Купер Джеймс Фенимор - Прерия

ствуют узы гармонии, порядка, сходства намерений, соединяющие весь род; но тут и оканчивается сходство. Человек может быть унижен невежеством и отодвинут до самого крайнего предела, отделяющего его от животного, или может быть поднят наукой настолько, что приближается к веществу, управляющему миром. Я даже думаю, что, если бы у него было время и случай, он мог бы достигнуть полного познания всех наук и таким образом стать движущим принципом вещей.

   Старик задумчиво покачал головой и ответил с естественной твердостью, совершенно затмившей вид напускной важности, принятой его собеседником:

   - Все это не что иное, как развращенность рода человеческого. Времена года сменились восемьдесят шесть раз с тех пор, что я на земле, и за все время я видел, как деревья росли и умирали, и все же не знаю, почему бутон открывается под лучами весеннего солнца или почему лист опадает при первом заморозке. Вот вы думаете, что так легко достичь познания всех вещей, а можете вы сказать мне, каково было их начало и каков будет конец? Или, так как ваше ремесло состоит в том, чтобы лечить болезни и раны, то скажите мне, пожалуйста, что такое жизнь и что такое смерть; почему орел живет так долго, а бабочке суждено такое короткое существование? Ответьте мне на более простой вопрос: почему вот эта собака выказывает беспокойство, а вы, который целыми днями зарываетесь в свои книги, вы не видите причин для беспокойства?

   Доктор, несколько удивленный энергичным и полным достоинства тоном старика, глубоко вздохнул, как борец, горло которого перестал сжимать противник, и воспользовался паузой, чтобы ответить:

   - Это вследствие инстинкта.

   - А что такое инстинкт?

   - Низшая степень разума, таинственное соединение материи и мысли.

   - А что вы называете мыслью?

   - Достопочтенный Траппер, этот способ аргументации делает излишним употребление определений; могу вас заверить, что он не допускается в школах.

   - В таком случае в ваших школах более лукавства, чем я думал, потому что это самый верный способ доказать всю тщету их тщеславия, - ответил Траппер. Он вдруг бросил разговор, который только что начал обещать много удовольствия естествоиспытателю, и повернулся к собаке. Поглаживая ей уши, чтобы сдержать нетерпеливые движения, он говорил: - Что это? Никто не принял бы тебя за разумную собаку! Ты точно плохо выдрессированная собака, все воспитание которой заключается в том, чтобы следовать за другими, словно ребенок в поселениях, всегда идущий по следам своих учителей - худо ли, хорошо ли они идут. Покажи приобретенную тобой опытность. Ну-ка, друг, вы, который можете столько сделать, в состоянии ли вы войти в этот лес, или мне нужно идти самому?

   Доктор принял решительный вид и пошел к лесу. Собаки ограничились тем, что тихонько ворчали по временам. Но, когда молодая собака увидела, что естествоиспытатель отправился в путь, она не выдержала больше, описала, лая изо всех сил, три-четыре круга вокруг него, опустив нос к земле, и вернулась к своему товарищу.

   - Скваттер и его гнездо оставили ясный след на земле, - сказал Траппер, все время посматривая, не дает ли посланный им пионер знака, что путь свободен. - Надеюсь, - прибавил он, - что у ученого хватит смысла настолько, чтобы не забыть, зачем он пошел в этот лес.

   Доктор Баттиус уже исчез среди деревьев, и Траппер стал снова выказывать нетерпение, как вдруг присутствующие увидели естествоиспытателя. Он пятился, повернувшись лицом к месту, откуда вышел, как будто там было что-то, прикозавшее его взгляд.

   - Судя по испуганному виду ученого, там есть нечто, заслуживающее внимания! - крикнул Траппер, отпуская Гектора и бросаясь к смущенному естествоиспытателю. - Ну, друг, - сказал он, - какую новую страницу отыскали вы в вашей книге мудрости?

   - Это василиск,- пробормотал доктор. Смущение и растерянность выражались на его изменившемся лице. - Животное из порядка змей. Я считал баснословными приписываемые ему свойства, но всемогущая природа в состоянии произвести все, что может выдумать человек.

   - Что же это такое? Что там? Змеи, встречающиеся в прерии, не опасны, за исключением разъяренной гремучей змеи, но она всегда своим хвостом предупреждает нас об опасности, прежде чем успеет ранить зубами. Что за унизительное чувство - страх! Вот человек, который обыкновенно произносит такие большие слова, что, кажется, их не удержать во рту, и он же так теряет разум - и пищит, как козодой. Ну, соберитесь с духом! Что случилось? Что вы видели?

   - Чудо! Чудовище, которое природе угодно было создать для доказательства своего могущества. Никогда я не видел такого нарушения законов природы, никогда не встречал предмета, который до такой степени уничтожает все различия класса и вида. Надо отметить - пока есть время и представляется возможность - все его характерные признаки, - прибавил он, роясь в кармане, чтобы достать записную книжку, но рука его слишком дрожала, чтобы выполнить свое дело. - Глаза, одаренные притягивающей силой, цвет - изменяющийся, сложный и...

   - Можно подумать, что бедняк сошел с ума со своими глазами и цветами! - крикнул Траппер с недовольным видом. Он начинал тревожиться: прошло несколько времени, а товарищи его все еще не укрыты от чужих взглядов в глубине леса. - Если в кустарнике есть какое-нибудь пресмыкающееся, покажите мне его, а если оно не согласится спокойно уступить нам место - мы посмотрим, кто из нас господин.

