Купер Джеймс Фенимор - Прерия

животных на два потока. Миддльтон и Поль сейчас же последовали его примеру и создали собой слабый бартер дальнейшему движению. Сопротивление передних животных в продолжение нескольких минут обороняло чащу. Но по мере того, как вся масса стада все более и более приближалась к защитникам чащи, а пыль так усилилась, что закрыла их, опасность снова увеличилась: можно было ожидать, что животные сомнут людей. Трапперу и его товарищам приходилось постепенно отступать перед количеством врагов. Вдруг разъяренный бык пробежал мимо Миддльтона так близко, что чуть не задел его, и в следующее мгновение с быстротой ветра промчался через чащу.

   - Сомкнитесь и боритесь не на живот, а на смерть! - крикнул старик. - Не то тысяча дьяволов пробежит по его следам.

   Но все их усилия остановить живой поток оказались бы бесполезными, если бы не Азинус. Увидя глубокое вторжение в свои владения, он возвысил свой голос среди окружающего его шума. Самые сильные, свирепые быки задрожали при этом ужасном, неизвестном им звуке, и затем все бешено устремились назад от той самой чащи, в которую за минуту перед тем рвались с пылом убийцы, жаждущего найти убежище.

   Поток разделился, оставив свободное пространство; две темные колонны прошли по обеим сторонам леска, чтобы на другом конце, на расстоянии одной мили соединиться. Как только старик увидел внезапное впечатление, произведенное ревом осла, он хладнокровно стал вновь заряжать ружье, испытывая припадок свойственного ему искреннего, но беззвучного смеха.

   - Они бегут, словно перепуганные собаки. Нечего теперь опасаться, что они нарушают порядок. Если те, что идут позади, и не слыхали крика своими ушами, то они вообразят, что слышали; а если и переменят свое намерение, то ведь нетрудно заставить осла допеть свою песенку!

   - Осел заговорил, а Валаам безмолвствует! - вскрикнул охотник за пчелами, немного отдышавшись после громкого взрыва смеха, который, быть может, прибавил свою долю к панике буйволов. - Малый онемел, словно целый рой пчел уселся у него на кончике языка, и он не хочет говорить, боясь их ответов.

   - Как это, друг мой, - поддержал его Траппер, обращаясь к продолжавшему стоять неподвижно и как бы оцепеневшему естествоиспытателю, - как же это бы, друг, добываете себе пропитание тем, что записываете в книги имена и свойства животных, обитающих на полях, и птиц, летающих в воздухе, а вдруг испугались стада бегущих буйволов? Хотя, может быть, вы готовы оспаривать мое право называть их именем, которое встретите на языке каждого охотника и торговца на границе?

   Но старик ошибся, вообразив, что он может пробудить притупившиеся умственные способности доктора, вызвав его на спор. С этого времени тот, за исключением одного еще раза, - никогда больше не произносил ни одного слова, указывавшего на род или вид какого-нибудь животного. Он упорно отказывался от питательной пиши - мяса всего бычачьего семейства. И даже в настоящее время, когда он поселился в полном блеске научных достоинств в одном из приморских городов, он с ужасом отворачивается от всяких чудесных, несравненных мясных кушаний, которые так часто подаются на ужинах и с которыми не могут сравниться никакие блюда хваленых английских харчевен или самых знаменитых парижских ресторанов. Короче говоря, отвращение достойного естествоиспытателя к мясу быка было несколько похоже на то, которое вызывает иногда в провинившейся собаке пастух. Сначала он надевает ей намордник и связывает лапы, потом кладет у стены или у входа изгороди так, что все стадо овец проходит по ней. Говорят, будто этот процесс вызывает в преступнице отвращение к баранине, которое остается навсегда. К тому времени, когда у Поля и Траппера стал, наконец, приходить к концу припадок веселья, возбужденный оцепенелым видом ученого товарища, доктор Баттиус начал дышать, как будто остановившееся действие его легких возбудилось вновь благодаря применению пары искусственных мехов, и употребил навсегда запретный термин. То был тот единственный случай, о котором мы уже упоминали.

   - Boves Americani horridi! - крикнул доктор, сильно налегая на последнее слово, и замолчал, словно обдумывая странные, необъяснимые события.

   - Да, довольно страшные глаза у них, согласен, - ответил Траппер, - да и вообще они страшны на вид для тех, кто не привык ко всему, что встречается в природе. А вот, приятель, если бы вас так окружили бурые медведи, как нас с Гектором у больших водопадов на Мис... Ага! Вот и хвост стада, а за ним и стая голодных волков, готовых подбирать больных или тех, кто сломал себе шею при падении. Вот вам и всадники по следам буйволов!.. Можно разглядеть их там, откуда ветер гонит песок. Они кружатся вокруг раненого буйвола, приканчивая его своими стрелами!

   Теперь и Миддльтон и Поль увидели темную группу, замеченную проницательным взглядом старика. Человек пятнадцать-двадцать всадников скакало вокруг благородного бизона, раненного слишком серьезно для того, чтобы бежать, - он продолжал стоять, как бы презирая смерть, хотя его сильное тело уже стало мишенью для сотни стрел. Однако удар копья могучего индейца в конце концов прикончил его. Животное рассталось с жизнью, испустив громкий рев, который пронесся над местом, где стояли наши искатели приключений, и достиг до ушей испуганного стада, заставив его бежать еще быстрее.

