Кукольник Нестор Васильевич - Иоанн Iii, собиратель земли Русской

y">   - С чего ты взял, князь? - с улыбкой спросил Курицын.- Видно, у вас в теремах бабы такие диковинки вместо кружев плетут...

   - Твоим языком, палатная мудрость! Не отнекивайся! А то я и тебя на чистую воду выведу... Ну что, хозяин! Попроси гостей сидеть; мы вашей беседе не помеха, а не то прощайте - мы пойдем к Андрею Фомичу на тот пир, что Курицын выдумал.

   - Выдумал? - спросил мистр Леон и выскочил из-за

   - И хорошо сделал, что выдумал, не то ты бы помешал женитьбе, а теперь, верно, уж все кончено...

   - Кончено! Нет, быть не может... успею... Хаим, шапку, трость...

   - Напрасно трудиться изволишь! У Андрея царевна свахой. Зое царевич снарядил приданое; все покончено, выпьем за здравие молодых. Да и у меня сегодня день важный: я сегодня из ребят вышел, так дай впервые и сладость вина отведать...

   - Тебе пить вино... дитяти...

   - Вот вздор какой! Не ты ли сам женить меня советовал...

   Жид, бледный, дрожал и не знал, на что решиться...

   Курицын хотя был совершенно смущен разными намеками, но прежде других успел собраться с мыслями.

   - Люблю,- сказал он,- удаль богатырскую, сейчас видно, что соколиное чадо! Не по летам богатыри растут, а по молодечеству... Князь Василий и двух десятков лет не насчитает, а уже мог бы два десятка голов зараз снять...

   - И снял бы, если бы позволили, с тех тайных злодеев, что смущают совесть людей нетвердых, не щадят неразумных женщин, готовят и себе и им погибель!.. Ну что же, мистр Леон, вина!..

   - Вина?..- спросил Леон, от страха не понимая, что говорит, что делает...

   - Для такого дорогого гостя,- сказал Курицын,- я не пожалел бы и заветной мальвазии...

   Жид понял и ободрился...

   - Есть, есть у меня столетняя! Но этого вина никому не дам, кроме молодых гостей, пусть всласть выпьют...

   - Давай, давай, а мы пока присядем...

   Вася подсел к Никитину, и разговор пошел шепотом; не прошло двух-трех минут, жид воротился с подносом, на котором стояли две чары и фляга, покрытая мохом и плесенью... Он хотел налить чары, но Никитин шепнул что-то Васе, и тот остановил Леона.

   - Постой, мистр Леон,- сказал Вася.- Я раздумал! Хотя мне, по-твоему, и пора жениться, да все же у родительницы спроситься надо. Подарок твой я принимаю,- и с этими словами Вася схватил флягу.- А выпью завтра, если княгиня позволит!

   - Нет, уж этого я не позволю, пей здесь, а в теремах вина пить не приходится...

   - Пьют же другие, когда про ересь рассказывают. Ничего, и мы выпьем...

   - Не выпьешь!..- Жид схватил со стола нож, ударил по бутылке и разбил ее вдребезги - влага разбрызнулась и залила платье Васе и Никитину. В руках князя торчало только горлышко... Этот поступок жида поднял на ноги все общество...

   - Эге! - сказал Никитин.- Видно, вино твое было точно заветное!

   - Эх,- прибавил Вася.- Не искусен же ты, мистр Леон, кабалой своей только дураков морочишь; видно, греческая мудрость почище жидовской... Теперь, кажется, беседа у нас не сладится... Разойдемся лучше, добрые люди, и мистру Леону мы в тягость, его так и тянет в дом Меотаки. Он там хозяина заветным вином уже потчевал. Нет ли еще фляги?

   Многие гости столпились около князя, другие окружили Курицына - все перешептывались...

   - Сражение кончено! - наконец сказал Вася.- Дело идет к утру, светает; довольно потешились. Прощай, мистр Леон, авось успеешь Андрея Фомича поздравить; верно, у них пир еще не кончился...

   - Прощай!..

   Князь, Никитин, Ласкир и многие гости ушли, их никто не провожал; мистр Леон совершенно растерялся, он искоса бешено поглядывал на своих сообщников, которые стояли недвижной группой, повеся головы...

   - Притча! - наконец сказал Курицын.- Спасти нас может одна Елена. Надо действовать быстро- иначе мы погибли...

   - Но как этот щенок,- спросил Максимов,- мог попасть сюда, каким образом мог узнать все!

   - Как, что? Теперь не время об этом думать. Мы на краю бездны-надо думать, как вывернуться из беды. Иван, ты должен сейчас идти в терема, разбудить татарку, но лучше пойдем, я тебе скажу мысль мою дорогой; нас тут много, и, я вижу, тайны у нас плохо держатся. Скоро самого себя надо будет бояться... Пойдем, Иван.

   - Куда, злодеи? - спросил мистр Леон, схватив за грудь Курицына.- Воры! Зою, отдайте мне Зою! Не для ваших происков, изверги гнусные, готовил я эту женщину, не для вас... Зою, Зою, Зою!

   - Опомнись, мистр Леон! И тебе, и нам теперь не до Зои. Ты продал нас, ты впустил Холмского тайно в свою опочивальню и теперь хочешь обмануть нас припадком притворной страсти...

