно. Мы расстаемся и, вероятно, никогда более не встретимся. Если же вы полагаете, что извинение есть долг ваш, то я с удовольствием его приму.

   - И вы не хотите остаться?

   - Я никогда и не думал этого, генерал. Вы сами сказали, что не признаете меня и лишаете прав наследства. Кто носит в себе чувство благородного человека, тот не может оставаться, услышав такие слова.

   - На каких же условиях могу я вас удержать и заставить забыть прошедшее?

   - Мои условия весьма коротки. Скажите, что вы отпираетесь от сказанного вами и что очень сожалеете, что меня обидели.

   - А если я этого не сделаю, то вы никогда сюда не покажетесь?

   - Решительно, генерал. Впрочем, я всегда буду молить Бога о вашем счастьи и если узнаю о вашей смерти, то с истинной печалью в душе буду на ваших похоронах, хотя вы меня и отчуждаете. Это мой долг. Я пользуюсь вашим именем, и вы объявили, что я точно ваш сын. Но жить с вами, или даже изредка видеться, я не могу после того, что между нами произошло.

   - Я не знал, что отцу нужно извиняться перед сыном.

   - Если вы извиняетесь перед старшим, то родственные связи, кажется, требуют того еще более.

   - Но долг сына - повиноваться отцовским нравам.

   - Это правда по обыкновенному ходу вещей. Но вы, генерал, какие родительские права можете иметь надо мной? Сын, по большей части, обязан своему отцу за его попечение, за воспитание, за религиозные наставления, за выбор состояния. А если этого нет, то его должны с избытком вознаградить при представившейся возможности. Первых обязанностей на мне нет, а на вторые я не могу и надеяться после всего вами сказанного. Позвольте теперь спросить вас: на чем вы основываете права ваши? И потому, сэр, еще раз желаю вам всякого счастья и прощайте.

   Я до половины растворил дверь и хотел уже выйти, как вдруг генерал закричал:

   - Постой, не уходи, Иафет, сын мой. Я был взбе-шен, прости меня, забудь, что я наговорил тебе. Я вспыльчивый, глупый старик.

   Услышав эти восклицания, я вернулся. Он сидел с распростертыми объятиями.

   - Прости меня, друг мой, прости твоего отца.

   Я встал на колени и целовал его руки, он прижал меня к своему сердцу, и слезы мои покатились на его грудь.

  

  

   Прошло много времени, пока мы совершенно успокоились, и тогда я опять возобновил разговор и всячески уже старался ему понравиться. Однако, несмотря на это, между нами была еще какая-то недоверчивость, но я так заботился всячески ему услуживать, так был осторожен в словах, уступив на его мнение, что когда шел домой, то он требовал, чтобы я непременно пришел к нему на другой день к завтраку. Хотя уже было поздно, но я сейчас же отправился к Мастертону и рассказал ему обо всем случившемся; он выслушал меня с большим вниманием.

   - Иафет, - сказал он, - вы хорошо поступили, и я поздравляю вас. Вы можете считать этот день лучшим в вашей жизни. Вы теперь совершенно овладели его благорасположением. Но вы не должны говорить об этом вашим друзьям в Ридинге. Пускай они думают, что ваш отец так же сердит, как и прежде, что, между прочим, будет совершенная правда в отношении к другим. Продолжайте ваши успехи и позвольте мне помогать вам в остальном.

   Я возвратился домой, заснул крепким сном и видел во сне все происшествия дня и мою очаровательную Сусанну Темпль. Поутру я пошел в Адельфи. Отец еще не вставал, но арапы расхаживали по комнатам и, увидев меня, тотчас же доложили и, желая придать мне самое громкое происхождение, сказали, что сын Бурра-Зеба изволил прийти. Я вошел в спальню, поцеловал у отца руку и, пожелав ему доброго утра, спросил, не раскаялся ли он в добром своем поступке.

   - Нет, сын мой. Я думал о тебе всю ночь. Нога только много вредила моему покою; утром ужасно разболелась, а некому было помочь, доктор не приходил.

