Лебедев Владимир Петрович - За святую обитель

тель полчищ вражьих. Сегодня же из народа охотников выберу.

   - А я, отче архимандрит, вылазки опять снаряжу к стану ляшскому, а то соскучились, обленились у меня молодцы.

   К этим словам вошел в горницу воеводскую Тимофей Суета; видно было, что спешил, узнав что-то.

   - Князь-воевода, - сказал он, приняв от архимандрита благословение, - гляди-ка, что литвин рыжий около пушек хоронит. Много мы таких тайничков за ним нашли.

   Показал Суета воеводе большой гвоздь.

   - Пушки забить хочет! - догадался князь Долгорукий. - Ах он злодей-изменник! Ну, постой же. Ночью, молодцы, наготове всем быть! Может, уговорился литвин с панами приступ сделать. Экой лукавец! Обошел-то как меня!

   - Мы, княже, немого-то к себе в дружину взяли. Богатырь он, не слабей Анания Селевина - хорошо обители послужит.

   - Ладно, ладно, - ответил князь...

   Мирно прошел весь этот день в обители. Князь и на стены не выходил, стояла там малая стража; порою мелькала от пушки к пушке рыжая голова литвина Мартьяша, да неподалеку всегда то Тененев, то Суета будто за делом каким проходили. Тихо потрапезовали монахи, воины и богомольцы, повеселевшие, оттого что поутихла лютая цинга. Так и к вечеру дело подошло.

   В келье отца Гурия Немко да Ананий на бой готовились.

   - Мне, пешему, не поспеть за вами теперь, братцы, - говорил Селевин. - Велел я себе коня оседлать. Коли будет вылазка, и я поскачу; авось, хоть один лях под мой бердыш подвернется. Ремнями пусть ногу прикрутят.

   Немко похлопывал его по плечу, на себя показывал: вместе-де рубиться будем, рука об руку.

   Отец Гурий Анания отвел в сторону и шепнул ему тихонько:

   - Ты Немка-то с собой возьми, в отряд конный. А то, ежели пойдет он на стены да попадется ему литвин рыжий - быть беде: пощады ему не даст. Уведи с собой, слышь!

   - Уведу, - согласился Ананий, осматривая свой бердыш. Вбежал в келью Суета, радостно было лицо его.

   - Словим сегодня ночью литвина рыжего! - крикнул Тимофей. - Знаем, куда выйдет злодей. Пушки забить он хочет, да не дадим, небось, - подстережем!

   Вздрогнул при этих словах Немко; подбежав к Суете, могучей рукой себя в грудь ударил, очами засверкал. Потом вынул из ножен тяжелую ляшскую саблю, показал на нее и головой закивал: этим-де злодея покончить надо. Суета понял и обнадежил немого:

   - Не бойся, не уйдет изменник! Не тебе, так мне попадется.

   Омрачилось лицо старца Гурия, хотел он Немку что-то сказать, да взглянув на него, вспомнил, что прочел в его страшной грамоте, - и промолчал невольно...

   Скоро наступила и темная ночка с легким морозцем.

   С виду все в обители спокойно было; в окнах келий да избушек один за другим погасли огни; заснули богомольцы сном крепким. Но изредка где-то бряцало оружие, кое-где слышался осторожный говор, шаги многих людей.

   У потайного хода возле Сушильной башни невеликая да отборная конная рать ждала урочного часа. Привязали Ананию искалеченную ногу к седлу, и ловко и крепко сидел он на коне; страшный бердыш с ним был. Озирался Селевин, ища Немка меж товарищами, но не было хмурого богатыря. "Эх, - подумал Ананий, - знать, с Суетой на стены пошел".

   И верно угадал он: Немко да Суета, притаясь на темной лестнице в башне Водяной, стерегли супостата.

   Рыжий литвин был хитер и опаслив: проморил он своих караульщиков чуть не до рассвета, и с умыслом то было. Знал Мартьяш, что под утро сон людской крепче бывает, слаще да глубже. Знал он, что даже самого исправного воина в эту пору нет-нет да охватит нежданная дрема и не так уж чутко ухо стража к малейшему шуму. И правда, даже хлопотливый да беспокойный Суета ждал-ждал, да и заснул нежданно-негаданно, опустив голову на каменную ступень.

   Только Немка сон не сморил; кабы кто со стороны поглядел, подивился бы, что блестят в темноте глаза его, словно огоньки зеленоватые. Слышал он, как тихий ночной ветерок шелестел травой сухой на старых стенах, как порой малый камешек падал с высокой башни в ров, в воду, затянутую тонким льдом. Но не того ждал грозный мститель.

   В предутреннюю пору возле башни раздался шорох, чье-то торопливое дыхание: прокрался кто-то к бойнице мимо двери лестничной. Толкнул Немко Суету легонько, а сам ему рот зажал, чтобы не заговорил молодец спросонья громко. Суета встрепенулся, сразу все понял и тоже прислушиваться стал. Сначала все тихо было, но вот стукнуло что-то тихо-тихо, зазвенело железо о железо.

   - Забивает! - шепнул Суета. - Пора! Придерживай саблю.

   Неслышно подкрались молодцы к бойнице, где стояла пушка; вот уж стук и звон совсем рядом раздался - и вдруг смолк: забил, должно быть, злодей гвоздь в пушку.

   - Вот он! - завопил Суета, хватая наугад ночного гостя в темноте. - Эй, сюда, товарищи! Здесь злодей!