   - Гам, - сказал доктор, указывая на густую группу деревьев, шагах в пятидесяти от того места, где он стоял.

   Траппер с самым спокойным видом обратил свои взор в указанную ему сторону; но лишь только его опытный взгляд увидел предмет, смешавший все познания естествоиспытателя, он вздрогнул, направил на этот предмет дуло ружья, но сейчас же опустил его, как будто пришедшая ему на ум мысль доказала, что не следует поддаваться первой.

   Оба движения - поспешности и благоразумия - имели свои основания. На краю леска, на земле виднелось нечто вроде живого шара, вид которого мог оправдать расстройство, воцарившееся в уме доктора. Трудно было бы описать форму и цвет этого необыкновенного существа; можно только сказать в общих выражениях, что оно было почти сферической формы и соединяло на себе все цвета радуги, перемешанные без всякого порядка, гармонии и какого-либо рисунка. Основными цветами были черный и ярко-красный, но белые, желтые и малиновые полосы смешивались на них самым странным образом и как бы случайно. Будь только это, трудно было бы сказать, что это существо, одаренное жизнью. Но пара черных, блестящих подвижных глаз, неусыпно следивших за малейшими движениями Траппера и его товарища, достаточно устанавливали важный факт его принадлежности к животному миру.

   - Или ваше пресмыкающееся - разведчик, или я ничего не понимаю в раскрашивании и хитростях индейцев, - сказал старик, опираясь о землю прикладом, ружья и глядя на страшный предмет с самым хладнокровным видом. - Он думает, что мы потеряли зрение или разум; ему хочется, чтобы мы поверили, будто голова краснокожего - камень, прикрытый осенними листьями. А, может быть, у него на уме какая-нибудь другая дьявольщина.

   - Как, это животное - человек? - вскрикнул доктор. - Он принадлежит к роду homo? A я принял его за неописанное еще сушество.

   - Он такой же человек и такой же смертный, как и все воины этих прерий, - сказал Траппер. - Было время, когда любой краснокожий оказался бы в дураках, если бы посмел показаться в таком виде на глаза некоему охотнику, которого я мог бы назвать; но теперь этот охотник слишком стар и слишком близок к своему концу, чтобы быть чем-нибудь иным, кроме жалкого траппера. Но все же надо поговорить с индейцем и дать ему знать, что он имеет дело с людьми, у которых есть борода на подбородке. Эй, друг, - крикнул он на языке дакотов, - выходи-ка из своего убежища, в прерии еще хватит места для одного лишнего воина.

   Глаза, казалось, блеснули новым блеском, но масса, которая, по мнению Траппера, была не что иное, как голова человека с волосами, обстриженными по обыкновению воинов Запада, продолжала оставаться неподвижной и не подала никакого признака жизни.

   - Это ошибка! - крикнул доктор. - Это животное не принадлежит даже к классу mammalia. Еще менее это человек!

   - Вот ваши знания, - ответил Траппер с тихим победоносным смехом; - вот она - наука человека, изучившего столько книг, что глаз его уже не в состоянии отличить оленя от дикой кошки. Вон Гектор; это собака, получившая воспитание на свой манер, и, хотя последний ребенок воображает, что знает больше него, он ни за что не ошибся бы в подобном деле. Так как вы думаете, что этот предмет не человек, я покажу вам его во весь рост, и тогда вы скажете бедному, невежественному старому Трапперу, каким именем надо называть этот предмет. Помните, что я не собираюсь причинить ему зло; я хочу только заставить этого красного дьявола выйти из засады.

   Траппер стал рассматривать затравку в своем ружье, стараясь демонстративно обнаружить свои враждебные намерения. Когда он решил, что дикарь начинает предчувствовать опасность, он направил дуло ружья на него и крикнул очень громко:

   - Ну, друг, теперь выбирай: я готов и на мир, и на войну. Но нет, это не человек. Мудрец, стоящий рядом со мной, говорит правду, и я ничем не рискую, если выстрелю в эту кучку сухих листьев.

   Говоря это, старик поспешно опустил дуло ружья и прицелился в индейца с точностью, которая могла оказаться для того роковой, если бы он не вскочил на ноги, стряхнув с себя листья и хворост, которым он, вероятно, прикрылся при приближении европейцев, и не вскрикнул:

   - Уаг!

  

  

   Траппер, который вовсе не имел намерения переходить к действию, положил ружье на плечо и засмеялся с самодовольным видом, радуясь успеху своего опыта. Он заставил естествоиспытателя перевести на себя взгляд, с изумлением устремленный на дикаря, проговорив:

   - Плуты могут сидеть целыми часами на корточках, словно спящие аллигаторы, обдумывая свои дьявольские хитрости. Но когда увидят настоящую опасность, то думают о себе, как все другие люди. Это - разведчик в своей военной раскраске. Вблизи, наверно, есть какой-нибудь отряд его племени. Попробуем узнать от него правду, потому что встреча с этими воинами была бы для нас опаснее, чем посещение всего потомства Измаила.

   - Это действительно опасный, отчаянный вид, - сказал доктор, облегчая свое изумление вздохом, который, казалось, истощил весь запас воздуха в его легких, - жестокая раса, которую трудно подвести под какое-либо обыкновенное определение. Поговорите с ним, но сильно напирая на язык дружбы.

   Старик обвел взором все вокруг из предосторожности; чтобы убедиться в важном факте - нет ли у индейца по соседству товарищей. Потом он сделал обычный жест мира - протянул голую ладонь, и смело пошел навстречу врагу.