   - Как хорошо этот поуни знает философию охоты на буйвола! - сказал старик, несколько минут с очевидным удовольствием рассматривавший эту оживленную сцену. - Вы видели, как он полетел, словно ветер, навстречу стаду. Он сделал это для того, чтобы не оставить за собой следа в воздухе. Потом он вернулся назад, чтобы соединиться со своими... А! Что это такое! Эти краснокожие вовсе не поуни. На головах у них перья и крылья сов. Жалкий я, полуслепой Траппер! Ведь это шайка проклятых сиу! В чащу, молодцы, в чащу! Одного взгляда, брошенного ими в эту сторону, достаточно, чтобы лишить нас последних лохмотьев, а, может быть, и самой жизни.

   Миддльтон уже было отвернулся от сцены, происходившей перед ним, чтобы посмотреть на более приятное для него зрелище - на свою молодую прекрасную жену. Поль схватил за руку доктора, Траппер медленно последовал за ним, и вскоре все очутились под сенью кустарников. После коротких объяснений насчет угрожавшей им новой опасности старик, на которого, благодаря его замечательной опытности, была возложена обязанность руководить путешественниками, продолжал разговор:

   - Большинство из вас знает, что в этой местности сильная рука значит больше права, законы белых здесь вовсе не действительны и никто в них не нуждается. Поэтому все здесь зависит от сметливости и силы. Если бы, - прибавил он, прикладывая палец к щеке, как человек, серьезно, со всех сторон обдумывающий затруднительное положение, в которое он попал, - если бы можно было придумать что-нибудь такое, что вызвало бы ссору, между этим сиу и семьею скваттера, тогда мы могли бы явиться, словно сарычи, после битвы и подобрать остатки. Поуни близко от нас! Это наверно потому, что тот малый бесцельно не уйдет так далеко от своего селения. Итак, вот четыре партии на расстоянии пушечного выстрела друг от друга, и ни одна из них не может довериться никакой другой. Все это затрудняет движение в местности, где мало закрытых мест. Но нас трое хорошо вооруженных и, я думаю, что могу сказать, храбрых мужчин...

   - Четверо, - перебил Поль.

   - Откуда столько? - спросил старик, простодушно поглядывая на товарища.

   - Четверо, - повторил охотник за пчелами.

   - В каждой армии бывают прихлебатели и лентяи, - напрямик ответил Траппер. - Друг мой, необходимо убить этого осла.

   - Убить Азинуса! Это был бы акт, нарушающий прерогативы животного...

   - Я не знаю ваших слов; их смысл скрывается за звуками; но жестоко приносить человека в жертву животному. Позволить ослу закричать еще раз, все равно, что затрубить в рог, так как это было бы явным вызовом сиу.

   - Я отвечаю за скромность Азинуса; он редко говорит без повода.

   - Говорят, человека можно узнать по тем, кто окружает его, - возразил старик, - почему же не узнать и животного? Как-то я должен был идти форсированным маршем среди разного рода опасностей с товарищем, который открывал рот только для того, чтобы петь; и много хлопот и тревог доставил он мне. Это было во время как раз известного дела вашего дедушки, капитан. Но все же у того была человеческая глотка, и при случае он умел хорошо пользоваться ею, хотя не всегда в удобное время. Ах! Будь я таким, как тогда, нелегко было бы шайке вороватых сиу выгнать меня из этого местечка! Но к чему хвастаться, когда изменяют зрение и силы. Воина, которого делавары в былое время называли соколом по остроте его зрения, теперь можно назвать кротом! Поэтому я считаю, что следует убить осла.

   - Друзья, - сказал естествоиспытатель, глядя печальными глазами то на одного, то на другого из своих товарищей, - не убивайте Азинуса; он представитель рода, про который можно сказать много хорошего и мало дурного. Он выносливый и послушный, воздержанный и терпеливый даже для своего смиренного вида. Мы много путешествовали вместе, и его смерть огорчила бы меня. Каково было бы тебе, достопочтенный Траппер, если бы тебе пришлось так внезапно расстаться с твоей верной собакой?

   - Осел не умрет, - проговорил старик, внезапно откашливаясь: очевидно, эта мольба подействовала на него, - но нужно унять его голос. Свяжите ему рот уздой, а в остальном...

   Поль сейчас же завязал морду ослу, и Траппер, по-видимому, удовольствовался этим. Потом он отправился на рекогносцировку к опушке леса.

   Шум, сопровождавший прохождение стада, умолк или, вернее, разнесся вдоль прерии на расстоянии мили. Ветер уже разогнал облака пыли, и перед глазами на том месте, где за десять минут перед тем происходила такая дикая, беспорядочная сцена, расстилалось свободное пространство.

   Сиу закончили свою охоту и, очевидно, довольные этим добавлением к богатой добыче, полученной ими раньше, по-видимому, решили не преследовать стада. Около дюжины сиу осталось возле туши бизона, над которым, покачиваясь на тяжелых крыльях, летали жадные сарычи, остальные разъезжали по прерии, разыскивая, не осталось ли чего после прохождения здесь такого большого стада. Траппер пристально оглядел тех дикарей, которые подъехали ближе к чаще, их рост и одежду. Наконец, он указал Миддльтону на одного из них, назвав его Уючей.

   - Теперь мы знаем не только, кто они, но и зачем появились здесь, - продолжал старик, задумчиво покачивая головой. - Они потеряли след скваттера и ищут его. Эти буйволы попались им по дороге и в погоне за ними эти дикари случайно очутились перед холмом, на котором нашла свой приют семья Измаила. Видите птиц, поджидающих остатки убитого дикарями животного? Вот мораль всей жизни прерии. Поуни подстерегают этих самых сиу, как сарычи сторожат пищу, а нам, белым, рискующим многим, приходится только смотреть на тех и других. А чего остановились те два негодяя? Вот оно что! Они нашли место, где потерял жизнь несчастный сын скваттера.