   Хорошо, - подумал я, - есть надежда на будущее благополучие. Тут я ему развязал ногу с обыкновенными приготовлениями, и от этого боль совершенно успокоилась; он надел халат, и мы отправились завтракать. Я заметил, что почтенный отец мой вовсе не был зол, но, живя с людьми, которые терпеливо сносили его прихоти, и притом, занимая в военной службе довольно важное место, он привык к тону повелительному, отчего сделался несносен для всех его окружающих. В продолжение недели я рассказал ему все обстоятельства моей жизни и смело могу сказать, что я твердостью своего характера и благонравием сумел совершенно овладеть им. По его желанию я переехал и жил вместе с ним. Нога его почти совершенно выздоровела. Он решился купить дом и навсегда поселиться в Лондоне. В хлопотах я один раз только видел Мастертона, потому что все время проводил с отцом. Я писал Кофагусу, не говоря ему, однако, ни слова о настоящей моей жизни. Утром как-то Мастертон посетил нас и после непродолжительного разговора с генералом объявил мне, что он убедил Кофагуса оставить квакерство и что через некоторое время он придет в Лондон с женой и с Сусанной Темпль.

   - На время?

   - Нет, он решился постоянно жить в Лондоне.

   - Как! Он намерен возвратиться к заблуждениям этого света?

   - Да, и не один еще, а с дорогой супругой, которая вовсе не противится этому, и кажется, очень рада новому переселению.

   - Я никогда и не сомневался в противном. Но Сусанна Темпль?

   - Сусанна не в состоянии расстаться со своими родными, и когда она будет вместе с вами и наденет наше платье, особенно когда разоблачится от квакерского наряда и убедится моими советами, то наверно ее очарует. Это мой план и исполнение его предоставьте мне. Но знает ли ваш отец о вашей любви?

   - Нет, я ему не сказал этого. Да о женитьбе ему еще рано говорить, я думаю. По-настоящему, предложение не худо бы сделать с его стороны. Не можете ли вы уладить это дело?

   - Отчего же нет! Но надобно подождать немного, как вы говорили. Со временем - вот их адрес - сходите к ним, и если можно, то завтра. Да, нельзя ли вам будет в четверг у меня обедать?

   - Если только генерал будет в хорошем расположении духа, то... но во всяком случае я уведомлю вас.

   На другой день я пожаловался на головную боль и сказал отцу, что пойду погулять немного. Я торопился по адресу, данному мне Мастертоном, и, к большому удовольствию, застал одну только Сусанну. После первых приветствий я спросил, нравится ли ей Лондон.

   - Я даже боюсь, Иафет, не слишком ли он мне понравится. Знаете ли вы, что Кофагус не носит более нашей одежды?

   - Перемена эта, может быть, огорчает вас, Сусанна, но он поступил так, вероятно, чтобы не казаться странным в обществе.

   - Его еще можно извинить, но сестру, Иафет, которая выросла и воспитывалась в нашей вере... О, это слишком!

   - Но что она сделала?

   - Она носит соломенную шляпку с лентами.

   - А какого цвета ленты?

   - Одного цвета с платьем, серые.

   - Я не вижу тут тщеславия, Сусанна, и не обвиняю ее, если она переменила шелк на солому. Но какие представляет она на это причины?

   - Что муж ее этого требует, потому что он не может выходить с нею никуда, когда она в квакерском наряде.

   - Долг жены велит ей слушаться своего мужа, точно так же, как я повинуюсь отцу. Но я бы не постыдился ходить с вами по улице; и если вы желаете, то я с удовольствием пойду.

   Сусанна согласилась, потому что мы часто вдвоем гуляли в Ридинге. Я повел ее в Оксфордскую улицу, а оттуда в Бонд-Стрит и другие более посещаемые места столицы. Натурально, ее одежда и наружность привлекали всеобщее внимание; Сусанна это заметила и просила меня возвратиться домой. Она почти испугалась, приписывая это не красоте своей, а странному наряду.

   - Мне кажется, Кофагус навсегда хочет поселиться в Лондоне? - сказал я, когда мы пришли домой.