   Индеец не выказал ни малейшего признака страха и сохранял гордую осанку и вид, полный достоинства и смелости, несмотря на приближение Траппера. Может быть, храбрый воин сознавал, что ввиду разницы их оружия меньшее расстояние между ними делало их шансы более равными.

   Индеец был высокого роста и удивительного сложения. Когда он сбросил с себя сухие листья, которыми он поспешно прикрылся, то оказался человеком, преисполненным важности, гордости своей профессией воина и - можно прибавить - сознания страха, внушаемого ею. Все черты его почти римского лица были благородны, хотя некоторые из них носили хорошо известный оттенок азиатского происхождения. Особенный цвет его кожи, сам по себе уже придающий индейцу воинственный вид, приобрел еще более свирепый оттенок от разных красок, покрывавших ее. Но дикарь как будто пренебрегал обычными искусственными средствами своего народа и не носил ни одного из тех странных, ужасных знаков, к которым прибегают дети лесов, - как и более цивилизованные люди, - чтобы составить себе репутацию храбреца, он довольствовался лишь широкими черными полосами на лице, подчеркивавшими блеск его медной кожи и как бы служившими к ней тенью. Голова у него была острижена до маковки, откуда спускался пучок длинных волос, который как бы зазывал врагов осмелиться схватить его. Украшения, обыкновенно висящие на хрящах ушей дикарей во время мира, были сняты. Хотя время года было уже позднее, почти обнаженное тело индейца было только отчасти прикрыто очень легкой одеждой из дубленой оленьей кожи, на которой яркими красками было грубо нарисовано изображение какого-то военного подвига. Разведчик носил что-то вроде плаща, наброшенного небрежно и скорее служившего предметом роскоши, чем необходимости. Ноги его были покрыты ярко-красным сукном - единственным признаком того, что он имел некоторые сношения с европейскими купцами. Но зато, словно для того, чтобы противопоставить украшения дикаря украшениям обитателя города, начиная с колена и до самого носка мокассин, его ноги были украшены ужасными трофеями - человеческими волосами. Одной рукой дикарь слегка опирался на маленький лук, другой скорее легко прикасался к длинному копью из ясеня, чем искал поддержки в нем. За плечами у него был привязан колчан из кожи кугуара, хвост которого был сохранен, как характерное украшение; кожаный щит был привязан к шее веревкой из жил.

   Пока подходил Траппер, воин стоял, подняв голову, в совершенно спокойной позе, не выказывая ни желания узнать характер подходивших к нему людей, ни намерения укрыться от их любопытных взглядов. Только его черные глаза, более блестящие, чем глаза оленя, беспрерывно перебегали с одного чужестранца на другого и, казалось не знали ни минуты покоя.

   - Брат мой сейчас далеко от своего селения? - спросил старик на языке поуни после того, как пристально рассмотрел окраску тела дикаря и другие признаки, по которым опытный человек узнает племя воина, встреченного им в степях Америки, благодаря тому же таинственному способу наблюдения, с помощью которого моряк узнает флаг корабля, видимого вдали.

   - До городов Больших Ножей дальше, - лаконично ответил индеец.

   - Почему поуни-волк так далеко от извилин своей реки, почему он без лошади и находится в таком пустынном месте?

   - Разве женщины и дети белолицых могут жить без мяса бизона? В моей хижине был голод.

   - Мой брат еще слишком молод, чтобы быть хозяином хижины, - ответил Траппер, пристально взглянув ка невозмутимое лицо молодого воина, - но, смею сказать, он храбр, и многие вожди уже предлагали ему в жены своих дочерей. Но не ошибся ли он, - прибавил старик, показывая на стрелу в руке, опиравшейся на лук, - взяв бородатую стрелу для охоты на бизонов? Неужели поуни хотят, чтобы раны, наносимые ими, портили шкуру животного?

   - Она хороша для сиу.

   - Он - живое доказательство своих слов, - пробормотал Траппер по-английски, - молодец так же смел, как и хорошо сложен. Но он слишком молод, чтобы быть одним из главных вождей своего народа. Надо, однако, взять его кротостью, потому что, если нам придется иметь стычку с скваттером, одна рука, поддерживающая ту или иную сторону, может решить дело. Ты видишь, мои дети устали, - продолжал он снова на индейском наречии, указывая на подходивших товарищей, - мы хотим остановиться и поесть. Мой брат - хозяин этой местности?

   - Гонцы народа, который живет у Большой реки, сказали нам, что ваш народ заключил договор со смуглолицыми, живущими за большим озером соленой воды, и что прерия открыта теперь для охотников Больших Ножей.

   - Это правда. Я так же слышал это от охотников и трапперов Ла-Платы. Но мой народ заключил договор с французами, а не с народом, который владеет Мексикой {Т. е. испанцами, которые в то время владели Мексикой, а незадолго до того и Луизианой.}.

   - И воины подымаются по Большой реке, чтобы видеть, не обманули ли их в дороге?

   - Да; боюсь, что это слишком вероятно; и недолго то время, когда шайка проклятых лесников последует за ними, чтобы принести топор и секиру в прекрасные леса, украшающие оба берега Миссисипи; тогда страна, начиная с берегов моря и до подножия Скалистых гор, станет населенной пустыней, наполненной всеми мерзостями и всеми изобретениями людей и лишенной всякой ее красоты и прелести.

   - А где же были вожди поуни-волков, когда заключался этот договор? {Договор о покупке Луизианы Соединенными Штатами Северной Америки.} - внезапно спросил молодой воин, и медное лицо его вспыхнуло от негодования. - Разве можно продавать народ, как шкуру бобра?