   Старик не ошибся. Уюча и его спутник-дикарь достигли места, носившего, как уже упоминалось раньше, ужасные следы насилия и кровопролития. Сидя на своих конях, они со свойственной индейцам сметливостью рассматривали хорошо знакомые следы. Осмотр длился долго и производился, очевидно, с недоверием. Наконец, оба дикаря испустили крик, почти такой же жалобный и тревожный, как тот, что испустили собаки над теми же роковыми следами. Крик этот немедленно собрал вокруг них всю шайку так же, как свирепый лай шакала, говорят, собирает его товарищей на охоту.

  

  

   Прошло немного времени, и Траппер заметил величественную фигуру Матори - вождя сиу. Как только глава племени, одним из последних явившийся на громкий зов Уючи, подъехал к месту, где собрался весь отряд, он соскочил с лошади и начал рассматривать необычные следы с достоинством и вниманием, свойственным его высокому положению. Прошло несколько минут, прежде чем Матори был удовлетворен результатом исследований. Потом он окинул взглядом почву в тех самых местах, где Измаил нашел ужасные доказательства кровавой схватки.

   По знаку Матори вся шайка двинулась к лесочку. Траппер и его товарищи не были равнодушными зрителями такого грозного движения. Старик призвал к себе всех способных носить оружие и спросил в весьма недвусмысленных выражениях, намерены ли они биться за свободу или желают испробовать более умеренное средство - прийти к какому-нибудь соглашению с врагами? Поль и доктор, оказалось, отстаивали диаметрально противоположные мнения: первый стоял за немедленный призыв к оружию, второй горячо защищал политику мирного воздействия. Миддльтон также склонялся к миру, так как ввиду значительного численного превосходства врагов ясно видел, что борьба непременно поведет к истреблению всего отряда.

   Траппер выслушал очень внимательно доводы молодого воина; а так как Миддльтон говорил с твердостью, доказывавшей, что разум его не затемнен страхом, то слова его произвели должное впечатление на старика.

   - Это разумно, - сказал он, когда Миддльтон кончил, - очень разумно: если человек не может сдвинуть что-то силой, он должен пустить в дело свой ум. Разум делает его сильнее буйвола и проворнее оленя. Оставайтесь здесь и не показывайтесь. Моя жизнь и мои западни имеют мало ценности, когда речь идет о благополучии стольких человеческих душ. К тому же я могу сказать, что мне известны приемы хитрости индейцев. Поэтому я пойду в прерию один. Может быть, мне удастся отвлечь внимание сиу отсюда, и у вас будет достаточно времени и места, чтобы бежать.

   С видом, не допускающим никаких возражений, старик перекинул ружье через плечо, прошел, не торопясь, по чаще и вышел на равнину как раз там, где его могли увидеть сиу, не заподозрив, что он вышел из леска.

   Появление человека в охотничьей одежде с хорошо известным ружьем, наводившим такой страх, произвело заметное, хотя и сдерживаемое впечатление на дикарей. Проделка Траппера удалась настолько, что нельзя было решить, вышел он с какого-нибудь открытого пункта прерии или из чащи. Правда, индейцы продолжали бросать на лесок частые подозрительные взгляды. Дикари остановились от кустов на расстоянии полета стрелы; но когда незнакомец подошел достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть, что, несмотря на смуглый красный цвет его лица, вызванный временем и пребыванием на воздухе при всякой погоде, он все же принадлежит к бледнолицым по цвету кожи, они стали медленно отступать, пока не очутились на таком расстоянии, откуда ружейный выстрел до них не мог долететь.

   Между тем, старик подвигался все ближе, пока не дошел, наконец, до такого места, откуда его легко можно было услышать. Тут он остановился и, опустив ружье на землю, поднял руку ладонью вперед в знак своих мирных намерений. Упрекнув в коротких словах свою собаку, которая смотрела на группу дикарей такими глазами, словно узнала их, он заговорил на языке сиу.

   - Добро пожаловать, братья мои, - сказал он, хитро выдавая себя за владельца этой местности и выказывая гостеприимство. - Вы теперь далеки от своих поселений и голодны. Пойдете ли вы за мной в мою хижину, чтобы поесть и лечь спать?

   Только что дикари услышали его голос, как вопль удовольствия, вырвавшийся из дюжины ртов, возвестил смышленному Трапперу, что его также узнали. Чувствуя, что отступление невозможно, он воспользовался смущением, воцарившимся среди дикарей, пока Уюча рассказывал про него, и продолжал подвигаться вперед, пока не очутился лицом к лицу с Матори. Второе свидание между этими двумя замечательными, каждый по-своему, людьми, отличалось осторожностью, обычной на границах. С минуту они простояли, внимательно рассматривая друг друга и не говоря ни слова.

   - Где ваши молодые люди? - спросил вождь тетонов, видя, что неподвижные черты лица Траппера, несмотря на грозный вид дикаря, отказываются выдать какие-либо тайны их владельца.

   - Разве Длинные Ножи ходят шайками ловить в западни бобров? Я один.

   - У тебя седая голова, но язык у тебя змеиный. Матори был в вашем лагере. Он знает, что ты не один. Где твоя молодая жена и воин, которого я видел в прерии?

   - У меня нет жены. Я говорил моему брату, что эта женщина и ее друг чужие мне. Слова седовласого старика должны быть выслушаны и не забыты. Дакоты нашли спящих путешественников и подумали, что они не нуждаются в лошадях. Женщины и дети бледнолицых не привыкли ходить много. Ищите их там, где оставили.