   - Притворной! О, звери лютые! Вам все игрушка, кроме ваших крамол и козней.

   - Мистр Леон! Мистр Леон! - кричал кто-то на крыльце...

   - Еще! Что там случилось?

   В комнату вбежал молодой Ласкир.

   - Мистр Леон,- полушептал, полуговорил он, расстроенный.- Даю тебе слово за себя и за Холмского... Тайны твои умрут с нами, только спаси моего отца. Он смертельно захворал на свадьбе Палеолога...

   - На свадьбе!.. Зоя вышла за Андрея...

   - Сегодня ночью... Еще сидят за свадебным пиром, но мой бедный отец умирает в доме Меотаки, и домой не могли донести...

   - В доме Меотаки?

   - Мы встретили посланца; мистр Леон, клянусь за себя и за князя, мы не выдадим ни тебя, ни твоих сообщников, только спаси отца...

   - Клянись! Но Холмский где?

   - Он также в доме Меотаки, он поспешил к отцу, ,а я бросился сюда... Там он даст тебе свое княжье

   слово...

   - Там! Там! В доме Меотаки! Они еще сидят за свадебным столом, еще... О, еще есть время!..

   Жид исчез. Ласкир оглянулся: в комнате никого не было. Леон скоро вернулся в мантии и шапке...

   - Пойдем, Ласкир,- сказал он с живостью, глаза его сверкали злобною радостью.- Пойдем в дом Меотаки!

  

  

   В нижних теремах никто не спал, кроме грудных младенцев. Отсутствие князя Василия, небывалое, непонятное, приводило в отчаяние не только княгиню Авдотью Кирилловну, но и великокняжеских детей. Елена и Феодосии то и дело выбегали в передний покой и спрашивали у сонного прислужника, не вернулся ли Вася,- сходи, погляди. И прислужник, в душе проклиная Василия, отправлялся на мужское крыльцо, где то же; беспокойство мучило молодого Василия, сына Иоаннова; и дворцового дворянина Стромилова. Он разослал всех, кого было можно, искать Василия, но и посланцы уже воротились с пустыми руками, а князя все еще не было. На другой половине, у Елены, также никто не спал; муж Елены стонал, покрытый шубами и одеялами; Елена, накинув душегрейку, хлопотала с любимой своей татаркой около мужа, ожидая мистра Леона, за которым поскакало немало гонцов. При всем том, как ни велика была тревога на обеих половинах, но все ходили на цыпочках, говорили шепотом, боясь, чтобы шум не достиг до верху и не разбудил Иоанна... Вдруг в теремных коридорах раздалось слово "пожар"... Тогда шепот обратился в громкий крик: "Где?"

   - Далече, зарево!

   - Вася, ты, что ли? А что, мистр Леон приехал? - Все эти вопросы сливались в одно, и такой шум не мог не разбудить государя прежде, чем градоначальник князь Федор Петрович взошел наверх.

   В предспальнике, при свете сонной лампады, освещавшей усыпанную самоцветными камнями икону, на обитой бархатом софе, во всей одежде сном крепким почивал комнатный боярин Мамон. Теремная тревога не возмутила бы богатырского покоя, если бы князь Пестрый не приложил руки к недвижным ногам Мамона.

   - Вставай, боярин! Пожар на Москве, доложи государю...

   - Пожар! Туши! - закричал во все горло Мамон со сна так, что на Москве-реке, вероятно, было слышно...

   - Что с тобой? Государя перепугаешь...

   - Что за шум? - сказал государь, пробужденный тревогой, выходя из опочивальни в полушубке на собольем меху и в длинноносых татарских туфлях.- Где горит?..

   - Греческая слобода!..

   - В третий раз, а оттого, что бражничают поздно...

   - Да ты, государь, не приказал в их дела земской управе мешаться, так мы там и сторожников не держим.

   - После об этом. Мамон, одеваться!

   Мамон уже стоял с платьем. Иоанн сел, чтобы надеть сапоги, но боярин, испуганный своим чрезмерным восклицанием, вместо сапог на ноги Иоанновы надевал охабень.

   - Дурень!- сказал Иоанн грозно, и Мамон уронил охабень. По счастию, прибежали очередные дети боярские, одели Иоанна, подали ему шапку и трость.

   - Мамон едет со мною! Туши пожар туши, не будешь вперед бояться!..

   - Да я и так его не боюсь! Вольно же князю стращать невзначай. Пришел бы, сказал: Мамонушка, изволь открыть ясные очи...

   - Изволь ехать...

   И государь пошел вниз; пред ним дети боярские несли свечи и жезл. В главном переходе Иоанн остановился заметив людей и шепот! Все приникли к стенам и, по тупив глаза, онемели... Обратясь к князю Пестрому, Иоанн сказал грозно:

   - Зачем детей пугать! Верно, проснулись и встали.

   - Да и не ложились, надежа-государь! - отвечала одна из нянек.

   - Как не ложились? - и государь спешно вошел на половину княгини Авдотьи Кирилловны... В переднем покое, дрожа от страха, стояли Елена и Феодосия Рыдания княгини раздавались в другой комнате.