   - Это правда; ты прав. И где были справедливость и честность? Но сила является законом по обычаю, царствующему на земле, и слабый должен считать справедливым все, что захочет сделать сильный. Если бы было иначе, ваши, поуни, права на прерию были бы так же законны, как право самого главного вождя колоний на дом, служащий ему приютом.

   - Кожа путешественника бела, - сказал выразительно молодой индеец, дотрагиваясь пальцем до иссохшей, морщинистой руки старика, - не говорит ли его сердце одно, а язык другое?

   - Взгляни на мою голову. Она похожа на верхушку сосны, иссушенной зимами, и скоро успокоится во прахе. Зачем я захотел бы очутиться перед Великим духом и видеть, как он нахмурит брови?

   Дикарь грациозно отбросил щит на плечо, прижал руку к груди и наклонил голову, как бы из почтения к седым волосам Траппера. Глаза его потеряли свой блуждающий взгляд, и лицо приняло менее суровый вид. Однако, бдительность его не исчезла, и все его манеры доказывали, что он не отрекся от недоверия, которое было смягчено и сдержано, но не было еще совсем забыто.

   Когда, таким образом, между воином прерии и старым Траппером водворилось нечто вроде сомнительной дружбы, последний отдал Полю распоряжение располагаться на привал. Пока Миддльтон помогал Инесе сойти с осла, а Поль приготовлял для Эллен сиденье из сухих листьев, между стариком и молодым дикарем разговор шел на индейском, а между остальными - на английском языке.

   Дикарь и Траппер состязались в ловкости и хитрости. Каждый из них старался выведать намерения другого, не показывая желания узнать их. Как и следует ожидать в тех случаях, когда противники одинаково сильны, результат этой борьбы не удовлетворил ни одного, ни другого. Старик задал все вопросы, которые ему подсказали его тонкий ум и опыт: расспросил о положении племени поуни-волков, о жатве, о сделанных ими запасах на зиму, об их отношениях с соседними воинственными племенами - и не мог добиться ни одного ответа, который объяснил бы ему, почему этот одинокий воин находится на таком большом расстоянии от обычного места жительства своего племени.

   С другой стороны, вопросы индейца, хоть и более сдержанные и полные достоинства, были не менее замысловаты. Он говорил о положении торговли мехами, об успехах и неудачах различных белых охотников, с которыми он встречался или о которых слышал; он даже намекнул на движение народа "великого отца" - как он благоразумно назвал правительство Соединенных Штатов - к прериям, в которых охотилось его собственное племя. По странной смеси интереса, презрения и негодования, прорывавшихся по временам через привычную сдержанность молодого дикаря, было ясно видно, что чужестранцы, завладевшие правами туземцев, были знакомы ему скорее понаслышке, чем по виду. Это обстоятельство подтверждалось еще и тем, как он смотрел на обеих женщин, а также и теми краткими, но энергичными выражениями, которые случайно вырывались у него.

   Пока он разговаривал с Траппером, его блуждающий взгляд беспрестанно устремлялся на почти детское лицо Инесы, которую он рассматривал с необычным вниманием. Очевидно, он в первый раз видел одну из тех женщин, о которых так часто говорили старики его племени, и которые, как они считали, соединяли в себе всю красоту, какую может создать воображение дикаря. К Эллен глаза дикаря обращались реже, но в беглых взглядах, бросаемых им на более определенные и, быть может, более выразительные черты ее лица, виднелось естественное нежное чувство мужчины к женщине. Однако это восхищение, благодаря привычке к сдержанности и гордости воина, выражалось настолько сдержанно, что только глаза Траппера заметили его. Старик был слишком знаком с обычаями индейцев и слишком хорошо сознавал, насколько важно для него узнать основательно характер этого дикаря, что не мог упустить из виду малейшее из переживаемых им впечатлений или не заметить какого-либо из его движений.

   Эллен, не сознававшая производимого ею впечатления, окружила дружескими заботами менее сильную и менее решительную Инесу. Выражения радости и жалости постоянно сменялись на ее открытом лице, пока деятельный ум размышлял о предпринятом ею смелом шаге.

   Не то было с Полем. Считая, что он добился осуществления двух своих самых сильных желаний - обладания Эллен и торжества над сыновьями Измаила,- он занялся приготовлениями к стоянке с таким же спокойствием, с каким вез бы свою довольную супругу после торжественного совершения акта бракосочетания в магистрате в их будущее жилище. Как мы уже говорили раньше, он шел за бродячей семьей во все время их длинного, тяжкого перехода, прячась днем и выискивая случая увидеться с Эллен. Наконец, фортуна и смелость увенчали его старания успехом как раз в тот момент, когда он начал уже отчаиваться. Расстояние, препятствия, опасности - ничто не существовало для него, его решительное и радостное настроение давали ему уверенность, что все остальное исполнится без труда. Таковы были, по-видимому, его чувства - да и в действительности это было так - когда он, сдвинул шапку набекрень и насвистывая веселую песенку, приготовлял меж кустов ложе из листьев для Инесы, время от времени бросая довольные взгляды на хорошенькую Эллен, помогавшую ему в этом деле.