   Сильно рванулся из его рук лукавый литвин; совсем уж по земле в сторону скользнул, да, на беду свою, к другому страшному врагу попал. Глухой удар послышался, рухнуло на камни тело, слабый стон прозвучал.

   - Здесь злодей! - кричал Суета, и сбегались отовсюду люди.

   Скоро огонь высекли, обступила толпа бесчувственного Мартьяша: весь в крови лежал он от удара Немка.

   Пришли и князь-воевода, и отец архимандрит, людно и шумно стало на стенах, много огней зажглось.

   Отец Иоасаф наклонился к поверженному, осмотрел голову и только рукой махнул: не выжить было рыжему литвину. Но все же воды принесли, примочили рану.

   Открыл глаза Мартьяш, пал его предсмертный взор на грозное лицо Немка, озаренное огнями.

   Узнал злодей Юрия Заболоцкого, затрясся весь, вытянулся - и кончился. Закрестились все, со всеми и Немко.

   - Покарал Бог злодея! Не дал святой обители через черного предателя погибнуть, - молвил отец Иоасаф, отходя с лицом сумрачным от мертвого.

   Воевода пушку оглядел - вконец она испорчена была: глубоко вошел железный гвоздь, вбитый предательской рукой: недаром литвин дело пушкарское хорошо знал.

   - То-то, злодей! - проворчал воевода, перегнулся через зубец, в поле темное вгляделся, прислушался - ничего не видать, не слыхать было.

   Поразмыслил князь.

   - Ну, братцы, тушите огни, по местам идите! Боюсь, приметят ляхи, что вышло для них неладно. А вы, молодцы, за мной ступайте!

   Суета и Немко с товарищами за князем побрели. Потемнело снова на стенах, затихло.

   Князь Григорий Борисович привел бойцов к Сушильной башне, к остальной храброй дружине. Расспросами встретил их Ананий.

   - Поймали злодея, порешили! - молвил князь отрывисто. - Теперь ляхов пугнуть надо; чай, они тут где-нибудь вблизи схоронились - знака ждут. Так вы, молодцы, обождите малость, а как светать начнет - нагряньте на них нежданно. Кто хочешь - коня бери, кто - пеший ступай. Покажите ляхам, что есть еще в обители воины, что не заморила нас зима студеная, болезнь лютая. Бог в помощь, удальцы!

   Тихо, но весело откликнулись воины на привет воеводский. Ушел князь Григорий Борисович, стали все рассвета ждать. Легкий морозец лицо пощипывал, ветерок веял.

   - Так не минул злодей рук твоих? - сказал Немку Ананий, выслушав Суету, вокруг которого, слушая, товарищи толпились.

   Немко только головой мотнул; не было на лице его отрады, и так же угрюмо глядели его грозные очи. Видно было, что не полегчало на сердце у него. Приуныл и Ананий.

   - Да, нам с тобой на этом свете не ждать уж радости, не вернутся светлые деньки! - молвил он. - Лишь бы дал Господь обитель отстоять, а там - примут, чай, иноки защитника своего в житье мирное, уединенное. Коли не приведет Бог живот на поле бранном положить, не выйду уж я в мир из монастыря. А может, скоро на том свете с братом Данилой свижусь. Воля Божия!

   Слушал его Немко; при слабом огне малого костра приметно было, что проясняется лицо грозного воина. Взял он Анания за руку и на себя показал: и я-де с тобой от мира уйду! Поняли друг друга они.

   В тихой беседе дождались и серого рассвета. Заскрипела железная калитка, вышла рать монастырская в поле. Заржали-зафыркали кони в утреннем холоде, и неподалеку из глубокого оврага тоже конское ржание донеслось. Обрадовался Ананий: нечего было ляхов искать - сами открылись. До оврага-то было рукой подать, да еще подстегнули удальцы скакунов: свалились ляшской засаде, как снег на голову.

   Пан Александр Лисовский с отборными копейщиками всю ночь в овраге просидел, условного знака от Мартьяша дожидаясь. Продрогли гусары, сам полковник перезяб совсем, хоть и согревал себя заморским вином из фляги. А тут еще враги налетели нежданно! Скакуны ляшские испугались крика, начали вскидываться да метаться, смутились и наездники.

   Суета, Ананий да Немко - три богатыря монастырские - впереди всех ударили на ляхов. Врубились они в самую гущу врагов, и начали гусары с седел валиться. Не знали монастырцы, на кого из троих витязей в бою глядеть - рубились богатыри один другого удалее. Будь на месте полковничьих гусар казаки иль иноземцы - давно бы уже бежать пустились. Но люди Лисовского боялись своего вождя пуще смерти лютой, да и на славу были они обучены ратному делу. Падали они десятками, а все на месте стояли, не уступали.

   Да и сам Александр Лисовский не опозорил своей громкой воинской славы. Не сразу он в свалку бросился: не в диковину ведь был ему кровавый, тесный бой. Оглядел он дружину свою зорким взглядом, окликнул хорунжих, ряды выстроил и в свою очередь налег на монастырцев. Не пригодились ляхам длинные копья, но грозно засверкали в их искусных руках испытанные, тяжкие сабли.

   - Вождя бей! - кричал Суета Ананию, налетая со всего маху на ляшские ряды и размахивая бердышом.