   - Я этого не слыхала. Напротив, мне сказали, что он приехал сюда на несколько недель, и то по делам. Если же он пробудет долее, то это для меня будет совершенное несчастие.

   - Отчего?

   - Народ здесь ужасно груб, нельзя даже спокойно пройти по улице.

   - Вспомните, любезная Сусанна, что в вашей секте гораздо менее людей, но если бы вы надели платье, совершенно там незнакомое, то, разумеется, вы возбу-дили бы всеобщее любопытство. Следовательно, вы не можете порицать здешних жителей. Я теперь вспомнил слова Мастертона о вашем костюме, что в нем более тщеславия, чем скромности.

   - Если бы я так думала, Иафет, то сейчас же бы сняла его.

   - Согласитесь, что очень было бы неприятно, если бы все стали думать, что вы гуляете именно для того, чтобы на вас смотрели. Можно одеваться просто, скромно и не возбуждая всеобщего внимания.

   - Я почти не знаю, что ответить вам на это, но мне кажется, что вы все согласились нарочно опровергать мои мнения.

   - Вы не правы, Сусанна. Я вовсе не иду против ваших мнений, я буду уважать их, несмотря на разницу наших взглядов. Но я должен вам сказать откровенно, что если бы жена моя оделась так, что этим привлекла бы на себя всеобщее внимание, то ревность заставила бы меня восстать против этого, и я не виню Кофагуса, который заставил жену свою сделать некоторые изменения в костюме; она очень хорошо поступает, слушая советы своего мужа. Красота ее не есть общее достояние.

   Сусанна молча обдумывала мои слова.

   - Вы, кажется, не согласны со мною, Сусанна, я очень сожалею об этом.

   - Не могу сказать, что совсем не согласна, Иафет.

   В это время вошли Кофагусы. Он был в прежнем наряде, а она в сереньком шелковом платье, но сверх него была надета прекрасная турецкая шаль. Вообще она казалась очень мила. Я сказал им, что мы гуляли и что общее внимание ужасно как не понравилось Сусанне.

   - Всегда так, - сказал Кофагус, - ничего... гм... удовольствие молодых девушек... чтобы смотрели на них... и так далее.

   - Вы обижаете меня, - ответила Сусанна, - это мне очень неприятно.

   - Ты очень хорошо знаешь... гм... хитрость носить прежнее платье... услышишь: "Хорошенькая квакерша"... и так далее.

   Сусанна тотчас же вышла, и я рассказал им разговор мой до их прихода.

   - Мистрисс Кофагус, - говорил я, - закажите для нее такую же шляпу и шаль, как ваши, и, может быть, мы уговорим ее переменить костюм.

   Мистрисс Кофагус очень понравился мой совет, и она обещала тотчас же привести его в исполнение. Сусанна не приходила в комнату. Между тем уже было время обедать, и я возвратился в дом Адельфи.

   - Иафет, - сказал мне генерал за столом, - ты часто называл мне лорда Виндермира. Но бывал ли ты у него последнее время?

   - Нет, батюшка, вот уже более двух лет, как я его не видел. Когда я приехал в город, чтобы видеть вас, то не имел времени заняться посторонними вещами, а после уже мне не хотелось лишать себя удовольствия быть в вашем обществе.

   - Скажите лучше, друг мой, что ты ухаживал за мной с таким сыновним усердием, что забыл даже друзей своих. Возьми завтра мою карету и поезжай к нему, а после этого немножко покатайся, потому что ты все эти дни ужасно бледен. Я сам намерен скоро выезжать, и тогда мы вместе будем любоваться городом.

  

  

   На следующий день я взял карету и поехал к лорду Виндермиру. Он был дома, и я велел доложить о себе под именем де Беньона. В первый раз еще я употреблял мою настоящую фамилию. Когда я вошел, у него никого не было. Он поклонился, как будто не знал меня, и просил сесть.

   - Милорд, я велел вам доложить мою настоящую фамилию, а вы обходитесь со мною, как с незнакомым. Я вам назову мою прежнюю, и, думаю, вы тогда снова узнаете меня. Я был Иафет Ньюланд.