   - Итак, племя поуни-волков зарыло в землю томагавк {Т. е. помирилось.} со своими соседями конзами, - продолжал Траппер разговор, который он прерывал только для того, чтобы давать различные указания своим товарищам. Читатель должен раз и навсегда запомнить, что хотя Траппер и говорил с индейцем на его языке, но он переходил на английский, когда ему приходилось разговаривать со своими спутниками. - Волки и бледно-краснокожие стали снова друзьями. Я уверен, что вы читали об этом племени в ваших книгах, доктор. О нем рассказывают всякие небылицы среди невежд, живущих в селениях. Существует рассказ о валлийцах, живших в окрестностях прерии и появившихся здесь раньше, чем тот человек беспокойного духа, который первый привел сюда христиан для того чтобы они лишили язычников их наследства, и представил себе, что солнце садится над такой же большой страной, как та, над которой оно подымается. Говорят, будто они знали все обычаи белых, говорили на их языке. Уж и не знаю какие еще глупости и нелепости...

   - Читал ли я об этом! - сказал доктор, роняя из рук кусок соленого мяса бизона, который поспешно подносил ко рту. - Я был бы полным невеждой, если бы не думал часто и с наслаждением о прекрасной теории, представляющей два убедительных аргумента, которые я всегда считал неопровержимыми, даже если бы они не опирались на такие живые доказательства, а именно, что этот континент может доказать свое духовное родство с цивилизацией, нисходящее до более отдаленной эпохи, чем время Христофора Колумба, и что цвет кожи есть следствие климата и условий жизни, а не установленное определение природы. Предложите этот последний вопрос достойному индейцу, достоуважаемый Траппер; у него самого красноватый цвет лица, и его мнение может дать нам возможность рассмотреть спорный вопрос со всех сторон.

   - Уж не думаете ли вы, что поуни проводит все время в чтении книг и что он верит всякой писаной лжи? Но надо исполнить фантазию ученого; может быть, это у него природный инстинкт; в таком случае пусть он следует ему, как это ни жаль. Что думает мой брат? У всех, кого он видит здесь, белая кожа, а у воинов-поуни - красная. Думает ли он, что человек изменяется со временем и что сыновья не похожи на своих отцов?

   Одно мгновенье молодой воин смотрел на старика пристальным презрительным взглядом, потом поднял палец к небу и ответил с гордым, полным достоинства видом:

   - Великий дух - Уеконда заставляет дождь падать из облаков. Когда он говорит, он потрясает горы. Огонь, сжигающий леса, - пламя его глаз. Он сотворил своих детей заботливо и предусмотрительно, и раз сотворенное им никогда не меняется.

   - Да, это так по природному смыслу, - продолжал Траппер, объяснив этот ответ разочарованному естествоиспытателю. - Поуни - великий народ, мудрый народ, и я уверяю, что у него есть хорошие честные традиции. Охотники и трапперы, с которыми я иногда вижусь, говорили мне, поуни, об одном великом воине вашего племени.

   - Мой народ состоит не из женщин, храбрый человек не чужой в моем селении.

   - Конечно. Но тот, о ком больше всего говорят, - вождь, слава которого гораздо выше славы обыкновенных воинов. Он мог бы оказать честь некогда могучему, теперь павшему народу делаваров.

   - У такого воина должно быть имя.

   - Его зовут Твердое Сердце за его твердость, и это вполне подходящее для него имя, если правда все то, что я слышал о нем.

   Индеец бросил на старика взгляд, который как будто хотел проникнуть в глубину его сердца.

   - Бледнолицый видел вождя воинов моего народа? - спросил он.

   - Нет, никогда. Теперь я не тот, кем был лет сорок тому назад, когда война была моим ремеслом и пролитие крови...

   Громкий крик Поля прервал разговор. Через минуту охотник за пчелами вышел из леса и вернулся с противоположной стороны от того места, где находился маленький отряд, ведя индейскую лошадь в военном уборе.

   - Взгляните, на какой лошади ездит краснокожий! - крикнул он, заставляя лошадь делать курбеты. - Во всем Кентукки не найдется бригадира, который мог бы похвастаться таким верховым конем. Какая гладкая шерсть! Какие пропорциональные члены! А седло - как у испанского гранда! Взгляните на гриву, на хвост, заплетенный и украшенный серебряными шариками, такими, какими и Эллен могла бы убрать свои прекрасные волосы, чтобы отправиться на танцы или на сбор орехов. Не правда ли, какой чудесный конь, Траппер? И подумать только: он ест сено из яслей дикаря!

   - Тише, мой мальчик, тише! Волки вообще славятся своими лошадьми. И часто можно встретить в прерии одного из их воинов на коне, какого нет у члена конгресса в поселениях. Но эта лошадь, действительно, животное, которое может принадлежать только могущественному вождю. Вы правы, полагая, что это седло в свое время принадлежало какому-нибудь важному испанскому полководцу, потерявшему его вместе с жизнью в сражении с этими индейцами в южных провинциях. Я уверен, что этот молодой человек - сын какого-нибудь великого вождя, может быть, самого вождя Твердое Сердце.

   Во все время разговора молодой дикарь не выказал ни нетерпения, не недовольства; но, когда он решил, что прошло достаточно времени для обсуждения достоинств его коня, он спокойно и с видом человека, привыкшего, чтобы все исполняли его волю, подошел, взял повод из рук Поля, бросил его на шею лошади и вскочил ей на спину с легкостью лихого наездника. Никто другой не смог бы выказать больше грации и силы, чем севший на коня дикарь. Тяжелое разукрашенное седло было, очевидно, скорее предметом роскоши, чем приносило какую-либо пользу. Казалось, оно скорее стесняло движения молодого дикаря, чем помогало ему, потому что ноги его презирали помощь стремян, отказывались подчиниться стеснению такого изнеживающего изобретения. Движения ставшей на дыбы лошади были так же дики и своенравны, как и движения ее всадника. Ни тот, ни другой ничем не были обязаны искусству; оба были полны природной ловкости и грации. Животное было, может быть, обязано своим превосходством арабской крови, скрещенной в продолжение многих поколений с другими расами - бегунами Мексики, берберийскими лошадьми Испании и боевыми конями Мавритании. Всадник, выбрав себе лошадь в центральных провинциях Америки, приобрел там же умение управлять ею с грацией и силой, соединение которых создает самого неутомимого и самого искусного всадника на свете.