   Словно сговорившись, подняли Немко и Ананий коней своих на дыбы и врезались в строй вражий, Немко знаменщика ляшского сбил мечом с коня. Ананию сам полковник навстречу попался. Не сробел рубака удалой, пан Александр Лисовский, видя перед собой страшного витязя: ударил он острой саблей по шлему Селевина и рассек его пополам. А богатырь со всей силы по иноземному кованому панцирю Лисовского бердышом ударил. Разлетелся бы всякий другой доспех, но выдержала выкованная на чудо немецкая сталь. Все же без памяти опрокинулся наездник на седло. И тут не выдали его гусары верные: грудью закрыли, заслонили; взяли двое скакуна его под уздцы и помчались с вождем своим к далекому стану.

   Без удалого полковника не стали ляхи долго рубиться: еще двое-трое упали с седел от ударов Немко да от бердыша Суеты - а там разом повернули ляхи коней своих и в бег пустились. Не догнать было их тяжелым, раскормленным коням монастырским.

   - Полно, товарищи! - крикнул Ананий. - Наш верх.

   Подъехал к нему усталый Немко, показал взятое гусарское знамя. Иссечены были его доспехи, но вышел он из боя, как и Селевин, цел-невредим. Улыбался воин суровый, радуясь победе. Похвалил Ананий Немка:

   - Лихо бьешься, товарищ! Не в первый раз, чай, в руке меч держишь. А знамя князю-воеводе сам отдай; пошлет его воевода в Москву - пусть знают там и ведают, какие у обители бойцы... Эх, жалко, что упустил я этого ляха! Шлем-то теперь негоден стал!

   И смеясь, отвязал Селевин ремни, снял рассеченный шлем и на землю бросил. Не хотел он вражьего шлема от убитых ляхов брать: с открытой головой поскакал в обитель. Радуясь и ликуя, поспешили за ним товарищи.

  

   Март и апрель прошли в мелких стычках и вылазках; не выходили большие полки вражьи из своего стана - словно обленились и духом упали буйные ляхи. Но все еще смыкались крепким кругом вокруг обители их нечестивые таборы, все еще глядели грозно с тур дальних пушечные жерла - все еще в осаде был монастырь. В стенах обители отпустила лютая болезнь, оживал душой и телом православный народ, надежда зарождалась в сердцах иноков и воинов.

   ______________

   * Чудес и явлений за период осады монастыря было очень много и в разное время. Автор решил отразить этот факт как бы в одном дне, поэтому и получилось неполно и невнятно. Достаточно сказать, что явление преподобных Сергия и Никона было неоднократно массовым: многие наяву видели, как старцы обходили и кропили монастырские стены; был даже такой случай, когда старцы грозили полякам, которые в ответ пытались стрелять, однако пули и стрелы возвращались и разили стрелявших. Обо всем этом можно прочесть в "Сказании Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиева монастыря". //Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI - начало XVII веков. Художественная литература. М., 1987 г. Ред.

  

   А весна-красавица веяла себе теплом, выгоняла из земли и из черных сучьев зеленые побеги. Все раньше вставало солнышко красное, озирало, как хозяин заботливый, поля, луга, рощи и леса. Пришли первые майские дни.

   В обители работа кипела, кончали постройку нового придела во имя святителя Николая Чудотворца. Все за трудом были: старики, жены, дети помогали монахам и воинам. От работы шли защитники обительские на стражу, на стены и башни, за ляхами глядеть, и не жаловались они на усталость.

   Теплой ночью майской пришел отец архимандрит к себе в келью в светлой и тихой радости: кончилась стройка придела храма, можно было назавтра и новую церковь святить. Много за день труда понес отец Иоасаф, ныло и болело тело старческое, да на душе у архимандрита царили мир и отрада. Отдал старец послушнику посох и мантию и, благоговения преисполненный, стал на молитву.

   Полусумрак в покоях; золотистыми огоньками мерцали свечи и лампады перед иконами; лики святых из золотых и серебряных венчиков смотрели на молящегося с кроткой благостью. Порой ветерок весенний влетал в полураскрытое, узкое окошечко и колебал светильники, тени ясные пробегали по ликам святым, оживали сухие темные черты византийской иконописи. Благоговейный трепет охватывал инока.

   Не искал отец архимандрит слов для молитвы. Сами они рождались, лились из глубины потрясенного сердца. И ждал седовласый инок в эту ночь чего-то великого, необычайного. Кругом царила невозмутимая тишина.

   Ниц простерся отец Иоасаф перед образом Божией Матери, моля Заступницу Небесную о помощи, о спасении. Тиха и проникновенна была молитва его. Час за часом летел, не замечал отец архимандрит времени, не чувствовал усталости, нашло на него сладкое молитвенное забвение.

   И вот, словно подвигнут какою-то силой тайной, приподнялся инок, отвел взор от иконы святой - и с трепетом и страхом сладким, неизъяснимым увидел он входящего в келью старца. И услышал он слова: "Восстань и не скорби, но в радости принеси молитвы - предстоит и молится об обители и о вас святая Пречистая Богородица и Приснодева Мария с ангельскими ликами и со всеми святыми!"

   - Святой Сергий, угодник Божий, помилуй нас! - воскликнул молящийся и очнулся.

   Тихо было в покоях, так же мерцали у образов свечи и лампады, исчезло ночное видение. В окно уже вливался румяный свет зари.

   Истомленный бдением ночным, лег отец архимандрит на ложе свое и заснул ненадолго. Уже не томила тоска сердца его: знал старец, что не погибнет обитель.

   Рано-рано поднялись все в обители в это светлое майское утро. Чудные вести ходили по всей обители. Все - от храброго воина до недужного дитяти - исполнены были радости и надежды. Ожидая торжества освящения новопостроенного придела, собираясь толпами, передавали друг другу богомольцы дивные вести. Немощные и раненые словно ожили, воскресли под красными лучами майского солнышка.