   - Что тут сталось? - спросил тревожно Иоанн

   - Ах, государь родитель, - с плачем отозвалась Елена.- Вася пропал без вести.

   - Какой Вася?..

   - Наш Васенька, тетенькин сын.. Перед вечернями уехал - ни слуху ни духу! Нигде не нашли! Пропала наша головушка!

   - Васенька, добрый Васенька! - с плачем вторила сестре маленькая Феодосия...

   - Да растолкуй, кто поумнее, какой Вася?..

   - Сын княгини Авдотьи Кирилловны,- дрожа, сказал подоспевший на шум Стромилов.- Поехал с Алмазом к Мефодию учиться, и ни тот ни другой не воротились...

   - Послать искать именем моим! Приеду - доложить, что окажется...

   - Боже мой! Ему хуже,- раздался в переходе голос другой Елены.- Что же мистр Леон?

   - Там что еще?..

   - Ах, государь! Спаси меня,- говорила, рыдая, царевна.- Муж мой...

   Иоанн уже стоял у постели сына и расспрашивал о недуге.

   - Это камчуга,- сказал Иоанн,- злая болезнь, если вначале не захватишь... Но сколько ни помню примеров, все выздоравливали. Вели, невестушка, теплым маслом ноги вытереть да погорячее бузины испить. Сын мой милый! Не допускай черной думы; мысль дает недугу крепость, а воля наша должна и болезнь мертвить. На слободе греки, видно, лишнее выпили и пожар затеяли. Еду тушить; ворочусь - зайду!..

   - Греки! Греки!..- возопила Елена.- Сердце веще говорит мне, что и Ваню моего греки испортили...

   - Вот уж и испортили; простудное зло... Будь покойна!

   Иоанн вышел и остановился в коридоре перед Стромиловым.

   - Отчего врачей нет, ленивый раб?

   - Все были, государь, но ни одного Алена Степановна не приказала пускать. Все, говорит, греками подкуплены. Велела сыскать мистра Леона...

   - И вы не могли его сыскать во всю ночь!..

   - Едет, едет,- кто-то крикнул с крыльца.

   - Пусть обождет меня у сына!

   Иоанн вышел и сел на коня.

   Несмотря на ночь, несколько бояр и две сотни боярских детей в полной готовности ожидали Иоанна. Князь Федор Пестрый поехал вперед, за ним боярские дети с фонарями и царским жезлом, тогда уже государь с боярами и остальными боярскими детьми. Над Греческою; слободою стояло небольшое зарево, на востоке светлело; Иоанн ехал рысью; возле, задыхаясь от тучности, на тесном седле подскакивал Мамон, но смешной вид боярина не обращал на себя внимания государя, как обыкновенно. Иоанн был приметно мрачен и погружен в тягостные размышления, он даже не заметил, как мистр Леон, ехавший во дворец, увидав государя, остановился, слез с лошади и отвесил земной поклон. Слобода была полна народом, большею частью зеваками; зрителей было много, но тушить никто не хотел, издалека был слышен шум разговоров; но едва заметили царский фонарь, все затихло; большая часть бросились по домам, но не успели; царское слово, что сокол, облетело боярских детей, и те загоняли обывателей на пожарище, как уток, и принуждали тушить огонь. Когда государь подъехал к пожару, тушить уже было нечего: двор Меотаки представился сплошною громадою пламени; боярские дети оцепили пожарище, разломали заборы, чтобы не дать огню возможности распространиться.

   - Чей двор горит? - спросил громко князь Пестрый...

   - Греческого царевича,- отвечала какая-то женщина.

   - Чей двор горит? - спросил громко князь Пестрый

   - А этот он сам взял за женой!..

   - Так он успел уже жениться! Пошел, ушел - проворно! - воскликнул Мамон.

   - Сегодня в ночь. Воротился откуда-то, кажется от Леона - я тут была у невесты,- говорит: что их ждать, еще помешают; я послал к отцу Мефодию, позвал свидетелей, пойдем обвенчаемся и концы в воду. Ведь тогда уже не развенчают, а свадебный пир после справим. Зоя не отнекивалась, приоделась; пошли вон в ту церковь, там, видно, их друзья ждали, воротились гурьбой; не знаю откуда, только достали всякого кушанья и вина разного. Пировали долго, верно бы, до обедни за столом досидели, да старый Ласкир занемог. Откуда ни возьмись, прибежал молодой князек Холмский и припал к боярину, давай его водой вспрыскивать, а тут и сын Ласкиров с мистром подоспели. Гости видят - врач пришел, их дело сторона; разошлись, а хозяева поскорее в спальню. Мистр Леон давай лечить Ласкира; всех с ног сбил: кого за горчичной лепешкой, кого за травой; когда я с горчицей прибежала, Ласкир уже шел домой, опираясь на князька и сына, а мистр Леон убирал в комнате снадобья... Ну, слава те Господи, Приказал мистр Леон двери запереть и спать идти. Я так и сделала - улеглась на кухне; вдруг крик, шум, я выбежала, гляжу - все в огне. Люди стоят кругом, да любуются, да толкуют, порочат мою боярыню. Ништо ей, говорят: пусть не лезет в крали. Вот тебе и царевна и царевич!.. "А они там?" - спросил князек. "Там!" Он туда стрелой, так по его платью огни и забегали. Пропал. А за ним старик какой-то тоже бегом. Кричит: "Постой, Василий Данилыч! Умирать, так вместе. Прощайте, добрые люди". И этот пропал...