   - Любезный Ньюланд, извините меня, но мы так давно не видались, что я никогда более не воображал с вами опять встретиться.

   - Я думал, милорд, что Мастертон уведомил вас обо всех переменах в моей жизни.

   - Нет. Я только что приехал от сестры, а от него не получал ни одного письма.

   - Я наконец достиг своей цели, милорд. Я нашел отца своего, генерала де Беньона, недавно приехавшего из Индии.

   - Где заслуги его так известны, - прибавил он. - Поздравляю вас, де Беньон, от всей души; и рад, что увидел вас в таком счастливом состоянии. Есть ли у вашего батюшки семейство?

   - Никого, я только один сын у него. Мать же моя давно скончалась в Индии.

   - Поэтому вас смело можно поздравить богатым наследником. Где теперь ваш батюшка?

   - Он здесь живет в гостинице Адельфи и по болезни не может выходить из комнаты. Но я надеюсь, что через несколько дней он будет в состоянии выезжать.

   - Сделайте одолжение, кланяйтесь ему от меня и скажите, что если он позволит, то я почту за счастие к нему приехать. Не угодно ли вам со мною откушать в будущий понедельник?

   Я поблагодарил его за предложение, и когда мы прощались, то он прибавил:

   - Вы не поверите, как все сказанное вами меня обрадовало. Надеюсь, мы с вашим батюшкой будем хорошими друзьями.

   Когда я сел в карету, мне пришла мысль покататься вместе с Сусанной, и потому я велел кучеру ехать к Кофагусу, где застал обеих сестер у себя в комнате.

   - Сусанна, - сказал я, - я вспомнил, что вы не любите гулять пешком, но думаю, что не откажетесь проехаться в карете. Хотите ли вы ехать?

   - Благодарю вас за внимание, Иафет, но...

   - Ну, что? - спросила миссис Кофагус. - Вероятно, ты не откажешься. Это было бы очень неблагодарно с твоей стороны.

   - Я не хочу быть неблагодарной, - ответила Сусанна, выходя из комнаты. Через некоторое время она возвратилась точно в такой же шали и шляпке, как миссис Кофагус. - Не доказываю ли я в высшей степени свою благодарность, Иафет? Я для тебя решилась даже отступить от правил, - сказала она, улыбаясь.

   - Я вполне это чувствую, Сусанна, - ответил я, - но нам нельзя терять времени.

   Я довел ее до кареты, помог сесть, и мы поехали в Гайд-Парк. День был прекрасный, и парк был полон. Люди пешком и в экипажах толпились и разъезжали, наслаждаясь погодой. Сусанне очень понравились пестрота и разнообразие этой живой картины.

   - Будьте уверены, - сказал я ей, - что между этими разряженными дамами есть множество истинно добрых и богомольных женщин, точно таких же, как и у вас в секте; а мне помнится, что когда я был в Ридинге, то под скромным квакерским нарядом я видел много особ вашего пола, которые менее, нежели кто-нибудь, думали о Боге. Когда я вступил в вашу секту, вы были моим ментором, теперь же я в свою очередь даю вам советы в том, что вам мало известно, но мои замечания ничего не значат в сравнении с теми правилами, которые я почерпнул у вас; они никогда не изгладятся.

   - О, как приятно мне это слышать; признаюсь, я сначала боялась, чтобы свет не испортил вас, Иафет; но этого, кажется, не будет; не правда ли?

   - И до тех пор, пока я с вами Сусанна, я чист во всех отношениях. Но и вы также будете обо мне думать? Сусанна, вы знаете, как давно, как страстно я вас люблю, вы знаете, что, если бы необходимость не заставила меня ехать в Лондон, я бы никогда с вами не расстался.

   Я обнял ее; голова ее тихонько склонилась на мое плечо, и она залилась слезами.

   - Говори, душа моя, твое молчание не дает мне покоя! - продолжал я.

   - Я люблю тебя, Иафет, - ответила она сквозь слезы, - но я не знаю, угодна ли Богу земная любовь моя. Противиться же ей я не в состоянии.