   - Стояли ночью старцы Киприан, да Гурий, да Геннадий на правиле келейном, - рассказывал умиленным голосом старик-богомолец толпящемуся кругом него народу. - И было им всем троим одно видение: являлся в мантии игуменской, с посохом святительским в деснице, святой угодник Божий Сергий Чудотворец. И поведал старцам святой угодник Божий, что скоро конец будет осаде кровавой, что убегут от стен обительских ляхи-нечестивцы, гонимые гневом Божиим. И послал святой Сергий тех старцев в церковь, повелел им до утра молиться перед иконами святыми. И вместе сошлись те старцы в храме и открыли один другому видение свое пророческое. Сжалился Господь над нами.

   Плакали от радости жены, шептали молитву воины, с надеждой и умилением...

   В другом кружке богомольцев, у паперти церковной, молодой изможденный послушник тоже о видении ночном говорил...

   - Не одним старцам являлся в ночь эту заступник наш и молитвенник преподобный Сергий. Узрел его в час тьмы полуночной и старый пономарь большой церкви обительской. Бодрствовал пономарь Иринарх близ колокола большого, ждал времени, чтобы полночь ударить. И явился ему, недостойному, угодник Божий с вестью радостной. "Скажи братии, - рек Чудотворец, - и всем в осаде страждущим: почто унывают и ропщут? Неотступно молю Христа Бога моего о них!"

   - Молит Господа за нас святой Сергий! - повторяли, тихо радуясь и крестясь, богомольцы. - Не оставил нас заступник наш!

   И тут парила над бедствующим, скорбящим, истомленным людом светлая надежда, утешение небесное.

   Далее говорили, что спавшие в эту ночь у дверей обительской Святодуховской церкви в полночь слышали в храме сладкое многогласное пение. А когда отомкнули двери и в храм вошли, не было никого там.

   Рассказывали о видении отца архимандрита, поведавшего о том старцам, пришедшим поутру в келью к нему.

   Загремели могучие монастырские колокола: к новопостроенному приделу потянулось иноческое шествие. Кроткой радостью и надеждой сияли взоры бледных, истомленных старцев; на хоругвях и крестах играло яркое солнце.

   - Экой радостный денек сегодня! Прямо благословенный денек выпал, - молвил Ананий Селевин, подходя на костыле своем к старой знакомой, голубоглазой Грунюшке.

   - Вспомнил нас, грешных, Господь! - тихо ответила девушка и вдруг затуманилась-закручинилась, лицо руками закрыла, слезами залилась.

   - Что ты, Христос с тобой! - испугался молодец. - Аль недужится? Аль обидел тебя кто? С чего запечалилась?

   Еще пуще зарыдала девушка, сильнее слезы полились.

   - Да молви словечко! - сказал Ананий. - Может, помогу.

   - Матушка моя родненькая! - вымолвила наконец Грунюшка. - Не дождалась ты денька светлого! Не порадуешься ты с дочкой любимой, не помолишься вместе с ней в храме Божием. Лежишь ты одна-одинешенька в могилке сырой, не слышишь звона колокольного, голоса живого. Не свидеться нам с тобой, матушка родненькая! На кого ты меня оставила-покинула?! Где мне, сиротинке, головушку преклонить, где заступу найти, ласку горячую, родительскую? Ох ты, горе мое горькое! Не видать мне на белом свете радости!

   Слеза прошибла и Анания при взгляде на сироту беззащитную. Погладил он Грунюшку рукой по головке русой.

   - Эх ты, сирота горемычная! Правда, велико горе твое. А глянь-ка кругом - мало ли везде беды-злосчастия? Да не только в обители слезы, вопли и жалобы. По всей Руси православной прошла гроза, и Бог весть, когда развеются тучи черные. Молись Богу, сиротинушка. Пойдем-ка со мной на могилку старушки твоей, помолимся. Полегчает на душе у тебя.

   Тут Тимофей Суета подошел, тоже сиротинку пожалел...

   Стала Грунюшка на колени у могилки матери, углубилась в молитву. Ананий и Тимофей тоже от всего сердца помолились и сели в сторонке.

   - Жаль девоньку-то, - кивнул головой на сироту Ананий и молвил Суете шепотом: - Уж ты ее не оставь, Тимофей, коли доживешь до того, как ляхи осаду кончат. Я-то чую, что не выживу; на сердце все тоска тяжкая лежит, брат Данила все во сне приходит, рукой к себе манит.

   - Полно, брат Ананий! Еще поживем вместе, - отвечал веселый Суета. - А коли что, я сироту не оставлю!

   Зашуршали чьи-то шаги сзади молодцов по травке молодой, кашель старческий послышался; подошел к ним отец Гурий.

   - Вот вы куда укрылись, чада мои! Ин посижу с вами на покое, утомился я очень; долгая служба была.

   Присел старец с молодцами, огляделся кругом.

   - Эка благодать-то Господня! Солнышко греет, зеленеет травушка-муравушка; весна-матушка пришла. Всякая тварь Божья теплу и свету рада, Господа славословить хочет. И пичужки-то как щебечут сладостно - хвалу Творцу поют. Истинно великий день сегодня, чудом Божиим запечатленный! Явили свою милость святые угодники Сергий да Никон, возвестили они многим избавление обители от осады тяжкой. И мне, грешному, было видение ночное! - умиленно прибавил старец, осеняясь крестным знамением.