   - Спроси ее,- сказал государь тихо Мамону,- что ж они, и не воротились?

   - Ну, матушка, пошел-ушел, что же они, и не воротились?

   - Ничего не знаем. Видно, что сгорели, а не то воротились бы...

   Иоанн не вымолвил ни слова, но на лице было, написано сильное волнение. Деревянное строение Меотаки горело недолго; боярские дети с помощью обывателей скоро залили пожарище... Не без труда железными вилами разрыли пепелище, но нашли только уголь; огонь не оставил никаких других признаков своих жертв... Между тем рассвело. Государь воротился в Кремль, въехал во двор, взошел на крыльцо с лицом печальным; глубокая дума сделала его невнимательным ко всему окружающему; на последней ступеньке оступился и, вероятно бы, упал, если бы ловкие чьи-то руки его не поддержали. Иоанн взглянул на своего спасителя. Пред ним стоял Холмский-молодой: хотя и заплаканные, голубые очи сияли светом чистой, невинной души, русые кудри мягкими прядями в некотором беспорядке разбегались по молодым, но уже широким плечам. Он был в зеленом бархатном полукафтане, из-под которого видна была персидская шелковая рубашка, обшитая золотыми галунами. Хотя Холмский был сыном друга Иоаннова, хотя он жил вместе с детьми царскими, но Иоанн не знал Васи, тем более что князя в терема привезли младенцем; наверх с детьми он не ходил, а в нижних теремах Иоанн не был с тех пор, как туда переехала княгиня Авдотья Кирилловна. Государь пристально смотрел на Васю; тот, к удивлению Иоанна, покойно и весело выдерживал взор его, тот взор, от которого не одна женщина падала в обморок.

   - Кто ты? - спросил государь.

   - Твой раб и подданный Василий, князь Данилов, сын Холмский,- ответил юноша.

   - Так это ты, Вася?..- спросил государь, нахмурясь.

   - Я, великий государь, Вася...

   - Ты, Васенька, малолетний?

   - Не малолетний, великий государь, я недоросль, как говорит матушка.

   - Так это не ты в Греческой слободе бросился в огонь...

   - Я и Алмаз, великий государь, мы оба бросились. Да разве мы что ни есть этим дурное сделали...

   - Напротив того.

   - Я так и знал, что ты, государь, похвалишь, а спроси матушку да свою супругу, государыню Софью Фоминишну, спроси-ка ненаглядных твоих царевен...

   - Гм! Ну что ж они..

   - Мыли мне голову, мыли, душно стало, выбежал на воздух освежиться. Пусть они и умные, и высокие, а у меня свой толк. Бог меня любит, выбежал я от бабьей грозы, а Господь помог мне поддержать тебя

   Иоанн был тронут, а это с ним редко случалось.

   - Добрый ты сын любезного мне мужа,- сказал он.- Разум твой столь же чист, как и сердце. Сохранишь ли их во всегдашней чистоте?..

   - И на это, государь, у меня свой толк.

   Государь улыбнулся, а это была еще большая редкость.

   - Что же сталось с Андреем и его женой? спросил государь.

   - Бог помог! Алмаз вынес Андрея Фомича, а я Зою, благо, что окна в сад низки

   - Где же оба?

   - Мы отнесли их к Ласкиру. Их дымом одурило, Да еще при нас стали приходить в память.

   - Князь Федор! Пошли сейчас туда Савву-врача от моего имени.

   - Вася! - сказал Иоанн, положив руку на голову юноши.- Я тебя не забуду

   Князь Василий не выдержал, залился слезами и, схватив руку Иоанна, стал целовать ее.

   - До свиданья, Василий!

   - Государь, коли так,- проговорил Вася,- то у меня есть просьба до тебя. Укажи государыне и всем нашим теремным, чтобы они перестали мне мыть голову и сердиться.

   - Перестанут

   Иоанн вошел в коридор и спросил Стромилова:

   - Что сын Иван?

   - Лучше!

   - Я так и думал.

   Невестка встретила государя с лицом веселым, мистр Леон почтительно преклонился.

   - Лучше, государь родитель, совсем лучше. Боль в ногах поутихла, только слабость.

   - Мистр Леон, жалую тебя корабельником и шубой... Что, выздоровеет?

   - Ручаюсь головой твоему царскому величеству

   - Помни слово, а что до титла, то латинских не жалую... Мне с римским императором детей не крестить.

   - Мне, подлому рабу твоему, противоречить не приходится, но долг совести велит, коли к слову пришлось, мне, верному и преданному слуге, не молчать, а говорить.

   - О чем же говорить?

   - Рыцарь Поппель здесь неспроста.

   - Да это и каждый может догадаться.

   - Прости дерзости гнусного раба твоего, но вряд ли думные твои советники смекают, зачем здесь Поппель... Он в Москве с женихом высоким...

   Иоанн пристально посмотрел на Леона, но тот почтительно преклонился.