   Однако, овладев так внезапно своим конем, поуни не проявил ни малейшего желания удалиться. Чувствуя себя свободнее и, вероятно, независимее после того, как бегство было подготовлено, дикарь разъезжал направо и налево, более свободно рассматривая членов маленького отряда. Доехав до конца стоянки в ту минуту, когда Траппер думал, что он воспользуется удобным для бегства моментом, он поворачивался и ехал обратно то с быстротой антилопы, то медленнее, с большим спокойствием и достоинством в движениях.

   Желая убедиться в некоторых фактах, которые могли иметь влияние на дальнейшее путешествие, старик решил вызвать его снова на разговор. Поэтому он сделал ему знак, выражавший в одно и то же время и миролюбивые намерения, и желание возобновить прерванный разговор. Зоркий взгляд молодого индейца сейчас же заметил этот жест, но только несколько подумав, благоразумно ли принять приглашение, дикарь решил приблизиться к отряду, который так превосходил его силами и мог в одно мгновение лишить его жизни или свободы. Наконец, сохраняя высокомерный и недоверчивый вид, он подъехал настолько близко, что мог без труда вести разговор.

   - Отсюда далеко до селения волков, - сказал он, протягивая руку в направлении, противоположном - как хорошо знал Траппер - тому, где находилось его племя, - и дорога извилиста. Что хочет мне сказать Большой Нож?

   - Да, довольно извилиста, - пробормотал старик по-английски, - если ты хочешь попасть туда, отправившись с этой стороны; но все равно это будет гораздо прямее, чем лукавство индейца. Скажи мне, брат мой, вожди поуни любят видеть в своих селениях чужие лица?

   Молодой человек слегка грациозно склонился над седлом и ответил с достоинством:

   - Разве мой народ забывал когда-нибудь предложить пищу чужестранцу?

   - Если я приведу моих дочерей к воротам волков, возьмут ли их за руку жены волков? Выкурят ли их воины трубку с моими молодыми людьми?

   - Земля бледнолицых позади нас. Зачем им путешествовать так далеко к заходящему солнцу? Заблудились они, или эти женщины принадлежат белым воинам, которые, говорят, подымаются по реке с мутными водами?

   - Ни то, ни другое. Те, кто подымается по Миссури, воины моего великого отца, который дал им это поручение. Но мы идем по тропинке мира. Белые и краснокожие - соседи и хотят быть друзьями. Разве племя омагау не бывает у волков, когда томагавк зарыт по дороге между двумя народами?

   - Омагау - желанные гости.

   - А разве янктоны и тетоны сожженных лесов, живущие на повороте реки с мутными водами, не приходят выкурить трубку в хижины волков?

   - Тетоны - лгуны! - вскрикнул молодой индейский воин. - Они не смеют закрыть глаз ночью; они спят только при свете солнца. Взгляните, - прибавил он, со свирепым торжеством указывая на ужасные украшения на своих ногах, - их скальпы так обыкновенны, что поуни топчут их ногами. Пусть сиу отправляются жить в снега: равнины и буйволы для мужчин.

   - Вот тайна и открыта! - сказал Траппер Миддльтону, внимательно следившему за всем, что происходило, так как он был, понятно, заинтересован в этом. - Этот красивый молодой индеец ищет следов сиу; это видно по его зазубренным стрелам, по татуировке и по глазам: краснокожий всегда приспосабливает свой наружный вид к занимающему его делу, будь то мир или война! Тише, Гектор, тише! Разве ты не обнюхивал никогда поуни? Смирно, пес, смирно! Мой брат прав,- продолжал он, - сиу воры; это говорят люди всех цветов и всех народов, и говорят справедливо. Но те, кто идет со стороны восходящего солнца, не сиу, и они хотят посетить хижины поуни-волков.

   - Голова моего брата бела, - ответил дикарь, бросая ему один из своих взглядов, в которых так замечательно выражались ум, гордость и недоверие, и, вытянув руку в сторону востока, он прибавил: - Его глаза много видели. Может он сказать мне, что это там? Не буйвол ли?

   - Это больше похоже на маленькое облако, подымающееся в самом конце равнины. Лучи солнца освещают его края, это...

   - Это гора на земле и на ее вершине хижины бледнолицых. Пусть дочери моего брата моют себе ноги среди женщин их цвета.

   - У поуни хорошие глаза, если он может так далеко видеть бледнолицего.

   Индеец медленно обернулся к говорившему и спросил суровым тоном:

   - Умеет ли мой брат охотиться?

   - Увы! Теперь я только жалкий траппер.

   - Когда равнина наполнена буйволами, он может разглядеть их?

   - Конечно, конечно. Видеть их гораздо легче, чем поймать во время бега.

   - А когда птицы бегут от холода и небо черно от их перьев, он также может видеть их?

   - Да, да; нетрудно найти утку или гуся, когда тысячи их затемняют небо.

   - Когда падает снег и покрывает хижины Больших Ножей, он может разглядеть хлопья в воздухе?