   Перекрестились и молодцы, глядя на отца Гурия; поднялась Грунюшка с могилки; увидев старого инока, тоже подошла.

   - На рассвете сегодня сон не сон охватил меня, а некое забвение тайное, - говорил отец Гурий. - Стоял я на молитве в большом храме Троицком. И вижу я, недостойный, - входит в храм святой Серапион, архиепископ Новгородский, в облачении святительском. И рек святому архиепископу угодник Божий Сергий Чудотворец, выйдя из алтаря церковного: "Отче Сера- пионе, почто умедлил принести моление Господу Богу и Пречистой Богородице?" Воздел тогда руки архиепископ Серапион и стал громким голосом молить Спасителя и Матерь Божию об избавлении обители от нашествия вражьего. И слушал я, грешный, смиренный инок, молитву святительскую, ниц простершись на полу церковном.

   Замолк отец Гурий, молчали и молодцы, и Грунюшка; тихо было вокруг, только торжественный звон обительских колоколов плыл в весеннем небе.

   - Что это? - молвил старый инок, поднимаясь. - Отец архимандрит с соборными старцами идет. К церкви повернули, к паперти - к могилкам почивших. Пойдемте, чада мои, помолимся у могилки старца Корнилия и других иноков, что преставились за время осады тяжкой.

   Усталые, но светлые духом, полные твердой надежды, воротились воеводы и отец Иоасаф в покои свои. Позвал архимандрит вождей обительских к себе от трапезы скромной вкусить после дневных трудов.

   - Спасибо, отче, - смеясь, молвил князь Григорий Борисович. - Не прочь я теперь медку выпить, коли не грех будет.

   - Какой же грех, воевода? Вы - люди ратные, с вас не взыщется. Сейчас накажу отцу ключнику.

   Отдыхая да крепкий обительский мед попивая, завели воеводы степенную беседу о государских делах, о Руси-матушке да о ее горе-злосчастьи великом.

   - Ужели же не найти царю Василию Иоанновичу на ляхов-злодеев храброго воеводы, духом крепкого? - говорил князь Долгорукий. - Царь Грозный на что к боярам своим немилостив был: и за малую вину, и без вины даже вождей рати своей смертью казнил - а не переводились у него воеводы доблестные: Воротынский-князь, Милославские, Хворостинин... Да мало ли было их, военачальников храбрых!

   - Исконным владыкой был царь Иоанн Васильевич, и служили ему не на жизнь, а на смерть воеводы его, сносили как волю Божию и гнев его, и немилость, - сказал воевода Голохвастов. - А царь Василий Иоаннович с теми же боярами на одной скамье в думе царской сидел. Не в привычку еще ему властительство самодержавное. Да и так мало бояр, мудрых разумом, волей и силой крепких, при дворе царском осталось. Князь Милославский Феодор Иоаннович стар уж летами, брат государев, князь Димитрий Иоаннович Шуйский, в воеводстве неопытен, да и никогда ему в делах бранных удачи нет. А изменников-то не перечесть: Шаховской-князь, Катырев-Ростовский. Да мало ли их! Те к Тушинскому вору тянут, те к Владиславу-королевичу, те - к самому Сигизмунду ляшскому. Беда непереносимая!

   Молча слушал отец архимандрит беседу воевод; наконец молвил он тихим, раздумчивым голосом:

   - Был я в Москве престольной, когда, изогнав ляхов нечестивых, свергнув самозванца-еретика, избрали бояре на престол российский боярина, князя Василия Иоанновича Шуйского. Много было тогда вокруг новоизбранного царя вельмож родом древних, знатных, потомков князей владетельных. Но пали взоры мои на прекрасный лик юноши доблестного, самим Господом взысканного. Силен духом и разумом тот юноша благословенный, телом красен и крепок. Приметил я, что с надеждой покоились на нем и взоры царедворцев многих и народа, утомленного смутами долгими, кровавыми.

   Про князя Михаилу Скопина-Шуйского что ли говоришь, отец архимандрит? - спросил воевода Григорий Борисович. - Про государева племянника?

   - Про него. Мнилась мне в его теле юном душа великая. Не ложна, не обманчива любовь народная. Верю и я в этого юношу светлого; спасет он Русь-матушку.

   - Помоги ему, Господи! - перекрестясь, в один голос сказали князь Долгорукий и Алексей Голохвастов.

   - Знаю я и другого юношу, - прибавил, помолчав, князь-воевода, - князя Пожарского, Димитрия Михайлыча. От князей Стародубских ведет он род свой. Знавал я его еще отроком, дивился и тогда его разуму, обещал он и тогда быть воителем доблестным. Теперь, слышно, царь Василий его в Коломну с немалой ратью послал. Может, в нем явит Господь Руси-матушке избавителя.

   Опять перекрестились все трое, очи на иконы подняв.

   - Тяжко наше испытание, - заговорил отец Иоасаф, - и немало еще нам горя да труда будет. А все думается мне, что отстоим мы обитель святую с помощью Божией. Каких-каких бед мы не видели, а не поддались силе ляшской. Сам Господь охрабрил, укрепил людей, в деле бранном неиспытанных, сельчан да послушников монастырских, - и бежали перед нашей ратью нестройной кровожадные, в бою искусные полки вражьи. Со стыдом и злобою бессильной уходили тысячи их грозные от стен обительских. Наибольшая в том слава - вам, воеводы храбрые, не щадившие жизни своей в битвах. Без вас, защитников доблестных, погибла бы обитель!

