Марриет Фредерик - Иафет в поисках отца

минать все происшествия, в которых участвовали Карбонель, Гаркур и другие. Но мысли мои вскоре были прерваны приходом портного.

   - Вели ему подождать немного, - сказал я. - Я позвоню, когда ему можно будет войти. - До того стыдился я своего квакерского платья, что, сбросив сюртук, жилетку, спрятал их в угол и закутался в широкий плащ. Потом я позвонил, и портной вошел в мою комнату.

   - Мне надобно завтра к десяти часам новое платье.

   - Невозможно, сэр, так скоро.

   - Невозможно? - сказал я. - И ты считаешься модным портным! В таком случае можешь отравиться домой.

   После такого решительного ответа портной подумал, что я, должно быть, человек очень важный.

   - Я постараюсь, - сказал он, - исполнить ваше желание, и если успею только вовремя прийти домой, то думаю, что можно будет это уладить. Конечно, вы знаете, что ночная работа требует двойной платы.

   - Я знаю только, что если я отдаю приказания, то привык, чтобы их сейчас же исполняли. Этому выучил меня мой несчастный друг, майор Карбонель.

   Портной при имени Карбонеля низко поклонился. Казалось, в этом имени было еще до сих пор что-то магическое, хотя майор давно уже умер.

   - Я надел квакерское платье, чтобы приволокнуться за молоденькой пуританкой, а потому и принужден был оставаться в нем некоторое время. Однако снимайте поскорее мерку, и я ожидаю заказанное платье ровно в десять.

   - Вы будете довольны, сэр, - сказал портной, выходя из комнаты.

   Я лег на диван, закутавшись в мой плащ, дверь снова отворилась, и ко мне вошел хозяин со служителем. Каждый из них нес по блюду для моего ужина. Я хотел было отправить их к черту, но низкий поклон хозяина остановил меня и побудил быть вежливым.

   - Как я счастлив вас опять видеть, Ньюланд; верно, вы совершили большое путешествие.

   - Да, я много путешествовал в продолжение этого времени, - ответил я небрежно. - Но я себя не очень хорошо чувствую. Вы можете оставить ужин на столе, а вас мне теперь не нужно.

   Хозяин и служитель, поклонившись мне, вышли из комнаты, а я запер двери и с большим аппетитом поужинал, потому что ничего не ел со вчерашнего завтрака. Кончив свой ужин, я сел на диван и невольно начал разбирать свое поведение.

   - Сусанна, - подумал я, - как ты справедливо судила обо мне! Еще не прошло и суток, как я оставил тебя и уже стыжусь платья, в котором был так счастлив с тобою. Ты правду сказала, что я напыщен гордостью и радостно возвращаюсь в этот свет тщеславия. Тут я живо представил ее слезы и упрекал себя в недостатке твердости. С грустными мыслями я лег спать и проснулся довольно поздно. Когда я позвонил, служанка принесла мне новое мое платье, оставленное портным; я надел его и совершенно был доволен переменой, которая придала физиономии моей прежнюю мою моложавость. После завтрака я велел нанять экипаж и поехал в N 16 Трогмортон-Курт, Минорис. Дом этот снаружи был очень грязен и не предвещал внутренней красоты, а окошки, казалось, несколько лет не были уже мыты. Когда я вошел в комнату, то насилу мог разглядеть высокого тощего человека.

   - Что вам угодно, сэр? - сказал он.

   - С хозяином ли дома имею я удовольствие говорить? - ответил я.

   - Да, сударь, мое имя Чатфильд.

   - Я пришел к вам по случаю объявления, которое было в газетах, - говорил я, показывая ему листок.

   - Да, это так. Не можете ли вы нам сообщить о себе каких-нибудь подробностей?

   - Да, могу, сэр, и самые удовлетворительные.

   - Я очень жалею, что вы столько беспокоились. Вам надобно ехать в Линкольнский Двор, к Мастертону; все дела теперь в его руках.

   - Не можете ли вы мне сказать, кто спрашивает этого молодого человека?

   - Генерал де Беньон, приехавший недавно из Индии.

   Воображение мое вспыхнуло; я с поспешностью вышел, сел в коляску и велел ехать в Линкольнский Двор. Мигом пробрался я в комнату Мастертона, который готов был выйти из дома.

   - Разве вы забыли меня, дорогой, уважаемый Мастертон! - сказал я дрожащим голосом и с силою сжал его руку.

   - Право, вы, кажется, решились заставить себя помнить хоть несколько минут! - вскрикнул он, мотая своей раздавленной рукой. - Да кто вы?

   Мастертон не видел ясно простыми глазами, а голос мой не мог сейчас узнать. Он вытащил очки свои из кармана и надвинул их на нос. - Ах, да это вы, Иафет; не правда ли?

   - Да, я, Иафет, - сказал я, опять взяв его руку.

   - Только не жмите, пожалуйста, так крепко, милый мой, - сказал стряпчий. - Я признаю вашу силу, и этого достаточно. Я рад, очень рад видеть вас. Вы скиталец, неблагодарный человек, садитесь, садитесь... Но сперва помогите мне снять плащ. Предугадываю, что посещение ваше есть следствие объявление; не так ли? Правда, вы наконец нашли вашего отца, или, лучше сказать, он нашел вас. И что еще страннее, вы не обманулись в ваших предположениях.