   Глаза тетона сверкнули, когда он ответил:

   - Они ушли, но Матори - мудрый вождь, и глаза его могут видеть на большом пространстве.

   - Неужели вождь тетонов видит каких-нибудь людей на этих голых полях? - с совершенно спокойным видом возразил Траппер. - Я очень стар, и зрение у меня ослабело. Где они стоят?

   Вождь некоторое время молчал, словно не желая оспаривать дальше факта, в справедливости которого он был вполне уверен. Потом он указал на следы на земле и проговорил, внезапно смягчая выражение глаз и голоса:

   - Мой отец учился мудрости в продолжение многих зим. Может он сказать мне, чьи мокассины оставили этот след?

   - В прериях были буйволы и волки, а может быть, и кугуары,

   Матори взглянул на чащу, как будто он считал последнее предположение довольно вероятным. Он указал на это место молодым людям и велел хорошенько исследовать его, предупредив их в то же время остерегаться вероломства Больших Ножей. Трое или четверо полунагих пылких юношей ударили при этих словах по лошадям и полетели исполнять приказание. Старик невольно вздрогнул при мысли о том, что сделает Поль, когда увидит эту демонстрацию. Тетоны два или три раза обкружили вокруг этого места, каждый раз суживая круги, и вернулись к вождю с донесением, что в кустарнике, по-видимому, никого нет. Траппер следил за взором Матори, чтобы понять внутренний ход его мыслей и, если возможно, предупредить их, направив его подозрения в другую сторону. Но, несмотря на весь стой ум и на долгое изучение обычного, внешнего проявления хладнокровия среди индейцев, он не мог подметить ни одного симптома, ни одного движения, по которому можно было бы узнать, доверяет вождь этому сообщению или нет. Вместо того, чтобы ответить на донесения разведчиков, он сказал несколько ласковых слов своей лошади, подозвал какого-то юношу, передал ему узду или, вернее, недоуздок, при помощи которого он управлял конем, взял Траппера за руку и отвел его в сторону.

   - Мой брат был воином? - спросил хитрый тетон тоном, который должен был бы звучать примирительно.

   - Разве листья покрывают деревья во время сезона плодов? Полноте: дакоты не видели столько живых воинов, сколько я видел их лежащих в крови. Но стоит ли припоминать что-нибудь, когда члены деревенеют, и зрение слабеет, - прибавил он по-английски.

   Вождь взглянул на него сурово, как будто желал уличить его во лжи; но, встретив спокойный взгляд Траппера и увидев уверенное выражение его лица, он взял руку старика и нежно положил ее на свою голову в знак уважения к его возрасту и опытности.

   - Зачем же Большие Ножи говорят своим краснокожим братьям, чтобы они хоронили томагавк, - сказал он, - когда их собственные молодые люди никогда не забывают, что они храбры, и часто встречают друг друга с окровавленными руками?

   - Мой народ многочисленнее буйволов в прерии или голубей в воздухе. Ссоры между ними очень часты, но воинов мало. На военную стезю вступают только одаренные качествами, присущими храбрым, и таким приходится видеть много сражений.

   - Это не так... отец мой ошибся, - возразил Матори, позволяя себе улыбкой выразить удовольствие от сознания своей проницательности. Впрочем, он сейчас же ослабил силу своего опровержения из внимания к годам и подвигам такого старого человека. - Большие Ножи очень умны и мужественны; все они хотели бы быть воинами. Они предоставили бы краснокожим обкапывать деревья и обрабатывать поля. Но дакота рожден не для того, чтобы жить,, как женщина; он должен разбить поуни и омагау, или же он потеряет имя своих отцов.

   - Владыка жизни смотрит открытыми очами на своих детей, умирающих в борьбе за справедливое дело. Он слеп, и уши его закрыты для криков индейца, убиваемого в то время, когда он разбит или делает зло своему соседу.

   - Отец мой очень стар, - сказал Матори, глядя на своего старого собеседника с насмешливым выражением, ясно показывавшим, что он принадлежит к числу людей смотрящих сверху вниз на преимущества образования и, может быть, склонных злоупотреблять умственной свободой, получаемой таким способом. - Он очень стар. Уж не отправлялся ли он в далекую страну и не взял ли на себя труд вернуться сюда, - чтобы рассказать молодым людям то, что он видел?

   - Тетон, - возразил старик, бешено ударяя прикладом ружья о землю и глядя на дикаря твердым, ясным взором, - я слыхал, что между моим народом есть такие люди, которые изучают свои великие науки, пока не начинают считать себя богами, которые смеются над всякой верой, кроме веры в свое собственное тщеславие. Может быть, это правда. Впрочем, действительно, правда, потому что я сам видел таких людей. Когда человек заперт в городах и в школах со своими дурачествами, он легко может вообразить себя выше всех; но воин, живущий в доме с облаками вместо крыши, откуда он может каждую минуту взглянуть и на небо, и на землю, должен быть смиреннее. Вождь дакотов должен быть слишком мудр, чтобы смеяться над тем, что справедливо.

   Хитрый Матори, заметив, что его вольнодумство произвело неблагоприятное впечатление на старика, сейчас же изменил разговор, переведя его на вопросы, непосредственно относящиеся к делу. Он осторожно положил руку на плечо Траппера и, понемногу увлекая его, привлек к месту на расстоянии пятидесяти футов от края чащи. Тут он устремил свои проницательные глаза на честное лицо старика и продолжал разговор:

   - Если отец мой спрятал своих молодых людей в кустах, пусть он скажет, чтобы они вышли. Вы видите, дакота не боится, Матори - великий вождь! У воина с белой головой, который скоро должен отправиться в страну духов {Т. е. умереть.}, не может быть раздвоенного, как у змеи, языка.