   - Вот что! Далеко еще до свадьбы, а уж сватов засылают. Вот вчера была свадьба, так совсем без свах и сватов обошлись...

   Все молчали, потупив глаза. Иоанн продолжал:

   - Проказник Андрей женился на купчихе Зое. Вот вам и знатная сродница, а! Но дело сделано, не развенчать же их; теперь надо подумать и о подарках, им же и помощь нужна - погорели, бедняги, чуть самих спас Вася-орленок...

   - Они спасены? - торопливо спросила Елена.

   - Бог помог! Спасены! Меня этот брак нимало не удивил, но одно досадно. Это сильно огорчит Софью! Надо поспешить к ней на выручку До свиданья.

   Пока Иоанн сидел у сына, Вася с торжеством воротился к матери. Хотя Вася и отыскался, но тревога продолжалась по-прежнему. Софья Фоминишна в досаде ходила по комнате. Елена у окна плакала тихо, Феодосия, как и всегда, ей вторила, княгиня Авдотья Кирилловна ворчала.

   - Срамник этакой! - сказала княгиня, увидав входящего Васю.- С христопродавцами и развратниками всю ночь провозился.

   - Тетенька,- жалобно и со слезами перебила Елена.- Перестань!

   - Перестань! - повторила и Феодосия

   - Пусть расскажет, пусть признается, где был, что делал, какому злу научался! Пусть выдаст злых советчиков, что на такой соблазн уломали...

   - Где был, что делал? - заметила Софья с презрительной улыбкой.- Из усердия ко мне спасал сестрицу Зою! Не дал сгореть стыду моему и посрамлению... Недоросль, а схватил Зою, а не Андрея.

   - Слышь! Отвечай же, полуночник ты этакой, зачем Зою, а не Андрея?

   - Ох ты Господи, Господи! Да где же мне поднять такого слона!

   - Не увертывайся, потаскушка ты этакой! Ты отца и мать обесчестил, знаешь ли, если дойдет до государя...

   - Государь знает, матушка!

   - Пропала моя головушка - погубил навеки..

   - Боже ты мой, Боже! Не кручинься, ненаглядная моя родительница! Государь не в тебя Он за все пожаловал мне царское спасибо.

   - Ах ты греховодник! Лгать на государя! Язык отымется.

   - Здравствуй, княгиня Авдотья Кирилловна! - сказал государь, входя в палату. Княгиня быстро поднялась и почтительно преклонилась. Софья с принужденной улыбкой подошла к Иоанну.

   - Слава тебе Господи! - шепотом сказал Вася. - Авось государь уймет их...

   - Редкий гость, но я в долгу пред тобою, дорогая сродница...

   Княгиня отвесила земной поклон.

   - Что это ты, княгиня, тебе такие поклоны непристойны.

   Василий бросился помочь матери подняться, но та оттолкнула его, сказав шепотом: "Отойди, срамник, ты мне не опора!"

   - Вчера еще хотел зайти, да дела задержали. Вчера хотел благодарить за Данилу, а сегодня приходится благодарить и за сына. Добрый, умный он у тебя юноша, честь матери.

   - Ах ты государь-солнышко,- радостно прошептал Вася.

   Радость Елены была еще искреннее. Она вскрикнула: "Ага!" - и, прыгая, захлопала в ладоши. Иоанн нахмурился.

   - Ты чему обрадовалась?

   - Ах, батюшка, если бы ты знал, как тут ему досталось, мы с Феней плакали, плакали... Может ли быть, чтобы Вася сделал что ни есть дурное... Ведь не нарочно же он всю ночь не спал, видно, нужда была... Только и успел сказать, что двоих от огня спас; больше и говорить не дали...

   - Прибавь еще, Леночка, что он спас и третьего от ушиба; а кто знает, что бы от того ушиба приключилось; в мои лета упасть с лестницы...

   - Тебя! - вскрикнули все, а Леночка со слезами радости бросилась к Василию...- Ах ты, голубчик наш! Ну вот, тетенька, вот тебе!..

   - Без упреков, дочь моя! - пуще и пуще хмурясь, сказал Иоанн и сел в кресла; все заметили грозу на величественном лице Иоанна и присмирели. Даже Леночка тихо отошла к окошку и стала смотреть на тесный дворик. Долго Иоанн сидел молча, размышляя сам с собою. Вздох Софьи, подавлявшей нестерпимую досаду, разбудил его; он посмотрел на нее, и тучи стали расходиться, взоры яснели; он вынудил себя улыбнуться, и улыбка явилась.

   - Знаю, что огорчило тебя, но эта весть не стоит печали.

   - Ох государь, супруг мой великий! Все это дело рук врагов моих, чтобы унизить в очах твоих бедную Софью...

   - Врагов твоих? - с удивлением спросил государь.- Я их не знаю. Но если бы даже и были, то ты мало ценишь и любишь меня, когда можешь думать, что я позволю клевете раскрыть уста на тебя, мою дорогую супругу, мать детей моих и всей Руси. Может ли свадьба Андрея унизить Софью? Он унижал тебя более своим вдовством. Если бы он женился на дочери императора римского, но без любви, то не исправил бы своего разгульного нрава. Эту он любит без памяти, как юноша, а любимая жена чего не сделает. Признаюсь, я рад за Андрея. Он сам поймет, что там, где все знают род жены его, оставаться ему неловко, а мы поможем его отъезду казною. Я не давал ему денег на пирушки и шалости, а на жизнь добрую и спокойную - дам охотно. Тем более что спокойствие Софьи для меня дорого...