   - Но где он, где? Свезите меня к нему скорее.

   - Вам надобно подождать немного, потому что он уехал в Ирландию.

   - Ждать! Опять ждать! О, нет, я сейчас же за ним поеду.

   - Вы этим сделаете новую глупость и повредите только себе, потому что отец ваш - престранный человек. Он хотя и сознается, что оставил вас под именем Иафета, но все-таки боится, чтобы его не обманули, и требует неопровержимых доказательств. Мы не могли следить за вами после вашего выхода из воспитательного дома, не отыскав Кофагуса, и до сих пор не знаем, что с ним сделалось и где он.

   - Я вчера вечером был у него.

   - Хорошо, очень хорошо. Нам надобно за ним послать или самим туда ехать. У него пакет, оставленный госпожой Метланд, в котором заключаются документы о женитьбе вашего отца. Странно, что вы так сверхъестественно угадали содержание его. Но все идет очень хорошо, и я вас поздравляю. Отец ваш - престранный человек. Он прожил весь век деспотом, окруженный рабами, и не любит, чтобы с ним шутили, и если вы что-нибудь скажете ему противное, то он лишит вас наследства. Это истый старый тигр. Если бы не для вас, то я бы давно его оставил... Он, кажется, думает, что весь свет обязан ему в ноги кланяться. Будьте уверены, Иафет, что не для чего так торопиться его видеть, и вам нужно ему представиться, когда все доказательства будут собраны и объяснены. Я надеюсь, что у вас не истратился запас почтения и сыновней любви, иначе через неделю вы улетите за дверь. Представьте себе, что он и меня уж честил разными именами.

   - В самом деле? - сказал я смеясь. - Я должен извиняться за поведение моего отца.

   - О, Иафет, я не гонюсь за безделицами, - говорил он улыбаясь. - Но вы не спрашиваете о ваших знакомых?

   - Мне хотелось спросить, - ответил я. - Что лорд Виндермир?

   - Совершенно здоров и очень рад будет вас видеть.

   - А леди де Клер и ее дочь?

   - Они в Лондоне. Леди де Клер опять сделалась светской женщиной, и ее дочь, как вы называли ее, ваша Флита, или Сецилия де Клер, слывет первой красавицей в столице. Но теперь, когда я удовлетворительно, ответил вам на все вопросы, расскажите мне ваши приключения, потому что, вероятно, они с вами случались с тех пор, как вы убежали от нас таким неблагодарным образом.

   - Очень охотно, сэр, я вам передам их, но рассказ будет слишком длинен...

   - Но мы будем обедать здесь и проведем вечер вместе. Дело решено, и я буду знать ваши похождения.

  

  

   Я отпустил коляску, пока Мастертон приказывал готовить обед, и потом мы заперли дверь, чтобы кто-нибудь не вошел, и я начал мой рассказ. Давно уже настало время обеда, когда я кончил мою историю.

   - Кажется, вы нарочно созданы для того, чтобы попадать в беды и потом отделываться от них чудесным образом, - заметил Мастертон. - Из вашей жизни можно было бы составить роман.

   - Конечно, и презанимательный.

   - Я с вами согласен. Но обед готов, а он не любит ждать. После мы потолкуем, а теперь удовлетворим требование наших желудков.

   Мы сели за стол. Когда обед кончился и в комнате осталось нас только двое, Мастертон сказал мне:

   - Иафет, я очень рад, что мы встретились прежде, нежели вы увидели вашего отца. Вы, бесспорно, имеете большие выгоды, родившись от известного семейства. Предок ваш был пэр Ирландии, но вы не можете наследовать этого титула, потому что старший брат имеет большое семейство. Что же касается имения, то вам не о чем беспокоиться, и вы совершенно счастливы. Ваш отец очень богат, а вы - единственный его сын; но надобно предварить вас, что вы найдете в нем человека совершенно противного тому, как представляли его ваши юношеские мечты. Кажется, отец ваш не имеет вовсе родительской нежности и искал вас для того только, что хотел кому-нибудь передать свое имение. Притом, он жесток и вспыльчив, и малейшее сопротивление его воле приводит его в совершенное неистовство. Он терпел прежде большую нужду, и, кажется, отец его обходился с ним не очень вежливо.

   - Но не знаете ли, из-за чего я был оставлен в воспитательном доме?

   - Я вам сейчас расскажу это. Дед ваш доставил отцу вашему офицерский чин и хотел, или, лучше сказать, требовал, чтобы он женился на богатой девушке, которую отец ваш не видал, и для этого велел ему приехать к себе. Говорят, она была очень хороша собой, но отец ваш поступил очень неблагоразумно; он не согласился даже посмотреть на нее и прислал решительный отказ, за что лишился всего имения. Вскоре отец ваш влюбился в прелестную молодую женщину, у которой, казалось, было огромное состояние. Но, чтобы вернее получить ее руку и вместе богатство, он уверял ее, что наследует после отца достоинство пэра и все имение; таким образом он женился на ней. Но спустя два дня после брака они узнали свое "богатство". Оказалось, что у отца вашего было одно только офицерское жалованье, а у нее ровно ничего. Отец ваш бесился, выходил из себя, называл жену свою обманщицей. Несколько дней после свадьбы были днями слез, брани, упреков, клятв и прочего. Наконец мать ваша, успокоившись, сказала своему мужу: "Из-за чего нам ссориться, Эдмонд? Мы оба виноваты, так постараемся лучше исправить нашу ошибку. Все думают, что я в гостях здесь; а о вас, что вы получили отпуск на несколько дней. Но не сказали ли вы кому-нибудь из офицеров о вашей свадьбе? " "Никому", - пробормотал отец ваш. "В таком случае разъедемся, как будто бы между нами ничего не было... Никто не узнает, и каждый из нас для своей пользы будет хранить этот секрет в тайне. Согласны ли вы? " Отец ваш с восторгом принял это предложение. Он проводил вашу мать в N... , а потом возвратился в свой полк.