   - Сознаюсь, что мои глаза не из лучших, - несколько недовольно проговорил старик; - но было время, поуни, когда я получил прозвище за свое острое зрение.

   - Ну, так краснокожие видят Больших Ножей так же хорошо, как мой брат видит буйвола, бегущего по равнине, летящую птицу и падающий снег. Полно, поуни не слеп; ему не нужно долго смотреть, чтобы разглядеть ваш народ.

   Вдруг индеец замолчал и опустил голову, как человек, весь обратившийся во внимание. Потом он повернул лошадь и поскакал к ближайшему краю леса, в котором они находились и внимательно стал вглядываться в прерию, в направлении, противоположном тому, где находился отряд. После этого поступка, необъяснимого почти для всех свидетелей его, он вернулся медленно, устремил глаза на Инесу и проехался несколько раз взад и вперед с видом человека, выдерживающего тяжелую борьбу мыслей по поводу какого-то важного вопроса. Потом натянул повод своего нетерпеливого коня и, казалось, только что хотел заговорить с Траппером, как голова его внезапно снова упала на грудь, и он опять весь обратился во внимание. Он поскакал галопом к краю леса, где был уже раньше, в продолжение минуты описал там несколько быстрых кругов с легкостью оленя и, наконец, помчался, словно птица, летающая вокруг гнезда, прежде чем улететь далеко. Одно мгновение видно было, как он скакал по равнине, потом исчез за холмом.

   Собаки, давно уже выказывавшие нетерпение, побежали было за ним, но вскоре вернулись и с глухим воем, в котором чувствовалось что-то тревожное, улеглись на землю.

  

   Все это произошло так быстро, что старик, не упускавший ни малейшей подробности, не успел даже слова сказать. Но когда дикарь исчез из виду, он покачал головой и, медленно направляясь к густому кустарнику, только что покинутому индейцем, пробормотал:

   - В воздухе чувствуются запахи и звуки, но мои жалкие чувства недостаточно хороши для того, чтобы услышать одни и уловить оттенок других.

   - Видеть нечего, - сказал Миддльтон, шедший рядом с ним. - У меня хорошее зрение и хороший слух, но могу уверить вас, что я ничего не слышу и не вижу!

   - У вас хорошие глаза! И вы не глухи! - заметил старик с несколько презрительным видом. - Нет, молодой человек. Может быть, и зрение, и слух ваши годятся для того, чтобы видеть с одного конца церкви до другого или слышать городской колокол, но пока вы не проживете год в прериях, вы все будете принимать индюка за буйвола и раз пятьдесят вообразите, что рев буйвола не что иное, как гром! В этих обнаженных прериях бывают обманы природы, когда в воздухе, словно в воде, отражаются различные предметы, и прерию трудно отличить от моря. Но вот признак, который известен каждому охотнику!

   Траппер указал на стаю ястребов, летевших невдалеке над равниной и, очевидно, в том направлении, куда был устремлен взгляд дикаря. Сначала Миддльтон не мог разглядеть маленькие темные предметы, казавшиеся точками на мрачных облаках, но по мере того, как они быстро подвигались вперед, стали сначала обрисовываться их очертания, затем и тяжелые, равномерно двигавшиеся крылья.

   - Слушайте, - сказал Траппер после того, как ему удалось показать Миддльтону движущуюся колонну птиц. - Теперь вы услышите рев буйволов, или бизонов, как называет их ваш ученый доктор, хотя все охотники в здешних прериях зовут их буйволами. А я полагаю, что охотник лучший судья животного и его названия, - прибавил он, подмигивая молодому военному, - чем любой человек, переворачивающий листы книг вместо того, чтобы путешествовать по земной поверхности, чтобы изучать животных в их природной обстановке.

   - Пожалуй, это справедливо относительно привычек животных, - воскликнул естествоиспытатель, который редко упускал случай обсудить какой-нибудь спорный вопрос, касающийся его любимых занятий, - но только в том случае, когда обращается внимание на правильное употребление определений и когда привычки эти рассматриваются глазами науки. Вы, читая книги, понимаете их слишком буквально.

   - Читая! Ну, если вы предполагаете, что я терял время на школы, то вы оскорбляете меня; а ведь никакой человек не должен обижать другого без достаточного повода. Если мне когда-либо хотелось уметь читать, то только для того, чтобы лучше знать слова книги природы, потому что каждая строчка в этой книге говорит согласно разуму. О, теперь вы можете понять тайну ястребов! Вот идут и сами буйволы! Я уверен, что вон в тех ложбинах скрываются земляки поуни. Это задержит скваттера и его выводок. Теперь нам нечего бояться. Поуни - дикари не коварные и не злобные.

   Глаза его устремились на поразительное зрелище, представшее перед ними. Даже робкая Инеса подошла к Мнддльтону, чтобы поглядеть на буйволов. Поль позвал Эллен, занимавшуюся приготовлениями к стряпне, посмотреть на оживленную сцену.

   Сначала показалось несколько громадных бнзонов-самцов, бежавших по прерии. За ними шли длинные ряды отдельных животных, за ними, в свою очередь, подвигалась целая масса бизонов; темная трава прерии совершенно терялась среди еще более темного цвета их косматых шкур. По мере того, как колонна развертывалась и сплачивалась, она все более походила на бесконечные стаи небольших птиц, растянутые ряды которых как будто подымаются из бездны небес и кажутся такими же бесчисленными, как листья тех лесов, над которыми они пролетают в своем бесконечном полете. Небольшие столбы пыли подымались иногда в центре массы, когда какое-нибудь животное, более нетерпеливое, чем остальные, рыло рогами землю. По временам ветер доносил сильный глухой рев, как будто тысячами глоток негармоничным ропотом изливали свои жалобы.