   - Дакота, я не сказал лжи. С тех пор, как я стал мужчиной, я жил в пустыне или на этих голых равнинах без жилья и без семьи. Я охотник и иду одиноко по моему пути.

   - У моего отца хороший карабин. Пусть он нацелится в кустарник и выстрелит.

   Старик одно мгновение колебался, затем медленно стал готовиться дать это тонкое свидетельство истинности своих слов, без которого, как он ясно видел, нельзя было усыпить подозрений его лукавого собеседника. Пока он спускал курок, его глаза, хоть и сильно уже потускневшие и ослабевшие от старости, пробежали по смеси различных предметов, видневшихся среди разноцветной листвы чащи, и остановились на темном покрове ствола маленького дерева. Имея в виду этот предмет, он поднял ружье и выстрелил. Лишь только пуля вылетела из ствола, руки Траппера задрожали так сильно, что случись это минутой раньше, он оказался бы неспособным на такой смелый опыт. Страшное молчание последовало за выстрелом. Старик ожидал услышать крики женщин, но, когда ветер рассеял дым, он увидел развевающуюся в воздухе сорванную кору дерева и убедился, что былое искусство еще не совсем покинуло его. Бросив ружье на землю, он с самым спокойным видом снова повернулся к себеседнику:

   - Доволен ли мой брат?

   - Матори - вождь дакотов, - возразил хитрый тетон, кладя руку на грудь в доказательство того, что верит искренности старика. - Он знает: воин, выкуривший столько трубок на совещаниях у огня, что голова у него поседела, не может быть в дурном обществе. Но не ездил ли мой отец некогда на коне, как богатый вождь бледнолицых, вместо того, чтобы путешествовать пешком, подобно голодному конзе?

   - Никогда! Уеконда дал мне ноги, дал решимость употреблять их. В продолжение шестидесяти лет и зим путешествовал я в лесах Америки, десять тяжелых лет провел на этих открытых полях, не видя необходимости прибегать к способностям других тварей, которые переносили бы меня с места на место.

   - Если отец мой так долго жил в тени, зачем он пришел в прерии? Солнце опалит его.

   Старик грустно огляделся вокруг, потом обернулся к дикарю с доверчивым видом и проговорил:

   - Я провел весну, лето, осень жизни среди деревьев. Наступила зима моих дней и нашла меня там, где я любил бывать. - в тиши и спокойствии лесов. Тетон, я спал счастливо, когда мои глаза могли глядеть сквозь ветви сосен и буков прямо на солнце. Надо мной горели его огни. Но топоры дровосеков разбудили меня. В продолжение долгого времени до моих ушей доносился только шум работ по расчистке земли. Я переносил его, как воин и как мужчина: у меня была причина выносить это. Но когда причина эта исчезла, я решил уйти от проклятых звуков. Тяжело это было и для меня, и для моего мужества, и для моих привычек, но я слышал об этих обширных, обнаженных полях и пришел сюда, чтобы избавить себя от вида разрушений, производимых моими братьями. Скажи, дакота, разве я не хорошо поступил?

   Траппер положил свой длинный, худощавый палец на голое плечо индейца и, казалось, ожидал, что тот будет приветствовать его догадливость и удачу со страшной улыбкой, в которой торжество странно переплеталось с сожалением. Его собеседник внимательно слушал его и ответил на вопрос сентенциозным тоном, свойственным его расе:

   - Голова моего отца очень седа; он всегда жил с людьми и все видел. Все, что он делает - хорошо; что говорит - мудро. Пусть он мне скажет, правда ли, что он чужой для Больших Ножей, которые ищут своих животных повсюду в прериях и не могут найти их?

   - Дакота, то, что я сказал, правда. Я живу один и никогда не связываюсь с людьми белой кожи, если...

   Неожиданнее неприятное событие заставило его замолчать. Слова еще были у него на языке, когда кусты на той стороне чащи, у которой стояли старик и дикарь, раздвинулись и оттуда открыто вышли все те, кого он только что покинул и ради кого старался согласовать свою любовь к истине с необходимостью кривить душой. Вслед за этим неожиданным зрелищем наступило молчание, полное изумления. Потом Матори, ни одним мускулом лица, ни одним движением не обнаруживший испытываемого им в действительности удивления, двинулся навстречу друзьям Траппера с видом напускной вежливости и с улыбкой, осветившей его смуглое, свирепое лицо, подобно тому, как блеск заходящего солнца подчеркивает объем и тяжесть тучи, насыщенной донельзя электричеством. Полный презрения, он не хотел ни говорить, ни выказывать чем-либо своих намерений и только кликнул стоявший вдали отряд, который выскочил на его зов с быстротой послушных подчиненных.

   Между тем, друзья старика подходили все ближе и ближе. Впереди всех шел Миддльтон, поддерживая легкую, воздушную фигуру Инесы, на тревожное личико которой он бросал по временам нежные, сочувственные взгляды, какие мог бы бросать отец на свое дитя при подобных обстоятельствах. Вслед за ними Поль вел Эллен. Но хотя взор охотника за пчелами не забывал его цветущей подруги, он все же смотрел гневно, исподлобья, и вообще весь его вид напоминал скорее свирепого, ищущего убежища медведя, чем нежного, счастливого поклонника. Последними шли Обед и Азинус; первый вел своего товарища с нежностью, которую едва ли мог превзойти кто-либо из остальных членов отряда. Естествоиспытатель приближался гораздо медленнее тех, кто шел впереди него. Его ноги, казалось, одинаково неохотно соглашались и идти, и оставаться на месте. Так как глаза доктора все время были устремлены в сторону, противоположную той, куда он шел, то они указывали направление тем, кто наблюдал за всеми его движениями, и сразу давали достаточное объяснение тайне внезапного появления из леса путников.