   - Признаюсь, происшествие это не делает чести моей матери.

   - Оставим ее в покое, Иафет, вам нужна история вашего отца. Теперь надобно сказать, что через два месяца после этого отец ваш получил письмо от матери, в котором она извещала, что их связь имела обыкновенные последствия и что он должен будет заботиться о ребенке во избежание огласки, или, в противном случае, она обо всем расскажет. Не знаю, какие меры употребили они, чтобы никто не узнал этого происшествия, но отец ваш говорил, что ребенок родился в Лондоне, и, по обоюдному согласию, он привесил вас к воротам воспитательного дома с бумагой и ассигнацией. После этого он и не думал вас возвратить, но мать ваша требовала этого настоятельно, потому что какое бы ни было ее поведение, она все-таки имела материнские чувства. Полк, в котором служил отец ваш, был отправлен в Индию. Там он вскоре получил следующий чин за храбрость в Майсурской войне. После нескольких лет, приехав в отпуск, он спрашивал о вас, но не для себя, а по просьбе вашей матери...

   - Да разве они опять вместе жили?

   - Почти; ваша мать отправилась в Индию. Она там, выдавая себя за девушку, нашла хорошую партию и в другой раз вышла замуж.

   - Боже милосердый, какая безнравственность!

   - Супруг ее был член калькуттского совета. Отец же ваш находился тогда в этой провинции Индии и, нечаянно встретив ее на бале у губернатора, узнал, что она замужем. Он хотел выйти, но мать ваша, не теряя присутствия духа, сама подошла к нему и начала с ним разговаривать как со старинным знакомым, и после этого они виделись несколько раз, не подавая, впрочем, виду, что имели что-нибудь общее прежде. Однако, когда она узнала, что отец ваш едет в Англию, то просила его убедительно справиться о вас, Иафет. Он обещал ей исполнить ее желание. Возвратившись опять в Индию, он узнал, что мать ваша умерла от тифа. Отец ваш не был тогда богат, но он участвовал в военных действиях, и тут-то он и составил себе состояние. Сколько я мог заметить, он вовсе и не думал о вас, и только смерть вашей матери и имение, которое он нажил, заставили его думать о наследнике.

   Вот что я мог узнать о вашем отце, и, кажется, он не чувствует ни малейшей привязанности к вам. Поведение жены его напоминает ему неприятную женитьбу, и если бы он не желал иметь наследника, то, кажется, вовсе не хотел бы вас видеть. Правда, вы можете его заставить любить себя, и наружность ваша поддержит эту любовь, но вам очень трудно будет выполнить все его капризы, и я боюсь, что вы с вашим горячим характером едва ли поладите с ним.

   - Правда, сэр, мне кажется, что самые лестные желания редко сбываются, и я бы даже желал, чтобы отец меня не искал. Я был доволен и счастлив, а теперь, кажется, нечему радоваться в новой перемене моего состояния.

   - Мне надобно вас спросить еще кое о чем. Во-первых; кажется, вы вступили в секту квакеров? Скажите мне откровенно, уверены ли вы во всех правилах их ве-ры и намерены ли вы с ними остаться? Это вам много помешает.

   - Правила веры их, по моему мнению, ближе к христианству, нежели другие, и я не задумываясь скажу, что жизнь их по большей части чиста и непорочна. Есть у них некоторые обычаи, которые мне показались довольно смешными, но впоследствии я привык к ним, хотя их одежда постоянно носит на себе отпечаток их странностей.

   - Как это, Иафет?

   - Я могу ответить вам словами Сусанны Темпль. "Вы думаете, что наше платье есть наружная форма, которая вовсе не нужна. Мы носим это платье для того, чтобы отделиться от других. Наружные украшения мы ни во что не ставим, а главным основанием своего верования считаем смирение. Не все те, которые носят это платье, истинные квакеры, но зато мы знаем, что если кто снимет его, то вместе с тем он отказывается от наших правил, и вот почему мы почитаем его важным. Я не спорю, что можно быть также религиозным и без этого наряда, но он есть условие нашего исповедания, и мы должны исполнять все мелочи, чтобы быть постояннее и приверженнее к обряду".

   - Она очень умно рассуждала, но я хочу вас спросить еще, Иафет, сильно ли вы влюблены в молодую пуританку?

   - Я не могу скрыть этого. Я люблю ее от всей души.

   - Но любовь ваша может ли заставить вас остаться квакером и жениться на ней?

   - Я спрашивал себя об этом по крайней мере сто раз в продолжение двадцати четырех часов и до сих пор не знаю, на что решиться. Если бы она надела светское платье и мне позволила бы то же сделать, то я бы завтра же на ней женился. Но остаться квакером из любви к ней - это другое дело. Положение мое затруднительно. Я никогда не говорил ей о своей любви, но уверен, что она меня любит и понимает мою любовь.