   После этого признания я несколько минут не выпускал ее из своих объятий. Наконец Сусанна высвободилась, и мы поехали домой.

   Батюшка был не в духе, когда я возвратился, и довольно строго расспрашивал меня, где я был. Но ему очень понравились слова лорда Виндермира, и он немного притих, однако все еще продолжал свои расспросы. Разумеется, я не открыл ему всей правды и внутренне извинял себя тем, что в свете нельзя жить одной правдой.

   На другой день я обещал Мастертону обедать у него. Он нравился моему батюшке, и потому я начал следующий разговор:

   - Батюшка, я не могу сегодня обедать дома, я обещал быть у одного...

   - У кого, Иафет?

   - У старой крысы...

   - Не стыдно ли называть так друга, который тебе сделал столько добра?

   - Извините меня, батюшка, - ответил я, - но я употребил собственное ваше выражение, думая вам этим угодить.

   - Угодить мне неблагодарностью? Стыдитесь, сударь! Я этого не ожидал.

   - Любезный батюшка, я занял это выражение у вас самих. Вы его так называли в глаза, и он жаловался мне на то еще до нашей встречи. Я вполне чувствую его попечение обо мне и никогда не потеряю к нему должного уважения. Но могу ли я ехать?

   - Да, Иафет, - ответил он очень серьезно, - и сделай милость, извинись за меня перед ним, мне самому совестно...

   - Батюшка, нечего стыдится тому, кто всегда готов исправить свою ошибку; мы все иногда выходим из границ умеренности.

   - Ты мой истинный друг и добрый сын, Иафет, - ответил растроганный отец. - Не забудь же извиниться перед Мастертоном, я до тех пор не буду спокоен.

  

  

   Приехав к Мастертону, я очень удивился, встретив там Гаркура.

   - Очень рад вас видеть, Иафет, - приветствовал он меня.

   - Гаркур, позвольте вам представить мистера де Беньона, - сказал Мастертон с насмешливой улыбкой, как будто бы не зная, что мы уже давно были знакомы...

   - Гаркур, - сказал я, подавая ему руку, - я виноват перед вами за мои невежливые подозрения. Но я тогда был так взволнован, что это некоторым образом может извинить вину мою.

   - Нет, Иафет, - ответил Гаркур, сжимая мою руку, - не вы, а я должен искать вашей снисходительности; мой поступок непростителен, но я почту себя счастливым, если вы снова примете меня в число друзей ваших.

   - Теперь, мистер Мастертон, - сказал я в свою очередь, - так как сегодня мы расположены к извинениям, то позвольте и мне просить за моего батюшку, который вас когда-то назвал старой крысой; он бы совершенно забыл это, если бы я ему не напомнил утром.

   Гаркур захохотал во все горло.

   - Так скажите вашему старому тигру, что я не почитаю себя обиженным, потому что это название я принял, как относящееся к целому классу людей, занимающихся судебными делами. У нас завтра воскресенье, и вы, вероятно, поедете в церковь или в собрание.

   - Я думаю идти в церковь.

   - В таком случае, в половине третьего заезжайте за мной, и мы поедем вместе.

   - Хотя я на это время имею много приглашений, но ваше я принимаю с удовольствием и прежде других исполняю.

   - День этот будет посвящен истории Сусанны. Двусмысленность эту Гаркур совершенно не понимал.

   Мы отобедали очень весело, и между мной и Гаркуром кончились все прежние неудовольствия. Расставаясь, он обещал навестить меня на другой день, а Мастертон прибавил, что и он также заплатит визит старому тигру, то есть моему отцу.

   После завтрака приехал Гаркур. Я рекомендовал его моему отцу, и через несколько минут мы отправились в мои комнаты, чтобы там поболтать на свободе.