   Другая группа сильных, вооруженных людей невдалеке огибала рощу с одной стороны и двигалась прямо, хотя и осторожно, к тому месту, где стояла шайка сиу. Они шли так, как пробирается отряд корсаров, прокладывающих свой путь по обширному пространству воды к богатому, но хорошо защищенному каравану судов. Короче говоря, в прерии показалась семья скваттера или, по крайней мере, те из семьи, кто мог носить оружие. Очевидно, они пришли отомстить за причиненные им убытки.

   Как только Матори и его отряд увидели незнакомцев, они медленно отдалились от рощи и остановились на холме, с которого открывался во все стороны вид на обнаженную прерию и пришельцев на ней. Миддльтон продолжал идти. Наконец на том же холме, на таком расстоянии, что можно было начать разговор с воинственными сиу, он остановился. Семья Буша заняла, в свою очередь, хорошую позицию на гораздо более дальнем расстоянии. Три группы людей походили теперь на три корабля в море, с похвальной предосторожностью занимающиеся рекогносцировкой, чтобы узнать, кто из чужих может быть другом и кто врагом.

   В эти минуты ожидания темные, грозные глаза Матори переходили с одной группы чужеземцев на другую, проницательно и быстро вглядываясь во всех, и, наконец, обратились с уничтожающим видом на старика. Вождь заговорил громким голосом, тоном, полным горькой насмешки:

   - Большие Ножи - глупцы! Легче поймать спящего кугуара, чем найти слепого дакота. Седая голова, вероятно, рассчитывает поехать на лошади сиу?

   Траппер, который успел уже прийти в себя, понял: Миддльтон, заметив, что Измаил идет по их следам, предпочел довериться гостеприимству дикарей, чем попасться в руки скваттера. Поэтому старик решил проложить путь к благоприятному приему своих друзей, так как находил, что такой союз необходим, если не для их жизни, то для их свободы.

   - Брат мой выходил когда-нибудь на военную стезю, чтобы воевать с моим народом? - спокойно спросил он вождя.

   Лицо тетона потеряло свой грозный, угрюмый вид, и луч удовольствия и торжества промелькнул сквозь его свирепость. Он описал рукой полный круг и ответил:

   - Какое племя или какой народ не испытал силы ударов дакотов? Матори их вождь.

   - И что же? Нашел он Больших Ножей женщинами? Или они вели себя, как мужчины?

   Множество диких страстей боролось на смуглом лице индейца. Одно мгновение казалось, что одержит верх безграничная ненависть, но потом на лице его появилось благородное выражение, более подходившее к характеру храброго человека. Матори откинул свою легкую одежду из разрисованной оленьей шкуры и, указав на шрам от штыка на груди, сказал:

   - Это было дано так, как принято: лицом к лицу.

   - Довольно. Мой брат храбрый вождь и должен быть мудрым. Пусть он взглянет: разве это воин бледнолицых? Разве это такой, как тот, что нанес рану великому дакоте?

   Глаза Матори скользнули в направлении протянутой руки старика, пока не остановились на поникшей фигуре Инесы. Он смотрел долго восхищенным прикованным взглядом. Как и взгляд молодого поуни, он походил более на взор, которым смотрит смертный на какое-нибудь небесное изображение, чем на обычное восхищение, с которым мужчина, смотрит на красоту женщины. Внезапно он вздрогнул, как бы очнувшись от забытья, и перевел глаза на Эллен; они остановились на ней на одно мгновение с гораздо более понятным выражением удовольствия и затем оглядели по очереди каждого из членов отряда.

   - Мой брат видит, что язык у меня не раздвоенный, - продолжал Траппер, наблюдая за сменой выражения лица вождя с прозорливостью, мало уступавшей прозорливости самого тетона. - Большие Ножи не посылают своих женщин на войну. Я знаю, что дакоты выкурят трубку с чужеземцами.

   - Матори - великий вождь! Большие Ножи будут желанными гостями, - сказал тетон, кладя руку на грудь с видом величественной вежливости. - Стрелы моих юношей останутся в их колчанах.

   Траппер сделал Миддльтону знак приблизиться, и через несколько минут две группы слились в одну; каждый из мужчин одной группы обменялся дружескими приветствиями с членами другой по обычаю воинов прерии. Но и отдавая дань гостеприимству, дакота все время не упускал из виду другой отряд белых людей, стоявший вдали, как будто подозревая какую-то хитрость или ожидая дальнейших объяснений. Старик со своей стороны видел необходимость разъяснить все более точно, чтобы удержать едва приобретенные слабые и сомнительные преимущества. Делая вид, что разглядывает людей, продолжавших стоять на том же месте, где они остановились, он ясно видел, что Измаил готовится немедленно приступить к враждебным действиям. Результат стычки в открытой прерии между дюжиной смелых пограничников и полувооруженными туземцами, пусть даже и поддержанными своими белыми союзниками, казался его опытному взгляду чрезвычайно неопределенным. И престарелый Траппер решил, что избежать столкновения будет достойнее его возраста и характера, чем вызвать его. Его чувства, по тем же причинам, сходились в данном случае с чувствами Поля и Миддльтона, которым приходилось оберегать еще более дорогие для них жизни. В его мозгу зародился план, с помощью которого он надеялся отвлечь от маленького отряда внимание и индейцев и пограничников. Старик употребил все старания, чтобы в глазах тех, кто ревниво следил за каждым выражением, появлявшимся на их лицах, разговор имел вид объяснений, почему группа путешественников очутилась так далеко в пустыне.