   - То есть вы это только думаете, что весьма извинительно молодому человеку.

   Я рассказал Мастертону, в каком положении застал Сусанну, возвратившись за газетами.

   - Все эти доказательства очень надежны, но, скажите мне, Иафет, думаете ли вы, что она из любви к вам решится оставить свою секту?

   - Нет, она слишком постоянна в своих правилах и не сделает этого. Она будет страдать, мучиться, но никогда не переменит закона отцов своих.

   - Она, должно быть, умна, и мне кажется, что несчастья ваши только теперь начинаются. Вы были бы гораздо счастливее с нею, нежели в свете. Будущность ваша незавидна. Вы будете иметь дело с самым строгим отцом, который наложит на вас железную власть. Притом, вступив в общество, вы найдете одну пустоту и наружный блеск.

   - Вы говорите правду. Но, во всяком случае, я выиграю что-нибудь, если узнают, что я происхожу от знатного семейства, тем более, что я был всегда игралищем судьбы, и кажется, что она и теперь продолжает шутить со мною... Но уже очень поздно, прощайте, желаю вам покойной ночи.

   - Прощай, Иафет. Если я получу какие-нибудь известия, то дам вам знать. Леди де Клер живет в N 13, в Парк-Стрит. Вы, я думаю, пойдете к ней?

   - Сейчас же, только напишу письмо в Ридинг.

  

  

   Я возвратился домой, начал обдумывать сообщение Мастертона и, признаюсь, не совсем был доволен новостями, которые он открыл мне. Вести его о моей матери, хотя уже покойнице, заставили меня грустить, а характер отца моего не предвещал ничего доброго. Странно. Я только что нашел его и вот желал уже, чтобы век не видаться с ним, и когда я сравнивал мирное и счастливое житье мое у Кофагуса с будущим, то жестоко сожалел, что Тимофей показал мне объявление.

   На следующее утро я написал Кофагусу и Тимофею, рассказав им подробно все, что слышал от Мастертона, и прибавил еще, что я никогда не желал бы с ними расстаться. И в это время я, действительно, чувствовал то, что писал.

   Кончив письмо, я отправился в Парк-Стрит, чтобы увидеть леди де Клер и Сецилию. Еще было очень рано, когда я постучал в двери, и лакей, зная меня, безо всяких вопросов впустил в залу, взяв на свою ответственность подобный поступок.

   Уже прошло более года, как я оставил мою Флиту в Ричмонде, и теперь очень интересовался, как меня примут. Я пошел с человеком наверх, и когда он отворил дверь в их комнату, то я слышал, как он назвал меня по имени, докладывая о моем приходе.

   Леди де Клер и Сецилия встали с поспешностью и вышли ко мне, сопровождаемые Гаркуром.

   - Мистер Ньюланд! - вскричала леди де Клер. - Какое неожиданное удовольствие!

   Сецилия подошла ко мне и покраснела по уши. Гаркур отступил на несколько шагов назад, как будто ожидая, что я прежде стану приветствовать его. Мне никогда не было так неловко. Но, кажется, и остальные лица находились в том же положении.

   - Знакомы ли вы с мистером Гаркуром? - сказала наконец леди де Клер.

   - Если это тот мистер Гаркур, которого я прежде знал, то мы, конечно, знакомы.

   - Поверьте, Ньюланд, он всегда оставался тем же, - сказал Гаркур, подойдя ко мне и подавая мне руку, которую я пожал с удовольствием.

   - Давно уже мы не виделись, - сказала Сецилия, думая, что надобно непременно и ей что-нибудь говорить по правилам светской политики. Но вместе с тем, казалось, и не хотела при Гаркуре напоминать о моих прошлых отношениях с ней.

   - Точно, мисс Сецилия, - ответил я очень серьезно, потому что не был доволен приемом, в котором я не видел прежней дружбы и чистосердечия. - С тех пор, как я имел удовольствие вас видеть в последний раз, счастье почти меня не оставляло.

   Сецилия пристально смотрела на меня, как будто бы желая узнать, в чем именно я был счастлив. Однако она молчала и не задала мне никакого вопроса.

   - Здесь никого нет, кому бы не была известна моя история до того времени, как я оставил Лондон и вас, леди де Клер. Я расскажу ее в четырех словах: я отыскал отца моего.

   - Надеюсь, что вы позволите вас поздравить с этим, мистер Ньюланд? - сказала леди де Клер.

   - Что касается происхождения и почетности фамилии, то я не могу жаловаться. Отец мой - брат пэра и сам генерал. Я не скажу фамилии его, пока не буду им признан перед всем светом. Я также имею преимущество быть единственным его сыном, и если не буду отвергнут отцом, то я богатый наследник, - продолжал я насмешливо. - Может быть, я теперь буду лучше принят, нежели Иафет Ньюланд-сирота. Но, леди де Клер, кажется, я не вовремя пришел, а потому позвольте мне с вами проститься. - И, не дожидаясь ответа, я вышел. Исполненный негодования, я бежал по лестнице и был уже почти на дворе, как услышал за собой легкие шаги и вслед за тем увидел Сецилию. Она схватила мою руку и с упреком устремила на меня глаза свои, на которые навернулись слезы.