   - Я много расскажу вам, де Беньон, - говорил Гаркур. - Прежде всего надобно вам напомнить, что, когда, я услышал, что вы неожиданно исчезли, я хотел вас найти и просить вас возвратиться в Лондон. Тимофей, кажется, чуждался меня и сообщил мне только, что вы прежде вашего отъезда, были у леди де Клер в Ричмонде. Тогда я явился к этим дамам, хотя и не был знаком с ними, и рассказал им мой дурной поступок. Я также сообщил им, что хочу предложить вам место, находящееся в распоряжении моего отца, и которое прилично всякому благородному человеку, хотя и не очень доходно.

   - Очень вам благодарен за ваши заботы.

   - Бросьте, пожалуйста, эту церемонность. Вот таким-то образом я познакомился с леди де Клер и ее дочерью. Я помню, вы мне рассказывали много хорошего о последней. Но мне не верилось, чтобы Сецилия де Клер была та самая Флита, которой вы были покровителем, потому что вы отыскали ее родственников уже после того, как я вас оставил. Поэтому, признаюсь вам, маня очень удивило участие, которое принимали в вас обе, мать и дочь. Они не могли мне дать никаких сведений, где находились вы, но умоляли употребить всевозможные старания отыскать вас. Восемь дней беспрерывно я расспрашивал о вас, но все поиски остались тщетными, и я снова отправился в Ричмонд уведомить об этом леди де Клер. Сецилия горько заплакала, и я не мог удержаться, чтобы не спросить у леди де Клер, почему ее дочь принимает такое сильное участие в ее судьбе.

   - О, мисс де Клер, - сказал я, - неужели вы та Флита, которую он нашел у цыган и о которой он мне столько говорил?

   - Разве вы этого не знали? - спросила ее мать. Тогда я им сообщил все, что происходило между нами, дурного и хорошего, а они мне рассказали о ваших опасностях в Ирландии. В течение нескольких месяцев я продолжал неутомимо мои розыски и старался утешать бедную Сецилию, которая так горевала о вас. Теперь, Иафет, вы должны мне позволить сократить мою историю. Я не мог не удивляться этой девушке и не любить ту, которая имела такое нежное и благородное сердце. Но она была наследницей огромного состояния, а я же, как младший, ничего не получал. Впрочем, леди де Клер принимала меня всегда с радушием, и на Сецилию я также не мог жаловаться. Наконец, несчастная смерть старшего брата позволила мне надеяться получить ее руку. Визиты мои повторялись гораздо чаще. Скоро установилась между нами совершенная дружба; я сказал все леди де Клер, и она одобрила мое намерение. В минуту вашего неожиданного приезда я пришел с позволения матери просить руки Сецилии и с беспокойством и нетерпением ожидал от нее ответа. Удивитесь ли вы после этого, что в такую минуту вы внезапным появлением вашим привели всех в смущение?

   - Правда, дорогой Гаркур; но я еду в Ричмонд и надеюсь выпросить у них извинение.

   - Вы не можете представить себе, как неприятен был для них нечаянный отъезд ваш. Они просили меня пойти за вами и привести вас к ним. Я между тем просил ответа у Сецилии, но она не хотела не только отвечать, по даже и видеть меня, пока я не приду вместе с вами. И вот уже скоро три недели, как я не смею явиться к ней. Несмотря на ваш холодный прием, я пошел другой раз искать вас в Пиаццу, но вас там уже не было, и никто не знал даже, где вы живете. Наконец я вспомнил о Мастертоне. Он обещал мне доставить нам свидание, и я благодарен ему за то, что он исполнил свое обещание.

   - Итак, Гаркур, если хотите, то мы завтра же утром можем отправиться в Ричмонд.

   - О. как я вам обязан! Без вас я, может быть, никогда бы не знал Сецилии и, что еще хуже, может быть, лишился бы ее навсегда.

   - Нет, Гаркур, вы этим обязаны вашему доброму сердцу и желанию услужить мне. Поздравляю вас. Завтра в два часа возьму у батюшки карету и заеду за вами.

   Мы расстались: я отправился к отцу, у которого в это время был лорд, Виндермир.

   - Де Беньон, - говорил он, - я рассказал вашему батюшке все, что о вас думаю, и уверен, что вы своим поведением докажете, что я ничего не преувеличил.