   - Нам ли такая честь, отец Иоасаф! - отмахнулся рукой князь-воевода от хвалы архимандрита. - Все Божья воля да милость Божья; не нашими то грешными да слабыми руками свершено. А что трудна осада, и бой неравен - то правда. С тех пор как Псков под князем Шуйским Иван Петровичем от короля Батория отбился, не ратовали так доблестно воины православные. Подлинно, Сам Господь охрабрил в бою за обитель людей простых, нератных. Господу благодарение да им слава, а не нам!

   - Вожди храбрые! - торжественно промолвил отец Иоасаф, вставши от трапезы и благословляя обоих воевод. - Не одну только обитель святую спасаете вы от грабежа, насилия и разрушения. По всей Руси, по всей отчизне нашей пройдет весть о доблести вашей, примером добрым послужите вы смятенному люду, сельчанам, воинам и вельможам в их шатании великом! Обитель же святого Сергия во веки вечные будет помнить доблесть вашу, труды ваши воинские!

   Молча поцеловали воеводы бледную руку старца. Спустя немного времени стукнули в двери, и вошел молодой послушник.

   - Отец архимандрит, - молвил он, приняв благословение, - гонец из Москвы!

   - Зови живей! Веди сюда! - опережая друг друга, заговорили отец Иоасаф и воеводы.

   В пыли и в грязи, вошел в покои рослый молодец, в легкой кольчуге, в низком шишаке. Видно было, что до смерти устал он, что весь день птицей несся на борзом коне, не отдыхая нигде, спеша с вестью.

   - От отца келаря послан я с грамотой, - молвил он, благословившись у архимандрита и доставая из-за пазухи сумку кожаную. - Наказывал мне отец Авраамий что есть духу гнать. Трех коней изморил я в дороге. Сквозь ляшский стан Господь невредимо пронес. А звать меня Гришкой Лукиным, из детей я боярских.

   - Ты и сам-то насмерть сморился, - глянув на келарского посланца, сказал архимандрит. - Садись на лавку, вон там. Воеводы, чай, не обессудят.

   Стал отец Иоасаф грамоту читать, а князь-воевода к гонцу подсел, начал его про стан ляшский да про полки их допытывать. Да мало приметил посланец отца Авраамия Палицына, пробираясь кустами да оврагами мимо врагов.

   - Костры жгут, песни поют, бражничают, - рассказывал он. - Пушки на турах стоят со стражей невеликой. А людей у ляхов видимо-невидимо!

   Отец Иоасаф тем временем читал келарскую грамоту. И светлело лицо его, сглаживались на высоком челе морщины. Прочитав последнюю строку, поднялся отец архимандрит с места и стал горячо молиться. Крупные слезы, слезы радости и благодарности Богу, текли по его бледным впалым щекам.

   - Радуйтесь, воеводы, радуйтесь! - воскликнул он, вставая с колен, дрожащим от волнения душевного голосом. - Вспомнил Господь Русь-матушку, хочет ей, многострадальной, облегчение послать! Добрые вести пишет мне заботник и молитвенник обители нашей, отец Авраамий. Стольный град Москва крепко стоит супротив врагов лютых, многим воеводам царским Бог победу даровал. Мыслит царь Василий Иоаннович рать послать на помощь нам и наказывает до той поры неколебимо хранить святую обитель. Обещает царю помощь король свейский, отрядил государь юношу доблестного, племянника своего князя Скопина-Шуйского, в землю новгородскую за той силой свейской. Ободрились и бояре, и служилые люди, и весь народ московский, уповая на юного спасителя отчизны.

   Смутились враги свирепые; в стане тушинском страх и смятение. Свейский вождь Делагардий ведет князю Скопину-Шуйскому рать храбрую, искусную. Порхов, Торопец, бывшие во власти ляхов и переметчиков, сдались царскому воеводе, при селе Каменке разбили царские и свёйские полки полчища ляшского вождя, пана Керносицкого, взяли девять пушек, знамена вражьи, пленников много сотен. Скоро со всей силой двинется юный князь Михайло Шуйский на врагов. Радуйтесь, воеводы! И обитель нашу выручит из стеснения вражьего вождь доблестный!

   Голос прервался у отца Иоасафа от великой радости.

   - Вправду, вести добрые! - молвил князь Долгорукий, вставая со скамьи. - А все же теперь еще более надо за ляхами с опаской глядеть. Чай, и они про те вести прослышат да озлобятся - снова на стены полезут. Такова уж повадка у них. Пойдем, воевода, оповестим ратных людей. Радуюсь и Бога благодарю за вести добрые, а все же не кончилось еще испытание наше, придется еще отереть пот кровавый в бою жестоком за обитель-матушку... Злобны и хитры ляхи!

   - Пойдем, князь, - встал и Алексей Голохвастов. - Разумна речь твоя. Беспременно попытаются еще ляхи обитель силой или лукавством добыть. Опаска нужна!

   Спешно вышли из покоев воеводы. Отец Иоасаф кликнул послушника, велел за соборными старцами идти, а сам снова простерся перед образами в горячей молитве.

  

   Наступил двадцать седьмой день мая месяца, день памятный в летописях осады монастыря. С утра высыпали на поле Клементьевское конные ляхи, стали по полю носиться на аргамаках и бахметах своих, копья на скаку ловить, саблями грозить обители. Вышел на стены воевода Долгорукий.

   - Быть приступу, - молвил он. - Помоги, Господи, отбиться!