   - За что, Иафет, вы с нами так поступаете? - спросила она меня.

   - Мисс де Клер, - ответил я, - мне не за что делать упреки. Я заметил, что мое присутствие не нравилось вам, и я вышел.

   - Кажется, вы гордитесь теперь, когда узнали вашего отца?

   - Я слишком горд для того, мисс де Клер, чтобы быть там, где меня не желают видеть. Я, как Иафет Ньюланд, пришел сюда, чтобы увидеть прежнюю мою Флиту. Но когда получу настоящую мою фамилию, то надеюсь быть радушно принят дочерью леди де Клер.

   - Ах, как он переменился! - сказала она, устремив на меня свои голубые глаза.

   - Счастье меняет нас всех, мисс де Клер. Но позвольте оставить вас. - Я поклонился и ушел.

   Но, сходя по лестнице, я не мог удержаться, чтобы не посмотреть назад, и, обернувшись, увидел, как Сецилия закрыла глаза свои платком и тихо шла наверх. Я пришел домой в дурном настроении и сердился за прием леди де Клер.

   - Вот свет, - думал я, садясь на диван и бросив шляпу на стол. - Ее нельзя уже узнать после двух зим, которые она провела здесь. Однако, как она похорошела. Но от чего эта перемена? Зачем Гаркур был у них? Не наговорил ли он им чего-нибудь на меня? Это легко может быть.

   В то время, как голова моя была занята подобными мыслями, и я сравнивал Сецилию с Сусанной, и не совсем выгодно для первой, дверь в мою комнату отворилась, и мальчик доложил о приходе Гаркура.

   - Стул мистеру Гаркуру, - сказал я небрежно.

   - Ньюланд, - сказал Гаркур, - я пришел к вам по двум причинам; во-первых, по поручению дам, которых вы оставили так неожиданно, и чтобы уверить вас...

   - Извините, если я прерву вас, мистер Гаркур. Я не приму никаких посланников от этих дам. Они могут делать вас своим поверенным, если им это угодно, но я отказываюсь слушать вас. После того, что я видел и чувствовал утром, объяснения совершенно бесполезны.

   Я отказываюсь от моего права на знакомство с госпожой де Клер и ее дочерью, если я когда-нибудь имел только это право. Следовательно, о первой причине нечего и говорить более. Итак, могу ли я узнать вторую, которая доставила мне честь вас видеть?

   - Не знаю, мистер Ньюланд, - ответил Гаркур, - должен ли я, услышав ответ ваш на первую причину, говорить о второй, тем более, что она меня касается.

   - Я готов слушать ее со всевозможным вниманием, - сказал я, кланяясь ему.

   - Я хотел сказать, мистер Ньюланд, что я намерен просить у вас извинения за мой поступок и сознаться, что я достойно был наказан и более, может быть, собственною совестью, нежели опасной раной, которую я от вас получил. Обязанность благородного человека заставила меня высказать вам это. Может быть, придет время, когда я в состоянии буду доказать вам, что я недостоин такого холодного приема, который вижу теперь. Позвольте мне с вами проститься, мистер Ньюланд, хотя с грустными чувствами. Я должен сказать вам, что вы также огорчите и тех, которые любят вас не только по долгу благодарности, но и по собственному влечению.

   Гаркур поклонился мне и вышел.

   - Все это прекрасно, - подумал я, - но я не позволю уговорить себя сладкими словами. Я знаю вас, как свои пять пальцев. Вероятно, они будут жалеть о своем поступке, но никогда более не увидят меня у себя в доме.

   Я старался быть спокойным, но чувствовал тревогу. Мне казалось, что я слишком грубо поступил с леди де Клер и ее дочерью. Мне бы надобно было выслушать объяснение Гаркура. Они были мне много обязаны, и я поступком своим увеличил эту обязанность. Я хотел уж, чтобы Гаркур возвратился. В его же поведении я старался найти какую-нибудь вину, но не мог. Его поступок был совершенно благороден. Мне ужасно досадно было, что Гаркур в доме леди де Клер был лучше меня принят. Но размышления мои были прерваны служителем. Он вошел и подал мне записку от Мастертона.

   "Сегодня поутру отец ваш присылал за мною; кажется, два дня уже, как он приехал из Ирландии и остановился в Адельфи. Я должен объявить вам неприятную весть, что ваш отец по дороге, выходя из коляски, вывихнул себе ногу. Он теперь слег в постель, и вы можете вообразить его любезность. Увидев меня, он требовал, чтобы я сейчас же представил все документы о вас; но я думаю прежде отправиться в Ридинг и завтра же в девять часов с вами туда ехать, потому что у меня есть свободное время. Поездка эта для меня будет приятное отдохновение. Я желаю тоже видеть старинного знакомого Тимофея и вашу Сусанну. Отвечайте мне с посланным. Н. Мастертон".

   Я написал Мастертону несколько строчек, извещая, что буду к нему в назначенное время, На следующее утро в девять часов я был уже готов, отправился к Мастертону и с ним вместе поехал в Ридинг. Дорогой я рассказал ему происшествие последнего дня и как я был принят в доме леди де Клер.