   - Я знаю, что дакоты мудрый и великий народ, - начал наконец Траппер, снова обращаясь к вождю, - но разве среди них не найдется ни одного низкого брата?

   Матори обвел горделивым взглядом всю свою шайку, но глаза его на одно мгновение неохотно остановились на Уюче.

   - Владыка жизни создал вождей, воинов и женщин, - ответил он, предполагая, что таким образом он выразил все степени человеческого превосходства от высшей до низшей.

   - Так же он сотворил и дурных бледнолицых, как вон те, которых видит там мой брат.

   - Они идут пешком на злое дело? - спросил тетон, и дикий блеск его глаз ясно обнаружил, как хорошо ему была известна причина, почему они вынуждены передвигаться таким смиренным способом.

   - У них пропали животные. Но остался порох, пули и одеяла.

   - Разве они носят свои богатства в руках, как жалкие конзы? Или они храбры и оставляют все на попечение женщин, как приличествует мужчинам, знающим, где найти то, что они теряют?

   - Мой брат видит синее пятно поперек прерии? Солнце только что коснулось его сегодня в последний раз.

   - Матори не крот:

   - Это утес, на нем пожитки Больших Ножей.

   Выражение дикой радости мелькнуло на темпом лице тетона, когда он услышал эти слова; он обернулся к старику, как будто желая прочесть в глубине его души и убедиться, не ошибся ли он. Потом он перевел взгляд на группу Измаила и пересчитал людей.

   - Не хватает одного воина, - сказал он.

   - Видит мой брат сарычей? Там его могила. Не нашел ли он крови на прерии? То была его кровь.

   - Довольно! Матори - мудрый вождь! Посадите ваших женщин на лошадей дакотов. Мы будем смотреть. Глаза у нас широко открыты.

   Траппер не стал терять времени на бесплодные объяснения. Он хорошо понимал точность, знал быстроту действий дикарей и немедленно сообщил товарищам результат своих переговоров. В одно мгновение Поль уже сидел на лошади, позади себя он посадил Эллен. Потребовалось немного времени, чтобы Миддльтон убедился, что Инеса в безопасности и что ей удобно сидеть. Пока он хлопотал, Матори подошел к лошади, принадлежавшей лично ему, - на нее Мидлльтон как раз усаживал Инесу - и выразил намерение занять свое обычное место на спине лошади. Молодой офицер схватил повод. И он, и дикарь обменялись взглядами, полными гнева и высокомерной гордости.

   - Никто не займет этого места, кроме меня, - сурово проговорил Миддльтон по-английски.

   - Матори - великий вождь! - воскликнул дикарь. Ни один из них не понимал слов другого.

   - Дакота опоздает, - шепнул стоявший рядом старик, - взгляни: Большие Ножи испугались и скоро побегут.

   Вождь тетонов перестал оспаривать свое право, вскочил на другого коня и велел одному из своих людей снабдить Траппера лошадью. Воины, которые уступили своих коней, сели позади своих товарищей. Доктор Баттиус ехал на Азинусе. Несмотря на краткое время, в половину того, сколько мы употребили на рассказ, весь отряд был готов к отправлению.

   Когда Матори увидел, что все готовы, он дал знак двинуться в путь. Некоторые из воинов, сидевшие на лучших конях, в том числе и сам вождь, выехали немного вперед с воинственным, грозным видом, как бы желая напасть на чужеземцев, Скваттер, который, действительно, медленно продвигался, сейчас же остановил свой отряд и охотно принял вызов. Но вместо того, чтобы попасть в круг выстрелов из ружей пришельцев, хитрые дикари кружились вокруг них, пока не описали полукруга, все время держа их в ожидании нападения. Потом, уверившись в удаче своего замысла, тетоны подняли громкий крик и помчались по прерии к отдаленному утесу с точностью стрелы и почти с такой же быстротой.

  

  

   Едва Матори успел выказать свое действительное намерение, общий залп пограничников показал, как хорошо они его поняли. Расстояние и быстрота бегства помешали выстрелам причинить индейцам какой-либо вред. В доказательство того, как мало внимания он обращает на неприязненные действия семьи скваттера, вождь дакотов ответил на выстрелы громким криком; потом, размахивая карабином над головой, он, сопровождаемый избранными воинами, в насмешку над бессильной попыткой врагов описал круг по прерии. Так как главный корпус продолжал свой путь, то маленьким избранный отряд присоединился к нему сзади с быстротой и согласованностью, указывавшими, что маневр этот был предусмотрен заранее.

   Залп быстро следовал за залпом, пока взбешенный скваттер против воли должен был отказаться от мысли повредить врагу таким способом. Бросив напрасные попытки, он перешел к поспешному преследованию. По временам он стрелял из ружья, чтобы подать знак гарнизону, предусмотрительно оставленному им под командой самой грозной Эстер.

   Постепенно всадники оставляли позади своих преследователей, хотя те и обнаружили в бегстве необыкновенную быстроту ног.