   - Надеюсь, милорд, тем более, что батюшка так милостив, и я должен всеми средствами стараться делать ему угодное.

   Скоро приехал к нам Мастертон, и после нескольких минут общего разговора лорд Виндермир уехал.

   - Иафет, - сказал добрый старик, отводя меня в сторону, - я имею небольшое дело до вашего батюшки, а потому уйдите отсюда.

   Я пошел в свои комнаты и только впоследствии узнал, что происходило между моим отцом и Мастертоном в продолжение двух часов свидания. Наконец пришли мне сказать, что меня просят в залу.

   - Иафет, вы мне обещали ехать слушать нового проповедника. Пора, время уходит. Итак, ваше превосходительство, прощайте и позвольте взять вашего сына.

   Мы сели в карету и приехали к Кофагусу. Мастер-тон один вошел в его комнату и тотчас же возвратился, ведя с собою Сусанну. Прелестная улыбка и стыдливый румянец отразился на милом ее лице, когда она увидела меня в углу кареты. Мы поехали; руки наши как-то столкнулись и никак не могли разняться до церкви. Сусанна надела то же платье, в котором она со мною каталась.

   После обедни она сказала Мастертону:

   - Мне кажется, что неблагоразумно делают, удаляясь от ваших обрядов, но я бы не смела говорить этого, если бы не была убеждена вашим суждением.

   - Помните, что я вас пригласил в нашу церковь только на один раз, и именно для того, чтобы вы могли сами сравнить оба исповедания. Не упускайте случая заметить некоторые подробности.

   - Я бы желала иметь верного наставника.

   - Никто в таком случае не может быть ближе и откровеннее в своих мнениях, как муж.

   Она чрезвычайно была внимательна к нашей службе. Мы вместе стояли, и я никогда не был столько набожен, как в это время. Я был счастлив и благодарил небо за мое благополучие. По окончании литургии мы вышли и только что хотели сесть в карету, как появление Гаркура остановило отъезд наш...

   - Вы удивляетесь моему присутствию, - сказал он. - Но я надеялся найти здесь что-то очень интересное и потому хотел удовлетворить мое любопытство.

   Взгляд Гаркура заставил меня понять смысл его слов.

   Я крепко сжимал маленькие пальчики Сусанны и сам чувствовал легкое пожатие ее.

   - Завтра в два часа, - сказал мне Гаркур.

   - Непременно. Карета покатилась.

   - Теперь, Сусанна, - сказал Мастертон, - признайтесь мне откровенно. Сегодня вы были в собрании вашей секты и в первый раз слышали англиканскую службу. Скажите, что вам более нравится?

   - Нельзя ли покуда избавить меня or ответа?

   - Охотно, оставим это до другого раза.

   Между тем карета подъехала уже к крыльцу дома Кофагуса, и мы высадили Сусанну. Она немым приветом отблагодарила нас, и мы с Мастертоном отправились к моему отцу.

   - Вы, верно, желали бы знать, Иафет, какое дело я имел вчера со старым тигром?

   - Конечно, если это только меня касается.

   - О, без сомнения. Видите ли, ваш батюшка начал разговор с того, как он вас любит, как рад, что отыскал вас, что вы составляете все его благополучие и что он не может пробыть минуты без вас. Ну, я думаю, - продолжал Мастертон, - ваше любопытство вполне удовлетворилось?

   - Не совсем.

   - Так слушайте далее. Видя его откровенность, я ею воспользовался, доказывая ему, что вы не вечно же должны находиться подле него и что вам нужно снова возвратиться в общество, а потому и необходимо должны с ним расстаться. Замечания эти не пришлись по вкусу старому тигру, и он ответил мне, что ожидал от вас совершенно другого. Я представил ему, что прекрасный пол одарен такими свойствами, перед которыми молодой человек устоять не может.

   - Одно средство упрочить его присутствие, - говорил я, - женить на молоденькой, благоразумной девушке, которая бы находила все свое удовольствие в семейной жизни.

   - Мысли хорошие, - сказал ваш отец, - но где отыскать такую девушку?