   - Право, Иафет, мне кажется, что вы были неправы, и если бы я не знал вашей любви к мисс Темпль - и скажу мимоходом, что она есть главная причина моей поездки с вами, - я бы подумал, что вы ослеплены ревностью. Если Гаркур был у них так рано поутру, то, вероятно, на это есть причины. Да, я теперь вспомнил, именно: я слышал, что его старший брат умер; он один остается богатым наследником всего имения, и кто-то еще говорил мне, что он, вероятно, женится на богатой лондонской красавице; также носятся слухи, что свадьба непременно состоится. Итак, неудивительно, что внезапный приход ваш без доклада, после такого долгого отсутствия, привел в замешательство леди де Клер и Гаркура. Будьте уверены, что это было причиной мнимой холодности. Если бы леди де Клер и ее дочь были одни, то, вероятно, этого бы не случилось. Сецилия догоняла вас на лестнице, и этого довольно, чтобы разуверить и оправдать свое поведение. Притом же Гаркур приходил к вам, и слова его явно доказывают, что вы собственной ошибкой оставили в себе неприятное впечатление.

   - Но я смотрел на это совершенно с другой стороны. Я замечал только, что я был лишний, и сверх того, встретив человека, с которым мы были в ссоре и даже имели дуэль, я воображал, что он наговорил на меня что-нибудь. Положим, что я ошибся, знание света сделало меня подозрительным.

   - Тем хуже, Иафет, и вы должны исправить эту ошибку. Иначе, с этим характером, вы сделаетесь несчастливейшим человеком, потому что подозрительность вечно будет заставлять вас бояться обмана, которым вы будете опутаны, как сетью.

   После этих замечаний я некоторое время молчал и разбирал свои чувства; они говорили мне, что я поступил глупо. Дело было в том, что я ревновал Флиту из одной только братской любви и ужасно досадовал на слишком близкие отношения Гаркура с Сецилией, для которой я готов был даже пожертвовать моей любовью к Сусанне. Мне казалось, что я один имел право на ее расположение и что никто не смеет и не должен требовать ее руки до тех пор, пока я торжественно не откажусь от нее.

   Читатель, вероятно, посмеется над моей глупостью, но таковы были тогда мои чувства.

   - О чем вы думаете, Иафет? - сказал Мастертон, удивленный моим молчанием.

   - Я думаю о том, какого дурака я из себя сделал в поступке с леди де Клер и Гаркуром.

   - Этого я не говорил еще, но думал, что вы были близки от этого... Теперь скажите же мне откровенно: не ревность ли была причиной странного и невежливого поведения вашего с семейством леди де Клер?

   - Думаю, что да.

   - Я скажу Сусанне, когда увижу ее, что она может ожидать много хорошего от вашего постоянного характера, - сказал он улыбаясь. - Вы странный человек; вы не можете жениться на обеих вдруг; не правда ли? Однако я могу растолковать ваши чувства, они натуральны. Но не все, что натурально, делает честь человеку. Поговорим лучше о Сусанне. В ее присутствии все ваши нелепые мысли исчезнут. Каких она лет?

   Мастер гон задал столько вопросов о Сусанне, что этим занял все мои мысли.

   - Не знаю, что она скажет, увидев меня в этом костюме. Не лучше ли будет переодеться по-прежнему?

   - Оставайтесь так, я беру это на свою ответственность. Судя по вашим словам, я, кажется, уже хорошо знаю ее характер.

  

  

   Приехав в Ридинг, мы остановились в трактире, заказали обед и потом отправились в аптеку, где Тимофей прилежно занимался взвешиванием и укладыванием лекарств. Он обрадовался, увидев нас и заметив, что я снял квакерское платье, забавлялся на мой счет, делая из себя пресмешную фигуру. Я послал его к Кофагусу спросить, позволит ли он привести с собою Мастертона, и ответ просил доставить в трактир. Потом мы отправились обедать.

   - Довольно трудно из вас, Иафет, сделать квакера. Но хотел бы знать, кто в состоянии дать Тимофею квакерские правила? Он смеется надо всем и старается все представить в забавном виде. Во всяком случае он никогда не будет серьезным человеком.

   В вечеру мы пошли к Кофагусу, получив от него приглашение. Сусанна вышла ко мне навстречу, но, увидев перемену в моем платье, отступила назад и покраснела по уши. Я молча прошел мимо нее, поцеловал руку госпоже Кофагус и, поздоровавшись с ее мужем, отрекомендовал им Мастертона.

   - Мы насилу узнали тебя, Иафет, - тихо заметила госпожа Кофагус.

   - Я не думал, чтобы платье мое так меня изменило, что я не буду даже узнан моими друзьями, - ответил я, - но это потому, что сестрице вашей, кажется, неприятно видеть меня.

   - Напротив, Иафет, я от души рада твоему приезду, - сказала Сусанна, подавая мне руку, - но я не думала, чтобы ты так скоро переменил одежду нашей веры, и, признаюсь, сожалею об этом.

   - Мисс Темпль, - прервал Мастертон, - он сделал это для того, чтобы исполнить просьбу своих друзей, ради которых Ньюланд и снял ваше одеяние. Я не оспариваю и не приписываю решительного перевеса ни одному исповеданию, каждый имеет право выбирать лучшее, и Ньюланд, может быть, сделал хорошо, что принял ваше. Пусть он укрепится в нем. Но всякая вера имеет свои недостатки и не может допустить совершенства во всех отношениях; следовательно, ваша не исключается из этого определения. Религия ваша учит смирению, и потому вам не для чего носить пышное платье.