   Когда маленькая синяя точка вырисовалась на небе, словно остров, подымающийся из глубины вод, Дикари испустили крик торжества.. Но вечерние туманы уже собрались вдоль всего восточного края прерии, и, прежде чем шайка проскакала половину пути, неясные очертания утеса растаяли в дымке заднего плана. Матори остался совершенно равнодушен к этому обстоятельству, которое скорее благоприятствовало его планам, чем нарушало их. Он снова ехал впереди и держался направления с точностью охотничьей собаки, одаренной наилучшим чутьем, только несколько сбавил ходу, так как все лошади его отряда совершенно выбились из сил. Именно в этот момент старик подъехал к Миддльтону и сказал ему по-английски:

   - Тут, вероятно, произойдет воровское дело, в котором, должен сказать, мне вовсе не хочется принимать участия.

   - Что же вы думаете делать? Отдаться в руки идущим за нами негодяям было бы роковым для нас.

   - Ну их, негодяев, все равно, какими бы они ни были, красными или белыми! Взгляните вперед, молодой человек, и делайте вид, что разговариваете о наших пожитках или расхваливаете лошадей тетонов. Плуты любят слушать, как хвалят их, совершенно так же, как глупые матери в поселениях любят слушать похвалы их капризным детям. Вот так, погладьте животное, положите руку на блестящие безделушки, которыми краснокожие украсили его гриву, и займите глаза одним, а ум другим делом. Слушайте: если повести дело разумно, то мы можем покинуть этих тетонов до наступления ночи.

   - Благословенная мысль! - воскликнул Миддльтон, у которого сохранилось неприятное воспоминание о восторженном взгляде, которым смотрел Матори на красоту Инесы, а также и о его последующем дерзком желании взять на себя роль ее покровителя.

   - Господи! Господи! Как слаб бывает человек, когда его природные качества заглушены книжными знаниями н женственными манерами! Другое такое движение покажет чертенятам, которые скачут рядом с нами, что мы замышляем что-то против них так же ясно, как если бы кто-нибудь шепнул им это на ухо на языке сиу. Да, да, я знаю этих дьяволов: на вид они так же невинны, как резвые молодые олени, но нет ни одного среди них, кто не следил бы за малейшим нашим движением. Поэтому то, что должно быть сделано, нужно сделать умно, чтобы провести хитрецов. Вот так, поглаживайте шею лошади и улыбайтесь, а сами держите ухо востро, чтобы слышать мои слова. Смотрите, не утомляйте своей лошади: хотя я и плохой знаток лошадей, но разум учит, что для долгой езды нужно дыхание, а усталые ноги бегут плохо. Будьте готовы последовать сигналу, когда услышите визг старого Гектора. Когда он взвизгнет в первый раз - будьте наготове; во второй - выбирайтесь из толпы; а в третий - поезжайте... Вы поняли меня?

   - Вполне, вполне, - сказал, Миддльтон, дрожа от нетерпеливого желания немедленно выполнить этот план и прижимая к сердцу маленькую ручку, обвивавшуюся вокруг него. - Отлично понимаю. Скорее только. Поторопитесь!

   - Да, лошадь хороша, - проговорил Траппер на тетонском языке, как будто продолжая разговор и в то же время осторожно пробираясь через толпу темнокожих людей. Подъехав к Полю, он так же осмотрительно поведал ему о своих намерениях. Пылкий, бесстрашный охотник за пчелами с восторгом выслушал это предложение, обещаясь вступить в битву со всей шайкой дикарей, если это окажется необходимым для выполнения их замысла. Когда старик отъехал, в свою очередь, от этой парочки, он оглянулся вокруг, чтобы видеть, в каком положении находится естествоиспытатель.

   Доктор, выбиваясь из сил, как и его Азинус, держался в самом центре дикарей все время, пока оставался хотя бы малейший повод полагать, что снаряды Измаила могут коснуться его особы. Когда эта опасность уменьшилась или, вернее, совершенно исчезла, мужество вернулось к нему; зато стало падать мужество его осла. Благодаря этой перемене настроения обоих, всадник и осел очутились в той части отряда, которая составляла нечто вроде арьергарда. Трапперу удалось направить туда своего копя, не возбудив подозрений своих лукавых спутников.

   - Друг, - начал он, когда представился удобный для разговора случай, - хотели бы вы провести с дюжину лет среди дикарей, с остриженной головой и раскрашенным лицом, иметь пару жен и пятерку шерстяных метисов, которые называли бы вас папочкой?

   - Ни за что! - вскричал пораженный естествоиспытатель. - Я вообще не расположен к браку, в особенности ко всякому смешению разновидностей пород, которое клонится к тому, чтобы омрачать красоту и нарушать гармонию природы. К тому же это печальное нововведение в порядке всех классификаций.

   - Да, да, вы совершенно основательно чувствуете отвращение к подобного рода жизни, но такова будет ваша судьба, если этим сиу удастся завезти вас в свое поселение; это так же верно, как то, что солнце встает и садится.

   - Женить меня на женщине, не одаренной привлекательностью, свойственной моей породе! - возразил доктор. - В каком преступлении виновен я, чтобы заслужить такое тяжелое наказание? Женить человека против его желания и воли - значит насиловать природу.

   - Раз вы заговорили о природе, я начинаю надеяться, что дар разума еще не вполне покинул вас, - возразил старик; лукавый блеск, игравший в углах его впалых глаз, выдавал, что он не лишен известной доли юмора. - Ну, они могут счесть вас за человека, требующего особого внимания с их стороны, и женить вас поэтому на пятерых или даже шестерых. Я знавал любимых вождей, у которых бывало бесчисленное количество жен.

   - Но неужели он