   - Государь! Сколько милостей...

   - Пока ни одной, только должное! Василий, поди скажи казначею, чтобы пришел в рабочую палату... Леночка, возьми Феню, ступайте себе играть к няням... Княгиня, присядь к нам! Сколько лет Василию?..

   - Шестнадцатый в Петровку покончил...

   - Пора на службу. Для теремов он уже стар. Разум его чист, сердце не испорчено, но возраст приходит, когда человеку одному станет скучно. И что за жизнь в теремах сыну богатыря земли Русской! Ратная доблесть- великое достоинство, но оно плод честной совести и телесного здравия! Дар Божий, возделывать его не надо. Но ратный ум должно воспитывать и развивать как правила добродетелей. Последнее ты совершила как нельзя лучше; сдай мне теперь сына на руки, да образую я из него мужа государственного, достойного преемника князю Даниле, достойного слугу моему Ивану...

   - Мы все твои, государь, твори, что хочешь. Сама вижу, что он уж из недорослей вышел - только кто же за ним на Москве-то присмотрит.

   - На Москве? Дорогая сродница, Москва не наука; Москву еще учить надо, и долго-долго, конца не вижу, а начинать надо. Пусть взглянет на государства соседние.

   - Помилуй, государь-батюшка! Его убьют нехристи; дитя не разумное, пылкое, изловят в латинском али в жидовском соблазне...

   - Стыдно, княгиня! Значит, ты моей о нем заботливости не веришь. Я сам у него в долгу, не говорю уже о Даниле. Я ему дам опытного приставника, умного дядьку, который сохранит его яко зеницу своего ока. Доверься мне, княгиня!

   - Государь! - став на колени, сказала княгиня со слезами.- Я сберегла тебе детей твоих...

   - Хочу воздать тебе мзду равную.

   - Да будет по глаголу твоему...

   - Аминь!

  

  

   Иоанн встал; благовест призывал к обедне; государь поцеловал княгиню в чело, дал ей поцеловать свою руку и ушел вместе с Софьей. У обедни были и дети, за ними поодаль стоял и Василий.

   Когда литургия кончилась, Иоанн, выходя из церкви, подозвал Васю...

   - Ко мне, в палату! - сказал Иоанн, и Василий пошел за государем в числе сановников, шедших по обычаю в рабочую государеву палату. Все было ново для Василия. Вчера впервые он вкусил сладость поцелуя, вчера он был участником в событиях загадочных и странных, сегодня из беззаботного недоросля он стал юношей, лично известным государю, с какою-то заслугою, которой важности он не мог постигнуть. Все вчерашние тайны, которые так волновали его, пропали сегодня, будто пена с вина; глаза его разбегались, он не знал, на кого и на что смотреть.

   Рабочая палата государя помещалась в особом деревянном доме, она была довольно обширна; по правую руку дверь вела в ту узкую, длинную комнату, где, как мы видели, Патрикеев принял Никитина; по левую - дверь от приемной палаты или, лучше сказать, от покоя ожиданий; на скамьях, обитых красным сукном и медными пуговичками, сидели священство, бояре, воеводы, окольничьи, дьяки, весь новый московский чин, который тогда еще не получил полного устройства. В главной палате огромный дубовый стол, обитый кожей, небольшой налой и шесть кресел с высокими спинками, также обитые кожею, составляли убранство; зато на столе - рукописные книги в кожаных переплетах, свитки, ларцы, окованные серебром и простые, чучело какой-то редкой птицы, наконец, глобус земного шара, походивший видом на грушу,- все это лежало в беспорядке и было покрыто пылью, потому что Иоанн сюда не допускал прислуги, запирал палату собственноручно и ключ носил при себе. Ключ этот был позолочен, и, вероятно, от этого палата называлась золотою,- впоследствии была действительно в том же Кремле Золотая палата; может быть, первая подала мысль устроить последнюю. Вынув ключ, Иоанн подал его Мамону, тот отпер двери; Иоанн вошел в палату, обратился к иконам, осенил себя прежде знамением креста, положил шапку на налой, жезл поставил в угол, разводя рукою густые кудри; Мамон в это время подошел к правой двери, что вела к Патрикееву, отодвинул железную огромную задвижку и тихо вышел. Государь сел на свое место. Возведя глаза на икону, Иоанн долго смотрел на лик Спасителя, наконец, вздохнув, сказал тихо:

   - Трудно.

   И снял печати со свитков, лежавших перед ним на столе. Прочитав несколько слов первого свитка, Иоанн изменился в лице.

   - Мамон!

   Боярин тихо вошел из приемной палаты.

   - Кто там есть из священства?..

   - Только Нифонт Суздальский.

   - И благо! Проси сюда!

   Нифонт давно стоял перед государем, но Иоанн так был увлечен чтением, что не заметил его присутствия. По временам только он шептал: "Господи, спаси и помилуй!.. Нечестивцы!.." Дочитывая уже свиток, Иоанн встал с места, и вид его стал страшен. "Как! Алексий, Дионисий... На дворе моем! Быть не может!.." Тут только Иоанн заметил епископа и, обратись к нему, сказал:

   - Присядь, владыко! Дело важное, дело страшное! Боюсь верить...