   - Но мне кажется, он для того и пожертвовал нашим, что оно слишком бедно.

   - Совсем нет. Надевать платье, которое носит весь свет, не значит еще быть гордым и лишиться смирения, а, напротив, носить отличное от других есть признак гордости, и притом смешной. Приверженцы последнего подобны фарисеям, и оттого мы хотели, чтобы он снял его. О вере его мы не спорим; но религию никак не должно составлять одно платье, или она рискует быть очень слаба.

   Сусанна удивилась новой мысли, которую мой старый стряпчий так смело развил. Миссис Кофагус смотрела на своего мужа, который щипал мне руку, вероятно, в знак согласия с Мастертоном.

   - Мне вовсе неприлично оспаривать мнение такого почтенного человека, - говорила Сусанна. - Я не могу уничтожить правила, основанные на Священном Писании, и, каковы бы они ни были, я смело исполняю их.

   - Поэтому перестанемте говорить об этом, мисс Темпль. Ньюланда нельзя винить. Он хотел надеть квакерское платье, но я ему не позволил. Следовательно, вы можете быть недовольны мною, а не им. Но, вероятно, вы не захотите излить свой гнев на такого старика, как я.

   - Я не имею никакого права сердиться, - ответила Сусанна.

   - Но вы сердитесь на меня, - сказал я.

   - Нисколько, Иафет. Но я не знаю, как назвать это чувство; я ошиблась и прошу извинения.

   - Теперь вы и меня должны извинить, мисс Темпль, - сказал Мастертон.

   Сусанна невольно засмеялась.

   Разговор сделался тогда общим. Мастертон растолковал Кофагусу, как необходимо его присутствие в Лондоне, и последний сейчас же согласился ехать туда. Решено было отправиться в дилижансе. Мастертон много говорил о моем отце, и вообще разговор его был так весел и занимателен, что Сусанна даже не могла удержаться от смеха. Наконец Мастертон, довольно поздно уже, один отправился в гостиницу, а я остался провести ночь на собственной постели. Когда он вышел, я продолжал разговор с семейством Кофагуса.

   - Никогда, - говорил я, - не желал бы от вас уехать, но отец мой требует от меня строжайшего повиновения. Что мне делать? Я должен его слушать.

   - Во всем, что справедливо, Иафет, - сказала Сусанна.

   - Во всем, что справедливо, Сусанна! Например, Мастертон говорит, что отец мой не позволит мне носить ваше платье. Что мне делать?

   - Взять путеводителем своим религию, Иафет.

   - Но, читая Священное Писание, я найду десять заповедей, в которых сказано: "Чти отца твоего и матерь твою". Это правило неизменно, и я должен ему следовать. Но какое надобно носить платье, я нигде не найду. Что вы думаете, Кофагус?

   - Без сомнения, почитать отца твоего, Иафет.

   - Но что вы скажете, Сусанна?

   - Я скажу, что желаю тебе спокойной ночи, Иафет. После этого ответа мы все захохотали, и я заметил, что Сусанна смеялась, выходя из комнаты. Миссис Кофагус последовала за нею, и я остался один с Кофагусом.

   - Итак, Иафет, увидеть старика... гм... поцеловать, обнять... получить благословение... и так далее.

   - Если он дурно будет со мною поступать, то я опять вернусь... хотя Сусанна, кажется, не очень довольна мною.

   - Тьфу... глупости... женщины хитры, как кошки... умрут без тебя... ты, Иафет, делай, как хочешь... или одевайся, как я, или по-прежнему... все хорошо... и так далее.

   Я просил Кофагуса рассказать мне все, что он знал от своей супруги, и он объявил, что жена его говорила с Сусанной вскоре после моего отъезда, найдя ее в слезах, и что она призналась в любви ко мне. Этого-то мне и хотелось, а потому, пожелав Кофагусу спокойной ночи, я отправился спать с новым блаженством. Перед отъездом я виделся с Сусанной и хотя ни слова не говорил ей о любви, но был ею доволен. Она очень ласково говорила со мною, напоминала мне о предстоящих затруднениях и вообще выказала более доверчивости, нежели когда-нибудь.

   Расставаясь, я сказал ей:

   - Сусанна, какая бы перемена не случилась в моем состоянии или платье, сердце всегда останется то же. В нем не изгладятся чувства, которые начертила неизменная к вам привязанность.

   Слова эти могли быть приняты двусмысленно, и она ответила:

   - Я бы хотела видеть тебя совершенным, но на земле совершенства не существует, поэтому делай возможное.

   - Бог да благословит тебя, Сусанна.

   - Надеюсь, что и ты Им не будешь оставлен.

   Я обвил ее рукой и сильно прижал к своему сердцу. Она тихонько высвободилась из моих объятий, и в больших глазах ее засверкали слезы. Так мы расстались. Через четверть часа я был уже с Мастертоном на дороге в Лондон.

   - Иафет, - говорил он мне, - надобно признаться, что вы сделали очень благоразумный выбор. Ваша квакерша прелестная девушка. Я тоже в нее почти влюбился и думаю, что наружность ее едва ли не лучше, чем Сецилии де Клер.

   - В самом деле?