   Созвал он воинских сотников, нарядил ратников: кого - на стены, кого - на башни, стал с ними совет держать.

   - Не хватит нас, братцы, чтобы плечом к плечу, стенкой неразрывной против ляхов стать. К пушкам да пищалям много людей надо. Как уж и быть, не знаю.

   Быстрый и сметливый Суета прежде всех совет дал:

   - Богомольцев да богомолок на стены поставим, князь-воевода! Чай, смогут камень на вражьи головы сбросить.

   Подумал князь, поглядел на скорого молодца.

   - Что ж, попытаемся. Не оробели бы только женки-то!

   Обойдя стены да башни, разделив снаряды для огненного боя, сошел воевода на обительский двор. Узнал уже народ, что ляхи на приступ пойдут, толпились богомольцы у папертей церковных, молились, святого Сергия на помощь призывали.

   Стал князь Григорий Борисович с сотниками среди двора многолюдного, громкий клич бросил:

   - Идите на стены, богомольцы троицкие, - обитель защищать! Кто еще ходить может, кому еще камень под силу поднять, ковш огненного вару на врага вылить? Идите на стены, жены, старцы, отроки! Пособите воинам постоять за обитель угодника! Отгоните робость, забудьте страх смертный. Последнее испытание нам Господь посылает.

   Повторяли сотники воеводский призыв; старцы обительские ободряли смятенную толпу, звали на защиту монастыря.

   - Вспомните, православные, знамения чудесные! Сам угодник Божий Сергий ополчится с нами на ляхов. И мы, ваши отцы духовные, иноки смиренные, пойдем со всеми на бой, уповая на победу, Богом возвещенную!

   Вняли жены-богомолки тем увещаниям: потянулись они сперва поодиночке, по две, по три, потом и целой толпой к стенам и башням обители; даже старухи дряхлые, подпираясь клюками, туда же побрели. Немало пошло тоже стариков и отроков; лишь малые дети остались с немощными да ранеными.

   Пришлось даже сотникам удерживать новых многочисленных "ратников", говорить, что-де помедлят еще ляхи, что не сейчас на стены полезут. Распределили жен и старцев по местам, нанесли целые горы камней, чтобы во врагов метать, наставили котлов с серой, с известью, с варом; костров вдоволь наготовили.

   Снаряжали воеводы настенную защиту, а сами за ляхами зорко глядели. Из стана их пешие полки выступили. Немецкие да венгерские стрелки вынесли в поле новые туры - высокие, крепкие.

   - Ишь, сколько лестниц поделали! - приметил Суета, что с Ананием, с Немком и другими товарищами над Красными воротами стоял. Было то место самое опасное; расщепили ворота ляшские пушки, и хоть забили их монастырцы железными скрепами, - все же их легче было выломать, чем другие. Насупротив этих ворот и лучшие полки ляшские стояли - венгерцы да гусары Лисовского, и на эти же ворота грозно глядели жерла самых больших вражьих пушек.

   - Чай, и пальбу скоро начнут, - сказал Ананий.

   - Прежде еще перепьются вдоволь. Гулять будут перед боем. Угадал Пимен Тененев: наскакавшись по полю, выкатили ляхи бочки с вином и медом, начали пить; песни полились.

   Минул полдень, стало уж время к вечеру близко, а все еще шумели и веселились ляхи на поле Клементьевском.

   - Быть ночному приступу, - снова молвил воевода, переходя от дружины к дружине. - Запасите хворосту побольше.

   Не переставая, гулко звонил колокол осадный, не сходя с места, ждали до вечера защитники святой обители.

   Увидел Ананий в рядах жен богомолок Грунюшку-сиротинку, тихо стояла она у груды принесенных камней. Не видно было робости на лице девушки, бодро светились голубые очи ее, глядя на тучу врагов. Подошел к ней богатырь молоковский, окликнул.

   - Заодно с воинами биться хочешь, Грунюшка? Ну, что ж, помогай Боже! Порадей за обитель. Трудный и кровавый ныне бой будет; Бог весть, кто в живых останется. Простимся, сиротинушка. Коли убьют меня, помолись за грешного.

   Обнялись Ананий и Грунюшка братским объятием, простились братским целованием. Долго слезы утирала девушка, глядя вслед молодцу. Хромая на костыле своем, уходил он к товарищам своим.

   Чуть стемнело, раздалось на стенах молитвенное пение: то отец архимандрит с немногими старцами понес по рядам защитников святые иконы и кресты. Толстые восковые свечи пылали красным трепетным пламенем в руках седых иноков, озаряли морщинистые их лица, оклады икон чудотворных, черные клобуки и мантии.

   Пали на колени защитники обительские, замелькали руки, кладя крестное знамение, пронесся благоговейный молитвенный шепот. Ночь все гуще и гуще темнела.

   Ушли старцы в храм обительский - молиться о победе воинства православного. На стенах и башнях костры вспыхнули, осветились подножия стен, близкие рвы. От котлов с варом кипящим пар клубами повалил, зашипела известь в больших чанах. Задымились фитили у монастырских пушек и пищалей, засверкали мечи и топоры.

   Воевода-князь Григорий Борисович перегнулся через зубец, вслушиваясь, что в поле творится. Ляхи уже не шумели, замолкли; ни одного огонька не горело в их стане, будто все вымерли.

   - Чу, братцы, ползут. Словно змеи лукавые, - молвил воевода.

   - Идут, идут! - заговорили все по стенам.