   В продолжительном задумчивом безмолвии смотрели путешественники на это необычайное зрелище, полное дикого величия. Молчание это было нарушено Траппером, который издавна привык к подобным зрелищам и потому менее других подпадал под их влияние, или, вернее, чувствовал их не так сильно как те, кто видел в первый раз.

   - Вот вам стадо в десять тысяч голов: без погонщика, без хозяина. Именно здесь человек может видеть доказательство своей расточительности и своего безумия! Может ли самый гордый губернатор в Штатах пойти в свои поля и убить лучшего быка, чем те, которые могут достаться здесь самому обыкновенному человеку; а когда он получит свою долю - филе или котлету, съест ли он ее с таким же аппетитом, как тот, кто приправил свою работу здоровым трудом и заслужил ее, по закону природы, честно завладев ею.

   - Если на блюде, подаваемом в прерии, будет дымиться горб буйвола, я смело скажу - нет, - прервал его лакомка-охотник за пчелами.

   - Ага, милый! Бы попробовали это и понимаете истину моего рассуждения. Однако они направляются в нашу сторону, и следует приготовиться к их посещению. Если мы совсем спрячемся, то рогатые животные пробегут по этому месту и растопчут нас ногами, как червей. Поэтому надо отделить слабых, а самим стать впереди, как приличествует мужчинам и охотникам.

   Все поспешно принялись за необходимые приготовления, так как времени осталось немного. Инесу и Эллен, поместили на краю чащи, наиболее отдаленном от подходившего стада, а старик с тремя товарищами разместились так, чтобы быть в состоянии отогнать авангард бегущей колонны в случае, если бы животные подошли слишком близко. В продолжение нескольких минут из-за нерешительности пятидесяти или ста передних быков нельзя было понять, куда направится стадо. Но отчаянный рев, раздавшийся из-за облака пыли, что подымалось в центре стада, и вторившие ему ужасные крики хищных птиц, жадно летевших прямо над бегущим стадом, по-видимому, дали стаду новое направление и уничтожили всякие признаки колебания. Словно обрадовавшись хоть самому ничтожному леску, вся испуганная лавина ринулась напрямик, к тому месту, где укрылся маленький отряд.

   Грозившая опасность была, действительно, такой, что могла подействовать даже на самые крепкие нервы. Фланги темной движущейся массы подвигались, образуя вогнутую линию, и все горящие глаза, выглядывавшие из-под лохматых косм, покрывающих головы бизонов-самцов, с безумной тревогой были устремлены на чащу. Казалось, что каждое животное старается перегнать своего соседа в стремлении добраться до чащи, а так как тысячи бежавших позади напирали на передних, то становилось неизбежным, что вожаки стада будут натолкнуты на спрятавшихся. Гибель отряда в таком случае была неизбежна. Каждый из наших любителей приключений чувствовал опасность своего положения, и каждый вел себя сообразно индивидуальным свойствам своего характера.

   Миддльтон колебался. По временам ему хотелось пробраться через чащу кустарников, схватить Инесу и бежать вместе с ней. Потом он вспоминал о невозможности перегнать бешеную скачку испуганных бизонов и ощупывал оружие, решаясь оказать сопротивление бесчисленному стаду. Страх так подействовал на умственные способности доктора Баттиуса, что вызвал у него галлюцинации. Темные формы стада потеряли ясность, и естествоиспытателю стало казаться, что он видит дикое сборище всех земных тварей, которые бросаются на него все сразу, как будто для того, чтобы отомстить за все обиды, нанесенные им различным особям и видам животных во время долгого изучения естественных наук. Он пришел в парализованное состояние, похожее на то, какое бывает при кошмарах. Не в состоянии ни бежать, ни двигаться, он стоял, словно прикованный к месту, пока безумие не охватило его настолько, что достойный естествоиспытатель с отчаянным напряжением научной решимости, начал даже классифицировать отдельные экземпляры. Поль кричал во весь голос и звал Эллен, чтобы она помогла ему кричать, но голос его терялся в реве и топоте стада. Обозленный и вместе с тем странно возбужденный упорством животных и всем этим диким зрелищем, полуобезумев от беспокойства за возлюбленную и бессознательного страха, он чуть не надорвал себе глотку, уговаривая своего престарелого друга вмешаться в это дело.

   - Ну, старый Траппер, - кричал он, - показывай свои знания! А не то мы задохнемся под горбами буйволов.

   Старик все время стоял, опираясь на ружье, и спокойно наблюдал за бегом стада. Теперь он решил, что настало время нанести удар. Он прицелился в шедшего впереди быка с быстротой, сделавшей бы честь даже молодому человеку, и выстрелил. Пуля попала бизону в всклокоченную шерсть, между рогов. Он упал на землю, но сейчас же встал, встряхнул головой: удар, казалось, только сильнее возбудил его. Медлить дальше было невозможно - Траппер бросил ружье и, вытянув голые руки, пошел прямо навстречу несущемуся стаду.

   Вид смелого, решительного человека, исполненного твердости, свойственной вполне разумному существу, почти всегда внушает уважение всем низшим созданиям. Передние быки отступили и внезапно остановились: плотная масса, шедшая за ними, рассеялась по равнине. Но из задних рядов снова донесся глухой рев, и стадо опять пришло в движение. Неподвижная фигура Траппера как бы разделила