   - Государь, и я получил грамоту, о которой пришел сказать тайно, зане писана мужем, в иерархии знаменитым, сияющим добродетелью христианскою, яко солнце...

   - Угадываю! Отец Иосиф Волоколамский достоин такой хвалы... Пастырь добрый, ты знаешь труды мои на пользу церкви, ты ведаешь, как внимательно и осторожно избирал я для каждой епархии святителей. Вассиан Тверской, Тихон Ростовский, Геннадий Новгородский, Симеон Рязанский, Прохор, Филофей и другие святители не обманули надежд моих, но Зосима...

   Государь нахмурился...

   - Он нам глава, государь,- тихо сказал Нифонт,- но не мы его избрали на престол первосвятительский, на то была...

   - Воля вашего государя! - гневно прервал Иоанн.- Протопоп Алексий, духовник мой, всегда восхвалял добродетели Зосимы. Одна уже открылась к соблазну христианства; вся Русь знает, что он пристрастен к вину... Трепещу, чтобы друг Алексия не разделил с ним и богоотступных мнений...

   - Об этом-то пишет Иосиф...

   Государь молчал, гневно глядя на Нифонта, тот потупил очи и сидел недвижно.

   - Вот, владыко,- сказал он наконец голосом нетвердым,- Геннадий принялся за дело, как пристойно пастырю душ! В Новгороде началась жидовская ересь, тут и разгорелось сатанинское пламя; Геннадий, как пишет в этой грамоте, изловил и обличил всех сообщников; их везут на Москву, и горе богоотступникам!

   - Нифонт, я избираю тебя моим помощником в этом трудном деле. Тайна и нелицеприятная правда - вот чего от тебя требую. На Зосиму не полагаюсь, но все указы должны идти от его. имени. О каждом мне докладывай ежедневно вместе с Зосимой. Новгородских еретиков на Москву не ввезут, а придержат в Клину. А кто бы оттуда ни ехал, без моего ведома на Москву не впустят. С Зосимою ты будь неразлучен, и с кем он видаться будет и беседовать - отмечай и мне говори. Тех всех московских еретиков, что тут написаны, не забирать, но протопопу Дионисию наказать от имени моего, чтобы ехал в село мое Рождественское вперед меня, а там его келейно допросить; а меж тем послать указ во все города быть собору на Москве всего священства, и чтобы епископы, архимандриты, игумены и старшее светское священство - чтобы все ехали на Москву неотложно, с поспехом, и кто приедет, сказать мне; ересь - древо о многих корнях, не изженешь всех, только труд потеряешь, а древу дашь высшую силу. Грамоту Геннадия пришлю к Зосиме, с указом чинить вам по сему делу с тобою сообща. Постой!

   Государь написал несколько слов и позвал Мамона.

   - Пошли с надежным человеком указ и эту грамоту к митрополиту, да гляди, чтобы тот, кого пошлешь, грамоты не умел разбирать; да не мешкая ни мига!.. По пути пошли ко мне Юрьича и Курицына... Прости, владыко! Не оставь меня твоими молитвами. Теперь ступай прямо к Зосиме; указ будет там прежде, а грамоту прочтете вместе. Испытую взором и словом совесть Зосимы; мне удавалось тем путем обличать искуснейших лицемеров. Благослови!..

   Не успел Нифонт оставить рабочей палаты, как туда же взошли Курицын и несколько мгновений спустя Патрикеев.

   - Садись, Юрьич,- сказал государь, и первый боярин, поклонясь низко, сел на кресло по левую руку, Курицын стоял за его креслом.- Казанские дела отвлекли нас от других дел, и теперь работы понабралось довольно. Федька, ты как был у короля Матвея, про римского императора, сыновей его и сродников ничего не разведал?..

   - Я не считал того для твоего царского величества пригодным.

   - Как же ты, Федька, не расчел того, что Польша стоит между нами и немцами; союз наш с римским императором стеснил бы моего соседа Казимира; с полудня - король Матвей, господарь Стефан да Менгли-Гирей, и нам бы выгоднее и удобнее было двигаться по Литовскому полю. Союз письменный, эта храмина из бренных и тленных грамот,- временная подмога; государственный муж теми союзами управляет, что веслами: сломается одно - другое возьмет. Сколько на белом свете было письменных союзов - вспомни, а скажи, который из них был исполнен?.. Есть союзы прочнейшие, и я для того хочу послать человека надежного, чтобы разведал и разузнал под рукою, что может нам быть выгодно. Дочери у меня подрастают. Выдать их замуж за кого из русских наших князей - значило бы поднять лежачих, которых повалить так много нам стоило. Я послал бы тебя, Федька, да ты мне здесь нужен... Есть ли у тебя на примете человек надежный?..

   - Все слуги твоего царского величества надежны, но та беда, что чужеземных языков не разумеют...

   - Важное препятствие! На толмачей трудно полагаться. Я указал тебе набрать способных юношей и учить их...