   Чуть слышно бряцало во тьме оружие крадущихся. Хитрый враг, неся на руках туры, лестницы, бревна-тараны, подходил к обители. Вот уже зачернели освещенные кострами первые ряды рати ляшской. На Красной горе грохнули осадные пушки - и застонало все поле от неистового воинского крика; бубны и трубы загудели, тысячами бросились враги через рвы к стенам. Загремели сверху пушки и пищали, раздался благочестивый призыв малой рати монастырской:

   - Помоги, святой Сергий! За святую обитель!

   Крепкие лестницы с железными крюками на концах, словно живые, тянулись снизу к зубцам и выступам стен. В ворота вонзились толстые бревна, окованные железными листами; гулкий треск пищалей и мушкетов заглушал колокола.

   Никогда еще не рвались ляхи так бешено на приступ; надеялись они, что мало в обители воинов, что истребила всех злая болезнь и ненастная зима. И сапегинские полки и наездники Лисовского одни перед другими вперед шли. Тяжек был первый напор для монастырцев, но все же выдержали они его. Не оробели и жены-богомолки, и старики, и монахи: градом летели в толпу врагов камни; дымясь, полился раскаленный вар.

   Пять крепких лестниц приставили ляхи у Красных ворот, в одно время по всем полезли они на стену. Но встретили их тут лучшие бойцы: Ананий, Суета, Немко, Тененев и товарищи их. Из-за тур снизу стрелки венгерские осыпали православных ратников пулями, да еще, видно, не пристрелялись - мало кого задели.

   - Руби лестницы, братцы! - крикнул Суета, взмахнув бердышом навстречу ляхам. Мигом перерубил он тяжелым острием мягкое, свежее дерево; треснули поперечины, крюки погнулись - рухнули осаждающие в ров. Ананий да Немко тоже от Суеты не отставали: еще две лестницы вместе с воинами грохнулись под стену. А с теми врагами, что по остальным двум лестницам взобрались, справились защитники обительские живо!

   - Крепче стой, братцы! - радостно крикнул Ананий. - Берись-ка за тот камень. Ворота, кажись, ломятся!

   Вправду, трещали скрепы и доски в воротах Красных: тяжкий таран, раскачиваемый сотней рук, громил их неустанно. Огромный щит держали над своими головами лукавые ляхи - береглись от пуль и камней.

   Но сломили вершину зубца башенного Немко и Ананий; подняли легко, покачали и бросили в щит вражеский. Завопили ляхи, от ворот, от сломанного тарана убежали.

   На высокой Водяной башне гремел могучий голос воеводы Долгорукого, сам он метил то из пушки, то из пищали в ряды врагов; окликал и сотников, и воинов простых. На Плотнишной башне воевода Алексей Голохвастов бился - и великую хвалу себе и славу снискал за эту кровавую ночь.

   Не уставали и защитницы обительские, жены-богомолки, метать серу и пылающую смолу, лить каленый вар, жгучую известь сыпать, камни кидать. Немало ляхов пало на приступе этом от слабой женской руки. Но не одну из богомолок сразила также пуля ляшская, были и старики убитые, и отроки, и монахи.

   Даже летописцы обители Сергиевой не упомнили всех подвигов, совершенных защитниками доблестными в этом долгом, отчаянном бою. Чуть не треть всех удальцов монастырских пала на стенах и башнях, ни шагу не уступив бесчисленной ляшской рати.

   До света бились распаленные гневом, отчаянные, обезумевшие ляхи у стен; много раз врывались они на зубцы и подступы обительские, но сбрасывали и прогоняли их монастырцы.

   С первым проблеском зари еще раз кинулись вперед осаждающие с турами, лестницами и таранами. Из дружины Анания всего лишь десятка два уцелело; но храбро встретили удальцы врагов. Градом пищальных пуль снова четверых свалило; Тененев распластался замертво около замолчавшей пушки; у Немка из плеча алая кровь брызнула, но устоял на ногах богатырь. Взобрались ляшские воины на стены - встретили их Ананий и Суета, истомленные боем, но, как прежде, бестрепетные, твердые.

   Пробил тут час молоковского богатыря - поразили его сразу две мушкетные пули: одна - в бедро раненой ноги угодила, другая - в широкую молодецкую грудь. Навзничь упал Ананий на холодные камни, застонал тяжко.

   Немко от гнева зубами заскрежетал, увидев друга павшим; Суета вскрикнул яростно. Подняли они свое окровавленное оружие, кинулись на ляхов - и через миг не было уже врагов на стене. Загрохотали им вслед сброшенные, изрубленные лестницы.

   - Ананий! Брат названый! - молил Суета сраженного молодца. - Очнись! Глянь на нас! Ужели кончился?

   Немко держал голову Селевина на своих могучих руках; из очей его капали на бледное лицо умирающего крупные слезы.

   А кругом, по стенам и башням обительским, слышался крик радости:

   - Бегут ляхи! Помог святой Сергий!

   Потерявши много сотен людей, отчаялись ляхи и разом по всему кругу стен вспять повернули. Нестройными толпами, в грязи и в крови, с гневом грозя монастырю, отходили они к стану, ведя раненых. Об убитых товарищах не заботились нехристи.

   У стен обительских валялись во множестве кинутые ляхами туры и лестницы. Мечей, пищалей, топоров без счету виднелось.

   Начали монастырские воины со стен спускаться, бросились на задних ляхов, еще быстрей их в стан погнали.

   - Эх, надо бы и нам туда! - молвил