   - Да, не шутя. Черты ее лица так выразительны, так полны чистой, непорочной жизнью, что я, смотря на нее, переносился мечтами Бог знает куда. Она настоящая эмблема невинности, хотя ее рассудок далеко выше ее возраста.

   - Это-то и беда. Она никогда не переменится во мнении о том, что ум ее почитает справедливым, даже для меня, для моей любви.

   - Согласен с вами и не удивляюсь ее упорству, она уступчива только против доказательств. Но зато она будет прекрасная, верная жена, добрая мать, потому что религия занимает у нее первое место. Заметили ли вы, с каким вниманием вчера она слушала меня? Я вселил в нее новую мысль, Иафет, и эта мысль разработается, увидите. Но как бы она была хороша, если бы одевалась, как другие! Мне кажется, что я ее вижу уже на бале.

   - Не думаю, чтобы она отказалась от своего исповедания.

   - Я и не говорю, чтобы она отказалась. Много прекрасного есть и в квакерском исповедании, но ей надобно только оставить их одежду и собрания, которые совершенно нелепы. Помните, что мисс Темпль воспитана в квакерской секте и что она никогда не слыхала правил другой веры, кроме того, чему ее учили. Но пускай она хоть раз побывает в англиканской церкви и услышит красноречивую проповедь и потом сделает сравнение, и я уверен, она переменит свое мнение и почувствует нелепость наружных форм своей секты.

   - Вы меня делаете совершенно счастливым.

   - Это мое мнение. И если она не переменит свой характер, то я непременно сделаю ее своей наследницей.

   - Но что вы думаете о миссис Кофагус?

   - Я думаю, что она в душе не более меня пристрастна к квакерскому исповеданию. Она веселая, живая, добрая, умная женщина и хоть завтра же готова явиться в перьях и бриллиантах.

   - Но знаете ли, что Кофагус все еще вздыхает о своих синих бумажных панталонах и сапогах?

   - Он ни более, ни менее, как глуп, дурак; только это к лучшему. Эта глупость поможет мне скорее исполнить мои намерения. Но нам надобно поговорить о встрече вашей с отцом.

   Мы приехали в Лондон во время обеда, и я остался у Мастертона. Усталость почтенного старика заставила меня ранее обыкновенного с ним проститься.

   - Помните, Иафет, что завтра нам надобно быть в Адельфи в час, а потому приезжайте вовремя: одна минута позже может рассердить вашего отца.

   На следующий день в назначенное время я приехал к Мастертону, и мы отправились в Адельфи, где жил мой отец. Мы были приняты в нижнем этаже, где уже нашли Кофагуса и двоих надзирателей воспитательного дома.

   - Право, Мастертон, - сказал один из последних, - можно подумать, что мы дожидаемся какого-нибудь царствующего монарха и что получим от него какие-нибудь милости. Для меня время очень дорого; полчаса назад мне уже надобно было быть в городе.

   Мастертон засмеялся.

   - Пойдемте наверх, пусть пришлют за нами, если понадобится, - сказал он.

   Он позвал человека и велел доложить о нас генералу де Беньону. Все четверо вошли в другую комнату, а я по знаку Мастертона остался один. Надобно признаться, что я был не совершенно спокоен. Я слышал, как отворилась дверь, как раздался потом крик, похожий на рев дикого зверя, и как все опять утихло.

   "Вот, - думал я, - предел всех моих желаний и поисков! Вместо того, чтобы обрадоваться, найдя сына, и броситься скорее в его объятия, он требует законных доказательств! Говорят, он сердит; но что же выйдет, если ему станут противиться? Я слыхал, что таких людей надобно усмирять их собственным оружием, но я не имею на это права. Во всяком случае я буду тверд и по возможности стану удерживаться от запальчивости. Я докажу ему, по крайней мере, что сын его имеет благородные чувства".

   Спустя минут пять отворилась дверь, и Мастертон сказал, чтобы я шел за ним. Я не был виноват, но сердце мое билось, как у преступника. Когда мы взошли на лестницу, Мастертон взял меня за руку и повел в большую длинную залу. В дальнем конце ее сидел на софе отец мой, положив на нее больную ногу и упершись костылями в стену. С обеих сторон его стояли богатые позолоченные клетки с попугаями, а за ними два огромные арапа со скрещенными на груди руками. На одной стороне сидели надзиратели, а на другой Кофагус в квакерском платье. На стуле возле софы сел Мастертон.

   Я посмотрел на моего отца. Он был высокого роста И довольно толст. Голова его была велика, но пропорциональна телу. Цвет лица казался темно-желтым, волосы, как снег, белые. Длинные усы соединялись над бородою и были так белы, что его можно было скорее принять за бенгальского тигра, нежели за джентльмена. Он зверски посмотрел на меня, когда Мастертон подвел меня.

   - Позвольте мне иметь удовольствие, генерал, представить вам сына вашего Иафета.

   Отец мой, не сказав мне никакого приветствия, устремил на меня свои серые кошачьи глаза на минуту только и потом обернулся к надзирателям.

   - Тот ли это ребенок, которого вы воспитывали под именем Иафета Ньюланда?

   Они ответили, что я тот самый, которого они отдали к Кофагусу и впоследствии видели несколько раз.

   - Тот ли это Иафет Ньюланд, которого вы учили? - спросил он у Кофагуса.

   - Да, я подтверждаю... гм... славный малый... добрый... и так далее. <