   - Государь великий, Иван Васильевич, я исполнил свято по твоему указу; двенадцать юношей прибраны и на посольском дворе у меня живут; учатся они исправно у Мефодия в школе греческому языку, а итальянскому да немецкому... ходят с Греческой слободы серебряный мастер Лузо да пушкарь Майзер - хорошо учат; польскому и татарскому сам наставляю, а свейского учителя еще не приискал...

   - Достань непременно. Свейское царство что туча, чреватая многими событиями для Москвы и Руси. Стен Стур плохой у них хозяин, он не разочтет, что для них полезнее бы было дружить с нами. Вижу его неразумие и готовлюсь. Я говорил князю Ивану Юрьичу, да и тебе, кажется, что не мешало бы послать кого сметливого в Копенгагу под таким образом, как у нас Поппель проживает: пусть, не будучи послом, посольское дело правит. Стен Стуровы замыслы теперь уже для меня не загадка. Лучше нам предупредить их быстрым походом в Гамскую землю, а датскому королю сказать, что мы то в угодность ему чиним, противу врагов его воюем. Теперь тому время. Посылай кого завтра же, только прежде покажи мне посланца...

   - Не благоизволит ли твое царское величество отправить туда мистра Леона?

   - Этого нельзя! Этот мне нужен и для сына, и для Поппеля...

   - Поппелю,- отозвался Патрикеев,- я плохо верю. Что за посол, у которого двое слуг?..

   - И двенадцать больших поместий в разных имперских странах. Он в личине странника, зачем ему посольский хвост. Ты, свояк, ничему не веришь; впрочем, я тебя за это и жалую... Я вам скажу, зачем здесь Поппель, вы оба должны знать - ваше то прямое дело; Поппель у нас сватом; меряет, придется ли Елена моя невестой жениху, но жениха, как вижу, не показал; твое дело, Курицын, подсмотреть того жениха: если римский король Максим - чета впору и польза не мнимая... Знаю я нравы западные, там женщины владеют правами, равными с мужчинами; по-человечески - оно и справедливо; на Москве того круто указать нельзя - соблазну будет много; пусть исподволь, если нужно. Изменять отцовских обычаев, безвредных, не хочу и не люблю. Показать открыто Поппелю дочь нельзя, а без того, знаю, жених будет опасаться женитьбы! И тем паче, что Москва для них из-за Польши едва видна; считали нас татарами, а теперь все еще признают нас их данниками, или, как называют по-своему, вассалами. Знаю, что если бы римский король увидал Леночку, то дело бы пошло скоро, но этому быть нельзя; пишут итальянские художники лики женщин, а мне самому такой привезли с Софьи Фоминишны, и лик тот много меня успокоил; к тому же Леночка - дитя; пусть художник при мне и для меня снимет ее образ, вот так разве...

   Государь замолчал и задумался.

   - Федька,- сказал он наконец,- Поппеля на Москве продержать переговорами, обещать ему, что я допущу его к руке и трапезе, а к императору послать через Датскую землю Юрья Трахонита: он два посольства зараз справит, и казны меньше надо...

   - Боюсь, государь...- отозвался Патрикеев.

   - Того я и ждал от свояка. Ну, в чем же твой страх?

   - Боюсь я греков...

   - Не думал я, что и ты, старик, походишь на мою невестку, что сама себе пугалища изобретает. Вы мои верные, старые слуги. Я к вам привык, но если бы я усмотрел в вас крамолу хитрую, то, смотря по вине, лишил бы милости или казнил.

   Оба сановника вздрогнули.

   - Мы служим тебе попросту,- сказал Патрикеев.- Мы русские, дорога нам земля Русская и ее славный владыка, а грекам что? Им нужно серебро наше...

   - И справедливо, потому что теперь у них своего нет...

   - И не русское - всякое, лишь бы чужое, кто больше даст... А ты, государь великий, не возьми во гнев мое слово...

   - Ты хочешь сказать, что я скуп; неправда, свояк,- не расточитель, не больше; где надо - дам лишнее, где можно - даю скудно; вот и теперь другу моему Менгли-Гирею пошлю три шубы: меха любит, а таких у него нет, и деньгами один корабельник - у него денег своих много: а из скудного дара хан заключит, что казна моя в нужде, и доброе сердце его дружелюбно затоскует... Я ему посылаю дар великий и дружбе нашей пристойный: посылаю целое царство Болгарское, ведь Мегмет-Аминь ему пасынок...

   - Вот, государь,- заметил Патрикеев,- теперь, кажется, можно бы исполнить желание Менгли-Гирея: с дарами этими послать Нордоулата, брата ханского...

   - Князь Иван, протри глаза, ты близорук, как Менгли-Гирей. Ни Айдара, ни Нордоулата не отпущу с Москвы: добряки - плохие сердцеведы. Менгли-Гирей пишет мне, что уступит Нордоулату полцарства,- значит, добровольно изгонит себя из другой половины; Нордоулат имеет хорошие качества, но в дружбе неизвестен, а Менгли-Гирей уже испытан. Не позволю другу учинить неразумного дела. Что вредно ему - вредно и мне... Вы знаете оба, как я опасаюсь доброты крымского хана; я принужден читать все его письма, что пишет он к казанским и другим единоверцам..